В некотором царстве, в некотором государстве жили два закадычнейших друга, у них даже имена похожи были: одного Петром Павловичем величали, другого - Павлом Петровичем. Жили-поживали, добра наживали, благо добра в то время глазом было не объять. И вышла промеж ними размолвка. Отчего, почему - да кому ж знать? Они и сами не помнили. Но не помнить-то не помнили, а и не забывали. Да и как забыть, коли рана такая была, что сердце чуть ли не надвое разделила?
Первый-то, Петр, очень страдал, прямо жизнь не в радость ему стала, и все мечтал он с другом помириться. Однако Павел был не таков, время злость в нем не заглушало, а только накапливало, и уж вот-вот должна была желчь его переполниться, а тут как раз и повод подоспел: добра-то много вокруг, а дорожка к нему узкая, никак не разойтись. Им бы как раньше: объединиться, да и вместе пойти, поделив затем добытое, ан нет, дружбе былой конец, как раньше никак не могло получиться.
Сделал Петр последний шаг к примирению, да только Павел его и слушать не захотел: никакого мира – уйди с дороги или пеняй на себя.
Отступить бы Петру, да уж очень он хотел старого друга вернуть, образумить, пожертвовал он львиной долей того, что должен был выручить, да выставил за собой такое войско, что при жадности Павловой никак тому против подобного воинства было не устоять, однако не надо было Петру этого делать.
- Что ж, ты сам решил свою судьбу! – покачал головой Павел Петрович и начал осуществлять то, что давно уже задумал. Вот только злость его до того разрослась, что просто убить бывшего своего неразлучника казалось ему недостаточным. «Жизнь коротка, - говорил он себе, - а после что? Куда я в итоге попаду? Прямехонько в ад, а Петюня наш еще посмеиваться будет потом из рая надо мною».
Призвал он к себе ближайшего помощника и изъявил ему свою волю:
- Человека хочу убить, по-другому никак нельзя, очень уж он мешает нашему делу.
Что ж, убить, так убить, за такие деньги, которые помощник у хозяина своего получал, готов он был голыми руками придушить кого угодно.
- Но не просто убить, а чтобы не только тело, а и душа его погибла. Ни в аду, ни в раю – нигде чтобы ему места не нашлось.
- Да как же так, - растерялся помощник, - сколько живу на свете, а такого не встречал, разве такое возможно? Душа – она ведь бессмертна. Да и зачем вообще такие сложности? Главное – деньги будут наши, а что человек? Тьфу, и нет человека. Что нам душа его, какая нам в ней корысть? Неужто станем мы из-за такой чепухи Бога гневить?
Разозлился Павел, хотел было совсем прогнать помощника с глаз долой, да потом передумал – хоть и дурак тот был, но верный. Где такого сейчас скоро сыщешь? Ведь не отказался же, просто не знает, как сделать. А и то, может, он сам погорячился, невозможного просит? Однако как воротила ни прикидывал, все выходило, что он прав. Или, может, он убедил себя в этом? Что человек без души? Тварь бессловесная. Ни до кого ему не докричаться, некому за него и заступиться. Ведь сколько говорят о том, как люди черту душу продают. С чем же они остаются после?
Столько вопросов выходило, что недолго было и голову сломать, а голова Павлу была нужна для другого дела. Вызвал он тогда главного охранителя своего, вот с кого первый спрос и должен быть в таких вопросах. Охранитель тот тертый был мужик, и в своем деле знал каждый закоулок. Так что и глазом не моргнул, ответ тотчас был у него.
- Можно и так сделать, коли охота есть, но подобный заказ очень дорого будет стоить.
- А ты не беспокойся за меня, - ответил воротила, - что деньги – сор, главное, чтобы желание мое было выполнено.
У охранителя и в мыслях не было возражать.
- Есть такой человек, с любой задачей справится… Сами с ним встретитесь или мне договориться?
Понимал воротила, что лучше все через посредников делать, остаться в стороне, в тени, ан нет – разобрало его любопытство. А может, и не любопытство, холодный расчет: ну как обманут его, наврут с три короба, не полезешь же на тот свет разбираться? Оттуда ведь обратной дороги нет, весь смысл жизни как раз в том и состоит, чтобы не угодить туда раньше времени.
- Сам встречусь, - Павел сказал, а поджилки так и затряслись у него при мысли о подобном зрелище.
