1995 г. Не ходи без шапки – умрешь от менингита!

1995 г. Не ходи без шапки – умрешь от менингита!

Этой фразой меня нередко напутствовала мать, когда я выходил на улицу, поскольку многие мои друзья, иной раз, даже в самый лютый холод бегали, и в школу, и гулять без шапки. Тому было множество причин, главная из которых – бравада, глупая бравада северного жителя – мы, дескать, белые медведи и холодов не боимся. Многие из нас на своей шкуре прознали, что мы – русские, только по уму и воспитанию – медведи, а организм у нас все-таки человеческий, расплатившись за свою глупость воспалениями легких. А кое-кто – получивши пожизненно астму. Был и еще повод не носить шапку – если советская одежда была всего лишь некрасива, то советская детская одежда – гадка и уродлива. Дешевые детские шапки и сейчас, спустя сорок лет, не блещут красотой и удобством, но тогда были просто кошмарными. Сделанные из наихудшей ваты, они вбирали наш пот, а отдавать его обратно ни в коем случае не хотели с каждой неделей становясь все тяжелей и тяжелей. Сколько не пыталась мать ее просушивать, и на батарее, и на газовой плите – суше не становилась, горела, но не высыхала. Отвратная выделка меха приводила к том, что через месяц шапка не только воняла козлом, но еще и становилась жесткой как рыцарский шлем, сдавливая голову,  царапаясь до крови, а чаще всего – просто-напросто – ломаясь как береста.

Помню мы пугали девок, отламывая небольшие кусочки от моей шапки с несколькими волосиками и бросая им на парту, с криком – «шкура дохлой крысы… шкура дохлой крысы!» Зрелише, действительно отвратительное. А визгу было!

Мать страшилась, что я поддамся общему настроению, поэтому всегда подпугивала меня страшилкой о том, как они в молодости осенью ездили на картошку и один парень всю дорогу стоял в кузове грузового автомобиля и ветер развевал его густые белокурые волосы. А через день, его, на том же грузовике везли обратно в Москву, но теперь – вперед ногами. Менингит!

Страшные рассказы детям хорошо западают в память. Хотя я понимал, что мать в чем-то сгущает краски, но, все равно, помнил и боялся. Вот и до сих пор помню!

Самому мне, неоднократно, в зимнюю стужу, приходилось, ди и сейчас приходится видеть людей, по большей части – женщин, свободно дефилирующих по улице без шапок. Но мне не приходилось слышать о том, что кто-то умер от менингита, до тех пор, пока не скончалась женщина, жившая со мною в одном подъезде. Скончалась так быстро и неожиданно, что об этом следует рассказать.

Звали ее Галя. Она была чуть-чуть постарше меня, буквально на два-три годика. С великолепной фигурой, красивыми женственными формами, высокая, стройная, (про таких говорят – ну все при ней) и достаточно миловидным лицом, она в свои тридцать с небольшим была не замужем, что вообще-то неудивительно[1]. Но у нее не было даже любовников, что – удивительно. Я никогда не видел, чтобы она шла с цветами, или чтобы кто-то провожал ее. Она одиноко уходила на работу и также одиноко возвращалась с работы, практически всегда в одно и тоже время ни с кем не задерживаясь. Весь жизненный интерес, все, нерастраченные на мужчин, чувства она выливала на свою собаку-овчарку – вероятно единственное живое существо с которым она нашла общий язык.

Очень часто человек, не нашедший себе места среди людей, отыскивает или придумывает себе альтернативное общество, где он может быть на высоте положения. Один уходит с головой в книги, подменяя живое общение чтением. Другой вдаряется в коллекционирование, становясь главой, созданного им бездушного общества, опять же подменив живое общение изучением и систематизацией своих экспонатов. Ну, а самые простые, неискушенные люди заменяют общение с людьми общением с природой, разводя цветочки или пестуя животных.

Нетрудно заметить, что в Москве собаками редко увлекаются мужчины (рыбаки и охотники побоку), а, в основном, женщины. Это понятно – каждая женщина мечтает о мужчине-защитнике, главе семейства – сильным, смелом, готовым в любой момент прийти на помощь. Ну, а если такого мужчины не находится, то он легко заменяется послушной собакой, которая, хоть и требует внимания, но сторицей компенсирует это «собачей преданностью», которая давно стала притчей во языцех. К тому же собака, неосознающая человеческую речь, всегда внимательно тебя выслушвает, что в человеческом обществе – большая редкость.

Галя выходила на улицу исключительно, чтобы вывести собаку и я неоднократно видел, как она, присев на корточки, что-то говорила ей на самое ухо, показывая куда-то пальцем.

