"ПОЕЗД "ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ""-2 (приложения)

…Положив  на  шпалы  едва  влажные  корни  верблюжьей  колючки  и  найденных  внутри  полусгнивших  шпал   червей-древоточцев, Алёна   взяла   камень  и  стала  из  последних  сил  толочь  эту  мерзкую  смесь  до  кашеобразной  массы, хотя  бы  внешне  напоминающей  что-либо  отдалённо  съедобное. В  это  время, присевшие  передохнуть, проводник  и  профессор, вынимая  из  рук  колючки  от  толко-что  собранных  растений, продолжили  разговор.

Проводник: «Раз  так,- вот, слушайте  его  краткий  сюжет. В  нём  как-бы  две  параллельных  линии  развития, комплиментарные  друг  другу. Первая  линия  соответствует  течению  дел  в  нашем  обычном  мире, а  вторая – где-то в  трансцендентных  сферах. В  первой  действуют  обычные  люди, а  во  второй  сам  Бог  горько  иронизирует  на  их  счёт  и  медлекнно  сходит  с  ума  от  вселенской  скуки. Место  действия  я  ещё  не  придумал. Ну, пусть  это  будет  некрупный  город  где-нибудь  в  Поволжье. Назовём  его  Покровшанск. Время  действия: самое  начало  21  века. Выдуманных  персонажей  назовём  например: филосов-прагматик  Чтойский, прозаик  Боланд… Ну, добавим  для  усложнения  фабулы  ещё  несколько   не  столь  важных: художник-авангардист  Вась-Васькин, Председатель  клуба   местных  эстетов: Пустмистров, поэт-эротоман  Дафнис. Кроме  того - несколько  дам, мучительно   сомневающихся  в  своей  неотразимости, по  этой  причине   совмещающих  самым  нелепым  образом  скованность  поведения, с  почти  бесконтрольной, творческой  разнузданностью.  Что  касается  главных  героев,то  ечть  Чтойского  и  Боланда – это  своего  рода  лингвоорганизмы, безвыходно  застрявшие  в  «гуле  литературы». Они  озадачены  вечной  прблемой: как  отыскать  критерий   истинной  реальности  под  толстым  слоем    грима   общепринятостей  и  каким  образом, если  вообще  это  возможно, определить  свою  корневую, а  не  кажущуюся  значимость. Иными  соловами : что  есть  наш  мир – сон, не  слишком  тонко замаскированный  под  явь  или  самая   что  ни  на  есть  явь, которую  мы  можем  воспроинимать  лишь  в  форме  сложносоставленного   сна? Имеем  ли  мы  в  этом  мире  свободу  воли, хотя  бы  чтобы  проснуться  или  снова  уснуть. И  если  мы  всё-же  беспробудно   изначально  спим, то  кто(и  зачем?)  крутит  перед  нашим  чистым  воображением   плёнку   никогда  не  существовавшего   опыта   существования  этого  материального(  нашего  ли?) мира?» Феоктист: «Это  что-то  вроде  китайской  притчи  о  неком  Шань-Цзы, который  увидел  сон, где  он  был  бабочкой  и  спросил  себя: кто  же  я  всё-таки ? – Шань, которому   снилось, что  он  был  бабочкой  или  бабочка, которой  сниптся, что  она  Шань?»

 Проводник: «А  что, это  идея! Давайте-ка  и  этого  китайца  в  роман  втиснем. Только, для  правдоподобия  он  будет  вовсе  не  китайцем, а  для  пущей  маскировки, даже    и  не  мужчиной  вовсе, а  прелестной    русской  женщиной  по  имени… Вот! (он  хлопнул  себя  по   лбу  и  процитировал, вроде, Пушкина, имея  в  виду, вероятно, Бомарше). «Итак  звалась  она  Сюзанна». Своего  рода  Инь-ипостась  затронутой  в  романе  проблематики. Гегелевская  точка  синтеза  между  двумя  метафизическими  противоречиями: Чтойским  и  Боландом. Диалектика  ведь  сугубо  мужская  тактика, а  синтез  в  лице  женщины – вполне  естественный  в  этом  мире  способ   примерения   противоречий, пусть  даже  и  ценой  обыкновенного   физического  устранения   одного  из  соперников. Соответственно  и  здесь  для  интриги  изобразим  что-то  среднее  между  житейским  адюльтером  и  практикой  самотрансцендентирования. Ну  так  вот  эти  трое  решают   общую  для  них  проблему  каждый  своим  способом. Боланд  действует  строго  в  соответствии  с  постулатом  Николая  Кузанского: «Непостижимое  познаётся  постредством   его  всё  большего  непостижения»., то  есть  подходит  к   этой  проблеме  тупо-всесторонне, так  что  сама  эта  проблема  постепенно  разрастаясь  до  бесконечности   исчезает  напрчь, тонет  внутри  самой  сабя, дробясь  семантическими  конфетти  на  миллионы  новых  форм, детализаций  и  аллюзий, так  некстати  (или   кстати?) объявившихся. Всё  происходит   точно  по  подкалывающему   Бергсону: «Есть  вещи, которые  способен  искать  только  интеллект, но  он  их  сам  никогда  не  найдёт. Их  мог  бы  найти  только  инстинкт, но  он  их  никогда  не  будет  искать». То  есть  искать-то   их  он  если  и  будет, то  не  сам  по  себе (функция  у  него  по  природе  другая), а  по  указке  разума, очарованный, обманутый  или  запуганный  им, вот  как  художник  или  музыкант  бывает  обманут-очарован   непонятно-пугающей  для  него  красотой сложнейшей   математической  теоремы.

Прорводник: «Да  какая  разница  с  какой  стороны  её  тянуть  в  постель. Да! Да! А  что  вас  удивляет? Одно  другому  не  помеха. Бональный  секс  и  плоская  бытовуха  только  эффектно  оттеняют  грандиозные  подвижки  на   метефизическом  плане. Итак, мистическими соблазнителями   являются  оба. Это  две  стороны  одной  медали, получившие, зачем-то, незавимое  друга  от  друга  существование. Один – интеллектуальный  балбес, другой  балбесничающий  интеллектуал… Суть  не  в  этом. Она, глупая  природа, не  задаётся  этим  вопросом. Для  неё, к  тому  же, вся  проблема  предстаёт  в  самых  фантастических  и не  всегда   имеющих прямое  отношения  к  телу, образах. Например  её  главная  модель  мировосприятия – через   кипящий  при  встречах  или  застывший  в  ожиданиях  воздух  либидо-фантазий. В  этих   миражах  то  один, то  другой   постоянно  меняются  в  качестве   её   эротических  партнёров. В  процессе  этих  интимных   сновидческих  актов  ей  даются  эмоциональные  аффекты  самого  широкого  диапазона, но  никакого  технического  навыка  приложить  их  к серьёзному  делу. Тут  и  провидческие  наития, дающим  знание  о  том  кто  в  каком  часу  полезет  к  ней  под  юбку  завтра  и  чувство  вселенской  гармонии, проходящей в  замысловатом  порядке  все  градации  от  небесного  блаженства   до  тошнотворного  запаха  гниющей  психики  полуидиота. И  всё  это  преломляется  в  некую  квазиинтелектуальную  систему (примитивная  природа  пытается, как  может   иммитировать   разум), в  «мировоззрение  на  миг», диссипативную  структуру, устойчивую  как  пчелиный  рой  до  нового  «аффективного»  взрыва, то  есть  перемещения  центра  сборки (пчелиной  матки)  в  другое  место.  Короче, Сюзанна – это  некий  агрегат  неконтролируемых  изнутри   бифуркаций, переодически  самозапускающийся  в  режиме  «BLOU   UP» (англ.: «с  обострением» - термин  из  теродинамики).

Проводник: «Из  всех  персонажей, он  фрукт  наиболее  интересный. Он – своего  рода, прагиатик-рыночник  на  гносеологической  почве. Ему  вынь  да  положь  истину, да  чтобы  без  всяких  многозначительных  недомолвок. Он  не  диалектик, он – эмпирический  идеалист. Для  него  «скандал  в  философии»  задача  скорее  количественная, чем  качественная. Всё  просчитывается, - вопрос  в  том, где  метод. Ведь  не  могут  быть  методом  Сюзаннины  фантазмы  или  Боландовское  рассеивание   в  проблеме( гносеологическая  эклектика).

Проводник: «Но  суть  в  том, что  действуют  они  не  сами  по  себе, а  как  бы  на  поводке  свыше. Где-то  в  неопределимых  эмпириях ( условно  говоря : «за  кадром»), некий  Бог-Демиург  жалуется  некому  своему  альтер-эго , разумной  тени  самого  себя. А  что  вы  смеётесь? Думаете  у  Бога  не  может  быть  своей  шизофрении? Когда  целую  вечность  нянчишься  с  самим  собой  единым, надоевшим  себе  до  чёртиков  в  голове, это  же  вполне  естественный  результат. Впрочем  вы  правы,это  предположене, о  шизофрении, чисто  художественное. Но  как  знать, как  знать… Так  вот  сидит  этот  бог  в  своих  облачных  чертогах  и  сетует: «Я  и  так  и  эдак  давал  понять  этим  остолопам, что  собой  представляет  этот, якобы  реальный  мир. По  строгой  логике  их  проблема  давно  уже  решена  в  пользу  их  сомнений. Да  мир – это   всего  лишь  сон. Что  из  того, что  ещё  со  времён  заката  классической  немецкой  философии (примечание  в  сноску: имеется  в  виду Фейербах  с  его  «нелогическим  остатком»)  вроде  бы  ясно, что  природа  и  индивидуум  не  могут  быть  выведены  из  идеи  и  всеобщего. Кто  же  с  этим  спорит? Но  разве  они  не  могуть  всего  лишь  присниться».

Феоктист: «Что-то  концы  с  концами  не  сходятся. Во-первых, что  меняется  для  того  же  Фейербаха, если  мы  допустим, что  мир  есть  сон.   То  есть  опять  же – Дух. Откуда  это  видно, по  какой  такой  логике? Всё  это  напрасные  потуги  оживить  высохшую  давно  мумию  Гегеля  с  его  миром, как  самораздвоением  духа,   диалектическим  отрицанием  духа, против  чего  и  взбрыкнул  Фейербах, перевернув  всё  с  ног  на  голову ( «Дух», как  отрицание, удвоение  материи). Ещё  раз  спрашиваю, откуда   видно, что  жизнь  есть  сон? И  не  ссылайтесь  на  сказачников  типа  Кастанеды  и  Шопенгауэра, а  уж  тем  более  Чурлёниса  и  Салдьвадора  Дали.

Проводник: «Да  вы  просто  очевидного  видеть  не  хотите. Всё  рационализируете, пытаясь  как-то  объяснить  для  собственного  спокойствия  то, что  необъяснимо  в  принципе, то  есть  реально  существующую  Метафизическую  Повсюдную  нелепость. Ваши  политические,  экономические, вообще  цивилизационные  мотивы  к  действию (лозунги  и  руководства) противоречат  друг  другу  и  самой  жизненной  сути. Что  толку  приводить  примеры. Посмотри, что  творится  сейчас  на  Украине  и  в  Йемене, на  всю  это  Евро-американскую  дурь  и  гниль, которую  они  деловито преподносят, как  безальтернативную  самодостаточную  догму. Мир  ускоренно  съезжает  с  катушек  и  это  ещё  только  смутные  симптомы  того   стихийного  маразма, который  накатит  на  человечество  в  скором  будующем. Если  во  всём  происходящем  и  есть  какая-то  логика, то  это  логика  обезьяны, пилящей  бездумно  сук  на  котором   сама  же  и  сидит. И  если  её  действие  продолжается   как-то  нереально  долго, и  она  продолжает  сидеть  на  суку  и  даже  ещё   успевает  устроиться  покомфортнее, набирая  вес  и  меняя  пилы  на  всё  более  совершенные, то  где  же  во  всём  этом    реальность  и  логика?  А  если  это  сон, то   во  сне  она  может  сидеть  на  суку  целую  вечность  и  пилить, пилить, пилить. Но  зачем?  То-то  и  оно  логика  снов  всегда  неописуемо-мутная, по  сути  дела   в  снах  она  редкий  и  случайный  гость. Всё  более  редкий  и  всё  более  случайный. Когда  логика   покинет  сны  вовсе, мир  рассосётся  вместе  с  нами  сам  собой, как  гигантский  слизень  в  микроволновке.

