Пророчество Артаферна

    Носилки остановились под палящим солнцем у мраморных ступеней величественного храма бога Ахуры Мазды. Четыре мускулистых обнажённых нубийца опустили их на каменные плиты. Пурпурные шёлковые шторки разошлись в стороны, и из носилок ловко выбрался бородатый мужчина, одетый в синий, вышитый золотом химатион. Его длинная борода была чёрной, как смоль, и аккуратно постриженной. Из-под золотого круглого шлема, отделанного по торцу блестящей тканью, ниспадающей на плечи, виднелись волнистые волосы без единой седины, хотя мужчине на вид было никак ни меньше сорока. Лёгким пружинящим шагом он поднялся по ступеням и скрылся в прохладном полумраке, покоящимся под тяжелыми сводами плоской крыши и за высокими резными колоннами. Из темноты, словно по волшебству из ничего, появился бритоголовый служитель. Скрестив обе руки на груди, он низко поклонился гостю, и, молча, жестом  предложил следовать за ним. Пройдя по многочисленным тёмным коридорам, напоминающим лабиринт на острове Крит, служитель и его спутник вошли в огромный зал без единого окна, освещённый многочисленными факелами, утопленными в нишах. Факелы располагались по трём стенам, а четвёртая, дальняя из них, оставалась мало освещённой. Стенки ниш отбрасывали на неё тень, окутывая таинственным полумраком удалённую часть огромного зала. Между двумя кадящими чашами на высоком каменном троне сидел человек, одетый в чёрные одежды. Это и был жрец и настоятель храма бога Ахуры Мазды  самый известный в Персии чародей и волшебник Артаферн. Впервые оказавшись в Комнате Судьбы, мужчина в фиолетовом химатионе почувствовал волнение, отдалённо напоминающее страх, хотя, являясь полководцем пятисоттысячной армии царя Ксеркса, он, Мардоний, не раз смотрел в глаза смерти на поле боя, и уже, казалось, ничто не могло его напугать. В бою ему всегда противостояла реальная сила в лице его врагов - смертных мужчин, рождённых женщинами. Здесь же, в Комнате Судьбы, предстояло столкнуться с потусторонними силами, отсюда уходили невидимые пути в вечность, и всевидящие глаза Ахуры Мазды наблюдали за всем, что здесь происходило.

 - Что привело тебя, Мардоний, в этот храм? – послышался из темноты низкий, проникновенный голос и повторился эхом в высоких стенах. - Неужто усомнился ты в силе подчинённой тебе армии, в верности своих «бессмертных»? Или дрогнули устои империи?

 - Нет, великий маг, ни один из заданных тобой вопросов не тревожит мою душу.

 - Тогда что?

 - Я отправляюсь в поход на эллинов и хочу знать, что ждёт меня и моих солдат? Сколько ещё Ахура Мазда будет благосклонен ко мне? А может быть, злой Ахриман накинет на меня и мою армию сеть проклятья? Спроси у бога, Артаферн, что ждёт меня?

 - Воля твоя, не страшащийся смерти.

Жрец опустил голову, и чёрный капюшон закрыл едва различимое светлое пятно его лица. Высокие каменные своды Комнаты Судьбы, казалось, давили на Мардония своей многотонной массой. От дрожащего света факелов воздух будто пришёл в движение, напоминая дыхание бога, а шёпот жреца, общающегося с Творцом, приводил в трепет от предстоящего пророчества. Сколько так простоял полководец, неизвестно.  Время, похоже, остановилось в эти минуты, а, может, и часы таинства. Из транса, в который он невольно вошёл, Мардония вывел снова ровный и таинственный голос Артаферна. Только теперь он доносился  будто из другого мира, и нотки, звучащие в нём, не принадлежали человеку:

