Пост

11 марта 2014 - Виктор Кочетков
article199816.jpg
Стояли лютые крещенские морозы, термометры зашкаливали за минус тридцать. Город–остров Кронштадт, главная морская база Балтийского флота, таял в густом морозном мареве. Корабли стояли оледеневшими призраками и лишь юркие ледоколы разламывали массив льда, очищая фарватер. Финский залив замерзал, Нева вливала в него много пресной воды, и зима приносила проблемы флоту. На горизонте неясной тенью, словно мираж, лежал, протыкая шпилями тревожное январское небо, Ленинград.
Шел второй год перестройки, страна разоружалась, народ постепенно дичал от постоянного отсутствия необходимых продуктов, но его регулярно поддерживали ускорением и кормили гласностью.
Матрос первого года службы – Алексей Маркс, нес караульную службу, охраняя минно–торпедный склад. Весь Кронштадт был буквально набит военными арсеналами, в каждом учебном отряде и воинском подразделении хранились горы боеприпасов.
Дежурный по части, капитан второго ранга Пасюта, лично инструктировал караул, проверял знание устава, внимательно осматривал боевое оружие. Пронзительными, въедливыми глазами, вглядывался в лица матросов, ища непорядки в обмундировании. Все было хорошо. В караул заступали только проверенные, надежные бойцы, обязательно комсомольцы. Все они были отличниками боевой и политической подготовки, имели безупречную биографию, и полностью одобряли линию коммунистической партии.
Постояли на колючем ветру, выслушали последние инструкции, и заступили на вахту. Согласно уставу Караульной службы, из-за сильных морозов, стояли по одному часу. Лехе досталась смена с 01 до 02 часов. Пасюта предупреждал всех о возможности диверсионных инцидентов, пугал шпионами, призывал к постоянной бдительности.
Алексей был тертый калач, в карауле уже восемнадцатый раз. Никогда ничего не случалось, да и не помнил никто, чтобы что-то, когда-то произошло здесь, в центре Ленинградской военно-морской базы. Да и кому нужны эти старые, списанные торпеды и глубинные бомбы?
Тревожная темная ночь растворяла в себе блеск далеких, мерцающих в невообразимой дали, загадочных звезд. Сбоку повисло яркое лицо луны, освещая призрачным светом промерзший город. Алексей брел по очищенной от снега короткой дорожке, десять метров туда, десять метров обратно. Прятался в будку, прислоняясь к полосатым столбам. Нес службу.
Одетый в гигантских размеров дубленый тулуп, огромные, белые валенки, завязав шнурки шапки–треуха, выставив автомат и размахивая руками в тройных однопалых рукавицах, пытался согреться, напоминая замерзшего почтальона Печкина.
Хотелось, чтобы скорее кончилась смена, ворваться в натопленное караульное помещение, напиться горячего чая, и грохнуться спать. Леха поправил маленький транзисторный радиоприемник, зажатый между ухом и шапкой, чуть добавил громкость. Передавали «полевую почту Юности». Кто-то пел сладеньким голосом о Вологде, знакомая назойливая мелодия заполняла мозг. Пели про любимую и палисад.
– Гнатюк, что ли? – пронеслось. – Чтоб ему провалиться… - Леха страдал. Но песен больше на радиоволнах не передавали, и он смирился.
Было тихо, легкий морозный ветерок мел поземкой, слегка завывая между забором и складом. Быстрая легкая тень метнулась прочь. Алексей напрягся, насторожился, тревожно сжался. Услышал душераздирающий кошачий крик, и сразу успокоился.
– И мороз им нипочем, – подумал. – Вот же склад, – мысли текли вяло, - ну куда столько оружия наделали, всю землю взорвать собираются, что ли? Хотя говорили, что одного лишь этого склада хватит, чтобы отправить весь остров в преисподнюю. А сколько их здесь? Ну зачем все это? Был бы сейчас дома, зажигал с друзьями. Девчонки знакомые остались. Он тут, а они веселятся, думают о будущем, влюбляются…
- А какое будущее у меня? Служить еще более двух лет, с ума можно сойти за это время, - Леха вспомнил сборный пункт в родном сибирском городе, первые месяцы службы…
Болтался он на этом пункте уже больше месяца. Постоянно убегал домой, гулял с друзьями, никак не мог навеселиться. Но деньги кончались, мать волновалась, он вновь возвращался, узнавал, что его команда уже ушла, получал выговоры от военкома, торчал там пару дней, и опять смывался. Служить не хотелось, но понимал, что деваться некуда. Пытался попасть на два года, писал рапорты, просил отправить его в Афганистан, выполнять интернациональный долг. Ничто не помогало, никуда его не брали. Договорился с офицером из стройбата, сунул ему литр водки. Тот взял, обещал помочь, но не смог.
Все это уже так надоело, что приняв вечером изрядное количество спиртного, мучаясь утром с жестокого похмелья, услышал, как кто-то выкрикивает его фамилию, и пошел на зов. Не заметил, как оказался в самолете.

В части на него сразу обратил внимание старший лейтенант Задирака - замполит роты, нервный молодой офицер, с тонким интеллигентным лицом. Временами по его несильному телу пробегали малозаметные судороги, он кривился, закидывал в рот какие-то пилюли, и был склонен к падучей. Видимо Маркс, привлек его из-за своей редкой фамилии. Когда-то, очень давно, дедушка Арнольд назвал, скорее в шутку, своего сына, Лехиного отца, Карлом. А может далеко в будущее глядел дед. Великого ума был человек. Обрусевший немец, предки которого еще при царях, осваивали Поволжье. Потом Усатый черт сослал всех немцев, кто не погиб, в Сибирь, а там уже они пустили корни, перемешались, и спокойно жили и работали во славу социализма.
Старлей заманил его в свой кабинет, стал пытать о политических взглядах, видимо убеждая себя в чем-то. Леха вспомнил, как на гражданке работал одно время в заводской газете «Гудок пролетариата», собственным корреспондентом, показал просроченное журналистское удостоверение. Сказал, что вел рубрику «Партия и молодежь», писал статьи, и даже сам главный редактор, товарищ Забурдаев, наградил его почетной грамотой и переходящим вымпелом «Лучший журналист месяца».
Задирака обрадовался страшно… Тело забила мелкая судорога, он уважительно смотрел на Алексея. Маркс вспомнил о падучей, немного оробел…
- А откуда фамилия такая? Псевдоним?
- Что Вы! – пришлось рассказать биографию.
Замполит взял его под свое покровительство.
Утром, когда товарищи вместо зарядки прятались в старых забытых гальюнах, и получали наряды вне очереди, Алексей спокойно сидел в теплом кабинете и писал доклады о политической обстановке в стране и мире, шуршал подшивками газет, вел конспекты политзанятий. Мало того, замполит освободил его от всех нарядов и работ, разрешал пить с ним чай и готовить стенгазету.
К тому же, было много работы по оформлению Ленинской комнаты. Дали помощника - матроса Елкина, человека имевшего дикий, неухоженный вид, с дурным запахом изо рта. Он был малоразговорчив, но послушен, только его все время надо было контролировать. С горем пополам оформили комнату, выпустили стенгазету.
Старлей хвалил Маркса, рассказывал о нем замполиту части и особисту.
К Новому году, стараниями этих офицеров, ему было присвоено очередное воинское звание - «старший матрос». Леха гордился – прошло всего два месяца, а он уже какой–никакой командир. Старослужащие и старшины с ним не связывались, частенько просили его помочь при сдаче экзаменов по политподготовке и иногда подкармливали мармеладом. Леха никому не отказывал и очень скоро прослыл мировым парнем.
Командир роты, майор Войтюк, смотрел на него с удивлением, угрожающе шевеля рыжими тараканьими усами. Сам он страшно боялся Задираку, и был вполне вежлив с Марксом, хотя жутко материл всю роту, на чем свет стоит. Леха никогда не слышал таких витиеватых ругательств и на всякий случай старался не попадаться командиру на глаза.

