Последние...

– И для чего вам всё это? – не смеяться очень трудно. Даже мне, а ведь уж мне-то пора привыкнуть. – Как вы сказали? Посреди моря-океана…
– Страшных чёрных волн! – злится  посетитель, но тут же смягчается и сам потирает костлявыми руками обнажённый череп, – Там дуб, на ветвях сундук. А в сундуке заяц. В зайце утка. В ней яйцо, а уже там игла.
– А в игле смерть? – я уточняю не из издёвки, а из-за того, что мне упорно кажется, что мой гость не очень-то и памятлив. Может чего упустил?
– Да, – признаётся он, голос его звучит устало, замученно, – я и сам знаю, правда. Но я не могу ничего изменить.
– Представляю, – я киваю, – позвольте спросить, как вы уговорили бедных животных на такое… хранилище? Я даже не знаю кому из них больше нужно посочувствовать, право слово!
            Гость смеётся, в пустых его глазницах на мгновение проскальзывает злобно-смешливый огонёк – синеватый, лукавый! – он проходит по всему его костлявому телу, ещё хранящему на себе то тут, то там ошмётки плоти, и вдруг загорается на кончиках пальцев:
– Магия! И никто никого не спрашивает!
            Мрачнею уже всерьёз. Везёт же нашему брату на встречи с властолюбцами, которые в упор не ценят никакой жизни, кроме своей собственной, даром, что от жизни лишь скелет остался!
– Уважаемый Кощей…простите, вам удобно по имени? Комфортно? – обычно я обговариваю сразу же, с порога, как моим гостям больше нравится – кому-то по имени, кому-то по титулу, а кому-то в голову придёт и совсем не называться. С этим же договориться не удалось. Он меня не слушал – пришёл, нагло упал в кресло и пожаловался, рассыпая старые кости:
– Устал! Тружусь целый день как пчела, а никому никакого дела нет. Я рабочие места обеспечиваю, а они, неблагодарные, то голову снести норовят, то ещё одно…
– Здравствуйте, – усмехнулась я тогда, и надо сказать, на свою беду. Мне б его выгнать, ан нет, устав от всяких занявших ту неделю Емель, желавших лежать на печи и ждать чудес, пришедших ко мне чуть ли не под моления и угрозы всей семьи, я увидела в наглеце интересный материал. Кто ж знал, что ему просто заняться нечем за долгую жизнь стало? Вот и до меня дошёл. Нет, я не жалуюсь, у каждого душеправа, наверное, мечта есть повстречать кого-нибудь этакого, но этому же не угодишь! Наш разговор ходит кругами уже не первый месяц.
– Можно Кощей! – отмахивается гость, – ну?
– Почему вы так боитесь смерти? – спрашиваю я. Мне не хотелось никогда рубить с плеча. Не мой это метод. В конце концов, душа – это не тело, которое можно починить. Зашить душу надо умудриться, и то кровоточить будет!
            Кощей вздрагивает, а затем смотрит на меня как на дуру. Впрочем, дура и есть! Чего я с ним сижу? Все мои коллеги на удаленку перешли, по волшебному зеркальцу принимают, одна я живьём! Эмоции мне подавай! Тьфу!
– Там же ничего нет! – возмущается Кощей, – вы что? Там же ничто! Нет чувств, эмоций, жизни…
– А так у вас она есть? Вы мне уже третью неделю говорите, что вас ничего не радует, – напоминаю я. – вы говорите об  усталости и неблагодарности, о невозможности ощутить свободу и об отсутствии потребности в элементарных вещах. Вам даже еда не нужна! У вас вообще нет никакого людского удовольствия, одна рутина. Так чем это отличается от смерти?
            Кощей молчит недолго. Наконец, он берёт себя в руки и отвечает:
– Страх. Страх тоже чувство.
– Вы не устали от него? – смеюсь, хотя мне невесело. Мы ходим кругами, и кто знает сколько ещё будем ходить.
– Я устал от того, что вы не можете мне помочь! Зачем я вам плачу?
– Помочь можно только тому, кто хочет, чтобы ему помогли, – напоминаю я, – вы пришли ко мне, но могли не приходить. Можете уйти сейчас и никогда не возвращаться.
            Я знаю, прекрасно знаю, что предыдущих душеправов он пережил. А может и поспособствовал тому, чтобы их не стало – тут уже ручаться не могу. Но для меня он всего лишь гость, один из них, и я не выделяю его. Я не боюсь его, потому что нельзя бояться того, кто и сам напуган.
            Напуган тем, с чем сталкивается каждый, а значит – с неизбежным. Но Кощей прожил жизнь, или несколько, пытаясь найти для себя бессмертие. Он так увлёкся, что не заметил ни одной из этих жизней. Просуществовал!
– Вы хотите, чтобы я умер? – Кощей уклоняется от моего предложения не платить мне. Он переходит в слабую атаку. – Да?
– Я хочу, чтобы вы обрели мир с собою, честно ответили, что вам нужно. Нужно ли вам дерево среди моря-океана, в котором гусь, а в гусе…
– Утка!
– Да хоть фазан! – я возмущаюсь, но не серьёзно, – вы издеваетесь над всеми. И прежде всего над собой, хотя и утке с зайцем я сочувствую. Но они не выбирали этого исхода, а вот за что вы так с собой?
            С некоторых пор у меня появилась теория, которую я не могу пока проверить. Кощей карает себя страхом и мукой. Он знает, что ждёт его не смерть, а некий суд, высший суд, в который так верят люди. Люди, которых Кощей, не считаясь, сводил в могилу.
