Извещение № 1503

    Я держу в руках, чудом сохранившуюся, «похоронку» на своего дядю. Пожелтевший лоскуток бумаги размером в половину тетрадного листа, шаблонные слова текста:

                           Извещение 1503

« Сообщаем вам, что ваш сын красноармеец Гирьчев Иван Павлович в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 14 января 1944 года»

  Моя бабушка, получив извещение на сына, двое суток шла домой из райцентра: всего двенадцать километров! Кто приютил ее на ночь в февральскую непогоду? В годы испытаний люди делились последним, принимали чужую боль как свою. Да и была она чужой? В редкую семью не приходили « казенные письма».

  Библейская заповедь «любви к ближнему» всегда жила в сердцах русских людей, несмотря на запрет религии властью. И исходили добрые дела из души, а не для пиара, как это часто бывает сейчас.

  По рассказу моей матери они с младшей сестрой даже не узнали бабушку сразу. За эти двое суток она:  «стала меньше ростом, лицо почернело, а волосы побелели как у старухи». Осенью сорок третьего бабушка получила похоронку на мужа, гибель сына окончательно сломила ее. После Победы она часто болела, и через восемь лет умерла. Было моей бабушке в феврале сорок четвертого всего тридцать девять лет.

                                              1

Короток январский день. Туманный, багровый закат не предвещал улучшения погоды. Что за зима! Вместо снега – дождь, вместо сугробов – липкая  грязь под ногами! Низкие свинцовые тучи цеплялись за верхушки елей, давили своей тяжестью, уменьшая без того недолгий день. С рассвета до заката нудный моросящий дождь. Воздух перенасыщен влагой. Даже когда дождя нет, вытянешь сухую руку, через минуту она покрывается  капельками.

 Иван вздрогнул от приближавшихся шагов, спрятал ладонь за отворот шинели.

 - Гирьчев!

 - Я, товарищ младший лейтенант, - Иван узнал политрука  роты Шульгина.

  Солдаты, особенно городские, относились к политруку с нескрываемой неприязнью: держались развязно, даже открыто хамили. Наверное, за излишнюю показную строгость, желание казаться старше и опытнее других бойцов. Хотя все солдаты и командиры из осеннего пополнения впервые на фронте, тем более на передовой. Шульгин прибыл сразу после окончания ускоренных офицерских курсов, куда записался добровольцем после третьего курса института. Солдаты говорили меж собой: по призыву на фронт политрук не попал благодаря стараниям матери, секретаря обкома партии одной из областей на Урале. Смелый, мужской поступок политрука, казалось, должен вызывать уважение, но это не придало ему авторитета среди бойцов роты.

 - Он на фронт пошел ради карьеры! – утверждал балагур из Воронежа Гришка Варламов. – Войне скоро конец! Это все знают!

Негоже здоровому мужику отсиживаться в тылу. Да и пристроился он не в Белоруссию или на Украину, где ежедневно идут ожесточенные бои, а на спокойный Ленинградский фронт. Городские новобранцы всегда все знали первые, даже держались они отдельно от робких,  не разговорчивых деревенских. Часто подшучивали над «колхозниками», правда, незлобно, так от скуки. Лежать третий месяц в сырых, грязных окопах, когда скоро конец воины!

  Иван представлял фронт не таким. По рассказам повидавших  линию огня это « ад на земле!». Теперь он на самой передовой: на боевом посту, лежит в своей ячейке, наблюдает за противником, до черных кругов в глазах. Иногда от скуки и  чтобы снять напряжение вытягивает ладонь, смотрит, как она покрывается крохотными капельками влаги. Шульгин перед каждым нарядом на пост по полчаса инструктирует: « Враг рядом! Ни на секунду не ослаблять бдительность!» Но это так, минуту, другую.

  - Тихо у тебя, Гирьчев?- политрук поднес висевший на шее бинокль к глазам. Посмотрел на немецкие позиции в полукилометре.