Феоктист: «Подождите, подождите, дайте  обмозговать. (спустя  несколько  секунд). Вот! Связал  вашу  картинку  с  моими  интерпретациями. Послушайте  что  получилось.  В  Универсуме  остались   ещё  кое-какие  рудименты  логической  свзанности  этого  сновидческого  фрагментарного  мира (в  качестве  скрепляющего  Суперклея). Эти  остатки   всеобщих  связей  мы  ещё  как-то  умудряемся  сохранять  последними  усилиями  воли  из   иррационального   страха  самосохранения ( частично  контролируемый  сон). Но  ничего, кроме  абсурдного  по  своей  природе   мира  мы  видеть  всё-равно не  способны, в  силу  закономерностей  самого  же  сновидческого  воображения. Но  вот  вопрос: хотим  ли  мы  видеть  логические, правильные  сны, способны  ли, будучи  в  сонном  состоянии, нарушить  правила   и  выйти  из  контролируемого  сновидения, пусть  и  в  неконтролируемую, но  реальность, такую  какая  она  есть. И  что  нам  это  даст? От  каких  нежалательных, может  быть,  открытий   страхует  нас, постепенно  уничтожая , существующее  в  настоящем   положение  дел? То  есть  не  во  анестезию   ли  и  беспамятство  нам  только наша  ложь, которая, по  большому  счёту  нам  уж  точно  не  во  благо?

Феоктист: «Позвольте  чуть  чуть  вильнуть   на  маршруте, как  бы  сократить  путь  к  финишу…  Существует   два  типа  игры. Первый  тип – игра-ПАЗЛ – то  есть, конструирование  по  единому  алгоритму  и  второй  тип  игры – игра-ЛЕГО, где  единый   организующий  принцип  отсутствует  и  всё  определяет  вариативность, свободный  режим, конструирование  инструкций.  Второй  вариант  игры  совершенно  безответственен  и  катострофически-непредсказуем. Конструирование   нашей  сновидческой  реальности   осуществляется  именно  по  второму  варианту. Но  если  существует  несновидческий  мир, в  который  мы  всё  выходить  не  способны, то  он  существуют, я  думаю, по  первому  типу  игры. Ведь  он, по-отношению  к  нам  это – идеальный  потусторонний  мир. Идеал, в  смысле  платоновской  идеи, идеальный  прототип. И  эти  два  мира  друг  без  друга  существовать  не  могут. Они  онтологически  комплиментарны, как  Инь  и  Янь, как  две  стороны  одной  и  той  же  медали. Ведь  время  от  времени  нужно  обновлять  генеральные  инструкции (мужская, ИДЕАЛьная  ипостась), а  это  может  происходить  только  в  мире  безъусловной  свободы (женское  творяще-рождающее  начало), то  есть  в  нашем  мире-лего-сновидений.

Проводник (выходя  из  глубокой  задумчивости) : «Может  быть  и  так, но  не  факт. Однако, что-то  мы  больно  далеко  ушли  в  сторону. Вернёмся  к  роману. Так  вот, Демиург  постоянно  их  втравляет  во  всякие  опасные  коллизии, играя, словно  сытая  кошка  с  пришибленной  самим  фактом  жизни  мышкой  по  принципу: это  было  бы  так  весело, если  бы  не  было  горько. Но  его  цель   оправдана, хоть  и  жестока: вывести  их, всё  же  к  правде  жизни, доказать, что  реальность  их – сущий  бред. Надо  отдать  им  должное, они  ему  в  этом  усердно  помогают, пытаясь, как  могут, во  всём  разобраться  самостоятельно, но  почему-то  всегда, в  последний  момент  ускользают  (проклятый  инстинкт  самосохранения)  от  крючковатых  пальцев  последних, возможно  и  смертельных  истин. В  чём  тут  дело? По  ходу  повествования  складывается  впечатление, что  борются  они  само  с  собой (вспомните  фразу  Эдингьона  о  ловцах  собственного  жемчуга), со  своим  же  подсознательным, которое  сильнее  не  только  их  самих, но  даже  самого  вопрошающего  их, или  ими, Бога. Своего  рода  борьба  Иакова  с  Агелом  внутри  человека, с  неясным  исходом. Ручаюсь, что  интрига  и  приключения  в  этом  психическом  Космосе  похлеще  будут, чем  в  любом  боевике! Можно  даже  противостояние  это  представить  аллегорически  в  современном  ключе, как  заброску  некого  диверсионного  отряда (активно  познающее  Я) на  некую  знакомо-незнакомую  территорию (внутрь  сознания)  с   целью  ведения  разведывательно-террористической   деательности  против  известно-неизвестного  противника (подпольные  группы  сопротивления  и  контрсопротивления  в  сознании). Голос  по  рации  аналогичен  интуиции   или, возможно, подсказке  Демиурга. Всё  как  в  малоизвестном   эссе  одного  энгельского  автора  «Узел  Баромео». В  другом (параллельно  развиваемом, как  у  Кортасара)  варианте  романа  люди  были  всего  лишь  мыслями  Демиурга. Тут  определяющим  является  образ  Эсхатологического  Глобуса. Судьбы    человеческие  это – мередианы, проведённые  по  его  поверхности  (линии  нашей  жизни, переходящие  на  ладони). Они  находятся  друг  с  другом  в  смысловых  отношениях, оставаясь, тем  не  менее  параллельными (пересекаются  широтными  линиями  синхронизации). На  полюсах  они  выходят  все  из  одной  точки (Вечное  Рождение)  и  сходятся  в  противоположной  (Вечное  Разрушение), символизируя   сознание  Бога, а  сам  Глобус   это  его  гигантский  сюрреалистический   мозг.  Существует  и  третья  параллельная  версия. Как  мне  кажется, она  наиболее  интересна  с  точки  зрения  художественного  вымысла. Она  представляет  собой   нестабильное   слияние  первых  двух , но  этот  вопрос  ещё  до  конца  не  устаканился  в  моём  воображении, потому  и  роман  не  дописан  до  конца  до  сих  пор.

Проводник: «Ну, Чтойский  остановился  на  сугубо  эмпирических «опытах-пределах»: голодание, самовынужденная  депривация, экспирименты  с   ночными  кошмарами, иными  словами  поиск  некоего  аналога  Берлинской  стены, с  тем, чтобы, при  первой  возможности  перемахнуть  на  ту  сторону, пусть  и  с  поломанной  шеей. Его  поиски  «нормального  безумия», как  заключительный  этап   на  пути  постижения  истины, в  конце  концов  стали  приносить  свои  плоды, но  открывшиеся  ему  возможности  оказались  столь  чудовищны  и  непостижимы, что  он  прости  по-человечески  испугался, быстро  пришёл  в  себя, женившись  на  молоденькой  поклоннице  своего  капризного  таланта  и  с  первой  же  двойней  стал  впорлне  добропорядочным  обывателем, послав   все  проклятые  вопросы  куда  подальше… Сюзанна   эротизировала  гносеологические  пародоксы  ещё   какое-то  время, тщётно  надеясь  на очередной    адюльтер, но  поняв, что  надежды  больше  нет, ударилась  во  все  тяжкие…Нагулявшись  вволю, она  занялась  своими  уже  взрослыми  внуками, до   посленних  своих  дней  получая   на  свои  дни  рождения   открытки  с  сердечками   чуть  ли  не  со  всех  концов  света. Короче  вполне  банальная, плоско-оптимистическая  концовка  столь   многообещающего  проекта, в  духе  типичного  бульварного  романа. Что  касается  судьбы  последнего  из  этой  троицы, то  здесь  он  выбивается  из  общей  понижающей  рамки, хоть  берись  за  новый  ненаписанный   роман. Но  об  этом  в  следующий  раз.

 

-«Вот  ведь, животина  бессловесная, а  и  та  не  чужда  истинных  человеческих  страстей. Поглядите  на  эту  прелесть: какой   трогательный  экзестенциальный  порыв  обречённости! Какое  прометеевское   отрицание  этой  неразумной, несправедливой  реальности  и  доведение   философствующего  сознания  до  трагической  неизбежности   финала!» - с этими  словами  профессор  схватил  тушканчика  за  ноги   и, что  было  силы, хрястнул  головой  о  рельс. Затем  жадно  высосал, липнущие  к  губам,  мозги  и  передал  ещё  дрыгающееся  тельце  Алёне. Та, с  истинно  женской  деликатностью, стала   грызть  разрушенными  от  цинги  зубами  неподатливую, жёсткую  шёрстку, а  её  спутники, тем  временем, продолжили  разговор.

Проводник: «Итак, вы  хотели  узнать, что  сталось  в  романе  с  этим  самым  Дафнисом? Так  вот, зашла  ему  вша  под  хвост  и  приспичилдо  ему  жениться, но  не  так, как  всякие  там  дурни  бездарные, а  как-то  эдак, с  эстетским  выкрутасом, по-литературному  броско. И  ему  пришла  в  голову   мудрая  мысль  написать  для  этого  «живой  роман»  женского  пола, который  и  будет  являться  его  единственной  и  неповторимой. Как  это  получше  осуществить  он  обратился  за  советом  к  Боланду. Тот, находясь  в  затяжном  творческом   кризисе  посоветовал  ему  дополнить  его  практические  экспирименты ( «много  ли  войдёт  в  одно  горло») теоретической  базой, то  есть, заняться  историей  алкоголя.  Дафнис  с  привычным  усердием  принялся  за  дело, время  от  времени, переводя  теоретические  догадки  в  практическую  плскость, на   фатально  неустойчивую  почву  собственной  квартиры ,  чтобы  совсем  уж  не  терять  контакта  с  реальностью.

Сполна  постигнув  способность  алкоголя  вызывать  сотояние  гносеологической  эйфории, вуалировать  обыденные  заботы-склоки   со   зловредным  квартиросъёмщиком, а  также  формировать  сопутствующие  этому   пародоксальнго-иллюзорные  представления, Он  постепенно  достиг   уровня  исследователя  сакрального  слоя  реальности., придя   не  только  к  откровениям   чисто  онтологического  свойства, но   и  к  открытиям  вполне  материальным, реализуемым  пока-что  в  условиях  домашней   лаборатории (кухня  плюс  туалет). Например  он    усовершенствовал  способ  перегонки, описанного  ещё  в  14  веке  Антонио  Вилановой, «элексира  бессмертия»  или  по-простому – бренди. Для  этого, в  качестве  перегонного  аппарата  он   использовал  высушенные  по  особой  технологии  кишки   очередного  квартиранта  с  выходом  наружу  сквозь  живой  фильтр  его  же, всё  ещё  продолжающего  функционировать  (в  затухающем  режиме) мозга.