И вот начались караулы. Заступать в них его направил замполит, пообещав, что всего лишь через два месяца Алексей получит очередное звание – «старшину второй статьи», и возможно, будет прикреплен к типографии, где начальником был дядя Володя, добрейшей души человек, боевой товарищ Задираки. Они как-то заходили к нему, тот угощал их конфетами и вафлями, говорил, что ему нужен надежный помощник.
Лехе нравилось доброе отношение старших товарищей и он решил не отказываться. К 23 февраля обещали повышение, а пока он нес службу, охраняя этот треклятый склад.

Три дня назад был в увольнении. Зашел в редакцию газеты «Советский моряк». Редактор - капитан–лейтенант Бенедиктов, встретил приветливо, ему уже звонил Задирака. У того были обширные связи по всему флоту, его все уважали и, как показалось Алексею, немного побаивались. Леха чувствовал поддержку замполита и ощущал себя очень уверенно.
Бенедиктов налил по рюмке дорогого коньяка. С удовольствием неспешно выпили, закусили долькой лимона. Капитан–лейтенант очень понравился Марксу. Он был шатеном среднего роста, плечистый и подтянутый. Огромная нижняя челюсть вызывающе выдавалась вперед, но светлые, какие-то детские глаза, смотрели наивно и непосредственно. Хотелось рассказать ему все, что знаешь, настолько он был внимателен и обходителен.
Поговорили о том, о сем, пошутили… Бенедиктов, тут же выписал новое журналистское удостоверение, поздравил. Сказал, что в штате у него пять человек, все мичманы и молодые офицеры. Был один матрос из Таганрога, но демобилизовался, и информация о настроениях в низах была неполной. Поэтому Алексей появился очень кстати. Предложил писать репортажи на свободные темы, пообещал помочь с увольнениями в город. Леха вышел из редакции окрыленный. Все складывалось…

Решил забежать в госпиталь к Елкину. Купил ему свежую сайку с маком.
Однажды, тот подошел с таинственным видом, показал коробочку с медными опилками, и предложил посыпать ими кусок хлеба и съесть. И обязательно запить горячим, сладким чаем. Объяснил, что таким образом хочет вызвать у себя язву желудка и комиссоваться по здоровью. Лехе предложил это как другу, по секрету. Маркс вежливо отказался. Елкин с недоумением пожал плечами, вытащил из кармана брюк грязный кусок серого мятого хлеба, обильно посыпал его медью и запихнул в рот. Налил кипяток из замполитовского чайника, сыпанул полвазочки сахара…
Опилки громко хрустели на кривых, желтых зубах. Елкин морщился, говорил, что лучше, мол, сейчас пострадать, чем мучиться три года…
Как ни странно, язву он так и не заработал. Зато во время приборки, уколол себе чем–то безымянный палец. Тот начал гноится, опухать. Знающие люди говорили, что это панариций, старшины советовали парить палец в моче. Елкин пытался заниматься самолечением, но ничто не помогало, отек все увеличивался. Он испугался, бросился в санчасть. Оттуда, на "скорой", его сразу увезли в морской госпиталь.

Елкин появился с забинтованной рукой, висевшей на перевязи. В синем больничном халате, он напоминал инопланетянина с разбившегося марсолета. Глаза безумно вращались, он был чем-то подавлен, в лице угадывался страх. Мгновенно проглотил принесенную сайку и с горечью поведал о произошедших с ним неприятностях…
Как только его привезли и прооперировали, его тут же взяла в оборот старшая сестра госпиталя. На двадцать семь лет старше его, могучая, почти двух-метровая, с ногами сорок седьмого размера, с вызывающим какой-то суеверный трепет тяжелым лошадиным лицом, она втолкнула бедолагу в реанимацию, стиснула в сильных объятиях, задышала горячо, зашептала:
- Ну, давай же, морячок, давай…
Елкину показалось, что у него треснула грудная клетка, стало нечем дышать, он вскрикнул от ужаса, обреченно забился в железных тисках теряя сознание… Это ее только раззадорило. Привычным движением стянула с него штаны, плотоядно всхрюкнула, и стала выделывать с ним такое, о чем и подумать-то стыдно.
У Елкина никогда никого не было, девушки пугались, сторонились его, а тут такое… Он весь сжался от безотчетного страха, посерел…
Медсестра все билась с ним, пыталась возбудить, долго, мучительно. Ничего не получалось, и она, уставшая, изнуренная неудачей, с обидой в голосе, заявила, что никогда в жизни не испытывала такого унижения и обязательно это Елкину припомнит.
Потом уже, он узнал, что у нее ревнивец-муж, начальник гарнизонной гауптвахты.
Елкин совсем потерял сон, и все ждал возмездия, боялся… Что делать дальше, он не знал, просил Алексея помочь ему выбраться из госпиталя. Леха пообещал поговорить с Задиракой, все-таки у того везде связи. Видел, что Елкин не виноват, жалел его.

