Боже, Боже, нету никого, никто меня не видит. Надо ходить, ходить надо, ходить. Я не хочу думать о том, что я сделал. Я ни о чем не хочу думать. Только от бега нет пользы. Это подозрительно. Надо ходить. Боже, Боже, никто не видел меня. 
          Я не думаю. Я ни о чем не думаю. Это был не я.
          Зеркало. Хочу в зеркало смотреть. Зеркало. 
          Хочу умываться.
          Нож.
          Дурак. Куда ты бежишь с ножом. Свихнулся, что ли? Этот нож. Куда спрятать нож? Подожди. Думать надо. Надо думать, подожди. 
          Небо вдруг вспыхнуло фиолетово - красным светом. Молния? Без грома молнии не бывает. Грома нет. Небо горит фиолетовым огнем. Боже, Боже, светло, как днем. Только свет фиолетовый. Боже, увидят меня весь в крови. Этот нож в руках. Даже в луже горит небо фиолетовым огнем. Проклятие, увидят меня с кровавым ножом в руках у этой грязной лужи. В луже - фиолетовое, сверкающее небо и мое отражение. Нет, этого не было. Не было. Потушите свет, потушите небо. Это ложь. Не было этого. Я топчу свое отражение в воде, ломаю ногами свое отражение и лужа, будто трясина, затягивает меня. Он опять придет. Сейчас он придет. Сейчас опять он придет. Не хочу, не хочу. Я силой открываю глаза. Я заставляю себя открыть глаза. Я открываю глаза, и все исчезает в полуденном солнце и в шуме машин.
          Я покрыт, буквально пропитан потом. 
          Смог.
          Вовремя смог открыть глаза. Он не успел прийти. Днем еще, получается, уйти от него. Днем еще можно уйти. Ночью - это просто невозможно. Ночью мне ничто не по-может. Но до ночи время есть. До ночи я могу жить.

          Я спасал свою честь. И спас. Из-за одного дурака я должен был опозориться. Из-за одного недоумка. Кретин, безнадежный кретин. Ты что, был не из этого мира? Не ходил по этой проклятой земле? С луны свалился? Ты, жалкое существо, что ты из се-бя представлял, чтобы я еще отчитывался перед тобой. Ничтожество, тень, которая прошла мимо меня в недобрую минуту. Чего ты хотел? Разве не знал, что для меня ты просто не существовал? Я даже имя твое толком не знал. А потом ты, который жил как червяк, кушал то, от чего меня тошнило, явился ко мне и со мной какие- то разговоры пытался вести. Мне про честь, про совесть напоминать. Разве не знал, что я человек этой жизни? Разве не видел, что я был в бешенстве? Разве не слышал, что я говорил тебе, чтоб исчез с моих глаз вон? Хоть бы исчез, и ничего бы не случилось. Исчез бы, ушел бы, но нет. Гордым оказался, гордость проявлял, вот и получил нож от меня. Не исчезал. Остался навсегда. Превратился в ад для меня. Разве не знал, что я был ничтожеством, почему так разговаривал со мной? Разве не знал, что я никто, почему рас-каленной иглой дразнил мое надутое, как шар, имя?
          В эту ночь я не спал. Совесть меня не мучила. Нет. Страх овладел мною, и я не мог заснуть. Я убил человека, но совесть не мучила меня. Как будто муху прибил, и теперь из-за такого пустяка должна была погибнуть и моя жизнь. Я боялся за свое будущее и не мог заснуть. Я бесился, думая о законе, который должен был закапать меня из-за одного недоумка. Допустим, я его не убивал, ты, всемогущий Закон ты бы заботился о нем?, Разве был он тебе нужен? Ты дал бы ему кусок хлеба, чтоб от голода не сдох? Где была твоя забота, когда он был жив? Почему не заботился, чтобы он жил по- человечески? Чтобы не жил как тень. Где ты был? А сейчас, вон, пришел, у трупа какие-то мерки снимаешь. Виноватых ищешь. И меня хочешь превратить в тень. Не спалось мне в эту ночь. Шли слухи, что он был в сознании, когда пришла полиция. Значит, наверняка назвал бы меня. Я, как животное ругал себя за то, что убил плохо. Как животное? Ни одно животное не допустило бы себе то, что я, человек позволял себе. В эту ночь я не мог уснуть от страха, страха перед законом. Я еще не знал, что ужас не в законе, а в том, что я убил человека. 
          В эту ночь за мной не пришли. Следующий день тоже был тихим. Только в день похорон мои страх и сомнения рассеялись. Он не выдал меня. Сказал только два слова - "Я сам”. А свидетелей не было. В день похорон я первый раз улыбнулся.
          Будь ты проклят. Я еще не понимал смысл этих слов. Будь ты проклят. Отдал бы меня в руки закона, назвал бы мое имя. Сидел бы я в тюрьмах да лагерях. Будьте вы все прокляты, все, которые с детства уговаривали нас, объясняли, вдалбливали нам, что жизнь заканчивается смертью. Ложь. Смерть тут не причем. О, всезнающие наши учителя, дали бы нам уроки смерти, объяснили бы нам тайны бессмертия, чтобы я не заблуждался, не стал добычей ада. Чтобы не боялся собственной смерти, которая рано или поздно придет, принесет мне мое бессмертие. Что я буду делать с ним, если оно уже обречено? Если бы только вы были правы. Если бы смерть спасла меня от него.

          Каждую ночь - одно и тоже. Каждую ночь - этот ужасный бег, нож в крови у меня в руках, то же горящее небо и та же грязная лужа, которая затягивает меня. Вот - вот утону, нет спасения. И вдруг он. Вытягивает меня из лужи и спокойно смотрит мне в глаза. Хоть бы ругал, - не ругает, хоть бы осудил, - не осуждает. Смотрит мне в глаза. Я отворачиваюсь от ужаса. Я, не знаю, превращаюсь в грязь. Я уничтожаюсь в этих глазах. Я ненавижу его… Боже, это не возможно, я ударяю его моим покрытым кровью ножом и снова убегаю. Я каждую ночь убиваю его. Я каждую ночь убиваю человека. Я знаю, он ждет меня. Там. Ждет меня. Ждет, пока я освобожусь от жизни и пойду к нему. 
          Я знаю тайну бессмертия. Мне известен ужасный факт бессмертия. Это истина. Это истина смерти. Это истина бессмертия.

Христос воскрес, это не старое чудо,
Верь волшебной силе сказки,
Верь тому, что не измерять граммами,
Не измерять силой, не измерять метрами.

Тому, чего нет в магазинах и в доме,
Что не видят глаза и не слышат уши,
Что ближе уму сумасшедшего,
Не говори, что нет, что это старая сказка.

Христос воскрес, истина - всемогущая сила,
Не умирает совесть, хоть прибей к стене,
Нет смерти, не убей, смерть не конец,
Не умирать нам, так просто не умереть. 

          Ходил по улицам сумасшедший. Дети бегали за ним, смеялись, моргали друг другу глазами, окружали его, уговаривали, чтобы он спел свою единственную, для них непонятную песню, которая больше была подобна молитве, что до слез смешило их.