- На пути к славе и могуществу каждого смертного поджидает много опасностей. Самые обыденные, на первый взгляд, вещи могут угрожать ему. Вода, утоляющая жажду и дающая жизнь, часто становится причиной гибели. Простой камень – частица земной тверди, которую создал Бог, чтобы человек на ней жил, тоже может быть угрозой. Мелочь, на которую люди порой не обращают внимания, способна убивать, - жрец сделал долгую паузу, во время которой Мардоний подумал, что уже больше ничего не услышит от него, но тот продолжил:  - Однажды богатырь на охоте выследил льва, и приготовился сразиться  с ним. Он был уверен, что одолеет сильного зверя. Без страха смотрел тот человек в глаза хищнику, не замечая ничего вокруг, сосредоточившись на предстоящей схватке. Богатырь не увидел маленького скорпиона, ползающего у его ног, и причиной смерти героя стала эта незаметная тварь, а не клыки и когти льва. Помни, Мардоний, что лестница, ведущая к высотам, возвышающим одного человека над другими, складывается из кирпичиков мелочей. Поднимаясь по ней, знай, что вода и камень – твои заклятые враги.

- Ты говоришь загадками, Артаферн! Я ничего не понял, объясни! Что?! Что это значит?! – выкрикнул в волнении полководец, и вопрос повторило эхо. Но ответа так и не последовало. Подошедший бритоголовый служитель дал понять, что аудиенция окончена, и предложил Мардонию покинуть храм. Полководец долго потом размышлял над словами пророчества, но так и не смог найти им объяснения.

Алексасу недавно исполнилось четырнадцать лет, и отец подарил ему настоящий боевой лук. Радости юноши не было предела. Как и все спартанские дети, он учился владеть оружием с малых лет. Этим он начал заниматься в военном лагере, как только ему исполнилось семь. Туда он был отправлен с остальными своими сверстниками под строгий надзор воспитателей в соответствии с суровыми законами Спарты. По этим законам все дети принадлежали государству, и только оно имело право их воспитывать. Алексас не знал, что такое одежда, так как в любую погоду ходил наравне со всеми нагим, и спал на земле, только иногда подстелив под себя немного соломы. Тело его было закалено ежедневными купаниями в реке, вне зависимости от времени года, и ему ещё никогда не удавалось поесть досыта.  Он был разлучён с семьёй, но, находясь постоянно среди воинов, иногда видел своего отца Гермия,  мать же Арсеною  встречал только по большим праздникам, но горячо любил их обоих. В минуты редкого общения мать как-то рассказала юноше, что в канун праздника  Афины Паллады ей приснился сон. Во сне будто бы богиня поведала, женщине, что сын её когда-то станет спасителем греков. «Ты ещё мал, Алексас, но вырастишь и возмужаешь. Придёт твой час, и ты встанешь на защиту Родины. Вместе с другими воинами ты раз и навсегда изгонишь ненавистных персов с земли Эллады». Мать говорила эти слова, прижимая сына к груди, а в том пылала ненависть к царю Ксерксу и его сатрапам. Но вместе с тем сердце паренька разрывалось от любви к Спарте. Мальчишке было только четырнадцать лет, и сколько ещё придётся ждать до того времени, когда он сможет наряду с другими мужчинами встать на защиту Отечества? Долгих шесть лет ожидания! За это время эллины без него расправятся с проклятыми персами, и наступит мир. Как тогда он сможет показать свою доблесть? Сейчас шла война. Несметные полчища Ксеркса и его флот в очередной раз вторглись на греческие территории. Когда Алексас был ещё маленьким, царь Спарты Леонид с отрядом из трёхсот спартанцев и тысячи воинов союзных городов Греции в ущелье возле Фермопил дал бой персам. Самые их отборные воины, в том числе десять тысяч «бессмертных» остались лежать там навсегда. Только предательство Эфиальта, будь он проклят, позволило врагу одержать победу. Несколько лет совместными усилиями эллины сдерживали натиск врага, и в прошлом году разгромили его огромный флот у острова Саламин. Персы отошли на зиму в Фессалию и собираются с силами, чтобы нанести очередной удар. Грекам была дана временная передышка до весны, во время которой они занялись усиленным строительством оборонительных сооружений и бесконечными боевыми тренировками. В эти годы постоянных войн учителя в лагерях ещё суровее относились к малолетним воспитанникам, и спрашивали с них вдвое больше. От молодёжи требовали не столько личной отваги, сколько беспрекословного подчинения и терпения. К постоянным поркам привыкнуть было не трудно, голод же был сильнее плети. Обладание собственным оружием давало Алексасу возможность в свободное время охотиться на мелких птиц, и хоть иногда поесть вдоволь. Охота была лучшим занятием, чем воровство овощей с полей и менее опасным. В свои четырнадцать лет парнишка мог подстрелить из лука голубя со ста шагов и владел другим оружием лучше многих своих  сверстников в лагере.