            Кощей молчит минуту, и две, и пять – я знаю, что это значит: он в очередной раз услышал от меня то, что знает и сам. это говорили ему и другие душеправы, и, быть может, его последние друзья. Но он не реагирует. Но вода точит камень, а слова – та же вода. И когда-нибудь, может мой последователь добьёт Кощея. Не палицей, нет. Время палицы прошло. Пришло время здравого смысла, и кто-нибудь однажды избавит нас от Кощея.
            Но пока он встаёт, поднимается, гремя костями, идёт прочь, к дверям и уже на пороге бросает:
– На следующей неделе, в семь. Ждите.
            Он всегда такой. Не спрашивает – могу ли я? Нет ли кого другого? Он констатирует: я приду.
– Не забудьте чек, – напоминаю я и вздыхаю с облегчением. После Кощея всегда нужно проветривать, от него натурально натрясает пылью.
***
– А я е такой говорю, мол, я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, и от тебя, зайца, тоже уйду! – очень трудно воспринимать клиента серьёзно, когда он являет собой мячик из теста с глазами и болтливым ртом. Не особо-то и чистого теста, скажу я вам, но клиентов мы не выбираем, это они нас выбирают и делают это так, словно снисходят до нас, несчастных, и теперь за то молиться на них до конца дней нужно.
– И как, ушли? – но он пока платит. Не представляю, откуда у него деньги, но платит исправно. Хотя и каждый раз начинает с самого начала – трудное детство, которое его никак не отпускает, сусеки да амбары. Словно он один-единственный, кто так живёт. Но да ладно.
– Ушёл, конечно! Я такое в своей жизни видел! А он-то кто? Что он мне? – клиент фыркает, явно поражаясь моей глупости. Но я просто тяну время. Должен пройти час, а история моего клиента очень проста: он от всего уходит. Сначала от родителей, что, впрочем, даже хорошо, ведь он пытался сепарироваться, стать личностью, единственное – плох был метод. Вместо взрослого разговора он просто сбежал. Теперь вот это – ни друзей, ни отношений, от всего бежит-катится.
– В прошлый раз мы говорили о том, что вы чувствуете потребность уйти от дружбы с медведем, – продолжаю я без энтузиазма, но вежливо. – Вы говорили, что длинная дорога вас измотала.
– Все бока отбил! – подтверждает клиент. – Да я и сам знаю. И мне поначалу даже и правда хочется где-то быть. Но я пока на окне лежал, охлаждался, так паршиво стало! Вот я прыг и на волю. Потом заяц этот. Вот вроде нормально начали, так нет – знаете, что он захотел? Съесть он меня захотел! Нормально, нет? Если я из теста, у меня что, чувств нет?
– Разумеется, есть и вы должны помнить о том, что ваши чувства для вас важнее всего.
– Вот! – подтверждает клиент, довольный моим согласием, – а дальше чего? Ну ладно, один оплошал, ну что, кто из нас гадов не встречал? Так нет! Они все такие! Волк вон! Думаете что, лучше? Ничего не лучше! Тоже нормально начали. И знаете что? Сожрать захотел!
            Клиент аж фырчит от негодования.
– Но вам хватило храбрости попробовать снова завести друзей, – напоминаю я, – вы не замкнулись в себе, и это уже говорит  о том, что от самого общества вы не бежите. Так от чего? От рутины? От тоски?
– От тех, кто сожрать хочет! – злится клиент, – медведь вообще нормальный парень был. Я б на него и не подумал никогда, так туда же… тьфу! Полгоря от него уйти, честное слово!
– Вы живете в социуме, понимаете? Вы не можете сбежать ото всех. Ну если только на болота, и то не ручаюсь, что с вами не попытается познакомиться Кикимора. Все же, кого вы называете, всего лишь существа, не умеющие выражать в полной мере свои мысли. Вы знаете, что у зайца полгода жила одна тут…избушка, мол, у неё растаяла! А у него хорошая. А он парень добрый. Или волк. Познакомился он тут с, простите, козлятами. Да не с одним, а с семью. Вообще, он с их матерью хотел познакомиться, так та козлят скрыла. Словом, тоска. А медведь… вы знаете про вечеринку в Теремке? Вот, вы знаете, а он узнал, когда понял, что его одного туда не пригласили. Я это к чему, у нас у всех бывают очень тяжелые печальные дни, когда мы…м…невольно агрессируем на других. Надо просто взять паузу, потом, в более спокойной обстановке обговорить, понять уже… вам ведь одиноко?
– Одиноко, – признается клиент и вдруг улыбается, – знаете, а вы правы. Надо мне как-то стать серьезнее и с каждого грубого слова не срываться. Ну что, медведь сожрёт меня что ли? Он же тесто не ест. И волк! Тьфу! Кстати, я вам не хотел говорить, но можно поделиться новостью?
– Конечно! – странный этот клиент, очень странный, никогда не унывает надолго.
– Я тут познакомился с одной…ох, лиса! Но вроде ласковая. Может и мне повезет, а? – он смеётся, уходя, а я выдыхаю – как знать, может, я его не увижу.
            У него просто отпадёт надобность посещать душеправа, и это станет очередной галочкой в моем списке довольных клиентов – я ему помогла!