Вышел на мороз, и нос к носу столкнулся с сослуживцем - матросом Хмельнюком. Тот шел, сгибаясь под тяжестью огромных бидонов для горячей пищи. По одному в руках и сзади, наподобие рюкзака, они тянули его вниз, он шел небыстро, оступаясь на скользких поворотах. Нес обед на шлюпбазу.
Хмельнюк запомнился сразу. В первую же посылку с Украины, из дома, ему выслали столько свиного сала, что он начал его раздавать всей роте. Парни жевали жесткое, пересоленое, пахнущее кабаньей мочой, сало, и удивлялись невиданной щедрости Хмельнюка. Хлеба не было, ели на ночь, перед сном и, наевшись от пуза, сытые, легли спать.
Утром всю роту охватил жесточайший понос, в туалет нельзя было пробиться, люди мучились, стонали, держась за животы. Прибежала испуганная врачиха, думала – холера или тиф. Узнав про сало, не стала поднимать тревогу, посоветовала всем отлежаться, выдала полведра активированного угля, велела принимать его, запивая большим количеством воды.
Так Хмельнюк сорвал боевую подготовку и учебные стрельбы, которые должны были состояться в этот день. Ему больше не доверяли. Мало того, ночами, он, не скрываясь, занимался рукоблудием. С ним не здоровались, презирали. Но ему было плевать, он бегал на камбуз, смотреть как толстые поварихи моют паровые котлы.
Алексей вспомнил, что у Хмельнюка был друг – матрос Лень. С доверчивыми синими глазами и густыми ресницами, небольшого роста, он производил впечатление простодушного мечтательного менестреля. Очень хорошо ко всем относился, никогда ни с кем не спорил, и все время держался возле старослужащих.
Как оказалось, он очень не хотел служить. Подговорил свою девушку - она написала ему письмо, будто бы разлюбила и уходит к другому, красивому и богатому, и что уезжает в Пицунду, проводить потрясающий медовый месяц, а Леня, она презирает, но все же, просит простить и не писать ей больше идиотских сопливых писем о неразделенной любви.
Лень показал письмо приятелям, сунул конверт в карман грязной робы и спустился вниз, в шкиперскую. Сделал петлю, поставил ведро под ноги. Высунулся из двери и стал ждать. Когда увидел, что идет командир роты, со всех ног кинулся назад, надел петлю на шею…
Услышав как хлопнула входная дверь, выбил из-под ног ведро, и повис, задергался…
Майор Войтюк с изумлением смотрел, ничего не понимая. Только что видел, как матрос Лень высовывался из-за двери, и вдруг он уже в петле, сучит ногами и смотрит выпученными глазами. Подбежал, выхватил из кармана перочинный нож, отпилил кое-как веревку, принял на руки. Тот был без сознания, но дышал. Командир потянул за уголок выглядывавшего конверта, открыл, прочел. Вызвал подмогу, доложил наверх.
 Его страшно ругали, проводили расследование, дознание. В итоге влепили строгий выговор и объявили о неполном служебном соответствии. Войтюк пил три дня, потом, с необычайной яростью, начал гонять всю роту. Матерился страшно, угрожал…
А Леня комиссовали по психическому расстройству, только в военном билете сделали небольшую отметку. Он сейчас уже был дома и наверняка зажигал со своей подругой.
Алексей кивнул Хмельнюку и, чтобы не здороваться за руку, ушел по касательной в аптеку. Был у него друг, Витёк. С одного города, имеющие несколько общих знакомых, бывавшие на одних и тех же дискотеках, познакомились они, однако, только на сборном пункте, подружились. Повезло, вместе попали в одну часть, в одну роту. Виктор был помешан на гирях. На гражданке занимался штангой, имел разряд, выступал на соревнованиях. Попросил Леху зайти в аптеку, купить какой-то оротат.
В части друг быстренько нашел общий язык с громилой–мичманом Старовойтовым, дядьке огромных размеров. Витек рассказал ему о применении каких-то запрещенных препаратов и мрачный мичман сразу проникся к нему доверием.
Он был начальником физподготовки учебного отряда, сам сделал себе тренажерный зал, и они целыми днями качались, готовясь на чемпионат базы по гирям. Мичман отобрал со всей части крепких ребят и тренировал их, договорившись с командиром части, освободив от всех работ и нарядов. Выбил для спортсменов дополнительное питание в виде двадцати ящиков овсяного печенья. Принес из санчасти огромные железные банки с витаминами и, после тяжелых изматывающих тренировок, выдавал. Они с готовностью принимали, неторопливо и задумчиво запивая разноцветное драже компотом с бромом.
Как-то раз, друг рассказал мичману о мало кому известных чудодейственных ампулах. Тот загорелся, достал, немедленно начал ставить уколы. Через десять недель, набрав килограмм двадцать живого веса, стал выглядеть настолько устрашающе, что сам особист части, капитан третьего ранга Израилович, пугался и, сдавая нормативы по физподготовке, жалобно клянчил у мичмана снисхождения. Тот угрожающе сдвигал брови, безо всякой жалости заставляя тщедушного офицера подтягиваться на турнике.

Мороз крепчал. Потрескивали деревья, печально раскачиваясь над высоким забором. Луна куда-то подевалась, чернота ночи утопила все вокруг. Показалось, кто-то крадется, подбирается к складу, пытается проникнуть, просочиться…
- Кто тут? – Алексей сжал заиндевевший автомат. – Стой, кто идет? – затвор не поддавался.
Тихо кругом, нет никого. Вышла луна, осветила. Леха успокоился. Стал прохаживаться, тер жесткой рукавицей отмерзающий нос, приплясывал вприсядку, грелся.
И вдруг, негромко, но очень отчетливо, что-то треснуло, раскололось внутри склада. И сразу же над крышей повалили густые клубы. Маркс испугался, но не потерял самообладания. Подскочил к будке, нажал кнопку тревожного вызова. Через полминуты появился разводящий, все понял, увидел сам. Смылся. Еще через полминуты примчался начальник караула – лейтенант Оглы.
– В чем дело?
Алексей доложил обстановку.
Лейтенант рванул звонить дежурному по части. Пасюта прилетел через минуту, встревоженный не на шутку, с расстегнутой кобурой. Может, думал, что диверсанты напали на объект. Подбежал к запертой, опломбированной двери склада. Осмотрел внимательно, осветив фонарем, убедился, что все нормально, и никто через дверь на объект не проник. К тому же, не сработала сигнализация, а это значит, что, скорее всего в складе никого не было. Видимо загорелась электропроводка.
– Вот черти! – Пасюта вспомнил, как неделю назад в часть привезли партию списанных корабельных торпед в опечатанных деревянных контейнерах. Как раз в его дежурство. Удивило, что за разгрузочными работами наблюдал командир части, капитан первого ранга Уразов, вместе с особистом Израиловичем. Были еще какие-то незнакомые старшие офицеры.
Обычно работами по разгрузке и сортировке, руководил начальник склада – старший мичман Ананидзе – суровый грузин, очень небольшого роста, серьезный и злой. В части над ним подсмеивались, предлагали сменить фамилию. Но он только злобился и обещал всех перерезать.
Потом, какие-то люди в штатском, судя по всему электромонтеры, чинили проводку и проверяли сигнализацию. Все это было в присутствии начальства и беспокоиться было не о чем.
Дежурный обежал склад, не нашел никаких подозрительных следов, и пулей бросился к телефону, докладывать наверх.
Командира Уразова чуть удар не хватил. Он был у любовницы, которая одновременно являлась главным бухгалтером части и, несомненно, занималась финансовыми махинациями. Он запрыгал, стоя в одном исподнем, пытаясь вникнуть в суть происшедшего. Срывающимся тонким голосом закричал в трубку, чтобы не предпринимали никаких действий без его личного указания. Это приказ.
Бросился звонить командующему флотом, тот сразу доложил министру обороны. Министр несколько минут пробыл в оцепенении, не зная как сообщить Генеральному секретарю. Все понимали, от катастрофы отделяют считанные минуты.
Но самый главный смысл был в том, что на этот склад, под видом старых, списанных торпед, доставили две новейшие экспериментальные межконтинентальные баллистические ракеты «Булава». Они были разработаны в одном сверхсекретном Ленинградском НИИ. Новые ракеты обладали огромнейшей мощностью, ядерные боеголовки разделялись и могли поражать несколько стратегических целей, и к тому же были недосягаемы для радаров. Дальность полета увеличили вдвое, а прицельная точность равнялась нескольким метрам.
Приняв такие ракеты на вооружение, больше половины морально устаревшего ядерного оружия можно было, наравне с американцами, спокойно утилизировать, якобы разоружаться. Но у них не было «Булавы» и СССР, несмотря ни на что, оказывался в выигрыше. Такова была диспозиция. Все держалось в страшном секрете. В Кронштадт специально для этого пришел, вроде бы на ремонт, большой противолодочный корабль «Удалой». Встал в сухой док. На него должны были установить ракеты и, выйдя к полигону на Новой земле, произвести испытательный пуск. Ждали только приказа. Задерживались из-за каких-то формальностей.
И вот пожар. Вскрывать склад можно было только с личного разрешения министра обороны, никто не должен был знать о секретном грузе. С другой стороны, если сдетонирует от высокой температуры весь боезапас, от острова, и уж тем более от ракет, не останется вообще ничего.
Министр соображал с трудом. Он был глубоко пьющий человек и уже прилично принял на грудь. Никому бы и в голову не могло прийти, что через несколько лет он окажется путчистом.
– Ах, как все некстати! – позвонил в Кремль.
Помощник через минуту дал трубку Генеральному секретарю. Тот долго слушал бессвязный лепет министра, страшно рассвирепел, рявкнул, доложите, мол, спокойно, по порядку.
– Докладываю. В 01.15 старший матрос Маркс Алексей Карлович 1968 года рождения…
Генсек взорвался.
– Какой еще Маркс? Какой, к черту Карлович? Вы что там, все с ума посходили? У меня переговоры в Рейкъявике, мы разоружаемся…

