Серебряная свадьба

[Скрыть] Регистрационный номер 0187902 выдан для произведения:

 

 

http://gerasimov-viktor.com/

Серебряная свадьба

 

А знаете, отчего,

Знаете,

Знаете, чем так прекрасна вторая половина жизни?

Почему таким упоительным вдруг становится июльское утро у неказисто прячущейся в предрассветном тумане, плывущем над водой, изгибе маленькой речки?

Отчего, в конце концов, ты все больше и больше начинаешь ценить сыплющуюся песком сквозь пальцы жизнь, что все настойчивее и настойчивее напоминает о себе желтой осенью, чаще и чаще смотрящими сквозь тебя девушками и прибавленным к твоему имени отчеством?

Ах, эта вторая половина жизни…

А ведь именно с ее приходом ты начинаешь, наконец, понимать, что такое настоящее счастье,

Счастье, которое уже когда-то у тебя было,

Счастье, что нежданно и негаданно однажды свалилось тебе на голову и, увы, прошло внезапным летним ливнем,

Счастье, причем с припиской «Только Твое»,

И каждое слово обязательно с большой буквы.

А еще,

Во второй половине жизни к нему, к ожиданию счастья, прилагается острая необходимость пока еще не несбывшейся, твоей свободы.

 

Спертый воздух закупоренной стеклянной банки, что съела три года моей жизни,

Банки,

Где одновременно сто облаченных в белый верх и черный низ бесполых силуэтов переводят горы бумаги,

Оставив во рту ощущение безвкусной жевательной резинки, благополучно канул в небытие.

Особую приятность окончанию моей карьеры в одном из столичных финансовых учреждений придавал тот факт, что, пожалуй, в первый раз в жизни это был мой,

Только, мой,

Обдуманный и взвешенный выбор.

И хотя мое будущее выглядело достаточно туманным, я, наконец, как много лет назад после дембеля* из тогда еще Советской армии, вновь с головой окунулся в бушующий за окном месяц май,

Май,

С его солнцем, его перекрикивающей друг друга радугой из многоцветия красок и запахов, в его иллюзию пришедшей навсегда весны.

 

Изданная полгода назад моя первая книжка,

Моя документальная повесть,

Из прошлой жизни под номером один, с неожиданным для милицейской, оперской, саги названием «…Мы были перстом божьим», предсказуемо наделала много визга и безудержной истерики.

Ее милицейские герои меня не разочаровали и привычно бились в конвульсиях и ненависти ко мне в Мировой паутине,

Получивший от своих коллег по цеху «почетное» звание «метлы, говномета, продажного быдла-журналиста», еще один мой книжный герой, обливаясь «праведным потом», ухая и охая от одышки, повышая мне рейтинги продаж, молниеносно поменял руку и привычно метал говно, только теперь уже в мою сторону.

Мои оперские приятели и милицейские знакомые звонили, чтобы высказать «респект и уважуху», и ехали за автографом.

В общем и целом, все сложилось так, как я и предполагал.

Была интрига, был скандал, была традиционная в таких случаях зависть и злоба,

А еще,

Были,

Эти совершенно неожиданные для меня,

Ставшие мне отрадой,

Добрые, трогательные, и такие сентиментальные письма читателей на моем книжном сайте.

 

Вдоволь наглазевшись тогда во все стороны,

Пересмотрев и переслушав всю эту кружащую голову, стучащую во все мои двери и окна шальную весну,

Я вдруг поймал себя на мысли, я вдруг почувствовал,

Что начинаю понемногу виснуть в этом плывущем, словно мираж в пустыне, вакууме сладкого безделья.

Но моя сладкая лень, как и всегда, продолжалась недолго,

Не умеющая, не хотящая лишний раз пошевелиться, а тем более драться или, упаси Господи, цепляться зубами за мое умиление и умиротворение,

Она бесславно пала от первого вздоха, от первых второпях произнесенных слов,

Слов пока еще только приветствия,

Слов пока еще всего-навсего показного приличия,

Моего - нет, не дежурного, а, скорее, очередного весеннего обострения.

 

В моей голове давно и путано,

Давно,

Потому что уже целую вечность я не садился за компьютерную клавиатуру, за «клаву», - тот, кто написал хотя бы одну тоненькую книжку, меня обязательно поймет,

А путано,

Ведь я метался то в сторону продолжения ставшей навсегда моей, милицейской тематики, а то вообще хотел устроить себе пробу пера в сборнике очерков и рассказов,

Кипела, бурлила, металась и билась рыбкой в банке,

Только теперь это была уже не каждую секунду стреляющая в небо своим салютом счастья сумасшедшая весна -

Во все стороны света рвалось мое безудержное, сокровенное желание,

Вновь и вновь,

Ни на секунду не отрывая взгляда от монитора,

Наблюдать, как на моих глазах,

Из слов и букв складываются неказистые и стройные, но обязательно всегда разные,

Абзацы, страницы, предложения…

 

И тогда мое условное сопротивление должно было пасть. Оно таки бесславно пало в этой своей бесполезности,

И, в конце концов, я остановился на пробе пера.

А что в принципе может быть прекраснее импровизации?

Когда настроенный под тебя инструмент мечтает, грустит, смеется, плачет,

И снова и снова,

То доверительно шепчет, то истерически кричит, и без конца, без умолку,

Говорит, говорит, говорит…

И хотя теперь эта весна стала еще одной моей весной с приставкой «проходная»,

За весной предсказуемо пришло лето,

Мое лето,

Что пролетало под стук компьютерных клавиш,

«Мое Лето Под Музыку Джаз».

И опять – все слова с большой буквы.

 

Река времени снова понесла меня вперед, от рассказа до очерка, от очерка до рассказа.

И хотя муки творчества снова терзали меня сомнениями, бессонницей и неуверенностью,

Все равно,

Мне приятно было осознавать, что все идет как надо.

 

Мой сборник набирал необходимое количество литературного материала, а «думы окаянные» все чаще и чаще уступали место удовольствию от процесса.

Мне было по-настоящему хо-ро-шо,

В компании с моими героями, сюжетными линиями и настроением.

А когда муза меня ненадолго покидала, я вначале придумал, где, а потом уже смело начинал искать ее следы в классике советского кино.

Ну а где она, зараза, еще может прятаться?

Где еще можно увидеть нереальных, фантастических женщин, образы которых на киноэкране материализуют мужчины-авторы, мужчины-сценаристы, мужчины-режиссеры,

Из гениальных стихов Пушкина о его Татьяне Лариной,

Из неподражаемой прозы Лермонтова о его княжне Мэри,

Из нереального романа Булгакова о его Маргарите.

Чтобы затем,

Любуясь творением из своих несбывшихся грез,

Сбившись в один плотный журавлиный клин и прихватив с собой всю сильную половину человечества,

Жалобно прокурлыкав,

Полететь на придуманный ими же ориентир, что, в конце концов, при внимательном изучении предсказуемо окажется сгоревшим деревом на вершине горы, в которое когда-то случайно попала молния.

 

В тот солнечный июльский день на экране телевизора вновь кипели страсти Лопе де Вега.

«Собака на сене» Маргариты Тереховой была как никогда великолепна и ослепительна.

Мятущийся Теодоро, путешествуя из одних женских объятий в другие, тряс на экране густой черной шевелюрой Михаила Боярского, метался, мучился, страдал и, сгорая в пламени испанской любви, горел,

Го-рел, без углей, горел без остатка,

В то самое время,

Когда,

Маркиз Риккардо, поедая глазами Николая Караченцова «венец творенья, дивную Диану»*,

Каждым своим вздохом,

Каждой большой авторской буквой, каждой его стихотворной запятой,

Вожделел,

Предмет своего обожания:

«Вы свежестью так радуете глаз,

Что лишь невежда, лишь глупец докучный,

Который до рассудка не дорос,

Вам о здоровье задал бы вопрос:

Итак, что вы благополучны, зная

По вашим восхитительным чертам,

Хочу узнать, сеньора дорогая,

Насколько я благополучен сам»*.

 

Я уже было собрался расплыться в этом месте в привычной за много лет улыбке, как тут зазвонил телефон.

 

- Гера, привет. Это Петя, - услышал я в телефонной трубке.

Это был мой одноклассник Юрий Петренко.

- Гера, я, приглашаю тебя на нашу с Аней серебряную свадьбу.

Да, забыл представиться.

Зовут меня Виктор. Фамилия моя Герасимов.

Пять лет назад я закончил свою карьеру сыщика в милиции в звании подполковника.

А теперь, почему я Гера?

Ну а как еще много лет назад меня могли назвать одноклассники в первом классе?

И избавьте меня от объяснений, почему мой друг детства и одноклассник Юрий Петренко представился Петей.

 

А теперь: ух!

А ведь как это точно у Розенбаума: «Уже прошло полжизни после свадеб»**,

Да и когда я вообще в последний раз был на свадьбе?

И снова - ух!

А ведь как это точно - уже прошла половина жизни…

И тот факт, что я вошел в полосу серебряных свадеб, мне нужно теперь принять как реальность…

В общем… С почином тебя, Гера!

Хотя, чего это я? А я-то тут при чем?

С праздником тебя, Петя!

 

С Юрой, он же Петя, он же Жора, он же Гога,

Хотя нет,

Ни к Жоре, ни к Гоге Петя, разумеется, никакого отношения не имеет,

Так вот, с Петей в городе нашего детства мы дружили целую вечность.

Наше поведение в школе не было безупречным, и последние несколько лет мы проучились за одной, конечно же, задней, партой.

Потом была армия и перерыв почти в десять лет.

Он в Санкт-Петербурге, тогда еще Ленинграде, в первый и единственный раз женился и отправился «ходить» в море,

Я окончил Академию внутренних дел и с пистолетом Макарова под мышкой бегал опером по Киеву.

А затем пришло лето 2001 года, и мы снова встретились.

 

Теперь, уже много лет хихикая над чувством юмора Спасителя, расселившего Петренко в Петербург, а Герасимова в Киев, мы видимся по несколько раз в году.

Петя после «походов» в моря нашел в себе силы окончить институт и стать ведущим специалистом в конструкторском бюро,

Я, завершив милицейскую службу и взяв в руку фонарь вдохновения, искал себя в литературе.

Как-то неожиданно для самих себя мы с ним вошли в зону самодостаточности со следующим за ней спокойствием.

И теперь настало время его первого проявления:

Время этой такой неожиданной, для меня серебряной свадьбы…

 

Следующие две недели пролетели одним днем.

Они то развевались на флагштоке белого паруса под называнием «жизнь» разноцветными флажками событий,

А то и вовсе просто трепетали огромным сине-желтым флагом проходящего лета, в котором теперь появилось место для Санкт-Петербурга.

А потом наступило назначенное авиаперевозчиком время,

И под трель колесиков моей походной сумки,

Я переступил порог аэропорта.

 

Я обратил на нее внимание сразу.

