8. Ильин день

Волпродинспектор Лыков приехал в Кокуево около полудня. День был ясный, солнечный, праздничный. Кокуевцы отмечали престольный праздник, Ильин день. 

Только глупый человечишко или безбожник в такой день займётся какими-либо делами. Илья этого не потерпит и плоды труда изничтожит дочиста, а то и стрелой своей огненной самого охульника сразит.

Председатель сельсовета Лихой тоже собирался попраздновать. Нет, не из-за боязни Ильи-пророка, а почему бы ему, хотя и партийцу, и не погулять с народом? Разве сам товарищ ленин не сказал, что партиец не должен отрываться от народных масс. Да и повод погулять есть: наконец-то советская власть повернулась лицом к крестьянину и отменила продразвёрстку, заменив её продналогом. Как-никак должно быть крестьянину послабление. Окрепнет землепашец, опять-таки советской власти подкрепление. Так думал Лихой. Так думал секретарь ком-ячейки Озябкин. Так думал председатель комбеда Никифоров.

Приезд волпродинспектора Лыкова был некстати. Лыков вошёл к Лихому и тут же потребовал собрать сельский сход.

- Прочитаю народу доклад о новой экономической политике и о продналоге, - сказал он Лихому.

Лихой окинул приезжего своим единственным революционным огненным глазом. Не слишком ему понравился товарищ - тощий, костоватый с недобрыми глазами неопределённого светлого цвета, поскрипывающий новенькой командирской портупеей. Не понравился он Лихому, и точка. Но Лёшка ответил волпродинспектору:
- Дело нужное, товарищ. Да по случаю праздника народ наш щас не собрать. Вот отгуляицца крестьянин, а послезавтрева, кады он отрезвеет, и поговорить с им будет можно.

Рассердился Лыков за такую темноту людей на четвёртом году революции, но поделать ничего не мог и потребовал у Лихого подводу, чтобы вернуться назад в волость. Но тот ему
отказал:
- И подводы по случаю праздника нету, товарищ. Да вы не волнуйтесь. Я поселю вас у тихой старушки. Поживите у нас, подышите свежим воздухом...

И повёл Лёшка волпродинспектора Лыкова к бабке Анисье. По дороге их остановил Трофим Никифоров, комбедчик. Был он уже подкеросиненный, но лыка с лыком ещё вязал.

- С праздничком, товарищи, - сказал Трофим. - Денёк-то какой! Косить ба ишшо... Но, - он многозначительно поднял палец к небу, - с Ильёй шутки плохи...

- И вы, партиец, верите в эту чепуху, в Бога? - оборвал его сердитый Лыков.

- В Бога не очень, товарищ, а в Илью верю, - признался Трофим. - Сурьёзный старичок, - и затем добавил: - А чё, товарищи, зайдём ко мне. Матрёна обед сварганила...

Лёшка не отказался. Лыков почувствовал, что он проголодался, и тоже не отказался, а разговор об идейном облике комбедчика отложить на потом.

Жил Трофим Никифоров в недавно отстроенной избе. Ещё не всё было в ней доведено до ума, но печь пекла и варила исправно.

Радушно встретила Матрёна гостей, усадила Лыкова, как почётного гостя, в красном углу под божницей. Иконы Трофим позволил ей повесить по её твёрдому настоянию.

Не успела Матрёна поставить чугунок со щами, как в дверь ввалились ещё гости. То был секретарь ком-ячейки Озябкин с двумя сельскими активистками Дарьей Горбуновой и Стешкой Малаховой. С обеими вдовушками он дружил и жил поочерёдно у каждой из них.
Озябкин приветствовал собравшихся и, вынув из бездонного кармана штанов бутыль, со стуком водрузил её в центре стола.

Гости расселись, и Дарья оказалась подле Лыкова.
Трофим разлил по стаканам мутнованую жидкость.

- Я ни-ни, - попытался отказаться Лыков, прикрывая ладонью стакан. - Я при исполнении...

- Не обижай, товарищ, - строго сказал Трофим. - От одного глоточка не захмелешь, а петиту пользительно...

Лыков поморщился, но руку со стакана сдвинул. Трофим плеснул ему до половины.

- За товарища Ленина! - поднял стакан Озябкин. - До дна!

- И за товарища Троцкого! - добавил Трофим.

Лыков юльнул задом по скамейке, но на глазах сельских активистов принудил себя влить вонючую жидкость в горло до капельки, чтобы товарищи что-нибудь такого о нём не подумали.
Не успел он отдышаться от вспыхнувшего во внутренностях огня, как Матрёна поставила на стол целую четверть.

- А теперь за победу мировой революции! - провозгласил Лихой.

Лыков выпил и за победу мировой революции. Глаза у него заблестели, и он подумал, что так хорошо ему давно не было. Горячее бедро Дарьи обжигало его. Он положил на него руку, и Дарья не оттолкнула его...

Вскоре веселье в избе Трофима Никифорова было в полном разгаре. Откуда-то появился гармонист и какие-то бабёнки. Они пели и плясали, и Лыком с ними отбивал каблуки лаковых сапог до самой ночи...

- Ах, дома нечево кусать,
сухари да корки.
Па-ашла плясать, -
скидавай опорки!..

