Пролог неизвестно к чему.

13 февраля 2014 - Юрий Журавлёв

               Первая поездка в лес откладывалась из-за сильных морозов, хорошо придавивших даже большой город, с его массой тёплых коммуникаций. Ясное небо в очередную пятницу говорило о том, что мороз не сдаст своих позиций и послаблений в погоде не будет. Значит, опять грядут дремотные выходные на спокойном диване с пультом в руке. Самое подвижное, что может меня ожидать, так это только прогулка в магазин, универсам, расположенный в соседнем доме. Даже нос не успевает замёрзнуть, потому, что выскочив из своего парадного, я уже через несколько шагов поднимаюсь на ступеньки и прохожу тепловую завесу на входе в магазин.
               Взяв в руки пластиковую корзинку для продуктов, иногда приходится протискиваться боком между плотно заставленными рядами всевозможных упаковок с едой и питьём. Стены консервов давят своим разнообразием, нависая надо мной сверху. Колбасный отдел, наверно, недалёких лет десять назад, свалил бы с ног одним только запахом. В молочном отделе нет, разве что, только птичьего молока и каких-нибудь небесных сливок.
               Йогурты…
               А в хлебном - всё горой, хоть набирай охапками.
               Ну вот, теперь быстренько обратно домой, хлебнуть горячего чайку со свежими свердловскими слойками, и потом на диван, прижимаясь ногами к тёплому коту, переключать каналы.
               За окном короткий день очень быстро переходит в дневной свет фонарей, разгоняющих ночь. Пару раз, почувствовав свободу, из руки выскользнет пульт и, грохнув по паркету, отгонит дрёму. Но потом снова сладкий бубнёж из телевизора зальётся в ухо и выключит сознание, обмотав голову сахарной ватой, наклонит её к мягкой подушечке и утопит там до следующей рекламы, которая, как всегда, внезапно закричит о себе на всю квартиру.
               «А, может быть, ну его, этот мороз? Собраться и поехать. Вон, Ильюха, не боится замёрзнуть, отрывается от своей тёплой печки и камина, каждые выходные в лес мотается! Фанатик, в хорошем смысле, конечно. Неделю пашет, как заведённый, потом отдыхает в лесу, переворачивая кубометры земли, всем говорит, что комнату янтарную ищет… И чего Игорёха говорит, что никакого удовольствия в лесу в такой мороз мы не получим? Хотя, он, наверно, прав, за двадцатку мороз - дело серьёзное. Да еще и снегу по пояс! Не замёрзнешь, так увязнешь или в берлогу провалишься… На диване с котом лучше, когда мороз на улице сильный…»
               Опять стукнул по полу пульт. Отлетела тонкая крышка батарейного отсека, затухающей мелкой дробью пройдясь вслед за громким ударом. Как трамвай по рельсам, загрохотала на стыках паркетной клёпки вывалившаяся батарейка. Вскинул голову кот, мгновенно округлив глаза, закрутил ушами. Смотрит на меня, ожидая ответа на свой немой вопрос: «Чего нас разбудило?»
               Перекидываю ноги через зевающего кота и опускаю их на тёплый пол, пытаюсь непослушным взглядом отыскать укатившую батарейку. Всё разлетелось в разные стороны: пульт, крышка и картонка, которая поджимает батарейки. Батарейки нигде не видно, наверно, укатилась под диван… «А нет, вон она, под стулом притихла…»
               Ползая по полу на четвереньках, собираю пульт в единое целое, и с удивлением обнаруживаю, что он никак не хочет закрываться своей крышкой. Мне пришлось вытащить картонную подпорку, но это не помогло, злополучная крышка выпадала, и батарейки выскакивали, стоило перевернуть пульт. После второй неудачной попытки, поймав норовившие укатиться под диван шустрые батарейки, я, всё-таки, внимательнее осматриваю все детали, и обнаруживаю на крышке отломанный язычок – защёлку. Перехватив собранный пульт черной изолентой, отправляю его на диван.
               Решаюсь позвонить Игорю, который должен был уже вернуться с рыбалки.
               Поинтересовавшись количеством улова, и порадовавшись редкой удаче товарища, напоминаю ему про своё желание посетить лес. В ответ слышу, что, как только отпустит мороз, мы обязательно съездим, и место есть для такого случая подходящее, с песчаным грунтом, совершенно не так давно заново открытое…

               В следующую пятницу, вечером, трель звонка телефонного аппарата настойчиво требовала поднять трубку:
               - Да…
               - Привет. Ну, что, едем завтра? Я уже с Ильюхой договорился, он нас будет ждать! Ты как?
               - Я, в принципе, всегда готов! Ты только скажи, чего мне с собой брать?
               - Да, ничего не надо… термос я заправлю, а перекусить в «Паттерсон» заедем, наглядим чего-нибудь…
               - Слушай, одеваться-то тепло…?
               - Не знаю, я копаю, практически, в одном белье и капроновом комбинезоне…
               - И не холодно?
               - Что ты! Даже жарко!
               - Обманываешь, поди? Сам, наверное, тулупчик наденешь и скажешь, что просто пошутил про бельё, а я там соплями к лопате примёрзну! Угорите надо мной, «букварём» неопытным.
               - Не, Юрка, правда, не холодно, яму пока копаешь, - греешься, потом в ней сидеть тепло… ковыряешься там потихоньку…
               - Хорошо, во сколько встречаемся?
               - Давай, часов в шесть в гараже.
               - Во сколько?! В шесть? Чего так рано-то?
               - Так пока до Кировска доедем, пока оттуда в лес, день-то короткий. Часа в четыре темнеть начнёт, уже надо будет обратно…
               - Ладно, в шесть, значит, в шесть. Давай…

               Ох, как давно я так рано не просыпался! Ночи бессонные случались и летом на рыбалке, но заставить себя подняться даже тогда, на утреннюю зорьку, я не мог. Проще было не ложиться, - сидеть и караулить колокольчики донок всю ночь, периодически подсекая и вываживая вспыхивающих на мелководье крупными серебряными боками подлещиков. Почти самая сладкая бессонница тёплыми июльскими ночами. Под утро же, когда потянет прохладой и начнёт просыпаться день, встречая солнце, кроме клевания носом, я, сколько не рыбачил в такую рань, ничего не наблюдал. Вот по этой причине, выбираясь на озёра перешейка, я никогда не встречал на воде рассветы, просыпая их свежесть в палатке, где совсем нет комаров и так тепло в спальнике.
               За окном темно и безлюдно, только машины спят, собравшись на площадке рядом с магазином. Редкие окошки радуют глаз светящимися в них огоньками. Город спит, отдыхая после трудовой недели.
               Пущенная тонкой струйкой, холодная вода старается вернуть меня в царство грёз, но я хоть и закрыл глаза, всё равно, усердно тру щёткой осыпающуюся во рту молодость. Другой рукой, чтобы не упасть, держу край раковины и плечом отодвигаю всё время толкающуюся стенку душевой кабины. Расфыркиваю свежесть воды, которая уносит с собой остатки дрёмы, и потом с наслаждением вожу мягким полотенцем по зажмуренным глазам…
               Распузырившись, щёлкнул кнопкой чайник.   Удобная ручка хорошо легла в ладонь, и вот уже, срываясь с носика, бурлящий кипяток наполняет бокал с заранее положенным туда пакетиком чая, присыпанным сверху тремя ложечками сахарного песку. Покрутив ложкой в бокале, надкусываю первый бутерброд и делаю глоток, наполненный ароматом. Вкусный крепкий чай разливается по телу бодрящим теплом, окончательно снимая тяжесть сна. Через несколько минут, одевшись, я потихоньку прикрываю за собой дверь.
               Поворот ключа в замке, кнопки лифта, лязг и колыхание опускающейся кабины остались за металлической дверью парадного, которую тихо притворил за мной доводчик. Ускоренным шагом, под стать несильному морозу, я быстро покидаю освещённую жилую зону. Перевалив через полотно железной дороги, по льду пересекаю небольшой водоотвод, спокойно протекающий по бетонному жёлобу.
               Далеко позади остался свет крайнего столба, освещающего пограничную дорогу города. Здесь, за «железкой», по которой иногда проходят составы со щебнем, начинается царство высоковольтных опор. Каркасы этих гордых индустриальных красавиц выбелены инеем, а стеклянная бижутерия изоляторов, как серёжки, повисла на расправленных в стороны коромыслах. Огромная вереница этих седых красавиц перевязана белеющими в тёмном небе нитями проводов, слегка натянутыми и звенящими от напряжения.
               Как цыплята под наседку, жмутся к опорам приземистые гаражи. Накиданный на их кровли снег лежит неровными сугробами, выхваченный далёким светом, за ними всё тонет в чернилах ночи. Сваливаясь с протоптанной дорожки в глубокий снег, я, ругая сторожей за экономию света, пробираюсь по сереющему в темноте насту в гараж с «чёрного» хода. Времени - в самый раз, без пяти минут шесть, и я вижу мелькнувшие за забором габаритные огни машины. Пройдя через калитку, здороваюсь с товарищем, неторопливо закрывающим гаражные ворота:
               - Привет, Игорёха!
               - Зда-рова, - говорит он, слегка растягивая первый слог, - ну что, готов?
               - Да, только надо вещи захватить.
               - Давай, нам ещё в магазин заглянуть надо…
               - Я мигом, - отвечаю ему, стараясь нащупать ключом скважину в калитке ворот своего гаража.
               Слабым светом лампочек, работающих в половину накала, освещён стеллаж, на котором нагружено множество всяких вещей, по меньшей мере, ненужных и малопригодных, но выкинуть которые всё никак не поднимется рука. Каждый раз, убирая назад свалившуюся на пол «вещь», отчаянно пытаясь втиснуть её обратно, я говорю себе, что «хватит», и что «пора бы уже с этим разобраться», «надо навести, наконец, порядок» и прочее, прочее, прочее… Но, как только мои усилия по водворению успешно заканчиваются, все «пора» и «надо» забываются до следующего «паданца». Есть, правда и неприкосновенные места, на которых лежат только вещи строго относящиеся к чему-либо. Это место, где находится всё, что связано с походами и рыбалкой. Оно неприкосновенно для других вещей, не относящихся к туризму. Ну, можно сказать, почти неприкосновенно… я же, всё-таки, стараюсь поддерживать порядок… хотя бы иногда…
               В раскрытый зев рюкзака летит тёплый комбинезон на синтепоне, пара перчаток, лёгкие валенки из твёрдой пены, прикольная вязаная шапочка и шерстяные носки. Вроде бы, всё, и рюкзак завязывается.
               Закрыв калитку своего гаража, я, с рюкзаком и новой лопатой в руках, подхожу к открытому багажнику ожидающего меня автомобиля. Погрузив вещи, трогаемся вперёд. Прибавив немного оборотов, мощный дизельный двигатель плавно снимает машину с места. Включённые фары «пробивают» далеко вперёд, выхватывая справа ряд гаражей, а слева – серые плиты бетонного забора с одинокой ниткой колючей проволоки, местами разорванной, и пусть уныло свисающей книзу, но, всё равно, распустившей свои колючки в стороны.
               Пока налаживали радио, машина, неторопливо переваливаясь на неровностях дороги, сглаженных добротной подвеской, добралась почти до конца ряда гаражей. Настроив волну и пытаясь удобнее устроиться в пассажирском кресле, я, по привычке, неотрывно следил за дорогой, хотя ни к педалям, ни к рулю никакого отношения не имел. Только было решил поделиться этим с товарищем, но не успел толком открыть рта, как заметил вылетевшие из-за забора два развёрнутых листа газеты.
               Колыхаясь и складываясь на легком ветру, первый лист шарахнулся в сторону, оттолкнувшись от света фар. Следом за ней, оттуда же вынесенный второй лист завернулся, и снова расправился, испещрённый мелкими черными буквами. Казалось неестественным, что в совершенно спокойном воздухе, вдруг, как в бурю, летит, распадаясь на части, что-то большого формата, вроде «Литературной газеты». Но это было так. Только, когда и вторая газета, летевшая по всем правилам сзади и немного выше первой, синхронно повторила движения ведомого листа, - оттолкнувшись от света, развернула свои огромные поля и нырнула в темноту за забором, я понял, почему на них не было видно больших заглавных букв.
               То, что я принял за газетные листы, оказалось парой сов, охотящихся в ночи.
               - Видел?! – спросил я у товарища.
               - Ага, - ответил он, как мне показалось, очень спокойно, будто бы видел такое много раз.
               «Всё может быть, он в лесу чаще меня бывает, видел там всякое… но таких огромных я в своей жизни никогда ещё не видел. И знак, должно быть, хороший…»