Нет, конечно, в самом начале я крутил головой во все стороны, пытаясь сообразить, куда мне идти,

Затем определялся со стойкой для регистрации,

И вот когда я, наконец, разобрался со всеми этими нехитрыми загадками, и встал в конец нужной мне очереди,

Я обратил на нее внимание… Сразу.

 

Нужно было быть слепым, чтобы не заметить ее яркие каштановые волосы,

Нужно было быть законченным многолетним импотентом, чтобы не обратить внимание, как джинсы светло-голубого цвета подчеркивают ее гибкий стан, ее длинные, красивые ноги, ее модельный рост, ее ошеломляющую фигуру,

Нужно было быть отпетым нарциссом, чтобы хотя бы на несколько секунд не попасть под ее очарование,

И нужно было быть железобетонным идиотом, чтобы всем увиденным не восхититься.

 

«Хорошая гончая», - свистнула в моей голове реплика из какого-то милицейского боевика.

- Ух,

Не видя стоящих рядом со мной в очереди на регистрацию, непроизвольно ухнул я вслух, когда она, не обращая ни на кого внимания, получив посадочный талон, продефилировала на таможенный контроль.

А затем она исчезла.

Убивая время, оставшееся до посадки в самолет, я бродил по зоне дьюти-фри с желанием немедленно взглянуть на нее еще раз,

Но ее нигде не было.

Мы столкнулись уже в автобусе, что неспешно вез нас к самолетному трапу.

Взглянув на меня, она улыбнулась.

И если бы я был самонадеянным типом, то сразу же, без каких-либо колебаний, решил бы, что ее ослепительная улыбка предназначалась исключительно мне.

Но я уже взрослый мальчик, и, улыбнувшись ей в ответ, как-то сразу сообразил, что из целой сотни пассажиров лишь мы с ней были одеты не только в рваные джинсы одного цвета,

Но и в белые футболки, на которых красовались пальмы и море.

Вот только на ее рисунке по морским волнам брел парень в шортах с доской для серфинга,

А на моей,

Под высокой пальмой,

Эффектно восседала барышня в солнцезащитных очках, облаченная в бикини.

 

А вот продолжительно хихикать,

Как-нибудь так,

Хи-хи-хи…

Можно начинать после того, как по окончании суматошной, как всегда, посадки она возникла у моего кресла.

Или после того, как я вскочил, как ошпаренный, пропуская ее на место у иллюминатора,

А она,

Проходя, взглянула на меня снизу вверх,

Опять остановила взгляд на рисунке на моей футболке, вновь улыбнулась и произнесла:

- Спасибо.

И сейчас - только вот не нужно переходить на лошадиное ржание,

Да,

Наши глаза,

Как опробованный в старых романах безотказный авторский ход, что, вторя теперешнему, свежему чтиву для узкой аудитории барышень неопределенного возраста, от частого пользования стал чем-то сродни соплям в киселе,

На какой-то миг,

Встре-ти-лись.

Вот теперь точно…

Хи-хи-хи…

 

Самолет набрал полетную высоту, и она, устроившись справа от меня в кресле, вооружилась планшетом.

На его экране бездарный Том Круз спасал мир.

Сразу хочу пояснить: это исключительно мое, частное мнение,

Хотя, как по мне, смазливая мордашка - это далеко не талант, а кривые короткие ноги - совсем не признак гениальности.

В ее наушниках щелкали зубами и жутко рычали кровожадные зомби и истерически кричали их жертвы,

Я же впал в стопор,

Пожалуй, в первый раз за всю историю моих поездок по миру.

На моих глазах материализовался заезженный киношный штамп с незнакомой попутчицей, внешность которой на все сто давала повод для игры воображения,

С другой стороны,

Оставив меня в облаке своего парфюма, этот повод безразлично уткнулся в планшет, и просидеть рядом с ней два часа полета без попытки заговорить, не сказать ни слова - вот настоящая вершина необъяснимой глупости.

 

Ну, вот скажи ты мне, продвинутая моя,

Ну, вот какого красного ты сидишь рядом и всем своим видом изображаешь безразличие?

Какого красного, для того чтобы мне начать нести тебе какую-нибудь чушь из моего шаблонного образа очаровашки, я должен дожидаться, когда ты, наконец, досмотришь эту свою лободу и снимешь свои гребаные наушники?

И вообще, какого хрена,

Из-за этой паузы, что становится невыносимой, я в панике перебираю свалившийся на меня хаос мыслей и слов, волнуюсь, как пацан на первом свидании?

 

- Что будете пить? - вернув меня в реальность, прозвучал голос над моей головой.

Никогда раньше я так не радовался появлению стюардессы,

Никогда раньше она, «надежная, как весь гражданский флот»*, не возникала так вовремя,

И никогда после того, как мы с моей соседкой ответили одновременно: «Томатный сок»,

Милая девушка в эффектной униформе, беспардонно разглядывая целый ряд торчавших из дырявых джинсов наших коленок,

Никогда еще, на моей памяти, не забыв про стандартную кукольную сдержанность,

Не расплывалась в такой широкой улыбке, что обязательно заставит каждого, не разобравшегося в ее причине, еще раз,

Внимательно-внимательно,

Осмотреть себя до последнего сантиметра,

А затем,

Выдохнув с облегчением, с нескрываемым интересом взглянуть на соседа.

 

Оглядев себя украдкой и, как я понимаю, оставшись вполне удовлетворенной увиденным, взяв из рук моей спасительницы до краев налитый одноразовый стакан и определив его на свой откидной столик, еле заметно повернув свою эффектную головку в мою сторону,

Она,

Наконец,

У-до-сто-и-ла,

Меня очередным взглядом,

За что поплатилась почти молниеносно.

Почему почти?

Да потому, что в моей голове бегущей строкой проскочили два слова:

«Ну, наконец-то».

 

А затем,

И все только для того, чтобы выдохнуть и произнести свой дежурный, никогда не дающий сбоев закидон, пара-тройка которых уже давно томились и были готови слететь у меня с языка,

Я инстинктивно выпрямился,

И все так же, непроизвольно,

Согнул свою правую ногу в колене.

 

Я только и смог произнести:

- Вау…

Когда,

Не устояв от «нижнего удара» моего колена,

Описав в воздухе траекторию невысокого прыжка на месте,

Стакан с томатным соком выплеснув на ее, а еще вдобавок и на мои джинсы все свое содержимое, удовлетворенно плюхнулся на пол.

- Вау, - гневно фыркнула она, изучив последствия этого полета с падением.

- Добрый день! - пытаясь обнаружить свое и аккуратно поискать ее чувство юмора, отозвался я, на всякий случай ожидая ее реакции под номером два.

- Ну, нет. Тогда уже «добрый вечер»*, - бросила она цитату из бородатого анекдота.

- Чур, тогда я буду хотя и неприглядным в принципе, но достойным в этом одном, отдельно взятом анекдоте, Лосем! - прервал я ее бессмысленную процедуру спасения джинсов.

- Договорились. Только держите свой штопор при себе, - потянувшись еще за одной салфеткой, что уже принесла улыбчивая девушка из «гражданского флота», съязвила она.

- Если что, давайте все спишем на сумерки и самооборону, - нашелся я.

- К джинсам такого внешнего вида сумерки должны прилагаться автоматически, - окончательно сменила она гнев на милость.

 

А вот теперь можно выдохнуть,

И, употребив оставшийся у меня в воздухе час, произвести на нее благоприятное впечатление.

Зачем мне это?

Ведь такие, как она, не бывают свободными, и если мне и удавалось застигать этот подвид в кратковременном одиночестве, то, оно, как правило, было гордым,

И проходило в компании назойливых соискателей.

Хотя, чего это я?

Впереди меня ждала неделя в Петербурге, и что мне может сейчас помешать произвести «разведку боем»?

И вот здесь нужно не допустить ошибки в выборе своего образа.

Томный брюнет с проседью, темные похотливые глаза с поволокой… Это точно не про меня.

Да и мое «небрюнетистое» славянское лицо - прямое тому подтверждение.

Состоятельный барыга в краткосрочном отпуске… Ничего такая себе легенда, причем со стопроцентным «безотказом». Хорошие наручные часы, достаточно сносные шмотки – все это может стать хорошей подмогой.

Вот только действует весь этот маскарад на приехавших покорять столицу, чуть-чуть отмытых от будней в шахтерском городке с большой свинофермой на окраине, готовых, если что, за пятьдесят евро оминьетить в любом клубном туалете,

ПТУ-шниц,

С возрастной планкой «а-ля через три года двадцать девять».

А это точно не про нее.

Ведь счастливое детство и юность в культурной столице России, что закончились достойным образованием, под рваными джинсами не спрячешь.

Пожалуй, в этом, отдельно взятом случае, нужно отложить привычные штампы до лучших времен,

Чтобы вспомнить, что есть еще закидон усиленный,

Причем закидон без обязательной имитации полного достатка.

Ну, во-первых, именно этот пункт выходил у меня хотя и достаточно убедительно, но, как по мне, все равно неуклюже,

И здесь впоследствии можно было бы не только попасть в неловкое положение,

Хотя и фатальную нужду тоже имитировать не стоит,

А вот усилить его нужно обязательно,

Причем, усилить остающейся для такого вот особого случая дополнительной порцией бьющего через край, утонченного юмора, личного очарования,

И чуть-чуть проступающей на всем этом фоне,

Этой…

Этой, всегда бьющей в десятку,

Подкупающей непосредственностью, что ни в коем случае не должна быть похожа на ухмылку этих вечно улыбающихся «инвалидов детства» из Европы.

 

Наш милый треп, состоящий из нескончаемой анекдотной дуэли, размытых автобиографий и рассказов о недавних путешествиях, наверное, мог бы продолжаться вечно.

Украдкой заглядывая друг другу в глаза, мы бы, наверное, еще сто лет без умолку трепались о всякой всячине,

Разбавляя ее то вычитанными афоризмами классиков, то в сердцах брошенными фразами коллег по работе, то услышанными где-то нетрезвыми возгласами соседей по лестничной клетке,

Мы бы, возможно, навсегда так и остались там, выше облаков…

Но голос из динамиков мягко приказал пристегнуть ремни безопасности.

 

Затем была мягкая посадка, паспортный контроль, ее визитная карточка у меня в руках,

А еще - была ее улыбка,

Улыбка, предназначенная теперь только для меня.

Я, словно завороженный, не мог оторваться от ее прощального дефиле в сторону выхода из аэропорта и выдохнул, только когда ярко-каштановое пятно ее волос исчезло за большими раздвижными дверями.

А ведь даже как-то странно,

Но за этот прожитый в воздухе час она не показалась мне ни скучной, ни тупой, ни примитивной содержанкой,

Она не была шмоточницей и не была кривлякой,

Мы говорили с ней о чем угодно, и она ни разу не опустилась до мира глянцевых журналов, ну разве что в стебе, и не уходила в зону бессмысленных понтов.