***
– Это не объясняет почему ты рвёшься разговаривать с каждым незнакомцем,  пойми, – повышать голос на клиентов непрофессионально, и я считаю про себя до трёх прежде, чем ответить. Уже в пятый раз я слышу от нее про красную шапочку, в честь которой её прозвали, про путь через лес с пирожками, но ни разу не слышу про суть заявленной проблемы. А проблема есть, и её передали мне через лазарет: девочка боится спать, ей кажется, что она в желудке волка. А всё из-за давней травмы, которую она толком и не помнит – память коварна, стирает самое страшное, и она помнит незнакомца-волка, затем пустота – вот – его желудок.
            В лазарете бились долго, чтобы не то пробудить её воспоминания, не то наоборот спустить их в ничто. Свою часть проблемы решили, передали мне. А я вот как в стену бьюсь.
– Вместо того, чтобы извлечь урок, она теперь рвётся пообщаться с каждым встречным! – сообщила мне её мать при первом визите.
            Я с трудом подавила желание врезать ей – надо же, догадалась! Отправила дочь одну через темный лес, где водятся волки, и где бывают охотники. Ирными словами: зверье четвероногое и двуногое – почти всегда пьяное. Мать года! А теперь ещё и недовольна реакцией дочери на всё, что произошло.
– Люди, пережившие насилие, испугавшиеся, и не помнящие всех обстоятельств, могут тянуться подсознательно в то место, где их жизнь разделилась. Они словно бы хотят ещё раз пройти той дорогой, но сделать что-то по-другому. Их сознание осталось там, оно заперто и может проснуться в тех же или схожих обстоятельствах, – я владею собой, я профессионал.
– Мне нужно, чтобы моя дочь стала прежней! – сообщила мне тогда эта чудесная женщина, милостиво пообещав мне приводить несчастную трижды в месяц.
            Но прогресса пока нет.
– Мама сказала, что нужно отнести пирожков бабушке, – сообщает мне чёрт знает в какой раз девочка, – это мама сказала, это не я сама пошла.
            Прекрасно, у нас тут чувство вины ещё стопорит дело. Это не я решила идти – это меня отправили – прямое указание на две вещи: отношение в семье и самоощущение после всех событий.
            Я молчу, не прерываю её рассказ, в котором нет точности, есть лишь комок невысказанных чувств. Лишь когда она устает, предлагаю завести дневник и в нём написать всё, что она помнит и будет вспоминать про лес до следующей недели. Практика паршивая, скучная, и в лазарете её явно уже о подобном просили, но предложить большего я не могу – между мною и ей стена из беспамятства, чувства вины и страха снова проснуться в желудке.
            Может однажды она падёт…
***
– Я для него всё! А он что? Хоть слово благодарности сказал? Только и слышу – дай то, дай это. И ладно б на благо шло! Так ему что надо-то, знаете? Чтоб ведра домой шли! Или чтоб дрова сами рубились. Ручки не хочет марать. Да чего уж там, ему и встать с печки лень! На ней велел его возить! – клиентка передо мной говорит чрезвычайно тихо, ещё бы, ей, как рыбе, вообще говорить не положено. Но так как она рыба волшебная, Щука, между прочим, то очень даже прощается.
            Здесь она не для решения проблемы. Она уже знает как поступит, это видно по её решительному биению хвоста, по плавникам, которые трепещут, налившись яростью и досадой. Она пришла выговориться и получить от меня подтверждение того, что она права.
– А недавно чего удумал? Царь его во дворец позвал, ну, донесли ему, что есть, дескать, такой обормот. Стыдобища! Емеле бы глаза в пол, да покаяться. Да попросить себя на службу какую пристроить, а он? Тут же пожелал, чтобы царская дочка в него влюбилась.
– И вы?..– я в ужасе.
– Ага, – соглашается Щука, – теперь его во дворце ждут. Меня он не слушает, а я сердцем чую, что его там погубят. Отговариваю. А он знаете чего? На печи его опять везти. Захотелось! Слушать не хочет. Царевичем желает быть. А сделал он чего?
– Не похоже, – признаю я. Нельзя ставить метки сразу, непрофессионально, но незнакомого мне Емелю я уже презираю против воли. Отвратительный человек.
– Брошу я его, – мстительно сообщает Щука, – пусть сам себя возит. И дрова рубит!
            Она плещет плавниками:
– Спасибо, что помогли.
– Да…пожалуйста, – я только успеваю её проводить.
            Золото, а не клиент! Сама пришла, сама решила, долго не сидела, зато заплатила без нервов. Молодец, если и правда от Емели уйдёт  – не заслужил он такого счастья. С другой стороны – уйдёт она, а куда? Опять ведь такого же будет искать…
***
– И вы всерьёз отвезли родную дочь в лес, чтобы она там замерзла? – воистину, это тяжелый день. Но пришедший мужичонка пока бьёт рекорды. – Потому что вам так сказала ваша жена?
– Ну у неё своя дочка…не ладили они, в общем. А тут такое. она вернулась, ну из леса-то. вся в шубе, в серебре, в санях. Моя-то теперь пилит, мол, и её дочку туда же свезти надо – там же колдовство. Вот, хочу, чтобы вы на неё повлияли как-то и…
            Он не успевает договорить, я распахиваю перед ним двери:
– Последуйте вон.
            Понурив голову, он уходит прочь. Я захлопываю дверь. Дожили! И та тоже хороша. На кой из леса туда же вернулась? Чтоб нос утереть или чтоб шубу снять и к ногам мачехи бросить? Тьфу!