               Добротно слаженная заграничная машина легко летела над чёрной лентой пустынного в этот ранний час шоссе. Пройденные километры полотна пропадали в темноте зеркал обратного вида, новые нарождались в свете фар, и бежали мимо тёмными деревьями, отодвинутыми от края дороги.
               Позади осталось спешное посещение круглосуточного универсама, с его уму непостижимым изобилием. Окидывая взглядом всю эту громадину съестного, невольно задаёшься мыслью: «Неужели, всё это количество надо человеку обязательно съесть? Или, может быть, можно только слегка попробовать, а есть совсем и не обязательно? И как это раньше люди обходились более простой пищей? Голову себе не ломали, - чего поесть сегодня, чего завтра…»
               Из всего того, что было предложено, мы выбрали плоскую улитку «украинской» колбасы, запечатанную со всех сторон в полиэтилен, и половинку чёрного хлеба «кирпичиком». К кусочку сала и луковице, прихваченным наскоро из дома, не хватает только его. Как жаль, что уже давно перестал появляться на прилавках в круглых буханках ржаной хлеб, стоивший когда-то четырнадцать копеек. Его незабываемый кисловатый привкус не повторит теперь уже ни одно изделие хлебозаводов, упакованное в полиэтилен. Пара сладких булочек к чаю, заваренному в термосе на «семи травах», должна немного скрасить наше пребывание в голом и промороженном лесу…
               Разглядывая набегающую на нас из темноты дорогу, я всё никак не могу найти ответ на вопрос, который сам себе же и задал: «Что же такое вдруг, так внезапно, взяло и потянуло меня, уже сорокалетнего, на какие-то «детские» приключения? Теперь стало всё можно, и от того, что больше нечем заняться, я решил попробовать новое и становящееся модным «покопайско - поисковое» движение? Да нет, для меня это не ново» …
               В деревенском детстве были кучи всякого ржавого хлама, который когда-то сбрасывали с себя на бегу немецкие солдаты, день и ночь бежавшие сплошным потоком по большаку. Их гнали приказы командиров и собственный страх попасть в окружение. Долго ещё потом вся дорога была засыпана амуницией, которую, собрав в кучи, местное население потихоньку растащило на хозяйственные нужды. Остались только стопки стальных шлемов, с выдранными внутренностями, пущенными на подшивку задников у валенок. Постепенно и эти горшки растворились в глиняных оврагах. Утонули, сброшенные с гатей старого большака, в топких местах, и только малая часть долго возвышалась несколькими кучками возле старого почерневшего сруба первой школы нашей деревни, где когда-то стояли большие весы, и был пункт приёма металлолома.
               Каждый год, зарастая травой, стальные шлемы, казалось, всё глубже уходили в землю, словно растворяясь в ней. Многие были раскиданы там же, и торчали из зелёной травы противными лысинами, покрытыми налётом ржавчины. Тогда мне казалось, что эти железные головы, лежащие в тенистом месте, среди густой сочной травы, совсем не рады солнцу, с утра бросающему на них свой короткий взгляд, да и вообще, всему свету. С давно облезшей краской, они одинаково ненавидели и дождь, и снег. Вот так, много лет прирастая друг к дружке, они мрачно темнели, всеми забытые в тени старой школы.
               Кто из мальчишек нашего поколения не играл в «войнушку», разделяясь на «наших» и «немцев», с обязательным и всем известным концом этой игры? Как порой не хотелось быть «убитым» в самом её начале, да и в конце тоже не хотелось… Даже, если выпало тебе быть «немцем», то уж лучше сдаться в плен, но остаться живым и не выбывать из этой игры. Если же не повезло, и тебя объявляли «убитым», то срочно придумывались правила, в которых «убитому» полагалось лёжа сосчитать до двадцати. Потом правила начинали всячески изменяться, в основном, теми, кто лежал и громко отсчитывал в синее небо:
               - Хватит, я больше не убит, - кричал быстро сосчитавший до десяти и от нетерпения уже катавшийся на земле игрок.
               - Не жиль, - отвечали ему, - считай до двадцати, как все договаривались!
               - Ребята, - молил «выключенный», - ну, давайте, до десяти, ну, давайте!..
               - А-а-а, Костя жилит! Давайте, его исключим!..
               Потом, с десяти доходили до пяти, позже, только упав, сразу же вскакивали и продолжали игру, непрерывно строча из деревянного автомата. За одну игру можно было несколько раз побывать и за «наших», и за «немцев». Можно, обидевшись на старших, расплакаться, бросить им своё обидное «я не играю» и, утирая слёзы, долго смотреть в сторону, переживая страшную несправедливость. Но в детстве всё очень быстро проходит, - и вот ты уже снова бежишь в атаку и, что есть мочи, кричишь «ура», и снова обижаешься на них, потому, что они – «немцы», и обязаны отступать, а не упираться!
               Всё было тогда, в замечательное время деревенских летних каникул. Смерть понарошку, которую не мы первыми придумали, - это самое замечательное в той игре. Там, как в сказке, - умер, но… чик, и опять ожил, и ничего, казалось, никогда не закончится. Только время, солнечным диском, коснувшимся далёких еловых макушек, положит конец игре и то, - только на сегодня.
               В следующий свободный день, собираясь вместе и похваляясь заново смастерёнными автоматами, мы считались, делились и вновь «воевали» вокруг крытой чёрным рубероидом старой школы, забитой доверху снопами прошлогоднего льна. Пустые оконные проёмы грустно смотрели на запущенный сад, посаженный когда-то нашими мамами, на новую школу, со светлой кровлей из волнистого шифера, стоявшую через дорогу. В ней тоже давно никто не учился. Лет шесть назад последние ученики навсегда покинули её. Выпилив среднюю, пятую стену, и разломав пару круглых печей, стоявших в каждой половине, из новой школы соорудили что-то наподобие клуба, где летом, по вечерам, раз в неделю показывали кино, с обязательным перед ним двадцатиминутным журналом про достижения в стране.
               В новой школе тогда ещё были целыми всё стёкла, и играть вокруг неё мы опасались, чтобы в пылу борьбы не залепить «гранатой» по стеклу. За такое могло здорово влететь любому! Вот и «воевали» мы вокруг старой школы, с одной стороны которой стояли старые тракторные сани, вросшие в землю, а с другой - куча немецких касок. Из саней, брошенных возле трёх больших берёз, мы сделали танк, накрыв их сверху старыми дверьми, и после очередных серий про танкистов часами проводили время около нашего «рудого», громя подступавшего иногда совсем близко неприятеля.
               При всей скудности оснастки деревянного вооружения, мы никогда не брали в игру трофейные гофрированные бачки и считали позорным надевать на голову немецкий стальной шлем. Почему, - не знаю, но точно помню, что это не поощрялось среди нас. Чем-то поганым тянуло от них. Пролежав до середины семидесятых, в один год каски исчезли, словно провалились сквозь землю. Скорее всего, уставшие бороться со съедающей их ржавчиной, они попали в плавку, где, соединившись воедино, снова расстались, растёкшись по формам крышек для канализационных люков. Их отливали недалеко, в Андреаполе.
               Загудел, забеспокоился, посылая из кармана призывные трели, мобильный телефон. Сунув туда руку, достаю маленькую коробочку со светящимся экраном. Жму крохотную кнопку и подношу к уху:
               - Да, алло…
               - Юрыч, ну где вы там?
               - Через Неву катим, минут через двадцать будем!
               - Хорошо, давайте, давайте…

               Ильюха, радушный хозяин пожилого домика, глядящего своими окнами прямо на покрытую льдом Неву, расплылся в широкой улыбке, встречая нас:
               - Ну, сегодня, точно, дело будет!..
               - Да, обязательно, - отвечая такой же улыбкой, Игорёк посмотрел в мою сторону.
               Почувствовав себя под перекрёстным взглядом товарищей, я смущённо улыбнулся в ответ. Покрутив головой, осматривая немудрёное хозяйство, зацепился взглядом за вылетающий из трубы дым, а мои весёлые товарищи уже разбежались делать, как я понял, последние приготовления. Игорёха перекладывал наши рюкзаки с лопатами в другую машину, тарахтевшую посредине участка. Она была несколько большего размера, чем та, на которой мы приехали. Без всяких вопросов я понял, что существует закономерность увеличения диаметра колёс на машине по мере приближения к лесу. Их размер увеличивался, и на следующей пересадке нас, должно быть, ожидает, как минимум, средний колёсный трактор!
               Отданы почти все указания управляющему ильюхиным хозяйством деду, который, если внимательно приглядеться, выглядел ненамного старше нас самих. Просто, на его лице остался достаточный отпечаток бурной молодости. Его глаз, видевший много раз дно у бутылок, казалось, готов был вот-вот подмигнуть, а голова заговорщицки кивнуть в сторону… жест, достаточно понятный каждому в сплочённом мужском коллективе. Однако сегодня, куртка, одетая на нём, как специальная форма, только без знаков различия, отодвигала все глупости в сторону и обязывала следовать за Ильюхой по пятам, внимая каждому его слову. Показав на кучу дров, которую следовало спалить в печи за время его отсутствия, Ильюха, под утвердительные кивки деда, садится в машину, где, наблюдая за его перемещениями по двору, мы сидим, немного обмякнув, в теплом салоне.
               - Прикольный у тебя дед на хозяйстве, - говорю ему, - и печку топит, и двор убирает,… опять же, за постройкой присматривает, и сам - весёлый.
               - Ага, - соглашается Ильюха, рассовывая многочисленные мобильники по карманам. Заметив разрядившийся, подключает его на зарядку, воткнув переходник в гнездо прикуривателя, – Дедушка у меня такой, что с ним никогда не соскучишься! Прошлым летом в лес поехали, так я у него два раза спросил: «Ты взял лопаты?» Он – «Да, да!» В лесу на разбитой дороге засели крепко, чувствую, на полном приводе не выбраться! Говорю: «Давай, дед, бери лопату, подкопай, а то никак не выехать!»
               - Ну, а он чего?
               - Чего, чего… вышел, открыл багажник и говорит: «Илья, а я лопаты в машину не положил, они у сарая остались…»
               - Вот здорово! И чем всё это закончилось?
               - Ну, что, нашли какие-то консервные банки, и четыре часа ими откапывали джип. Вот повеселились! Теперь каждый раз сам проверяю лопаты, на деда не надеюсь… Ладно, ребята, стартуем!
               С последним словом Ильюха даёт «газ», и тяжелая машина лёгкой птичкой взмывает на высокий береговой откос. Замерев на секунду перед полотном шоссе, словно принюхиваясь к новым запахам, машина втянула в себя солёный воздух дороги, узнала его и рванулась вперёд, стукнув вылетевшей из-под провернувшегося колеса щебёнкой по закрывающимся за ней воротам. Небольшой пожилой домик, с прилепившимся к его боку чем-то, похожим на большую косую фишку детского конструктора «Лего», прикрытую металлочерепицей, остался позади. Дымя трубой, он упирался старыми брёвнами, держа ползущую на него сверху дорогу, по которой, с каждым годом, всё увеличивался поток набирающих вес автомобилей. Дорога, сползая, норовила сбросить в Неву упрямца, а он, сопротивляясь из последних сил, всё смотрел в темноту своими маленькими окошками, словно прося помощи у другого берега…

               Ребята болтают всю дорогу, делясь новостями, которые касаются их общей работы. Поговорив про работу, тут же вспомнив очередного знакомого, меняют тему разговора. Печи, плавки и металлы с процентами уступают место другой речи, в которой присутствуют, вроде бы, не чужие, но странным образом изменённые слова. Не встречая в их разговоре знакомых фамилий, потихоньку теряю интерес к беседе внутри машины и, отвернувшись в сторону, смотрю на меняющийся за окном пейзаж. Сумерки уже начали рассеиваться, - одинокие деревья, стоявшие до сих пор тёмными пятнами, проявились серыми скелетами голых веток, забелел на поле снег, стал исчезать свет фар, всё время бежавший впереди машины.
               Свет невидимого солнца начал заполнять окрестности. Темнота спешно уходила к лесу, оставив на белом снегу серое пятно дота с двумя нависшими над полем чёрными прямоугольниками бойниц. Немного вдалеке, за первым, виднелся второй, недобро оглядывавший из-за спины товарища пространство полей, лежащих перед ними. На совершенно голом поле, под прожигающим взглядом чёрных амбразур одиноко стоял ковыль, проклинающий свою судьбу, заставившую его, одетого во всё серое, встать из-под снега в полный рост на этом поле. Несколько высоких травин, которые удалось мне разглядеть, трепал ветерок, то пригибая к земле их метёлки, то отпуская взволнованные и мечущиеся в стороны стебельки, прикованные страхом, каждый к своему гибельному месту. Странная трава всё пыталась убежать куда-то прочь с этого поля, но, завязнув в глубоком снегу, она так и не понимала, что была давно уже мертва, и только ветер, налетая, тормошил её иссохшее, пустое тело.
               - Смотри-ка, доты ещё стоят на полях! – невольно вырывается у меня.
               - Так это с тридцать седьмого года, помнишь, когда расстреливали за колосок с поля, - косит на меня глазом Ильюха, но видя полное моё отсутствие, переключается опять на дорогу. Она меняет одежду, окончательно покрываясь белым, заворачивается в кусты, и ныряет в седой от инея лес.
               Сбросив скорость, размеренно катим по настоящей лесной дороге, с нависающими над ней деревьями. Набрав вместо листьев в свою крону снег, ольха красуется перед ивами. Её подружка, преуспев, набрала густой макушкой столько снега, что стоит, наклонившись низко, к самой дороге. «Что она своим жестом хочет нам сказать? Сгибается в поклоне, приветствуя как долгожданных гостей, или вся готова лечь поперёк дороги, и не пускать никого дальше?» А дальше-то, действительно, становится интереснее. После открытых полей местность очень сильно изменяется, превращаясь в холмистую, покрытую редкими деревьями и кустарником. Изрезанная многочисленными небольшими оврагами и сильно засыпанная снегом, она, вместе со своими обитателями, дремлет в морозной тиши.
               Появляются и первые траншеи, которые тянутся по гребням холмов вдоль обеих сторон лесной дороги. Тут уже все посторонние разговоры отступают, и речь идёт про конкретные места, которые мы проезжаем.
               - Вот здесь я бойца нашёл в прошлом году, - говорит Ильюха, и называет фамилию, имя и отчество.
               - Как ты его нашёл? – интересуюсь я.
               - Прибором «зацепился» за винтовку, он рядом лежал,… с медальоном оказался. Здесь слева наши позиции были, а справа - немецкие.
               Игорёха, тем временем, молча, смотрит вперёд на петляющую дорогу, наверно, вспоминает чего-то своё…
               Машина, пройдя вперёд ещё где-то с полкилометра, тихо уткнулась капотом в белые кусты, пристроившись с краю от накатанной колеи.
               - Всё, прибыли, - торжественно объявил Ильюха, - выгружаемся!
               Дружно переодеваемся, подгоняемые морозом. Увидев на мне вязаную шапочку с козырьком, как у Никулина в «Операции «Ы», Ильюха с сожалением произносит:
               - Да, зря я фотик не взял, чувствуется, что сегодня будет много интересных кадров!..
               Взвалив на себя звенящий инструмент, он нырнул в кусты, уверенно шагая обутыми в высокие резиновые сапоги ногами.
               - Не отставай, - бросил мне через плечо Игорь, зелёной тенью метнувшийся следом.
               Взяв на плечо огромный лом прямоугольного профиля, я подождал, пока перестанет сыпаться сверху сбитый с веток иней, и осторожно ступая, сошёл с дороги в глубокий снег. Стараясь попадать след в след, зашагал за удаляющимися товарищами, ругая их про себя за то, что они, как что-то почуявшие лоси, не разбирая дороги, ломанулись вперёд…

               В каждом человек с раннего детства заложена страсть к приключениям. В большей или меньшей степени она зарождается с первой прочитанной книжкой о поиске кладов или услышанного рассказа о потерянных сокровищах. Кто, будучи маленьким, не делал всевозможные секреты, втайне от других пряча на прогулке в парке возле детского садика блестящие золотинки фантиков, или разноцветные кусочки битого стекла и камушков? Наверное, уже тогда было интересно разыскать чей-нибудь спрятанный секрет.
               С возрастом желание отыскать что-нибудь потаённое только усиливается, временами делая совсем труднопереносимым то состояние покоя, в котором находится большая часть населения планеты в выходные и праздничные дни. Вот тогда-то и срываются на всевозможные приключения непоседы, которым смотреть в телевизор, словно в замочную скважину мир разглядывать,– страшно неудобно! Сдавленные стенами городских квартир, замороченные на работе, они вырываются на просторы, где вольный ветер носит грёзы по лесам и полям, где время посеяло россыпи интересных вещей и весьма редких монет… Осталось лишь только отыскать всё это. Дело, как говорится, за малым. Вот и носятся романтики за этим ветром, пытаясь найти, пусть и не жилу, а только лишь крупицу той россыпи, прикрытую от посторонних глаз землёй - матушкой…
               - Куда пойдём? – обращается Игорь к Ильюхе.
               - К треноге, - нисколько не раздумывая, ответил он.
               Честно сказать, я немного восхищён их знанием местности. В лесу, где достаточно легко можно заблудиться в любое время года, у них даже есть ориентиры с собственными названиями!
               - Слушай, Ильюха, а как вы определяете, в какую сторону надо идти, допустим, в следующий раз?
               - Ну, так это просто! Берём лопату, покрутим её над головой, зажмурив глаза, и отпускаем! Куда она полетит, в ту сторону и идём!
               - И, что, всегда в правильную сторону показывает?
               - Конечно, здесь, куда не пойдёшь, кругом всем места богатые…
               «Если где-то есть что-то закопанное, то его надо обязательно раскопать! Человек я в этом новенький, и мне обязательно должно сегодня повезти. Может быть, именно сегодня у меня, по неписаному закону везения, возьмёт, да и выскочит чего-нибудь такое, необычное, невиданное до сих пор! Вот эти бывалые удивятся, когда у меня лопата упрётся в это! Вот рты-то пооткрывают, когда я это достану и покажу им в слегка дрогнувшей руке! А то лес увидели и побежали, думают, тайну за хвост поймают, торопятся…»
               Пока я, так размечтавшись, подныривал под нагнувшиеся к земле ветки, перепрыгивал ямки и карабкался на холмы, стараясь держаться следа, Ильюха, который шел первым, уже скрылся из виду. Спереди меня, выныривая из овражков, и опять скрываясь за плотной завесой заиндевевших веток, была только спина Игоря в зелёном комбинезоне. Сам я, одетый, как покоритель Северного полюса, давно уже спарился в своих одёжках, и молния на моей груди была порядочно расстёгнута, выпуская част лишнего тепла. Прибавив ход, настигаю товарища, как раз в том месте, где видны первые свежие следы раскопок. На белом снегу хорошо виден жёлтый песок, вынутый откуда-то изнутри большого белого холма. Немного выше видно ещё две ямки, выбитые где-то в середине склона невысокой горушки.
               Останавливаемся перевести дыхание, и разглядываем ржавые железки, лежащие по краю ямы на куче песка. Парочка чего-то, напоминающего немецкие гранаты без ручек, кривая полоска тонкого металла и большой раскрытый ящик, одна половинка которого щедро посыпала под собой снег крупными крошками ржавчины. Парочка винтовочных гильз зеленеет, слегка подёрнутая белым налётом. Немного в стороне, под высокими деревьями, видны ещё следы выброшенной в сторону земли.
               - Вы копали? – спрашиваю Игоря.
               - Нет, - мне кажется, что он смотрит куда-то в глубину ямы… - не мы, это ОМОНовцы.
               - И они тоже копают?
               - Сейчас кто только не копает…
               Солнце пробило-таки эту морозную хмарь и заглянуло в царство белых кораллов, наискосок подсветив сразу же вспыхнувшие огнём замороженные ветки. Выдохнув густое облако пара, я вдруг вспомнил, что давно уже не курил, и мне вдруг нестерпимо захотелось сесть прямо в снег и, прищуриваясь на солнце, спокойно выкурить целую сигарету. «Да, что-то в этом некурящем коллективе я совсем забыл про табачок! Так ведь можно и совсем испортиться в лучшую сторону! Надо немедленно с этим бороться…» Гнетомый последней мыслью, которая, зацепившись, повисла в мозгу, и начала уже зудеть в пальцах, я спросил:
               - Далеко ещё идти?
               - Да нет, почти пришли…

