Понежившись в легком тополином пуху, спрятав свои зной и духоту
за линией горизонта, закончился день летнего солнцестояния.
Опять запустился обратный отсчет времени еще одного счастливого
и беззаботного лета, за которым придет осень,
Снова за холодными дождями на землю упадет снег,
А затем обязательно будет весна.
И тогда звезда по имени Солнце вновь медленно двинется по небу
вверх, чтобы в середине своего нового лета обязательно вернуться вместе с зенитом,
жарой и плавящимся асфальтом,
Вернуться самой-самой короткой в году и потому особенной,
Когда-то придуманной и отданной нам на всеобщее обозрение киношной
братией,
Черно-белой ночью.
И тогда зажужжат кинопроекторы, заиграют таперы свои бесконечные
фокстроты и танго,
И все это только для того,
Чтобы с белого экрана времени опять ударила фейерверком,
Эта непостижимая, девятибалльная страсть,
Со своей бурлящей, клокочущей, огнедышащей любовью,
Такого великого, такого неестественного, а иногда и вовсе откровенно
фальшивого,
И все равно,
Умопомрачительного в своих репликах, жестах, взглядах,
Наивного и милого в своих монологах,
Обязательно подчеркнуто утонченного,
Доброго, доброго, доброго,
Старого кино.
Актеры старого кино.
Эти иконы стиля, женской и мужской красоты, экранных человеческих
страстей, пороков и поступков.
Кто из нас не терял дара речи от убойной, словно дикарская
стрела, красоты Софи Лорен и вторящему ей ее декольте,
Кто не мечтал стать Зорро Алена Делона или Фанфан-тюльпаном
Жерара Филиппа,
Кто, в конце концов, не повторял в сердцах где-нибудь в середине
собственной жизни слова Гордея Ворона из «Кубанских казаков»: «Эх, загубили вы мою
молодость, Галина Ермолаевна!»,
Чтобы затем тихо и неожиданно, прежде всего, для самого себя,
подпеть Марине Ладыниной: «Каким ты был, таким остался»?
А ведь, если не лукавить, то у каждого из нас где-то в дальнем
лабиринте сердца,
Не может не быть спрятанного от посторонних глаз списка киногероев,
Что делали, а может быть, и до сих пор, пока идет киносеанс,
делают нас счастливыми, добрыми, сентиментальными и немного несчастными,
Чтобы в конце концов сделать нас такими, какие мы есть,
Есть сейчас, есть здесь, есть на самом деле.
Появившись когда-то на экранах черно-белых телевизоров, сошедшие
с киноэкранов больших и маленьких кинотеатров, они стали для нас друзьями, приятелями,
соседями по лестничной клетке,
Дальними и близкими родственниками, образами для подражания
или вожделения.
Путешествуя по своей актерской карьере из фильма в фильм, на
наших глазах они теряют свою былую привлекательность и становятся актерами другой,
следующей возрастной группы,
Женятся и разводятся, дерутся и болеют, живут в счастье или
горе, рожают детей и беспробудно пьют.
Ну а мы, в точности как они,
Живем своей жизнью, боремся со своими проблемами и вдобавок
ко всему смотрим на них через широкий экран кинозала или подглядываем в замочную
скважину объектива папарацци.
В конце концов, они ведь на это дали свое согласие,
Они этого хотели,
Эти глубоко и на всю свою жизнь зависимые от ставшего для них
заклинанием,
Их неизлечимой болезнью,
Их единственной страстью,
Слова «мотор».
И тогда наступает их время,
Время упоения и истязания собственного «я»,
Время их лицедейства –
Наступает время старого кино.
Страшно признаться самому себе,
А я ведь помню день появления в нашей квартире первого телевизора
с бодрым названием «Рекорд».
Кстати, в те, теперь уже далекие, времена, он показывал всего
две черно-белые программы, а на кружевной салфетке вместо сломавшейся уже через
год (и так во всей стране) ручки переключателя каналов лежали плоскогубцы.
Вот тогда-то, в результате нехитрой манипуляции со знакомым
каждому мужчине инструментом в зияющей черной дыре правого нижнего угла чуда техники,
в мир нового поколения Страны Советов ворвался целый пласт невиданного им по причине
нежного возраста черно-белого кино.