***
– А он как вырастит опять чего-нибудь! Сначала не отвлекай его, потом не ходи, а то грядки потопчешь, – и снова возмущение. Возмущение близким. – Нет, я понимаю, что у каждого должно быть хобби и мне эта репка, честно говоря, вообще не мешает. Но так знаете что начинается? Тянуть-то он её не может! И здрасьте – приходи, помоги, а то не умею сам. И собираемся ведь!
– А если не прийти? – спрашиваю я. – Что будет?
– Вонь на всю деревню будет, – мрачно отвечает девушка, – как же, внучка не помогла! И бабка тянет, и кошка тянет, одна я в сторонке отлеживаюсь! А оно мне сдалось?
– Этот человек вас воспитывал, да, вы, может быть, и считаете себя ему обязанной, но вы понимаете, что это ваша жизнь? У вас должны быть личные границы…
            Клиентка податлива. Хотя бы не шипит, слушает внимательно, соглашается.
– А можно я ещё приду? Думаю, мне духу не хватит, чтобы сразу…– она рубит ладонью в воздухе, – чтобы так. Скоро ж дачный сезон опять. У меня уже нервов нет. Ничего не запланируешь, так как не знаешь, когда ему в голову чего взбредет.
– Приходите, – киваю я, – но помните сами, что никто за вас эту проблему не решит.
            Она уходит окрыленная и я довольно смотрю ей вслед. Эту я вытащу. Она решительная, и границы выстроит, и себя ценить начнет. Такими должны быть клиенты, сами должны хотеть помощи, и только потом ко мне идти!
***
– А где я этот аленький цветочек ей возьму-то? – возмущается клиент. – Попросила бы зеркало какое, или бусы, слово бы не сказал! Так она как все не хочет. Ей цветочек подавай, а-аленький!
– У вашей дочери, как это часто бывает, просто попытка идентификации личности. Она устанавливает себя так, как ей должно быть в будущем. Она пытается понять, чего она хочет, и ей непроизвольно в такие моменты кажется, что она должна быть особенной. Особенно на фоне двух сестер.   Это всё пройдёт.
– В мои годы калачу радовались! – бурчит клиент, – девка вымахала, а дура какая-то!
– Приводите, если есть желание, у неё есть, – предлагаю я, – не у вас. А лучше, если она в порядке и чувствует себя хорошо, не трогайте её, дайте ей разобраться.
– А цветочек?
– Что, цветочек? – я не понимаю вопрос.
– Вы не знаете где взять этот цветочек? – спрашивает клиент безнадежно, – дочка всё-таки, если ей для этой, как её, идентификации личности он нужен, поищу, так и быть!
– Не знаю, – мрачно признаю я, – вообще не представляю, что она имела в виду.
***
– Давайте ещё раз, – прошу я, от клиентов за день болит голова, благо, эта девица на сегодня последняя. – Значит вы…
– Я чищу, убираю, шью, латаю, крупу перебираю, – торопливо отчитывается Золушка. – А он всё недоволен! Говорит, что на балу я была совсем-совсем другая. А как в замок переехали, так умом тронулась.
– А как же слуги? – я сочувствую принцу, которого даже не знаю. Я бы тоже с ума сошла, если бы кто-то у меня под ухом с утра до вечера жужжал бытовыми делами.
– А что слуги? – кривится Золушка, – они разве умеют? Это я умею! Я их учу. Взялась тут смотреть как одна пыль вытирает, так переучивать её пришлось! А полы мыть? Никто же не умеет!
– А ваш супруг?
– Он тоже ничего не умеет, но ему и не надо. Я же есть.
– А вы не пробовали делить обязанности? – я знаю её ответ. Сама мысль о разделе обязанностей для неё кощунственна. Она не мыслит себя за пределами быта.
– А я чем займусь? – возмущается Золушка. – А так я встала в шесть утра, поскоблила окна, там перехватила, тут перевязала. Там заштопала, завтрак пора делать. Посуду помыла, золой начистила, к обеду пора. А если время остается, я крупу смешиваю, пшено, например, с овсом, и разделяю. Мне просиживать без дела непривычно!
– А он? – я ловлю себя на мысли, что надеюсь на здравомыслие принца и то, что сейчас он меняет замки.
– А ему то балы, то приемы, то театры. И всё на слуг бы спихнуть! Безнадежен! – она отмахивается и чуть ли не сияет от гордости, что ей не до жизни какой-то, не до праздности, у неё дела! Да ещё какие! И на ней весь быт.
– А вам не хочется, например, уделить время себе? Почитать, принять ванну, сделать маску?
– Ой, да сил нет на эти глупости. А вот ванну…ванна – да. Я её сегодня же ещё не чистила, точно! – Она подрывается, сумасшедшая, безумная, и бежит прочь, забыв даже проститься. Ей не до того. Ей надо чистить ванну. И неважно, что она делала это вчера, и неважно, что уже и супруг её, и мачеха, и злые сестры – все уговаривали её обратиться ко мне. Она сдалась, да только вот толку, если мыслями она чистит ванну? Даже тогда, когда она и всерьёз её чистит…
            Ну что ж, по крайней мере, я заканчиваю сегодня раньше. Самое главное, сделать это так как нужно, без едкой совести, без муки – я сделала то, что могла, и я не могу помочь тем, кто этого не хочет.
            Никто не может. И неважно, насколько глубоко потерялись те, кто приходит ко мне и к моим коллегам – пока они не найдутся хотя бы для себя, помощь любого профессионала для них ничто.
