Горькая месть

Двадцать семь лет. 
Полжизни было уже позади.
Так, по крайней мере, казалось. И всё, что она добилась - был этот нелепый кабинет, в котором пахло лекарствами, обработанным хлоркой линолеумом, и иногда чужой кровью.
Нет, она не мечтала об этом - когда-то при слове «медицина» у неё загорались глаза, а сердце стучало, словно метроном в режиме «prestisimmo». Теперь всё было иначе - он каждый день приходила сюда, надевала белый халат и чувствовала себя маленькой жалкой неудачницей.
Она так и не стала врачом, а быть всё время на подхвате, делать то, что она делала, было немного неловко. Прежде всего, перед самой собой.
Комната для школьного медпункта ютилась рядом со школьной уборной. Уборная была мальчиковой, на двери специально висел ромбик с мужским силуэтом, она видела этот знак и знала, что там за дверью непременно пахнет дешёвыми сигаретами.
Один из парней, ныряющий время от времени в эту дверь нравился ей. Это был рослый, уже усатый, старшеклассник. Она чувствовала, как напрягаются её соски, стоит ей бросить взгляд на этого парня.
Чувство зависти и странное желание укреплялись. Парень был уже занят. Он был также влюблён. Влюблён в нелепую грудастую старшеклассницу с глупыми воловьими глазами. Эта дурёха накладывала на свою физиономию тонны штукатурки и пошловато улыбалась.
Кажется, её звали Эльвирой. Миленькая школьная полушлюшка-полукокетка. Такие часто приходили на дискотеку в Дом культуры, прыгали до изнеможения в полутёмном зале, а затем, затем.
Ей было стыдно за эту девушку. Хотелось подойти к ней и что-то сказать, что-то обидное и злое, отхлестать её по пошлой физиономии - пусть даже словами.
И вот однажды.

Этот день был самым обычным, если бы не классная руководительница десятого «А» класса. Она подошла к ней на большой перемене. Подошла не одна, а с этой ненавистной Эльвирой.
- Баймаковой назначили витамины. Не могли бы вы проколоть ей?
Голос рыжеволосой женщины был вкрадчив и печален. Баймакова стояла рядом, словно манекен, и глупо улыбалась, словно бы действительно, была витринной куклой.
- Витамины? Но она уже большая. Пусть сходит в районную поликлинику. И вообще - я не обязана.
- Понимаете, Рахмет Ахмерович так просил...
- Хорошо, пусть подойдёт после уроков. Ампулы  у неё с собой?

Уроки пролетели быстро. Звонки казалось, звучат поминутно. Она вдруг поймала себя на мысли, что ждёт Баймакову. Так, наверное, чувствовала бы себя львица, ожидая антилопу.
Наконец в дверь робко постучали. Она отозвалась: «Да-да...»
Баймакова вблизи оказалась еще глупее. Её ресницы были покрыты густым слоем туши, глаза смотрели то в угол, то на зелёную кушетку.
От этой девушки попахивало страхом.
Ей удалось обмануть Эльвиру и запереть дверь. Затем она просто и твёрдо произнесла: «Раздевайся!»
Баймакова сгорбилась. Она, казалось, собиралась ввинтиться в землю. Сложенные крест на крест скользнули к груди, а уши ало и противно покраснели.
- Что? - слетело с её напомаженных губок.
- Раздевайся. Я не могу тебе позволить в таком виде ложиться на кушетку. Ты бегала по школе, обтирала стенки. И потом, это негигиенично. Раздевайся...
- Догола? - пробубнила Эльвира.
Она промолчала. Эльвира послушно стащила с себя фартук, избавилась от платья.
Её тело дрожало. Бельё спорхнуло с него само собой - и голая, Эльвира стала жалкой и униженной.
Она боялась боли. Боялась уколов, прививок, боялась вообще быть глупой. И теперь, подрагивая ягодицами, стала приближаться к кушетке, но она не дала ей возможности это сделать.
- На колени! - сорвалось само собой.
Баймакова повиновалась. Она стояла на коленях, стояла и ждала чего-то ужасного.
Сзади подавал голос стерилизатор. Он булькал, словно бы капризный грудной ребёнок в коляске. А эта дурочка стояла на коленях и трепетала своими полными ягодицами, трепетала и становилась ещё глупее с каждой минутой.
Теперь она была ничем не лучше учебного манекена.  Глупенькая Эльвира.
Медсестра почувствовала себя гораздо сильнее. Она посмотрела на девичий анус, на то запретное место, к которому частенько тянулась и её рука, и вообще подумала о хорошей клизме, такой, что сделает переворот в кишках этой воровки.
Но вместо кружки Эсмарха она взяла шприц. Неторопливо закачала в него лекарство, тонкая струя брызнула вверх.
Баймакова съёжилась. Она лежала, словно шар дрожжевого теста - смуглокожая и несчастная.
- И за что он полюбил эту куклу? - подумала медсестра. - Интересно, если бы он увидел её голой - эта «любовь» прошла?
Ответа не было. Конечно, её мог ответить или анус пациентки или её губы. Но они молчали.
Смоченная спиртом ватка коснулась девичьей кожи. Всё походило на сон - никто не мешал ей продлить удовольствие, заставляя Баймакову тереться сосками о ненавистную клеёнку.  «Как хорошо бы ввернуть ей что-нибудь наркотическое?» - подумала медсестра.
Нет, это нельзя было делать в школе. Но потом, возможно, потом.
Эта девчонка первая объявила её войну, она мучила её любимого, мучила и не замечала этого.
- Вот и всё, милочка, можешь одеваться. Завтра в то же время.
Баймакова устало поднялась - у неё был такой вид, словно её только что высекли.
Она потянулась к трусам, и стала тупо прятать себя, создавая прежнюю горделивую Баймакову Эльвиру - дочь главного инженера одного из ведущих предприятий города. Но всё было напрасно.
15.11.2008