Она была так легка в своем появлении, и так элегантна в своем уходе…

Я еще несколько минут крутил в руках маленькую картонку с номером ее мобильного телефона, не в силах оторвать глаз от места ее исчезновения, пока известный только мне питерский «пароль» невозвратил меня в реальность:

- Гера, привет.

 

Чтобы усилить мои впечатления от города, «новоиспеченный новобрачный» сделал мне подарок - повез через центр.

А какая все-таки маленькая планета Земля!

Всего лишь утром я переезжал через Днепр, а теперь за окном автомобиля виднелась Нева,

Только утром из моего кухонного радиоприемника звучала «співуча мова»*, теперь же новости мне рассказывали на «великом и могучем» русском языке,

Лишь утром я проснулся я в стране, где из-за особенностей национального характера много лет внешняя политика пребывает в состоянии «многовекторности» - теперь автомобиль ехал по серой гранитной мостовой великой империи.

Этим утром на паспортном контроле аэропорта сверяли мою третью фотографию с оригиналом**, а теперь в моей памяти забили барабаны и затрубили горны пионерского детства.

 

В первый раз в тогда еще Ленинград меня отвезла мама.

Но разве мог я в свои двенадцать по-настоящему понять, по какому великому городу иду в потоке людей, одетых в однообразную серую совковую одежду, обдуваемый прохладным ветром конца августа?

Что сделал для человечества этот невысокого роста смуглый парень с бакенбардами, и зачем меня привезли на экскурсию в его альма-матер, Царскосельский лицей, в огромном парке которого под звуки духового оркестра в кружащихся желтых листьях неспешно наступала осень?

Понять, в то время как в квартире тети меня ожидал вожделенный напиток «Байкал»!

Старые улицы и мостовые, дома, мосты и каналы,

Все это петербургское великолепие уступило место утопающим в зелени высоткам, к одной из которых Юра, он же Петя, припарковал свой автомобиль.

Затем было много лет знакомое мне парадное, не пахнущий кошками лифт, позвякивание ключей, входная дверь, и наконец,

Нас на пороге встретила серебряная невеста.

 

Когда люди женятся в двадцать с небольшим, это всегда рулетка,

Причем рулетка обязательно гусарская.

Так вот, для Пети его жена Анна стала тем самым счастливым патроном, что, снеся ему голову двадцать пять лет назад, так ее и не вернула.

Я всегда с огромным удовольствием бываю на этом, столько лет держащемся на взаимоуважении, спокойствии, корректности и, конечно же, любви,

Маленьком островке семейного счастья,

Вокруг которого наотмашь хлещут по щекам и бушуют в стаканах и тарелках разной глубины шторма и цунами семейной жизни моих друзей, коллег и приятелей.

 

Петя по случаю свадьбы взял на работе несколько отгулов,

И впереди нас ожидал санкт-петербургский, приготовленный Аней ужин, традиционно разбавленный привезенной мной перцовкой и салом.

Затем всегда тактичная, завтрашняя невеста, сославшись на усталость, отправится спать,

А дальше обязательно будет,

Наш с Петей очаровательный треп, пересказанные много раз на все лады истории из детства, новости об одноклассниках, мысли вслух и…

Разговоры, разговоры, разговоры,

Что, как всегда незаметно, перетекут в питерское утро.

 

Утро суматошного свадебного дня отдаленно напомнило мне утро накануне комплексной милицейской проверки.

Петя сверял список приглашенных, еще раз умножая, а затем деля количество людей на количество спиртного,

Аня, уточняла свое время в парикмахерской,

Электрический утюг без устали выглаживал складки на одежде и фиксировал брючные стрелки,

В вазах благоухали цветы, под ногами позвякивали бутылки.

Телефон, не умолкая, сыпал из трубки поздравлениями и подробностями о времени торжества и местонахождении банкетного зала,

Без конца, без устали флаконы с пеной для бритья, лаком для волос и туалетной водой выпрыскивали свое содержимое наружу,

Еще один обитатель квартиры, сын Женя, стабильно гонял в компьютере солдатиков.

В целом,

Семья Петренко готовилась к первому, по-настоящему большому семейному юбилею,

Свадьбе серебряной,

Свадьбе, по теперешним меркам, даже где-то неожиданной.

Потом настал вечер,

И…

Свадьба зазвенела посудой, загудела голосами, запела и, разумеется, заплясала.

 

Невеста была по-особенному хороша.

Ее образ «а-ля француженка начала прошлого века» эффектно подчеркивал ее утонченные формы.

Красотка-Аня выглядела двадцатилетней девчонкой.

Жених,

Он же молодой жених, он же опытный муж, он же муж «серебряный», тоже не сплоховал.

За последние два года, в результате упорного труда сбросив двенадцать килограммов, он выглядел мо-лод-цом,

И был под стать воздушному силуэту девушки с парижского Монмартра.

Только утром я смотрел видео с их свадьбы под номером один, и теперь был и поражен, и сражен сходством картинки.

Ну, разве что глаза выдавали в Пете отца счастливого семейства,

Хотя,

Они, его теперешние глаза, сейчас горели так же, как двадцать пять лет назад, когда он, отслужив срочную службу на Черноморском флоте,

А это, между прочим, три года,

Еще раз, только для тех, кто не обратил внимание: три года,

Прожив которые, только на флоте Северном, тонкая душа Евгения Гришковца в конце концов выдала миру его знаменитую «собаку»*,

Двадцатидвухлетним пацаном приехал за счастьем в Ленинград, поступил в мореходное училище,

И как-то вечером отправился на дискотеку, чтобы из всей толпы фанатеющих,

Хотя нет,

Тогда такого слова еще не придумали,

Тогда было слово «балдеющих»,

Под «Ласковый май»,

Выделить стройную девушку, выплясывающую в красных брюках,

Беспардонно набиться провожать ее домой,

И…

Не отпускать следующие двадцать пять лет.

А еще были гости, которые говорили добрые и продолжительные тосты, дарили подарки и читали стихи.

Кстати, о стихах.

Культурная российская столица поразила совершенным отсутствием генитальных тостов и хуторских виршей от Верки Сердючки.

На свадьбе со стороны невесты устами истинных петербурженок почтенного возраста говорили Анна Ахматова, Вертинский и Блок.

А затем праздник закончился,

И Анна Петренко, проявив ту самую корректность, которую могут себе позволить счастливые в браке жены, уделила нам с ее «молодым супругом» десять минут на знакомой мне каждой кружкой, каждым магнитом на холодильнике питерской кухне,

Оставив нас наедине с гитарой,

Чтобы затем еще полночи пытаться безуспешно уснуть от наших с Петей разухабистых песен,

В том числе о том,

 

«Что наша нежность и наша дружба

Сильнее страсти, больше, чем любовь»*.

 

Утро следующего дня я встретил с твердым намерением совершить прогулку по исторической части города.

Вдоль его памятников, каналов и мостов,

Вдоль его домов,

Где из каждого светящегося и моргающего летним солнцем окна на тебя смотрит история.

Покормив меня завтраком и напоив кофе, Петя снова рухнул на супружеское ложе набираться молодецких сил,

А я,

Уже через тридцать минут из питерской подземки уверенно шагнул на Невский проспект,

И он,

В один миг завертелся вокруг меня отражением теплого июльского дня, что во все стороны сверкал в одетых в гранит водных потоках Мойки, Фонтанки, Канала Грибоедова, потоками людей с разноязычной речью, зазывалами на экскурсии и, конечно же, девушками, спрятавшими свои гибкие тела под разумным минимумом одежды.

Я шагал по улицам, по которым каких-нибудь сто лет назад шагали мои предки по маминой линии, и с каждым своим новым шагом, с каждым новым вздохом,

Все глубже и глубже окунался в давно забытую мной, восторженную радость,

Что была ведь, была когда-то в моем далеком детстве,

От этого северного города.

Ту самую восторженную, никак не объяснимую, неподражаемую детскую радость, что вот-вот должна была стать щенячьим восторгом.

И вот тут случился… Бум.

Хотя нет, не так,

Случился: бум, бум, бум.

Когда прямо передо мной, со стороны кажущимся ну как минимум странным,

В этом своем предвосторженном состоянии,

С этой своей, предназначенной исключительно самому себе, загадочностью,

Выросла копна ярко-каштановых волос.

 

Милая девушка с наушниками в ушах наскочила,

А если быть точным,

То, пребывая в своем аудио-мире, еще немного, и со всего маху врезалась бы в находящегося в собственных грезах дядьку ростом немного за метр девяносто.

Мы с интересом бросили друг на друга вопросительные взгляды.

Она - для того, чтобы вернуть выпавший от внезапной остановки правый наушник на место, качнуть головой и скрыться в людском потоке,

Я - для того, чтобы всего лишь одну секунду не добежав до своего неожиданного детского счастья, улыбнуться ей в ответ,

И вспомнить о лежащей в моем бумажнике визитной карточке с лаконичной надписью «Дизайн квартирного интерьера в Санкт-Петербурге».

 

Ровно через секунду я снова и снова разглядывал эти выдавленные на кусочке бумаги маленькие буквы, к которым прилагался номер телефона.

Смешно, но столько лет, столько раз делая одно и то же,

Каждый раз, совершая первый шаг и набирая номер телефона моей потенциальной «новой», я волнуюсь, словно много лет выходящий на сцену артист.

Столько лет я испытываю это неподдельное волнение, этот трепет, перед тем как в трубке прозвучит заветное «алло»,

И столько лет, если актеры не лукавят, я испытываю необъяснимое облегчение, когда этот первый шаг сделан.

А с другой стороны, если бы всех нас, несмотря ни на что, практикующих натуралов иногда не посылали в сторону леса, то все бы мы слишком рано оказались у какого-нибудь конвейера производящего ни то ни се, завода «ВАЗ»,

Где, скучая от монотонности и зевая от неизбежности, закручивали в издали напоминающий приличный автомобиль, с годами все больше и больше размытым корпусом, свой болт,

Пардон: шуруп.

 

- Здравствуйте, девушка, не хотите провести вечер в интеллигентной компании? - от волнения ничего лучшего не придумав, в состоянии трепетного экспромта произнес я в телефонную трубку, когда она уверенным голосом произнесла то самое, долгожданное «алло».

 

- Это ты, Герасимов? - услышал я в трубке ударивший мне прямо в лоб со всей силы и, как я понимаю, кувалдой приведший меня в панику ответ.

- А разве тебе еще кто-нибудь может приятным мужским голосом предложить творческий вечер в компании с Ницше, причем из его неопубликованного? - на одном выдохе проговорил я, чуть-чуть не запнувшись.

- Значит, ты отказываешься мне декламировать что-нибудь из своего, уже опубликованного? - не давала она мне выбраться из вакуума собственной паники.