Хотя в зрелище том ничего страшного, собственно, и не было. Пришел мужичок, не то чтобы с ноготок, но росточка невеликого, в кепочке, порточки потертые, на два шага отойдет – и в толпе не различишь. Спокойный, деловитый, не из гордецов, но и не из угодливых.
- А что, и вправду способности у тебя такие есть, берешься осуществить?
У Павла даже руки от сладостного предвкушения затряслись: неужто и в самом деле, по его выйдет?
- Берусь, чего ж не взяться, - пожал плечами мужичок, - но только и прошу дорого.
И назвал такую сумму, что у Павла чуть глаза наружу не вылезли. Но промолчал он, подумал, что, в крайнем случае, и на душегубов управа есть, но мужичок как бы прочитал его мысли:
- А вот этого не надо, себе дороже обойдется, жизнь у каждого человека одна, и висит-то она на ниточке. Если цена не по вам, то можем сразу и разойтись, но коли договор заключим, обратной дороги ни у меня, ни у вас уже не будет.
Павел хотел было поторговаться, но затем передумал.
- Ладно, - согласно кивнул он, - как сказано, так пусть будет и сделано.
Но руки душегубу все же не подал, один обмыл сделку, даже охранителя не позвал.
Странное дело - казалось, должен был он после этого успокоиться: и исполнитель надежный, и задаток взял, ан нет, не стало после того дня Павлу спокойствия. Перво-наперво явился ему во сне черт и стал укорять его:
- Что ж ты, родной, какой смысл так неразумно поступать, зачем душу губить, ею куда выгодней да приятней распорядиться можно. Вот у тебя одна душа, а стало бы две: другая жизнь, другие возможности. Подумай сам: одна душа чистая, светлая, другая – черней смолы, и не жалко ее, в любой момент раз плюнуть – от нее избавиться. Глупо, глупо ты поступил, почему у меня совета, помощи не попросил, разве в таких делах полагаются на человека?
Может, оттого, что во сне беседа происходила, может, Павел действительно бесстрашен был, но он лишь усмехнулся в ответ на рассуждения хвостатого:
- Родной? Какой же я тебе родной? Я от человека рожден, а не от вашего бесовского семени! И якшаться с таким сбродом, как вы, не имею никакого намерения.
- Понятно. Значит, не родной? А зачем же тогда вторгаешься в наши пределы? Может, трепки хорошей тебе задать? Это мы вмиг устроим.
Тут Павел и проснулся. Хотел забыть о происшедшем разговоре, да никак не мог: «А может, тот плюгавенький сам черт и есть? Угораздило же меня так вляпаться! Впрочем, что это я? Совсем раскис. Сказано же: обратной дороги нет».
Сын у Петра единственный был. На свет появился поздно: все знахари-врачи в один голос утверждали, что жена его рожать неспособна. Хотя утверждать-то утверждали, а помощь свою предлагали, от чего Петр Павлович всякий раз отмахивался, про себя посмеиваясь: не верю, мол, такого не может быть, надо просто подождать, дурацкое дело нехитрое. Так по его и вышло. А уж каков был Мишенька! И собой пригож, и ума, способностей в нем было не по летам. А еще был он тихий, ласковый, услада своих родителей.
А подлец-душегуб с живого с него кожу содрал. Походила-походила по дому жена Петра, да и стала заговариваться. Отвезли ее в обитель для тихопомешанных, а она там в буйство впала: все голосила да волосы на себе рвала, такую красавицу, умничку даже самые близкие родственники вскоре перестали узнавать.
Подобного даже Павел Петрович не ожидал, призвал он охранителя и говорит ему:
- Хватит, достаточно, расправу нужно прекратить. Не могу я, понимаешь? Я ведь Мишку на своих руках выпестовал, во все игры с ним переиграл… В чем он провинился передо мной? Ну а Ксюша-краса, жена Петькина, веришь, я же когда-то был влюблен в нее, мы все трое в одном классе учились, да и потом семьями дружили: праздники, отпуска, ни одного выходного порознь. Кто же мог знать, что в эту сторону пойдет удар?
Охранитель побледнел, но был тверд, как скала:
- Я и рад был бы вам помочь, разлюбезный хозяин мой. Но обратной дороги нет, уговор таков был. Стать на пути у подобного нелюдя – верная смерть, и не только для меня, для всех моих друзей, родных, близких. Да и что я, попытайся остановить его сейчас хоть целая рать, ничего не получится, вы же сами так хотели – чтобы лучшего из лучших.
