Последствия крема для загара

Последствия крема для загара
 

Женщинам, жившим и выжившим в СССР, посвящается


В советской стране было плохо всем – и взрослым, и детям. Но, если дети, пусть даже и понимали разницу между немецкой машинкой или итальянской куклой и жалкими советскими поделками (не подделками!), но их успокаивал тот факт, что скоро они станут взрослыми, игрушки станут ненужными, и можно немного потерпеть. Глупые! Они не понимали, что вещи для взрослых были порою более уродливыми, чем для детей. Легче всего было мужчинам, которые, вообще-то, сами по себе, достаточно неприхотливый народ – отслужившие в армии, совершенно спокойно ходили в омерзительных семейных трусах и рваных носках, считая это за большую радость, по сравнению с портянками и кирзовыми сапогами. А вот женщины…

Женщины в СССР находились в самом ужасном, в самом приниженном состоянии. Рожденные, чтобы привлекать и соблазнять, они не могли об этом даже помышлять в грубом советском белье и кофточках из «веселого» (над которым обхохочешься) советского ситца. Я уж не говорю про женские пальто, трудно отличимые от солдатских шинелей и сапоги «Дойдем до Берлина»…

Некоторые женщины от всего этого замыкались в деторождении, поедании салатов с майонезом, семейных праздниках с бутылочкой на столе, понемногу опускаясь и опускаясь, но… не все! Другие любыми правдами и неправдами старались не отставать от своих западных современниц. Мне кажется, что именно женщины и опрокинули власть рабочих и крестьян, поскольку не хотели быть, ни работницами и ни крестьянками, а хотели быть – Женщинами (именно так – с большой буквы). Ведь только благодаря женщинам и возникла спекуляция – вспомните (ровесники) – спекулировали в основном одними женскими вещами. Единственная мужская вещь. которой я мог перепродать – разухабистый одеколон – и то только под 23 февраля. В другие дни никто бы его за такие деньги не купил. Да и то – покупали его, по большей части, не мужики, а женщины для своих мужчин! Цеховики шили практически только женские вещи – платья, блузки, юбки, туфельки.

Но не все, продаваемые спекулянтами, товары были хороши, зачастую среди них встречался откровенный хлам, когда, например, удавалось на фабрике сэкономить упаковку или собрать возвратную тару[1].

Вот об этом сейчас и пойдет речь.

В Москве на большинстве предприятий были постоянные торговцы, которые побаивались продавать брак. Они прикармливали руководителей и спекулировали открыто никого и ничего не боясь. Особенно это процветало на режимных предприятиях, которых в те годы было пруд пруди, поскольку ОбхСС туда не был вхож. В провинции – все было по-другому. Там по предприятиям сновали какие-то заезжие гастролеры, которые продавали невесть что, потому что покупали это невесть кто.



В тот год, я поздно приехал в Саратов – наверное, в начале июля. Иринка, к моему приезду, взяла отпуск и первым делом рванула со мной на пляж, поскольку, она была, выражаясь ее же словами – «синяя как магазинная курица».

Как только мы расположились неподалеку от воды, у нее в руках возникла яркая желтая пластиковая бутылка. Я с удивлением посмотрел на нее. Пластик, в те годы, в СССР был большой редкостью. А тут еще и такой цвет! Иринка сказала, что это крем для загара, который она у кого-то, где-то купила, из сильного желания побыстрее загореть.

Я стал разглядывать пузырек и единственное, что смог на нем разобрать – изображение солнышка с лучиками и, кажется, раскрытый шезлонг. Ни единого слова по-русски я не нашел. Язык на котором написан текст, был явно из варварских, не напоминая собой ни английский, ни немецкий, ни тем более французский. Ирина сказала, что это прибалтийское производство. Удвоенных гласных было мало, окончание «s» встречалось редко – получалось, что Латвия.

Ну Латвия, так Латвия. Тогда мы, русские, с почтением, я бы даже сказал, с подобострастием, относились к ненавидящим нас прибалтам, поскольку там можно было «ухватить кусочек запретной Европы». Например сходить в варьете в Риге, где танцевали девушки чуть ли не в купальниках, посидеть в пивном баре в Паневежисе – настоящем западном пивном баре. Только в Латвии делались дорогие электрические игрушки, которые разительным образом отличались от того советского «мусора», который лежал на наших прилавках. Даже «Латбытхим» выпускал продукцию, намного превосходящую по качеству советскую, и считался особым дефицитом.