- Почему же отказываюсь? Ну вот, например: «Я встретил вас, и все…», - вновь нашелся я, не выпадая из заданного ею состояния привычного нам обоим стебового драйва.

И тут я, окончательно выдохнув, вовремя вспомнил о своей рекламной визитке, которую «на автомате» протянул ей во время нашего с ней аэропортового прощания.

Теперь нужно было ни в коем случае не сбиться с темпа.

- Так все-таки, как ты относишься к творческой встрече с «молодым автором» за стаканом «минеральной воды» где-нибудь в пабе, где играют джаз или рок-н-ролл?

- Ты, коварный литератор, хочешь похитить у меня свободный вечер вместе с моим сердцем? - снова выстебалась она.

- Мои намеренья серьезны, а планы, как всегда, коварны и скоропостижны, - получила она ответ, что был близок к фолу.

- Творческие планы, - на всякий случай исправился я.

- Тогда чего же ты медлишь, Хемингуэй? - молниеносно услышал я в ответ. - Назови время и место, куда ты поведешь невинную девушку по лабиринтам своего литературного гения!

- Дай мне только один час времени, и я выберу место, где мой литературный талант засияет золотым куполом Исаакиевского собора, - только и успел произнести я, прежде чем мы одновременно захохотали.

- Тогда звони, Герасимов,

Чре-з час,

Без-про-мед-лень-я.

 

Простилась она со мной в стихах.

 

Телефонная связь прервалась, и я глубоко выдохнул.

Нашему с ней разговору, по его итогам, можно было выставить твердую пятерку,

Тем более что он был не просто удачным,

А удачным с приставкой «очень», с приставкой «фантастически».

Впереди у меня было несколько свободных питерских вечеров, один из которых я теперь уже точно проведу в ее компании.

А ведь по-настоящему здорово, что она не отослала меня в сторону Бердянска,

Хотя это еще полбеды,

Такой вариант хотя и неприятен в принципе, зато ясен и понятен.

Так сказать, без иллюзий.

Хуже всего слышать этот бред о вечере, занятом тренировкой по йоге,

Срочном походе к косметологу,

Ну, или треп еще про какую-нибудь хрень,

После которой обязательно, обязательно нужно домой, ведь после тяжелого рабочего дня, несомненно, должна прийти усталость.

И вот тогда-то и задаешь самому себе вопрос,

Ну, вот примерно такой:

А что по-настоящему этот бред о занятом вечере означает?

Тем более что все эти манипуляции с собственным телом занимают от силы часа полтора-два.

И тогда получается, что очередная ушлая лохушка хочет пристроить свой зад, как минимум, сразу на двух членах?

Только теперь, чур,

Из всех ожидающих при таких вот желаниях перспектив наших будущих, сразу же, автоматически получающих название «непростые» отношений, давай вариант компании третьего, голого, охающего и пердящего моего волосатого коллеги, не рассматривать вообще.

А еще,

Пусть не будет никакого трепа о каких-то там медленно возникающих чувствах,

И наше «прекрасное дальше» произойдет с нами исключительно для здоровья.

Воскресная афиша из Интернета напрочь отказывалась выдавать мне места, где играют джаз, и я остановился на рок-н-ролле.

В конце концов, моя привязанность к ирландским пабам, к их атмосфере безалаберности, помноженной на живую музыку, - выбор, возможно, и так себе,

Но,

Ресторанная чопорность всегда, всегда приводит меня в уныние.

Теперь осталось только сообразить, где находится этот храм пива и застольных песен, и обязательно узнать, во сколько начинается концерт, чтобы до его начала вдоволь с ней натрепаться.

Помолчав пару секунд для определения точки на карте города, что теперь будет без всякого преувеличения называться «место нашего первого свидания», она произнесла сакраментальное «до встречи»,

Бросив меня наедине с часовым циферблатом и бегающей по нему секундной стрелкой, что тут же принялась толкать вперед почти остановившееся время.

 

Выспавшийся Петя смотрел на мои сборы с нескрываемым интересом,

А что может быть забавнее, чем метание энергичного хомячка вокруг блюдца с водой в просторной клетке?

Затем опять наступили минуты ожидания,

Только теперь я их коротал за деревянным столом в пабе, со скрытым волнением поглядывая на двери.

И наконец,

Она, выдержав дамский зазор в десять самых трудных, как для первого свидания минут,

Убойная, как дикарская стрела,

Возникла на пороге заведения.

Ее джинсовые шорты, ее оголенные плечи, подчеркнутые черного цвета майкой, и многократно повышающая эффект ее появления ослепительная улыбка,

Улыбка, теперь снова только для меня,

Не только заставила щелкнуть языком всех собравшихся в баре представителей сильной половины человечества, но и посмотреть ей вслед их подруг.

- Молодой человек, если вы будете так пялиться, то я немедленно позову полицейского, - произнесла она, подставив мне щеку для поцелуя.

- Слава Богу, что теперь у мужчин в моде футболки навыпуск, - ответил я очередной шуткой на грани приличия.

- Ну, и где тогда моя выпивка и мой рок-н-ролл? - парировала она.

- Вы-пив-ка!? - воскликнул я более чем театрально, махнув официанту.

- А вот с рок-н-ролом нужно немного повременить. Предлагаю открыть творческий вечер имени меня, любимого, моими гениальными стихами:

«Я икрою ей булки намазывал,

Деньги просто рекою текли,

Я ж такие ей песни заказывал,

А в конце заказал «Журавли»…»*

 

- Только вот, знаешь, у меня такое чувство, что меня опередили, - только и успел я произнести, прежде чем мы с ней грохнули со смеху.

 

Потом был вечер в стиле рок-н-ролла.

Это когда в самом начале неспешно собираются музыканты,

Затем они начинают издавать бессвязные звуки, настраивая свои инструменты,

Потом весь бар и все его посетители вздрагивают от первых аккордов, прислушиваясь и присматриваясь к окружающим,

Затем, уже под музыку, приходят в соответствующую алкогольную кондицию,

Ну и, наконец, бросаются в пляс.

 

Во всем этом действе мы с ней приняли непосредственное участие,

Только в самом начале - говорили, говорили, говорили без умолку, и я тогда в первый раз поймал себя на мысли о том, что,

Давным-давно я не чувствовал такого драйва,

Давным-давно,

Вот только без этих клоунских киношных штампов,

Хотя, хрен с ним,

Да, да, да!

Мне ни с кем не было так хорошо сидеть рядом, время от времени брать ее за руку, смотреть, как она реагирует на мой треп, смеется, причем, это очень важно - смеяться именно там, где нужно, где положено смеяться,

И, самое главное,

На него, на этот мой треп, метко и колко отвечает.

А еще,

Какое это удивительное чувство - понимать, что все идет как надо, и мы сегодня, безо всяких сомнений, обязательно окажемся с ней в одной постели.

 

Музыканты, несколько раз сыграв на бис и, что особенно приятно, это были не «Черные глаза»*, благородно откланялись,

И мы с ней,

Уже успевшие выстебаться и станцевать что-то близко напоминающее нэпманское*, щечка к щечке, шагнули в летнюю питерскую ночь.

А она, эта ночь,

Встретила нас знакомой каждому жителю мегаполиса странной тишиной, что рычит звуком проезжающих где-то там, далеко, автомобилей,

Выкрикивает громким разговором подвыпивших прохожих,

И держит, никак не отпуская домой, своей,

Все еще не желающей никуда уходить, цепляющейся за город, белой ночью.

Нет, нет.

Это были уже совсем не июньские прозрачные сумерки города на Неве,

Скорее, это был неспешный уход лета, что остается висеть августом над Адмиралтейской иглой.

 

Пропавший пивом и винными парами паб остался где-то позади, и мы побрели по городу, что в электрическом свете еще больше прибавил в своем великолепии и стал похож на сказку.

Кстати, о сказке:

Каждую ночь, ровно в полночь, торопя гуляк и подстегивая влюбленных, Санкт-Петербург разводит мосты,

Вот тогда-то и наступает не то чтобы сказка о Золушке*, с ее обязательным превращением из барышни в падчерицу,

Скорее, город берет тебя в заложники на целую ночь,

Чтобы ты,

До самого утра, бродя по его улицам, вдоль его каналов и мостов,

Если уж не проветрил голову от своей хмельной страсти, то обязательно и окончательно влюбился.

 

А пока ночь только начиналась,

И нам с ней было все равно,

Нам было наплевать,

Что произойдет дальше, когда, наконец, настанет пока еще такое далекое питерское утро.

Прохладное шампанское, что, несмотря на официальный запрет, глядя на меня с пониманием, продавцы явно кавказской внешности продали мне в супермаркете, лилось из горлышка,

Мы без устали прыгали на одной ножке, бросали монетки в Чижика-Пыжика* и, конечно же,

Целовались, целовались, целовались.

И вот тогда, когда,

Я перестал задавать самому себе неуместный тогда вопрос: а сколько месяцев, недель, лет назад я в последний раз чувствовал что-то похожее?

Когда в какой-то момент, держа ее за гибкую талию, я только на один миг перестал думать о ее попке,

Когда я даже уже был готов идти и идти с ней по этой теплой питерской ночи,

И когда пришла пора этого безалаберного, алкогольного счастья,

Мы оказались у парадного дома со старинным фасадом.

 

- Герасимов, а ты проводишь девушку к кухонному самовару? - произнесла она, извлекая из своей сумочки связку с ключами.

- Можешь на меня рассчитывать, - вернулся я из мира своих грез, моментально переключившись на ее эффектные шорты.

- Тогда смело ступай за мной, - произнесла она в своем особом, стебовом стиле.

- Тогда давай сделаем это с пионерской речевкой! А кто, кто, кто! Шагает дружно в ряд! Пионерский наш отряд! - отчеканил я.

 

Парадное было хотя и без лифта, но зато и без запаха.

Его помпезная лепка недвусмысленно показывала всем своим видом, что его первые обитатели были людьми хотя по теперешним меркам и забавными, но уж точно не бедными.

Она взбиралась по ступенькам все выше и выше,

А я, почти не отставая, в это время подумал о парне, который первым догадался одеть девушек в обтягивающие джинсы.

Ну вот, респект тебе чувак,

Респект за твое понимание женских прелестей,

А еще тебе - уважуха,

За то же самое.

А затем случилось то, что случилось.

Остановившись и обернувшись ко мне, чтобы выдать порцию очередного стеба, она оказалась в моих объятиях,

И…

Только мой, не побоюсь этого слова, достойный опыт в большом сексе помог тогда мне без всякой заминки напялить на себя презерватив.

Чтобы к, без всякого сомнения, продолжительной и, как можно себе представить, далеко небезупречной истории этого питерского парадного, что еще помнило,

Дам в шикарных платьях и их набриолиненных кавалеров с тросточками,

Настоящих русских офицеров в серых шинелях и революционных матросов с обязательным перегаром,

Идейных комсомолок в красных косынках и НКВД-шников в кожаных куртках,

Прибавились,

Наши с ней охи и продолжительные вздохи.