               Ах, мороз, ах, чародей! Это надо же так расстараться! Из обыкновенного серого леса сотворить такую сказку, и всё это - при помощи всего лишь замороженной воды. Как немного надо человеку, оказывается! Забели морозными иголками округу, полосни солнечным лучом промеж веток, и выключи ветер. Прикуренная сигарета слабенькой струйкой дыма прощается со своей жизнью, вспыхивая, дарит мне наслаждение и, сгорая, невесомым пеплом катится по снегу. Подставив лицо солнцу, медленно остужаюсь после покорения заваленных снегом подступов к этому месту. Решаю пока, не снимая свитера, немного оглядеться и, сидя на пенке, поглотать дым. Увидев меня за этим занятием, Игорёха, проходя мимо, бросил, что я «своим куревом испортил такой чистый воздух»!
               Чего мне ему объяснять и рассказывать, разве может он понять такую вершину наслаждения, как долгожданный перекур посреди морозного леса, на ласкающем лицо солнечном луче. Кофе с порцией мороженого, одним словом.
               Место, которое называлось «тренога», было такое же холмистое, поросшее редким лесом и кустарником, лепившимся по низинам небольших овражков. Все холмы имели прямоугольные отпечатки провалившихся внутрь накатов больших и малых блиндажей. Когда-то давно, здесь был целый город, в котором несколько лет жили, сменяя друг друга, люди. Спрятавшись за брёвнами, укрытые землёй, они пережидали неприятности, сыпавшиеся на них сверху, писали письма на далёкую родину, ели и спали, согреваясь теплом печурок, которые мастерили из круглых бочек. Потом они ушли отсюда, не все, правда…
               Накрытая снежным одеялом, отдыхает земля. С её лица, всё больше и больше с каждым годом, ветра и воды убирают следы страшных лет, затягивая оспины воронок, обильно посеянные тогда безжалостной рукой войны. Страхом и ужасом несёт из этих ям, давно уже оплывших и потерявших свою былую форму. Это они, обезумев тогда, поднимали землю на дыбы, трясли её со всей своей силы, ухали и страшно хохотали, заставляя до атомов сжиматься человеческие души. Теперь воронки устало жмутся друг к дружке, и шепчут чего-то небу редкой седой травой, которая, наклонившись, еле заметно перебирает прядями, выпутывая из себя невесомое лесное дыхание.
               В дно снежной ямы воткнута почерневшая стальная труба большого диаметра. На её внутренней стороне видны нитки нарезанной резьбы. Огарком чёрной свечи кажется этот торчащий в небо, бывший когда-то гвардейским, боеприпас, рванувший в клочья мёрзлую землю в январе сорок четвёртого. Поднявшись дружной стаей, и далеко оставив позади свои огненные хвосты, реактивные снаряды свирепым кошмаром обрушились на этот зарытый в землю город. Вспарывая темноту ночи и утробу блиндажей, они за несколько секунд перепахали тут всё, сделав землю очень похожей на луну.
               Безжизненное место, в котором, казалось, никому не удалось выжить, но сама тренога, как раз говорила, что это не так. Чёрные железные трубы, сведённые кверху в одну точку, были диаметром около пяти сантиметров. Все они, с разных сторон и под разными углами, имели пулевые пробоины. Вот, зубастый свинцовый термит, пролетая, цапнул за самый полукруглый краешек. Отпуклевал край трубы, выгнув наружу оставшуюся тоненькую перемычку, развалил выход, и улетел дальше искать, в кого ещё можно было бы ему воткнуться. В нескольких местах, мелкие осколки, зацепившие металл, оставили свои рваные отметины с неровными краями…
               «Чем они здесь дышали, в этом сплошном, забитом летящим свинцом, воздухе? И кому тогда досталось больше, - немцам, которые упирались и никак не хотели покидать эти места, или - нашим, только что их захватившим?»
               - Юрка, а ты убит! – чей-то звонкий голосок из далёкого детства радовался своей удаче.
               Тяжёлый выдох вырвался из груди и улетел лёгким облачком пара, растворившимся в кристальном воздухе.
               «Я, действительно, убит!» Поднявшись со снега, я иду на звук лопаты, глухо бухающей где-то рядом.

               Осыпая иней с берёзки, Ильюха, стоя по пояс в яме, подрубает мешающий ему корень. Исходя во все стороны паром, он начинает читать лекцию про обязательную тренировку мышц и большой вред малоподвижного образа жизни. Каждое слово, подкрепляемое ударом лопаты, мне кажется, вырубается им на поисковых скрижалях:
               - Надо двигаться, копать и копать, чтобы только лопата мелькала, иначе твои мышцы атрофируются!
               - Так я копал там, - пытаюсь слабо возразить, и протягиваю руку в сторону торчащей трубы…
               - Чего там нашёл? – не переставая выкидывать наружу жёлтый песок, спрашивает Ильюха, и работает при этом, как проходческий щит.
               - Там одни трубы здоровые «розочками» везде валяются…
               - «Катюши» поработали, дали тут гансам жару!.. Иди, другое место поищи, а то замёрзнешь тут сидеть.
               - Мне, вообще-то, не холодно…
               За деревьями мелькнула зелёная фигура Игоря. Встав с корточек, я направился к нему, пиная снег валенками. Лопата, которую я волочил за собой, оставляла в снегу небольшую борозду.
               - Ну, как? - спрашиваю товарища…
               - Никак, - слышу в ответ…
               - Здорово!
               - Надо бы перекусить,… а у Ильюхи там чего?
               - Тоже ничего. Говорит, что блиндаж горелый оказался…
               - Надо перекусить, - глядя куда-то в сосны, говорит Игорёха, - пойдём к Ильюхе!
               Огонь развели в маленьком титановом таганке, которого из своего рюкзака извлёк предусмотрительный Ильюха. Жарили колбасу и охотничьи сосиски, протянув их к огню, нанизав на ивовые прутики. Колбаса румянилась и исходила жирным соком, а сосиски сердито надувались и лопались, быстро покрываясь румяной корочкой. Чай на травах благодатью разливался по телу, возвращая утраченные силы. Неторопливый говор, байки из поисковой жизни, рассказы про несравнимо лучшие времена, которые были когда-то… Перед глазами опять замаячил призрачный скелет, обнимающий сундук с сокровищами в тайном подземелье…
               Вдруг за деревьями мелькнула чья-то тень! Хорошо видимый силуэт человека метнулся в сторону, потом нырнул куда-то вниз, буквально, на миг показался снова, и исчез в заснеженных кустах. Забыв про вкусно пахнущую колбасу, мы неотрывно смотрели в то место, где секунду назад отчётливо была видна фигура шагающего человека. Теперь там ничего не было видно, только белое пятно кустов, обильно покрытое инеем. Пятно стояло, не шелохнувшись, и тишина начала резать наши уши…
               Встретить человека в лесу, зимой, да ещё в таком месте, было непривычно даже и для моих опытных товарищей. Поэтому, все заворожено смотрели на кусты, проглотившие пришельца, и с нетерпением ожидали, когда он оттуда выйдет, подойдёт поближе, и его можно будет разглядеть лучше. Прошла секунда, за ней другая, казалось, что человек растворился в начинающих сумерках… «А, может, это и не человек вовсе?» - пронеслось в голове, - «Нет, не может троим одновременно привидится… А вдруг? » Но, отбросив мистику, из-за кустов показалась голова в серой шапке, потом плечи, и скоро стало хорошо видно того, кто к нам приближался.
               - Да это же Миша! – воскликнул Ильюха, - Здорово! Ты на чём сюда добрался?
               - На своей прикатил, - отвечает Миша, здороваясь со всеми, - смотрю, твоя машина стоит, ну я и решил подойти, поинтересоваться, как у вас идут дела. Ну, рассказывайте, чего нашли?
               - Ничего, - за всех отвечает Ильюха.
               - Как ничего?! – прищуривает глаз Мишаня, - Совсем, совсем? Даже ни одного патрона? Не поверю. Никогда не поверю, что за целый день и одного патрона не попалось!
               - Бывает, - тихо говорит Игорёха, и улыбается в макушку соседней сосны…
               - Ладно, народ! – подхватывается Ильюха, - Давайте, ещё по паре ям, и будем заканчивать!
               Приклеившись к Игорю, хожу за ним следом, вникаю в военную археологию на практике, старательно запоминаю движения лопатой. И, когда прямо на меня, из песчаной стенки выпрыгнул зеленоватый патрон, мне захотелось закричать: «Ура, нашли!» Ну, вот, значит, не зря копались, есть трофей!
               Быстро свернув пулю набок, Игорёха втыкает в гильзу зажженную спичку, которая, зашипев, погасла. С третьей попытки порох загорается, и, перевернув гильзу, Игорь быстро втыкает её в песок. Вспыхнувший порох задыхается и испускает сизый дым, наполняющий яму, в которой мы сидим, тесно прижавшись друг к дружке. Пороховой дым щекочет ноздри, и я с большей силой втягиваю его в себя. Из моих глаз готовы брызнуть слёзы, но я, не обращая на это внимания, опять глубоко тяну в себя этот знакомый с детства запах и, затаив дыхание, держу его в себе. Скоро дым рассеивается, и воздух снова становится чистым, но я всё кручу носом, пытаясь поймать последние крупицы запаха, так внезапно напомнившего мне детство.
               Уже в темноте лопата Игоря натыкается на стеклянную бутылку. Достав её на свет, товарищ расстраивается, - у бутылки отбито горлышко.
               - Жаль, - говорит он, - у меня как раз такой и не хватает…
               Заметно потемнело, и в яме, практически, ничего не видно. Игорёха, который находится внизу, всё делает наощупь, осторожно вытягивая вперёд лопату, переваливает песок.
               - Ну, чего там, Игорь? – кричу ему сверху, - Ребята уже закончили, пора к дому.
               - Дай мне спички, - протягивает руку снизу, - я там, кажется, чего-то нашёл!
               Протягиваю ему коробок, а сам, с ёкающим сердцем ловлю каждый звук, доносящийся снизу. «Вот оно, - началось! Сейчас привалит счастье поисковое! Там, наверное, целый немецкий генерал, весь в наградах и с двумя пистолями в карманах, - мне и Игорю, как раз!»
               - Держи, - голос товарища возвращает меня к действительности.
               Из глубины ямы прямо ко мне в руки он передаёт два ствола от немецких пулемётов, оба закрученные в параграф. Какой ужас видели эти железки, если их, таких толстых, загнуло в зюзю, словно тоненькие трубочки? Так могло быть с ними только в кузнице. Значит, здесь был горн и наковальня с молотом когда-то…
               - Ну, что, понравилось тебе сегодня? – спросил меня Игорёха, когда мы вернулись в город.
               - В лесу всегда лучше, чем в городе.
               - Ещё поедешь?
               - Пока нет, - ответил я ему и про себя добавил: «Мне теперь надо быстренько сосчитать до двадцати...»

               Мой счёт «до двадцати» растянулся почти до середины весны. Очень тяжело я отходил от увиденного в лесу, особенно в первые месяцы. Никогда не страдающий слабым сном, всегда хорошо и глубоко нырявший на самое дно этого спокойного океана, я получил, в довесок ко всему, парочку непонятных сновидений.
               Первое – абстракция, исполненная в тёмных тонах, размашистыми мазками заполнившая всё пространство вокруг меня, и сколько я не смотрел в разные стороны, всё никак не мог разобрать в оплывающих разводах. Какой-то неведомый гигантский художник вбросил меня, маленьким ребёнком, в самый центр своей палитры мрачных красок. Он поднял её края кверху и отгородил всё, оставив вверху только маленький кружочек чёрного неба с одинокой звёздой. Глиняная жижа, начавшая стекать вниз, постепенно заполняла воронку, на дне которой, собравшись в комок, пытался спрятаться я. Темнота, подступавшая вплотную, давила со всех сторон и, схватив за горло, мешала дышать. Не выдержав напряжения, она лопнула и вывалилась навстречу шипящим потоком багровой лавы, которая тут же дохнула на меня жаром. Пытаясь отползти в сторону, я замечаю, что ноги мои уже увязли, и меня никуда не пустят. Нащупав рукой в толще глины твёрдую землю, со всей силы тяну её к себе, пытаясь выбраться из липкой ямы, но что-то бьёт меня по левой руке и она, безжизненная, отлетает куда-то в сторону. Страх нагибает голову всё ниже, и вынимает силу из оставшейся руки, которую я пытаюсь поднять вверх и протянуть навстречу слабому свету. От жара лавы глина начинает спекаться, и я чувствую, как мои ноги становятся чужими.
               Открыв глаза, вижу, как на сером потолке рисует двумя полосками свет фар проезжающей внизу машины. Тикает будильник над головой, отсчитывая спокойное время отдыха. На стене часы и стрелки вытянулись восклицательным знаком. Пытаюсь вспомнить, - что такое только что со мной произошло? В голове ничего не осталось. Пронеслось, мигнув в сознании, и умчалось дальше, оставив только свинцовую тяжесть.
               За окном, удаляясь, шумит первая машина. Кто-то ранней пташкой полетел на работу… Где же я был только что,… что видел? Заметив на лбу испарину, хотел поднять руку и вытереть её, но рука, словно чужая, непослушно мотнулась вокруг локтя и, стукнув меня по лицу, затихла на груди исколотая невидимыми иголками. Теперь я вспомнил, что видел во сне, и осторожно пошевелил пальцами ног. Они живенько отозвались, и тогда мне очень захотелось пить. Помогая непослушной руке сбросить потяжелевшее одеяло, я медленно поднялся и, сунув ноги в терпеливо ожидающие меня с вечера тапочки, тихо ступая, пошёл на кухню…
               Второй сон был совсем короткий, и какой-то весь размазанный. Толком его сразу было не вспомнить, возвращался он какими-то рваными кусками, беспорядочно выскакивая в течении последующей недели. Весь сон был похож на ужасное и неправдоподобное кино, просмотренное в деревянном солдатском клубе с низким, давящим потолком. Меня всё время то выкидывало в зал, то снова переносило на экран, где действие разворачивалось в чёрно-белом варианте.
               Сначала, в огромном зале, люди, целиком замотанные бинтами, плотно лежат на полу и кто-то в чёрном, проходя между рядов, протыкает их своими длинными не то иголками, не то копьями. Я поднимаю голову и вижу, что через несколько человек дойдёт и до меня очередь. Мне очень холодно и страшно. Нижняя челюсть непроизвольно начинает трястись, постукивая зубами. «Господи, убери меня отсюда, или закрой мне глаза, чтобы не видеть всего этого!» Крупная дрожь уже колотит всё тело, вытряхивая меня из бинтов, страх поднимает короткие волосы дыбом и,… вышвыривает меня в сторону, под холодный луч проектора.
               Тени, закончив своё дело, уходят дальше, а огромный зал сжимается до размеров землянки, в которой уже вповалку остаются лежать неподвижные белые тела. Понимаю, что оставив там своих товарищей, я заплатил слишком высокую цену за свою жизнь… Теперь, отодвинутый судьбой в сторону, я уже начинаю жалеть о том, что остался живой. Слёзы обиды наполняют глаза белым туманом, и, стараясь скрыть эту слабость от посторонних, я украдкой подношу забинтованную руку к своему лицу. Протирая глаза, замечаю, что туман никуда не уходит, а всё так же плотно закрывает всё передо мною, и не туман это вовсе, а бинт, который обмотан вокруг моей головы. Уже в открытую, никого не стесняясь, пытаюсь ладонями задрать на лоб бинты, чтобы сорвать завесу, которую сам же и выпросил. Сорванные повязки исчезли, так же быстро, как и появились, а я, оказывается, нахожусь в зале совершенно один, и никого вокруг нет.
               Возликовавшая было подлость осеклась и попыталась оттащить меня, бросившегося обратно к экрану, но не найдя зацепок, присела позади в темноту зала. Обиженно сопя, она негромко шептала мне свои угрозы, которые намеревалась применить в недалёком будущем. Не обращая внимания на неё, я опять прорываюсь на экран, где громким криком стараюсь поднять находящихся в забытьи людей. Из моего горла вместо крика вырывается только слабое сипение, которого никто не слышит. Тогда на ватных ногах я кидаюсь вперёд и начинаю тормошить лежащие на полу свёртки, потому что в конце зала опять появляются чёрные фигуры с копьями. Некоторые забинтованные, до этого неподвижно лежавшие, поднимаются и начинают озираться по сторонам. Это придаёт мне силы и делает мои движения более уверенными, но, посмотрев назад, я уже вижу занесённым первое копьё. Страх парализует меня и снова выкидывает в зал, где позади меня, слева, кто-то тихонечко смеётся надо мной из темноты. От обиды кусаю враз обеззубевшим ртом забинтованный локоть! Плачу взахлёб, глотая горькие слёзы… Запрокинув назад голову, набираю столько воздуха, что начинают трещать на груди тесные бинты. На полном выдохе, ринувшись в атаку, кричу им: «Уходи-и-ите! Уходи-и-ите!» Наскочив в темноте на невидимую преграду, задыхаюсь от собственного бессилия, и понимаю, что не в силах ничего изменить своим криком, но, всё равно, давлю из себя: «Уходи-и-ите…»
               Проснулся я от того, что спутница жизни трясла меня за плечо: «Перевернись на другой бок, чего ты стонешь?..» Я открыл глаза, моментально возвращаясь в действительность. По приглушённому телевизору передавали пустую бестолковую комедию заграничного производства, с обязательным закадровым смехом. Ещё несколько секунд назад я, буквально, силился заснуть под ровное бормотание главных героев и, наверно, поймав момент, всё-таки, успел провалиться…
               Перевернувшись на другой бок, я старался заснуть, пытаясь забыть только что увиденное. Но, проснувшись утром, с последнего фрагмента я потихоньку начал восстанавливать то, что видел в те короткие секунды.
               Месяц спустя, на осторожные вопросы Игоря о том, что поеду ли я на вахту с отрядом или нет, я так же осторожно отвечал, что не могу ему дать точного ответа. Хотя, конечно, я лукавил, - сам я уже внутренне был готов к этому.