Через  некоторое  время  он  вычитал  у  Башляра. Что  горящий  алкоголь  является  как-бы  «женской  водой», утрачивающей  всякий  стыд  и  неистово   отдающей  себя  своему  господину-огню. Дафниса  осенило : вот  она, искомая  столькими  философами  и  мистиками,не  отучившими  себя  от  метафорического  мышления,  изначальная  женская  субстанция, обещающая  неиспорведимые  доселе  эротические  удовольствия  в  первичном, не  себлимированном  культурными  нормами  варианте (не  замутнённом   навязанной   трезвостью). Он  стал  приучать  себя  к  горящему  чистому  спирту, как  чистейшей  эманации  внематериального  женского  начала. Ведь  недаром  музы  величайших  мудрецов  мира – от  Гомера  до Генри  Миллера  и  Венички  Ерофеева – появлялись  лишь  в  поцессе  причащения  священным  алкоголем. А  герои  романов  Фицжеральда, вместе  с  блаженствующим  автором.  как  бы  тонут  в  цветных  парах  непрерывного   алкогольного   фантазма.

Но  проблема  была  в  том,  что  «женская  душ»  спирта  должна  была  как-то  воплотиться  в  материальное  тело. Иначе, какая  жек  это, ёшкин  корень, невеста!?.  Вот  этим  телом  и  должен  был  стать «живой  роман».  Более  опытные  и  продвинутые  в  градусах  иерархии  товарищи  помогали  ему  в  этом  «делании»  как  могли. Напримет  Чтойский  приводил  ему  слова  Делеза , что, мол, алкоголь  являет  собой  поиск  особого  аффекта  «необычайной  остановки  настоящего» , то  есть  у  алканавтов  есть  сложное  прошлое  совершенного  вида – хотя  и  весьма  специфическое; иными  словами:  пьянствуя, они  компануют  воображаемое  прошлое, связывая  его  с  потерявшим  стабильность  насторящим. В  результате  появляется  реальность  с  перемещающимися  вероятностными  характеристиками  то  ли   прошедшего, то  ли  настоящего, то  ли  одномоментно  обоих, то  ли  вообще  никакого, то  ли  какого-то  пятого-десятого, хрен  с  какого  боку  тут  вообще   объявившемуся. Короче, Время  теряет  однозначность  и  определённость, то  есть , в  человеческом   понимании, перестаёт  быть    привычной  формой  реального: «бывало-напьюсь», «бывало-влюблюсь»  а  когда  бывало  не  упомню, да  и  было  ли  когда – не  уверен, а  если  и  было, то  где-то  не  здесь  и  с  точностью  до  наоборот…и  так  бла-бла-бла  до  бесконечности.  И  всё  это    равнореально.  «Вот  тут-то, братишка, и  надо  брать  быка  за  рога, - не  унимался  Чтойский, подливая  своему  приятелю, -  Нужно  успеть  запечатлеть  образ  этого   покачнувшегося, сошедшего  с  ума  времени, пока   оно, стервь, не  оклималось  и  с  ним, с  тёпленьким, можно  выделывать  всё, что  угодно: «останавливать  язык»  в  романе, создавать  мутно-мерцающую  неопределённость   возможных  интерпретаций. Это  будет  словно  сама  жизнь – нестабильная  и  изменчивая, порой  ласковая, порой  кусачая, вечно  открытая   во  вне  и  реагирующая  бог  весть  на  какую  хрень  сеть  то  ли  смыслов, то  ли   нервной  системы  вывернутого  нервной  системой  наружу  Лингвоорганизма-гомункулюса». Хлопнув  ещё  палстакана, он  продолжил  уже  в  более  рациональной  интонации: «Так  вот, учитывая  что  вопрос  с  размыванием  времени  решён  тобой  положительно, а  глядя  на  твои  многоликие   физиономии, едва  ли  в  этом  стоит  сомневаться,  если  в  твоём  романе  отныне  будут  действовать  одни  только  женщины  и  преобладать  только  женского  рода  существительные, а  также  глагольные  формы  пассивного  залога, то  вот  она, искомая  тобой  идеальная  невеста! Вуа-ля! Месье!» - он  артистично  хлопнул  в  ладоши, и  даже  слегка  подпрыгнул, пытаясь  совершить  балетное  па, прежде  чем  рухнул  в  беспамятстве  на  пол  и  стал  усердно  имитировать  выплывающего  из  водоворота  гребца(алконавта). Боланд   поддакивал, смакуя  недорогое  вино:  «Понимаешь, приятель,  ведь  алканавт  это, по-сути, дессубъективированная  личность. В  качестве  пишущего  автора  он  полный  ноль. Происходит  пресловутая  «смерть  автора», а  произведение  без  автора, в  принципе  не  поддаётся  интерпретации, то  есть  зарождается  методом   непорочного  зачатия, а  таким  способом  можэет  зародиться  чёрти  что, вот  как  Афродита  из  «пены  словес» - во  чреве   транслитеральной  ментальности; по  сути  дела, транслитуемая (в  случае  с  твоим  романом) из  вселенских  глубин   женская  энергия, воплощается  как  суккуб  в  «живое»  тело  твоего  романа-голема, как-бы  одушевляя  его. Смотри, смотри, он  уже  шевелится: вон  у  него  появляются  изумительные, соблазнительно  упругие  груди, вон  крашенные  губы, что-т  призывно  шепчут  в  нашу  сторону  с  нетерпеливым  придыханием  неутолённой  целую  вечность  страсти, руки  в  блестящих  кольцах  тянутся  к  твоей  шее… Юбка  почти  совсем  не  держится. Зажмурься, нельзя  всю  эту   прелесть   видеть   сразу, итак  крышу  сносит. Эх, баба  она  всегда  баба, когда  хочет, хоть  и  «бумажная»! Да  не  дёргайся  к  двери, приятель! Эк  тебя  как  заколотило  с  непривычки! То  ли  ещё  будет  дальше! Ладно, плюнь, это  была  шутка  на  гране  гипнотического  сеанса. Никакой  Филологической  Афродиты  не  было, ты  слишком  внушаем, это  не  есть  хорошо, в  таком  состоянии  целофановый  мешок  на  берёзе  может  вызвать  у  тебя  необратимую (вплоть  до  комы) эрекцию.  Хватит  пить  всякое  левое  пойло, пора  переходить  на  элитные  коньяки. Только  тогда  будут  появляться  изысканно  утончённые, с кромные  монашки . а  не  пышнотелые  курвы  с  обложки  «Плейбоя»… Ладно, давай  поговорим   сугубо  пригматически. Скажи, если  твоя  дурь  с  «живым  романом»  состоится, ну  каким  образом  ты  будешь  заниматься  любовью  с  «книгой»? Хотя, скажу  тебе  не  без   тонкого   злорадства, это – символическая (и  не  только)  судьба  всех  чего-нибудь  стоящих  художественных  писателей, не  говоря  уже  о  читателях, любителях  чужих  жён»… С  пола  отозвался, присевший  передохнуть  Чтойский: «А  ты, братишка, не  задавался  вопросом, какой  душой  будет  обладать  твоя  «бумажная» Галатея? Как  же  не  важно?! Вы  крайне  непредусмотрительны, юноша! Ведь  большая  разница  в  том, КТО  будет  матрицей  вашего  творения:  чистейшая «женская  вода», то  есть  правильная  водка, вульгарное  пиво  или  обычнейшая  дрянь-бормотуха.  В  последнем  случае, при , может  быть, неотразимой  внешности, окажется  всего  лишь  обыкновеннейшей  стервой, да  такой, что  ты  бросишь  её  в  огонь  в  первую  же  брачную  ночь, как  Гоголь  второй  том  своих  «Мёртвых  душ». Сдаётся  мне, что  большинство   женщин  в  этом  несовершенном  мире  созданы  по  этому  последнему  варианту, из-за  недостатка  средств  на  качественное  пойло  для  Творца-Демиурга» - Сказав  это, Чтойский  погрузился  в  мрачную  отчуждённость, а  Боланд, всё  тем  же  насмешливым  взглядом  посмотрел  на  Дафниса, но  вдруг  как-то  осунулся, сочувственно  вздохнул  и  промолвил, как повидавший  многое  на  своём  веку  и  уже  недостойный   раскаяния  развратник: «Вполне  может  получиться  так, что  твоя  хрупкая  природа  и  впрямь  не  выдержит   испытания  этой  формой   сексуальной   иллизии ». На  этом  разговор  был  закончен. А  спустя  некоторое  время… Короче  получилось  так, как  и  предрекал  Боланд (почти  как  у  Булгакова о  Воланде: «не  надо  заговаривать  с  определёнными  знакомыми  на  некоторые  темы»).

Через  некоторое  время  после  завершения  своего  романа, Дафнис  попал  в  сумасшедший  дом. Причиной  к  тому (прилагается выписка  из  истории  болезни)  послужили  совершенно  его  измотавшие   сексуальные  ночные  кошмары  с  участием  некой   LA   FEMME   PIEGE (франц.: «женщина-западня»), подобной  персонажу  одноимённого  мультипликационного  триллера: чудовищно  красивой  и  кровожадной  бестии, пожирающей  своих  любовников-мужчин.  В  сумасшедшем  доме  Дафниса   женила  на  себе  красавица  главврач  цыганских  кровей, по  достоинству  оценившая  его  эксцентричные  фантазии  и  даже  опубликовавшее  их  под   названием:  (ещё  не  придумал)…  в  журнале  «Психоатрическое  обозрение  изнутри».  Именно  в  ней  Дафнис  и  увидел, после  нескольких  ночей   запредельно  страстного  секса  столь  чаемое   низведение  своего  идеала    до  вполне  употреБЛЯтельного  уровня. Свадьба  была  шумная  и  весёлая, так  как  к  тому  времени  в  сумасшедшем  доме  оказались  все  его  товарищи  по  «Энгельскому  кругу», тем  или  иным  способом  безъисходно  увязшие  в  болотистых лугунах  реки  Познания. На  свадьбу  из  Саратова  приехала  Снежана  Оружьева, решившая. Под  впечатлением  от  услышанного. Написать  новую  книгу  по  местному  краеведению  с  названием: «Сумасшедшие  дама  Саратовской  области. История  и современность», а  также  обширное  приложение  к  нему  в  нескольких  увесистых  томах. Первый  том: «Знаменитые  местные  сумасшедшие». Второй  том, вернее  пятитомник: «Философия  и  юмор  Покровского  дурдома» (в  качестве хрестоматии  для  учащихся  старших  курсов  филологических  университетов) . В  последнем   из  этих  пяти  томов  должны  были  появиться  рецензии  мэтра  отечественной  беспродуктивной  критики  Вась-Васькина, на  собранные  в  хрестоматию  трактаты  местных  авторов  с  подробными  к  этим  трактатам   стихотворными   комментариями  и  иллюстрациями  в  наврочито-неряшливом  стиле, сделанные   огрызками  корандашей  вдоль  и  поперёк  рецензируемого  текста.  Из  Москвы  пришло  официальное  поздравление  в  адрес  молодожёнов  от  замминистра  по  делам   писателей-деревенщиков, бывшего  председателя  «Энгельского  круга»  Пустмистрова  с  привычной  уже  для  всех  припиской  в  конце: «Вы  всё  ещё  надеетесь, чтобы  я  извинился  за  все  совершённые  мной  мерзости, или, по  крайней  мере  ,наконец-то, признал  себя  непорядочным  человеком…? НЕ  ДОЖДЁТЕСЬ! – Сгнию  в  собственной  блевотине, сыграю  в  дурака  и  весь  мир  сделаю  дураками, а  останусь  кристально  чист  и  прав! Вот  вам. Сами  такие! А  Боланду  передайте… Ха-ха-ха! Вот! У-у-у…». Он  прислал  также  щедрую  гуманитарную  помощь  в  поддержку    братьев  по  перу  и  маразму, пострадавших  психически  и  материально  в  борьбе  за  достоверное  отражение  ирреальности  и  бреда   Современной  Действительности, как  она  есть. А  ещё  спустя   некоторое  время  в  Покровск  приехал  знаменитый  на  весь  мир  врач-психиатр-нетрадиционалист,  в  прошлом    гений  геникологии  Отворников.  Осмотрев  вышеуказанную  троицу  пациентов, он  стал  на  них  орать  благим  матом, дурманя  густым  гипнотическим   перегаром, ругать   их  дармоедами, симулянтами  и  полными  бездарями, при  этом   читая  им  свои  стихи  и  басни  в  перемешку  с  угрозами  набить  им  морду  и  сгноить  на   операционном  столе  без  наркоза   и  без  отпущения  грехов   за  всё  ими  написанное. А  под  конец, признав  их, мстительно, совершенно  нормальными  сумасшедшими, не  представляющими   для  экспириментальной  психиатрии    уже  никакого  интереса, вышвырнул  их  из  заведения, где  они  так  бесконечно  долго  питались  за  казённый  счёт, выдавая  себя  за  нечто  особенное. При  этом, он  сформулировал  корреспонденту  местной  газеты  свой  психотерапевтический  метод: «Выгонять  всех  на  хрен! Грёбанные  шелкопёры! К  едрене  фене! В  реальность, блин! Она  вправит  им  мозги  похлеще  любого   психиатра».  Посредством    этого   акта, он  снова  обрёк  их  на  прежнюю, привычно-осточертевшую    жизнь   мирных  обывателей , что вскоре  закончилось     ожидаемо-катострофическим  образом  для  натур  столь  утончённо-самолюбивых  и  пытливых, то  есть  - счастливой  семейной  жизнью  с  нормированным  сексом, вонючими  подгузниками  и  меркантильными  поисками: «где  что  подешевше». После  всех  мытарств (испытание  обыденностью) лишь  один  из  них, Боланд, вырвался  из  этого  омута  и  стал  достойной  копией  проводника  на  том, новоотстроенном  после   очередного  крушения  поезде «Исполнение  желаний»      

