Оранжевое небо

     Кабы был я властителем умов хоть какого-либо типа, категории социальной или философской прослойки людей или имел бы хоть сколько-то значительную численным мускулом аудиторию сочувствующих мыслям моим, то, вполне допускаю, именно с известным допущением предполагаю, что мог бы стать, возможно, осмотрительнее в словах и определениях. Когда же из тридцати прочитавших один приветливо кивнул, двадцать восемь пожали плечами молча, а другой облаял, то стоит ли обращать внимание на хама, да еще и корректировать взгляды свои согласно его видениям (с ударением на «е»)? Как шутил Сократ: не станете же вы подавать в суд на осла, что вас лягнул. Отдав до земли поклон всем тем, кто пишет, выражает приятие, и бестактно показав низ спины в момент этого поклона тем, кого разозлил, останусь-ка я на прежних позициях говорения чего вздумается.

     Убеждение сильно отличаются от убежденности тем, что в первом случае это сумма взглядов, рождающаяся из длинной череды сомнений, система ценностей, за которые человек может постоять и кулаками или заплатить за них даже свободой, а то и жизнью; тогда как второе есть мысль, что прямо здесь и прямо сейчас кажется тебе настолько верной и взволновавшей именно и только тебя столь трепетно, что ты хочешь, даже просто не можешь не записать ее, совсем без дальней цели обидеть кого, будь то человек, чувство, нация или Бог, а лишь потому, что пришла в голову и все тут. Запрещать писать мысли всякому, кто не следует хрестоматийным канонам социальной нравственности или общепринятой морали – все одно что отбирать кисти и краски у художника за то, что он пишет голубое небо оранжевым потому только, что так его видит, видел в момент озарения.

     Классическая творческая цепочка: созерцание – удивление - озарение заканчивается именно здесь, на озарении. У человека с ограниченной тонкостью души дальше следуют анализ, умозаключения и, как итог, - убеждения; у человека же искреннего – оранжевое небо. Тот факт, что душевно тонкий, как правило он пьяница, но и убедителен, а душевно толстый, в большинстве своем трезвенник и убеждённый, не говорит в пользу ни одного, ни другого. Просто сказать много и с глубоким убеждением и сказать мало, но убедительно – часто, пусть разной длины путями, ведут к одному и тому же. Вчера читал «Иванова». Там у Антон Палыча есть пара удивительно точных и, как всегда у этого автора, изматывающих душу паталогической достоверностью своей монологов несчастного интеллигента Николая Алексеевича Иванова о бессмысленности бытия, растраченной впустую юности, преждевременной интеллектуальной старости, не по его вине собственной подлости, приведшей его в конце концов к публичному самоубийству; а есть неприметная мыслишка пройдохи Боркина, управляющего его имением, в шести словах и описавшего всю глубину драмы еще до начала ее: «Винный погреб есть, а штопора нет». Настолько его нет, что даже свежей любви не вскрыть запыленной бутылки благородного вина. Лапидарные фразы потому так вгрызаются в наши мозги, высекаются на камне памяти нашей, что в них убедительно говорится об убеждениях, так что я лукавил, наверное, когда говорил об утренней мысли, как о спонтанной, ни к чему не обязывающей вспышке похмельного сознания. За всем, что ни говорил бы человек, хочет он или нет, стоят-таки убеждения. Поэтому не буду я извиняться за то, что не люблю Бога, осуждаю Новый Завет, испытываю брезгливость по отношению к патриарху Кириллу, не верю лицемерию Путина или презираю Михалкова (хм…, даже здесь не по рангу влез самонадутый аристократ, вот ведь!). За всем этим и убежденность как вспышка, и убеждения как трудные ночи. Пускай все выглядит, как оранжевое, только мне являющееся поутру небо.