Четыре Адвоката Правосудия

Бен-Иойлик
1. Предисловие. 
2. Северный Тель-Авив и Мойша.
3. Первый звонок от хозяев и первый адвокат. 
4. Второй и третий адвокаты. 
5. Суд - первое заседание. 
6. В ожидание второго суда. 
7. Свидетельница Броня 
8. Третий адвокат испарился – снова к первому. 
9. В кабинете адвоката - настоящее счастье. 
10.Четвертый адвокат – последний. 
11. ПШАРА – полюбовное соглашение и конец.



1. Предисловие. 

Уехав с местечка Шумилино в возрасте 16 лет, мама (здесь ее зовут Сара) никогда не жила на одном месте более пяти, шести лет, и далеко не всегда, переезд ее был связан с улучшением жилищного вопроса. 
Может поэтому, когда однажды я сказал ей, что мы уезжаем в Израиль, она ничего не спросив, сразу согласилась и никогда за пол года сборов не засомневалась в правильности моего решения.

Я решил записать эту историю, так как Гоша, мой внук, в один из дней нашего путешествия (круиза) на теплоходе по Средиземному Морю, сказал вечером уже перед сном, подводя итог прошедшему дню, что самым интересным было сегодня, - это мой рассказ нашим попутчикам о бабушкином суде.
Он сказал это, после очень интересной шестичасовой экскурсии на одном из прекрасных греческих островов, хранилище древнегреческих мифов.
Историю же o судебно-квартирном деле я рассказывал, сидя на набережной в кафе, напротив огромного теплохода, который ждал нас у пирса.

Хочу сразу предупредить читателя, что отсутствие литературных приемов при изложении может показаться ему не интересным.
Однако, в этой повести для меня главное было совсем в другом.

2. Северный Тель-Авив и Мойша.

Если вам когда-нибудь придется побывать в Тель-Авиве, обязательно постарайтесь пройти по улице Брандес, от перпендикулярного ей бульвара Пинхас до реки Яиркон (в переводе – Зеленая). 
Прошу Вас не поленитесь, так как улочка длиной не больше километра, и сначала не сворачивайте, пожалуйста, с нее на пересекающие переулочки.
Это, так называемый северный Тель-Авив.

Вас поразят зеленые дворики и неприглядные бетонные дома-коробки, и вы будете удивлены, что, несмотря на неказистость строений, вам нравится эта улица. Вечнозеленая растительность двориков, создает своеобразную субтропическую архитектуру, а когда пройдете половину пути, то будете просто поражены деревами у здания консерватории. 
Если повезет и в раскрытые окна будет слышна музыка, то присядьте на скамеечку здесь и задумайтесь о возрасте закрывающих солнце гигантских деревьев.

Причудливые хитросплетения их корней, обнаженные до высоты трех четырех метров, напомнят вам дикие леса из уже забытых сказок, и станет понятно, где работали иллюстраторы детских книжек, а может и мультипликаторы при их экранизации.
Если вы уже посидели немножко и успели помечтать, то посмотрите через улицу Брандес. Именно в этом четырехэтажном доме, ничем не отличающихся от таких же собратьев по улице, нашла себе приют моя Сара, когда «сбежала» от семьи своего любимого Гоши к Мойше.
Мойша, так звали, «ватика» (сторожила – эмигрировавшего в Израиль лет 20 назад), который, будучи строительным рабочим, - строил и этот дом. Потом он снял здесь квартиру (из-за нехватки 3 лир на покупку), и прожил в ней всю свою жизнь, вернее то, что определил для него СОЗДАТЕЛЬ, после вселения в эту квартиру, и получилось, таким образом, более пятидесяти лет.

Да, не хватило Мойше нескольких лир, чтобы купить эту квартиру, или снять этажом повыше. Квартира была, как говорят в Израиле на земле, то есть самый нижний этаж. Дом стоял на откосе, и поэтому окна квартиры с одной стороны лишь едва выступали над землей.
Если смотреть с улицы Брандес, то можно было даже назвать ее подвалом, но зато со двора, это был полноценный первых этаж.
Двор был до безобразия запущен, росли огромные дерева и кусты, таким образом, что света проникала мало, но как раз это скорее было преимуществом для Израиля, с его нестерпимо жаркими восьмью летними месяцами.

