Беседы на скамейке

  Беседы на скамейке

Семь пожилых женщин почти каждый вечер встречались на любимой скамейке недалеко от пляжа. Люди знали это и старались не занимать их место. Они были во всем непохожие: в одежде, суждениях, манере поведения. Женщины много пережили и многое видели. Я была с ними знакома, но никогда не находилась в их компании. Однажды одна из них, Белла Григорьевна, подозвала меня.
- Я прошу тебя, напиши о нас, это надо не нашему поколению, а детям, внукам и правнукам, чтобы знали, как мы жили. Все дальше уходим мы от двадцатого века, века нашей судьбы. Каждая из нас без прикрас расскажет о своей жизни. Хорошо, девочки?
Шесть вечеров я слушала их рассказы, поражаясь силе их духа, мудрости суждений. Итак, по порядку.

День первый. Маня.

Маня – это короткое имя, полное Марксина. Я – дочь еврейки и украинца. Кузьма Петрович, папа мой, оказался в захолустном еврейском местечке, там встретил Фейгу, пятнадцатилетнюю дочь кантора. С ним она сбежала из родительского дома. Папа был секретарем партийной ячейки, а мама занималась домом. Хотя и у нее была работа: шила на дому, а этот труд еще похлеще, чем на производстве. Мои родители были альтруистами, коммунистами в полном смысле этого слова. В 26 году отца направили на работу в Омск, я считаю этот город родным. В 37 году папу объявили врагом народа, забрали, и…мы так ничего не знаем о его судьбе. Правда, впоследствии, его реабилитировали, и то хорошо, хоть имя не замарали. Мне было 18, маме - 34. Я была единственным ребенком в семье, после ранних родов мама родить больше не смогла. Так мы и жили, словно 2 подружки. Меня в институт не приняли: дочь врага народа. Мама работала швеей в мастерской, ее не тронули, не знаю, почему. Всю жизнь я проработала токарем. Перед войной я вышла замуж: ко мне посватался мой напарник по станку Ваня Зайцев. Мама тоже вышла замуж после войны за скрипача Леву, но он через два года умер: туберкулез, фронт дал о себе знать. Жаль, хороший был человек, много рассказывал мне о еврейских традициях.
Я больше на папу похожа: рыжая, веснушчатая, но от красавицы мамы досталась мне та изюминка, которая привлекала ко мне парней. Мой Ванюша самым настойчивым оказался: невысокий, плотненький, с добрыми голубыми глазами. Такой родной! Никогда никакого антисемитизма в нем не было. Дарил подарки мне и маме. Ваня осиротел рано, потому маму мою уважал, а она его только Ванечкой называла, ни как иначе. В январе, аккурат перед войной, сыночка я родила, решили Кузьмой назвать в память папы. Ваню на фронт забрали, а я осталась беременной. Родила Валентинку, похожую на Ваню. Война для меня тяжелой была, хоть и не падали на голову бомбы. Голодала жутко, дети маленькие. Работала, как вол, с утра до ночи, а мама шила шинели на дому и сидела с детьми. Досталось нам крепко: и ей, и мне, но детей не потеряли, слава Богу.
Вернулся Ваня с войны без ноги, озлобленный, пить стал, про Сталина гадости болтал, боялись за него. Но пронесло, не донес никто. Умер он в 56: пришла я с работы, а он на полу лежит, не дышит. До сих пор эту картину вижу: не смогла уберечь Ваню. Кузя так в Омске и живет, отдалился от меня, семья у него большая. А Валентинка со мной, вчера 60 ей исполнилось. Замуж не выходила, а дочку родила и вырастила. Так и жизнь моя прошла, как один день. А Ванечка давно не снится мне, жаль, хотелось бы…