Эпиграф: «Античный  мир, умирая, не  знал, что  умирает  и  поэтому  наслаждался  каждым  последним  днём, как  подарком  богов. Наш  дар – дар  предвидения  неизбежной  судьбы. Мы  будем  умирать  сознательно, сопровождая  каждую  стадию  разложения  острым  взором  опытного  врача-психиатра» (Освальд   Шпенглер  «Закат  Европы»)

…Вдруг  неожиданное  открытие  поразило  сознание  Алёны: она   застыла  на  месте  и  пошатнулась, увидев  полузасыпанную  песком ,  сломанную  дрезину  справа  от  рельсов.

-«Мальчики! – воскликнула  она, - А  не  кажется  ли  вам, что  мы  ходим  по  кругу? Две  недели  назад  я  видела  точно  такую  дрезину. Под  ней  должен  валяться  пробитый  пулей  череп  монгола  времён  Сухэ-Батора   с  полуистлевшей  будёновкой  поблизости»

Профессор  стал  разрывать  песок  в  указанном  направлении  и  через  минуту  принёс  череп  и  будёновку  со  ржавой  звездой. Вид  его  был  удручённый  и  озадаченный.

Феоктист  вдруг  заорал  во  всё  горло: «А  мы  куда, по-твоему, шли – разве  солнце  не  на  востоке  восходит?»

-«Да  где  же  оно, по-твоему, всходит, дебил  ты  недоученный?» - в  сердцах  профессор  хлопнул  себя  по  коленям   и , в  свирепом   недоумении   развёл  руки  в  стороны. Проводник, бледнея , продолжал  орать  срывающимся  гнолосом: «Да  хрен  его  знает, где  оно  теперь  всходит! Сегодня  , может, и  на  востоке, завтра – на  западе, а  послезавтра  вообще  на  целый  месяц  в  зените  останется.  Такая  вот  онтологическая   бессмыслица  получается. А  что  вы  удивляетесь, ведь  сами  это  устроили! Ну  скажите, Бога  ради, нахрена  было  взрывать  поезд!? Теперь  уж  чеши, не  чеши  репу, а  дело  сделано, готовься  к  худшему.»

-« Да  кто  его  знает, увидим  или  не  увидим! Всё  может  быть.,. Не  может  только  кончиться  эта  пустыня  и  железная  дорога, а  остатки  крушения  вы, может  быть  увидите  хоть  пять  раз  за  день. Можете  даже  увидеть  остатки  караблекрушения  и  дохлых  пингвинов».

-«Во, влипли! – покачал  головой  профессор, едва  удерживая  припадок  истерического  смеха. –Ну  да  насрать  на  наше  плачевное  будующее, которое  всё-равно  неминуемо! Давайте-ка  лучше  отвлечёмся  на  какое-то  время  от  грустной  перспективы  и  вернёмся  к  вашему  роману. Меня  интересуют  сюжетные  судьбы   этих, как  их  там… Вась-Васькина  и  Председателя  клуба.»

Проводник, чуть  переведя  дух: «Начну  с  Вась-Васькина, но  издали. В  своё  время  профессиональный  художник  Рой  Лихтенштейн  заработал  огромные  деньги  копирпованием  комиксов  и  сам  факт  столь  успешного  заработка  подтвердил  его  слова (в  контексте  рыночного  общества)  о  том, что  он  является   настоящим  художником, а  не  мультипликатором, в  то  время, как  типичные  мультипликаторы  художниками   считаться  не  могут. Общий  критерий  для  оценки – деньги, вернее  большие  деньги. Всвязи  с  этим, в  ответ  на  постоянные  жалобы  Вась-Васькина  на  безденежье, Чтойский  назвал  его   мультипликатором, а  его  не  приносящее  дохода  исскуство -  мультиками-никчемушками, размазыванием   цветных  соплей  по  пустому  поводу  или  вообще  без, то  есть  его  живопись – в  лучшем  случае  плод  несносной  скуки  по  принципу: как-бы  чем  заняться, лишь  бы  в  себе  не  копаться… Вась-Васькин   опечалился  слишком   близко  к  сердцу  приняв   шутливую  проницательность  друга, забросил  живопись   и  стал  заниматься  беспредметной  окололитературной  критикой, полпутно  развивая  теорию  «несмешного  юмора» (юмора   заборзевшей  глупости), в  стиле   типичного  мультипликатора  Честера  Брауна, создавшего  комиксы, в  которых  президент  США   изображался  в  виде  говорящего  пениса  на  теле  мелкого  анемичного  преступника.  Но  более  тут  уместен  пример  с  игривой  глупостью  Марии  Антуанеты, артистично  сказавшей  в  ответ  на  жалобы  голодных  парижан: «Если  у  них  нет  хлеба, пусть  едят  пирожные!», что  в  результате  закончилось  массовымси  беспорядками  и  её  обезглавливанием.  Итак  Вась-Васькин   занялся  апологией  подобного  рода  чувства  юмора, интерпретируя  его  как  архаично-парадоксальный, тормознуто-идиотический, доступный   только   людям, хоть  и  крайне  ограниченным  умственно, но  чрезвычайно   образованным. То  есть  считающих  себя  таковыми. Это  есть  его  главное  отличие   от  второго  типа   юмора  - праюмора -  примитивного, не  обусловленного  никаким  культурным  влиянием, сопровождающемся   бессмысленным  смехом, модулированным  в  аудиальном  диапазоне  первобытными  звуками-возгласами, типа: ха-ха-ха,  гы-гы-гы,  а-а-а-хрк, и  так  далее. Звуки  же  цивилизованного  смеха, подвергшегося  обработке  рационализмами, а  значит  уже  не  раскованно-спонтанного, лишившегося  всех  признаков  смешного, семантически   перегружены  и  неоднозначны, это  устало-сомневающееся во  всём  хе-хе-хе,  саркастически-жеманное, одновременно  уступчивое  и  неподатливое  хо-хо-хо,  мучинически-выкаблучивающееся   уа-уа-уа-бля.  Пародокс  цивилизации  заключается  в  том , что  мы  чаще  всего  теперь смеёмся  над  тем, что смешным  вовсе  не  является , но  таковым   только  кажется  или  общепризнано    смешным. Это  связано  с  расколотостью   не  столько  самой  сути  действительности, сколько   воспринимающего  её  сознания, уже   замутнённого   бесконтрольным  злоупотреблением  феноменов  «второй  реальности» ( Культуры). Сознание  это, по  словам  Вась-Васькина  постоянно  пребывает  в отчуждённом  от  своей  природы, противоестественно-напряжённом  состоянии, в  пограничной  зоне  между  шизофренией(гениальность)  и  острой  паранойей(самоубийство), напряжение, возникающее  между  этими  вымученнымим  потенциалами  и   запускает  двигатель  человеческого  прогресса,  видоизменяя  по  ходу  все  первичные  характеристики, в  том  числе  и  смех, на  что-то  более  соответствующее  настоящему  моменту.  В  таком  понимании  смех  это  не  шопенгауэровская  «вершина  здоровья». Не  приятное  радостное  чувство, а  тяжкая, как  и  вообще  жизнь, ноша. В  довасьваськинской  традиции   объектом  смеховой  рефлексии  являлось  злое, ненормальное,  нелепое, а  также  разного  рода  игровые  ситуации. По  Вась-Васькину  смех  сам  яваляется  объекетом  негативным, злым, нелепым, провоцирующим  агрессию, как  дивиантную (искажающую  ещё  более)  реакцию  на  неуместную  игровую  ситуацию, заданную  глупой  шуткой,  всегда  глупой, так  как  шутка – производное  жизни, а  жизнь  слишкоим  серьёзна  и  жестока, тут  уж  не  поиграешь (пример  с  Антуанеттой).  Пересматривается  субъект-объектное  отношение: смех  становится  объектом   воздействия(критики)  вместо  субъекта  действия, то  есть  Вась-Васькин  опровергает  Аристотеля  по  которому  смех  «уничтожает  зло  или  опасность». Наоборот, смех  может  приманивать  опасность, как  магнит  железные  опилки  в  качестве  описания   подобного  инциданта  приводится  пожар  в  монастырской  библиотеке  в  романе «Имя  Розы» (У. Эко). По  Бахтину   смех  противостоит  тотальной  серьёзности, а  по  Вась-Васькину   ничего  смешного  и  раскрепощающего  в  сломанном  носе   некстати  пошутившего  нет, особенно  для   самого  пострадавшего  юмориста. Его  позиция  в  чём-то  подобна  позиции  жираровского «козла  отпущения»: юмор  вообще  по  природе  своей  вещь  жертвенно-изнурительная, своего  рода  добровольные  вериги. При  такой  трактовке  самые  известные  христианские  мученики  были  всего  лишь  великими  юмористами. Соответствующий  такому (стоическому) чувству  юмора  смех  вовсе  не  является   выражением  некого  радостного  чувства. Вовсе  не  какое-нибудь   там  радостное  ха-ха-ха, а  это   всего  лишь  видоизменённые (окультуренные) слёзы,  поскулуливания  и  постанывания, при  соответствующе  затравленном  выражении  лица  и  ожидании (или  уже  наличии)  жестоких  побоев. Разумный  юморист – если  уж  он  неизечимо  страдает  самоубийственным  недержанием  своих  словесных  выделений, должен  сразу  же  после  произнесения  своей  шутки  заплакать  навзрыд, рухнуть  на  колени  и  угодливо  кланяясь  три  раза  подряд  просить  у  собеседника  прощения; при  этом, желательно, хитро  улучив  момент, протереть    как  можно  тщательнее  своим  галстуком  его  ботинки, нейтрализуя  этим   возможную  угрозу  с  его  стороны  и  переиначивая  её  в  чувство  жалостливой  гадливости  к  своему  убожеству, в  спасительное  желание  всего  лишь  эдак  ткнуть  его  слегка   кончиком  ботинка, брезгливо  отстраняя  от  себя.  Эта  модель  поведения  позволит  юмористу  подтвердить  свой (конечно  же  всегда  условный) статус  свободного  от  авторитетов   остроумца  и  при  этом   сохранить   целыми   зубы  и  прочие  части  организма. 

