Чёрная вдова.

         – Внезапная смерть, товарищи, забрала у нас, у всех здесь присутствующих, человека достойнейшего, я бы даже сказал, эпохального, да-да, эпохального, потому как целая эпоха связывает наше предприятие с этим выдающимся человеком. Иван Егорыч был примером для подражания, и пользовался уважением не только у своих сверстников, но и также у нашей подрастающей молодёжи, так сказать, нашей смены. Сама его жизнь служила примером того, как люди, при всей этой неразберихе в обществе, могут и должны оставаться людьми. Все здесь присутствующие хорошо знают и помнят доброту Ивана Егоровича, его отзывчивость, я бы даже сказал, отеческую заботу. Мне сейчас, стоящему у его гроба, тяжело вспоминать то время, когда я, будучи ещё совсем зелёным и неопытным инженером, прибегал к нему за советом, а он, при всей своей занятости, никогда не отказывал мне в дельных наставлениях, тем самым, слепив из меня человека ответственного и порядочного перед собой, и перед лицом, так сказать, своего рабочего коллектива. Его непреложное слово было надёжным залогом, и если он сказал, что сделает – значит, непременно сделает, несмотря ни на что! Мне многие возразят: мол, ни такой уж он человек-слова, как я его тут рисую, но здесь, товарищи, я буду вынужден с вами не согласится. Если Иван Егорыч сказал, что сделает – значит, непременно сделает! И вот его супруга, рыдающая здесь со мной рядом, тому живой свидетель: уж если он сказал, что сделает – значит, непременно сделает! Зинаида, как вас там по батюшке? а впрочем, это не важно, подтвердите всем здесь собравшимся то, что ваш, теперь уже покойный, супруг был человек не только дела, но и также слова. Не надо слёз! это лишнее, просто подтвердите и всё, а то не дай Бог! подумают ещё, что я вру. Я, товарищи, не вру, и врать, по большому счёту, не умею, в отличии от усопшего. Тот, как говорится, был мастак приврать. Ну, сами посудите, какой из него разведчик? – это он приврал. Ну, положим, брал он языка, и на фронте скорей всего он мышей крошил в похлёбку. Но это, товарищи, ещё не доказывает, что он человек, который не смеялся над нашей Моськой. Где Моська? Я её, где-то здесь видел. Моисеевна, отзовись! Тамара Моисеевна-а-а-а, вы где? А впрочем, это не важно, мало ли где она шляется, сучка – она и есть сучка, что с неё взять. Так, что я ещё хотел сказать? Ах, да! Иван Егорыч был ещё тот шутник, недаром он мышей в похлёбку крошил, всё ж таки какой-никакой, а навар. Да и чёрт бы его побрал с этими мышами! Не в этом дело, товарищи.

После таких слов соболезнования в толпе скорбящих прикатились смешки и возмущенный ропот: «Сошёл с ума, бедняга с горя тронулся». Когда же красноречивый оратор снова попытался возобновить свою сочувственную речь, его прервал густой бас, огласивший городское кладбище: «Да, уберите же его! Вы что не видите – он свихнулся!». После чего незадачливого трибуна взяли нежно под руки, и отвели в сторонку. Покуда ожидали врачей, он вёл себя спокойно, можно даже сказать, с достоинством, по всей видимости, уподобляясь примером покойного. По прибытии же машины скорой помощи, он влез в оную без лишних вопросов и посторонней помощи.

        Человек, столь тяжело воспринявший смерть своего товарища, был никто иной, как Николай Ефремович Лушпаев, сослуживец покойного, а точнее, его заместитель.

         – Николай Ефремович, вы меня узнаёте?

 – Что же я, доктор, настолько плох, чтобы не узнать вас? Вы мой лечащий врач.

 – Николай Ефремович, поймите меня правильно, я вам буду задавать не всегда логичные вопросы, так как мне нужна ясная картина вашего душевного состояния, чтобы знать, в каком направлении нам с вами двигаться дальше.

 – Я, доктор, вовсе не против. Задавайте ваши вопросы сколько угодно, я вам на всё отвечу.

 – Это очень хороший признак Николай Ефремович, вы сегодня идёте нам на уступки, а это уже кое-что. Ну, так что, давайте с самого начала: как вас зовут, ваше имя, фамилия? откуда вы родом? кто были ваши родители?

 – Я, Лушпаев Николай Ефремович, одна тысяча девятьсот пятьдесят девятого года рождения, родился в селе Знаменки Полеской области; родители мои Анатолий Афанасьевич Лушпаев и Евдокия Семеновна Лушпаева, в девичестве Горянская, ныне покойные…доктор, я чувствую себя полным идиотом, давайте опустим мою подноготную, и перейдём к самой сути, потому как суть эта и есть всему причина.

 – Хорошо, Николай Ефремович, давайте перейдём к самой сути. Ответьте мне, в чём заключается это ваша суть?

 – Суть, доктор, заключается в том, что у меня взяли, так сказать, в долг совесть, и не отдали.

 – Это очень интересно, расскажите поподробней.

 – Иван Егорыч мой непосредственный начальник, ныне покойный, попросил у меня мою совесть до понедельника, но, ввиду своей скоропостижной кончины, так и не вернул мне её.

 – Но, позвольте, Николай Ефремович, как же можно одолжить совесть? это же не вещь какая-нибудь.