               Красный глазок настенного календаря, перескакивая с одной цифры на другую, поменял несколько листов. Вот уже и мартовский листок оторвался и упал в корзину, унося с собой суматоху на работе, и мало чем отличающиеся друг от друга выходные дни. Канул в прошлое женский праздник. Миновали наполненные цветами дни, когда в транспорте едет множество народа с букетами, из которых выливаются натуральные ароматы, и от сияющих женских лиц становится ещё светлее. Всё прошло, остался только вопрошающий серый взгляд подруги, тяжело вздыхающей каждый раз по безвозвратно ушедшей молодости, и бросающей в мою сторону: «Где мой домик в деревне?»
               «Конечно, я не крал её молодость, и не могу дать точного ответа, только, вот, похоже, идею с дачей из её головы мне никак будет не выкинуть! Пришло то время, когда вовсю начинают трубить крестьянские гены, призывая нас поклониться земле. Только уж больно тяжкий это труд! Проще податься к магазину, где всё горой, и без особых проблем взять, да всё и купить, чего нужно. А землю пускай другие копают… ну её, эту дачу! Я чувствовал, что она меня скоро загрызёт, и придётся сдаваться, хотя, последнее противоречит моему воспитанию, полученному в эпоху построения коммунизма…»
               Упавший календарный листок подмял собою сугробы, которые, буквально, на глазах пожухли и быстро потемнели, зачерствев ледяной коркой. Солнце, с каждым днём забираясь всё выше, делало свою ежедневную работу, наводя заведённый в природе порядок.
               На газонах показалась зелёная трава, и галки, с важным видом прохаживаясь по ней, выклёвывали из-под неё что-то для себя нужное.
               Потоки талой воды, разливаясь на дороге большими зеркалами, слепят и бросаются на лобовое стекло. Из засады выскакивает сонливость и, залепив глаза, норовит опрокинуть на руль голову. На работе чёрной рекой разливается кофе. Каждый день новая напасть, - то не хватает сигарет, то – бутербродов. Пыль, душившая ещё с прошлой осени, надоела так, что окна нараспашку! А перекур на солнечном балконе, - что может быть лучше?
               Вечером – домой, а там встречает та же песня, слова которой знаю наизусть и машинально отвечаю, стараясь попадать в паузы: «Да… да, конечно,… да». Обед, он же ужин, плавно переходящий в сопение перед телевизором.
               «Иди, ложись! Ты же уже спишь!» - голос спутницы жизни доносится, кажется, с небес, и я несу непослушное тело в спальню, где закручиваюсь в одеяло и пытаюсь вернуть растревоженный сон. Идиотская комедия с прилепленным к ней хохотом начинает бесить через пару минут, но натянутое на ухо одеяло отодвигает непонятный мне юмор заморских домохозяек немного в сторону. Сна, всё равно, нет, и в мозг уже ломится реклама, которую знаю наизусть и ненавижу…
               «Когда это закончится? Не надо было покупать второй телевизор, но тогда, ведь, не было столько рекламы… Нет, надо точно его на помойку отнести! Вот, над чем там ржут эти лошади…?!»
               Середина апреля месяца жарила солнцем и совсем была похожа на лето. От недавно ещё лежавших на северных сторонах домов чёрных остатков, когда-то былого зимнего великолепия, не осталось и следа. Всё растаяло и утекло. Трещали тополиные почки, разрываемые новой жизнью, которая, почувствовав силу тепла, протянула к свету свои, ещё туго закрученные, совершенно новые листики в «заводской» смазке.
               Но враг коварен и хитёр! В суматохе дней подружке, всё-таки, удаётся приобрести садовый участок, недалеко от города. И уже прозвучал грозный вопрос, - поеду ли я его раскорчёвывать на майские праздники?
               Времени для того, чтобы дать ответ, у меня оставалось совсем немного…
               Сияющий, как солдатская пряжка, Игорь передал привет от Ильюхи, и поинтересовался, как идут мои дела. Я ему ответил, что всё нормально – и на работе, и дома. Только, вот, Маринка участок купила и хочет, чтобы я поехал с ней деревья выкорчёвывать.
               - Так, значит, ты в лес не поедешь? – произносит переменившийся в лице Игорь.
               - Ну, ты, что, не понимаешь? Как это я смогу бросить её в такой час? Потом всю оставшуюся жизнь я только и буду слушать, как она там одна,… а я, такой, да рассякой, в своё удовольствие по лесу катался!
               - Ну-у, понятно, - тянет Игорёха, - ты бы так сразу и говорил,… а то - поеду, поеду…
               - Игорёк, я же не отказываюсь, правду говорю, что не могу,… Вы же дня на три - четыре уедете?
               - Смотря, как погода будет. Может быть, дождь пойдёт или снег… А что?
               - Понимаешь, на один день я бы точно смог, а на три опасно.
               - Слушай, Юрка, там парень есть один… он тоже, на один день поедет, у него работа, хочешь, я с ним поговорю? Поедешь с ним на его машине…?
               - Мне без разницы, лишь бы человек нормальный был.
               - Так я позвоню ему?
               - Звони.

               В последнюю неделю апреля погода порадовала своей стабильностью, и город успел привести себя в порядок после зимы. На улице было чисто, немного сыро и безлюдно, в этот ранний час первого дня наступившего праздника. Часть горожан ещё накануне покинула обжитые квартиры и плотным потоком двинулась прочь из города. Растекаясь маленькими ручейками по неисчислимым садоводствам, они, штурмуя пыльные в эту весну просёлки, на перегруженных скарбом автомобилях, двигаются только в одном направлении. Вперёд, вперёд, к заветному участку, где зовёт земля и проглядела все глаза-окна любимая дача! Скорее воткнуть лопату в землю и перевернуть первый ком в этом сезоне, потом их никто считать не будет. Ничего, это только вначале спину ломит, потом привычка и необъяснимая тяга к земле все болячки разметёт, только держись!
               «Сильная штука – гены! Интересно, а какие гены у меня сильнее, - крестьянские или рабочие?» - размышлял я, выпуская струйку дыма в сторону под осуждающим взглядом Игорёхи.
               - Всё куришь и куришь, никак без курева своего не можешь. Опять воздух портишь, - ворчал он незлобно.
               - Где ты тут воздух унюхал? В городе его отродясь не было, газы одни…
               - Вот- вот, газы, а ты ещё добавляешь!
               - Так мой табачный дым даже полезный! И вообще, я не в затяжку...
               - Какая разница, всё равно, только здоровье своё гробишь.
               - Ну и что?! Зато мне не так обидно помирать будет без здоровья. Нет здоровья, – лёг и помер спокойно, а ты заплачешь от обиды, когда срок придёт…
               Побалагурив немного, замолкаем. Свежесть утра заставляет переминаться с ноги на ногу. На пустынной улице показываются первые прохожие. Кто-то торопливой походкой спешит, скорее всего, за машиной, на стоянку или в гараж. Это первые ласточки второго потока дачников, торопятся к своим грядкам и хозяйству. Кого-то тянет за поводок собака, перебегающая от деревца к столбику. Сонная голова хозяина дёргается при каждом рывке питомца, который, читая свою книгу запахов, мечется по газону от одного автора к другому…
               Заскрипел колёсами, выбираясь из парка, проснувшийся трамвай. Шумят, набившись в кусты, воробьи. Гавкнул пёс на кого-то, притаившегося за густым кустом, встал в стойку и оглядывается на хозяина, - боится. Наверняка, там, в засаде, сидит загулявший котяра, и своим видом нагоняет страху на пса. Хозяин тянет собаку во дворы, и пёс, ещё раз гавкнув для поддержания собственного достоинства, быстро догнав хозяина, исчезает вместе с ним за углом дома. Завывая редуктором, мимо шествует троллейбус, держась за провода вверху. Потихоньку город начинает заполняться своими привычными звуками. В кармане в руку опять попадается пачка сигарет.
               - Ну, где твой парень? Может, он заблудился? – не выдерживаю я, перебирая пальцами по пачке в кармане.
               - Сейчас должен быть, он с Просвещения едет, - посмотрев на часы, говорит Игорь. Подняв голову, он посмотрел на светофор, мигнувший вдали, и показал на быстро повернувшую «девяносто девятую», - а вот и он!
               Взвизгнув шинами на повороте, со стороны перекрёстка летит к нам навстречу бежевая «Лада», прижимаясь передним бампером к дороге. Плавно подлетев, машина замирает рядом, и из неё резво выскакивает молодой парень.
               - Здорово, - говорит он Игорю и, протянув мне руку, называет себя, - Валя.
               - Юра, - отвечаю, и тут же спрашиваю, - у тебя «купе» курящее?
               - Да.
               - Тогда мы сработаемся! – победоносно смотрю на Игорёху, и обращаюсь опять к Валентину, - куда рюкзак с лопатой?
               - Клади в багажник, там открыто.

               В дороге, пусть даже не очень длинной, самое хорошее, - это интересный попутчик. Валька оказался именно таким. Перебросившись парой обычных вопросов о работе и семье, мы, в предвкушении новых приключений, начали вспоминать интересные моменты из прошлого. Конечно, рассказывает в основном Валька, а мне, с моим куцым опытом, остаётся быть только внимательным слушателем.
               - Ты бардачок открой, - говорит Валентин, - там альбом с фотографиями, посмотри, а я - прокомментирую.
               Большую часть пути я листал этот альбом с цветными фото, на которых были запечатлены разные моменты поисковой жизни. Поражали кучи боеприпасов и выложенные в ряды на поле сотни человеческих останков.
               - Это в одной воронке сотни три нашли сразу, - говорит Валька, - мельком бросив взгляд на фото.
               - Наши?
               - Наши.
               Закурили. Немного ехали молча. Машина плавно скользила по серому асфальту, легко опережая тяжело идущие авто второго потока дачников. Их транспорт издалека можно было распознать по «присевшей» задней части. Некоторые машины поражали свежестью полированных кузовов, хотя, и одного взгляда было достаточно, чтобы определить «почтенный» возраст этих ухоженных семейных любимцев.
               Гудя мотором и подвывая уставшими шестерёнками, в грациозной стойке тянет за собой «двадцать первая» Волга прицеп с горой всяких тюков и корзинок, выглядывающих из-под брезентового тента. С её капота, срываясь, летит в утреннюю синь серебряный олень, щедро обсыпанный золотыми звёздочками проснувшегося солнца. С годами пополневшая машина сверкает хромом молдингов на своих округлых боках. Огромные тарелки колёсных колпаков отражают обгоняющую их реальность в сильно уменьшенном виде, напоминая про былое величие страны. За штурвалом целой эпохи на колёсах находится сухенький старичок в огромных и толстых линзах очков. Взяв в руки большое рулевое колесо цвета слоновой кости, капитан, попыхивая папироской, внимательно следит за курсом. Рядом с ним, на месте пассажира, с высоко поднятой головой и не менее внимательно вглядываясь вдаль, находится, по всей видимости, его супруга. На её голове, в отличии от головы супруга, скромно покрытой обыкновенной кепкой, красуется шляпка, как у английской королевы, с большим завитком сбоку, изображающим розу.
               Отразившись в выпуклых зеркалах колпаков маленькими карликами на игрушечной машинке, мы проносимся мимо важно плывущей Волги с прицепом. Семейная пара не обращает на нас совершенно никакого внимания. Их курс, как и умеренная скорость в семьдесят километров в час, остаются неизменными. «Ну, что же, прощай эпоха крепких кузовов и дешёвого бензина! Извините, мы не торопимся, - мы так живём…»
               - Давно копаешь? – спрашиваю своего попутчика.
               - Уже порядком, а ты?
               - Считай, что это в первый раз.
               - А что так?
               - Папа строгий был, за такие вещи мог запросто голову открутить. Мне за спички горелые в мусоре попадало…
               - Ну, значит, у тебя детство тихое и спокойное было?
               - Конечно, нет! Гранат и снарядов я домой не таскал, но ракет на порохе переделал массу…
               - И как?
               - Как на Байконуре у Королёва! Всяко бывало…
               Смеёмся, вспоминая разные случаи и показываем друг другу отметины на руках, - да, бывало.
               Небольшая остановка в Кировске возле колеса обозрения. Там уже вовсю клубится одетый разношёрстно народ. Слышны голоса девчонок, которые тут же, где парами, где более, как-то нетерпеливо топчутся на месте, готовые пуститься не то в пляс, не то в пятнашки, толкают друг дружку и беззаботно хохочут, радуясь хорошему дню. Может быть, близость Невы, с которой тянет прохладным сквознячком, заставляет их толкаться и пританцовывать? А, может, на фоне ещё совсем неодетого парка и среди пожухлой прошлогодней травы, они чувствуют себя прекрасными первоцветами? Да, скорее всего, - весна, молодость и взгляды парней заставляют распускаться их улыбки.
               - Ну, что? – спрашиваю Игорёху. Он, отделившись от группы, подходит к нам, держа возле уха трубку мобильного телефона. Закончив по нему разговор, Игорь произносит:
               - Слушай, Юрка, Ильюха говорит, что он ещё будет кого-то ждать… в общем, сказал, -поезжайте самостоятельно… Поедем?
               - А ты дорогу-то знаешь?
               - Знаю…
               - Тогда, чего спрашиваешь? Поехали!
               Всю оставшуюся дорогу ничего больше не отвлекало, даже лес, серой молчаливой стеной встретивший нас, ничем особенно не выделялся. Дорога же, попетляв немного, выскочила на солнечную поляну, где, сбавив ход, стали останавливаться и съезжать на обочину наши машины. Немного в стороне виднелась пара автомобилей, возле которых стояли люди и смотрели в нашу сторону. Игорёха подошёл и, поздоровавшись с ними, махнул нам рукой: «Давайте сюда, прибыли!»
               Не успели мы расположиться и толком оглядеться, как на дороге показались две военные машины. Первая, «уазик», прямо с дороги уверенно свернула влево, в сторону запаркованных машин. Вторая, «Газ-66», повернула вправо, и по широкой дуге начала разворачиваться, переваливаясь на неровностях поляны. Позади неё была прицеплена настоящая полевая кухня. Переваливаясь с боку на бок и подпрыгивая на кочках, она со стороны казалась непослушным и капризным ребёнком. Болтаясь позади огромного фургона, больше похожего на разъярённую мамашу, двухколёсный круглый карапуз, казалось, был совсем не рад этой лесной прогулке. Только маленький рост и накрепко прихваченная сцепка заставляли его послушно катить позади, глотая обидную пыль.
               Закончив свой манёвр, фургон с кухней замер, и из его распахнувшегося чрева, на землю, стуча ботинками и шумно галдя, стали высыпаться совсем юные мальчишки. Они были похожи на цветные карандаши, с весёлым грохотом высыпавшиеся на стол из коробки, - вот-вот начнётся потеха! Устроив своим появлением весёлое представление народу, «карандаши» попытались его продолжить и внести неразбериху в кучу вываленных из фургона рюкзаков. Их препирательства, - «кто кого главнее», были в корне пресечены командирским голосом, ясно долетевшим от «уазика» и до нас, стоявших много далее галдящего неокрепшими голосами воинства. Моментально став одного роста, притихшие «карандаши» похватали пожитки и быстро потащили их в направлении, куда показывал указательный палец командира отряда.
               В завершение, прибыл Ильюха, в шумной компании на двух машинах. Из открытых окон впереди идущей машины торчал развевающийся флаг и играла военная музыка. Для полноты картины не хватало только пионера в галстуке, высунувшегося из люка и трубящего что есть мочи в свой горн! Следующая машина была полна весёлых девчонок, сразу же приковавших к себе всё внимание на несколько секунд.
               Несмотря на то, что день значительно увеличился, времени у нас с Валей было намного меньше, чем у всех остальных, и мы, быстренько переодевшись, направились на поле к неглубокой канаве, своими очертаниями напоминавшей, что здесь когда-то давно проходила траншея.