Следует  напомнить  тебе, что  это  течение  в  современной  философии  выражает  умонастроение  бедных  и  убогих  мультипликационных   слоёв  общества  интеллектуалов. Вась-Васькин  в  свойственном   ему  метефорическос  стиле  назвал  это  течение:  элитарный  экзистенционализм  неудачного  жизненного  опыта. Кстати  главная  его  работа  посвящена   осмыслению   известной  теории, утверждающей, что  мир  есть  результат  мгновенной  глупости  Бога   или  Его  Грандиозной  Ошибки, в  которой  тому  западло  признаться  пред  самим  собой, а  следовательно  и    исправлять  ничего  - хоть  и  стоит – но  не  нужно.

Теперь  пару  слов  о  Председателе  Пустмистрове. Вскоре  по  принятии  им  должности  замминимтра  культуры, он  в  соответствии  со  своими   обещаниями, начал  компанию  по  общероссийской  дурдомизации  пока  только  литературных  и  иных   творческих  обществ. Всё  должно  было  происходить  в  русле  экспириментального  структурализма, в  соответствии  с  рекомендациями  Мишеля  Фуко: «Безумие – лишь  вуаль  на  облике  подлинного  безумия; нужно  будет  однажды  проделать  анализ  безумия, как   глобальной  структуры, освобождённого  и  восстановленного  в  своих  правах» - «и – продолжил  его  мысль  Пустмистров – в  идеале  возведённого  в  конце-концов  на  законно-официальной  основе  в  центр  фундамента  социальной  организации  цивилизации  демократического  государства. Хватит  наивно  надеяться  на  осуществление  заведомо  нереализуемых  естественным  образом  утопий. Пора  дать  людям  не  навязанную, а  соответствующую  их  реальной  природе  модель (это из  предвыборных  лозунгов  его  первой  президентской  компании, по  итогам  которой  он  занял  почётное  второе  место).

Фуко, кстати, подал  ещё  одну  мысль: «Беда  не  в  самолм  безумии, а  в  отсутствии  плюрализма «установок  безумия»».  Замминистра   подхватывает: «…нужно  установить  «Демократию  Безумия»» . Вскоре  он  создал  политическую  партию  «Сумасшедшие  в  борьбе  за  истинную  демократию». Дома  писателей  и   литературные  клубы  по  всей  стране  были  реорганизованы  под  «Дома  Сумасшедших  писателей»  и  «литературные  клубы    сумасшедших» а  их  председателей  почётно  называли  Главными  Дураками.  Судя  по  всему, на  примере  пишущей  братии, как  наиболее  восприимчивой  к  подобного  рода  экспириментам (уж  кто-кто, а  замминистра  знал  это  по  личному  провинциальному  прошлому) отрабатывалась  модель  для  более  широкого  внедрения  в  ближайшем  будующем. Впрочем, первые, далеко  не  робкие  ростки  уже  стали  появляться  в  медецине  и  образовании   чуть  раньше. Например  вышел  в  печать  фундаментальный  труд   Академии  Психиатрических  наук (под  редакцией  всё  того  же  профессора  Отворникова): «Патология  нормальности  и  методы   борьбы  с  ней»  или, например, рекомендованное  министерством  образования  для  учителей  начальных  классов  пособие: «Воспитание  раннего  и  устойчивого  детского  сумасшествия». 

В  программе  новоорганизованной  Пустмистровым  партии  было  сказано: «Идея, лежащая  в  подобном  развороте  нашей  гуманистической  цивилизации  проста, как  гранёный  стакан  в  руках  у  герменевтика. Она  заключается  в  трансформации  себя  через  некий  экзистенциальный  подрыв (опыт-предел  в  структурализме  Безумия).Или  словами  Жиля Делеза: «Субъекта  на  самом  деле  нет, - есть лишь   психо-конструкт, порождение   субъективности, а  её  саму  ещё  необходимо  прозвести».  То  есть,   сама  эта  субъективность   представляет  собой  произвольно  разбираемую  и  собираемую   игру-лего. Которую, в  отличии  от  игры-пазла  можно  было  собирать  в  любом  порядке, но  лучше  под  надзором  опытных  инструкторов  игры, то  есть  врачей  психиатров, а  по  совместительству  политиков. Цель  всего  этого - достижение   Демократии  Контролируемого  Безумия, выведение  скрытых, но  неустранимых  в  принципе  комплексов  и  страхов ( фрустрация-сублимация) наружу , снятие  с  них  клейма   ненормальности  и  придание  им  статуса  главной, то  есть,  естественной, ценности. Это  осуществление  глобального  Катарсиса, возвращение  в  первичное, не  изуродованное   культурными   ограничениями  состояние  психики. Самоубийство  Политики  и, может  быть  закат  цивилизации, но  с  обнадёживающим, позитивным   оттенком, раскрепощающим   скованные  прежде  творческие   возможности. В  виде  расцвета  СМИ  и  глобальной  компьютеризации  уже  произведено  выведение  наружу самой  тонкой  части нашей  нервной  системы, вместе  с  кошмарами  и  извращениями  нашего  подсознательного (спасибо  демркратии  и  дедушке  Фрейду!). Пора  сделать  следующий  шаг  - вывести наружу   наше  внутреннее  Безумие  в  качестве   последнего   неиспользуемого  нами  резервуара  творческой   энергии.»

 Иными  словами  в  вышеупомянутом  министерстве, а  затем  и  правительстве, считали, что  стратегически   целесообразно  начать  эту  переформовку  общества  через  писателей, паризнанных  властителей  дум  любого  поколения. Чтобы  их  заманить, можно  назвать  ЭТО  как  им  угодно : апологией  параноидного  «романа-хаоса, или  шизоХРЕНического   «живого  романа», можно, отвечая  их  глубоким, зачастую  виновато-непроговариваемым,  чаяниям,  одновременно  с  азбукой  и  алфавитом  начать  обучение  в  наших  школах  Хайдегеровскому  «языку  молчания»  или  «замешательству  слова», или  кругообразнозамкнутому  на  себя  языку, то  есть  когда  язык  говорит  как-бы   сам  собой, без  говорящего  илди  через  говорящего, но  без  собеседника ( по  Морису  Бланшо), к  тому  же  говорит  то, что  не  может  бють  высказано ( по  Хайдегеру), илди  достигается  «точка  остановки  языка» ( вы  абсолютно  правы, это  уже  Мишель  Фуко. Однако, у  вас действительно  неслабая  для  ординарного  профессора  эрудиция!). Короче  поощряется  достижение  состояний, когда  процесс  писательства  самозамыкается   внутрь  себя  до  неясного  бормотания  полуидиота, философического  мычания  или  пускания   пузырей  из  перекошенного  дебильной  ухмылкой  рта   медетирующего  на   Дерриде   структурного  лингвиста.  Именно  так   будут  выглядеть  новые, то  есть  уже  не  таящие  паталогической (по  своей  сути)  гениальности  кумиры. Подобные  состояния  и  соответствующий  внешний  вид  уже  не  будут  считаться  чем-то  постыдным, а  даже  наоборот - признаки    гениальности  будут  на  виду  у  всех, им  будут  воодушевлённо  подражать  и  искать  ещё  небывалые  формы  отклонений   от  осточертевшей  всем  нормы ( имидж  неадекватной  неадекватности – «сошедший  с  ума  сумасшедший»  и  т.  д.). Современные  писатели – предтечи  этого  нового  мира  бодро  приняли  эстафету  и  тут  такое  Действо  началось, что  мама  не  горюй!  Говоря  предельно  смягчая. То  есть  символически  эта  «полоумная»  компания  протекала  подобно  вышекпомянутым  манёврам  диверсионного  отряда (клуб  «Энгельский  круг»)  из   знакомого  вам  эссе  «Узел  Баромео»  на  знакомо-незнакомой  территории (территория  потаённого  Безумия). Голос  по  рации – руководящие  инструкции  из  министерства  культуры. Кстати, даже  свадьба  Дафниса  и  красавицы-главврача  являлась  в  этом  контексте  грандиозным   психическим  терактом, алхимической  свадьбой   противонаправленных  элементалий  или   перспектив (угасание  жизненной  силы – бесконтрольное  её  возрастание) , с  обретением  на  выходе  филосовского  камня   или  элексира  истинной  мудрости, заключающейся  в  полном  безумии (буддийское:  «всюду  вечное  одно  и  то  же»).

Проводник   устало  перевёл  дух, давая  понять, что  более  не  намерен  сегодня  продолжать    разговор, но  Феоктист  попытался  выудить  из  него  ещё  хоть  что-то, однако  того  хватило  лишь   на   загадочную   фразу, брошенную   на  смертном  одре  умирающим  президентом: «Вот … Так  и  не  извинился! Ха-ха-ха! Весь  мир  оставил  в  дураках!  Вы  из  меня  мерзавца, а  я  вам  Кузькину  мать! Прав  и  кристально  чист… Так  Боланду  и  передайте»…

Некоторое  время  они  продолжали  идти  бок  о  бок  по  своим  следам, вглубь  Ночи, величественно  сходящей  на  бескрайнюю  пустыню, вокруг  песчаного  холмика  с   воткнутой  в  него  ржавой  рессорой  и  пробитой  снарядом   японской  каской  времён  второй  мировой. В  пробоину  каски  был  вложен  выцветший  клок  волос   не  вынесшей  тягот  пути  Алёны  и  вставлена  свежеобглоданная  бедренная  кость.  Вдруг  Феоктист  остановился  и  из  его  глаз   полились  нескончамым  потоком  слёзы  то  ли  несмываемой  вины, то  ли  возрождающейся  наджежды. Откуда-то  изнутри  пищевода  ему  послышался   любимый,  кротко-взбадривающий  голос: «Не  отчаивайся  милый, знай, какой  бы  сволочью  ты  ни  был, но  любовь  моя  всё  простит  и  никогда, никогда  не  оставит…».

 