 

Отставленная за ненадобностью под ноги бутылка с остатками шампанского от моего неуклюжего движения хлопнулась на пол и, проделав траекторию полукруга вокруг скукожившегося на полу, только что отстоявшего на передовой героя спонтанных половых связей, изделия под номером два*, издала предательский звук, призвав обитателей дома с чутким сном к дверным глазкам и замочным скважинам.

 

- А как же чай? - справившись со своим прерывистым дыханием, выдохнула она, натягивая шорты. – Или, ты, Герасимов, на сегодня уже остался без желаний?

- Тише, тише.

-А где мое пиво, чипсы и футбол по телевизору?

- Какой капризный мальчик...

- Ты просто слишком долго была замужем, - парировал я.

- А я и сейчас замужем, - став на секунду серьезной, ответила она, щелкнув последним дверным замком довольно приличной квартирной двери.

Вот это номер, мелькнуло у меня в голове.

Я только что нарушил свои правила - согрешил с замужней женщиной, и мне от этого почему то… хо-ро-шо.

- Эй, Герасимов очнись, - прочитав на моем лице минутное замешательство, произнесла она. - Квартира - моего дяди-художника, что с женой целое лето безвылазно живет на даче за городом.

- А я-то, тупица, надеялся на драку, визг и выяснение отношений.

- Да брось ты, лучше думай о футболе.

- Давай лучше я буду думать о тебе, - увлек я ее в свои объятья.

- Буду думать о тебе.

 

Утро нового дня упорно рвалось солнечными лучами через не до конца задернутые плотные шторы.

А все-таки приятно просыпаться с ней под одним одеялом,

Как здорово, осторожно, так, чтобы ни в коем случае ее не разбудить, вытянуться на всем протяжении этого огромного дивана,

Чтобы потом плыть в утренней полудреме с ней, все еще спящей у меня на плече.

На-пле-че?

Ух, вот это удар по моей тонкой натуре, что за столько лет так и не научила меня высыпаться в таком вот положении,

Хотя, спишем все это пока на…

Притирку, присушку, в общем, на акклиматизацию.

 

А пока,

Пусть будет еще одно утро в Петербурге, с этим невообразимым, рвущимся в комнату солнцем,

И пусть будет она,

Что, уткнувшись своим эффектным носиком в мое сердце, досматривает утренние сны.

 

Звонок мобильного телефона, словно крик знаменитого Ежика в его тумане*, вернул меня в реальность, повиснув где-то под высоким потолком коридора.

С упорством дятла он, скрупулезно просверливая дырку наших утренних мозгах, все наигрывал и наигрывал мелодию мамбы, чтобы наконец заставить произнести ее «доброе утро» и совершить в его сторону нагое дефиле,

После чего,

Лично у меня,

Он заслужил моментальное и полное прощение.

Поговорив несколько минут, она вернулась обернутой в полотенце невообразимого пляжного цвета, чтобы собрать разбросанную по полу одежду и протянуть мне полотенце с таким же рисунком и цветом.

- Где душ, ты уже должен помнить, ну а где кухня – сориентируешься.

- По запаху кофе, - парировал я.

- А ты даже утром сообразительный, - произнесла она, улыбнувшись.

- А то. Хочешь, почитаю тебе что-нибудь из Шопенгауэра*?

- А вот это… Хочу! - захихикала она. - Только, пожалуйста, в знак уважения к немецкой философии, сделай это после душа.

 

Тот, кто никогда не пел в душе, должен это сделать хотя бы один раз в жизни.

Не знаю, как у вас, а у меня тогда получилось.

Вот только когда я закончил свою арию из попурри советских композиторов и вышел из душа, донесся звук хлопнувшей входной двери, и она, пропорхнув мимо меня, только что упражнявшего свои голосовые связки, а теперь затаившегося за тонкой дверью, вышла в коридор.

- Привет,- произнесла она.

- Привет, привет, - услышал я мужской голос. - Заехал домой, чтобы пополнить свои дачные запасы красок, а тут такой сюрприз - ты. И, судя по обуви в коридоре, не одна. С тобой Феликс?

 

Вот это номер…

Мало того что я без одежды стою в чужой ванной,

Я еще стал Феликсом,

Фе-лик-сом,

С реальной перспективой рано или поздно увидеть перед собой топающего игрушечными ножками типа с маленькими пухлыми потными ручками, и с его еврейской мамочкой, глядящей на меня с ненавистью из-за его спины.

Или с перспективой столкнуться с внуком чекиста, что будет направлять в мою сторону дедовский маузер с дарственной надписью.

Я люблю тебя, Господи!

А за твое чувство юмора - люблю все больше и больше.

Есть, правда, еще одна, самая скверная перспектива стать в ее глазах трусом.

Но это точно не про меня.

 

Нужно было увидеть выражение лица не вовремя вернувшегося к себе домой хозяина, когда дверь его ванной распахнулась, и на ее пороге возник незнакомец, прикрытый ниже пояса, как я понял, хорошо знакомым ему полотенцем.

- Герасимов, ты не Феликс? - произнесла она с таким лицом, что легкий холодок дунул мне на спину.

- Я не Феликс, я Герасимов, - понимая всю конфузность ситуации, ответил я на автомате, сделав отчаянную попытку разрядить обстановку.

- Вот видишь, дядя Ваня, он не Феликс, он Герасимов, - сказала она.

- Очень, очень приятно, - неожиданно произнес дядя Ваня, взглянув на висящий у меня на шее жетон с надписью «ВС СССР». - Меня зовут Иван Сергеевич, я дядя этой рыжей непредсказуемой девчонки. А у вас, Герасимов, есть имя?

- Меня зовут Виктор.

- Тогда, очень приятно, Виктор. А вы, Виктор, отдаете предпочтение питию кофе с голым торсом?

- Скорее нет, чем да. Зато благодаря этой эпохальной встрече я теперь знаю точно, откуда у вашей племянницы такой острый ум, - церемонно поклонился я, ровно настолько, насколько в этом анекдоте было уместно.

- О нет, я здесь почти ни при чем. Если вам еще раз повезет, как сегодня, то можно только представить, как обрадуется такой вот неожиданной встрече мой брат и по совместительству ее отец.

 

Аромат хорошего кофе заполнил просторную, изыскано обставленную в стиле морской каюты старинного парусника кухню, где, несмотря на свой возраст, не разожравшийся вдоль и поперек ее хозяин,

Хрестоматийного вида русский интеллигент с правильно поставленной речью, жестами и осанкой,

Во всем внешнем виде которого,

Как, впрочем, и в развешанных по стенам старых черно-белых фотографиях,

Угадывались осколки той самой России,

Что была когда-то,

Была, до Октябрьского переворота,

Подчеркнуто,

С огромным удовольствием,

Закурил свою шкиперскую трубку.

 

Ах, ах…

И еще раз - ах (и все эти ахи, без просящегося в этом отдельном случае «твою мать»),

Мой обожаемый, снящийся мне по ночам Киев,

Как ты мог позволить, как ты мог допустить эту неравноценную подмену искренности на примитивную хитрость,

Чувство собственного достоинства - на нарциссизм, с обязательным утренним приступом восторженного онанизма на собственное отражение в зеркале,

Науки, с ее фундаментальностью и глубиной знаний - на купленный в подземном переходе диплом,

Патриотизм и государственность - на лозунг со слабо маскируемой целью личного обогащения,

Настоящую христианскую, беспокойную красную, красную кровь в венах - на суррогат из молока и топленого сала?

 

Аромат кофе, а теперь еще аромат хорошего табака соединились и в конце концов выгоняли нас с ней на улицу.

Мы опять оказались одни, и тогда я не удержался:

- Ты бы уточнила, кто такой Феликс.

- Феликс… Это твой давно и окончательно забытый мной предшественник, что когда-то хватал меня за попу.

- Хочу надеяться, что у меня это получается намного лучше.

- Не переживай, получается.

- А еще хочу надеяться, что винойю тому не только мои сильные руки.

- Да ты, Герасимов, самонадеянный наглец, - потянулась она ко мне, и прежде чем я успел хоть что-то ответить, поцеловала меня в губы.

И тогда,

Так неожиданно и так неестественно для меня,

Из сегодня, из сейчас,

Мне, искренности которого хватает только на вечер и даже иногда не на целую ночь,

Да и то, когда она скачет в парах алкоголя в погоне за собственным членом и которой потом уже никогда не бывает,

Не бывает утром,

Вернулось то самое головокружение, доставшееся мне от нашего первого поцелуя.

Мы стояли посередине улицы и не могли оторваться друг от друга.

Я прижал ее к себе, и легкая дрожь,

Что не была ни дрожью от утренней прохлады, ни дрожью от внезапно налетевшего с залива холодного ветра,

Та самая настоящая, неподдельная дрожь счастья,

Забилась, затрепетала у меня в груди,

Чтобы теперь навсегда поселиться в городе на Неве.

 

Петя встретил меня на пороге с единственным вопросом:

- Ну, и как у тебя здоровье?

Мой ответ нашелся незамедлительно:

- Хороший и далеко не однозначный вопрос, как для новобрачного.

Потом мы с ним уселись на кухне, где календарь на стене из всего напечатанного на нем текста, как всегда, выпячивал единственное главное слово – «понедельник»,

И я рассказал ему о теперь ставшем моим городе, где он живет уже столько лет,

О музыкантах из паба, что полночи играли нам с ней рок-н-ролл,

А еще - о «коварном» Чижике-Пыжике, что, несмотря на все наши с ней ночные старания, так и остался этой ночью неуязвимым.

Питерское солнце еще стояло в зените, а я уже, как это у Пушкина:

 

«Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья…»*

 

Ожидал наступления магического, нашего с ней, «после обеда».

 

И опять, не нужно этого… Хи-хи-хи.

Да, да… Я признаю,

Что мне от классика теперь досталась только его вторая строчка.

Но зато как глубоко, как тонко Александр Сергеевич знал предмет,

Вот уж точно,

На любом, даже на самом темном, самом черном небе есть место для яркой звезды мастера.

А потом часы пробили три часа дня, дав старт моему рывку к телефону.

 

- Добрый день, милый, - услышал я в телефонной трубке.

- Здравствуйте девушка, - ответил, я растерявшись от такого вот «здравствуйте».

- Ну, и чего ты заставляешь девушку волноваться и ждать?

- Последний час я тренировал волю, но «зайчик Энерджайзер» в пятнадцать ноль одну победил меня, повалив на лопатки.

- Так вот, Герасимов, «после обеда» в Санкт-Петербурге начинается с четырнадцати ноль одной!

- Каюсь, но откуда мне знать, что у вас «отож* москалей» творится в вашем Санкт-Петербурге.

- Ладно, знай русское великодушье: прощен.