Находясь в своей палатке в военном лагере, расположенном рядом с какой-то деревушкой в Фессалии, Мардоний, греясь у очага, вспоминал своё посещение храма Ахуры Мазды в Сузах. В ушах стояли слова пророчества мага Артаферна, прозвучавшие странным голосом, не принадлежавшим жрецу. Во всяком случае, так тогда показалось Мардонию. «Лестница вверх, сложенная из кирпичиков мелочей. Вода и камень – злейшие враги» - слова, полные магической тайны, они определили его судьбу и, похоже, предсказание начинает сбываться. Во время эллинского похода полководец всячески старался избегать водоёмов, будь то море, река или озеро. Даже купался  в бочке в своей палатке, чего раньше никогда не делал, предпочитая вместе с солдатами плескаться в прохладных речных потоках. Манипулируя поступками, он пытался избежать угрозы, прозвучавшей в пророчестве, в которое свято верил, и которое обожествлял. Но, возможно, уже сами слова Артаферна делали Мардония своим рабом и направляли  во всех делах. В морском сражении при острове Саламин военачальник персидского войска лично участвовать не стал, опасаясь ступать на палубу галеры, а убедил Ксеркса доверить командование флотом его дяде Артабану. И правильно поступил, иначе бы сам погиб в том сражении вместо него. Триста персидских галер пошли на морское дно вместе с командами у Саламина, а он, Мардоний, обманувший Судьбу, жив и готовится к новому походу на эллинов. После потери флота царь пал духом и поспешил переправиться в Азию, оставив его здесь, в Фессалии, вместе со своим войском, чтобы собраться с силами и по весне отомстить непокорным грекам. Что ни говори, а избежать на суше опасности, исходящей от воды, можно, хотя и не совсем удобно, но вот, что означает «камень» в пророчестве? На всякий случай Мардоний ещё год назад снял с рук все перстни с рубинами и изумрудами и приказал сделать то же самое своим военачальникам. Он сторонился скал и ущелий, оберегая себя от случайного  обвала. В бою опасаться можно только камня, выпущенного из пращи, но это удел воинов, воюющих в первых рядах на поле битвы. Он же сам почти всегда руководит сражением с какой-нибудь возвышенности, и недосягаем для вражеских пращников. Если ситуация складывается неблагоприятно для его армии, и ему самому приходится вступать в сражение, своим примером вдохновляя воинов, то тогда вероятнее всего принять смерть от меча или копья, дротика или стрелы. Но тут уж полководец рассчитывал на свои боевые навыки и бесстрашие. В этой мясорубке использовать пращу бессмысленно. Но Мардоний знал, что Ахриман коварен, и, чтобы перехитрить его в эллинском походе, надевал на голову тяжёлый медный шлем с забралом, чего раньше никогда не делал. Продолжая раздумывать над пророчеством, он вышел из палатки и зашагал по улицам лагеря. Воины то там, то здесь жгли костры и готовили себе пищу, смеялись и о чём-то горячо спорили. Всюду слышалась разноязычная речь союзников Персии. Вот повстречался фракиец в длинном хитоне, с лисьей шапкой на голове и обмотками из оленьих шкур на ногах. А это прошла группа чёрных, как уголь в костре, нубийцев с барсовыми и львиными шкурами на плечах. Ассирийцев можно было всегда узнать по их шлемам и льняным панцирям, коротким кинжалам на поясе и деревянным палицам с железными шишками. Одним словом, люд был самым разным, каждый со своими обычаями и нравами, и в лагере не обходилось дня без драки. При виде своего начальника солдаты вежливо кланялись и старались поскорее убраться прочь с его глаз. Рядом с одной из палаток сидели каспии, одетые в козлиные шкуры, и играли в какую-то игру. Один из них зажимал в ладонях пригоршню небольших камней и бросал перед собой на песок. Потом игроки рассматривали их и начинали о чём-то громко спорить. «Камни! – молнией сверкнула мысль в голове Мардония. - Эти люди своей глупой игрой провоцируют Ахуру Мазду и вмешиваются в мою судьбу». Полководец подозвал стоящего в стороне офицера, и что-то шепнул ему на ухо. После чего тот покосился на игравших и кивнул головой. «Нужно будет до весны вычистить всё войско – этим займутся «бессмертные», - пришло в голову неожиданное решение. -  Если соблюдать все меры предосторожности, то на суше можно обмануть Ахримана точно так же, как и на воде, не позволив ему набросить на себя сети».