Сара сбежала к Мойше на второй год «алии»{эмиграции}, и это было самое разумное решение семейной нашей проблемы. Как и все семейные проблемы, причины этой были в полном нашем безденежье и неприспособленности к условиям жизни в Израиле. Мы не смогли обеспечить самостоятельное жилье для мамы, и она решила все сама, и надо сказать далеко не худшим способом. 
С Мойше ее познакомили новые друзья в клубе пенсионеров. Сара быстро вспомнила идиш, на котором не говорила с тринадцати лет, то есть уже ровно шестьдесят лет, - они заговорили и как бы нашли друг друга после десятилетий разлуки. Видите! Так бывает и в жизни, а не только в кино.

Мойша оказался радушным и умным человеком, а отсутствие полного словарного запаса у Сары, только помогало в их совместном существовании. Лучше иногда не понимать, что хочет сказать женщина.
Сначала он меня очень боялся, так как наслышался о наглых «олимах» {свежих эмигрантов}. Это были многочисленные истории о пьяницах и проститутках, из России. Да и телевидение немало занималось в то время этими страшилками, таким образом, отражая реакцию израильтян на огромное количество русских «олим». 
Я это понял, и старался бывать у них как можно реже, чтобы не пугать Мойшу и никогда не садился за стол.
Возможно, Мойша еще и опасался, что я перееду к ним жить. 
Но в дальнейшем новый Сарин муж смирился с моим существованием, так как был человеком далеко не глупым, с завидным жизненным опытом.

Он был и солдатом, пережил все пять войн, воспитал сына и 
дочку, похоронил не так давно первую единственную жену. 
Происходил он из австрийских евреев, идиш знал в совершенстве, а вот на иврите так и не научился хорошо писать, да и понимал не все. Радио он, например, любил слушать на немецком языке.
Этот человек всю свою жизнь проработал рабочим на стройках, и хлебнул в Израиле достаточно, так как строил страну от самого ее основания 1948г. 
Со временем мы даже подружилось, справляли вместе праздники, заботились вместе о Саре. Я хорошо знал его детей и внучек.
Мойша умер неожиданно быстро, хотя мы знали о неизлечимости его заболевания. 

Это был день свадьбы его внучки, он идти отказался, послал меня с Сарой вместо него. Свадьба была шикарная, на пятьсот человек, так как жених происходил от «марокканских» {эмигрантов из Мароко} евреев, а у них огромное количество родственников. Под купой обрядом правил великолепный раввин, который к тому же замечательно пел.
Мы с Сарой ушли рано со свадьбы, но Мойшу дома уже не застали. Квартира как-то сразу изменилась, стала чужой. Запомнилась эта минута, когда мы входим в квартиру, не застав там хозяина, и чувство, что он уже не вернется, заполнило опустевшие комнаты. 
Оказалось, что Мойша сам вызвал амбуланс, который и отвез его в больницу. 

Через неделю мы его и проводили ….
Добрая память этому человеку, не богатому и так помогшему нам в самое трудное время «алии». Сара до сих пор считает его своим вторым мужем, хотя и не было свадьбы, и прожила с ним только три года.
Так Сара осталась в квартире одна, и продолжала платить квартирные деньги хозяевам через банк, как и раньше и тут-то как раз начинается собственно история, о которой пойдет рассказ.

3. Первый звонок от хозяев и первый адвокат. 

Года через два у меня дома раздался звонок, и кто-то на иврите, даже не представившись, начал меня обвинять, что я нарушаю закон, что мы без всяких прав живем в их квартире, и так далее, и тому подобное.
Признаюсь, этот звонок не стал для меня неожиданностью, так как было понятно, - хозяева не смирятся с этим положением. 

За пятьдесят лет квартиры в этом районе безумно подорожали, а Мойша в соответствии с законами Израиля мог платить квартплату, установленную при ее съеме квартиры сорок лет назад, а значит, практически ничего не платить.
Имела ли на это право моя Сара? Это действительно был вопрос! 
Здесь мы сталкиваемся (а что делать?) с хитросплетением моральных и юридических понятий.
Не сложно догадаться, что у хозяев квартиры и у Сары мнения по этому злосчастному (для меня, конечно) вопросу были диаметрально противоположны. Сара то считала, что имела право, абсолютно, вы слышите, абсолютно полное право. 

Я сразу оценил ситуацию, по тону говорившего по телефону и не стал вступать в пререкания, а, на моем, далеким от совершенства иврите (это было много лет назад), все же сумел объявить ему, что дальнейшие переговоры он будет вести с нашим адвокатом.
Может, вы спросите, - «с каким адвокатом?» Вероятнее всего, здесь сработал шаблон из Сариных сериалов, вроде этого, - «Богатые тоже плачут», то есть с семейным адвокатом, всю жизнь сопровождавшим меня, а точнее Сару со дня ее рождения. (Там у них, в сериалах, на каждого члена семьи было по два адвоката, и оба хороших).
Нет даже, если бы я знал, что ждет меня впереди, я все равно бы поступил так же. Но тогда, словом адвокат, я как бы пригвоздил его, на том конце провода (если он не говорил по мобильнику). 
Я объявил ему тем самым, что у меня есть защита в Израиле, и что он не сможет здесь творить произвол. 