  - Так точно, товарищ младший лейтенант. Стреляли немного внизу, но далеко от меня.

  - Иван, я вас, сколько учу: нет в Армии низа и верха, есть право и лево, – беззлобно пожурил молодого солдата Шульгин, рукой показывая названные направления. – Так в какой стороне стреляли?

  - Слева … Я знаю … - смутился Гирьчев. – Еще когда я заступил, из пушки два раза шарахнули.

  - Задергались фашисты, - сверкнул глазами политрук. – Знают: скоро им конец! В штабе говорят скоро наступление. Немного осталось.

  - Откуда немцы знают?

  - Как откуда: разведка и у них работает. Да и подлецов хватает.

  - На Украине Киев освободили, скоро к границе выйдут, а мы сидим в этих болотах. Нам тоже воевать хочется  - словами Гришки Варламова заговорил Иван. – Войне скоро конец!

  - В ставке знают, какие направления важнее, – нахмурил брови политрук, - Мы тоже не напрасно мерзнем: сдерживаем значительные силы противника. Теперь пришла и наша очередь.

Шульгин достал папиросы, закурил, прикрываясь ладонями от ветра. Молча, сделал несколько затяжек.

  - На всех, Гирьчев, этой войны хватит, и нам достанется, - улыбнувшись, посмотрел на Ивана голубыми глазами с белесыми бровями . – Не страшно идти в атаку?

  - Нет! Мы боремся за правое дело! Мы победим!

Эти слова  Гирьчев слышал по десятку раз в день: от командиров взводов, рот, батальона.

  - А мне страшно Иван – Шульгин сделал последнюю затяжку выкуренной до бумажной гильзы папиросы. – Очень хочется Ваня увидеть день Победы.

    Гирьчев удивленно посмотрел на политрука. Словно другой человек перед ним: не напыщенно строгий, в ладно сидевшем офицерском полушубке перетянутом ремнями портупеи на инструктаже караула, а просто  ровесник. Сергей Шульгин жил в областном городе. Семья жила в достатке: мать и отец, ответственные партийные работники. Родители ничего не жалели для единственного сына. Сергей окончил школу, поступил в Строительный институт: строить новую жизнь - очень престижно. После окончания ВУЗа карьера молодому инженеру была обеспеченна. Воина свела в одном сыром окопе простого крестьянского парня, с трудом окончившего пять классов, с тринадцати лет работавшего в колхозе, и сына партийных чиновников. Вроде в одной стране жили, почти ровесники, а какая между ними пропасть. Иван до призыва в Армию даже в областном Воронеже не был ни разу, трамвая не видел. Поездка в райцентр за двенадцать километров была событием.

  - Товарищ младший лейтенант, ребята говорят, родители у вас начальники большие могли «броню» устроить. – Осмелившись, спросил Гирьчев.

  - Кто говорит?

  - Ребята … - уклончиво ответил Иван.

Шульгин стал серьезным, достал новую папиросу, нервно помял между пальцев. Предложил Ивану:

  - Кури, я разрешаю.

  - Я не курю.

  - Молодец! – похвалил политрук, - А я как паровоз, несмотря на запрет врачей. – И помолчав, добавил:

  - Может и правду говорят ребята: воспользовался я положением  родителей. У меня с детства проблемы с сердцем, еще в седьмом классе забраковали: « Не годен к строевой службе». Я не расстроился: не люблю я разрушать, строить мечтал. Вот из-за связей родителей даже курсы офицерские закончил.

Гирьчев удивленно смотрел на политрука: « Шутит или серьезно?»

  - Я единственный поздний ребенок в семье, - продолжал Шульгин. – У матери проблемы были, по-женски. –  Смутившись своим откровением, политрук даже покраснел.

  - Тогда зачем вы здесь товарищ младший лейтенант?

 Шульгин пожал плечами.

 - Меня Сергеем зовут. Я панибратства не одобряю, но когда одни можно: мы почти ровесники.

