Лёшка Лихой, вернувшись с войны без левого глаза и с простреленным лёгким, как верный боец за дело мировой революции и грамотей, был назначен волисполкомом председателем Кокуевского сельсовета. Родных в селе у него не осталось - родители, жена Груня и сынишка угорели в холодную зиму семнадцатого года. Осталась у него только заколоченная родительская изба, окружённая подгнившим плетнём.

Поселился Лёшка у вдовы Маньки Паньшиной. Манька и кормила его, и обстирывала и в постели согревала, да так, что через полгода его хоть на войну снова отправляй. Но война заканчивалась. 

Ходил по селу Лёшка с чёрной повязкой на вышибленном глазу, смотрел на мир правым своим жгучим глазом, и всё подмечал, что мешало победе мировой революции.А кто как ни попы стояли закавыкой на пути к светлому будущему человечества. Хотел он своей волей закрыть в селе Божий храм, но волисполком воспротивился этому.

- Погоди, Лексей, рано, - сказал Лёшке председатель волисполкома Илья Ступкин, бывший балтийский матрос, ходивший по земле, постукивая протезом в виде перевёрнутой бутылки. - Придёт время, всех попов изведём под корень.

Лёшка терпел, но местному попу, отцу Василию, выказывал своё полное непочтение.
Отец Василий безропотно сносил злой Лёшкин взгляд. Ещё молодым священником приехал он в село перед войной. Жил он своими трудами, наравне с простыми крестьянами горбатился на своём поле. Небольшие деньги от волости получала матушка Татьяна, попадья. С крестьян она ничего не брала.

Лёшка про себя удивлялся: как это получалось, что такая образованная и красивая женщина может жить с тёмным попом? Однажды он даже заступил матушке дорогу и спросил прямо об этом.

Матушка Татьяна подняла на него свои ясные добрые глаза и ответила:
- Отец Василий учёный человек, гражданин председатель.

Матушкин взгляд пронзил насквозь Лёшкино существо. Он влюбился в неё, осознавая всю контрреволюционность возникшего чувства. Но сердцу не прикажешь. От этого он страдал и пуще ненавидел отца Василия.

Наступил сентябрь. Бабье лето ласкало землю последними тёплыми солнечными лучами. В прозрачном небе тянулись караваны птиц, улетающих на юг.

Было утро. Солнце уже оторвалось от кромки темнеющего вдали леса. В этот час в село ворвалась банда.

Лёшка сидел в корыте с горячей водой, и Манька мыла ему голову.
Подбежавший к распахнутому окошку Фомка, сын вдовы Фотинии Астаховой, крикнул:
- Дядька Лексей, банда в селе. Тебя ищут.

Лёшка, как есть голый, когда банда в селе тут не до одёжи, высунулся в окно и увидел соскакивающих с коней двух конников у крыльца. Выхватив из валявшихся на лавке штанов наган, он метнулся в заднюю комнатку и сиганул через окно в огород, затем - через забор в поповский двор, что соседствовал с Манькиным, и попал в малинник, из которого исколовшись, выбрался, намереваясь бежать огородами дальше, до лесу, но в ворота уже вкатывалась таратайка с бандитами, и отец Василий, как последний контрреволюционный гад, встречал их.

Лёшке не оставалось ничего, как впрыгнуть в открытое окошко поповского дома, где столкнулся с матушкой Татьяной. Она, увидев Лёшку голого и с наганом в руке, едва не сомлела.

- Матушка, в селе бандиты. Они ищут меня, - взмолился Лёшка. - Молю Богом, спрячьте...
Матушка пришла в себя и, схватив его за руку, потащила за собой.

Но невелик дом у отца Василия, и прятаться в нём было практически негде. Матушка привела Лёшку в спальню, где стояли две узенькие кровати по обе стены, одна батюшкина, другая матушкина.

Перекрестившись на иконы, висевшие в красном углу, и где тлел неяркий красноватый огонёк лампадки: "Господи, спаси и помилуй!", матушка указала Лёшке лезть под одну из кроватей.
Лёшка, тоже отмахав на себе широкий крест: "Господи, спаси мя, раба Твоего грешного!",
закатился под кровать, прикрывшись спущенным краем покрывала. 
Матушка вышла.

А в доме уже весело и нагло гомонили бандиты, требуя у отца Василия и матушки Татьяны еды и самогона. Лёшка слушал их гомон и ждал, когда бандиты покинут село. Долго они не могли в нём задерживаться - отряд чоновцев мог в любую минуту накрыть их.

Но время шли, а бандиты явно не спешили, разговаривали. Один голос, властный, говорил об Антонове, поднявшем народ против Советов в Тамбовской губернии и захватившем там несколько уездов, где установил крестьянскую власть.

- Поднимается народ против богопротивной власти, - разглагольствовал голос. - Скоро вся страна восстанет и сметёт большевиков...

Поднявшийся в столовой шум был неожиданнен. Кричала матушка Татьяна:
- Отпустите его!.. Побойтесь Бога!.. Не бейте его!.. У него больное сердце!..

В открывшуюся в спальню дверь втолкнули матушку. Лёшка из своего укрытия увидел её босые ноги и две пары сапог. Что-то тяжёлое рухнуло на кровать над Лёшкой. Лёшка догадался, что это матушка. Она кричала:
- Пустите!.. Изверги!..
- Она ещё кусается, сучка, - ругнулся один из бандитов. - Вяжи ей руки, Сёмка...