А матрос Маркс стоял в это время на посту и ждал чудовищной силы взрыва. Мысленно представлял, как его разорвет на мельчайшие атомы, вспоминал мать, сестру, любимой девушки у него еще не было тогда. Погибать не хотелось. Ну, почему именно я?
Утешало лишь то, что вместе с ним взлетит на воздух еще тысяч семьдесят человек.
Стоял один, с отмороженным носом, смотрел на поднимающиеся столбы дыма и все ждал, вот еще немного, еще чуть-чуть, и рванет… Одинокая фигурка в нелепом тулупе, сжимающая бесполезный автомат. Что он мог сделать?
Между тем, Пасюта не находил себе места, метался по КПП, ожидая звонка от командира части. Кажется, будто прошла целая вечность. Он был решительный человек, все порывался с дежурным взводом, хотя бы с огнетушителями, ворваться на объект и попытаться своими силами остановить пожар.
Но приказ Уразова сковывал все его действия. Он понимал, что важна каждая секунда. Дежурный взвод, вооруженный топорами, ломами, уже стоял на улице в ожидании…
Прошло еще три минуты, еще пять… Набрал номер командира.
– Ждите!
– Разрешите…
– Ждать! Это приказ!
Да сколько же можно, ведь не успеем! Пасюта рванул на улицу.
– За мной! – топая, понеслись по скрипучему снегу. Температура на улице опустилась уже ниже минус 40. Все пожарные гидранты перемерзли и были бесполезны. Бежали с ломами, лопатами наперевес, закинув за спину порошковые огнетушители.
Над складом клубилось все сильнее.
Часовой Маркс шатнулся, освободил путь несущейся ораве. Подлетели к двери.
– Ломай!
Забили, застучали, задолбили ломами, с криками, с глухим уханьем…
Страх подгонял, придавал нечеловеческую силу. Скинули заиндевевшие шинели, мороза никто не чувствовал, все вспотели, взмокли, и били, били, били… Дверь сорвалась с петель, охнула, падая. Рванули в проем, понеслись в кромешной тьме, выкрикивая страшные проклятия. И вдруг…
Остановились, замерли на месте, вертя во все стороны головой. Все вокруг утопало в горячем влажном пару. Прорвало трубу теплоцентрали, идущую через склад. Почему-то никому не пришло в голову, что дымом-то не пахнет, и языков пламени не видать в щелях склада…

Пасюту судил суд офицерской чести и военно-морской трибунал. Суд, сослуживцы, его оправдали. А трибунал за невыполнение приказа, за самовольство, понизил в звании до старшего лейтенанта и предписал убыть на остров Русский, для прохождения дальнейшей службы. Это распоряжение шло с самого верха и ничто уже не могло помочь бывшему капитану второго ранга.
А весь караул быстренько раскидали по флотам, подальше от Кронштадта. Маркса разжаловали до матроса, сняли с него лычку.
Потому что, надо было разобраться в обстановке…
Сослали беднягу за Полярный круг, в Гремиху. До самого дембеля, более двух лет, прозябал Леха на рембазе, чинил подводные лодки. Его ни разу больше не отпустили в увольнение, а в личном деле поставили загадочную отметку…

На следующий день после происшествия, американское «Радио Свобода» сообщило, что в Кронштадте был пожар на складе боеприпасов и лишь чудом удалось спасти новейшие экспериментальные ядерные ракеты «Булава» - секретное оружие Советского военно-морского флота.
Леха почему-то сразу подумал о старшем лейтенанте, замполите Задираке…
А страна разоружалась…


 Октябрь 2010г.