 Назвать командира по имени Гирьчев не решился, и, помолчав немного, повторил вопрос.

  - Товарищ политрук, вы могли не попасть на фронт. Меня никто не спрашивал. Полгода жили в оккупации, когда немцев угнали, вызвали в военкомат, прошел медкомиссию: « Годен», и сразу вручили повестку. Правда, еще два раза вызывали, расспрашивали, как жили при немцах. Месяц в Тамбове на курсах пулеметчиков, потом погрузили в вагоны и сюда. Почти все в нашей роте также: после отступления немцев забрали двадцать пятый, и даже двадцать шестой год.

  - А если бы спросили? – политрук посмотрел в глаза Ивана. – Я тебя не как командир спрашиваю, как товарищ. Скоро в бой, первый, а для кого-то последний. Я видел: к пушкам усиленно снаряды подвозят, так бывает перед наступлением. « Бог войны»  теперь начинает атаку.

  - Я не думал об этом, - честно признался Гирьчев. – Это долг. У меня отец с первых дней на войне. Он  сапером служил срочную, забрали по первому призыву: в июле сорок первого. У меня дома мать, бабушка, две сестры малые остались. Если не я, то кто?

  - Вот видишь, Ваня  не надо в институтах учиться, чтобы понять простую истину: «Если не мы, то кто!». Даже здесь, за сотни километров от дома, за мной шлейф «сына партработников» тянется. Кто-то из штабных офицеров сказал об этом. Друзей моих школьных почти сразу забрали, многие ушли добровольцами. Наверное, больше половины уже погибли. Вот так и жил, ловил косые взгляды родителей своих одноклассников, и гадал: на кого следующего придет похоронка. Говорить всем подряд, что еще в школе меня признали не строевым – смешно. Родители моих друзей знали это, но тогда было другое время. Чем я лучше погибших одноклассников Кольки Белова, я с ним пять лет за одной партой просидел, или Степана Бобрика? У нас как считают: если родители у власти, значит, отмажут, помогут, хотя даже сыновья товарища Сталина на фронте. Я сам ходил в военкомат два раза. Первый раз военком, раненый фронтовик, терпеливо мне разъяснил. Во второй, просто выгнал: грубо по солдафонски: «Закрой дверь, не мешай работать!» Вот тогда и помогли связи родителей. Отец сразу меня понял, даже одобрил решение.  Мать долго сопротивлялась, но потом сдалась: «Если не мы, то кто!»

  Шульгин замолчал, задумчиво глядя в сторону немецких окопов, еще раз поднес бинокль к глазам.

    - Гирьчев, ты не видел море?

   - Нет … Не видел, товарищ …

  - Да расслабься, что ты заладил товарищ, товарищ – не дал договорить солдату Шульгин – Знаешь Ваня, людям нужно иногда переживать трудности, эту войну, например.

  - Зачем? – Гирьчев не мигая, непонимающе смотрел на политрука.

  - Чтобы понять какое счастье – мир! Какую жизнь мы потеряли. Я здесь в грязных сырых окопах часто море вспоминаю, теплое и ласковое. Мы до воины каждый год в Крым отдыхать  ездили.

 - У нас моря нет – грустно признался Иван – Даже реки большой. Я и плавать плохо умею.

  - Ничего, научишься.  Морская вода плотнее речной из-за соли, она легко держит человека: только руками помогай, и плыви. Вот разобьем фашистов и поедем, Ваня, отдыхать в Крым!

  - Всей ротой? – глядя в глаза командира, наивно спросил Иван.

  - Что же, можно и всей ротой. Но это потом …  После Победы … Ладно, солдат, наблюдай: через час тебя сменят.

 Шульгин, пригнувшись, пошел по окопу дальше, громко чавкая сапогами по раскисшей земле на дне траншее.