Лёшке хотелось выскочить из укрытия и приложить бандитов, но он сдерживал себя. Торопливость могла погубить и его, и не спасти матушку. Он не знал, сколько в доме бандитов.

А оставшийся бандит в густо воняющих дёгтем сапогах присел на кровать рядом с матушкой и принялся разглагольствовать: 
- Щас атаман досечёт твово попа и приймется за тя, сучка, чистеньку и смазливеньку. Он такех любит... И не зырь на мене, не зырь... Он своё дело сделаит, а я за нем в тебя нырну... Мене, как евонному адутанту, положено... Ишь, каки ножки... кожа гладенька... и сисечки упругеньки... играють под рукой...

Речь бандита оборвал властный голос:
- Поди, Сёмка. Тут я без тебя справлюсь.

Воняющие дёгтем сапого прогромыхали по полу и исчезли. Их сменили сапоги с лакированными голенищами. 

- Что ж, матушка, приступим к приятному, - продолжил тот же властный голос. - Услужишь по-хорошему, отпущу живыми вас с попом, а нет - пеняйте на себя и вашего Бога, не спасшего вас...

Лёшка понял, что это и есть атаман. 

Атаман раздевался неспеша. Матушка плакала...

- Вижу, сучка, ты не хочешь по хорошему: и меня усладить, и сама получить удовольствие, - сказал атаман.

Атаман снял сапоги. Лёшка увидел его белые ступни, не больше девичьих. Послышался треск разрываемой ткани - бандит разрывал на матушке одежду. Затем рядом с Лёшкой раздался стук брошенного небольшого ножа. А сам атаман навалился на бьющуюся изо всех женщину.

- Не дёргайся, блядь... и зубами не клацай... - прорычал атаман, а затем послышалось удивлённое: - Га! Да ты никак целка!..

Это были его последние слова на этом свете. 

Лёшка молнией выскочил из-под кровати и, столкнув с матушки Татьяны не успевшего и пикнуть атамана, оказавшегося щуплым белотелым мужичонкой, впился руками в тонкую шею бандита и сжал её так, что хрустнули косточки под сильными мужицкими пальцами. Атаман выпучил глаза, лицо его посинело, а изо рта раздался смертный хрип.

Потом Лёшка, стараясь не смотреть на обнажённое тело женщины, распятой на кровати, разрезал поднятым с пола ножичком путы на её руках и ногах.

Не дожидаясь, пока матушка Татьяна придёт в себя, Лёшка толкнул ногой дверь, ведущую в горницу. Там за столом сидели три бандита. Им было весело. В руках они держали стаканы с налитым в него самогоном. Бандит с рыжей бородой что-то говорил, но не досказав, вытаращился на влетевшего в комнату голого одноглазого мужика с наганом в руке. Его приятели тоже уставились на Лёшку. Скорые выстрелы нагана положили конец их изумлению. Одноглазый председатель сельсовета Лихой стрелял метко. 

Отец Василий лежал животом привязанный за руки и за ноги к лавке. Его спина и зад были исполосованы вздувшимися багровыми кровоточащими рубцами. Он был без сознания, но дышал.
Матушка, выбежавшая следом за Лёшкой, стала отвязывать отца Василия. Лёшка выглянул из-за занавески в окно. Бандит, оставленный на часах и, видимо, дремавший на бричке, смотрел на дом. Он был один.

- Матушка, ты умеешь управляться с лошадьми? - спросил Лёшка.
- Чай, в деревне выросла, - ответила попадья.

Лёшка вышел на крыльцо. Бандит удивлённо уставился на него. 

- Ты чё голяком? - спросил он Лёшку, когда тот приблизился.

Лёшка не ответил. Он направил наган на бандита и нажал на курок. Бандит, сражённый пулей, помедлил, потом схватился за грудь и вывалился из брички на землю. 

Кони, запряжённые в бричку, только вздрогнули и запрядали ушами. Это были боевые кони, уже знакомые с оружейной пальбой, ведь им приходилось таскать за собой не просто бричку, а бричку, превращённую в тачанку с пулемётом "максим" на задке.

Лёшка подогнал тачанку к крыльцу и помог матушке вытащить из дома и уложить всё ещё находящегося в беспамятстве отца Василия на дно повозки. Матушка села на место повозочного.

Лёшка открыл ворота и выглянул на улицу. Никого из бандитов поблизости не было. Только слышались отдалённые бабьи крики да над зданием сельсовета клубился густой дым. Бандиты подожгли его.

- Давай, - махнул рукой Лёшка матушке Татьяне и едва тачанка поравнялась с ним, вскочил в неё, примащиваясь возле пулемёта.

Матушка Татьяна стегнула вожжами лошадей.

- Гони, мать, во весь опор к Курдюмову оврагу. Проскочим, там нас только и видели.
Бричка понеслась по сельской улице. Несколько удивлённых бандитов, попавшихся навстречу, проводили удивлёнными глазами атаманскую тачанку с голым на ней мужиком и бабой в развевающихся лохмотьях, но с места не сдвинулись.

Проехав через мост за овраг, тачанка замедлила ход и, мерно покачиваясь на добротных рессорах, покатилась по мягкой лесной дороге, усыпанной жёлтыми и багровыми листьями.
Лёшка занял место повозочного, а матушка подсела к отцу Василию и положила его голову к себе на колени. По лицу её стекали крупные слёзы. 


Далее смотри - "Ильин день".