               Эх, мальчишки, пытливые умы! Как трудно было в детстве заставить себя пройти мимо полуоткрытой двери, ведущей в подвальный полумрак. А как вам лестница на последнем этаже, упирающаяся в дверку люка? Только не надо говорить, что это обычный ход на чердак. Подняться по этой лестнице первый раз для любопытных мальчишек было, как в космос слетать! Захватывало дух от высоты и страха, и от того, что тебя обязательно застукают. И то, и другое мы преодолевали, в награду получая все тайны, хранившиеся в тёмных углах городских чердаков, под толстым слоем пыли. С замирающим сердцем мы разглядывали каждый найденный предмет, будь то старая кастрюля или какой-нибудь ящик. Осмотрев находки со всех сторон, и ничего ценного в них не обнаружив, мы, сильно разочарованные, потихоньку покидали обследованное место, унося с собой только надежду, что в следующий раз мы найдём то, чего не смогли найти сегодня...
               Стальной щуп, проткнув дернину, осторожно погружался вглубь траншеи. Не встретив на своём пути никакого сопротивления, он, погрузившись почти по самую рукоятку, на мгновение замер и проворно выскочил обратно. Блестящий наконечник в виде остроконечной пули выпрыгнул из земли и завис в воздухе, словно соображая, куда бы ему воткнуться. Заметив новое, более привлекательное место, эта, отполированная землёй, серебряная пуля метнулась в сторону и, пропав в жухлой траве, медленно потащила за собой следом шестигранное тело щупа.
               - Опять ничего, - шмыгнув носом, говорит Валя, а сам при этом, скользя взглядом по ломаной линии траншеи, смотрит, куда бы нам перебежать дальше.
               - Давай, Валя, тыкай скорее! Ведь убежит, и опять не поймаем, - подбадриваю товарища, как могу, - может, копнём там, где патроны от ППШ зелёные кто-то выбросил на бруствер?
               - Чего там копать вслед за кем то? Там уже всё достали, что было… нам место свежее надо. Давай-ка, передвинемся немного вперёд, посмотрим, что там у неё за тем изгибом.
               Снова и снова наконечник щупа ныряет в землю, постукивает камешками в глубине, возвращается и опять ныряет. Потом ещё раз и опять ничего.
               Ожидание «находки века» затягивается. Подкралась унылая тоска, тихо шурша под старой травой, замерла, прислушиваясь к доносившемуся из-под земли стуку. «Что это, неужели…? Нет, опять мимо, снова камешек попал. Где же ты, находка таинственная? В какое место тебя давным-давно спрятало то время, подальше от глаз людских, присыпало там земелькой и оставило в покое? Ну, отзовись! Стукни робко в наконечник, а мы уж достанем тебя на свет белый…»
               Молчит щуп, почти беззвучно протыкающий мягкую землю. Молчит раздетый лес, крепко ухвативший своими корнями глубоко зарытую тайну. Стоит серой стеной, сливаясь с низкими облаками, которые вдруг взяли и выскочили из далёкого чёрного ельника и растеклись по всему небу. Потянуло свежестью близкого лесного озера. Машинально я поймал замок «молнии» и подтянул его к подбородку. Присел на корточки возле небольшого земляного бугорка, за которым орудовал щупом Валька.
               Неподалёку за дорогой раздавались громкие голоса молодёжи, смех и бряцание кухонной посуды. Откуда-то со стороны прибежал лёгкий запах костра, по всей видимости, мы были здесь не единственные, кто открывал весенний сезон.
               - Слушай, Валя, а какова вероятность того, что ты на этом поле вообще во что-то попадёшь, таким маленьким щупом? Может быть, проще прибором «нагудеть»?
               - Прибором, конечно, проще, но щупом – надёжнее...
               «Так, то оно - так, но на этом поле должна быть спрятана целая самоходка, чтобы можно было её таким способом нащупать. Как они умудряются попасть на метровой глубине в мелкие предметы? Ладно, в каску я тоже попаду, с третьего разу, но вот, чтобы в кружку, или в медальку… нет, определённо, сказки рассказывают…»
               Мои размышления были внезапно прерваны внезапным Валькиным возгласом: «Есть»! Вытащив из земли щуп, он внимательно осмотрел наконечник, потом понюхал его и уверенно повторил:
               - Что-то металлическое…, но не железо, большое… точно!
               Всё это он проделал с совершенно серьёзным видом. Даже, если бы он лизнул этот наконечник, я бы ни на секунду не сомневался в том, что так и надо! Вкус, вид и запах наконечника должны рассказать о многом настоящему поисковику!
               - Валя, а зачем ты его нюхаешь-то…?
               - А, нюхать, - это чтобы удостовериться, что там не камень. Бывает, звук даёт похожий, только наконечник запах кремня выносит с собой.
               - И ты, чего, его чувствуешь?
               - Запросто.
               - Молодец, я вот запахи плохо различаю. Совсем нос плохой стал, Игорёха говорит, что это всё из-за курева,… но ты же, ведь, куришь, и ничего! Ладно, где, говоришь, копать? Сейчас мы это быстренько достанем!
               Действительно, достаточно неглубоко, всего в полуметре от поверхности, показалась первая гильза артиллерийского снаряда. Смахнув песок с её зеленоватого округлого бока, Валя попытался пошевелить гильзу, но это оказалось безуспешно, она, явно, имела продолжение. Осторожно убрав грунт сверху, я разглядел в огромной куче ржавого песка очертания снаряда.
               - Наш, семьдесят шесть миллиметров, - сказал Валька и потянул его наверх.
               Снизу, под первым, показался второй, потом третий… всего в яме было пять выстрелов к знаменитой пушке. «Может быть, давно, тут бились насмерть наши артиллеристы? Впрочем, это могли быть и остатки боезапаса с танка, который простоял тут много лет брошенным, пока не был распилен на металл. Снаряды, чтобы с ними не возиться, просто скинули в траншею, и присыпали чуть-чуть. Вон какие, даже надписи сохранились на гильзах, как печати чернильные…»
               Ох, уж эти мальчишки, всё-то им интересно! Надо обязательно посмотреть, как устроена та или иная система. Литературы и наглядных пособий им, явно, недостаточно. Почему каждого так тянет всё лично открутить и разобрать? Делая свой первый шаг в лес, где полно всяких взрывоопасных предметов, я дал себе слово ничего подобного не делать, ведь, даже самый безобидный с виду пистон, запросто может оставить без пальца, не говоря уже про «поросят», набитых взрывчаткой.
               Осмотрев снарядные головы, Валя сказал: «Осколочные», - и, присев на корточки, начал шлёпать ржавой болванкой по дернине, держа руками гильзу за донце. Зная, какой нестабильный боеприпас советского производства, и сколько народа подрывается именно на нём до сих пор, я застыл на деревянных ногах. Валя стучал уже вторым снарядом, а я заворожено смотрел на его дёйствия и всё ждал последнего удара, про себя отмечая, что в голове, вместо молитвы, которая была бы тут, как раз, кстати, носится ворох какой-то рваной матерщины. «Вот так и предстану со словом бранным на устах перед Создателем, позор-то какой! Хоть бы молитву выучить одну, пора бы уже!» - успеваю подумать перед очередным замахом Валиных рук и, обретя дар речи, тихонько прошу его:
               - Валя, оставь ты его на …!
               - Сейчас, - отвечает он, вытряхивая последнюю ржавую болванку, блеснувшую свежей филейной частью, на которой хорошо видны следы, оставленные токарным резцом шестьдесят лет назад.

               Ну, что же, пожалуй, все традиции соблюдены. Мешочки с порохом, которые мы вытряхнули из снарядных гильз, вспыхивали ярким пламенем, и тут же, притушенные сверху порцией мокрого песка, испускали наружу клубы сизого дыма. Этот дым, седым джинном, пробудившимся от долгой спячки, медленно выходил из подземного заточения. Сердито шипя на дневной свет, он широким ковром стелился по открытому месту. Лишь небольшая его часть, самый сгусток тумана, подхваченная пробегавшим мимо невесомым ветерком, начала подниматься кверху, закручиваясь в спираль. Вопреки ожиданиям, из неё не появился Старик Хоттабыч, она просто начала таять, растворяясь в похолодавшем воздухе. Погрузив голову в бледнеющее облачко, я втягиваю в себя щекочущий ноздри туман. Он достаточно едкий, и, втянув в себя изрядную его порцию, я почувствовал в своём носу пару бригад, которые стальными щётками скоблили его изнутри, быстро подбираясь к переносице. На глаза выскочили слёзы, шумно выдохнув, я рукавом размазал их по щёкам:
               - Ух ты, кайф!
               Валя, который стоял рядом и опирался одной рукой на лопату, а другой на щуп, тоже потянул носом:
               - Да-а, здорово…
               - Ну, что, похоже, мы открыли сезон, - набрав полную охапку гулко звенящих гильз, я выпрямился, - пойдём, запьём чаем этот пороховой запах.
               Не успели мы пересечь дорогу, как нам навстречу потянулись первые бойцы из отряда. Это была, полная сил, молодая его составляющая. Им тоже стало, как и нам с Валей, невтерпёж сидеть и ждать, когда все будут готовы. Похватав инструмент, они авангардом выдвинулись к краю леса, где, по их мнению, находились самые интересные места для поиска. Полные сил и дикого оптимизма, они закрепились на опушке, и вскоре дружно замелькали оттуда отполированными до блеска лопатами. В лагере осталась лишь старая седая гвардия, лениво допивающая свой чай и орава совсем ещё зелёненьких мальчишек, которых собрал в подобие строя командир. Вертлявая команда, притихнув, внимала речи старшего товарища. Всем своим видом она напоминала новобранцев перед важным заданием. Их тонкие шеи уже довольно долго держали неподвижно замершие головы, и это было непривычно видеть потому, что совсем недавно они неудержимым ералашем носились по лагерю и, казалось, не существует на свете такой силы, которая способна их остановить.
               Наскоро перекусив, возвращаемся опять за дорогу. Выстроившись в длинную цепочку, идём следом за Ильюхой. Он, следуя первым, несёт в руке ремень, на котором, перехваченные алюминиевой штангой, находятся две красные коробки. Это американский прибор для поиска металлов, глубоко залегающих под землёй. Стоит целую кучу денег, больше тысячи таких же американских долларов. У прибора есть голос, которым он на разные тона рассказывает то, что увидели глубоко под землёй его катушки. Понятно, что с таким устройством вероятность обнаружения спрятанных сокровищ поднимается в разы. Жалко только, что он не видит мелкие предметы…, да здесь, в земле, напичканной осколками, другой прибор просто не будет выключаться, всё время показывая на металл.
               «Нагудев» множество мест, прибор прилёг отдохнуть в сторонке, а мы, растянувшись по полю неровной змейкой, начали доставать из-под земли разные железки. У кого-то на дне ямы оказался сплющенный гофрированный бачок из-под противогаза, кто-то успел достать на свет несколько сапёрных лопаток, хорошо поеденных ржавчиной. У меня выскочила толстая длинная железка с острыми краями. Пока я лопатой осторожно переваливал её с боку на бок, пытаясь угадать, какую часть военного приспособления извлёк из земных недр, сзади ко мне подошёл Игорёха и, постно заглянув в мою маленькую ямку, глубиной в полтора штыка, молвил:
               - Ну, что там у тебя?
               - Вот, железка какая-то непонятная выскочила…
               - А-а-а, так это у тебя просто осколок, - мельком взглянув на неё, ответил он и, поглядывая на всё больше начавшее сереть небо, добавил, - слушай, там ребята, вроде бы, двух наших бойцов нашли, пойдешь смотреть?
               - Нет, чего-то нет желания… и что там интересного? Кости они и есть кости…
               - Ну, в принципе, – да… Слушай, может, туда… ближе к речке пойдём? Ильюха, там, вроде, много мест «нагудел»… ты как?
               - Да мне без разницы…, хочешь, пойдём туда. Посмотрим, может быть, там будет лучше.
               Бросив прощальный взгляд на кусок металла, покрытый рыхлой ржавчиной, я медленно поднялся и пошёл следом за товарищем. «Хорош осколок получается! Даже если отколотить всю ржавчину с него до крепкого металла, всё равно, большой будет. Что же так рвануло? Толстенный гад,… литьё, не иначе! Наверно, снарядище калибром за двести будет, это если по-нашему… по-ихнему - в сантиметрах за двадцать. А раньше, вот, всё в дюймах и линиях мерили… было время, калибром брали, не то, что сейчас… Нет, ну очень большой! Как он такой летал по воздуху? Таким попадёт, какое тогда ранение будет? Он же пополам меня, как цыплёнка перерубит, и всё, не будет никакого ранения…»