            А я и не профессионал. Я так – любитель. Просто они все так смущены своим приходом ко мне, что даже не просят моих документов и дипломов.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0538746

от 22 марта 2025

[Скрыть] Регистрационный номер 0538746 выдан для произведения: – И для чего вам всё это? – не смеяться очень трудно. Даже мне, а ведь уж мне-то пора привыкнуть. – Как вы сказали? Посреди моря-океана…
– Страшных чёрных волн! – злится  посетитель, но тут же смягчается и сам потирает костлявыми руками обнажённый череп, – Там дуб, на ветвях сундук. А в сундуке заяц. В зайце утка. В ней яйцо, а уже там игла.
– А в игле смерть? – я уточняю не из издёвки, а из-за того, что мне упорно кажется, что мой гость не очень-то и памятлив. Может чего упустил?
– Да, – признаётся он, голос его звучит устало, замученно, – я и сам знаю, правда. Но я не могу ничего изменить.
– Представляю, – я киваю, – позвольте спросить, как вы уговорили бедных животных на такое… хранилище? Я даже не знаю кому из них больше нужно посочувствовать, право слово!
            Гость смеётся, в пустых его глазницах на мгновение проскальзывает злобно-смешливый огонёк – синеватый, лукавый! – он проходит по всему его костлявому телу, ещё хранящему на себе то тут, то там ошмётки плоти, и вдруг загорается на кончиках пальцев:
– Магия! И никто никого не спрашивает!
            Мрачнею уже всерьёз. Везёт же нашему брату на встречи с властолюбцами, которые в упор не ценят никакой жизни, кроме своей собственной, даром, что от жизни лишь скелет остался!
– Уважаемый Кощей…простите, вам удобно по имени? Комфортно? – обычно я обговариваю сразу же, с порога, как моим гостям больше нравится – кому-то по имени, кому-то по титулу, а кому-то в голову придёт и совсем не называться. С этим же договориться не удалось. Он меня не слушал – пришёл, нагло упал в кресло и пожаловался, рассыпая старые кости:
– Устал! Тружусь целый день как пчела, а никому никакого дела нет. Я рабочие места обеспечиваю, а они, неблагодарные, то голову снести норовят, то ещё одно…
– Здравствуйте, – усмехнулась я тогда, и надо сказать, на свою беду. Мне б его выгнать, ан нет, устав от всяких занявших ту неделю Емель, желавших лежать на печи и ждать чудес, пришедших ко мне чуть ли не под моления и угрозы всей семьи, я увидела в наглеце интересный материал. Кто ж знал, что ему просто заняться нечем за долгую жизнь стало? Вот и до меня дошёл. Нет, я не жалуюсь, у каждого душеправа, наверное, мечта есть повстречать кого-нибудь этакого, но этому же не угодишь! Наш разговор ходит кругами уже не первый месяц.
– Можно Кощей! – отмахивается гость, – ну?
– Почему вы так боитесь смерти? – спрашиваю я. Мне не хотелось никогда рубить с плеча. Не мой это метод. В конце концов, душа – это не тело, которое можно починить. Зашить душу надо умудриться, и то кровоточить будет!
            Кощей вздрагивает, а затем смотрит на меня как на дуру. Впрочем, дура и есть! Чего я с ним сижу? Все мои коллеги на удаленку перешли, по волшебному зеркальцу принимают, одна я живьём! Эмоции мне подавай! Тьфу!
– Там же ничего нет! – возмущается Кощей, – вы что? Там же ничто! Нет чувств, эмоций, жизни…
– А так у вас она есть? Вы мне уже третью неделю говорите, что вас ничего не радует, – напоминаю я. – вы говорите об  усталости и неблагодарности, о невозможности ощутить свободу и об отсутствии потребности в элементарных вещах. Вам даже еда не нужна! У вас вообще нет никакого людского удовольствия, одна рутина. Так чем это отличается от смерти?
            Кощей молчит недолго. Наконец, он берёт себя в руки и отвечает:
– Страх. Страх тоже чувство.
– Вы не устали от него? – смеюсь, хотя мне невесело. Мы ходим кругами, и кто знает сколько ещё будем ходить.
– Я устал от того, что вы не можете мне помочь! Зачем я вам плачу?
– Помочь можно только тому, кто хочет, чтобы ему помогли, – напоминаю я, – вы пришли ко мне, но могли не приходить. Можете уйти сейчас и никогда не возвращаться.
            Я знаю, прекрасно знаю, что предыдущих душеправов он пережил. А может и поспособствовал тому, чтобы их не стало – тут уже ручаться не могу. Но для меня он всего лишь гость, один из них, и я не выделяю его. Я не боюсь его, потому что нельзя бояться того, кто и сам напуган.
            Напуган тем, с чем сталкивается каждый, а значит – с неизбежным. Но Кощей прожил жизнь, или несколько, пытаясь найти для себя бессмертие. Он так увлёкся, что не заметил ни одной из этих жизней. Просуществовал!
– Вы хотите, чтобы я умер? – Кощей уклоняется от моего предложения не платить мне. Он переходит в слабую атаку. – Да?
– Я хочу, чтобы вы обрели мир с собою, честно ответили, что вам нужно. Нужно ли вам дерево среди моря-океана, в котором гусь, а в гусе…
– Утка!
– Да хоть фазан! – я возмущаюсь, но не серьёзно, – вы издеваетесь над всеми. И прежде всего над собой, хотя и утке с зайцем я сочувствую. Но они не выбирали этого исхода, а вот за что вы так с собой?
            С некоторых пор у меня появилась теория, которую я не могу пока проверить. Кощей карает себя страхом и мукой. Он знает, что ждёт его не смерть, а некий суд, высший суд, в который так верят люди. Люди, которых Кощей, не считаясь, сводил в могилу.