Эх, - иллюзии и мечты, так часто посещавшие меня в России. 
Повесив трубку, я почувствовал всю безнадежность ситуации. 
Что я имел в наличии? Отсутствие каких либо знаний, каких либо знакомых и невозможность устроить Саре другое жилье. Ее убежденность, что она имеет все права оставаться в квартире Мойши. Свое желание как можно быстрее забрать ее оттуда. Вот поехать бы мне тогда к «стене плача», положить записочку. Но я не поехал…. 

*** Жила рыбка в аквариуме, а телевизор напротив стоял. 
И любила рыбка смотреть, передачи из мира животных, 
а особенно о морях и океанах. И завидовала рыбка своим 
сородичам, на воле вольной. И попросила как-то хозяина, 
а он добрый был. Посадил он ее в баночку, отвез к Финскому 
заливу, и выпустил на свободу. И радовалась рыбка поначалу, 
и туда поплыла, и обратно, и нигде стенок не было. 
Но оказалось, что корм искать самой надо, и хищники покоя 
не дают. И приснился рыбке родной аквариум, и как вольно 
жить ей было в нем. ***

Сара, впервые в жизни оставшись одна, после ухода Мойши (только пару недель я ночевал с ней, а затем она прогнала меня) стала часто болеть. 
Я жил в другом городе, - тридцать километров. Несколько раз приходилось ночью срываться к ней, - часто бывали и всякие неполадки в ее давненько не ремонтированном жилье.

Без Мойши квартира потеряла свою значимость, стала дряхлой, неблагоустроенной, мрачной. Было нестерпимо грустно находиться там. Я чего-то чинил, чего-то заклеивал, но никак не мог хоть немного убедить Сару начать думать об отъезде оттуда. Вероятно, ей все представлялось совершенно иначе. Проводить какие либо ремонты и новообразованию она не давала, да и была права, из-за неустойчивости положения.

Так мы и прожили до упомянутого звонка пару лет.
В общем, было от чего мне загрустить. 
Позвонил Саре, расстроил ее, но, тем не менее, понял, что уговорить ее оставить квартиру не удастся и надо вступать в борьбу. 
Нам ли бороться с настоящими израильтянами. 
- Друзья эмигранты, - представьте хоть на минутку всю безнадежность моего положения? Представьте и пожалейте, ну хоть чуточку пожалейте! Если пожалели спасибо. Если же решили, что нечего покушаться на чужую частную собственность, то и здесь есть доля истины. 
Но для меня выбора не было, я должен был начинать, а именно начинать с поисков адвоката.
Итак, начинается повесть о первом адвокате.

Нашелся он - адвокат, а точнее она – адвокат, довольно быстро, так как алимы за десять лет и до адвокатских высот добраться смогли. 
Она была всегда в белой кофточке, и в черной юбочке. Всегда серьезная, всегда деловая. И гордость, своим адвокатским положением, на челе ее написана была.

Дамочка-адвокат не допускала мысли, что можно поговорить в каком-нибудь месте, кроме как ее кабинета, хотя, как оказалось, мы жили в ста метрах друг от друга. Контора ее находилась в центральном Тель-Авиве, где парковка автомобиля создавала небывалые проблемы. К тому же, я не большой любитель, чем-то заниматься в свое рабочее время. 
Но для начала меня вполне устраивал адвокат-олим, - с Сарой надо было общаться по-русски, да и тонкости дела мне самому также на иврите было бы не понять. Мне требовался сейчас русскоязычный адвокат. Значит по постановке задачи, дамочка нам подходила.

Дамочка была совсем не глупа, но сразу дала нам понять, что дело это не быстрое, и дорогое. Вот тут начались первые для меня неожиданности. А именно. Деньги вперед. 
Игра началась, и счет был открыт. Один – ноль в их пользу.
Сразу после первой встречи с адвокатом появилось ощущение, что необходимо срочно менять свое представление об адвокате, как о друге и товарище клиента. Иначе можно было и денежки заплатить и дело не выиграть. 
Хотя, буду справедливым и, забегая вперед, скажу, что с ней нам просто повезло. Она сделала, что обещала. 