Пожурил Павел Петрович своего охранителя за трусость, а прогнать и его не прогнал. Сам виноват. Да и что толку прогонять, надо выход искать.
Вот только времени душегуб ему не давал: вдруг пропали разом два верных помощника Петра - его правая рука и рука его левая. Ушли с работы и как в воду канули. А может, и на самом деле в воде затерялся их след? Но если бы только это.
Была у вернейшего и добрейшего Петра Павловича зазноба, кто ж из нас без греха? Души он в ней не чаял, все свои тайны, невзгоды ей доверял, а уж любил-то, любил сверх всякой меры. Нашли ее в ванне утопленной, тут-то Петр Павлович и дрогнул. Охладел он к работе, стал деньги, связи, сделки терять, лишился вскоре всего, даже собственного дома.
Так и жил на улице. И родители его к себе приглашали, да и знакомых, друзей у него было не сосчитать, но никого он не хотел подводить, зная, что смерть тащится за ним по пятам: лучше уж не прятаться, а, наоборот, в полный рост встать – вот он я, один, бей, коси, ежели хочешь.
А у Павла-то Петровича все наоборот: деньги к нему со всех сторон прибывают, со всеми он договаривается, везде долю получает. Улестил и воинство, Петром выстроенное. Вот только жизнь вдруг стала ему не мила. Не выдержал он, в конце концов, снова призвал к себе охранителя. Хочу, говорит, сам поговорить с душегубом, все деньги решают, решу я и этот вопрос. Через полчаса был ответ: «Согласен. Но чтобы при себе была оставшаяся часть обусловленной суммы». Обрадовался Павел Петрович, раз о деньгах речь зашла – сам Бог велел договориться.
Однако душегуб как был, так и остался неумолим:
- Обратной дороги нет. Начатое надо доводить до конца, таков мой принцип.
И какие деньги Павел Петрович сверху ему ни предлагал, так при своем и остался.
Тут уж Павел Петрович совсем разум потерял, разыскал друга да во всем ему покаялся, затем вынул пистолет и говорит:
- Убей меня!
Но Петр в ответ лишь головой покачал:
- Ты не виноват, Павлуша. Это просто чернота, ненависть, лютая злоба из клетки наружу вырвались. Никому с ними не совладать. Так весь мир и погибнет.
- Как погибнет? Ну а мы-то на что? – обрадовался Павел Петрович, что друг вроде как простил его. – Не молю Бога о снисхождении, знаю, гореть мне в геенне огненной, но мы не сдадимся с тобой, все по-новому, по-иному выстроим. Вот квартира тебе, машина, дело, сотрудники верные, денег кошель. Что желаешь еще? Все выполню.
Но и на день новой жизни не хватило Петра. Ни квартира, ни машина, ни дело – ничто его не прельстило. Полюбилось одно – быть бродягою. Да и то ведь – куда ни пойдет, тут же, откуда ни возьмись, бутылочка стоит да к ней закусочка. А уж компанию не надо и звать, так гурьбой за ним и тащится из всех щелей народец чумазый, пахучий. Да и больше он уже с Павлом Петровичем не откровенничал, как будто забыл его, только улыбался, как и всем вокруг, с необыкновенной добротой и кротостью, вроде как – смотря и не видя.
Но Павел-то Петрович не сдавался и следовал за другом неотступно.
«Тварь бессловесная. Ни до кого ей не докричаться, некому за нее и заступиться», - вспомнил в тот злополучный час Павел свои собственные слова, углядев яркую красную точку, медленно ползущую по обветшалому пиджаку Петра. Не стал он даже оглядываться, все и так ясно было, просто бросился другу на шею и хотел его наземь повалить. Да не тут-то было, Петр выстоял, сжимая крепко друга в объятиях. Пуля, коварная, подпиленная, не просто в спину впилась, а кружиться внутри начала, разрывая на своем пути мышцы, сосуды. Сначала в сердце, потом в голову – так и вошла она, вторая пуля, ничего не понявшему Петру Павловичу прямо в лоб, чуть выше переносицы.
На том бы и сказке конец: жили-были два друга и умерли в один день. Но Павел Петрович выжил, а умер он гораздо позже, и убили его просто, без затей – с двух шагов в затылок. Но это уже, как говорится, совсем другая сказка.
Впрочем, другая ли? Охранитель да заместитель сговорились между собой: «По-другому никак нельзя. Очень уж он мешает нашему делу».
Помочь сайту
Поздравления