- Тогда поужинай сегодня в моей компании.

- От ужина ты, Герасимов, все равно не отвертишься. Кстати, у тебя нет морской болезни?

- Если ты о захвате и угоне крейсера «Авроры», то можешь на меня рассчитывать.

- «Аврора» может подождать.

- Я приглашаю тебя вместе с твоими молодоженами, о которых ты мне прожужжал все уши, на водную прогулку по Неве.

- Мы согласны, с условием, что ты будешь подпевать наши морские песни.

- А вот тут ты даже не сомневайся…

 

Петя, он же Юра, он же когда-то морской волк, услышав о перспективе водного похода, сопротивлялся недолго,

А если быть до конца точным, то не сопротивлялся вообще.

Его жена, теперь уже с серебряной пробой, тоже не заставила себя долго уговаривать, и в назначенное время мы, обдуваемые теплым ветром с воды,

Как «зайчики»,

Выстроились на гранитной набережной.

 

В потоке прогулочных катеров, катерков и корабликов, на палубах которых толпился народ, я заметил ее раньше всех.

В конце концов, а вам сколько раз девушка с развевающимися на ветру каштановыми волосами махала рукой с белоснежного катера?

И пока капитан совершал свой капитанский маневр,

Пока мы один за другим, все теми же «зайчиками» наполняли его посудину,

Непрерывно глазея в ее сторону, я вдруг поймал себя на мысли о том, что за столько лет в Петербурге я как-то совершенно, совершенно обходился без сексуальных загулов,

И вот теперь Спаситель,

Весь этот город на воде, с летом на его улицах и площадях,

Подарил ее мне,

И, я люблю тебя, Господи!

Я люблю тебя, Санкт-Петербург!

 

Катер с солидностью приличного автомобиля набирал обороты, и тогда город стал еще выше, а от этого еще помпезнее.

А еще были мосты, с этим неожиданным ощущением их выпуклых животов,

Ни с чем не сравнимое путешествие в историю питерской архитектуры,

И вода, вода, вода,

Что, переливаясь от садящегося за город солнца, слепила своим отражением.

А когда капитан, вдоволь напетлявшись в закованных в гранит берегах, вырвался в Неву,

В подтверждение того, что нам хорошо, прямо здесь, и прямо сейчас,

Не сговариваясь,

Все мы непроизвольно издали звук, как из трубы проходящего мимо парохода,

Ну, что-то типа «У-у-у-у-у-у»!

И тогда все больше и больше отделявшийся от нас гранитный город стал похож на крепость, что каждым своим серым камнем кричала о его былом и о его теперешнем величии.

А потом прогулка закончилась,

И мы, сказав капитану спасибо, оккупировали стол в первом попавшемся заведении и уплетали мне не знакомые пироги, пили пиво и снова и снова хихикали над нашими с Петей историями из отрочества и юности.

А еще я с удовольствием наблюдал, как мой школьный друг после каждого нового пустого пивного бокала все больше и больше переставал быть ведущим специалистом, отцом семейства, в общем, нудящим дядькой, и становился тем самым Петей, с которым мы когда-то сидели в школе за одной партой.

Аня, много лет наблюдавшая это чудесное превращение, принимала его с должным спокойствием,

А она, попав под наше с Петей обаяние, без устали повторяла:

- Ребята, какие вы чудесные!

Хохотала до слез, замолкая только тогда, когда я, делая серьезное лицо, прибавлял:

- Да, мы чудесные, а я еще и красивый.

И тогда наш хохот становился неприличным гоготанием.

И так, наверное, могло продолжаться бесконечно, но на Петербург снова опустился вечер, и мой старинный друг Петя,

Теперь уже Петя настоящий, вспомнив о своем утреннем подъеме на работу, взмолился о пощаде.

И тогда город снова принял нас на свои улицы, чтобы отпустить в разные стороны.

 

- Герасимов, а ты знаешь, что по утрам ты пахнешь маленьким ребенком, пахнешь малышом?

Эта ее первая фраза нового утра заставила меня окончательно проснуться.

- То есть, яйца, табак, перегар и щетина* - совсем не в счет?

- Нет, Герасимов, ты им точно пахнешь. И еще, спасибо тебе за вчера. С твоим появлением в моей жизни у меня снова начались компании добрых, хороших людей.

- Ты забыла о красивых, - ввернул я вчерашнюю бородатую шутку из «Собачьего сердца» Булгакова.

- Знаешь, что я тебе скажу, мой остроумный друг, - стала она вдруг серьезной, - с лица воду не пить.

Неопределенность повисла в воздухе,

И тогда,

Нарвавшись на омерзительное, нецензурное замечание, легкий удар ее коленкой под одеялом о мою ногу и в конце концов на ее продолжительный поцелуй,

А еще, после всего этого, на ее улыбку,

Я напомнил ей о ее обязательстве перед дядей Ваней, диван которого мы бессовестно пользовали уже вторую ночь,

Хотя бы иногда поливать кактусы.

 

Мобильный телефон безжалостно гнал ее на работу,

А открытая дверь уже знакомого парадного, с размаху ударив нас об утро и о лето, вернула нам солнце в глаза, спешащих людей и шум большого города.

Мы снова держались за руки, не в силах оторваться друг от друга, и опять, вспомнив, наконец, что мы уже давно выросли, мы взрослые, - сделав над собой усилие, все-таки разбрелись в разные стороны.

Она - для того, чтобы что-то там делать с квартирным интерьером,

А я - чтобы ждать вечера, в котором снова появится она.

 

Мои дни и ночи в этом городе заканчивались завтра.

И уже следующее утро погонит меня в аэропорт, забрав у меня ее,

Оставив один на один с цветными картинками в альбоме моей памяти, в которой появилось место для этих нескольких бесшабашных дней с общим, еще вчера таким неожиданным для меня названием:

«Серебряная Свадьба».

И опять каждое слово с большой буквы.

Но почему от такой вот изначально предсказуемой и, в общем-то, где-то безальтернативной перспективы начинает ныть мое всегда большое и для каждой юбки постоянно открытое сердце?

Почему только от одной мысли о том, что настанет завтра, я, словно школьник начальных классов, не хочу и ненавижу завтрашнюю дату, это «долгожданное» первое сентября?

Почему, когда я только начинаю представлять следующий день без нее, он мне становится ненужным и безразличным?

И почему я все время думаю, думаю о ней, почему?

Вот на этом «почему»,

Что еще секунду, и заставил бы меня развернуться и сломя голову бежать за ней,

За ней, за ней, за ней!

Каких-нибудь несколько минут назад пропавшей в людском потоке,

Чтобы признаться ей, чтобы признаться ей в этом,

Признаться искренне, признаться немедленно, признаться сию минуту,

Рассказав ей обо всем, прямо здесь и прямо сейчас,

Автомобиль представительского класса резко затормозил на несколько шагов впереди меня у обочины.

 

Я все еще нехотя переключал свои мысли, когда передняя дверь автомобиля распахнулась, и передо мной возник одетый в сносный костюм, украшенный галстуком странного цвета, переливающийся на солнце своими круглыми, лоснящимися розовыми щечками, мужчина среднего возраста.

- Виктор Петрович, - обратился он ко мне профессионально отточенным услужливым голосом. - Я помощник депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга Феликса Игоревича Андреева. Меня зовут Алексей Панин.

Если я скажу, что имя Феликс меня удивило - то нет!

В конце концов, за такую, как она, нужно бороться.

Хотя, ну вот почему эти гребаные борцы за свое счастье появляются в самый неподходящий момент?

А с другой стороны, вот что значит культурная столица.

Оп, и вот он, круглеющий помощник Алексей Панин,

А могли, причем, судя по «тачке» и по должности,

Легко могли,

Появиться пара мордоворотов с бейсбольными битами.

- Феликс Игоревич настоятельно просит вас уделить ему десять минут вашего времени за чашкой кофе вот в этом ресторане, - продолжил Панин, ткнув пальцем в уютный приличный кабак, расположенный в нескольких шагах на первом этаже старинного дома.

Отказываться было не в моих правилах.

И дело тут совсем не в «настоятельной просьбе».

Послать или дать в морду - дело нехитрое,

Да и, в конце концов,

«Русские ведь никогда не сдаются»!

 

Получив мой утвердительный ответ, помощник Панин в отточенном чиновничьем прогибе распахнул заднюю дверцу авто,

И,

Передо мной возник худощавый, словно с глянцевой обложки, лет на пятнадцать младше меня парень.

Если быть до конца точным, то он не возник, а, скорее, распрямил свои метр девяносто,

Наши лица оказались на одном уровне, и мы встретились с ним взглядами.

Но ни боксерского переглядывания перед боем, ни объятий, ни даже рукопожатия у нас с ним не случилось,

Обошлись мы и без элементарного приветствия.

Феликс Игоревич Андреев, словно избалованный ребенок, чопорно и где-то даже жеманно показал мне подчеркнуто небрежным жестом направление нашего с ним пути.

И можно было бы за такое вот обращение если уж не дать ему по бороде,

Хотя, справедливости ради,

Мне, гражданину другой страны, становиться террористом, покусившимся на «государственного деятеля» местного масштаба, было пока как-то несподручно,

То уж точно послать этого выбравшего для ненужного мне разговора дурные манеры,

Молодца,

В сторону никак не досягаемого пешком Бердянска.

Но мой неподдельный и неугасимый интерес ко всему человечеству в целом и к отдельным его индивидуумам в частности заставил меня,

Дотерпеть,

Нет, не так,

Набраться терпения и дождаться хоть какого-нибудь продолжения этого действа.

 

В заведении мы оказались первыми посетителями, и вся ресторанная братия принялась от скуки таращиться в нашу сторону.

И ведь было-таки на что посмотреть.

Интересный, худощавый, холеный, высокий парень в дорогом костюме манерно восседал за одним столом с таким же по росту, но с трехдневной небритостью, одетым в футболку и джинсовые шорты типом, который всем своим видом показывал, что он -

Не парится.

Мое видимое спокойствие, подтвержденное напускным безразличием во взгляде, должно было произвести и, как мне показалось, произвело на моего вынужденного собеседника ожидаемое мной впечатление, и, отхлебнув из своей огромной чашки капучино со сливками, пенкой и шоколадным сердцем,

Он,

Наконец,

Выдавил из себя первые несколько слов.

- Когда я прочитал о вас аналитическую справку, то почему-то представил вас совершенно другим, - совершил он попытку произвести на меня впечатление и прибавить себе в моих глазах важности, не сводя с меня своих масляных глаз.

- Искренне верю, что в этой справке вы читали обо мне только хорошее.

- Только одно хорошее, - повторил он за мной, дав недвусмысленно понять, что, как это у Юлии Владимировны - «слюни и сопли»*,

Впрочем, как и летящий во все стороны непрекращающийся понос - а вот это от меня -

«Героев»,

«Положительных героев» моей милицейской повести,

Вчера пересекли границы Украины.