            Кощей молчит минуту, и две, и пять – я знаю, что это значит: он в очередной раз услышал от меня то, что знает и сам. это говорили ему и другие душеправы, и, быть может, его последние друзья. Но он не реагирует. Но вода точит камень, а слова – та же вода. И когда-нибудь, может мой последователь добьёт Кощея. Не палицей, нет. Время палицы прошло. Пришло время здравого смысла, и кто-нибудь однажды избавит нас от Кощея.
            Но пока он встаёт, поднимается, гремя костями, идёт прочь, к дверям и уже на пороге бросает:
– На следующей неделе, в семь. Ждите.
            Он всегда такой. Не спрашивает – могу ли я? Нет ли кого другого? Он констатирует: я приду.
– Не забудьте чек, – напоминаю я и вздыхаю с облегчением. После Кощея всегда нужно проветривать, от него натурально натрясает пылью.
***
– А я е такой говорю, мол, я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, и от тебя, зайца, тоже уйду! – очень трудно воспринимать клиента серьёзно, когда он являет собой мячик из теста с глазами и болтливым ртом. Не особо-то и чистого теста, скажу я вам, но клиентов мы не выбираем, это они нас выбирают и делают это так, словно снисходят до нас, несчастных, и теперь за то молиться на них до конца дней нужно.
– И как, ушли? – но он пока платит. Не представляю, откуда у него деньги, но платит исправно. Хотя и каждый раз начинает с самого начала – трудное детство, которое его никак не отпускает, сусеки да амбары. Словно он один-единственный, кто так живёт. Но да ладно.
– Ушёл, конечно! Я такое в своей жизни видел! А он-то кто? Что он мне? – клиент фыркает, явно поражаясь моей глупости. Но я просто тяну время. Должен пройти час, а история моего клиента очень проста: он от всего уходит. Сначала от родителей, что, впрочем, даже хорошо, ведь он пытался сепарироваться, стать личностью, единственное – плох был метод. Вместо взрослого разговора он просто сбежал. Теперь вот это – ни друзей, ни отношений, от всего бежит-катится.
– В прошлый раз мы говорили о том, что вы чувствуете потребность уйти от дружбы с медведем, – продолжаю я без энтузиазма, но вежливо. – Вы говорили, что длинная дорога вас измотала.
– Все бока отбил! – подтверждает клиент. – Да я и сам знаю. И мне поначалу даже и правда хочется где-то быть. Но я пока на окне лежал, охлаждался, так паршиво стало! Вот я прыг и на волю. Потом заяц этот. Вот вроде нормально начали, так нет – знаете, что он захотел? Съесть он меня захотел! Нормально, нет? Если я из теста, у меня что, чувств нет?
– Разумеется, есть и вы должны помнить о том, что ваши чувства для вас важнее всего.
– Вот! – подтверждает клиент, довольный моим согласием, – а дальше чего? Ну ладно, один оплошал, ну что, кто из нас гадов не встречал? Так нет! Они все такие! Волк вон! Думаете что, лучше? Ничего не лучше! Тоже нормально начали. И знаете что? Сожрать захотел!
            Клиент аж фырчит от негодования.
– Но вам хватило храбрости попробовать снова завести друзей, – напоминаю я, – вы не замкнулись в себе, и это уже говорит  о том, что от самого общества вы не бежите. Так от чего? От рутины? От тоски?
– От тех, кто сожрать хочет! – злится клиент, – медведь вообще нормальный парень был. Я б на него и не подумал никогда, так туда же… тьфу! Полгоря от него уйти, честное слово!
– Вы живете в социуме, понимаете? Вы не можете сбежать ото всех. Ну если только на болота, и то не ручаюсь, что с вами не попытается познакомиться Кикимора. Все же, кого вы называете, всего лишь существа, не умеющие выражать в полной мере свои мысли. Вы знаете, что у зайца полгода жила одна тут…избушка, мол, у неё растаяла! А у него хорошая. А он парень добрый. Или волк. Познакомился он тут с, простите, козлятами. Да не с одним, а с семью. Вообще, он с их матерью хотел познакомиться, так та козлят скрыла. Словом, тоска. А медведь… вы знаете про вечеринку в Теремке? Вот, вы знаете, а он узнал, когда понял, что его одного туда не пригласили. Я это к чему, у нас у всех бывают очень тяжелые печальные дни, когда мы…м…невольно агрессируем на других. Надо просто взять паузу, потом, в более спокойной обстановке обговорить, понять уже… вам ведь одиноко?
– Одиноко, – признается клиент и вдруг улыбается, – знаете, а вы правы. Надо мне как-то стать серьезнее и с каждого грубого слова не срываться. Ну что, медведь сожрёт меня что ли? Он же тесто не ест. И волк! Тьфу! Кстати, я вам не хотел говорить, но можно поделиться новостью?
– Конечно! – странный этот клиент, очень странный, никогда не унывает надолго.
– Я тут познакомился с одной…ох, лиса! Но вроде ласковая. Может и мне повезет, а? – он смеётся, уходя, а я выдыхаю – как знать, может, я его не увижу.
            У него просто отпадёт надобность посещать душеправа, и это станет очередной галочкой в моем списке довольных клиентов – я ему помогла!