…В занятиях искусством боя время летело незаметно. Дни становились длиннее и теплее. В воздухе витало напряжение, какое всегда бывает перед бурей, хотя на голубом небе сияло солнце. Напряжение чувствовалось в отношениях между людьми, и его можно было прочесть на их лицах. Все ждали вторжения из Фессалии персов, и знали, что оно неминуемо. И вот, в середине марта двухсоттысячная вражеская армия вошла в Аттику и стала теснить объединённую армию эллинов под командованием спартанца Павсания. Отступая, греки вынуждены были оставить Афины, и заняли боевые позиции возле Платей. Персы же грабили город и собирались с силами для нового удара.

Вместе с остальными спартанцами отец Алексаса Гермий ушёл на войну, и мальчишка не знал ничего о его судьбе. Жестокий враг, захватив Аттику, готовился к вторжению в Спарту – так говорили воспитатели. Сердце юноши разрывалось от таких слов, и он страдал оттого, что беспомощен что-либо изменить. От посвящения в воины его отделяло долгих шесть лет. Хотя он был ещё подростком, Алексас чувствовал в себе силу и отвагу. Думая только об опасности, нависшей над Спартой, он напрочь забыл о том, что в армии ценится превыше всего послушание. Видимо, мало пороли его наставники, или, уж, таким непокорным родила его мать. Только как-то ночью парень сбежал из лагеря, прихватив с собой отцовский подарок. К утру он добрался до своего дома, чтобы получить материнское благословение – не зря же ей приснилась Афина Паллада,  взять с собой еды и двинуться в направлении Платей на помощь соотечественникам. Но вместо благословения от матери Алексас получил взбучку. Арсеноя отобрала у сына лук  и заперла парня в погребе. Бедная женщина редко видела своего сына и мало знала его. В её глазах он был ещё сопливым мальчишкой, а ведь на самом деле годы, проведённые в лагере, не прошли для него даром. Если по возрасту он и не обладал ещё силой взрослого мужчины, то по ловкости ничуть не уступал ему. Алексасу ничего не стоило отодвинуть наружный засов двери – в лагере его научили ещё не таким фокусам – и выбраться из заточения. Кошачьей поступью он пробрался к очагу, пока спала мать, забрал с блюда несколько лепёшек и тихонько выбрался из дома. В конюшне стояла рабочая кляча, и теперь ей предстояло стать боевым конём. Арсеноя проснулась от конского топота и в тревоге подбежала к окну. Она поняла, что не смогла удержать сына, и ей ничего не оставалось, как вознести молитву Афине и Аресу. Потом она выглянула из окна и крикнула в предрассветный туман:

 - Ну, паршивец, задам я тебе порку, когда вернёшься! –  женщина безвольно опустила руки, села на пол и заплакала, стыдясь своих собственных слёз.