На   двадцатый  день  пути  над  барханами  стали  появляться   странные  миражи. Для  истощённых, потерявших  всякую  надежду   «пленников  пути»  это  было   горькое  развлечение, некая  бледная  калька  с  какой-то  недоступной  или  неслучившейся  возможности. Эти  миражи  всегда  изображали   заседание  в  покровшанском  «Энгельском  круге» (судя  по  обстановке,  это  было  помещение  редакции  городской  газеты) Миражи  продолжались  в  течении  месяца  каждую  пятницу, менялисьб  только  состав  участников  заседаний  и  темы  обсуждения. Четвёртое, последнее  в  этом  месяце  заседание  началось  с  осуждения  нового  сочинения  местного  писателя  некоего   Боланда.  Сначала  включился  поэт  и  прорицатель  Чтойский: «Конечно  же,  идея  с  мистической   маршруткой  №  8 – Ы, в  народе  названной  из-за  странностей  и редкости  своего  появления «Исполнение  желаний», и  пассажирами, прототипами  присутствующих  здесь  в  целом   многообещающа. Сама  цифра  8  в  этом  контексте  воспринимается  скорее  как  знак  бесконечности  поставленный  на  попа, а  указанноая  маршрутка, если  продлевать  мистические  аллюзии   выполняет  роль  некоего  «Вечного  движителя! Правда  герои  представлены  здесь  с  точки  зрения   издевательски-насмешливой  позиции  автора  с  неоправданной  злобностью  и   почти  оскорбительно. Например  этот  книжный   эротоман   Дафнис  вышел  слишком  вялым, нереально-безъинициативным ; замминимтра  культуры  совершенно  не  соотносим  с  респектабельным  и  уважаемым  в  обществе   председателем  нашего  клуба, Вась-Васькин  с  его  теорией  несмешного  юмора  вообще  нетипичный  болван, некое  эксклюзивное  убожество  во  плоти. Я  уж  молчу  о  себе. Выставляя  нас   всех  в  таком   размазывающее-критическом  свете, сам   автор  свою  копию  почему-то  подленько  оберегает, не  вымазывает  смачно, как  всех  прочих  в  эстетизированной  блевотине  постмодерновой  отрыжки…»   Слушая  его, все  напряжённо   и  зло  молчали, кроме  разве  что  сбежавшей  сдуру  от  своего  московского  спонсора   журналистки  Кутиловой, комфортно  устроившейся  на  колянях  у  Боланда  и  бестолково   хихикающей  в  ответ  на  грубовато-неловкое, слегка отвлечённое  умственным  конфигурированием, поглаживание  её    мягкого  места. Не  отрываесь  от  этого, возбуждающего  всех  сидящих  в  помещении  мужчин (кроме  него  самого) автоматизма, Боланд  отвечал, как-бы  оправдываясь: «Да  в  том-то  и  дело, что  они  только  играют  в  свою  экстравагантность  и  знают  о  том, как  произвыести  впечатление. Моя  чёрная  ирония  им  не  помеха, а  даже  наоборот. Чем  они  гаже, тем  интереснее  и  чётче  очерчены  как  личности. В  этом  произведении  они  всего  лишь  очищенные  до  абсурда  концентраты  самих  себя, которые  в  своей  чистоте настолько  смертельно-ядовиты  для  окружающих, что   принципиально  и  демонстративно  нежизнеспособны. Одно  только  рукопожатие  такого  литературного  гомункулуса, если  бы  удалось  его  оживить, сжигало  бы  до  костей  протянутые  им  простодушно  руки, подобно  пушкинскому  командору». – «Подумать  только, какие  страсти! – воскликнула  Кутилова  и  торжественно  процитировала: «Весь  мир  театр  и  люди  в  нём  актёры!» - после  чего  звонко, некстати  рассмеялась  и  игриво  отвыесила  своему  визави  довольно  увесистую  оплеуху. От  неожиданности, он  на  миг  потерял  нить  произносимого  и  деликатно  упрекнул  её: «Послушайте, милая! Если  вам  не  хватило  стула, это  вовсе  не  значит, что  позволительно  использовать  эту  ситуацию  для  своих  стервозных, блядских  выкрутасов» - «У-у-у, какой    злючка!» - протянула  она, кокетливо  вытянув  губки  и  стала  нежно, обеим  руками  гладить  его  редкие  волосы, страстно  при  этом  глядя,  в  глаза  Дафниса. Боланд, стараясь  не  обращать  на  неё  внимания, продолжил: «В  моём  ирреальном  повествовании  говорится  об  иллюзорной  жизни  подобных  нам  персонажей, то  есть  о  той  нереальной  жизни, которой  на  самом  деле  живут  все  вокруг. Вопрос  в  том, персонажами  чьего  романа  мы  являемся…».   Кутилова  снова  вскочила  с  колен  Боланда  и  продекламировала  из   Шекспира: «Я  лишь  рисунок, сделанный  пером  на  лоскуте  пергамента, я  брошен  в  огонь  и  корчусь, умирая!» . Словно  не  замечая  её  дурачества, Боланд  продолжал: «Разве   вы  не  понимаете, что  они  всего  лишь  играют  в  жизнь, разве  вы  не  ощущаете  этого  в  подтексте  скрытого  плана?! Закройте  глаза, повоображайте, почувствуйте  душу  текста. Давайте, как  когда-то  в  детстве. Волны  качаются  раз, волны  качаются  два…М-да, с  вами  всё  ясно, бедняги!.. Ладно, давайте   посто  включите  незашоренную  аналитику. Ведь   дураку  понятно, что  оставшись  один, прототип  Дафниса  ухахатывается  над  легковерием   читателя  после  каждого  этапа-прочтения  своего  книжного  эротопомешательства (Вспомните, повсюду  расбросанные  кстати  и  некстати  скобки, а  в  них  «смех  за  кадром»  или…иные  девиации  из  бессознательного   героя) Разве  не  очевидно, что  персонаж  Вась-Васькина, мастерски  отыграв  придавленного  жизнью  мизантропа, к  вечеру  скидывает   маску  и  легко, непринуждённо  кидается  в  женские  объятья, простодушно  считая (и  развивая  эту  тему  между  актами) вербальность  единственной  существующей  реальностью, так  что   печалиться, на  самом  деле, нет  причины. А  прототип  нашего  Председателя  каждый  раз    усмехается  в  воротник, пряча  интелегентно  злорадство  своего  удивления  легкости   достижения  небывалых   успехов   своего  экспиримента-шутки, который , может  быть  и  задуман  был  единственно  длоя  того, чтобы  попытаться  вывести  на  чистую  воду   придурошное, но  тщательно  скрывающее  это  от  самого  себя  человечество. Внутренняя  ирония   по  отношению  к  себе  и  миру  присуща  всем  персонажам, включая  даже  Отворникова.»

Тут  Кутилова  жарко  поцеловала  его, произнеся  грудным  голосом, закатив  лирически-помутневшие, сомнамбулические   свои  глаза: «Какой  умный, чтоб  я  кончила!». Председатель  спросил, пожёвывая  колпачок  от  шариковой  ручки: «Скажи, а  почему  не  написано  последнее  приложение?». – «Да, мой  котик, скажи  своей  кошечке, - промяукала   Кутилова. Боланд  с  раздражением  смахнул  её  с  затёкших  колен, хлопнув  по  мягкому  месту, чтоб  не  мешала  серьёзному  разговору. Она, обиженно  надула  губки  и  плюхнулась, готовясь  расплакаться  на  стул  к  Дафнису. Боланд  с  блольшой  неохотой  отвечал  на  вопрос  председателя: «Ну, оно, вроде, тут  в  голове. Но  что-то  с  ним  не  так. Этот  отрывок  с  каждым  днём  не  созревает, а  наоборот. Время  для  него  запущено  как-бы  в  обратном  порядке. Чем  дальше, тем  меньше  шансов  переложить  его  на  бумагу. Если  творчество  в  обычном  смысле  создаёт  объекты  эстетики, то  здесь  наоборот.Творчество  остаётся, но  объект  рассыпается   и  остаётся  какая-то  многоголосая  Пустота» - «Ну, пока  ещё  ведь  что-то  сказать  можно, пока  поцесс   этого  антитворчества    зашёл  не  слишком  далеко… Мы  надеемся. Ты  нам  поведаешь  в  чём  там  суть» - послышался  голос  Вась-Васькина . Боланд  на  минуту  задумался, как  бы  и  впрямь  собирая  неоратимо  рассыпающиеся  осколки   несложившегося  произведения  и  начал  каким-то  пугающе-отстранённым  тоном : «Ладно, я  постараюсь. Вот  представьте  себе, что  существует  некий  Поезд-лабиринт. Персонаж, назовём  его  Профессор, решил  разгадать   этот  Лабиринт, но  не  снаружи, как  герои  «Имя  Розы», а  изнутри, оказавшись  в  самом  средоточии  этого  самого  Лабиринта, не   символически, а  самым  реальным  образом» .- «А  что  это  за  теория  Лабиринта?» – заинтересовался  Дафнис, пытаясь  засунуть  руку   внутрь   нетуго  застёгнутых  джинсов   своей  подруги. Боланд  продолжал: «Умберто  Эко  представил  две  системы  конструирования  лабиринта, как  аналога  устройства  мира  вообще. Первый  тип  систем – безальтернативный: куда  бы  ты  не  пошёл - всё-равно  попадёшь  в  лапы  Минотавру, и  ни  нить  Ариадны, ни  меч-кладенец  тебе  не  помогут. Заблудиться  там  по-настоящему  нельзя, но  и  выбраться  невозможно. Второй  тип – «маньеристический» лабиринт, лабиринт-ризома, множество  связанных  между  собой  мистическим  образом  коридоров  внутри  вагонов  некоего  Поезда  со  множеством  тупиков-купе. Выход  из  этого  поезда-лабиринта   в  конечном  счёте  достижим  через  конечное  число  проб  и  ошибок. Постигнув  психологическую  или  ментальную  организацию  создателя  этого  лабиринта, можно  проникнуть  в  тайну  самого  лабиринта, представляющую  собой  матрицу, лежащую  в  основании  Мира». – «То  есть  решить  главную  гносеологическую  проблему, копнув  её   как-бы   изнутри  себя?» - среди  зловещей  тишины послышался  неуверенный  ещё  голос   Чтойского, как  всегда  сделавшего  вывод, когда  все  ещё  только-только  начинали  понимать  суть  объяснения,-  Но  как  ты, вернее  он, твой  герой   смог  попасть  внутрь  этой  системы?» - «По  сюжету  этого  гипотетического  приложения, вернее  целой  повести,всё  произошло  до  абсурда  просто. В  поезде  произошла  какая-то  незначительная  поломка. Вынужденная  стоянка  на  ремонт  где-то  в  песках   Центральной  Монголии. При  невпидуманных  ещё  мною  обстоятельствах   умирает  от  гангрены  проводник  этого  поезда.  Через  некоторое  время, после  устранения  поломки, через  Сеть  объявили  конкурс   претендентов  на  замену   умершего  проводника.  По  всем  параметрам  на  эту  должность  подобрали  двух  кандидатов: Профессора(мой  прототип) и  Паломника(пртотип  Чтойского). На  начальном  этапе  Паломник, по  всем  показателям  опережал  Профессора. Но  тут  выступили  какие-то  таинственные  инстанции  и  на  кандидатуру  Паломника  было  наложено  вето.Их  последняя  встреча  так  и  стоит  перед  глазами, высвечиваясь  каким-то  инфернальным  светом. На  вопрос  Профессора  в  чём  тут  дело, Паломник  привёл  слова  Рильке: «У  меня  нет  такого  органа  чувств, чтобы  понимать  поэзию  Гёте». – Профессор:«Если  Гёте, это  Лабиринт, то,  выходит, Рильке  это  ты?»- Паломник  резко   встал  и  подошёл  вплотную  к  Профессору: «Нет, Рильке  это  ты" - пытаясь  быть  спокойным  Профессор  дрогнувшим  обратился  голосом  к  Паломнику: "Но  тогда, почему  же  они, мать  твою,меня  выбрали?» -  «Именно  потому, что  я  подходил  больше. Неужели  не  понятно!» - «Теперь  понятно…»  На  этом  их  таинственный  разговор  был  закончен.

Дафнис  отхлебнул  из  чашки  совсем  остывший  чай, нежно  гладя  вспотевшей  рукой бархатистые  волосы  елозившей  между  его  ног  Кутиловой  и , разомлевши  бросил  в  неопределённом  направлении: «И  что  же  было  потом? Ну  же,- не  тяни  резину, - и  уже шёпотом, под  стол -- Не  так  быстро, прошу, не  так  быстро…Проказница!». Чтойский  саркастически  буркнул: «Ставлю  десять  долларов  против  одного. Что  это  всё  скверно   кончится, как  пить  дать, быть  беде!»- «Да  говори  же, говори  быстрее!..» хором  повторяли  все. Кутилова  подняла  испачканное  в  чём-то  белом,  лицо  и  простонала: «Не  говори   никому, скажи  только  мне, не  пожалеешь, вот  только  дух  переведу…»

 (оставшееся  за  кадром  продолжение  миража-видения). Прощание  этим  вечером  в  «Ангельском  круге» проходило  как-то  по-особенному, напряжённо-вымученно. Боланд, как-то  сразу  осунувшийся  и  постаревший  лет  на  пять  ушёл  раньше  всех. Едва  за  ним  закрылась  дверь  Чтойский   промолвил,  вздохнув, одновременно  с  завитью  и  злорадством: «Пусть  шпалы  тебе  будут  пухом, брат!». Утром  следующего  дня  Боланд   бесследно  исчез. Чтойский  в  разговоре  за  рюмкой  водки  с  Вась-Васькиным   бросил  в  запале, что  ему  приснился  очередной  "сон  в  тему", по  которому  Боланд  на  самом  деле  стал  Проводником  на  том  самом  поезде  и  уже  в  первый  же  вечер   на  новом  месте  "работы"  в  одном  из  купе  его  вагона  появился  некий   пассажир  в  терновом   венке   вместо   шляпы. 
 