© Copyright: Виктор Кочетков, 2014

Регистрационный номер №0199816

от 11 марта 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0199816 выдан для произведения: Стояли лютые крещенские морозы, термометры зашкаливали за минус тридцать. Город–остров Кронштадт, главная морская база Балтийского флота, таял в густом морозном мареве. Корабли стояли оледеневшими призраками и лишь юркие ледоколы разламывали массив льда, очищая фарватер. Финский залив замерзал, Нева вливала в него много пресной воды, и зима приносила проблемы флоту. На горизонте неясной тенью, словно мираж, лежал, протыкая шпилями тревожное январское небо, Ленинград.
Шел второй год перестройки, страна разоружалась, народ постепенно дичал от постоянного отсутствия необходимых продуктов, но его регулярно поддерживали ускорением и кормили гласностью.
Матрос первого года службы – Алексей Маркс, нес караульную службу, охраняя минно–торпедный склад. Весь Кронштадт был буквально набит военными арсеналами, в каждом учебном отряде и воинском подразделении хранились горы боеприпасов.
Дежурный по части, капитан второго ранга Пасюта, лично инструктировал караул, проверял знание устава, внимательно осматривал боевое оружие. Пронзительными, въедливыми глазами, вглядывался в лица матросов, ища непорядки в обмундировании. Все было хорошо. В караул заступали только проверенные, надежные бойцы, обязательно комсомольцы. Все они были отличниками боевой и политической подготовки, имели безупречную биографию, и полностью одобряли линию коммунистической партии.
Постояли на колючем ветру, выслушали последние инструкции, и заступили на вахту. Согласно уставу Караульной службы, из-за сильных морозов, стояли по одному часу. Лехе досталась смена с 01 до 02 часов. Пасюта предупреждал всех о возможности диверсионных инцидентов, пугал шпионами, призывал к постоянной бдительности.
Алексей был тертый калач, в карауле уже восемнадцатый раз. Никогда ничего не случалось, да и не помнил никто, чтобы что-то, когда-то произошло здесь, в центре Ленинградской военно-морской базы. Да и кому нужны эти старые, списанные торпеды и глубинные бомбы?
Тревожная темная ночь растворяла в себе блеск далеких, мерцающих в невообразимой дали, загадочных звезд. Сбоку повисло яркое лицо луны, освещая призрачным светом промерзший город. Алексей брел по очищенной от снега короткой дорожке, десять метров туда, десять метров обратно. Прятался в будку, прислоняясь к полосатым столбам. Нес службу.
Одетый в гигантских размеров дубленый тулуп, огромные, белые валенки, завязав шнурки шапки–треуха, выставив автомат и размахивая руками в тройных однопалых рукавицах, пытался согреться, напоминая замерзшего почтальона Печкина.
Хотелось, чтобы скорее кончилась смена, ворваться в натопленное караульное помещение, напиться горячего чая, и грохнуться спать. Леха поправил маленький транзисторный радиоприемник, зажатый между ухом и шапкой, чуть добавил громкость. Передавали «полевую почту Юности». Кто-то пел сладеньким голосом о Вологде, знакомая назойливая мелодия заполняла мозг. Пели про любимую и палисад.
– Гнатюк, что ли? – пронеслось. – Чтоб ему провалиться… - Леха страдал. Но песен больше на радиоволнах не передавали, и он смирился.
Было тихо, легкий морозный ветерок мел поземкой, слегка завывая между забором и складом. Быстрая легкая тень метнулась прочь. Алексей напрягся, насторожился, тревожно сжался. Услышал душераздирающий кошачий крик, и сразу успокоился.
– И мороз им нипочем, – подумал. – Вот же склад, – мысли текли вяло, - ну куда столько оружия наделали, всю землю взорвать собираются, что ли? Хотя говорили, что одного лишь этого склада хватит, чтобы отправить весь остров в преисподнюю. А сколько их здесь? Ну зачем все это? Был бы сейчас дома, зажигал с друзьями. Девчонки знакомые остались. Он тут, а они веселятся, думают о будущем, влюбляются…
- А какое будущее у меня? Служить еще более двух лет, с ума можно сойти за это время, - Леха вспомнил сборный пункт в родном сибирском городе, первые месяцы службы…
Болтался он на этом пункте уже больше месяца. Постоянно убегал домой, гулял с друзьями, никак не мог навеселиться. Но деньги кончались, мать волновалась, он вновь возвращался, узнавал, что его команда уже ушла, получал выговоры от военкома, торчал там пару дней, и опять смывался. Служить не хотелось, но понимал, что деваться некуда. Пытался попасть на два года, писал рапорты, просил отправить его в Афганистан, выполнять интернациональный долг. Ничто не помогало, никуда его не брали. Договорился с офицером из стройбата, сунул ему литр водки. Тот взял, обещал помочь, но не смог.
Все это уже так надоело, что приняв вечером изрядное количество спиртного, мучаясь утром с жестокого похмелья, услышал, как кто-то выкрикивает его фамилию, и пошел на зов. Не заметил, как оказался в самолете.

В части на него сразу обратил внимание старший лейтенант Задирака - замполит роты, нервный молодой офицер, с тонким интеллигентным лицом. Временами по его несильному телу пробегали малозаметные судороги, он кривился, закидывал в рот какие-то пилюли, и был склонен к падучей. Видимо Маркс, привлек его из-за своей редкой фамилии. Когда-то, очень давно, дедушка Арнольд назвал, скорее в шутку, своего сына, Лехиного отца, Карлом. А может далеко в будущее глядел дед. Великого ума был человек. Обрусевший немец, предки которого еще при царях, осваивали Поволжье. Потом Усатый черт сослал всех немцев, кто не погиб, в Сибирь, а там уже они пустили корни, перемешались, и спокойно жили и работали во славу социализма.
Старлей заманил его в свой кабинет, стал пытать о политических взглядах, видимо убеждая себя в чем-то. Леха вспомнил, как на гражданке работал одно время в заводской газете «Гудок пролетариата», собственным корреспондентом, показал просроченное журналистское удостоверение. Сказал, что вел рубрику «Партия и молодежь», писал статьи, и даже сам главный редактор, товарищ Забурдаев, наградил его почетной грамотой и переходящим вымпелом «Лучший журналист месяца».
Задирака обрадовался страшно… Тело забила мелкая судорога, он уважительно смотрел на Алексея. Маркс вспомнил о падучей, немного оробел…
- А откуда фамилия такая? Псевдоним?
- Что Вы! – пришлось рассказать биографию.
Замполит взял его под свое покровительство.
Утром, когда товарищи вместо зарядки прятались в старых забытых гальюнах, и получали наряды вне очереди, Алексей спокойно сидел в теплом кабинете и писал доклады о политической обстановке в стране и мире, шуршал подшивками газет, вел конспекты политзанятий. Мало того, замполит освободил его от всех нарядов и работ, разрешал пить с ним чай и готовить стенгазету.
К тому же, было много работы по оформлению Ленинской комнаты. Дали помощника - матроса Елкина, человека имевшего дикий, неухоженный вид, с дурным запахом изо рта. Он был малоразговорчив, но послушен, только его все время надо было контролировать. С горем пополам оформили комнату, выпустили стенгазету.
Старлей хвалил Маркса, рассказывал о нем замполиту части и особисту.
К Новому году, стараниями этих офицеров, ему было присвоено очередное воинское звание - «старший матрос». Леха гордился – прошло всего два месяца, а он уже какой–никакой командир. Старослужащие и старшины с ним не связывались, частенько просили его помочь при сдаче экзаменов по политподготовке и иногда подкармливали мармеладом. Леха никому не отказывал и очень скоро прослыл мировым парнем.
Командир роты, майор Войтюк, смотрел на него с удивлением, угрожающе шевеля рыжими тараканьими усами. Сам он страшно боялся Задираку, и был вполне вежлив с Марксом, хотя жутко материл всю роту, на чем свет стоит. Леха никогда не слышал таких витиеватых ругательств и на всякий случай старался не попадаться командиру на глаза.