   Гирьчев долго смотрел в спину уходившего командира. Совсем не высокомерный их политрук, скорее наоборот. По возрасту, они почти ровесники, но у Шульгина была совсем другая жизнь. Он рос в обеспеченной семье. Варламов говорил: у них даже домработница была, как у дворян. Вела хозяйство, убирала, стирала, готовила. Сергей на море ездил отдыхать каждое лето! Какое оно море? Эх, увидеть бы, хотя один раз! Наверное, страшно купаться в такой огромной воде, где волны, он слышал, бывают высотой с дом? Как на картине в школе. Иван даже название запомнил: «Девятый вал». Что видел в своей жизни Гирьчев? С тринадцати лет в колхозе конюхом. Лошади его любовь! Они такие умные и красивые! У каждой свой нрав, свои привычки. Отец работал бригадиром, по колхозным меркам должность почетная и уважаемая. Хотя выгоды семья Гирьчевых с этого не имела: свои десятины пахали всегда последними, после многочисленных упреков матери. После коллективизации, когда все стало общественным, а значит ничьим, многие мужики в их деревне стали работать, не напрягаясь, спустя рукава. Отец не такой. Он не мог притворяться, создавать видимость. У Гирьчевых всегда было крепкое хозяйство. Дед, отец матери, вовремя уговорил зятя сдать живность в колхозное стадо. Раскулачивали и более бедных, но несговорчивых.

  - Плетью обуха не перешибешь, сынок. – Любил повторять захмелевший дед, когда выпивал с отцом. – Попал к волкам – по-волчьи вой.

 Их колхоз не передовой, но и не самый бедный: один из сотен по огромной стране. Жили своими радостями, своим счастьем. Отец заставлял Ивана ездить в соседнее село в вечернюю школу, закончить семь классов и поступить в техникум в Воронеже. Гирьчев-старший мечтал видеть сына агрономом – хозяином земли. Воина перечеркнула все.

  По окопу, низко пригибаясь, шли сержант Ткачев и Семен Воронов, неуклюжий сутулый парень из соседнего села Стадница. Семен призывался с Иваном в один день, вместе учились на курсах пулеметчиков.

  - Здорово, Гирьчев, замерз?

  - Есть немного товарищ сержант, ноги сырые.

  - Ничего около печки отогреешься.

  На западе, в небольшое окошко на небе, проглянуло солнце. Холодный большой диск, окутанный пеленою тумана. Лучи тепла не доходили до земли отражались в свинцовой вате облаков. Тихо до звона в ушах, даже не верится: до врага несколько сот метров, и кто-то сейчас тоже наблюдает за их окопами. Заканчивался еще один день войны.

                                          2

  Папаша Линдеман собрал высших офицеров своей армии на совещание.  Курт никогда не видел генерала таким нервным и мрачным. В штабе догадывались о причине состояния своего командующего: предстоящее наступление русских. То, что оно произойдет совсем скоро ни у кого не вызывало сомнения.

 Успешное наступление Красной Армии на юге искривило линию фронта, оставив  восемнадцатую  армию на севере,  позади. Словно кость стаяла «забытая армия» у стен города носящего имя вождя коммунистов. Обещанного пополнения свежими частями не предвиделось. Просто не было у вермахта новых дивизий. Своих сил у генерал-полковника Георга Линдемана было  недостаточно, чтобы сдержать наступление русских. Всю осень части Красной Армии пополнялись свежими частями и техникой. Да, многие его солдаты воюют еще с Франции, а пополнение Красной Армии необстрелянная молодежь, но сейчас не сорок второй год, и большевики научились хорошо  воевать.

  Все чаще в штабах его дивизий велись разговоры о безумстве решения напасть на Советы. Непобедимая Армия вермахта, за два года покорившая всю Европу рассеялась, затерялась в бескрайних болотах и степях огромной империи коммунистов, и доживала последние месяцы. Все здравомыслящие офицеры видели это, и обсуждали, почти не таясь: « Дальше Восточного фронта не сошлют». Фанатики еще слепо верили в Победу, или выдавали желаемое за действительность. Гражданской войны против режима Сталина уже не будет, а предатели есть в любой стране. «Cott mit uns» - выбито на бляхах солдат вермахта, но Бог отвернулся от них. Не хотели видеть очевидного и в Генеральном штабе, приказ «Ни шагу назад» стоял так же, как в сорок первом.