А еще были кинотеатры,
Что звали и манили на утренние киносеансы своими билетами светло-синего
цвета по символической цене,
Кинотеатры, с первых рядов которых вместе с самым вкусным в
мире мороженым,
В нашу жизнь – жизнь пацанов из одного двора,
Мчались на лошадях из прерии с боевым кличем разрисованные
индейцы, маршировали и, несмотря ни на что, держали свой строй спартанцы, из тайного
бункера хохотал Фантомас.
Потом беззаботное детство закончилось, за ним пришла первая
любовь,
И вместе с ней – совсем другое кино.
А ведь, как ни странно, художественные фильмы середины прошлого
века в теперешнем, неестественно раскрашенном мире остаются единственным островком
– нет, не правды,
Ведь правда – это роскошь, точно не для века двадцатого -
Остаются островком настоящего профессионализма,
А еще – обязательно отдельной строчкой:
«Островком заоблачного актерского мастерства»!
Можно, наверное, ни разу не посмотрев интервью с Анатолием
Папановым, назвать все то, что он делал в кино и театре, стандартной фразой об актерском
перевоплощении.
Но как, как?
Взрослый, жесткий и, если хотите, чуть-чуть капризный мужик,
прошедший полвойны на киноэкране, мог стать – нет,
Не очаровательным Леликом из «Бриллиантовой руки» Леонида Гайдая,
не Городничим в спектакле «Ревизор»,
И даже не фронтовиком Дубинским из «Белорусского вокзала»
–
Все эти роли гениальны, но хоть как «накладываемые», если такое
слово уместно, на личность актера,
Как Анатолий Дмитриевич мог стать Кисой Воробьяниновым в
«12 стульях» Марка Захарова?
Ну вот кто может сейчас объяснить, как?
Кто может теперь членораздельно растолковать, как Людмила Гурченко
могла быть наивной большеглазой дурочкой в «Карнавальной ночи» Эльдара Рязанова,
Тонуть и захлебываться в последней женской любви к механику
Гаврилову Петра Тодоровского,
И быть такой, такой неподдельно несчастной в «Пяти вечерах»
Никиты Михалкова?
Как, как, как?
В далеком 1977 году, в расцвет брежневской эпохи застоя,
Аж на «Таджикфильме»,
Режиссер Валерий Асадов снял никем и ничем тогда не отмеченный
фильм со странным названием:
«Кто поедет в Трускавец?».
Фильм, что уже столько лет завораживает магнетизмом повести
Максуда Ибрагимбекова, музыкой Фируза Бахора и актерской работой Маргариты Тереховой,
Александра Кайдановского и Николая Гринько.
Как несправедливо устроен мир.
За несколько последних лет ушло такое количество актеров старого
кино, что со стороны начинает казаться, будто Москва и Санкт-Петербург только и
делают, что ходят из очереди в очередь, чтобы проводить их последними овациями.
А ведь так долго жила рядом эта странная уверенность, что,
когда-то загоревшись солнцем в самой высокой точке неба,
Они просто не должны, не имеют права,
Уходить из нашей жизни,
Они просто обязаны жить вечно.
Ну, ведь в их кино, кроме них самих,
Все, все не по-настоящему…
И значит, никогда не было этих лет, что в конце концов загнали
их имена на памятные доски, барельефы и памятники,
И когда, когда опять зазвучит команда: «Мотор!», они обязательно
вернутся,
Чтобы исцелить и успокоить наши нервы, сделать нас счастливее,
А еще – сделать чуть-чуть моложе.
Я всегда испытываю щенячий восторг, когда, переключая каналы,
вдруг неожиданно попадаю на старое кино.
И пошли на хрен все дела,
Пусть опять на белом полотне экрана зашумят кажущиеся сейчас
почти фантастикой городские улицы,
По ним медленно поплетутся такие неказистые, похожие на первый
луноход автомобили,
И повсюду забурлит когда-то кем-то придуманная, такая непонятная
и необъяснимая теперь, совсем другая жизнь,
Жизнь с началом и концом,
Жизнь между первыми и последними титрами.
Старое кино снова напомнит без того знакомый до мельчайших
деталей сюжет,
Выученные наизусть слова, поступки и фразы.
И тогда солнце из середины лета вновь вернется в зенит, чтобы,
пробыв там экранный час с небольшим, вновь упасть за горизонт еще одного дня,
Дня летнего солнцестояния.
Помочь сайту
Поздравления