***
– Это не объясняет почему ты рвёшься разговаривать с каждым незнакомцем,  пойми, – повышать голос на клиентов непрофессионально, и я считаю про себя до трёх прежде, чем ответить. Уже в пятый раз я слышу от нее про красную шапочку, в честь которой её прозвали, про путь через лес с пирожками, но ни разу не слышу про суть заявленной проблемы. А проблема есть, и её передали мне через лазарет: девочка боится спать, ей кажется, что она в желудке волка. А всё из-за давней травмы, которую она толком и не помнит – память коварна, стирает самое страшное, и она помнит незнакомца-волка, затем пустота – вот – его желудок.
            В лазарете бились долго, чтобы не то пробудить её воспоминания, не то наоборот спустить их в ничто. Свою часть проблемы решили, передали мне. А я вот как в стену бьюсь.
– Вместо того, чтобы извлечь урок, она теперь рвётся пообщаться с каждым встречным! – сообщила мне её мать при первом визите.
            Я с трудом подавила желание врезать ей – надо же, догадалась! Отправила дочь одну через темный лес, где водятся волки, и где бывают охотники. Ирными словами: зверье четвероногое и двуногое – почти всегда пьяное. Мать года! А теперь ещё и недовольна реакцией дочери на всё, что произошло.
– Люди, пережившие насилие, испугавшиеся, и не помнящие всех обстоятельств, могут тянуться подсознательно в то место, где их жизнь разделилась. Они словно бы хотят ещё раз пройти той дорогой, но сделать что-то по-другому. Их сознание осталось там, оно заперто и может проснуться в тех же или схожих обстоятельствах, – я владею собой, я профессионал.
– Мне нужно, чтобы моя дочь стала прежней! – сообщила мне тогда эта чудесная женщина, милостиво пообещав мне приводить несчастную трижды в месяц.
            Но прогресса пока нет.
– Мама сказала, что нужно отнести пирожков бабушке, – сообщает мне чёрт знает в какой раз девочка, – это мама сказала, это не я сама пошла.
            Прекрасно, у нас тут чувство вины ещё стопорит дело. Это не я решила идти – это меня отправили – прямое указание на две вещи: отношение в семье и самоощущение после всех событий.
            Я молчу, не прерываю её рассказ, в котором нет точности, есть лишь комок невысказанных чувств. Лишь когда она устает, предлагаю завести дневник и в нём написать всё, что она помнит и будет вспоминать про лес до следующей недели. Практика паршивая, скучная, и в лазарете её явно уже о подобном просили, но предложить большего я не могу – между мною и ей стена из беспамятства, чувства вины и страха снова проснуться в желудке.
            Может однажды она падёт…
***
– Я для него всё! А он что? Хоть слово благодарности сказал? Только и слышу – дай то, дай это. И ладно б на благо шло! Так ему что надо-то, знаете? Чтоб ведра домой шли! Или чтоб дрова сами рубились. Ручки не хочет марать. Да чего уж там, ему и встать с печки лень! На ней велел его возить! – клиентка передо мной говорит чрезвычайно тихо, ещё бы, ей, как рыбе, вообще говорить не положено. Но так как она рыба волшебная, Щука, между прочим, то очень даже прощается.
            Здесь она не для решения проблемы. Она уже знает как поступит, это видно по её решительному биению хвоста, по плавникам, которые трепещут, налившись яростью и досадой. Она пришла выговориться и получить от меня подтверждение того, что она права.
– А недавно чего удумал? Царь его во дворец позвал, ну, донесли ему, что есть, дескать, такой обормот. Стыдобища! Емеле бы глаза в пол, да покаяться. Да попросить себя на службу какую пристроить, а он? Тут же пожелал, чтобы царская дочка в него влюбилась.
– И вы?..– я в ужасе.
– Ага, – соглашается Щука, – теперь его во дворце ждут. Меня он не слушает, а я сердцем чую, что его там погубят. Отговариваю. А он знаете чего? На печи его опять везти. Захотелось! Слушать не хочет. Царевичем желает быть. А сделал он чего?
– Не похоже, – признаю я. Нельзя ставить метки сразу, непрофессионально, но незнакомого мне Емелю я уже презираю против воли. Отвратительный человек.
– Брошу я его, – мстительно сообщает Щука, – пусть сам себя возит. И дрова рубит!
            Она плещет плавниками:
– Спасибо, что помогли.
– Да…пожалуйста, – я только успеваю её проводить.
            Золото, а не клиент! Сама пришла, сама решила, долго не сидела, зато заплатила без нервов. Молодец, если и правда от Емели уйдёт  – не заслужил он такого счастья. С другой стороны – уйдёт она, а куда? Опять ведь такого же будет искать…
***
– И вы всерьёз отвезли родную дочь в лес, чтобы она там замерзла? – воистину, это тяжелый день. Но пришедший мужичонка пока бьёт рекорды. – Потому что вам так сказала ваша жена?
– Ну у неё своя дочка…не ладили они, в общем. А тут такое. она вернулась, ну из леса-то. вся в шубе, в серебре, в санях. Моя-то теперь пилит, мол, и её дочку туда же свезти надо – там же колдовство. Вот, хочу, чтобы вы на неё повлияли как-то и…
            Он не успевает договорить, я распахиваю перед ним двери:
– Последуйте вон.
            Понурив голову, он уходит прочь. Я захлопываю дверь. Дожили! И та тоже хороша. На кой из леса туда же вернулась? Чтоб нос утереть или чтоб шубу снять и к ногам мачехи бросить? Тьфу!