  - Господа генералы, я собрал вас сегодня – начал спокойным четким голосом командующий армии – Думаю, каждый из присутствующих понимает: до наступления русских остались считанные дни. По данным  разведки это конец января.

 Армия противника еще осенью получила пополнение в личном составе и технике, и на данный момент значительно нас превосходит. Могу предположить, только непогода и распутица удерживают русских от наступления.

                                 *   *   *

   Майор Курт Шель в составе группы штабных офицеров, возглавляемой заместителем начальника штаба Армии полковником Генрихом фон Кроне, завтра выезжает на передовую, чтобы на месте изучить обстановку перед предстоящим наступлением противника. Ученый историк-славистик профессор Шель всю свою жизнь изучал историю славянских племен. Как это не парадоксально звучит: теперь он пришел на их землю, как завоеватель. Слабое здоровье и высокие связи родственников матери удерживали Курта от мобилизации в вермахт в начале войны, но теперь призывают всех. Даже в элитных войсках СС служат, пожалуй, все национальности Европы, забыв про чистоту арийской расы. Три месяца Шель прослужил в Берлине, как переводчик, затем инструктором в разведшколе под Борисовым. По просьбе матери ее кузен генерал-полковник Георг Линдеман взял его к себе в штаб  «забытой армии».  Работа в штабе более безопасная, чем перспектива возглавить одну из диверсионных групп «Сатурна», где-нибудь на юге Украины. Безукоризненный русский язык, знание славянской культуры и истории, но главное: натянутые отношение с подполковником Феликсом - этому способствовали.

 На Родине Курта на земле Шлезвиг-Гольштейн, как и по всему северу Германии, с давних времен жили славянские племена. Профессор Шель, в своих научных работах, всегда подчеркивал историческую связь и единство всех германских племен, соответственно и славян. Руководитель разведшколы, при каждом удобном случае, ставил в упрек его научные взгляды. После прихода Гитлера к власти в Германии перестали об этом говорить вслух. Превосходство ариев над другими народами – основной лозунг национал-социалистов.  Тот, кто осмеливался возразить, попадал в список врагов нации. Неважно кто это : рабочий с шахты РУРа, или профессор университета.

  Вчера Курт получил письмо от матери. Она пишет, что ждет его с Победой! Что это? Добрая тетушка Грета, всю жизнь, учившая детей доброте, изменила взгляды? Она пишет о победе в войне, которую ненавидела, и всегда осуждала, считала захватнической. Нет! Мать боится за сына, что ему вспомнят его призывы к равенству народов. Страх, словно невиданный купол, накрыл  Германию. Страх стать изгоем, в глазах загнанной в угол власти фанатиков, потерявших человеческий облик.

  - Курт, мне доложили: разведчики доставили «языка» с передовой. – Полковник фон Кроне подтянутый, в безукоризненно начищенных сапогах, одетый в новое кожаное пальто, зашел в кабинет шифровальщиков.

  - Кто он, офицер?

  - Нет, к сожалению. Простой солдат из пополнения. Заснул на посту. Генерал Фертиш послал нас  допросить пленного. Хотя я не думаю, что солдат сможет что-то прояснить, но приказы не обсуждают. Вы готовы?

  - Да, мой полковник. Он у разведчиков?

  - В штабе дивизии. Машина ждет.

                                        *   *   *

    На окраине полуразрушенного городка здание штаба. Офицеры вошли в жарко натопленную комнату. Полный светловолосый солдат с неестественно бледным лицом, густо покрытым веснушками, в изорванной гимнастерке,  стоял навытяжку со связанными назад руками. Разбитая губа и запекшаяся на левом ухе кровь красноречиво говорили, что с ним уже поговорили дознаватели из разведки.