 

Настала моя очередь выпендриться по полной,

И я не заставил себя долго ждать.

Подчеркнуто отпив маленький глоток,

Маленький глоток удовольствия, ничем и никак не разбавленного эспрессо,

Я моментально подтвердил свой образ полного безразличия к происходящему, прибавив к нему, к безразличию, как мне показалось, естественную раздраженность.

- Давайте отложим никому не нужные взаимные реверансы, тем более что я не могу пока вам ответить тем же. Скажите, сколько мы будем здесь еще расходовать такое драгоценное и невосполнимое время?

Я умышленно не сказал «мое время».

В конце концов, мы же не наговариваем монологи из кино об итальянской мафии.

- Хорошо, - произнес он, надев на лицо гримасу обиженного ребенка, у которого забрали любимую игрушку. - Вчера вечером она позвонила мне и сказала, что хочет со мной развестись.

- Да, конечно, мы уже полгода не живем вместе, но я этого не хочу. Я дал ей все, а она ушла. Я ждал, я терпеливо ждал, что она вернется, но тут появились вы, и она хочет со мной развестись.

- Я хочу вам сказать, - и на его детскую гримасу налетела тень ненависти к моей демонстративно продолжающей быть безразличной персоне, - я не остановлюсь ни перед чем.

И он уставился на меня, старательно нагоняя себе в свои масляные от самовлюбленности глаза,

В глаза с неперебиваемой никак и ничем журнальной гламурностью,

Злой огонек.

И, наверное, в стране, где каждый чиновник мнит себя столпом самодержавия или, на худой конец, Богом, это обязательно прокатило бы,

Но уж точно не со мной,

Отпахавшим столько лет опером,

И совсем недавно несколько лет прожившего на территории в середине Европы, где когда-то гостила свобода.

И тогда я просто умилился.

Ну, вот зачем ты, сладкий мой, устроил это представление своей жиденькой мысли с таким убогим оформлением?

Ты, кто не понял своей пижонской натурой, какая женщина была с тобой рядом.

 

Какая удивительная, нереальная женщина.

Твои угрозы смешны,

Впрочем, как и ты сам - еб*ивый депутат Законодательного собрания, которому предусмотрительно не доверили закаленный в расстрелах и погромах чекистский маузер деда и который теперь бездарно засыпает меня штампами низкопробного кино, пытаясь размахивать передо мной пилочкой из маникюрного набора.

А всю эту клоунаду побереги для хотящих все и сразу, готовых на все и везде, кошелок.

Но всего этого я тебе не скажу.

И не потому, что ты такой ужасный и страшный.

Я тебе ни за что не дам понять, не признаюсь, что в моей бесшабашной жизни, неожиданно для меня самого, на эти пять бесконечных и самых коротких дней появился хоть какой-то смысл,

И я не могу себе позволить этого смысла лишиться.

Я не хочу с тобой войны, смешной мальчонка, только вчера сменивший коротенькие штанишки на дорогой костюм и поменявший игрушечную машину на настоящую.

Тем более, что тот, кто тебе в эту машину сесть разрешил, все о тебе знает и, без сомнения, твой развод уже давным-давно благословил.

Поэтому-то занятие взрослых мальчиков меряться пиписьками для тебя стоит далеко за гранью здравого смысла.

А пока,

Получай в ответ настоящий мужской, животный взгляд с волчьим оттенком, от которого твоя ранимая душевная организация будет приходить в себя целую вечность,

И мой ответ в стиле «мыльной оперы», снятой в «культурной столице», о том, что нужно уважать ее выбор и что только она сама решает, с кем ей остаться.

А еще, мой смешной, манерный друг, к моему глубокому изумлению, я даже сейчас думаю о ней.

И как только ты отправишься в сторону моря, обязательно улыбнусь раскрытой мной женской тайне ее предпочтений: выше метра девяносто,

Чтобы потом, при удобном случае, выстебавшись на все сто, услышать от нее, что я «гад и сволочь».

 

Все обитатели Петиной квартиры разбрелись по работам, оставив мне небогатый выбор между рассматриванием потолка и содержательной беседой с кошкой.

Хотя, нет - еще можно было эту кошку кормить.

 

И тогда, не придумав ничего более оригинального, я попробовал уснуть, но эта попытка сразу же была бессовестно прервана телефонным звонком.

Звонил Петя с главным вопросом: какие у меня планы на последний вечер?

Ну а какие у меня могут быть планы завершения этих сумасшедших пяти дней и ночей, с сегодняшнего утра еще и загнанных в любовный треугольник?

Звонить ей и начинать метаться между нею, той, которой я заболеваю все больше и больше,

И тобой, мой добрый, старый друг, чей семейный праздник стал причиной нашего с ней знакомства?

Только, пожалуйста, пусть все эти метания, все это действо будет под питерский джаз!

 

Две мои попытки услышать ее голос в телефонной трубке безуспешно провалились.

Летящие в пустоту телефонные гудки каждый раз возвращались мне бумерангом в голову, заставляя еще быстрее биться мое сердце.

Она на переговорах, убеждал я себя. На пе-ре-го-во-рах,

И скоро, очень скоро мне перезвонит.

Но стрелка часов неумолимо приближалась к отметке «шесть», а телефон, все еще трепал мою растерзанную душу.

Ну, вот объясни мне, дремучему,

Ну, вот расскажи, а еще, все-таки, объ-яс-ни,

В какой дальний угол твоей маленькой сумочки должен завалиться телефон, чтобы ты о нем до сих пор не вспомнила?

И почему в ожидании твоего звонка я медведем на цыганском ошейнике выплясываю у телефона?

Я взрослый мальчик, и я все, все понимаю.

Я даже точно знаю, с кем ты сейчас проводишь эти самые, придуманные мною для себя, ранимого, переговоры,

И после сегодняшнего содержательного утра я даже могу предположить несколько вариантов их окончания,

Причем натирка паркета до блеска коленями в дорогом костюме мне кажется самым из них предпочтительным.

Но тогда чего я бешусь и начинаю гавкать на лампочку?

Зачем я уже корю себя за то, что не дал в морду твоему эксу и не бросился за тобой сегодня утром?

А еще, почему я снова и снова, опять и опять проверяю телефон на пропущенные звонки?

 

О питерских джазовых барах можно говорить бесконечно.

Этот полумрак, что как нельзя лучше подчеркивает кирпичную кладку старинных подвалов,

Эти барные стойки в стиле гангстерского Чикаго,

Освещенный ярким прожектором рояль на маленькой сцене,

И обязательно,

Эта, со старинной пластинки, фоновая музыка, что своим шипением и звуком скольжения пальцев музыканта по грифу контрабаса с первого такта завораживает томным ожиданием вечернего концерта.

Когда-нибудь я признаюсь тебе, Петя, что тогда, в этом наугад выбранном тобой джазовом баре, под звуки трубы со сцены, что соревновались и одновременно дополняли прекрасно настроенный рояль, я провел самые волнительные в своей уже взрослой жизни минуты.

И хотя весь этот вечер в своих мыслях и желаниях я бросался в крайности,

Я с уверенностью могу сказать, что его я могу добавить в список самых счастливых вечеров моей жизни.

 

Мой мобильный телефон загорелся входящим звонком именно в тот момент, когда я делал непростой выбор: набрать ее еще раз,

Или просто напиться в хлам, чтобы хоть как-то проспать эту ночь.

Скорость, с которой я покинул идущий в зале музыкальный джазовый ливень шестидесятых, возможно, попала бы в книгу рекордов,

Хотя,

Лично я,

На такое вот повторение, да еще и с обязательной фиксацией специальной комиссией, категорически не согласен.

- Это ты, Герасимов? - услышал я в телефонной трубке, чуть отдышавшись, на ступеньках у входа.

- Да, - утвердительно ответил я. - Хотя, если у тебя, конечно же, нет еще нескольких вариантов.

- Я перезвонила, как только смогла.

- И я даже могу догадаться, кто был виновником этого.

- И не сомневайся, тем более что мой, теперь уже окончательно бывший, вспоминал о тебе с протяжным вздохом.

- Наверное, всему виной мои голубые глаза.

- В том числе, Герасимов, в том числе.

- Ты хочешь меня видеть?

- Только не спрашивай меня, как… Как сильно я этого хочу.

- В твоем вопросе достаточно этого всегда неоднозначного слова «хочешь».

- Гад ты, Герасимов, а еще редкая сволочь.

- И я тебя тоже люблю.

 

Петя пожелал мне удачи, и такси рвануло с места.

А ведь я ей еще ни разу не дарил цветов, закрутилось у меня в голове,

Хотя, возможно именно сегодня, в эту ночь перед моим отлетом это будет выглядеть как минимум нелепо.

Но что это я?

Каких-нибудь десять минут назад я нечаянно сказал ей, что я ее люблю,

И чего я хочу сейчас, чего хочу теперь, хочу сию минуту,

В этом городе, что опять закружился вокруг везущего меня к ней автомобиля, -

Это подарить ей цветы.

И пусть она меня распнет после этого на гвоздях своих шуток,

Пусть растерзает своей иронией,

И пусть, пусть, пусть,

Вдобавок ко всему назовет меня редким…

 

Такси уехало, оставив меня у знакомого парадного.

Мне всегда казалось, что нет никого забавнее молодца, что без четверти двенадцать ночи, держа в одной руке охапку цветов, а в другой бутылку шампанского, звонит в домофон,

Как это у профессора Лебединского:

«Хочется секса, вот только нет рефлекса».

 

Я уже даже изловчился, чтобы достать из переднего кармана джинсов мобильный, но быстрое цоканье женских каблучков за спиной заставило меня резко развернуться.

 

Я только и успел шире развести руки, как она тут же упала в мои объятья,

Именно так бывает в кино, в финальном появлении главной героини в тоненьком летнем и обязательно коротком платье,

И теперь я точно знаю, что именно, именно так бывает и в жизни.

Мы бы, наверное, простояли до самого утра, прижавшись друг к другу, но большой город для любого действа может представить благодарных или так себе, не очень,

Но все-таки зрителей.

Бурные возгласы и аплодисменты заставили нас оторваться друг от друга и оглядеться по сторонам.

Источником шума оказались пьющие пиво подростки, что устроились на одной из скамеек, выставленных на всем протяжении втиснутой на противоположном, за узкой проезжей частью, тротуаре на набережной.

Я помахал им рукой, после чего услышал что-то типа восторженной похвалы, мол, респект тебе, чувак,

И наши с ней зрители с новой силой продолжили свой пивной процесс.

- Давай подышим, - предложила она, взглянув на розы.

- Анна Адамовна, о чем тут думать? Cкамейка у воды вас ждет*.

 

Прохладное шампанское опять оказалось кстати.

- Что, трудный сегодня выдался денек? - разбавил я наше затянувшееся молчание дежурной фразой.