Битва была в самом разгаре. Персидская конница прорвала на двух участках сомкнутую цепь фаланги. Следом за конницей в прорыв через трупы людей и лошадей хлынула пехота. Ряды спартанцев не дрогнули от временной неудачи и продолжали ощетиниваться копьями, отражая атаки противника. Обнажённые тела греческих воинов, их разноцветные яркие щиты, блестящие медные шлемы с перьями, закрывающие лицо, и разношёрстная злобная свора дикарей, одетая во что попало, размахивающая мечами и дубинами, копьями и кинжалами – такими увидел заклятых врагов, сцепившихся в смертельной схватке, Алексас. Вот, в небо поднялась чёрная туча. Она пролетела и опустилась на греков. Послышался стук и звон – это сотни вражеских стрел воткнулись в поднятые над головами щиты. Кто-то падал замертво, но на его место вставал другой боец, слышались крики и стоны, ржание лошадей и свист взвившихся в небо стрел. Греческая конница пришла на помощь пехоте и рубила персов с правого фланга, а бежавший из леса резерв готов был подавить противника, прорвавшегося в тыл. Алексас стоял, как завороженный, и смотрел во все глаза на грандиозную бойню. Он первый раз в жизни видел столько смертей, и зрелище баталии его потрясло. Юноша не испугался, нет – спартанцу это чувство было чуждо, он был поражён грандиозностью картины, не идущей ни в какое сравнение с картинами учений, в которых приходилось  участвовать. Вдруг ему показалось, что в этом страшном месиве в одном из воинов, лишившимся в схватке своего шлема, он узнал отца. Тот отчаянно рубил врага своим коротким мечём направо и налево. Но вот чей-то дротик воткнулся ему в спину и вышел из груди.

 - Отец! – крикнул во всё горло юноша, и его крик утонул в шуме битвы.

Не думая ни о чём, Алексас ринулся в самую гущу боя, и бежал, пригнувшись среди сражавшихся воинов, рискуя получить удар копья или меча. Он искал глазами отца, но не находил его. Кругом лежали стонущие и бездыханные тела, но среди них не было Гермия. А, может, он лежал лицом вниз, и парнишка его не заметил или просто ошибся. Придя в себя, юный спартанец, огляделся, и только сейчас понял, в какой опасности находится, не имея оружия. Вокруг него шла ожесточённая сеча, и нужно было действовать немедленно. Алексас наклонился к убитому греческому воину и хотел забрать ненужный теперь ему меч, но не смог разжать мёртвую хватку окровавленной руки. Он попытался выдернуть копьё из тела убитого перса, но и это ему не удалось.

 - Ты что здесь делаешь, щенок? – услышал он у самого своего уха. - Марш домой!

Чёрный, как ночь, и страшный, как смерть, человек или оборотень в пятнистой шкуре бросился на него с поднятым в руках мечём. Но спартанское копьё, прошедшее мимо бока Алексаса, воткнулось в грудь чёрному демону и остановило его.

 - Беги отсюда, пока цел! Твоё время ещё не пришло! – воин, сражавшийся рядом и защищавший юношу, крикнул ему прямо в лицо: - Когда-нибудь  ты заменишь меня!

После этих слов, появившаяся ниоткуда, стрела воткнулась греку в горло, и, захрипев, он рухнул на землю, накрыв своим телом убитого врага. Алексас стал искать среди мёртвых тел своё излюбленное оружие – лук, но не нашёл его. Потом под окровавленным телом убитого вражеского воина, одетого в чёрную козлиную шкуру, он увидел то, что могло ему пригодиться.