 – Ох, доктор, ещё как можно, а вы разве никогда её не одалживали? Это странно, с вашей-то профессией, и не одалживать совесть. Ладно бы ещё дворник какой-нибудь или художник, а то целитель душ, чуть ли не священник. Это, я вам скажу, странно, более того – это откровенная ложь.

 – Ну, хорошо, Николай Ефремович, пусть будет по-вашему. Но тогда ответьте мне, зачем вы её одолжили?

 – А как я мог её не одолжить? он мой начальник.

 – А это, где-то прописано, что он имеет право брать в долг вашу совесть?

 – А как же, конечно, на моём лбу и прописано. Сам-то я не вижу эту надпись, а вот жена моя всё отчётливо видит. Вы, доктор, повнимательней вглядитесь вот здесь, ага, и сами всё увидите. Видите?

 – Ну, допустим, вы одолжили ему вашу совесть, но ему-то, зачем она нужна?

 – Как это зачем, без неё сами понимаете, никак нельзя. Он-то свою совесть профукал ещё по-молодости, и с тех пор так и пробивается с одной на другую. И, главное, обещал, что вернёт, а сам не вернул. Что же мне теперь делать? он там с моей совестью расхаживает небось под ручку, а я здесь майся. Что же мне, доктор, теперь делать-то?

 – А вы, Николай Ефремович, у меня возьмите в долг, я вам на недельку-другую запросто одолжу свою совесть.

 – А вы не боитесь, что я возьму, да и, как Иван Егорыч, исчезну вместе с вашей совестью. А впрочем, мне ваша совесть не к чему, мне моя нужна. У вас, доктор, жена есть?

 – А почему вы спрашиваете?

 – Да, уж больно шибко вы разбрасываетесь своей совестью.

 – А причём здесь жена?

 – Ха-ха, доктор, вы с виду умный человек, а такие вопросы задаёте. Ваша жена, также как и моя, и все остальные, имеют одно отвратительное качество – зависть.

 – Я, Николай Ефремович, к вашему сведенью, не женат, и женат не был.

 – Вот так номер, а судя по вашим часам, вы человек глубоко женатый.

 – Ну, хорошо, Николай Ефремович, давайте это оставим. Постарайтесь вспомнить, вы вчера говорили мне, о каких-то мышах, будто бы съеденных вами.

 – Мыши, съеденные мной! доктор, вы ничего не путаете? Может крысы?

 – Нет, вы говорили о мышах.

 – Не помню, доктор, хоть убейте, не помню.

 – А чем вам не угодила жена покойного?

 – Жена кого? Ивана Егорыча, Зинаида Прокофьевна, ничем! то есть, всем! всем угодила. Я ничего против Зинаиды Прокофьевны не имею.

 – Вы вчера сказали о покойном, что он таракан, почему вы так решили?

 – Я вам такое говорил? Не помню. Ну, а то, что он таракан – это правда. Самый что ни на есть таракан. Он мне говорит: «Где вагоны спрятал?» – сам спрятал, а у меня спрашивает. Что я ему их рожу, что ли? К нему с обыском пришли, а он взял, да исчез – хитрый мужик был. Да, и я, доктор, не такой уж простак, как кажусь на первый взгляд: я денежки все до копейки спрятал, закопал на могиле своей тёщи. Пускай приходят, ничего не найдут. Всё, копеечка к копеечке, как положено. Вы не знаете моей тёщи, она зубами вцепится, но не отдаст.

 – Николай Ефремович, давайте ещё раз, и поподробней.

 – Ну, вот видите, доктор, а вы говорите, что не женаты.

 – Николай Ефремович, вспомните, что вы делали в тот день утром до похорон?

 – Утро, как утро. За мной заехала машина, и я поехал сначала на работу, а затем на ферму.

 – На какую ферму?

 – Как, на какую? на колхозную ферму, на какую же ещё.

 – На той ферме была какая-то живность?

 – Ну, конечно, на то она и ферма, доктор, чтобы в ней копошились и плодились коровы, свиньи, и тому подобные животные.

 – А где она находится?

 – На сто первом километре, за оврагом.

 – И что вы там делали?

 – Нужду справлял, доктор, что же ещё. У вас есть ко мне ещё вопросы? если нет, будете выходить, позовите Свету, пусть она кофе сделает.

 – Да, конечно, сейчас вам кофе принесут. Вы к себе в палату пройдите, вам туда принесут, а на сегодня, я думаю, хватит. Завтра, Николай Ефремович, мы с вами снова будем разговаривать, а на сегодня всё. До свидания.

        Но завтра для Николая Ефремовича уже не наступило: он повесился этой же ночью с помощью полотенца на дверной ручке. А ещё через день, так же ночью, был зверски убит его лечащий врач, его труп с размозжённой головой обнаружили на территории городского кладбища, тогда как сторож оного исчез, словно испарился.

        Цепочка этих трагических событий изрядно взбаламутила местную общественность: внезапная смерть директора завода, повлекшее за собой сумасшествие, а затем и самоубийство его заместителя, и, под конец, зверское убийство врача при загадочных обстоятельствах, не могли не вызвать резонанс у простого обывателя, подкреплённого сплетнями и домыслами. А посему ещё долго в этом городке не стихали разного рода слухи о, якобы, нечистой силе, поедающей изнутри тех, кто норовит быка ухватить за рога.