День второй. Кларисса

У меня имя тоже замысловатое – Кларисса, но все называют меня Кларой. У меня не было детей, да и любви не было. Моя судьба особая. Вся наша семья погибла в войну, никого не осталось. Мне повезло: я была в экспедиции на Севере. До сих пор много курю, хотя мне под 80. Мужиковатая стала, грубая, матом ругаться не стесняюсь. Машину умею водить с молодых лет. В войну работала в санитарном поезде, сутками возились с ранеными. Разговорилась с одним молодым человеком, у него была перебита рука и голова перевязана. Он прекрасно Пушкина, Блока, Жуковского читал. Русланом его звали, высокий, худенький. Студентом до войны был, хотел детей географии учить, да сам выучил ее на войне.
- Кларочка, вы – красивая девушка, зачем на фронт пошли, вы погибнуть можете. Вам детей рожать надо, война скоро кончится, - говорил мне Руслан.
Я рассказала ему о том, что все мои родные погибли, я должна отомстить врагу.
- У вас был любимый? – спросил Руслан.
- Не было. В школе за мной бегал один мальчик - тихий еврей, Наумчиком его звали, а мне он никак. А у вас была девушка? – поинтересовалась я.
- Нет, стеснительный я. Так умру, думаю, и не узнаю женщину.
- Глупости, ваше ранение неопасное.
Эту ночь мы провели вдвоем: Руслан и я. Пели птички, стрекотали кузнечики, пахло травой и цветами.
К вечеру узнала страшную новость: Руслан умер, врач сказал, что виноват тромб. Я горевала. Только через два месяца поняла, жду ребенка от Руслана. Решила: рожу, все не одна буду. Назову мальчика Русланом, а девчонку именем мамы.
Мне опять не повезло: таскала раненых, случился выкидыш. После этого меня отправили в тыл. День Победы встретила на родине. Плакала на могиле родных. Там и встретила Наумчика, того парня, который в школе за мной бегал. Он всю войну прошел, много раз ранен был. За него я вышла замуж, а родить не смогла: не получилось. Наум хотел взять сироту из детдома, я не хотела, надеялась на что-то. Работала медсестрой в больнице, Наум окончил метеорологический техникум и трудился на метеостанции. Прожили мы с ним неплохую жизнь. В 96 году Наум умер, теперь я совсем одна. Часто вспоминаю Руслана, моего первого мужчину. Пусть меня Наумушка на том свете простит.

День третий. Роза

Я из очень богатой еврейской семьи. Ева Гольд, моя красавица-мама, была настоящей дамой, отлично музицировала. Ее отец держал модные лавки и умел делать деньги даже из воздуха. Еву высватал Абраша, сын владельца обувной фабрики, умный и образованный. За два года до революции родители уехали в Париж, там родилась я в 19 году. Все в доме крутилось вокруг меня, чему только меня не обучали! В войну мы оказались в Шанхае. Там я впервые влюбилась в Гену-китайца, я его называла Геной по-русски. Ушли мы от родителей (они были против Гены) и стали жить своей семьей. Трех сыновей я Геночке родила: красивые парни, все с раскосыми глазами, но не узкими. После войны поехали мы с Геной в Россию, а сыновей пока в Китае оставили. Попали мы в сталинскую мясорубку: Гена в один лагерь, я – в другой, выпустили меня только в 54 году. При Хрущеве с трудом уехала снова в Китай, пришлось для этого много сил приложить. Нашла родителей и детей, они все были живы и здоровы, за это я благодарила судьбу. О судьбе Геночки так ничего не смогла узнать: как в воду канул. Я выглядела ужасно. Меня высватал пожилой еврей Мендл, я вышла за него, чтобы поднять на ноги ребят. Вскоре умерли родители. А дети мои с семьями живут в разных странах: Лева – в Америке, Юра – в Англии, а Марик остался в Китае. Лева мой болен диабетом, переживаю за него. Мендл прожил недолго, больной был. Скучно мне стало, засобиралась в Израиль: друзья старые позвали. Решилась. Парни все своей жизнью живут, не до меня им. Квартиру Марику оставила. И в Россию поехала, кое-какие документы надо было получить.
Вдруг вижу: человек по улице идет на Гену похожий. Подошла ближе и чуть в обморок не упала: Гена! Не мог он нас найти, когда вернулся, женился, развелся…
Теперь я снова с моим любимым мужем Геной. Сыновья на связи с нами. Гена не ходит на улицу, проблемы с ногами – еще с лагеря, вот я и хожу одна. Он меня отпускает: иди, говорит, мать, иди, побудь с подругами. Так мы и живем с мужем, друг для друга.