               На берегу речки стоял Валька и задумчиво смотрел в её чёрные воды, катившие мимо него. Течение было достаточно сильным и, несмотря на сравнительно небольшую ширину, речка была достаточно глубокая. Валька, с видом полководца, только что утопившего в реке свою армию, печально водил взглядом по её поверхности.
               - Ты чего задумался? - спросил я у него, подойдя поближе.
               - Хорошая речка, - протянул он после небольшой паузы.
               - Речка, как речка, - говорю, - даже рыба, наверняка, есть, окушки с тёмными полосатыми боками… А ты чего? По рыбалке заскучал…?
               - Хорошая речка, - думая про что-то своё, опять начал Валька, - я бы в неё забрался со своим прибором. Представляешь, сколько всего там может быть?
               - Наверно, очень много всего интересного. Правда, сейчас немного не сезон для купания, и почему ты уверен, что до тебя в неё никто не нырял? Пойдём лучше копать!
               - Да здесь все места по десять раз копаны-перекопаны! А вот в речку я бы залез…
               - Брось ты это, холодновато будет нырять.
               С большим сожалением Валька отрывает свой взгляд от речки, и мы не спеша отходим от её берега. От опушки леса в лагерь идёт вереница мальчишек, и каждый несёт по два семидесяти - шестимиллиметровых выстрела от наших пушек. Кто-то несёт их бережно, обхватив обеими руками, кто-то, положив на плечи, придерживает за покрытый пупырчатой ржавчиной снаряд, а кто-то просто несёт их подмышками, поддерживая только согнутыми в локтях руками. При этом, они все галдят, перебивая друг друга и, словно грачи, широко и важно вышагивают по полю, на ходу поправляя вываливающиеся из рук тяжёлые предметы.
               - Буквари, - пренебрежительно бросает им в след Игорёха.
               - А кто это такие? – интересуюсь.
               - Это самые начинающие и бестолковые…
               - Значит, я тоже – букварь, по-вашему?
               - Нет, ты уже не букварь, ты уже подрос немного.
               - Спасибо за повышение, а то я уже хотел было к ним в компанию попроситься, вон они сколько всего нарыли…!
               - Ты же знаешь, я боезапас не копаю…
               - Знаю…, только я, ведь, не в обиду это сказал. Сколько ходим, роем, и всё ничего. Валька в воду готов броситься, один Ильюха копает, как заведённый… Ты сам-то как?
               - Никак…
               - Вот видишь, а всю зиму, наверно, сны снились про янтарную комнату? В руках зудело…
               - А про комнату, - это не мне снится… ладно, чего болтать-то впустую… ты чего там, у речки, нарыл?
               - Игорёк, я же начинающий, чего могу после вас там нарыть? Две гильзы латунные, сантиметров двадцать в диаметре, тяжёленные, и всё, остальные – штук пятнадцать, все стальные. Ржавые,… правда некоторые с порохом стоят, сырой напрочь, но с третьей попытки загорается. Чего-то устал я этот ржавый хлам из земли выворачивать, когда же будет что-нибудь интересное?
               - Для того, чтобы найти что-нибудь интересное, надо не одну тонну земли перекидать, а ты хочешь сразу воткнуть лопату и найти.
               - Так я же не против тонны земли! Согласен даже на три, но только, вот, в каком месте надо это всё перекидать?
               - Ха! Этого никто не знает. Может здесь, - при этом Игорь показал на место вокруг себя, - может, там, где-нибудь за речкой…
               - А, может и вообще, совершенно в другом месте, там, где нас нет…
               - Ладно, Юрка, ты копать-то будешь?
               - А ты место знаешь?
               - Можно здесь, - Игорёха опять показал себе под ноги, - здесь всё «гудит».
               Поскольку мне уже порядком надоело перебегать от одного места к другому, я решил помочь товарищу раскопать неглубокую низинку. В её чертах угадывалась округлость давно засыпанной большой воронки. Срезав небольшой прямоугольник дёрна, я отбросил его в сторону и начал медленно углубляться, выкидывая из ямы песчаный грунт. Скоро стало неудобно вытаскивать наружу лопату, стоя на коленках на краю раскопа. Игорёха, тем временем, уже стоял по пояс в раскопе, выдирая из-под своих ног остатки полусгнивших металлических ящиков и огромную медную кастрюлю. Обернувшись в мою сторону, он коротко бросил, показав рукой влево-вправо:
               - Расширяйся, здесь что-то, похожее на помойку, всякий хлам сброшен. Возможно, была воронка, которую завалили со временем.
               - И чего мы в ней можем найти?
               - Всё, что угодно, от банок – склянок, до оружия и прочей всячины… в прошлом году «летёху» нашего нашли в немецкой помойке. Под кучей банок консервных лежал… безымянный.
               - А как определили-то, что он лейтенант?
               - По «кубарям» в петлицах. При нём несколько медяков было и пистолет в кобуре, в складской смазке.
               - Значит, раскапывали обыкновенную помойку, а нашли лейтенанта?
               - Ну да, воронка была, а он лежал на самом её дне.
               - И пистолет в смазке? Вот судьба, может, он так ни разу и не выстрелил на этой войне, а погиб, и никто теперь не узнает, кем он был тогда, этот безымянный лейтенант…
               Немного помолчали, отдыхая, потом снова принялись монотонно разгребать и откидывать мокрый песок. Навстречу моей лопате из земли выскакивали всякие военные пакости, большей своей частью, не опасные. Это были ребристые рубашки противопехотных мин и небольшие гильзы разных размеров от крупного стрелкового калибра. Битые тарелки осколками высыпались на лопату, говоря о том, что счастье должно быть совсем близко. Несколько целых чугунных колец от верха кухонной плиты казались потерянными совершенно случайно посреди леса. Вспыхнувший ярко-красным шнурком, кусок полевого провода привёл к отражателю от автомобильной фары. Зелень бутылочного стекла напоминала о том времени, когда напитки, вырываясь из-под сорванных пробок, скрашивали жизнь здешних окопных обитателей. В надписях, отлитых на донышках, читается вся Европа. Вино, пиво, и даже шампанское, везли сюда со всех её уголков…
               Всё глубже и глубже зарываемся мы в землю. Ещё немного, и скроемся с головой в раскопе, из которого уже достали треснувший автомобильный аккумулятор и, совсем дико выглядевшую, электрическую плитку с целой спиралью, шнуром и вилкой на его конце.
               Теперь лопата товарища, стоявшего много глубже меня в яме, упёрлась в большой деревянный щит с металлической петлёй и скобой – рукояткой. По всей вероятности, это была деревянная дверь, лежавшая на самом дне. Она что-то собой прикрывала, но из-за краёв, засыпанных землёй, этого не было видно. Игорёха легонько постучал лопатой по крепким доскам щита, на котором стоял. Они отозвались глухой пустотой.
               - Ну, что, будем раскапывать? – посмотрев на товарища, задаю ему вопрос.
               - Она может быть очень большая, - оглядывая предполагаемые габариты двери, тяжело выдыхает Игорь.
               - Неужели, мы оставим всё так? Столько уже выкопали, вон, какую ямищу!
               - Разве, это яма? Так себе… вот когда «лисьи норы» раскапывают, вот там - настоящие ямы. Под шесть метров глубиной!
               - И как их раскапывают?
               - Втроём, в три яруса. Перебрасывают землю с самого низа наверх…
               - Да, глубоко немцы здесь закапывались… ну, за три года можно было и глубже зарыться, когда жить очень хочется. И не боялись, что засыпать могло заживо…
               - Откапывались, наверно, «сапёркой» потихонечку. Ладно, я пойду, посмотрю, как там дела у ребят.
               Не успел я выкинуть и пяток лопат земли, как Игорёха вернулся назад и, зависнув надо мной сверху, срывающимся от волнения голосом, громко сказал:
               - Ильюха с Валей там миномёт нашли! Пойдём, посмотрим!

               Богата ленинградская земля на трофеи и трофейщиков, их выносящих. Сколько лет минуло с той поры, а всё ещё есть, что найти, если задаться этой целью. За шестьдесят с лишним лет изменился лишь только способ поиска. От простого собирательства с конца шестидесятых, до глубинного поиска с зарыванием в землю на два метра и более, - в конце девяностых. Изменились люди и артефакты, ими собираемые.
               Теперь мальчишка, со щенячьим восторгом выдёргивая из земли трухлявый немецкий шлем, восторженно восклицает при виде сохранившейся декали из двух молний. Он готов захлебнуться от радости, и вряд ли поймёт далёкого предка, который крушил головы, одетые в эти шлемы, невзирая на декали. Плевать ему было на гордых птиц, принёсших сюда в когтях кресты поганые, и лет ему тогда едва ли двадцать было. Тогда неграмотный, он понимал много больше любого образованного теперешнего современника. Век солдата скоротечен на войне, лежит он теперь, где-нибудь неподалёку, запутавшись распластанными костями в корнях пожухлых трав. Не найдут его вовеки, поскольку ничего металлического при нём нет, и ни один прибор не пискнет, проходя мимо.
               Никому не нужны голые солдатские косточки, разбросанные по лесам и полям. Пусть лежат, куда упали, где присыпало их землёй, прикрыло травой и листьями,… быть может, дойдёт и до них отряд поисковый. Уж больно много их порассыпано здесь,… другое дело, оккупанты. Найдут такого боевого, при наградах и в амуниции, так разговоров про него надолго будет. Как же, событие! Такие легенды годами будоражат умы больных до «птиц» и готических закорючек. Любая ржавая железка с набитым клеймом рейха в разы набирает вес, занимая своё почётное место в коллекции, и не где-нибудь, а на самом видном месте – в серванте. Раньше там у родителей стояла посуда, а теперь, вместо престижного когда-то хрусталя, лежат и любуются, довольные своими отражениями в зеркале, значки со свастикой и ржавые снарядные головы.
               Владельцы таких коллекций серыми тенями ходят по лесу, бормоча себе под нос какое-то таинственное заклинание. Если прислушаться, то можно будет разобрать, что бормочут они про какие-то «митунцы»…
               По всей видимости, вот такими «тенями» и накрыло всё то, что было аккуратно разложено мною на краю раскопа. Вернувшись после осмотра и непродолжительной фотосессии к своей яме, я ничего не обнаружил. Поискав глазами среди кучи вывороченного песка, я смог только беспомощно бросить на дно ямы:
               - А где…?
               - Что? – донеслось снизу голосом Игоря.
               - Гильзочки, рубашка от мины…? Ничего нету…
               - А я тебя предупреждал, чтобы ты убирал сразу, чего нароешь…
               - Ну, сказал тоже! Железка ржавая, тоже мне, находка! Кому она только нужна такая?
               - Значит, кому-то оказалась нужна, если забрали. Надо было убирать.
               - Куда, в карман, что ли? Далась она мне сто лет, я бы сам её отдал, если бы попросили. Зачем было тырить…?
               - Ладно, дверь будем откапывать?
               - Конечно, просто так, сама же она не откроется…

18

               В каждый год на девятое мая выпадает чудесная погода. Независимо от того, ранняя весна в году или запоздалая, всё равно, на праздник дня Победы всегда светит солнце и нет ни малейшего намёка на дождик. Первого числа даже может идти снег крупными хлопьями, и он на несколько часов покроет оголившуюся землю белым пуховым одеялом. Полежит на поле, покрасуется, прилепившись к неподвижным веткам кустов и деревьев. Засветится своей сахарной выбеленностью, на фоне ещё неодетого леса загрустит и, обмякнув, заплачет, падая крупными каплями с веток. Пробежится слезой по коре деревьев и сорвётся в землю, упадёт навстречу выбивающимся молодым росткам новой травы.
               В этот раз всё обошлось без снега, но погода, которая с раннего утра была так приветлива и щедро заливала солнечным светом все окрестности, под вечер испортилась совсем и начала моросить мелким и противным серым дождиком. Бойцы отряда, закончив раскопки, потянулись в лагерь, где уже подхватились несколько костров. Над полем далеко разнёсся звук выставляемой на стол металлической посуды. Одиноко блямкнула дном кружка, весело звякнули бутылки, рассыпались хором ложки. Снизу, от овражка, раздался возбуждённый галдёж молодого поколения. Как одиночный выстрел, хрустнула, ломаясь, сухая ветка.
               «Ну, что же… пороховой дым, прижимаясь к земле, меня не обманул, - нахмурившееся небо всё-таки прыснуло дождиком. Ладно, успели славно покопать, так размялся, что всё тело гудит, а выкопал-то, всего ничего, - пару-тройку ямок. Удивительно, как солдаты такими вот маленькими лопатками так быстро себе окопы в целине отрывали…? Можно же совсем без рук остаться…»
               Я стоял у открытого багажника Валькиной машины и неторопливо укладывал в него свои нехитрые пожитки. Возле небольшого костерка, особнячком расположившегося неподалёку от основного лагеря, на брёвнышке, тесно прижимаясь друг к дружке, сидели три девчонки. Они тихо беседовали между собой, изредка постреливая глазами по сторонам. Хихикая о чём-то своём, они длинными палочками ковыряли в кострище, периодически подкидывая в огонь новые полешки. Разрезая серую влагу, навстречу мне двинулся Игорёха в своём неизменном, зелёного цвета, комбинезоне. Его лицо светилось улыбкой, а в вытянутой руке дымилась кружка ароматного чая!
               «Ох, уж этот Игорёха! Доведёт, ведь, до правильной жизни. Не успел я подумать о том, как бы покурить спокойно, а он - тут как тут, чай протягивает! Нет, точно брошу курить! В целом лесу места не найти, чтобы спокойно можно было предаться пороку с наслаждением»!
               - Попей чаю, а то, наверно, уже хотел папиросу курить, - говорит товарищ, прицокнув языком.
               «Наверно, он читает мои мысли… прямо «экстрасекс» какой-то, этот Игорь…»
               - Ну, что ты, Игорёк, и в мыслях не было, а чаёк-то, кстати…!
               Пока мы по очереди прихлёбывали из кружки настоявшийся в термосе чай, девчонки вытянули шеи в направлении овражка, где «карандаши» устроили какую-то возню в кустах. Съедаемые любопытством, они неторопливо переместились в низинку, где навстречу им из кустов выскочили мальчишки и стали кричать на девчонок, чтобы они быстро убегали наверх. Но, то ли девчонки были постарше и решили, что такая мелюзга им не указ, то ли была другая причина, но они упрямо тянули свои головы в таинственные кусты, где что-то уже издавало тихое шипение. Мальчишки наперебой закричали срывающимися голосами, но этим остановили только двоих, третья успела сделать ещё пару шагов, когда её уже схватили за руку и насильно оттащили от шипящего куста. Отбежав шагов на пятнадцать, вся ватага напряжённо притихла, и вскоре в кустах раздался звонкий щелчок пистона. «А, фигня! Фигня…»! – зашевелились и загалдели они снова, с опаской поглядывая в сторону своего лагеря.
               - Вот негодяйские дети, уже подрывают чего-то! – говорю Игорёхе, вспоминая при этом, в какой стороне они снаряды сложили.
               - Буквари, - спокойно отвечает Игорь…
               Вскоре к нашему костру уставшей походкой подошли основные бойцы отряда. Они уже поужинали, и кто-то высыпал в огонь пригоршню пистолетных патронов. Маленькие, но очень злые, немного погодя они начали хлопать, выбрасывая из костра угольки и искры в разные стороны…
               Появился Валька и спросил у меня, готов ли я к дороге. Я ответил, что собрался и, вообще, «как пионэр»!
               - Тогда поехали, а то уже время.
               Усаживаясь в машину, я заметил, что Игорёха тоже начинает собирать и укладывать свои вещи.
               - Ты чего? – спрашиваю его недоумённо, - домой? Говорил, ведь, что дня на три… Ты, что, устал?
               - А чего тут теперь делать, - глядя на стреляющий костёр, грустно говорит Игорь.
               - Ну, ладно, тогда догоняй потихонечку, мы уже поехали…
               В городе у меня перед глазами, как поплавок после рыбалки, ещё долго стояли выкрашенные красной краской немецкие миномётные мины с блестящими носами. В ногах была приятная слабость, и даже немного покачивало от усталости. Дверь, которую мы с Игорёхой откапывали около часа, ничем не порадовала. За ней совсем не было никакого подземного хода…

               Всё лето затягивала в себя без остатка работа, да и развернувшееся строительство дачи никак не хотело отпускать на редкие выходные от себя. Каждая свободная минута была положена на алтарь построения хороших отношений со спутницей жизни, но она, всё-таки, успела нажаловаться моей матери. Мать, как и полагается, устроила мне допрос с пристрастием, на котором попыталась выяснить, - за каким, мне, сорокалетнему мужику, приспичило таскаться в лес? Она, конечно, понимала, что не за порохом для ракет, да и на прочую военную дребедень меня никогда не тянуло. Что же тогда, так внезапно, могло заинтересовать меня?
               Действительно, а ради чего, спрашивается, я потащился не на рыбалку, как все нормальные мужики, а в лес непролазный? Почему я не строю спокойно дом, который обязан построить, как мужчина, а готов всё забросить, и лазать одурманенным болиголовом по окрестным болотам, в поисках того, сам не знаю чего? Какая шпилька воткнулась мне сзади и теперь не даёт покоя? Может быть, это кризис среднего возраста пошёл в атаку, и я в ужасе заметался перед неотвратимым? Так и не мечусь я вовсе, просто знаю, что мне обязательно надо туда съездить и найти нечто важное, своё…
               - Сынок, ведь это опасно, можно не только глаз и пальцев, но и жизни лишиться! – причитает матушка.
               - Маманя, я ничего такого не ковыряю, - слабо пытаюсь успокоить мать, понимая все её опасения, - там есть сапёры МЧС, которые занимаются взрывами, наше дело - только поиск.
               - Всё равно, страшно и опасно…, - в глазах матери видна явная тревога, и это понятно, - теперь у неё я остался один.
               - А в городе разве не опасно? За хлебом в магазин, и то - через дорогу идти, а там во много раз страшнее, чем в лесу на старом минном поле.
               - Ой, сынок, всё равно, я за тебя переживаю, будь ты хоть в лесу, хоть на дороге…
               - Я стараюсь быть осторожным и там и там, а дураков везде хватает.
               Действительно, невозможно расстелить соломы на протяжении всего жизненного пути, да и где её взять столько? Даже если найти, то - что это за жизнь такая получится, когда привычка всего бояться загонит меня за створки? Нет, мы волков не боимся! И не потому, что их почти всех перебили давно, и в лесах, загаженных огромными помойками, теперь шастают только стаи одичавших собак и им подобные бродяги. С детства бесстрашные и страшно любопытные, тянемся мы в лесные чащи и на просторы полей, за одним единственным ответом: «Ради чего? Зачем из уютных квартир мы забираемся в такие дрищи, где не видно ничего, кроме следов пребывания дикого зверья и событий далёкой поры? Где, обливаясь потом в семь ручьёв и заедаемые комариными полчищами, неделями пропадаем в этом нескончаемом поиске.
               - Ради чего?
               У каждого свой ответ на этот вопрос».