- Когда мой бывший появляется, день всегда перестает быть легким. А вообще, Герасимов, спасибо тебе за все,

За эти шалопайские три вечера с тобой.

Ведь в последний раз я пила шампанское на лавочке в парке аж на втором курсе института.

А потом, на третьем, все закончилось.

Я вышла замуж.

Фе… - она запнулась, чтобы не произносить имя, - мой бывший при первой нашей встрече показался мне таким очаровательным, и почему-то очень несчастным.

Потом «очаровашка» как-то быстро превратился в милого бездельника,

Потом, для его душевного спасения, его сделали крупным чиновником, подпустили к семейному бизнесу,

Ну и, в конце концов, отправили в депутаты.

И тогда, от таких вот быстротечных перемен, «очаровашка» решил, что он бог.

Ты знаешь, бизнес по своей сути - это не мужское занятие.

В нем, в этом самом, так называемом бизнесе, нет места ни для мужчин, ни, тем более, для мужских поступков.

А то, что у них называется успехом, это всего-навсего удачное стечение обстоятельств в пожирании себе подобных, настоящим результатом которого есть даже не деньги, а всего лишь удовлетворение своих, по сути, физиологических потребностей,

С приставкой «еще лучше».

Еще лучше пожрать, еще лучше поспать, еще лучше потрахаться,

Хотя последний пункт выполнения для участников процесса не всегда обязателен.

Меня вот эти два милых слова за десять последних лет довели до постоянного приступа тошноты,

И вообще, ты знаешь, с какого момента человек начинает презирать себе подобных?

Когда он чаще одного-двух раз в неделю начинает ходить в дорогой ресторан.

Ну, а «новый бог» не придумал ничего лучшего, чем с немецкой планомерностью отыметь весь женский персонал у себя в офисе, потом на своей законодательной работе,

Затем настала очередь моих подруг.

А я-то, дура, никак не могла сообразить, почему взрослые тетки начали смотреть на меня с сочувствием.

Ну а потом, когда выяснилось, чем по-настоящему занят все ночи напролет этот гребаный «работоголик», на следующее «прекрасное утро» я вдруг поняла, что с ним в действительности случилось:

Его перестала интересовать любовь,

Ему стало вполне достаточно просто ею заниматься.

И в тот самый миг образцовая интеллигентная жена, вышивающая крестиком и сносно играющая на рояле, перестала быть таковой.

Ах, да.

Она вспомнила о своем институтском дипломе и, вдобавок ко всему, вернулась к родителям.

Ты прости меня, Герасимов, что я втянула тебя во все это.

В этот бред, что когда-то назывался моей счастливой, семейной жизнью.

Ведь если бы не ты, с этой своей искренностью во всем,

То я бы еще долго вязла в разлитой по столу своей прошлой жизни, что когда-то из-за красивой фарфоровой чашки казалась мне морем.

Спасибо.

 

И она, перебравшись со скамейки ко мне руки, прижалась ко мне и положила голову мне на плечо.

А сейчас просто додумайте сами,

Что, что со мной случилось, когда я оказался в облаке ее духов, утонул в запахе ее волос?

И…

Когда ее точеная талия оказалась у меня в руках, а она сама очутилась у меня на колене?

Есть у меня и еще одна подсказка:

Все это время мы целовались.

 

- Если вместо аплодисментов ты не хочешь оваций с соседней скамейки, то давай немедленно отправимся под кактусы предателя дяди Вани.

- Ты не злись на него, Герасимов: как ему кажется, он хочет для меня счастья. Счастья, что «вдруг в тишине постучало в двери». А вообще, с каких это пор ты стал таким осмотрительным?

- Ты меня идеализируешь, ведь я храплю по ночам.

- Я уже знаю, Герасимов. Я слышала.

 

Таксист звонил уже второй раз, безуспешно выманивая меня на улицу.

А что может быть в жизни хуже прощания?

Прощания с женщиной, что огромной занозой торчит из твоего, как тебе казалось, на веки вечные прикрытого кольчугой сердца.

И что может быть невыносимее,

Когда перспектива новой нашей встречи неясна, размыта расстоянием и временем.

Да, я мужественно выстоял ее губы, ее глаза, ее руки, что так долго никак не решался отпустить,

Я попросил ее не ехать со мной в аэропорт,

Я даже не сказал, что она - лучшее, что было в моей жизни.

Ну, вот опять этот киношный штамп.

Примитивный штамп, что тогда стал моей правдой.

А еще, когда я ехал к Пете за своей сумкой, я так и не решился попросить таксиста вернуться назад, чтобы ей об этом сказать.

Я был,

Я был все тем же утренним «железным дровосеком», к которому я привык за столько лет.

Который сегодня обязательно летит домой.

 

Всю дорогу в аэропорт Петя поглядывал на меня с интересом, а Анна и вовсе захихикала, желая мне на прощание доброго пути.

- Гера, а не втюхался ли ты? - произнес друг с улыбкой.

Кстати, «втюхался» - это слово из нашего детства, не требующее перевода.

- Уж очень ты какой-то загадочный.

Да, Петя,

Я загадочный.

А еще, прямо сейчас я улетаю, чтобы уже сегодня вечером думать о Петербурге.

Прощаясь, Петя говорил мне спасибо,

Хотя спасибо должен был говорить ему я.

И я говорил.

Я говорил, что искренне благодарен ему за то, что он организовал этот праздник и не забыл меня пригласить,

Говорил спасибо за их с Аней серебряную жизнь, что стала серебряной сказкой,

За их Петербург, за это неожиданное, теплое лето,

А еще - спасибо за нее,

За ту, что в нем, в этом северном городе, остается.

 

Я устроился в кресле у аварийного выхода, за что отдельная благодарность барышне из авиакомпании, и самолет начал набирать высоту.

Ну, вот, пожалуй, и все.

Закончилась дни, похожие на сказку, когда я, обнимая девушку за тонкий стан, «ходил» на белом пароходе по Неве,

Выстоял по пояс голым, обернутым в чужое полотенце,

Стал углом любовного треугольника, слушал джаз,

И даже, возможно, влюбился.

В общем, низкий поклон тебе, Петя за твое «втюхался»,

Да и вообще, офигенно ты, мой друг, дополнительный раз женился.

 

- Что будете пить? - прервал мои эмоциональные подсчеты девичий голос над моей головой.

Девушка в униформе смотрела на меня сверху вниз.

- Теперь в самолете я пью только томатный сок, - улыбнулся я ей.

- Понимаю, - ответила она, взглянув на все больше и больше надирающихся двух типов из соседнего ряда, и кивнула мне своей милой головкой.

Я хотел,

Я немедленно хотел объяснить ей, что мой выбор напитка - это совсем не то, о чем она подумала,

Что моя неуклюжесть, помноженная на этот далекий от наличия вкусового букета, напиток красного цвета, стал той самой причиной,

Стал моим пропуском,

В совсем другую жизнь,

Из которой теперь, как ни странно, я не хочу уезжать, и что теперь не отпускает меня даже на высоте пять тысяч метров.

Я хотел сказать, хотел объяснить ей все это,

Но стюардесса уже протягивала пластмассовый стакан с жидкостью совсем другого, не красного, цвета другому пассажиру.

И вот именно тогда, там, над облаками, я почувствовал, как что-то зашевелилось, забилось у меня в груди.

И я вдруг понял, что в своих бесконечных романах я пропускал, я оставался,

Без самого главного,

Без этих самых бабочек в груди,

Что прямо здесь и прямо сейчас,

Затрепетали своими разноцветными крыльями возле моего сердца.

 

Ключи с брелком «Route. Kyiv. 66» заняли свое привычное место.

А вот знаешь, друг мой, как-то здесь стало пусто.

В этой твоей удобной, для более комфортного продолжения длинного списка половых побед, холостяцкой берлоге.

И что теперь тебе делать дальше?

Покупать билет и снова лететь в Санкт-Петербург?

Забавно.

Страдать из-за нашей с ней разлуки?

А что может быть еще глупее?

Сесть за свой старенький ноутбук и продолжить что-то там писать?

Интересно, как?

Если, кроме как о ней, я не могу ни о чем думать.

Тогда прямо сейчас ответь себе сам,

Каким образом,

И, снова, как, как?

Как, наконец, успокоить, как, наконец, угомонить эти бьющиеся крылья под моим измученным столькими разочарованиями сердцем?

Господи, я обожаю твое чувство юмора,

Я люблю тебя за то, что, отправив меня за столько тысяч километров посмотреть на чужое счастье, по возвращении наградил меня своим собственным.

Вот только, Господи, почему?

Ну, почему?

Оно, это мое счастье, так и осталось в тридевятом царстве?

 

Быстро включенный телевизор перестал быть только фоном и начал «радовать» все больше и больше.

Ну а зачем, скажите, этот музыкальный клип на песню о том, как некто Моисеев поехал в Петербург, а приехал к Людмиле Марковне в Ленинград,

Зачем сняли художественный фильм «Питер FM»,

И по какой причине прямо сейчас нужно декламировать с телеэкрана:

 

«Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит»*…

 

Да все для того, чтобы выдать все это со всех каналов,

Одновременно.

Давайте, добивайте меня, телевизионные редакторы.

Добивайте все по очереди, а затем - добивайте все разом.

А впрочем, не старайтесь так рьяно, оставьте все как есть,

Я сделаю это сам.

Вот и кино соответствующее подвернулось.

А кто это там трясет густой черной шевелюрой Михаила Боярского?

Неужели мечущийся из одних женских объятий в другие, мучающийся, страдающий и горящий в пламени испанской любви Теодоро?

А кто это там, собакой на сене, любит, ненавидит и снова любит, любит, любит?

Ах, это же великолепная и восхитительная Маргарита Терехова и ее Диана!

И неужели, неужели, вновь и вновь кипят страсти Лопе де Вега?

Какая неожиданность!

Только почему же, твою мать, на экране главные герои не могут отпустить друг друга,

И почему опять это:

«Я уeзжaю в дальний путь,

Но сердце с вами остается».

 

Да и какого х*я прямо сейчас звонит и звонит этот б*ядский телефон c незнакомым мне номером,

Когда, когда еще немного, и я разрыдаюсь от боли этой ноющей воронки в груди, что когда-то называлась моим сердцем!

Алло! Алло! Алло!

 

- Здравствуй, Герасимов. Вспоминал обо мне?

- Ну, и чего ты молчишь?

- Алло, ну где ты там, где?

- Я, я не молчу, любимая.

- Я собираюсь с силами, чтобы сказать тебе, что…

- Я знаю, Герасимов, я это теперь точно знаю. Ты уехал, и мне стало без тебя пусто и невыносимо.

- А вообще-то ты, Герасимов, сволочь и проходимец.

- Ну, вот сколько ты будешь якать и держать девушку в Борисполе,

- Когда она, позабыв про свою девичью честь, так отчаянно просится к тебе в гости?