…Дочитав  последние  страницы  этой  странной  повести, женщина  в  костюме  китобоя  захлопнула  своей  мозолистой  рукой   книгу  и  отшвырнув  её  в  песое, засмеялась  во  всю  свою  глотку: «Ну, надо  же, какую  нелепую  чушь  пишут  в  наше  невесёлое  время. Её  спутник – увядший  морской  волк  неполных  двадцати  лет, хрупко-артистичный  и  непрактично-мудрствующий, как   и  все  мужские  особи  в  этом  мире, полном  фатальных  противоречий, переложил  китобойный  гарпун  с  одного  плеча  на  другое, тяжело  вздохнул, посмотрел  покорно  на  застывшее  в  зените  солнце, смахнул  ладонью  крупные  капли  пота  со  лба  и  произнёс  с  робким  упрёком: «Читать  в  пути – ничего  не  может  быть  глупее. Женщине  вечно  нужно  заняться  чем-то  посторонним  в  самый  ответственный  момент. Посмотрела  бы  лучше  не  показался  ли  где  на  горизонте  песков  кит  или, хотя  бы, маленький  дельфинчик. Мои  глаза  совсем  разъело  потом. И  к  тому  же  нужно  что-то  делать  с  дохлыми  пингвинами, застрявшими  в  обломках  и  рваных  снастях  кораблей». Дама, кряхтя, с  явной  неохотой  наклонилась, нащупала  рядом  с  перевёрнутой  шлюпкой  какую-то ручку  и, дёргнув  за  неё  приподняла  тонкую  поверхность  пустыни.  Под  этой  песчяаной  оболочкой  показалось  множество   уходящих  за  горизонт  люков  со  стрелками - то  ли   компасными, то  ли  часовами. «Эй! – зычно  гаркнула  она  туда, - что  вы  там  дрыхните   в  трюмах!?» Через  некоторое  время   открылся  ближайший  люк  и  оттуда  высунулась  точная  копия  её  попутчика  в  отглаженном, с  иголочки, капитанском  кост юме. «Что  тебе  надо, бродяга  Натали!? Отчего  спокойно  не  охитится?» - «Докладываю, герр  капитан. Наткнулись  на  лежбище  дохлых  пингвинов.Как  будем  забирать – скопом  или  через  одного?» Капитан  глубоко  задумался, размазывая  бесконечно  тянущиеся  сопли  в  виде  рун  и  астрологических  символов  по  белоснежному  кителю..Вскоре  его  взгляд  окончательно  принял  отстранённо-мечтательное  выражение. «Ау! – хлопнула  перед  его  носом  в  ладоши, дама, -  Так  куда  девать  этих  чёртовых  птиц?». Капитан  неспешно  начал  растормаживаться: «Забрать  всех – это очень много, а  через  одного – слишком  мало. Не  забирать  ничего  тоже  нельзя…Иных  вариантов  в  нашей  реальности  нет, хотя, по-видимому  где-то  они, по логике должны  существовать…» Он  снова  было  в  медитативном  трансе  потянулся  к  носу, но  тут  вступил  в  разговор  спутник  женщины-китобоя: «Остаётся  только  одно:перевести  стрелки  в  другую  сторону  и  миновать  это  гиблое  место». – «Прекрасная  идея! –встрепенулся  капитан, - Слегка  изменим  азимут  рассеянности  смысла  в  пространстве-времени  и  минуем  этот  Бермудский  полутораугольник. К  тому  же, не  ровён  час, здесь  проползёт  айсберг  и  передавит   нас  всех  к  якорной  матери. Задраить  кингстоны! Опустить  люки! Полный  на  разворот!» Дав  команду, он  достал  томик  «Дессеминации» Жака  Дерриды (прим. 1), бегло  проштудировал  текст, словно  штурманскую  карту, щёлкнул  пальцами  и, поспешно  переведя  стрелки  в  направлении  Неизвестного, скрылся  под  землёй.

Вглядываясь  в  линию  горизонта  острым  взглядом  бывалого  китобоя, жекнщина  неспешно  разожгла  трубку, сделала  несколько  гигантских  затяжек, крякнула  грубым  нутряным  кряком – так, что  глухо  зазвенели  под  тельняшкой  её  упругие, будто  чугуном  налитые, груди; затем  смачно  пустила  порского  петуха   и, добродушно  загыгыкав, хлопнула  тяжёлой  ладонью  по  натруженному  плечу  своего  попуцт чика: «Славный  ты  парень, Игорёк! Жалко  только, что  философствовать  шибко  любишь. Я  страсть  как  философов  не  люблю!». С  этими  словами  она  притянула  его  за  скомканную    тельняшку  ближе  и, издав  зубовный  скрежет,  угрожающе  взглянула  в  его  забегавшие   глаза: «Ладно, живи, покуда, умник!». Выбив  трубку  и  спрятав  её  за пазуху,  она  взяла  у  него  гарпун  и  со  словами: «Вон  там  что-то  подозрительлно  шевелится  под  песком, наверное  ещё  один  философ», бросила  туда  этот  предмет  убийства.  Из  песка  послышался  слабый  вскрик  и  затухающий  стон  ещё  одной, не  успевшей  воплотиться  истины: «Всех  не  перебьёшь! Мицелий  гносеологии  вечен! На  моём  месте  прорастут  сотни  других». ..

«Ну, вот, ещё  одним  козлом-философом  стало  меньше, - удовлетворённо  проиолвила  она, впадая  в  смягчающую  её  стальные  нервы  сентиментальность  и  ей  опять  захотелось  любви , большой  и  грубой. «Всё-таки  ничего  не  может  быть  печальнее  этого  мира. Сколько  здесь  затаилось  болтливой  пустоты, то  есть  философов – и ни  одного, по-настоящему  стоящего, ни  одного  кита. Ну, хотя  бы  один  какой-нибудь,   пусть  вырожившийся   феномен  из  костей  и  непротухвего  мяса, какой-нибудь  кит-дистрофик, иными  словами, хоть  какое-нибудь, пусть  и  урезанное, видоизменённое  до  неузнаваемости  женское  счастье, хоть  с  одним, хоть  с  омертвевшим   яйцом, как  награда  за  всю  эту   унылую  вечность  безнадёжных, как  ни  крути,  странствий».  Она  подняла,  умоляюще,  глаза  к  небу, затем   зарычала  отчаяннол  и  погрозила   туда   кулаком   в  яростном   богоборческом  порыве  вечно  недотраханной  суки…

Во  все  стороны, насколько   хватало  взгляда, простиралось  ровное  однообразное  пространство  пустыни. Кораблей  и  пингвинов  и  след  простыл (всё  утекло  вниз  под   дымящийсяся  от  жара  красноватый  песок, словно  декорации  из  крашенных  снеговиков). Обессилевшая  от  бурного  всплеска  эмоций, суровая  женщина-китобой  опустилась   на  горячий   песок: «Скажи, мой  юный  морской  волк, неужели  за  всю  эту  вечность  нам  не  попадётся  ни  один  кит? Ведь  они  же  здесь  есть  все  об  этом  знают. Ну  как  может  в  пустыне  не  существовать  китов? Существует  ли  вообще  что-нибудь  кроме  пустыни? Ведь  не  существует! А  киты   существуют  точно, иначе  зачем  мы  здесь,но  это  значит  они  существуют  в  пустыне, потому  что  ничего  кроме  пустыни  не  существует...И  тем  не  менее  их  почему-то  всё   нет   и  нет. – Она  растерянно  развела  в  стороны  руки, --  Ведь  это  абсурд  какой-то, такого  не  может  быть  в  принципе… чтобы  китов  не  было. Как  тогда  я  найду  своё   простое  женское  счастье?». Парень  сочувственно  вздохнул  и  присел  рядом: «Да  успокойся  ты, законы  природы  неопровержимы. Для  нас  естественно, как  воздух, которым  мы  дышим, что  киты  в  этой  пустыне  есть, это  столь  же  очевидно, как  то, что  мы  с  тобой  сейчас  разговариваем, как  то, что  потом  я  засуну  тебе  по  самые  помидоры  и  помру  от  переизбытка  чувств. Какое  может  быть  сомнение, если  мы  с  тобой  психически  нормальны. Да  и  просто  океружающая  нас  с  тобой  эмпирика   постоянно  убеждает  нас  с  тобой  в  существовании  китов.. . Тут  и  корабли – правда, обломки; тут  и  пингвины – правда, дохлые  и  множество  других  убедительных  феноменов, включая  наличие  у  нас, бог  весть  с  чего, морской  формы  и  даже  гарпуна. Ну  скажа, если  тут  нет  китов, то  зачем  всё  это? Просто  так, для  декорации? Слишком   затратный  и  совершенно  нерациональный  спектакль. Ведь  этот  мир – ужасно  сложный – до  сих  пор  упорно  сохраняет  свою  устойчивость, держиться   без  всяких  онтологических  подпорок  и  трансцедентных  МЧС. Если  в  такой  сложной  системе  всё  предусмотрено  и  подогнано  друг  к  другу  до  последней  мелочи, то  это  может  значить  только  одно : что  всё  здесь  обладает  смыслом, пусть  даже  пустым  и  нелепым. Зачем  нам   задумываться   над  тем, каким  образом  тут  оказались  эти  пингвины  и  парусники, почкму  они  всё-таки  дохлые  и  разрушенные?  Пока  всё  это  остаётся  в  рамках  безъусловных  эмпирических  фактов, на  правах  последнего  непротиворечивого  доказательства  существования   реальности   такой, какая  она  есть, мы  делаем  из  этого   простые, объективно-очевидные  выводы  и  живём, в  сущности. Спокойно. А  кто  слишком  уж  часто  нас  тревожит  по  этому  поводу… - смерть  тому!»  С  последними  словами  парень  указал  на  ещё  одно  шевеление   под  песком. Дама-китобой  прицелилась  и   с  воинственным  выкриком  послала  в  указанную  сторону  гарпун. На  песке  под  их  ногами  стало  растекаться  красное  пятно, послышался  ещё  один затухающий  голос-стон. В  парне  пробудилась  непрошенная  жалость, разбередившая  сомнение  и  смутный  интерес  к  запретному: «Не  торопись,  брат, покидать  этот  мир, подожди  ещё  минутку, скажи, нашёл  бы  ты  в  этом  мире  счастье?» - «Счастья  нет. Зато  я  нашёл  бы  тут  правду». – «А  в  чём  она, правда?» - «Правда  в  истине, брат». – «А  где  истина?» - «Истина, брат  в  счастье, которого  нет» -  Парень  удручённо: «В  том-то  и  вся  хрень, брат. Зачем  истина, если  в  счастья  нет  даже  в  ней?» - Затухающий  вздох  из-под  песка: «Наверное,она мне  на  несчастье». Парень, крайне-задумчиво: «Вот  что  я  скажу  тебе  напоследок, брат: счастье  в  свободе  желать, а  истина  в  правде  желания, а  порою  бывает, что  истина  в   привычке  желания, а  счастье  в   несвободе   и  наоборот» -  Голос  из  песка: «Обмозговать  это  всей  жизни  не  хватит. Да  и  мира  этого  тоже. Хорошо  что  вы  меня  ухойдокали, а  то  я  уж  прозревать  стал, что  истина –  это  не  истина,  правда – не  правда, и  во  всех  мирах  только  Ложь  бывает  сама  собой»… И  голос  испустил  дух  многоточием  недоговорённостей.