               Игорёха тоже сбежал из города, и целыми днями сидит с удочкой на Неве. Звонит по телефону, и каждый раз расстраивается, слыша мои отказы посетить его. Так всё лето и просидел, таская уклейку и плотвичек, которых, просолив, нанизывал на толстую жилку и вялил на солнышке. К концу сезона у него получился приличный мешочек. Появившись осенью в городе, он угостил меня при встрече своими заготовками. Покусывая рыбку, Игорёха посетовал на бесплодные поиски в течении всего лета. Мне оставалось лишь только посочувствовать ему:
               - Да, совсем плохо дело, Игорёха, всё лето впустую прошло.
               - Ты не ездишь со мной, вот удача и отвернулась.
               - У меня теперь дача, и огород надо мамке перекапывать. Земля плохая, нетяжёлая, как глина, но, всё равно, мать же её не будет перелопачивать. Ты к своей матушке поедешь картошку копать?
               - Да, обязательно…
               - А как там Ильюха поживает?
               - Нормально поживает. Дрова начал заготавливать. У него сейчас дайверы из Белоруссии остановились. Они с аквалангами в Неву ныряют, там много топляка на дне. Вот они его и привязывают, а потом тросами на берег вытаскивают…

               Прикрепив трос на последнее за сегодня бревно, аквалангист решает погрузиться несколько глубже и немного в сторону, чем обычно. Осенняя вода в реке стала немного прозрачнее, и видимость несколько улучшилась, что позволило ему опуститься на глубину ближе к фарватеру. Борясь с сильным подводным течением, дайвер, зависнув, аккуратно парил над дном, заваленным утонувшими брёвнами и обрывками тросов. Течение потихоньку сносило его на более глубокое место, а картина внизу всё так же оставалась неприглядной. Несколько окуньков, прижавшись к серому дну, шевелят яркими плавниками. Они, спрятавшись за комком тросов, свернувшихся в большие кольца, поджидают добычу помельче. Дальше уже совсем темно, и в этой темноте уже трудно что-нибудь разобрать. Аквалангист уж было собрался поменять положение тела и повернуть обратно к берегу, когда внезапно из темноты на него выплыла огромная, покрытая водорослями, чёрная громадина.
               Беспокойство товарищей на берегу было недолгим. Вскоре на поверхности воды показался ныряльщик. Все его движения указывали на то, что с ним там, на глубине, что-то произошло. Каково же было удивление всех присутствующих, когда они услышали его первые слова. Освободившись от всех приспособлений, закрывавших его рот и лицо, ныряльщик, срывающимся от волнения голосом, сказал:
               - Ребята, там танк на дне стоит!
               - Что?! Танк? А какой? – тут же посыпались вопросы.
               - Похож на КВ-1. Стоит ровно на гусеницах, люки на башне закрыты, ящики на броне…

               Игорёха, вскоре позвонивший по телефону, сообщил ошеломляющую новость:
               - Юрка, танк в Неве нашли! Смотри сегодня, по телевизору Илью будут показывать, в шесть вечера…!
               После всего увиденного, звоню ему и спрашиваю, в каком месте Невы танк-то нашли? Оказывается, недалеко от дома Ильи, где всё лето таскал уклейку Игорёха.
               - Так, ты, чего? Всё лето, можно сказать, сидел в лодке над танком, а сам в лес на поиски бегал?
               - Да нет, Юрка, я немного в другом месте рыбачил, танк ниже нашли.
               - Ниже - выше, дальше - ближе, придумываешь только отговорки, поисковик тоже называется, - бегаешь, сам не зная, где, а находка прямо под тобой, - только подсекай!
               Сказал, вроде бы, в шутку, но заметил, что обидел я товарища. Действительно, трудно всё лето лазать по лесной чаще, проверяя слухи всевозможных «свидетелей», на глазах у которых происходили те или иные события, связанные со сбитыми самолётами и застрявшими в болотах танками. Нырять в ямы, полные жижи и, ничего не обнаружив, возвращаться назад, проклиная комаров и «свидетелей», которым бы только огненную воду кушать и рассказывать всяческие небылицы.
               Не хотел я обидеть товарища, а вот как-то вышло…

               Затянуло льдом лужицы во дворах. Удаляющееся солнце ещё ласкает лица и руки прохожих, но с каждым днём всё ниже и ниже клонится к горизонту его путь, усталый за год. Остывает земля, и уже холодные ветра приносят с далёкого полюса его свежесть. Неприкрытая земля перестаёт цепляться за ноги, она только хрустит под ногами крохотными молочными стекляшками льда, да выворачивает ступни ног своей рельефностью, глубоко вдавленной и широко растоптанной тропой, замёрзшей за ночь в камень.
               Солнце настойчиво напоминает о себе, выглядывая из-за чернеющей вдали кромки леса. Похоже, что день обещает быть сегодня хорошим. Ну, что же, надо бы Игорёхе позвонить, а то как-то некрасиво получается - не интересоваться делами товарища, а звонить лишь только тогда, когда возникает в нём какая-нибудь надобность. И, не откладывая звонок на вечер, я, продолжая свой путь, решаю позвонить ему сразу, благо есть доступная мобильная связь, и телефон всегда с собой:
               - Привет, Игорь, как жив здоров?
               - Привет, - отзывается эхом из телефонной трубки, - куда ты запропал?
               - Я…? Да, вроде бы, никуда, всё, как обычно: дом – работа, вечером магазин и диван с телевизором. Никуда не пропадаю, вращаюсь всё на той же орбите… ты сам-то, как? На рыбалку, в лес ездишь?
               - Ну, на рыбалку кто-то обещал свозить в Карелию, да только дальше обещаний у него дело не пошло…
               - Ладно тебе, Игорёк! Можно подумать, что я без тебя на интересную рыбалку мотал…
               - Не знаю, не знаю, может, потихоньку ездишь, а мне ни гу-гу, - голос собеседника выдаёт его хорошее настроение, - будешь потом всем рассказывать, каких там огромных щук ловил! Рук-то хватит размер показать?
               - Что ты, что ты! Какие руки, я же не член союза рыболовов, я намного скромнее, - говорю ему, перепрыгивая через незамёрзший глубокий ручей.
               - Чего ты там пыхтишь? – тут же следует вопрос, - бежишь, что ли куда?
               - Через канаву с водой перепрыгнул, в гараж иду. Так ты в лес-то ездишь, или зачехлил лопату?
               - Да, ездим… сейчас на синявинские с отрядом выезжаем…
               - И как успехи?
               - Я бойца нашего нашёл в прошлые выходные…
               - И что, откопал?
               - Нет, я его уже под вечер обнаружил, поздно было, да и завален он там,… не поймёшь…
               - Может, немец?
               - Не похоже, на нём ремень наш…
               - Когда теперь поедешь?
               - Планируем завтра. Ты как?
               - Поеду, меня, вроде бы, освободили от сельхозповинности, да и ребят не видел давно никого. Забыл запах пороха в лесу … ладно, давай вечерком поконкретнее созвонимся…
               День прошёл как обычно, и ничем особо не выделился из монотонной череды вялотекущих дней среди осеннего времени. До самого позднего вечера у меня из головы никак не могло выйти сообщение о том, что Игорёха нашёл бойца. Естественно, я немного волновался, поскольку не сомневался, что впервые мне по-настоящему предстоит заниматься военной археологией. В том, что это будет именно завтра, я и не сомневался ни капельки, ведь с Игорем были пройдены многие километры по лесу. Перевёрнуто много земли, из которой чего только мы не доставали, но вот такое у меня предстояло впервые.
               Подкатило чувство смутной тревоги, ожидания чего-то такого, что могло переменить ход событий и расстроить завтрашнюю поездку. Укладываясь спать, я ожидал почувствовать подземный толчок, который раскачает город и раскидает дома в разные стороны. Неслышно было и шума огромной волны, заполняющей собой все улицы. Не бился, стараясь выдавить внутрь окно, ураган сумасшедшей силы. На улице было тихо, в столь поздний час редкие машины заглядывали в наш тупичок, лишь только в комнате маленький будильник громко шёл на спинке дивана, отсчитывая время своей точной секундной стрелкой.
               - Тик-так, - говорил сверху строгий крепыш, напоминая взведённой кнопкой, что надо спать: тик-так, пора спать!
               «А, может быть, я завтра заболею и никуда не поеду? Машина, может, сломается или Игорёха откажется ехать. Хотя, последнее - совсем уже из области фантастики, скорее, небо упадёт на землю, как говорили когда-то…»
               - Тик-так, тебе рано вставать, тик-так…
               Ох, с каким удовольствием я давил кнопку на будильнике! Жал так, будто бы хотел раздавить этот маленький, громко верещащий пластмассовый ящичек. Мало того, что он мне полночи не давал уснуть, так ещё пищит противно в такую рань!
               Нет, вообще-то, я всегда быстро просыпаюсь, вот и сейчас глаза уже открыты и я почти готов подняться, просто спросонья никак было не нащупать в темноте этот будильник. Чуть было не смахнул его на пол, пока искал.
               «Умываться, чай, перекуску с собой… не забыть бы чего-нибудь дома. Интересно, где второй тапок? И кто такой мерзкий звук вставил в такую милую с виду коробочку…?»
               Машина встретила меня сонная, но почувствовав ключ в замке зажигания, бодро крутанула стартёром и заворковала под капотом двигателем. Ничего не случилось, и я, взяв телефонную трубку, набираю Игорёху:
               - Ты готов?
               - Да.
               - Тогда выходи, я выезжаю.
               - Хорошо.
               «Странно, но пока, действительно, ничего не случилось, надо бы поаккуратнее за рулём, в дороге всякое может быть. А день опять обещает быть хорошим».

               Раздетый до черноты лес встретил нас прозрачным и немного колючим воздухом. Ещё раньше, проезжая широким синявинским полем, лес виднелся вдали тонкой серой полоской с зазубренным неровными макушками верхом, растворяющейся в глубокой синеве неба. Теперь вокруг нас стояла только серая стена с разбросанными по ней редкими зелёными пятнами елей и сосен. Поднимавшееся из-за спины солнце раскатилось по опавшей листве вглубь этого серого царства и золотым ковром подожгло сброшенные одежды. Пробиваясь дальше, лучи света резали плотную лесную массу, поджигали тонкие полоски инея, вспыхивающего разноцветьем радуг и быстро оседающего слезами тёмной влаги. Кувыркаясь вниз, неслась с пригорка солнечная россыпь по упавшему золоту, отражаясь от матовых зеркал луж, светила под ветви деревьев. И лес замер, наслаждаясь своей наготой перед чистым небом, так и стоял, не дрогнув и единой веточкой.
               Подгоняемые утренней прохладой, мы быстро переодевались, расправляя одёжку, старательно попадая ногами в не очень-то хотевшие нас принимать штанины. Обиженный холод нехотя покидал верх комбинезона, на прощание погладив меня между лопаток. Обязательный глоток чая перед тем, как взять в руки инструмент. Это уже стало традицией, и знаменитый термос, с почерневшей от заварки пробкой, замелькал своим красным боком.
               Замечательный горячий чай, вприкуску с прозрачным лесным воздухом! Аромат трав, прихлёбываемый из чашки, простор и свежесть в придачу. Можно постоять короткую секунду, и, закрыв глаза, медленно и глубоко втягивать в себя невидимую жизнь, которая с каждым толчком сердца разлетится по всему телу, снова и снова.
               Улетевшие в зенит мысли оборвались от раздавшегося неподалёку выстрела:
               - Бабах! – дремавшее до этого эхо тут же вскинуло голову и, моментально забыв про сон, отозвалось, - Ах, ах, ах…
               Вскинулись и мы, дружно посмотрев в сторону, откуда бахнуло.
               - Охотники, что ли? – спрашиваю у товарища.
               - Может быть, - отвечает Игорь.
               - Не попасть бы под раздачу, - переживая больше за друга, чем за себя, беспокоюсь я, ведь на мне штаны и куртка ярко-синего цвета, в отличие от вечнозелёного одеяния товарища.
               - Да ну, ты что, - спокойно отвечает он, - это маловероятно.
               - Это раньше было мало и совсем невероятно, а теперь, сам говоришь, народу полно всякого в лесу шатается.
               - По людям-то они стрелять не будут…
               - Специально не будут, а вот навешают на кусты пустых банок, и давай «охотиться»! Тебя, такого зелёного, за кустами и не видно будет. А сколько сейчас в камуфляже по лесу ходит?
               - А мы не пойдём туда, где стреляют, мы обойдём.
               - Ладно, пора идти, где все-то?
               - Там, - показал рукой под гору Игорёха, и, как раз в этот момент с той стороны грохнуло ещё раз: «Бабах»!
               - Ну, идём? - закрывая машину и убирая ключи, спросил я товарища.
               Игорь кивнул утвердительно и, взяв на плечо лопаты со щупами, мы двинулись навстречу раздававшимся выстрелам. То, что мы немного запоздали, заставляло прибавить шагу, и мы, ломая седую траву на обочине дороги, быстро обходили глубокие лужи, с хрустом ломая подошвами армейских ботинок разбросанный вокруг них тонкий лёд.
               Навстречу нам всё бахало и бахало, не жалея патронов. Интервалы были совершенно разные, и понять такой темп стрельбы я толком не мог. Одно лишь было очевидно, - утреннюю тишину кололо выстрелами не иначе, как охотничье ружьё, не меньше, чем двенадцатого калибра. Вскоре из-за кустов показались первые ребята с лопатами и фирменным прибором -глубинником. Игорь издали поздоровался кивком головы с ними. Поскольку, я первый раз видел этих, одинаково одетых в камуфляжную форму людей, то тут же спросил у товарища:
               - Кто это?
               - Это ОМОНовцы, - почему-то улыбаясь, ответил он. Вероятно, были события, вспоминать которые ему было приятно, а может быть, мне это всё просто показалось, потому что Игорь немного обернулся назад, и в этот момент его лицо засияло, попав в солнечный луч.
               - Бабах! – грохнуло совсем рядом, и уже звук с каким-то шипением вырывался откуда-то снизу из-под горы, а сверху немного погодя обрушивался громким эхом, - Бах, ах, ах…! Казалось, что эхо старалось быть громче самого выстрела, но это только казалось, и вот опять, закладывая уши, он стеганул по тишине:
               - Бабах, шшшшш… ах, ах, ах!
               По обеим сторонам от дороги копались в ямах различной глубины знакомые бойцы отряда. На растущих отвалах, красуясь рыхлой ржавчиной, уже появились первые напоминания о том, что здесь когда-то была война. Проходя мимо одной из ям, я на её дне заметил здоровенную снарядную болванку, величина которой вырвала из меня возглас удивления:
               - Ох, ничего себе, подарочек! От такого яма, наверно, метров десять должна быть!
               - Нет, - говорит парень, ковыряющийся в соседнем «окопчике», - это же просто «бетонобой».
               - Всё равно, страшный, из его пушки человека запросто на луну можно послать, откуда он только сюда прилетел…
               - С фортов, наверно, - спокойно отвечает паренёк, продолжая ковырять лопатой землю.
               Под склоном горы, метрах в двадцати от дороги, расположилась небольшая группа людей, к которой мы с Игорёхой и направились. Оттуда опять грохнул выстрел, и сразу вслед за ним раздались возбуждённые голоса, что-то наперебой советовавшие стрелку. Подойдя, мы стали здороваться с «седой гвардией» отряда, а стрелок, заметив моё любопытство, проворно спрятал за себя что-то, зажатое в левой руке. Подняв вопросительный взгляд на товарищей, и получив успокоительный ответ, он поздоровался со мной и осторожно достал спрятанную руку, в которой держал поеденный ржавчиной пистолет ТТ. Имея изъян в патроннике, это тульское изделие «закусывало» стреляную гильзу и никак не хотело её выбрасывать, утыкаясь следующим патроном. Мужики после каждого выстрела громко давали советы, но в итоге все согласились с тем, что невидимый глазом дефект требует замены ствола в данной системе, поскольку ремонт патронника бутылочной формы - дело фантастически сложное и практически невыполнимое.
               Чтобы не смущать своим присутствием, я поднимаюсь наверх, где видел Ильюху, который в этот раз был в лесу с двумя своими детьми. Пока он рассказывал мне про свои находки и планы дальнейших походов, подошел Игорёха и, поздоровавшись, немного послушал «красного словца». Обратив внимание на наши чистые костюмы и лопаты, Илья спросил:
               - А вы чего не копаете?
               - Так мы только приехали, сейчас начнём, - отвечаю ему, глядя на Игорёху, - правда?
               - Давайте, а то всё ржавеет, - голова Ильюхи скрывается в глубокой яме и скоро оттуда начинает лететь только рыжий песок.
               Действительно, чего мы тут стоим и ничего не делаем? У меня на ремешке покачивается очередной, только что сделанный прибор «для поиска металлов и кладов», который пора бы уже и испытать.
               - Ну, чего, Игорёха…?
               - Слушай, Юрка, - товарищ мнётся, подбирая нужные слова, и как-то осторожно просит, - ты мне поможешь, с тем… ну, с бойцом?
               - Конечно, помогу, где он, давай, показывай!
               - Он не здесь, он там, в другом месте…
               - Так, а чего мы тогда сюда припёрлись?! Поехали бы сразу туда, я тебя не понимаю, Игорь!
               - Нет, ехать никуда не надо. Просто, пойдём пешком, здесь, в принципе, недалеко по дороге. Можно краем леса пройти, прибор опробовать.
               Мы вышли на дорогу и отправились обратно туда, откуда только что пришли. Навстречу нам по дороге бежал радостный отрядный «карандаш». Двумя руками он держал ржавый немецкий шлем, и громко кричал кому-то за нашими спинами:
               - Ребята, смотрите, какую вещь я нашёл!