Странная женщина. Да. Странная женщина из странной семьи. Хотя, если оглянуться вокруг, ничего странного тут нет – таких семей миллионы и, как говорится, «а люди-то живут», но именно в их семье все как-то пошло наперекосяк.

Их было пятеро – три парня и две девчонки. Все они жили в нашем доме, но, когда я сюда приехал, средний брат и старшая сестра уже жили отдельно, да и родители поумирали. Поэтому в трехкомнатной квартире осталось два брата и Галина.

Оба брата были жуткие пропойцы. Но, несмотря на это, они работали – хотя кто, в то, блаженное для всякого отребья, социалистическое время не работал. Старший брат, Санька, не был никогда женат, детей не имел и, в описываемое мною время, напившись, нередко мертвецки спал то в подъезде, а то и на улице под снегом и дождем. Много раз падая, он так и не сломал, не отбил, не отморозил себе ничего и прожил долгих семьдесят шесть лет, выкуривая каждый день по пачке самых дешевых сигарет. Хотя в последние десять лет жизни, поумерив с выпивкой, он стал даже кататься на велосипеде. По профессии он был электриком, но основной страстью всей его жизни, и единственное о чем мог думать и говорить, была рыбалка. Он рыбалил в любое время года в любую погоду – в дождь, в снегопад, весной и осенью бесстрашно проходя на середину пруда по самому тонкому льду, а теплым летом просиживал на берегу с удочкой дни и ночи напролет. Не знаю насколько хороши были его уловы, но порою он кормил уличных кошаков какими-то мальками-переростками.

Второй брат, Серега, давно бросивший жену и детей, жил с какой-то пьянчужкой, которая всем представлялась народной артисткой. Я называл ее, в насмешку, общественной кружкой, но она не обижалась, поскольку всегда была сильно пьяна и такое счастье не могла омрачить какая-то глупая шутка. Удивительно то, что их союз продолжается уже тридцать лет. Недавно я встретил их, медленно бредущих по улице, она попросила у меня сто рублей, представилась, как всегда, народной артисткой. Удивительное постоянство!

Вот в таком окружении росла, жила и, наконец-то, выросла Галина. Поэтому ее странности вполне объяснимы, но… скажем так – странно то, что она не старалась, как многие, в себе эти странности изживать, а смирилась с ними, если не сказать – потворствовала им.

Наша первая с ней встреча ознаменовалась диким лаем ее овчарки. Она бросалась на меня и та с трудом удерживала поводок. Это меня удивило и обескуражило, поскольку за день или за два до этого с овчаркой гулял ее старший брат и собака вела себя тихо и мирно, позевывая от скуки. Подобные сцены продолжались изо дня в день из месяца в месяц. С Санькой собака была спокойна и миролюбива, с Галькой кидалась на все живое. Я понял, что дело не в собаке, а в хозяйке, вернее в ее отношению к обществу.

Однажды, выходя из подъезда я столкнулся лицом к лицу с Галей и овчаркой. Та, естественно, кинулась на меня, и точно бы покусала, если бы я, изловчившись, не въехал ей по морде, благо в руках у меня был большой гаечный ключ, тот, который сантехники называют «шведик». Собака от удара без чувств завалилась на бок, а хозяйка склонившись над ней, заслонив ее своим телом, ревела навзрыд. Я попытался ей втолковать, что собаку надо все-таки воспитывать, приструнять, но она не хотела слушать, а нежно гладила пытающуюся поднять голову собаку и шептала ей – «он, плохой, он очень плохой!»

После этого они стали обходить меня стороной. Не знаю, кто из них меня боялся больше – собака или Галина, но, завидев, меня обе уходили, причем Галя рукой толкала собаку в сторону противоположную моей, чтобы оказаться между мной и овчаркой.

Ни на какой контакт она не шла.

Хотя было ясно, что до добра такое поведение, ни ее, ни, тем более, собаку не доведет. Рано или поздно их убьют или покалечат. Один удар она выдержала, может быть потому, что я бил сверху вниз, по башке. А ударь я сбоку в собачий висок – наверное убил бы.

Я пытался поговорить об этом с Сашкой, ее братом, но он сказал, что с этой дурой говорить не будет.

Время шло, и я еще несколько раз пытался поговорить с Галиной, но она, в полном смысле слова, уходила от разговора. Да и, собственно, говорить здесь было уже нечего. Совершенно ясно, что она специально науськивает собаку на все живое и собака не виновата, виной всему – галькина злоба, причину которой я не знал, да так и не смог узнать. Не удалось мне выяснить даже была ли она злая от матушки-природы или озлобленная – настолько кем-то обиженная? Сама она в разговоры не вступала, а из братьев ее слова клещами нельзя было вытащить, кроме болтовни о рыбалке, да о пьянке.