И вот начались караулы. Заступать в них его направил замполит, пообещав, что всего лишь через два месяца Алексей получит очередное звание – «старшину второй статьи», и возможно, будет прикреплен к типографии, где начальником был дядя Володя, добрейшей души человек, боевой товарищ Задираки. Они как-то заходили к нему, тот угощал их конфетами и вафлями, говорил, что ему нужен надежный помощник.
Лехе нравилось доброе отношение старших товарищей и он решил не отказываться. К 23 февраля обещали повышение, а пока он нес службу, охраняя этот треклятый склад.

Три дня назад был в увольнении. Зашел в редакцию газеты «Советский моряк». Редактор - капитан–лейтенант Бенедиктов, встретил приветливо, ему уже звонил Задирака. У того были обширные связи по всему флоту, его все уважали и, как показалось Алексею, немного побаивались. Леха чувствовал поддержку замполита и ощущал себя очень уверенно.
Бенедиктов налил по рюмке дорогого коньяка. С удовольствием неспешно выпили, закусили долькой лимона. Капитан–лейтенант очень понравился Марксу. Он был шатеном среднего роста, плечистый и подтянутый. Огромная нижняя челюсть вызывающе выдавалась вперед, но светлые, какие-то детские глаза, смотрели наивно и непосредственно. Хотелось рассказать ему все, что знаешь, настолько он был внимателен и обходителен.
Поговорили о том, о сем, пошутили… Бенедиктов, тут же выписал новое журналистское удостоверение, поздравил. Сказал, что в штате у него пять человек, все мичманы и молодые офицеры. Был один матрос из Таганрога, но демобилизовался, и информация о настроениях в низах была неполной. Поэтому Алексей появился очень кстати. Предложил писать репортажи на свободные темы, пообещал помочь с увольнениями в город. Леха вышел из редакции окрыленный. Все складывалось…

Решил забежать в госпиталь к Елкину. Купил ему свежую сайку с маком.
Однажды, тот подошел с таинственным видом, показал коробочку с медными опилками, и предложил посыпать ими кусок хлеба и съесть. И обязательно запить горячим, сладким чаем. Объяснил, что таким образом хочет вызвать у себя язву желудка и комиссоваться по здоровью. Лехе предложил это как другу, по секрету. Маркс вежливо отказался. Елкин с недоумением пожал плечами, вытащил из кармана брюк грязный кусок серого мятого хлеба, обильно посыпал его медью и запихнул в рот. Налил кипяток из замполитовского чайника, сыпанул полвазочки сахара…
Опилки громко хрустели на кривых, желтых зубах. Елкин морщился, говорил, что лучше, мол, сейчас пострадать, чем мучиться три года…
Как ни странно, язву он так и не заработал. Зато во время приборки, уколол себе чем–то безымянный палец. Тот начал гноится, опухать. Знающие люди говорили, что это панариций, старшины советовали парить палец в моче. Елкин пытался заниматься самолечением, но ничто не помогало, отек все увеличивался. Он испугался, бросился в санчасть. Оттуда, на "скорой", его сразу увезли в морской госпиталь.

Елкин появился с забинтованной рукой, висевшей на перевязи. В синем больничном халате, он напоминал инопланетянина с разбившегося марсолета. Глаза безумно вращались, он был чем-то подавлен, в лице угадывался страх. Мгновенно проглотил принесенную сайку и с горечью поведал о произошедших с ним неприятностях…
Как только его привезли и прооперировали, его тут же взяла в оборот старшая сестра госпиталя. На двадцать семь лет старше его, могучая, почти двух-метровая, с ногами сорок седьмого размера, с вызывающим какой-то суеверный трепет тяжелым лошадиным лицом, она втолкнула бедолагу в реанимацию, стиснула в сильных объятиях, задышала горячо, зашептала:
- Ну, давай же, морячок, давай…
Елкину показалось, что у него треснула грудная клетка, стало нечем дышать, он вскрикнул от ужаса, обреченно забился в железных тисках теряя сознание… Это ее только раззадорило. Привычным движением стянула с него штаны, плотоядно всхрюкнула, и стала выделывать с ним такое, о чем и подумать-то стыдно.
У Елкина никогда никого не было, девушки пугались, сторонились его, а тут такое… Он весь сжался от безотчетного страха, посерел…
Медсестра все билась с ним, пыталась возбудить, долго, мучительно. Ничего не получалось, и она, уставшая, изнуренная неудачей, с обидой в голосе, заявила, что никогда в жизни не испытывала такого унижения и обязательно это Елкину припомнит.
Потом уже, он узнал, что у нее ревнивец-муж, начальник гарнизонной гауптвахты.
Елкин совсем потерял сон, и все ждал возмездия, боялся… Что делать дальше, он не знал, просил Алексея помочь ему выбраться из госпиталя. Леха пообещал поговорить с Задиракой, все-таки у того везде связи. Видел, что Елкин не виноват, жалел его.