               Пока мы шли до машины, за спиной ещё пару раз грохнуло и затихло. Видимо, закончился боезапас, или стрелку просто надоело выбивать после каждого выстрела гильзы шомполом. «И не страшно им стрелять из такого гнилья? Там же патрон мощнейший, запросто затвор ополовинит и реально в голову можно получить задней частью. Когда прицеливаешься, она, как раз, в твой собственный глаз смотрит. Горячие головы эти отчаянные дядьки, но у каждого поколения свои игрушки, и эти уж точно в войнушку играли не деревянными автоматами»!
               Снизу вдоль дороги, ныряя в кусты, идёт длинная траншея, полузасыпанная, но всё ещё хорошо заметная. За ней сразу начинает падать вниз склон высоты, на который местами трудно подняться с полной корзинкой грибов. Наверху склона видны вывороченные из земли гофрированные своды траншейных перекрытий, они всё ещё помнят дни своей славы, и потемневший цинк на их рёбрах отливает свинцовым цветом. Ох, и бодры эти ветераны! Только кое-где и чуть-чуть по краю у некоторых видна рыжая коррозия, а так, - хоть сейчас в дело пускай! Удивительно, почему до сих пор не утащили их вездесущие дачники, ведь это и сейчас, спустя столько лет, прекрасный строительный материал. Да, крепко здесь немцы сидели.
               - Юрка, пройдись с прибором по траншее-то, попробуй её!
               - А далеко нам ещё идти до места?
               - Да почти столько же, мы где-то половину прошли.
               - Давай, пройдёмся потихонечку…
               Спрыгнув на дно оплывшей траншеи, я стою в ней едва по пояс, хотя раньше она, наверняка, укрыла бы меня в полный рост. Включив свой прибор, кручу ручку настройки, пытаясь отбалансировать его. Едва опускаю первую катушку к земле, сразу же следует сильный сигнал.
               - Чего там? - интересуется сверху товарищ.
               - Не знаю, наверно, на «ноль» плохо его выставил. Сейчас поправлю.
               Но все мои попытки поправить настройку ни к чему не приводят. Прибор не успокаивается и показывает, что в траншее что-то есть. Попытки «поймать» чего-нибудь щупом ни к чему не приводят, и мы прекращаем это занятие и выбираемся на отворотку от основной дороги, которая пересекает траншею и уходит в густой подлесок внизу. Прибор заходится в сплошном сигнале, который обрывается на бровке отворотки там, где из-под неё опять выскакивает траншейный ход.
               - Ну, смотри, точно «глючит», зараза, - недовольный итогами своей последней доработки, говорю я Игорю, - зря промучился с ним столько времени. С ним только рельсы в тумане можно искать! Надо было готовый покупать, и не заниматься ерундой в таком деле!
               - Ага, - соглашается товарищ, - только он стоит о-го-го сколько! И потом, купить - не интересно.
               - А что для тебя тогда интересно?
               - Интереснее, когда сам сделаешь.
               - Ладно, хватит подлизываться, пошли на место быстрее, а то время идёт, - говорю я, выключая бесполезный прибор и забрасывая его за спину.
               Опять быстрее замелькало солнце за деревьями, и дорога, сбежав с небольшого пригорочка, нырнула в плотный лес, который, повисев над ней в конце спуска, всё-таки, вдавил её в длинную лужу, покрытую мутным стеклом льда. Придерживаясь руками за стволы деревьев, перебираемся по сухой бровке на выскочившее из лужи полотно грунтовки, вытягивающееся вверх в горку навстречу снова поредевшему лесу. На горе, выделяясь белой кожей, засветились несколько берёзок. Вытянутые, на стройных ногах, кроны сосен зелёными пятнами смотрели на нас сверху. Игорёха, идущий впереди меня, шагнул в сторону белых красавиц и, пройдя несколько шагов, остановился возле следов недавнего раскопа.
               - Всё, пришли, - сказал он, переводя дыхание.
               Немного отдышавшись, окидываю взглядом неровное, всё изрытое место, и задаю вопрос:
               - А чего здесь было?
               - Там блиндаж немецкий, а здесь кусок их траншеи проходил, а он, вон там, в стороне, как бы, под бруствером лежит, - Игорёха вытянул руку в сторону норы, уходящей по направлению к одной из берёз.
               - Давай, командуй, чего и как. Я готов, - говорю, скидывая с себя ремень, на котором всю дорогу болтался прибор, колотивший меня по ноге своей катушкой.
               - Для начала надо расширить раскоп в ту сторону, - рука Игоря показывает мне направление, и я, не мешкая, начинаю снимать дернину, нарезая её лопатой на небольшие квадратные куски. Работа знакомая, не требующая особой осторожности, - поддевай лопатой отрубленные куски и отбрасывай подальше в сторону. Игорёха же пока присел у того места, где он вышел на останки. Это много ниже той поверхности, где я орудую лопатой, вырубая траву и мелкую растительность. Начинают потихоньку гудеть намятые частыми ударами руки, и я заглядываю в низ раскопа к присевшему на корточки товарищу:
               - Игорёха, а чего нам его через твою нору-то не вытащить? Зачем снимать столько грунта? Тут больше тонны будет, и всё лопатой…
               Ответ товарища категоричен и не терпит возражений:
               - Нельзя. Можно медальон потерять или мелочь какую, награду… вдруг, есть у него. Ты посматривай эбонитовый пенальчик такой завинчивающийся, или, бывает, в гильзу записку вставляли. Внимательнее смотри, особенно, когда поближе к нему подберёмся. Да, вот этот комок убери, а то он сейчас съедет ко мне вниз!
               Огород копать, конечно, легче. Пусть даже не так интересно, но, всё же, небольшая глубина и убаюкивающая монотонность. Много садоводств на юге нашей области разбивали на местности, где проходила война, и вдоль линий с участков выносились горы боеприпасов и складывались на обочине. По пятницам, защитного цвета машины, с табличками «разминирование», регулярно появлялись, собирая выкопанный с участков боезапас. Никто тогда не считал количество сданных взрывоопасных предметов, как не считали и людей, которые подрывались на этом «эхе войны». Не та статистика. Меня, как начинающего садовода, минула сия чаша, да и на участок, обильно поливаемый моим потом, не ступала нога захватчика.
               Здесь, на высотах, - другое дело.
               Вот звякнула по лопате тяжёлая железка, и из песка выскочила «летучка» с чёрным пластиковым носом.
               - Игорёш, смотри какой носик у неё симпатичный, - говорю я, держа мину за хвостовик, - не стреляная!
               - Убери её, - лицо товарища перекосила недовольная гримаса, - пока не вышло чего. Убери, - спокойно и твёрдо повторяет он.
               Спорить с опытным товарищем совершенно бесполезно, и миниатюрная копия карикатурной атомной бомбы осторожно переносится в сторону и укладывается на дно выкопанной кем-то ранее ямы. Маленькая и очень неприятная штучка блеснула на прощание своим носом и исчезла под двумя лопатами привалившего её песка. Немного позже туда же опускаю пару немецких гранат, овальной формы, с остатками грязно-зелёной краски на выпуклых боках.
               Потянул лёгкий ветерок. Очнулась, зашумела сверху берёза. Робко подала свой голос, перебирая кончиками тонких ветвей, неслышно ругая меня, неосторожно задевшего лопатой её корни. Никак невозможно мне по-другому. Яма становится всё глубже, и со всех сторон она толкает и давит меня, подло бьёт по лопате, и опрокидывает с неё землю обратно, а тут ещё корни, проволока и труба какая-то торчит!
               - Игорь, тут у меня какой-то водопровод гнутый образовался, идёт в твою сторону, посмотри!
               Несколькими ударами лопаты товарищ пробивает землю под разделяющей нас перемычкой, по которой сверху тянется могучий берёзовый корень. Ухватив за окончание трубы, ему с трудом, но всё же удаётся немного расшевелить её. Труба болтается, но никак не хочет покидать своего многолетнего убежища.
               - Ну, что это? - спрашиваю товарища, который полностью засунул руку в землю и, приникнув головой к стенке раскопа, кончиками пальцев ощупывал наконечник трубы.
               - Это же ПТР! – восклицает он, выныривая наружу. – Жалко, что гнутый только. Ты сможешь, там, под корнями, выкопать его конец, а то мне никак не выдернуть его. Он нам здесь поперёк всего дела стоит.
               Режет лопата тонкие корни, вгрызаясь в рыхлую землю, отскакивает от металла, застрявшего там, гремит редкими камнями, что-то своё кричащими ей, стонет, покачиваясь наверху берёза, но проклятая труба никак не хочет выходить к нам. Уцепилась, крепко застряв под корнями берёзовыми, и не пускает нас дальше. Собравшись с силами, в четыре руки дёргаем на себя чуть согнутую трубу, и сбоку, обрушив земляной ком, прямо на нас выскакивает согнутое рулевое колесо.
               - Вот тебе и ПТР! Получите, ребята, «баранку», - говорит Игорёха.
               - Копай, не отчаивайся! – запыхавшись, отвечаю ему, - там, внизу, грузовик с «янтарной комнатой» застрял. Ещё десять тысяч лопат, и он у нас в кармане!
               Шутки шутками, но вскоре мы натыкаемся на лежащую плашмя прямо над бойцом боковушку моторного отсека, гнутую и жутко ржавую. В довесок ко всему - кусок двери, колёсный обод и гигантскую молнию – знак грузового «Опеля». Откинув лишнюю землю в сторону, оставляем нетронутым только прямоугольник с торчащими из него костями нижних конечностей. Теперь лопаты отложены в сторону. В дело вступают малюсенькие грабельки, которыми Игорёха вокруг, потихонечку, разгребает светлую землю. Через полчаса, старательно очистив всё вокруг, мы увидели лежащего вниз головой человека с подломленными руками. Ничего, кроме чёрного кожаного ремня, на его поясе не было.
               - Смотри, - показывая на потемневший песок вокруг костей, говорит Игорь, - это он собой удобрил…
               Бежал солдатик в атаку за Родину, упал, убитый за неё, и забыла она его сразу, а может быть и ещё раньше. И вот лежит он, отвернувшись от небес, и смотрит в землю пустыми глазницами. Поплакал ли кто о нём тогда иль после…?
               Смотрю на его коричневые кости, окружённые потемневшим песком, на позу, какую-то заломленную, и потихоньку подкатывает что-то снизу… Странный я человек, вырвался из тесноты квартирной, - дышать свободно на природе, и вдруг задыхаюсь на просторе, - чего мне не хватает? Может, моря бирюзового, в лесу, раздетом догола, как солдатик этот?
               - Куда его?
               - Я пакет взял полиэтиленовый, - тихо говорит Игорь, - давай, не торопясь…
               Собираем косточки, разминая в пальцах каждый комочек земли. Ничего нет там, где были его карманы, ни монетки, ни значка. Под ним, на его груди, была лишь пачка винтовочных патронов, рассыпавшаяся в прах, и ничего более.
               Обычный полиэтиленовый пакет с ручками, точно такой, с каким все теперь ходят в магазин, полностью вместил в себя всё, что осталось от человека. Положенный сверху череп, глядел куда-то сквозь меня, и улыбался своей полнозубой улыбкой.
               - Ну, чего стоишь? Бери его и пошли, - говорит Игорь, собирая вместе позвякивающие друг о друга лопаты и щупы, - может, ещё успеем пару ям зашурфить.
               Подхватываю с земли прибор и, закинув его за спину, наклоняюсь над пакетом. Украдкой, чтобы не видел товарищ, я быстро перекрестился и, не надеясь на прочность ручек, взял пакет в охапку и прижал его к своей груди. Повернувшись, посмотрел в сторону Игорёхи, - не заметил ли он чего? Но он шёл к дороге, не поворачиваясь, и, лишь выйдя на неё, вот только что обернулся.
               - Пойдём, солдатик, к твоим ребятам, они здесь недалеко лежат…

Идёт солдатик моими ногами с той войны…

26 февраля – 16 апреля 2012г

Регистрационный номер №0190549

от 13 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0190549 выдан для произведения:

Идёт солдатик моими ногами с той войны…

26 февраля – 16 апреля 2012г

Звонок

Русская печь.

Рейтинг: 0 368 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!