Прошел еще год, прежде чем овчарка кинулась на третьеклассницу, напугав ее до заикания, которое, слава богу, через неделю прошло, но отец девочки со своими друзьями около месяца осторожно похаживал около нашего дома. Потом он пропал, а через неделю, поздно ночью, я увидел за домом две хромающие фигуры. Это была Галя и ее собака. Галя опиралась на палочку, а собака волочила за собой задние ноги. Потом еще с месяц Галя ходила с лицом полностью завернутым в платок, но уже почти не хромала, а собака так полностью не выздоровела и подволакивала задние лапы до самой смерти.

С тех пор они уже никогда не выходили днем, а только, или рано утром, или поздно вечером, когда на улице было мало людей. Но и то – их прогулки я всегда слышал по гавканью собаки. Опять она кидалась на кого-то!

Да, Галина была упрямой и своевольной женщиной. Она не хотела уступать, ни кому-либо, ни чему-либо. Вот, например, – в любой, даже очень сильный мороз, она ходила без шапки. На работу, с собакой – всегда без шапки. Не желала уступать холоду!

И вот в какой-то морозный день последних дней января 1991 года, когда мороз достигал двадцати градусов, я, встретив Галину, сказал: «Не ходи без шапки – менингит заработаешь! Холодно на улице!» Она, сделала вид, что не заметила моих слов и прошла мимо, даже не повернувшись. Я тоже не придал своим словам никакого значения, до того дня, когда Галя умерла.

Шел январь 1995 года – месяц был, в общем-то, не ахти какой холодный, но, как обычно, в двадцатых числах, температура резко понизилась. Я называю это явление «Ленинскими холодами», поскольку они всегда вертятся вокруг дня смерти Ленина[2], на который в моей жизни приходятся два знаменательных события – день рождения отца и день свадьбы.

Было где-то около пятнадцати-семнадцати градусов, но длилось это около недели. В один из этих дней, Галя неожиданно зашла к соседке за солью, пожаловавшись при этом на мучавшую ее головную боль от которой она плохо соображала. Соображала настолько плохо, что придя с работы никак не могла понять – есть ли в доме соль или ее нет. Боль железным обручем сдавила ее голову настолько, что ей показалось, что на какое-то время она как бы отключается. То есть, голова не кружится, да она сама не падает, а вот только не замечает прошедшего времени. Ей брат два раза за вечер уже сказал: «что стоишь, как вкопанная!» Соседка обратила внимания на ее мертвенно-бледное лицо, но будучи женщиной тучной, списала все это на перепад погоды, да на давление. Галя ушла к себе варить суп, а через час-полтора прибежал Сашка и сказал, что Галя умерла. Неожидано схватилась обеими руками за голову, пригнулась, прошипела что-то типа: «Я приляжу» и пока он рассуждал, что делать, она перестала дышать и осталась лежать в скрюченном положении. Приехавшие врачи установили, что смерть наступила от менингита.

Вот так нелепо закончилась ее жизнь и сбылось мое предсказание, чего я абсолютно не желал, но предреченное мною все-таки произошло. Сказанное, в общем-то, в шутку, оно стало пророчеством и, может быть, послушайся она меня, надевай на голову хоть какую-нибудь тряпку, может быть и продолжала бы жить. Но, с другой стороны, меня все время не оставляет ощущение, что не было у нее никакого интереса к жизни, иначе, и жила бы она по иному, и умерла как-то иначе.

Мне очень жалко эту, я бы сказал, несостоявшуюся, женщину. Она имела то, чего лишено большинство женщин – внешнюю привлекательность, а прожила свою жизнь тускло и умерла как-то глупо, от пренебрежения осторожностью. Жаль, жаль… очень жаль.

Ее овчарка намного пережила хозяйку. Она больше ни на кого не бросалась, а мирно гуляла с Сашкой по двору, который все-таки побаивался ее агрессивности и старался уйти подальше от торных тропинок. Но ничего не происходило. Собака стала доброй и спокойной. Состарившись, она сильно волочила задние ноги – сказалась старая рана, а потом и вовсе перестала ходить. Несколько месяцев Саша выносил ее во двор на руках. Когда она умерла все наши соседи ее жалели и отзывались о ней как-то неожиданно добро. Тем более, что испуганная ею девочка к тому времени стала взрослой женщиной и у ней самой уже была трехлетняя дочь. Время стерло в ее душе испуг и злость к этой собаке.

А про Галю, забыли совсем. Так забыли, будто бы ее и не было вовсе. Я промежду прочим завел о ней разговор с той женщиной, к которой Галя заходила как раз перед смертью. Но она, то ли действительно забыла про это, то ли не хотела вспоминать.

И ведь правда – злых людей вспоминать не хочется!

Тем более, как в России принято – о мертвых не говорить плохо.

А почему?

Ведь сказка –ложь, да молодцам – урок.