День четвертый. Александра.

Я – русская, еврейской крови во мне нет. Но нет на свете такой еврейки, как я. Будем знакомы: Шура, Александра Захаровна.
В начале войны к нам в дом вошла черноволосая красавица с двумя детьми. Мы с матерью жили в селе, папа воевал. Красавицу звали Малкой, а ее детей - Давид и Рахиль. Мне было 14, Давидке -12, а его сестренке только 6 лет. Они просили приюта, у мальчика была высоченная температура, он надрывно кашлял. Мама рисковала, но прятала эту семью, они оказались порядочными и благодарными людьми. Когда немцы бежали, Малка с семьей отправилась к сестре, обещала найти нас, рассыпалась в благодарностях. Письмо пришло в год Победы. Малка писала, что живет на Урале и ждет нас к себе в гости. Мама не дожила до этого дня. Я смогла поехать к ним только через четыре года: так сложились обстоятельства. Приняли меня , как родную, предложили продать деревенский дом и остаться в городе у них. Я оставила свой дом тете Клаве и поехала в город. Выучилась на бухгалтера. Тут у нас незаметно любовь с Давидушкой случилась. Я считала себя некрасивой: белобрысая «ржанушка», а он был красив и умен. Поженились мы с ним. Рахиль, Раечка наша, техникум к этому времени окончила. Наша жизнь была налаженной и размеренной, но вдруг тяжело заболела Малка, свекровь моя. Вскоре мы ее похоронили. Я родила близняшек: Машу и Зою. У Раечки судьба сложилась трагически, она вышла замуж, родила Валерку, а потом эта беда: насмерть сбило ее машиной. Погоревали мы, Валерку сами воспитали, это наш сын. Зоя наша счастливая, муж хороший, чиновник крупного ранга, дочь у них – кинорежиссер, внук, правнук… В Москве живут, и Валерка с семьей там же. Главный бухгалтер, не баран чихал. А Машка самая несчастливая, рано с мужем разошлась, все время с нами живет, а ее сын женился недавно. Почему я без мужа сюда прихожу? Разные у нас интересы. Он – заядлый шахматист, в шахматный клуб вечерами ходит, завсегдатай.
Я знаю хорошо еврейскую историю, еврейскую кухню, не поймите, что это в порядке подхалимажа, так и есть. А как я тэйглах делаю, ни одна еврейка не умеет, а рыбу фаршированную, а шейку! 
И… лучше моего Давидушки я мужчины не встречала.