Вышел на мороз, и нос к носу столкнулся с сослуживцем - матросом Хмельнюком. Тот шел, сгибаясь под тяжестью огромных бидонов для горячей пищи. По одному в руках и сзади, наподобие рюкзака, они тянули его вниз, он шел небыстро, оступаясь на скользких поворотах. Нес обед на шлюпбазу.
Хмельнюк запомнился сразу. В первую же посылку с Украины, из дома, ему выслали столько свиного сала, что он начал его раздавать всей роте. Парни жевали жесткое, пересоленое, пахнущее кабаньей мочой, сало, и удивлялись невиданной щедрости Хмельнюка. Хлеба не было, ели на ночь, перед сном и, наевшись от пуза, сытые, легли спать.
Утром всю роту охватил жесточайший понос, в туалет нельзя было пробиться, люди мучились, стонали, держась за животы. Прибежала испуганная врачиха, думала – холера или тиф. Узнав про сало, не стала поднимать тревогу, посоветовала всем отлежаться, выдала полведра активированного угля, велела принимать его, запивая большим количеством воды.
Так Хмельнюк сорвал боевую подготовку и учебные стрельбы, которые должны были состояться в этот день. Ему больше не доверяли. Мало того, ночами, он, не скрываясь, занимался рукоблудием. С ним не здоровались, презирали. Но ему было плевать, он бегал на камбуз, смотреть как толстые поварихи моют паровые котлы.
Алексей вспомнил, что у Хмельнюка был друг – матрос Лень. С доверчивыми синими глазами и густыми ресницами, небольшого роста, он производил впечатление простодушного мечтательного менестреля. Очень хорошо ко всем относился, никогда ни с кем не спорил, и все время держался возле старослужащих.
Как оказалось, он очень не хотел служить. Подговорил свою девушку - она написала ему письмо, будто бы разлюбила и уходит к другому, красивому и богатому, и что уезжает в Пицунду, проводить потрясающий медовый месяц, а Леня, она презирает, но все же, просит простить и не писать ей больше идиотских сопливых писем о неразделенной любви.
Лень показал письмо приятелям, сунул конверт в карман грязной робы и спустился вниз, в шкиперскую. Сделал петлю, поставил ведро под ноги. Высунулся из двери и стал ждать. Когда увидел, что идет командир роты, со всех ног кинулся назад, надел петлю на шею…
Услышав как хлопнула входная дверь, выбил из-под ног ведро, и повис, задергался…
Майор Войтюк с изумлением смотрел, ничего не понимая. Только что видел, как матрос Лень высовывался из-за двери, и вдруг он уже в петле, сучит ногами и смотрит выпученными глазами. Подбежал, выхватил из кармана перочинный нож, отпилил кое-как веревку, принял на руки. Тот был без сознания, но дышал. Командир потянул за уголок выглядывавшего конверта, открыл, прочел. Вызвал подмогу, доложил наверх.
 Его страшно ругали, проводили расследование, дознание. В итоге влепили строгий выговор и объявили о неполном служебном соответствии. Войтюк пил три дня, потом, с необычайной яростью, начал гонять всю роту. Матерился страшно, угрожал…
А Леня комиссовали по психическому расстройству, только в военном билете сделали небольшую отметку. Он сейчас уже был дома и наверняка зажигал со своей подругой.
Алексей кивнул Хмельнюку и, чтобы не здороваться за руку, ушел по касательной в аптеку. Был у него друг, Витёк. С одного города, имеющие несколько общих знакомых, бывавшие на одних и тех же дискотеках, познакомились они, однако, только на сборном пункте, подружились. Повезло, вместе попали в одну часть, в одну роту. Виктор был помешан на гирях. На гражданке занимался штангой, имел разряд, выступал на соревнованиях. Попросил Леху зайти в аптеку, купить какой-то оротат.
В части друг быстренько нашел общий язык с громилой–мичманом Старовойтовым, дядьке огромных размеров. Витек рассказал ему о применении каких-то запрещенных препаратов и мрачный мичман сразу проникся к нему доверием.
Он был начальником физподготовки учебного отряда, сам сделал себе тренажерный зал, и они целыми днями качались, готовясь на чемпионат базы по гирям. Мичман отобрал со всей части крепких ребят и тренировал их, договорившись с командиром части, освободив от всех работ и нарядов. Выбил для спортсменов дополнительное питание в виде двадцати ящиков овсяного печенья. Принес из санчасти огромные железные банки с витаминами и, после тяжелых изматывающих тренировок, выдавал. Они с готовностью принимали, неторопливо и задумчиво запивая разноцветное драже компотом с бромом.
Как-то раз, друг рассказал мичману о мало кому известных чудодейственных ампулах. Тот загорелся, достал, немедленно начал ставить уколы. Через десять недель, набрав килограмм двадцать живого веса, стал выглядеть настолько устрашающе, что сам особист части, капитан третьего ранга Израилович, пугался и, сдавая нормативы по физподготовке, жалобно клянчил у мичмана снисхождения. Тот угрожающе сдвигал брови, безо всякой жалости заставляя тщедушного офицера подтягиваться на турнике.

Мороз крепчал. Потрескивали деревья, печально раскачиваясь над высоким забором. Луна куда-то подевалась, чернота ночи утопила все вокруг. Показалось, кто-то крадется, подбирается к складу, пытается проникнуть, просочиться…
- Кто тут? – Алексей сжал заиндевевший автомат. – Стой, кто идет? – затвор не поддавался.
Тихо кругом, нет никого. Вышла луна, осветила. Леха успокоился. Стал прохаживаться, тер жесткой рукавицей отмерзающий нос, приплясывал вприсядку, грелся.
И вдруг, негромко, но очень отчетливо, что-то треснуло, раскололось внутри склада. И сразу же над крышей повалили густые клубы. Маркс испугался, но не потерял самообладания. Подскочил к будке, нажал кнопку тревожного вызова. Через полминуты появился разводящий, все понял, увидел сам. Смылся. Еще через полминуты примчался начальник караула – лейтенант Оглы.
– В чем дело?
Алексей доложил обстановку.
Лейтенант рванул звонить дежурному по части. Пасюта прилетел через минуту, встревоженный не на шутку, с расстегнутой кобурой. Может, думал, что диверсанты напали на объект. Подбежал к запертой, опломбированной двери склада. Осмотрел внимательно, осветив фонарем, убедился, что все нормально, и никто через дверь на объект не проник. К тому же, не сработала сигнализация, а это значит, что, скорее всего в складе никого не было. Видимо загорелась электропроводка.
– Вот черти! – Пасюта вспомнил, как неделю назад в часть привезли партию списанных корабельных торпед в опечатанных деревянных контейнерах. Как раз в его дежурство. Удивило, что за разгрузочными работами наблюдал командир части, капитан первого ранга Уразов, вместе с особистом Израиловичем. Были еще какие-то незнакомые старшие офицеры.
Обычно работами по разгрузке и сортировке, руководил начальник склада – старший мичман Ананидзе – суровый грузин, очень небольшого роста, серьезный и злой. В части над ним подсмеивались, предлагали сменить фамилию. Но он только злобился и обещал всех перерезать.
Потом, какие-то люди в штатском, судя по всему электромонтеры, чинили проводку и проверяли сигнализацию. Все это было в присутствии начальства и беспокоиться было не о чем.
Дежурный обежал склад, не нашел никаких подозрительных следов, и пулей бросился к телефону, докладывать наверх.
Командира Уразова чуть удар не хватил. Он был у любовницы, которая одновременно являлась главным бухгалтером части и, несомненно, занималась финансовыми махинациями. Он запрыгал, стоя в одном исподнем, пытаясь вникнуть в суть происшедшего. Срывающимся тонким голосом закричал в трубку, чтобы не предпринимали никаких действий без его личного указания. Это приказ.
Бросился звонить командующему флотом, тот сразу доложил министру обороны. Министр несколько минут пробыл в оцепенении, не зная как сообщить Генеральному секретарю. Все понимали, от катастрофы отделяют считанные минуты.
Но самый главный смысл был в том, что на этот склад, под видом старых, списанных торпед, доставили две новейшие экспериментальные межконтинентальные баллистические ракеты «Булава». Они были разработаны в одном сверхсекретном Ленинградском НИИ. Новые ракеты обладали огромнейшей мощностью, ядерные боеголовки разделялись и могли поражать несколько стратегических целей, и к тому же были недосягаемы для радаров. Дальность полета увеличили вдвое, а прицельная точность равнялась нескольким метрам.
Приняв такие ракеты на вооружение, больше половины морально устаревшего ядерного оружия можно было, наравне с американцами, спокойно утилизировать, якобы разоружаться. Но у них не было «Булавы» и СССР, несмотря ни на что, оказывался в выигрыше. Такова была диспозиция. Все держалось в страшном секрете. В Кронштадт специально для этого пришел, вроде бы на ремонт, большой противолодочный корабль «Удалой». Встал в сухой док. На него должны были установить ракеты и, выйдя к полигону на Новой земле, произвести испытательный пуск. Ждали только приказа. Задерживались из-за каких-то формальностей.
И вот пожар. Вскрывать склад можно было только с личного разрешения министра обороны, никто не должен был знать о секретном грузе. С другой стороны, если сдетонирует от высокой температуры весь боезапас, от острова, и уж тем более от ракет, не останется вообще ничего.
Министр соображал с трудом. Он был глубоко пьющий человек и уже прилично принял на грудь. Никому бы и в голову не могло прийти, что через несколько лет он окажется путчистом.
– Ах, как все некстати! – позвонил в Кремль.
Помощник через минуту дал трубку Генеральному секретарю. Тот долго слушал бессвязный лепет министра, страшно рассвирепел, рявкнул, доложите, мол, спокойно, по порядку.
– Докладываю. В 01.15 старший матрос Маркс Алексей Карлович 1968 года рождения…
Генсек взорвался.
– Какой еще Маркс? Какой, к черту Карлович? Вы что там, все с ума посходили? У меня переговоры в Рейкъявике, мы разоружаемся…