...Утром Лыкова разбудила оглушительная головная боль и жгучая сухотА во рту. Он выплыл из чёрной бездны небытия и с трудом разлепил веки. Сперва он не мог понять, где он, а поняв, ужаснулся. Над ним нависал чужой потолок, на него смотрела незнакомая баба в одной исподней рубашке.

- Оклемался, милок? - спросила баба.

Лыков промычал нечто невнятное неворочающимся языком.

- Те плохо? - спросила баба. - Ничё. Я щас тя поправлю...

Лыков осознал, что он лежит на чужой постели под чужим одеялом, а под одеялом ничего, кроме его голого тела нет. Он спохватился: где партбилет. Эта мысль ожгла его и заставила встрепенуться.

- Эт-та... - пролепетал он. - Эт-та... а где... эт-та... моя одежда?

- Одёжа-то? Одёжа твоя сохнет, - ответила баба. - Ты её вчерась спачкал и сверхёв, и снутрёв обделалси... Но я уже её простирнула, покамест ты дрых...

- Дай мне френч, - потребовал Лыков так, что баба испуганно переспросила:
- Чавой-то?

- Френч... пиджак с карманами...

- А, ета... - облегчённо вздохнула баба и принесла Лыкову его мокрый френч.

Лыков нырнул рукой в левый карман и застонал, как острого приступа зубной неуёмной боли:
- Ы-ы-ы-ы!..

- Чё ты, милок? - испугалась баба.

- Партбилет! Здесь был мой партбилет!..

- Книжица красенькая? - баба подошла к божнице. - Тута она... у Боженьки...

Достав из-за иконы Спасителя красную книжечку, она протянула её Лыкову. Тот облегчённо
вздохнул, для порядка перелистал и сунул под подушку.

- А как я очутился у тебя?

- Дак мне Трофим, когда драка началась, сказал: "Забери, Нюрка, начальство к собе, нито мужики ненароком ему скулу набок свернут... Ну, я и забрала тя... Ты не шёл... тож
подрацца хотел...

- Драка? Была драка? - удивился Лыков. - Нехорошо...

- Чё уж хорошего, - согласилась Нюрка.

- Уважаемые люди, сельский актив, а допускают такое...

- Дык ты ж, милок, и начал, - сказала Нюрка.

- Я?! - опешил Лыков. - Как это? Не могло быть такого...

- А пьяный всё могёт,- ответила Нюрка. - И ты смог...

- Как это?

- Дык ты пошёл на двор, да, видно, не донёс и прям с порога стал поливать мужиков, што сидели на крыльце и курили. Ну, они хотели начистить те харю. Хорошо Трофим увидал, заступилси... Да мужики больно разошлись... Пришлось Трофиму с Лёшкой их утихомиривать... 

Лыков схватился за голову и снова застонал: какой конфуз!

Нюрка поняла его по-своему.
- Щас, погодь, я тя поправлю, - сказала она, вышла в сени и вернулась с двумя стаканами, наполненными мутной жидкостью.

- На, выпей, сперва ентот, - Нюрка протянула Лыкову один стакан.

Волпродинспектор мотнул было головой, хотел отказаться, но на него снова навалилась оглушающая боль, голова затрещала по швам. Лыков схватил стакан.

Второй стакан был с капусным рассолом. И его выпил Лыков, постукивая зубами о стекло.

Потом, откинувшись на подушку, он вслушивался в то, как отступала, таяла боль в голове, и наступало умиротворение.

- Слышь, Нюра, а у нас с тобой что-нибудь было... ночью? - спросил он бабу, возившуюся с горшками у печи.

Да чё у нас с тобой, милок, могло быть? - ответила та. - Ты ж не то, что ентим, ты и рукой, ногой шевельнуть не мог... Мы с Клашкой тя от дерьма отмывали, ты прям в корыте и задрых...

- С какой Клашкой?... - оторопел Лыков.

- С дочкой моейной, - ответила Нюрка и кликнула: - Клашк, ты ихде?

- Тута, мамка, - отозвался тонкий голосок, и с печки свеслась русай головка девочки лет десяти. Она посмотрела на Лыкова голубыми смеющимися глазами.

- А ты, милок, никак, оклемавшись, коль об ентом подумал, - улыбнулась Нюрка. - Дык я не супротив... Клашка, - она повернулась к девочке, - подь погуляй на дворе...

Клашка не заставила себя просить дважды и сиганула с печи, мелькнув перед Лыковым голой попкой под задравшимся ситцевым платьишком.

Клашка убежала, а Нюрка отогнула край одеяла и скользнула под него к Лыкову.
- Ну, давай милок, чиво ли получицца у тя нончева?..

...Лыков обедал, сидя за столом в неимоверно широких и длинных портах, извлечённых Нюркой из необъятного сундука. Это были порты то ли её мужа Стёпки, сгинувшего три года назад незнамо где, то ли отца её, Фрола Михалыча, помершего годом раньше. Оба они былы мужиками крупными, высоченными, недаром молотами звенели в кузне. Сейчас некому там вздуть горн. Остыла кузьня.

Не успел Лыков доесть Нюркино варево, как в дверь стукнули и в избу ввалились Лихой т Никифоров. У Лихого левая рука висела на перевязи, у Никифорова под левым глазом горел синим цветом фингал.

- Ну, оклемался, товарищ? - спросил Лихой. - Ничё. К завтрему народ отойдёт от вчерашнего, и мы соберём сход...