Поэтому я, не почувствовав подвоха, считая, это обычной спекуляцией, смело выдавил на ладонь горку крема и стал растирать Ирину. Глупенькая, она вместо того, чтобы попробовать это чудодейственное средство на небольшом участке тела, намазалась сразу вся. Ну так ей хотелось побыстрее загореть!

В общем, поначалу все было нормально, вплоть до того момента, как мы стали возвращаться домой. Саратовские знают, что лестница на мост проходит по огромной опоре моста, загораживающей ветер, а ветер на Волге – явление практически постоянное. И вот на этой лестнице я впервые и ощутил странный запах – очень похожий на запах незакрытой канализационной трубы. Я вертанул носом вправо-влево, но тут мы уже поднялись на мост и запах как будто пропал. Но не прошли мы и четверти пути, как запах стал догонять нас. Как будто бы ветерок его откуда-то гнал по нашему пути. Не исчез этот запах и на середине моста и, как мне показалось, даже стал сильнее. Тут и Иринка закрутила носом…

В общем, дойдя до конца моста мы осознали, что это пах патентованный прибалтийский крем для загара. Точнее – Ирина! Пока мы были на пляже, поминутно окунаясь и загорая на свежем ветерке, запах не ощущался. Но как только мы перестали купаться и, потея, пошли по яркому солнцу – вонь поперла изо всех пор. Ирина была в ужасе – она сказала, что в троллейбус не сядет, поскольку все подумают, что она обосралась. Мы пошли домой пешком, но сил хватило дойти только до Мирного, до трамвайного круга. Там уже плюнув на все условности мы, дождавшись когда два трамвая пойдут практически друг за другом, залезли в трамвай и поехали домой. Расчет был такой – на первый трамвай будет садиться большинство, а в этом, тем паче на задней площадке народа будет поменьше. Отмечу, что расчет оправдался!

Я задвинул ее в самый угол и прикрыл собою, переводя огонь на себя. Пусть решат, что это от меня так пахнет! Подобный запах от мужчины – в порядке вещей – может он не менял трусы целую неделю, а то и две (что было нормой в СССР), или же работает сантехником, а может и вправду спьяну обосрался. С мужика взятки гладки.

Дома началось самое страшное – отмывание. Хозяйственное мыло, какие-то шампуни, даже стиральный порошок «Лотос» не дали должного эффекта. Ирину мыли четыре раза и после каждого раза запах на четверть часа исчезал, а потом – возвращался вновь. После шестого «обмывания» он притупился, но не исчез совсем. Орошение одеколоном, только усугубило ситуацию. Мы и догадаться не могли, что он исчезнет только через два дня.

Спать мы легли порознь…[2]



Эпилог

В Москве на площади Дзержинского установили монумент «Памяти жертвам Гулага», но про женщин… про женщин, как всегда в России, забыли. Памятник «Женщинам, вынесшим (или лучше – вытерпевшим) ужасы жизни в СССР» надо поставить обязательно и разместить в цоколе на всеобщее обозрение, и одежду, и белье в котором ходили наши женщины, и латаные-перелатанные сапоги, и заклеенные клеем БФ колготки, и тазы в которых они стирали белье, и хозяйственное мыло, растворяющее даже стекло, которым они вынуждены были мыть голову, и тушь для ресниц, сделанную из солдатской сапожной ваксы и многое-многое другое, о чем мы уже, слава Богу, забыли и, надеюсь, что уже и не вспомним.


[1] Кто помнит газету «Вечерняя Москва» (в народе попросту «Вечерка») – единственную газету в городе, где печатали частные объявления, тот может быть встречал в ней объявления о покупке «флаконов духов для коллекции». Моя знакомая, мать которой – выездная актриса, собирала и раз в год все опустевшие пузырьки продавала «подпольщикам», которые разливали туда самодельную «халтуру», причем платили за некоторые из них до 10 руб. (1985 г.)

[2] Как тут не вспомнить слова Владимира Левита о том, что дилогия Ильфа-и-Петрова о Остапе Бендере является энциклопедией советской жизни: «Но ведь мне аптекарь говорил, что это будет радикально черный цвет... Контрабандный товар.»