Поначалу ситуация в битве складывалась не в пользу противника, и Мардоний отметил для себя, что исход её предрешён. Чтобы укрепить свои позиции, он даже ввёл в бой резерв, чтобы подавить врага одним махом. Но проклятые эллины сражались, как боги, и положение менялось на глазах. Под ударами их мечей и копий дрогнули даже «бессмертные», не говоря уже об этих дикарях фракийцах. На обоих флангах греки теснили нубийцев и каспиев. Мардонию пришлось носиться на своём коне с одного конца поля боя на другой, показывая личный пример своим воинам, разя врага мечём, из золотой рукоятки которого были предусмотрительно вынуты все самоцветы, украшавшие её. Вот и сейчас он размахивал оружием, направляя в атаку своих солдат на левом фланге. Под серебряным шлемом с забралом пот заливал лицо полководца и попадал в глаза, от чего окружающая обстановка казалась покрытой пеленой, а это делало его слепым в бою. В пылу схватки Мардоний сбросил с головы мешавший ему сейчас шлем и ударом меча рассёк тело греческого воина, пытавшегося его атаковать. Он развернул коня, и тут увидел в нескольких шагах от себя худенького мальчишку, стоявшего среди этого ада. Вокруг него воины рубили и кололи друг друга, и, казалось, совсем его не замечали. А мальчишка, как посланец из другого мира, стоял и смотрел на него. Их взгляды встретились, и перс в глазах греческого подростка, взявшегося непонятно откуда в самой гуще боя, увидел столько ненависти и презрения к себе, что в душе его что-то дрогнуло. Он сам удивился появившемуся чувству. Мардоний привык к тому, что его ненавидели многие, но все они были врагами. Что ему ненависть какого-то сопливого греческого мальчишки? Если он ищет смерть, то она скоро сама его найдёт в этом кипящем котле. Полководец тут же забыл о юном греке, отразив сразу две атаки спартанских воинов. Он уже не видел, как в  руках мальчишки появилась  праща, но жгучее чувство опасности всё же резануло сознание. В голове, словно гром на небе, прозвучали слова  Артаферна о скорпионе, как предупреждение. Страх заставил Мардония дёрнуть удила и развернуть коня к странному юноше, возможно, посланцу Ахримана, чтобы не дать свершиться пророчеству. Он уже не замечал сражавшихся вокруг своих и чужих воинов, не слышал шума битвы. В ушах гремел голос Артаферна: «Вода и камень – твои заклятые враги». На глазах полководца худенький юнец заложил камень в пращу, и в его руке она взвилась над кудрявой головой. Праща, нацеленная на него, парализовала Мардония неотвратимостью пророчества. Он не мог двинуться с места, не в силах противиться Року, и камень Судьбы со свистом рассёк воздух. Уже в предсмертной агонии полководец с зияющей окровавленной раной на виске поднял коня на дыбы и рухнул вместе с ним на Алексаса. Придавленный к земле и потерявший сознание, паренёк уже не видел, как дрогнуло персидское войско, потерявшее своего военачальника, весть о смерти которого молниеносно разнеслась по всему полю битвы. Греки воспользовались смятением в рядах врага и начали теснить его до тех пор, пока персы в панике не побежали прочь. Алексас тем временем пришёл в себя и выбрался из-под трупов, заваливших его. Битва уже закончилась, и кругом слышались стоны раненых. По полю боя ходили греческие воины, поднимали своих и добивали вражеских солдат. «Мы победили! - сверкнула в голове юноши радостная мысль. – Я тоже убил одного врага и помог Спарте! Жаль только, никто мне не поверит». Но, когда Алексас вернулся домой на прекрасном персидском боевом коне, которого он поймал на поле сражения, мать поверила словам непутёвого сына, но только прежде долго секла его плёткой за непослушание. Если б только Арсеноя знала, что сын её, возможно, решил исход боя, убив из пращи вражеского полководца. А эта победа стала решающей в отношениях между Грецией и Персией на долгие века. Никогда больше ни один персидский царь не рискнул пойти войной на эллинов. Более того, через сто пятьдесят лет греки под предводительством Александра Великого сами покорили эту страну.