Па-де-Кале

До 75-го года в нашей дивизии, в отряде управления, был Ли-2. Чаще всего он летал на Сахалин и обратно над Татарским проливом. Командир корабля капитан Вахмянин, его из боевой авиации попросили за воздушное хулиганство. Скучно ему летать на воздушном тихоходе. Но он научился извлекать для себя удовольствие и из этих челночных рейсов.

            Если среди пассажиров не было никого выше майора, эта группа подвергалась особому режиму полета под названием «Па-де-Кале». Редко кто из пассажиров выходил после рейса на твердых ногах. Экипаж обеспечивал им вибрацию коленных суставов на неделю вперед. А потом на этот самолет они смотрели только расширенными от ужаса глазами, как смотрит не камеру пыток тот, кто испытал на себе все удовольствия, в ней заключающиеся.

            Вначале они закрывали дверь в общий салон и, невзирая на летнее время, включали две «печки» на полную мощность. Там и одна хорошо грела даже в лютый мороз. В жаре легче вызвать приступы морской болезни. Затем с нудным интервалом раскачивали самолет вверх-вниз, вправо-влево. И так, пока не заполнятся все кульки и не вывернутся все желудки. После этого, уже подлетая к берегу, они задирали нос самолета, а потом резко бросали его вниз. Все незакрепленное в кабине летало под потолком в облаках пыли и падало на пол со страшным грохотом. Иногда на головы перепуганных пассажиров. Ли-2 на удивление крепкий самолет, чего нельзя сказать о нервах летящих в нем.

Я сам несколько раз подвергался процедуре «Па-де-Кале» и, должен сказать, после второго броска начинает казаться, что в этом мире нет ничего твердого и устойчивого. А после четвертого сильные духом вручают себя воле Божьей, а слабые визжат непрерывно до самой посадки. Некоторые даже выходя из самолета не могут прекратить это увлекательное занятие. Обычно эти сволочи успевали сделать 5-6 таких «воздушных ям». Перед началом разворота на посадочный курс они, как бы в виде дополнительного подарочка, резко заваливали самолет в крен в обе стороны, что окончательно добивало пассажиров, но садились на удивление мягко. Когда самолет заруливал на стоянку, некоторых приходилось на руках выносить и долго успокаивать. Размазанная по щекам официанток тушь была обычным явлением.

            Даже экипаж не всегда обходился без стресса. Однажды совершено спокойно Вахмянин спросил правого летчика:

            – А ты не помнишь, как делается «бочка»? Кажется, берешь штурвал на себя…, даешь правую ногу…и….

            – Командир! Не наааадооо! – завопил правак. Уж больно решительное выражение появилось на лице Вахмянина.

            – Нет, это я просто так, вспоминаю.

            У правака отлегло от сердца. А что, с этого хулигана сталось бы.

            Однажды я летел с ними с Сахалина. На борт они взяли одного нашего капитана-грузина из наземной службы и двух «зеленых» офицеров, майора и подполковника, из Комсомольска-на-Амуре. Они везли с полтонны копченой рыбы и два ведра красной икры. Отец у майора был директором рыбозавода. Так как  офицеры были не наши, их звания в расчет не принимались. Я был старшим лейтенантом, и полет предстоял веселый.

            Против ожидания, взлет и начало полета не предвещали режима «Па-де-Кале». Мы уже летели над проливом, когда я заметил, что штурман уселся на место правого летчика. Я сам штурман и с завистью смотрел как Игоша (Игонин, мы были хорошо знакомы) гордо восседает на месте пилота и лихо держится за «рога», то есть за штурвал. Он бросил на меня несколько победных взглядов, а потом крикнул:

            – Хочешь пилотировать?

            Ну, какой же штурман в 23 года не захочет за «рога» подержаться? Я кивнул и попался на удочку. Когда я встал и сделал только два шага Игоша резко кинул самолет вниз. Мои лопатки прилипли к потолку. Меня такими штуками не проберешь, наш командир Папаня, бывший истребитель, на Ту-16 и похлеще штуки выделывал, а мой любимый Леп тот вообще такое отчебучивал, что все компаса из строя выходили.

             Когда самолет перешел  в спокойный полет, я подошел к Игоше, похлопал его по плечу и сказал:

            – Не шибко впечатляет. Папаня в «тушке» по минуте невесомость держит.

            Так как я понял, что пилотировать мне не удастся и весь концерт затеян, чтобы я с места встал и треснулся спиной об потолок, я повернулся и пошел на место. И вовремя. Я только успел сесть и вцепиться в сидение, как самолет опять резко пошел вниз. Я удержался. Чего нельзя сказать об остальных пассажирах.

            У майора глаза были то что называют квадратными. В них был такой ужас, какой я ни до ни после не встречал. Он стоял на четвереньках на полу и цеплялся за ножки кресел. Капитану-грузину не повезло. Ему досталось стояночной колодкой, которая во время броска поднялась вверх, а затем опустилась на его курчавую голову. Тоненькая струйка крови стекала по щеке. И только старый подполковник сидел неподвижно и мрачно как скала в море, обросшая мохом.

            – Они еще будут фокусничать? – спросил он меня.

           – Думаю, что теперь нет.

            Я встал с кресла и подошел к Вахмянину.

            – Что? До… выделывались! Грузину башку колодкой разбило. Кровь течет – мрак! У вас кабина не герметизируется. Давление низкое, пока долетим, кровью стечет.

            – А что делать? – спросил озадаченный лихач. Он не был испуган, просто немного смущен.

            – Надо зеленку или йод и перевязочный материал. Я тогда бы кровь ему остановил.

            – Где я тебе это возьму?

            – Ну, давай хотя бы спирт.

            На борту Ли-2 этого добра литров сорок. Но они люди прижимистые, да и  руководство дивизии на этом спирте сидит. Вахмянин что-то сказал прапорщику, бортмеханику. Тот взял кружку и пошел к крану слива спирта. Я за ним.

            – Наливай, наливай полнее! Не жалей! Человек помереть может.

            Трясущимися руками он нацедил полную кружку. Я взял ее и пошел к пострадавшему. Кровь, конечно, уже не текла. Я намочил уголок платка в спирте и стер те  капли, что остались на щеке. Прапорщик потянулся за кружкой.

            – Куда? –  закричал я. – А нам за моральные травмы?

             Тут проснулся задремавший было подполковник.

            – Это что, спирт? – он отобрал у меня кружку и выпил, не морщась половину ее содержимого. Мне еле удалось и это спасти. Подполковник откинул брезент, вытащил из-под него ароматную копченную на экспорт горбушу и разорвал ее на две части. Одну  половину он протянул мне, а в другую впился зубами. Мы честно поделились с грузином (майор был трезвенником) остатками, которых вполне хватило, чтобы прийти в благодушное настроение. Потом я подошел к Вахмянину и потребовал еще спирта на продолжение лечения. Против ожидания, он  приказал выделить нам еще кружку. Так что полет закончился весело и благополучно.

            Когда Ли-2 списали и дивизия получила Ан-26, «Па-де-Кале» ушел в историю, но нет-нет, а давал себя знать. Летел я как-то с ними. Нормальный скучный полет и только перед выходом на посадочный курс Вахмянин завалил самолет вправо-влево в крен. И все, это были жалкие  крохи былого величия Па-де-Кале. Да и спирта им давали только три литра. Не разгуляешься.