А матрос Маркс стоял в это время на посту и ждал чудовищной силы взрыва. Мысленно представлял, как его разорвет на мельчайшие атомы, вспоминал мать, сестру, любимой девушки у него еще не было тогда. Погибать не хотелось. Ну, почему именно я?
Утешало лишь то, что вместе с ним взлетит на воздух еще тысяч семьдесят человек.
Стоял один, с отмороженным носом, смотрел на поднимающиеся столбы дыма и все ждал, вот еще немного, еще чуть-чуть, и рванет… Одинокая фигурка в нелепом тулупе, сжимающая бесполезный автомат. Что он мог сделать?
Между тем, Пасюта не находил себе места, метался по КПП, ожидая звонка от командира части. Кажется, будто прошла целая вечность. Он был решительный человек, все порывался с дежурным взводом, хотя бы с огнетушителями, ворваться на объект и попытаться своими силами остановить пожар.
Но приказ Уразова сковывал все его действия. Он понимал, что важна каждая секунда. Дежурный взвод, вооруженный топорами, ломами, уже стоял на улице в ожидании…
Прошло еще три минуты, еще пять… Набрал номер командира.
– Ждите!
– Разрешите…
– Ждать! Это приказ!
Да сколько же можно, ведь не успеем! Пасюта рванул на улицу.
– За мной! – топая, понеслись по скрипучему снегу. Температура на улице опустилась уже ниже минус 40. Все пожарные гидранты перемерзли и были бесполезны. Бежали с ломами, лопатами наперевес, закинув за спину порошковые огнетушители.
Над складом клубилось все сильнее.
Часовой Маркс шатнулся, освободил путь несущейся ораве. Подлетели к двери.
– Ломай!
Забили, застучали, задолбили ломами, с криками, с глухим уханьем…
Страх подгонял, придавал нечеловеческую силу. Скинули заиндевевшие шинели, мороза никто не чувствовал, все вспотели, взмокли, и били, били, били… Дверь сорвалась с петель, охнула, падая. Рванули в проем, понеслись в кромешной тьме, выкрикивая страшные проклятия. И вдруг…
Остановились, замерли на месте, вертя во все стороны головой. Все вокруг утопало в горячем влажном пару. Прорвало трубу теплоцентрали, идущую через склад. Почему-то никому не пришло в голову, что дымом-то не пахнет, и языков пламени не видать в щелях склада…

Пасюту судил суд офицерской чести и военно-морской трибунал. Суд, сослуживцы, его оправдали. А трибунал за невыполнение приказа, за самовольство, понизил в звании до старшего лейтенанта и предписал убыть на остров Русский, для прохождения дальнейшей службы. Это распоряжение шло с самого верха и ничто уже не могло помочь бывшему капитану второго ранга.
А весь караул быстренько раскидали по флотам, подальше от Кронштадта. Маркса разжаловали до матроса, сняли с него лычку.
Потому что, надо было разобраться в обстановке…
Сослали беднягу за Полярный круг, в Гремиху. До самого дембеля, более двух лет, прозябал Леха на рембазе, чинил подводные лодки. Его ни разу больше не отпустили в увольнение, а в личном деле поставили загадочную отметку…

На следующий день после происшествия, американское «Радио Свобода» сообщило, что в Кронштадте был пожар на складе боеприпасов и лишь чудом удалось спасти новейшие экспериментальные ядерные ракеты «Булава» - секретное оружие Советского военно-морского флота.
Леха почему-то сразу подумал о старшем лейтенанте, замполите Задираке…
А страна разоружалась…


 Октябрь 2010г.
 
Чуйский тракт Глава 1
Красная Грива Часть 2
Рейтинг: +4 455 просмотров
Комментарии (4)
Ивушка # 29 мая 2014 в 20:29 +1
Рассказ интересный,правда ещё не весь прочитала.Я зашла поздравить вас С Днём Рождения!
Виктор Кочетков # 29 мая 2014 в 22:28 +1
Ивушка, спасибо Вам огромное за поздравление и внимание!
Открытка чудесная!
Осень # 6 июня 2014 в 10:21 +1
Виктор, пока читала ваш рассказ, сидела как на иголках, настолько проникаюсь событиями произведения, словно нахожусь сама на том острове и вот-вот должна произойти страшная трагедия... Жуть. Вы, как всегда пишите на высшем уровне, интригово, просто очень жизненно, искренне, естественно, поэтому и читать интересно, приятно, заходить хочется вновь и вновь к вам на страничку!!! Спасибо!
Виктор Кочетков # 6 июня 2014 в 14:28 0
Перед этим рассказом был написан тяжеленный в эмоциональном смысле, мистический роман "Белые голуби", вымотался сильно, расстроился. И как антитеза, сразу пришла мысль написать что-то более-менее веселое, вспомнил службу, написал махом, но в конце уже совсем сил не оставалось, хотелось побыстрее закончить. Я ведь писал для друга своего Маркса. Служили мы вместе. И случай этот с ним произошел в карауле.
А я здесь тоже есть "Был у него друг, Витёк" - это я и был.
Всегда рад видеть Вас, Леся! elka2