На первой встрече мы наметили, то есть она наметила, а мы кивали головами, план. Задача стояла сначала, подтвердить права Сары на наследство. И тут я познал, чудо израильского законодательства, а именно понятие, - «жена, известная обществу». 
Нет, это действительно интересно. Если вы докажете, что попадаете под это определение, то неважно зарегистрирован ваш брак или нет. Правами вы будете обладать теми же самыми. Для этого необходима пара свидетелей, которые видели вас вместе, что кухня у вас была общее и еще что-то в это роде. Свидетелей, в силу общительности моей Сары у нас оказалось более чем достаточно, а, кроме того, у Сары имелось письмо Мойши, написанное его рукой и подтвержденное соседями, что он считает Сару своей женой. Когда появилась эта бумага известно лишь Саре, для меня она стала полной неожиданность, а для адвоката основным документом.

Адвокат добилась, чего мы просили, - решение суда, на наследственные права. Мне очень хотелось на этом все закончить, тем более что немного совестно было спорить со старыми израильтянами, нам желторотым «олимам». Серьезно, были у меня такие мысли.
Мы надеялись, что после этого, хозяева квартиры пойдут на мировую, и мы разойдемся полюбовно без суда. Я очень рассчитывал на это. Но нам не повезло. Внук хозяина сам оказался адвокатом, а отсюда вытекало, - что платежи за адвокатские услуги их не пугали и что они профессионально владеют с юридическими хитростями. 

Когда это выяснилось, меня уже перестали мучить угрызения совести, и я вспомнил, что Мойша часто жаловался на хозяев, которые за пятьдесят лет не раз портили ему жизнь. Я стал не любить их и уже сам настроился на борьбу. 
Их задумкой было доказать, что Сара работала прислугой у Мойш. Эта была ложь, ложь против памяти об этом человеке. 

Сара же продолжала жить на улице Брандес, и каждые выходные я приезжал, и бродил по улочкам переулочкам северного Тель-Авива. Место это действительно было не простое, и в радиусе двести метров можно было насчитать с десяток посольств и консульств со всего мира. 
Как, вам не понятно, почему в Тель-Авиве, а не в Иерусалиме? 
Да, действительно столица Израиля Иерусалим, но это только для Израиля, а для всего остального мира – это Тель-Авив. Не хотят они обижать борцов за освобождение Палестины.
Вот и сегодня я побывал там, на речке Яиркон, проехал по улице Брандес и вспомнил о втором адвокате.
На поле нашем появляется новый игрок, а точнее адвокат, - адвокат номер два. 

4. Второй и третий адвокаты.

Появился он не сам, а, как ни странно, по моей просьбе, так как в суде, я так считал, наши права должен защищать обязательно коренной израильтянин.
Встреча с ним была очень торжественно обставлена, все волновалась и дамочка-адвокат тоже. По условиям, предложенным нам, они должны были вести дело вместе.
Адвокат немного опоздал, как и положено для особо важной персоны.

Он был очень хорош, этот настоящий адвокат. Лет ему было, наверно, за семьдесят, роста не большого, в черной тройке, борода клинышком, речь не тороплива, со мной на иврите, а с Сарой на идиш. Бумаги он поворошил, доклад нашей дамочки о проделанной работе, заслушал и работой ее остался, в целом, доволен. 
Потом была пауза, в лучших традициях лучшего театрального искусства, а затем последовал неожиданный удар, и счет сразу резко изменился, но также в пользу адвокатской гвардии (для порядка можно считать, что он стал три - ноль). 
Знаток языка идиш объяснил, что есть у нас шансы, и он может взяться за это трудное дело, но он видит тут не одного, а трех клиентов, то есть Сару и двух детей Мойши, которых упомянул в своем «прошении» небезызвестный хозяйский внучек. 
А, следовательно, сумма адвокатского гонорара должна увеличиться втрое.

В этом была некая логика. Детям Мойши необходимо было явиться в суд, но я лично не в коем случае не хотел их беспокоить. Это можно понять, ведь они не имели прав на квартиру, давно покинули ее, да и кем для них была Сара? 
Нельзя все доводить до абсурда, не правда ли? 
Я сначала постарался объяснить все это коварному старцу, и даже разжалобить. Рассказал ему в деталях, что за все равно придется платить бедной пенсионерке, и даже толково так разъяснил почему. 
Но он был непреклонен и жестко стоял на своем. В процессе этого диалога, и под непонимающее беспокойство Сары (мы со старцем говорили на иврите, и не было времени, да и желания переводить это Саре), я стал чувствовать, что мы прощаемся с дамочкой и ее метром. И действительно расстались.
Так закончился первый тайм. Но нам с Сарой нельзя было уйти на перерыв. 
Добрый родственник посоветовал нам знакомого адвоката, и характеризовал его неплохо. 
Если вы еще не сбились со счета, то поняли, что речь идет уже о третьем нашем защитнике.