***
– А он как вырастит опять чего-нибудь! Сначала не отвлекай его, потом не ходи, а то грядки потопчешь, – и снова возмущение. Возмущение близким. – Нет, я понимаю, что у каждого должно быть хобби и мне эта репка, честно говоря, вообще не мешает. Но так знаете что начинается? Тянуть-то он её не может! И здрасьте – приходи, помоги, а то не умею сам. И собираемся ведь!
– А если не прийти? – спрашиваю я. – Что будет?
– Вонь на всю деревню будет, – мрачно отвечает девушка, – как же, внучка не помогла! И бабка тянет, и кошка тянет, одна я в сторонке отлеживаюсь! А оно мне сдалось?
– Этот человек вас воспитывал, да, вы, может быть, и считаете себя ему обязанной, но вы понимаете, что это ваша жизнь? У вас должны быть личные границы…
            Клиентка податлива. Хотя бы не шипит, слушает внимательно, соглашается.
– А можно я ещё приду? Думаю, мне духу не хватит, чтобы сразу…– она рубит ладонью в воздухе, – чтобы так. Скоро ж дачный сезон опять. У меня уже нервов нет. Ничего не запланируешь, так как не знаешь, когда ему в голову чего взбредет.
– Приходите, – киваю я, – но помните сами, что никто за вас эту проблему не решит.
            Она уходит окрыленная и я довольно смотрю ей вслед. Эту я вытащу. Она решительная, и границы выстроит, и себя ценить начнет. Такими должны быть клиенты, сами должны хотеть помощи, и только потом ко мне идти!
***
– А где я этот аленький цветочек ей возьму-то? – возмущается клиент. – Попросила бы зеркало какое, или бусы, слово бы не сказал! Так она как все не хочет. Ей цветочек подавай, а-аленький!
– У вашей дочери, как это часто бывает, просто попытка идентификации личности. Она устанавливает себя так, как ей должно быть в будущем. Она пытается понять, чего она хочет, и ей непроизвольно в такие моменты кажется, что она должна быть особенной. Особенно на фоне двух сестер.   Это всё пройдёт.
– В мои годы калачу радовались! – бурчит клиент, – девка вымахала, а дура какая-то!
– Приводите, если есть желание, у неё есть, – предлагаю я, – не у вас. А лучше, если она в порядке и чувствует себя хорошо, не трогайте её, дайте ей разобраться.
– А цветочек?
– Что, цветочек? – я не понимаю вопрос.
– Вы не знаете где взять этот цветочек? – спрашивает клиент безнадежно, – дочка всё-таки, если ей для этой, как её, идентификации личности он нужен, поищу, так и быть!
– Не знаю, – мрачно признаю я, – вообще не представляю, что она имела в виду.
***
– Давайте ещё раз, – прошу я, от клиентов за день болит голова, благо, эта девица на сегодня последняя. – Значит вы…
– Я чищу, убираю, шью, латаю, крупу перебираю, – торопливо отчитывается Золушка. – А он всё недоволен! Говорит, что на балу я была совсем-совсем другая. А как в замок переехали, так умом тронулась.
– А как же слуги? – я сочувствую принцу, которого даже не знаю. Я бы тоже с ума сошла, если бы кто-то у меня под ухом с утра до вечера жужжал бытовыми делами.
– А что слуги? – кривится Золушка, – они разве умеют? Это я умею! Я их учу. Взялась тут смотреть как одна пыль вытирает, так переучивать её пришлось! А полы мыть? Никто же не умеет!
– А ваш супруг?
– Он тоже ничего не умеет, но ему и не надо. Я же есть.
– А вы не пробовали делить обязанности? – я знаю её ответ. Сама мысль о разделе обязанностей для неё кощунственна. Она не мыслит себя за пределами быта.
– А я чем займусь? – возмущается Золушка. – А так я встала в шесть утра, поскоблила окна, там перехватила, тут перевязала. Там заштопала, завтрак пора делать. Посуду помыла, золой начистила, к обеду пора. А если время остается, я крупу смешиваю, пшено, например, с овсом, и разделяю. Мне просиживать без дела непривычно!
– А он? – я ловлю себя на мысли, что надеюсь на здравомыслие принца и то, что сейчас он меняет замки.
– А ему то балы, то приемы, то театры. И всё на слуг бы спихнуть! Безнадежен! – она отмахивается и чуть ли не сияет от гордости, что ей не до жизни какой-то, не до праздности, у неё дела! Да ещё какие! И на ней весь быт.
– А вам не хочется, например, уделить время себе? Почитать, принять ванну, сделать маску?
– Ой, да сил нет на эти глупости. А вот ванну…ванна – да. Я её сегодня же ещё не чистила, точно! – Она подрывается, сумасшедшая, безумная, и бежит прочь, забыв даже проститься. Ей не до того. Ей надо чистить ванну. И неважно, что она делала это вчера, и неважно, что уже и супруг её, и мачеха, и злые сестры – все уговаривали её обратиться ко мне. Она сдалась, да только вот толку, если мыслями она чистит ванну? Даже тогда, когда она и всерьёз её чистит…
            Ну что ж, по крайней мере, я заканчиваю сегодня раньше. Самое главное, сделать это так как нужно, без едкой совести, без муки – я сделала то, что могла, и я не могу помочь тем, кто этого не хочет.
            Никто не может. И неважно, насколько глубоко потерялись те, кто приходит ко мне и к моим коллегам – пока они не найдутся хотя бы для себя, помощь любого профессионала для них ничто.
            А я и не профессионал. Я так – любитель. Просто они все так смущены своим приходом ко мне, что даже не просят моих документов и дипломов.
 

 

Последние