  Молодой обер-лейтенант в новенькой форме с блестящими погонами, что-то записывал сидя за столом. Фюрер не жалел званий и наград, пытаясь хотя чем-то вернуть желание воевать. При виде старших офицеров дознаватель встал, застегнул верхнюю пуговицу мундира.

  - Господин полковник, обер-лейтенант Рудольф Хелмс.

  - Лейтенант вы не можете отказать себе в удовольствии вести допрос с пристрастием. Бить связанного не очень благородно, - поигрывая перчатками, заметил полковник. – Хотя безопасно. Генрих фон Кроне отличался благородством среди старших офицеров штаба. Его положение заместителя и приятеля генерала Фридриха Фертиша давало ему право говорить то, о чем он думал. Майор Шель сделать подобное замечание не решился. Нет, не оттого что не заметил побоев на лице запуганного солдата, или менее благороден, чем полковник. Репутация «защитника славян» тянулась за ним и сюда на болотистую землю Ленинградской области. Лишний раз давать повод для сплетен, совсем не к чему.  Сейчас идет сорок четвертый, а не сорок первый год, когда многие в вермахте искренне верили в молниеносный план захвата России.

Доносы по любому пустяку были всегда в моде. Не одолев врага на поле сражения, часто искали его среди своих. Это более продуктивный способ заработать похвалу начальства.

  - Курт, спросите: кто он, номер его полка.

 Шель протер стекла запотевших круглых очков, расстегнул пальто, перевел дословно вопрос.

 Солдат удивленно посмотрел на немецкого офицера, заговорившего с ним на чистом родном языке.

  - Красноармеец Виктор Пядухов. Солдат третьего пехотного батальона, - опустив голову, четко произнес пленный.

  - Как давно на фронте? Откуда?

  - С ноября сорок третьего. Призван из Тамбовской области, Мичуринский район.

  - Что вы знаете о дате наступления ваших войск?

  - Я ничего не знаю. … Я простой солдат. Я выполняю приказы.- Тихо произнес красноармеец. Запуганно посмотрел на полковника.

  - Виктор Пядухов, ты плохой солдат: не выполнил приказ, заснул на посту. На войне за это расстреливают.

  Боец жадно смотрел на графин с водой на столе обер-лейтенанта. Попросить пить Пядухов не решался, несмотря на мучившею его жажду.

 Шель налил полную  кружку воды, развязал пленнику руки.

  - Виктор вас хорошо кормят в полку?

Солдат жадно, в четыре глотка, выпил воду, держа в дрожащей руке алюминиевую кружку.

  - Нормально.  Я деревенский, не привык к разносолам. Каша и мясо стали каждый день давать.

Курт перевел, глазами встретился с удивленным взглядом полковника.

  - Когда стали ежедневно давать мясо?

  - Дня четыре назад, или три …

  - Так три или четыре?

Солдат пожал плечами:

  - Четыре … кажется. …

Работа в «Сатурне» многому научила майора Шеля: перед большим наступлением всегда лучше кормят войска. Продолжать допрос не имело смысла: большего они не узнают от красноармейца. «Что с ним будет?» - мелькнуло в голове майора. - «В большой игре судьбу маленьких людей решает всего один патрон»

 Генрих фон Кроне прошел по комнате, остановился у большой карты на стене.

  - Что вы думаете, Шель?

  - Думаю, что дата  конец января, явно завышена. Сегодня тринадцатое, и наступление можно ожидать в любой день: даже завтра.

 - Что же, я соглашусь с вами. На передовую мы едем сегодня, сейчас.  Обер-лейтенант, соедините меня со штабом Армии.

                                                     3

    На востоке, над лесом, только засинело зарево рассвета, когда дежурный поднял роту. Комбат капитан Сергеев, свежевыбритый, в новом армейском полушубке, перетянутый ремнями портупеи, о чем-то громко спорил со старшиной Стаценко:

  - Все, что есть давай, не жмись Петро, интендантская твоя душа!