День пятый. Ревекка

Я – человек со странностями. Детей у меня не было, а мужья…черт знает, где они сейчас. В истоках надо все искать, все мы оттуда. Я не знала, что я в семье приемная, только взрослая и узнала. Говорили, что меня, грудничка, оставили на крыльце цыгане: знали, что Фаня и Мойша Геллеры бездетные. Ох, и красива я была, меня все обожали. Даже сейчас я не седая, видите? Мне мои годы никто не дает, это верно. Геллеры жили под Лениниградом. Они меня Ревеккой назвали. С детства я отличалась актерскими способностями, танцевала, пела цыганские романсы. Отчаянная девка была! Бесшабашная, шустрая, все мне нипочем! Мужики и парни по мне с ума сходили, я не терялась, искала себе по душе. Много их в моей жизни перебывало! Не хвастаюсь, так и было, девчонки. Перед блокадой меня вывезли на Урал, родителей не успели. Не увидала их больше: умерли от голода. Я устроилась во фронтовую бригаду: пела, танцевала, сошлась там с узбеком-иллюзионистом, поженились мы. Надоел он мне быстро: нудный, скуповатый, к женщинам относится, как истинный мусульманин. Противный мужик! Вышла за военного, оказалась в Германии, но его ревность меня доконала. Вышла за Гельмута, полунемца - полурумына, из местных. Пресный Гельмут опротивел быстро, но я пыталась сохранить семью, поехала за ним в Голландию. Танцевала, пела цыганщину. Вдруг захотелось домой, в России уже Горбачев был у власти. Сразу же поехала на Пискаревское кладбище, долго плакала на могилах. Стрекоза, профукала я свою жизнь, ничего не доилась, а талантлива была. Так я и не знаю, кто мои биологические родители. А сюда приехала от одиночества спастись, да видно это невозможно. В Питер езжу раз в три года: на могилы.
Да…фамилию я до сих пор девичью ношу: Геллер Ревекка Моисеевна, прошу любить и жаловать.

День шестой. Белла и Сара.

Мы с Сарой погодки, я на год старше. Разные внешне и по характеру тоже. Но всю жизнь держимся друг за друга, как иначе? Мы детдомовские, о родителях своих ничего не знаем, только имена: Хана и Григорий. Когда началась война, Саре 18 исполнилось, мне – 19. Девчонкам на войне несладко, много негативного повидать пришлось. И порядки в армии, и трусость командиров, и непорядочное отношение к женщинам. Сара хорошенькая была, словно куколка, вот и приглядел ее один из наших командующих. Сара, позволь мне правду рассказать. Хорошо. Изнасиловал он мою сестренку, с тех пор она замкнулась, мужчин боится. Но Бог его наказал, погиб он в бою прямо на следующий день. Сарочка плакала, добрая она, а тут…от радости, что никогда эту сволочь не увидит. Тяжело говорить о войне, но скажу вам, что меня несколько раз ранило, контузила, а Сарочке повезло больше: за войну всего одно ранение. После войны учились в институтах: я закончила судостроительный, Сара – экономику изучала. После войны замуж вышла , Любочку родила. Муж хороший был, добрый человек, но от ранений через два года скончался, а потом и доченьки не стало: дифтерия. Все я потеряла в жизни. Пыталась снова устроить жизнь, но муж оказался…да, что скрывать, любил всех подряд, даже к сестре моей приставал. Я беременная осталась, родить хотела, но упала, и ребенок не родился. Стали вдвоем с Сарой жить, легче вместе. Мне удалось найти мамину сестру в Израиле, но встретиться не успели: старушка умерла. Сейчас живем вместе в хостеле, за все годы ни разу не поссорились. Писали детям тети, но они нас не признали. Что ж, это их право. Мы не одиноки, у нас друзей – целый хостель, дни пробегают мгновенно, быстро катимся с ярмарки. Но мы не спешим на небо, здесь дел хватает. Устраиваем с друзьями чаепития, слушаем любимую музыку. Сара любит Чайковского, Моцарта, Вивальди, я – Верди, Бетховена, Римского - Корсакова. Я рукодельничаю, а Сара пишет стихи про войну, но публиковать не хочет, говорит, что пишет для себя. А зачем писать, если их никто не читает? Такая наша судьба. Про наши жизни можно тома написать.
- Вы правы, Белла Григорьевна, надо писать об этом.
- Только будут ли эти тома читать молодые? – спросила Сара Григорьевна.

Может, и не будут, а, возможно, и прочтут. Жизнь все время идет вперед и никогда не останавливается. И, чтобы не повторялись эти тяжелые дни, надо больше о них рассказывать. Молодые делают ошибки. Но они - другие люди, по- другому воспринимают мир. А беспощадное время методично отстукивает минуты и часы нашей судьбы, которая не всегда зависит от нас самих.