«Сдаётся  мне, что  за  последние  несколько  лет, это – самая  бесполезная  охота -  громко  зевнув, произнесла  женщина-китобой, -  мы  пристрелили  то, чему  всё-равно  не  суждено, как  следет  проявиться. И  всё  же  азарт  есть  азарт. Вон  ещё  один!» С  каждой  новой  жертвой    сладострастие  в  ней  росло, пока  терпеть  более  стало  не  в  мочь. «Довольно  слов,- вдруг  властно  произнесла  она, - пора  подзарядить  свои  батарейки!». Обречённо  опустив  плечи, парень  подошёл  к  ней, расстегнул  свои  тяжёлые  от  морской  соли  штаны  и  несколько  минут  усердно  пыхтел  над  ней, пока  его  не  хватил  апоплексический  удар. Упав  на  горячий  песок, он  забился  в  предсмертных  судорогах  и  вскоре, скрючившись, застыл  комком  тающего  крашенного  снега.. Тут  же  поодаль   открылся  люк, из  которого  бодро  выскочил  очередной  клон  юного  морского  волка  и  развязной  походкой  подошёл  к  даме: «Послушайте, мадемуазель, скажите, Бога  ради, какого  рожна  вы  берёте  на  китовую  охоту  такие   нелепые  тексты?» - Он  поднял  и  отряхнул  от  песка  брошенный  ею  альманах  и  открыл  его  наугад: «Надо  же, какое  многообещающее  название: «Поезд «Исполнение  желаний». Здаётся  мне, милая, что  и  вас  стала  заедать  суровая  тоска  по  чему-то  ирреальному». Дождавшись, покуда  она  окончательно  натянет  штаны, он  передал  ей  одну  из  двух  принесённых  с  собою   бутылок  пива. Она  отхлебнула    глоток, другой, третий, и отбросив  недопитую бутылку  за  спину    вновь   погрузилась  в,столь  нелюбимые  ею, но  неизбежные   размышления: «Только  давай  без  этих  мудрёных  слов, а  лучше  по-простому, по-житейски, как  это  у  нас, суровых  моряков  пустыни, принято. Прав  ты, парень,  ох  как  прав! Заела  тоска  проклятущая. Тут  и  журнал  кстати  попался. Говорят, что  автор  просто  страшно  интересный  человек, а  по  мне – кретин  полный. Ну, посуди  сам, что  за  бредовые  маниакальные  фантазии  он  нам  пытается  всучить  под  видом  безобидной  истрии! Это  же  ведь  только  сумасшедшему  в  голову  прийти  может, что  поезда  ходят  по  рельсам, что  пищу  надо  есть  не  одним  местом, а  ртом, а  по  пустыне  следует  ходить  в  чём-то  другом, но  только  не  в  китобойном  костюме, и, что  самое  невероятное, даже  без  гарпуна.  У  автора, видимо, просто  патологически  устойчивые  симптомы  белой  горячки  или  он  действительно  полный  идиот, да  к  тому  же  изолированный  в  какой-то  нелепой  исскуственной  среде. Кроме  того, заколотый, для  пущего  экспиримента, дешёвыми   наркотиками». Подняв  глаза  к  знойному  солнцу, женщина-китобой  матерно  ругнулась, подняла  покров  пустыни  и  крикнула  внутрь: «Эй, гарсон, пива!» Через  минуту  среди  гробовой  тишины  из  брошенной  ею  недопитой  бутылки  пива  взвился  лёгкий  розовый  дымок, раздались  хлопки  невидимых  хлопушек, откуда-то  посыпались  разноцветные  конфетти  и,  отряхиваясь  от  них,  из  горлышка, чертыхаясь  велезла,  ещё  одна  копия  морского  волка, но  более  зрелого  по  возрасту, – в  кепке  рабочего  начала  ХХ  века  и  в  сером  пиджаке, накинутом  на  драную  тельняшку. В  надорванном  боковом  кармане  у  него  чуть  трепыхался  обрывок  красного  банта. Не  дойдя  нескольких  шагов  до  женщины-китобоя, он  вдруг по-волчьи   ощерися, ударил  ладонями  по  коленям  и  начал  было  пританцовывать  что-то  уголовно-разухабистое, сплюнул, сделав  неприлично-угрожающий  жест, затем  спохватился, отвернулся, через  мгновенье  перевоплотился  в  привычную  маску,деловито  заложил  руку  за обтрёпанный  лацкан  пиджака  и  стал  бегло  тараторить, словно  агитируя   воображаемую  аудиторию: «Подпишем   окончательный  и  безжалостный    приговор  несправедливым мирам  отжившего    империофантазма! Угнетённые  матросы   и  крестьяне  всех  пустынь, объединяйтесь! Воткнём  осиновый  кол  в  ненасытное  брюхо   демону  мирового  Симулякра!  Восстав,  против  обезличивающих  иллюзий  прошлого,  угнетённые   массы  впишут  новую  страницу  в  истории  Виртуальной  Суперцивилизации , и  сотрут  старые  активирующие  программы  в  лице   обезумевшей  от  вседозволенности   женщины  с  гарпуном!»  Вдруг  он  прервал   своё  словоизвержение, заметив  другого  морского  волка, и  с  энергичным  жестом  руки. Обратился  к  нему: «А  вы  кто, батенька, - враг  или  друг? Женщина  или  мужчина? Эксплуататор-кровосос  или  безропотная  жертва  Всемирной  сети?» - «Да  нет, я  вроде  этого, того, что  в  вашем  представлении  попахавает…» - нерешительно  замямлил  парень. «Интеллигент  что  ли, - гадливо  поморщился  его  собеседник,- так  вы  разве  виноваты, что  родились  вглубине   мирового  сортира. Выше  нос, по  законам  мистической  диалектики  мировые  клоаки  всего  лишь  перевёрнутое  подобие  земного  рая, то  есть  почти  одно  и  то  же, если  удастся  перевернуть  мир  с  ног  на  голову. А  это, при  наших  возможностях  как  два  пальца…э…рубануть  топором».  «Знаете, я  глубоко-преглубоко  сочувствующий    интеллигент» - вкрадчиво  проворковал  в  его  сторону   парень. «Да? Неужели? А  кому, батенька, если  не  секрет  вы, извените, сочувствуете?» - быстро  проговорил  тип  в  кепке, повернувшись  к  парню  вполоборота  и  приставив  к  своему  уху  руку, якобы  для  того, чтобы  лучше  слышать. «Ну, конечно  же  угнетённым…» - опасливо  промямлил  морской  волк. «Да? –продолжал  допытываться  вождь  пустынного  пролетариата, - А  кто  у  нас  нынче  угнетённый? Вы  в  курсе?». Острый  взгляд  его  хищно   прищуренных  глаз  тщательно  сканировал  сознание  парня , а  в  это  время  пара  тонких, холодных, как  змеи, рук  медленно  подползала  к  его  горлу  и  стала  сдавливать ему  шею. Парень  отпрянул  и, задыхаясь, пробормотал: «Не  знаю…Как  скажете…Но  судя  по  политической  ситуации, выходит,  что  этим  угнетённым   скоро  должна  стать  она» - он  указал  на  женщину-китобоя, впавшую  в   полный  ступор  от   неожиджанного  зрелища   перечудившего  на  этот  раз  собственного  подсознательного (что  поделаешь: прогрессирующий  marasmus  femeninus (лат.: женский  маразм) в  действии) .  «Вы  совершенно  правы, товарищ! Сколько  им  можно  паразитировать  на   безропотном  сознании  эксплуатируемых  масс, включая  своё  собственное!»  Клон  в  кепке  опустил  штаны, повернувшись  в  сторону   сдуру  раскарасневшейся  и   заулыбавшейся  дамы. «Именем   революционной  бури  в  пустыне  эта  феминистическая  сволдочь  приговаривается  к   секс-растрелу  в  два  ствола! Готовьсь!» . Парень, всё  с  тем  же  тяжёлым  вздохом   последовал  его  примеру. Несколько  минут  они  усердно  пыхтели   над  массивным  телом  женщины-китобоя (Тип  в  кепке  напевал  при  этом: «Вихри  враждебные  веют  над  нами, Девы  пустыни  нас  злобно  гнетут»), пока  та, всё-таки  не  рухнула, как  следует  тряхнув  планету, с  блаженной  улыбкой   на  дымящийся  от  солнца  песок, просачиваясь  вниз  ручейками, истаивающей  в  смертельном   оргазме, плоти.  Юный  морской  волк, натягивая  штаны, сочувственно  произнёс: «Погибла  от  передозы  счастья, как  она  его  понимала». – «Воистину» -ответил  ему  тип  в  кепке  и  хотел  было  торжественно   навесить  ему  на  грудь  красный  бант, но  тут  на  горизонте   показался  огромный  айсберг. На  самой  его   вершине  распластался  огромный  кит (прим. 2), вмёрзший  огромным  членом  в  эту  глыбу  льда.  На  леднике  висел  огромный  плакат: «Последнее  доказательство(прим. 3). Сюрприз  для  Канта» . Увидев  это  зрелище, парень   рухнул  на  колени  и  пробормотал  в  восхищении: «Мать  честная! Чудо  свершщилось  долгожданное! Только  вот  женщина-китобой,   этого  не  увидит. Почём  зря  душа  пропала».

Тип  в  кепке  возложил  руку  на  дрожащее  плечо  парня:  «Товарищ, будь  бдителен, не  верь  собственным  глазам.  Гидра  Виртуальной  Контрреволюции  поднимает  отрастающую  голову, наш  Сизифов(прим. 4) долг  оттяпывать  её  немедленно, пока  мы  не  свихнёмся  окончательно  сами. Занятие  бессмысленное, но  всё-равно  необходимое». Затем  он  решительно   поднял  с  песка   гарпун  и  побежал  в  сторону  приближающегося  айсберга, со   спущенными, болтающимися  между  ног,  штанами, забавно  подпрыгивая  на  раскалённом  песке, повторяя   при  каждом  подскоке: «Этого  нам  ещё  не  хватало! Этого  нам  ещё  не  хватало!...»  Вдруг  пред  ним  открылся  люк  и  он  провалился  туда, коротко  вскрикнув…

В  это  время  вокруг  сталди  происходить    новые  непонятные  вещи. Всё  что  осталось  от  тела  женщины-0китобоя  вдруг  превратилось  в  дохлого  пингвина, да  и  сам  юный  морской  волк, к  его  ужасу, стал  покрываться  пингвиньим  пухом. А  внутри  начавшего  таять  на  глазах  ледника  показались  остовы  затонувших   кораблей. Кит  стал  оплывать  и  постепенно  распадаться   полуживой  массой, куски  которой  на  песке  становились  всё  теми  ьже  дохлыми  птицами, среди  которых  теперь   уже   попадались  страусы   и  птеродактили, и  скоро   весь  пейзаж  от  горизонта  до  горизонта  был  завален  их  трупами  и  корабельными  останками, и  только  один, ещё  живой  пингвин  отчаянно  бегал  от  обломка  к  обломку, крича  что-то   человеческим  голосом. Словно  звал  кого-то, пока  и  он  не  издох. С  неба  посыпались  осколки  луноходов  и   буровых  установок, среднековых  доспехов   и  унитазов  немыслимой  формы, и  ещё  бог   весть  чего, чего  не  было  и  никогда  не  будет… Мир  постепенно   терял устойчивую   форму, переходя  из  неочевидного  противоречия  в  противоречивую  очевидность. Но  на  краткий  миг  пленка  необратимости  провернулась  вспять   и  над  тем  местом, где  дотаивало  сердце  ледника, в  струящихся  сверху  потоках  поглощающего  мир   хаоса  появилось…(а  вы  как  думаете? Что  бы  там  могло  такое  появиться?)