  - Я шо! Как скажете. Запасов надвое суток осталось: за неделю месячный паек съели. …

  - Разговоры, старшина!

  - Слушаюсь, товарищ капитан!

С шутками, незлобными подначками красноармейцы дружно гремели ложками по алюминиевым бокам котелков. Шульгин с бледным лицом, в курсантской короткой шинели, чужим от волнения голосом громко скомандовал:

  - Рота! В три шеренги становись!

Красноармейцы начали строиться, на ходу поправляли амуницию, надевали трехпалые солдатские рукавицы. Иван стоял в первой шеренге. Проходя перед строем, политрук на секунду остановился:

  - Что, Гирьчев, пойдем отбивать у фашистов наше море?

  - Так точно, товарищ младший лейтенант.  Пойдем! – Иван широко улыбнулся. Шульгин похлопал ладонью по груди солдата, одними глазами ответил на улыбку.

  - Товарищи красноармейцы! Сегодня получен приказ …

 Залп сотен орудий заглушил голос политрука. Земля загудела, застонала протяжным эхом.

  - На позиции! Бегом, марш! – Сквозь гул канонады прорвался простуженный голос комбата.

  Немцы ответили не сразу: артатака застала их врасплох. Только через несколько минут то тут, то там вяло засверкали вспышки их орудий. Земля качалась под ногами. Рассекая воздух, над головами бойцов, жутко ревели залпы «катюш». Воздух наполнился дымом,  запахом пороха и гари, песок скрипел на зубах. Прижавшись к рыжей земле на стенке траншеи, Иван установил свой ДП на бруствере.

   Взрывы, взрывы, взрывы! Минута, пять, десять! Ивану кажется, он видит сон, только во сне время останавливается: настоящее смешивается с прошлым. Вот он « Ад на земле!». Гирьчев не думает о страхе, его нет! Это только сон! На Земле не должно быть Ада, в котором люди убивают друг друга! Люди рождаются жить, строить, любоваться морем! Сейчас он проснется, и снова наступит тишина! Как было вчера.

   - В атаку! За Родину!

  Шульгин встает во весь рост,  что-то еще кричит. Один за другим солдаты выбираются из окопов, бегут на вражеские позиции. В гуле разрывов снарядов не слышен собственный голос: Иван тоже кричит. Наши артиллеристы перенесли огонь вглубь, фашисткой обороны, освободив поле для наступления пехоты. Гирьчев спотыкается, неуклюже падает, больно ударившись грудью об тяжелый пулемет. Кто это? Гришка Варламов весь перепачканный грязью и кровью. Стеклянные серые глаза смотрят, не моргая на земляка.

  - Вперед!

  Иван поднимается, снова бежит. Впереди спины бегущих солдат, знакомые и чужие. Сержант Ткачев присев на калено делает прицельную очередь. Снова вскакивает, бежит. Рыжая земля изрыта свежими воронками, с вырванными столбами замотанными колючей проволокой.  Даже нет мысли  в голове, что он может не добежать до вражеской позиции. Словно невидимая волна гонит батальон пехотинцев на вражеский дождь. Справа в цепи первые красноармейцы достигли вражеских окопов. Гирьчев прыгнул в окоп, переступая через убитых, бежит по траншее. На дне окопа, прижавшись спиной к отвесной стене, немецкий офицер в кожаном пальто. Круглые очки, на застывшем от страха бледном лице, и черное дуло Вальтера последнее, что увидел Иван.  

                                 Эпилог

 Капитан Шульгин погиб в апреле сорок пятого при штурме крепости Пиллау, на берегу Балтийского моря.

  Красноармейца Гирьчева похоронили в братской могиле, в трехстах метрах западнее озера Долгое. В сотне метров, в немецкой могиле, нашел свой последний приют на славянской земле, майор Курт Шель.

  Небольшое озеро, затерянное среди болотистых лесов Ленинградской области, навсегда осталось их последним морем.