Уже через неделю мы сидели в модерновой конторе молодого человека, на одной из центральных площадей Тель-Авива.
Как выяснилось позже, он просто казался моложе своих лет, и свое адвокатское дело построил на русских репатриантах. С этой целью специально изучил русский язык. Это был подарок для Сары. Он не торопился, объяснял подробно, и деньги запросил сравнительно небольшие, да вообще на выплатах внимание не концентрировал. 
Обо всем договорились, договор подписали и, когда мы с Сарой вышли от него в приподнятом настроении, я даже прикинул что на табло, наш ноль сменился на единицу. 

Но для этого надо было подождать решения судьи.
Новенький, обещал нам, что решение будет не раньше, чем через год и это тоже было в нашу пользу. 
Арифметика здесь была простая. Пока Сара не платит реальные квартирные, эти деньги могут быть выплачены на ведение дела.
Я просто число месяцев в уме умножил на квартирные выплаты, которые мы должны были бы заплатить за Сарину квартиру в случае переселенья, вычел ее из адвокатского гонорара и получил все тот же ноль.
Возможно, третий адвокат умел хорошо считать в уме то же.
Адвокат объяснил нам и условия игры в суд.
Первые полгода и первое судебное заседание (так устроено израильское законодательство по гражданским искам), носят чисто формальный характер, то есть практически не влияют на исход дела. 
Все документы, подготовленные в предыдущем тайме, годились до первого заседания суда, до первого в моей жизни. Оставалась ждать, и немного передохнуть, но только не от выплат адвокатам.

*** Жил я друзья мои в России в застойный период, и все думал, 
что потрясения как-то обходят меня стороной. А оказалось,
что все было еще впереди. Например, этот суд. Будет потом 
и война. Хоть ее и называли войной «на истощение», а все- таки 
по сумме ощущений война получилась настоящая. Это я антифаду 
палестинскую сейчас вспомнил. Но антифада начнется только 
через два года, первое заседания суда через полгода, работал 
я уже на приличном месте, вроде такое окошко неплохое в жизни 
получилось. ***

За это время ближайшие переулочки к Брандес я изучил неплохо, прелести северного Тель-Авива так же. 
Сара подружек новых приобрела в большом количестве. Раньше при Мойш воли у нее такой не было. А теперь, как не приедешь, кто-то сидит. Ухажеры старички, объявились, каких по понятным причинам в северном Тель-Авиве немало. Молодые селятся в новых модных районах, оставляя стариков в их среде обитания одних.
А однажды у нее поселилась одна пожилая, лет за шестьдесят, израильтянка из США. Дети ее увезли туда, а она каждый год вырывалась, чтобы побродить по здешним улочкам, где всю жизнь провела. Жаловалась, как плохо ей там в Америке. Сара ее и приютила, за одно и выгоду вроде бы получила. Мне тоже в этот месяц спокойнее было. Сара не одна, можно немного расслабиться.

5. Суд - первое заседание. 

Так вот мы и жили и суда дождались. Как говориться, за что боролись, на то и напоролись.
Мы с Сарой к суду долго готовились, приоделись даже неплохо. Сара с пятью подружками пришла, и дети Мойши тоже.
Дочка – Рути, и сын – Шломо. Суд имел вид казенный, 
площади занимал большие, не сравнимые с частными фирмами, к которым я привык. 
В зал в назначенное время пригласили.

Зал был похож на старые, дореволюционные, аудитории в электротехническом институте имени В.И. Ульянова (Ленина), который, кстати, тоже был юристом, пропади все они пропадом. Нет, это я так, в сердцах сказал, не подумав. 
На сцене кафедра с компьютером, секретаршей и самим судьей. Народу в зале немного, по нескольким делам сразу. Судья настоящий, в мантии и лысый.

Перед нами судья допытывал кого-то, почему он за дом не платит. Представителя фирмы и владельца дома. Все было как-то на полуслове, судья до конца не дослушивал, бумаги листал постоянно, одновременно спрашивал и секретарше диктовал, а затем и истца и ответчика отправил по домам, повелев придти через пол года. Ну, точно, как молодой нам рассказывал.
Потом он кого-то позвал. Тех не оказалось, и он фамилию нашу прочел, мы встрепенулись, и под ложечкой засосало. Первенец все-таки. Не шутка.

Все заседание заняло минут пятнадцать, двадцать. 
Дело наше судья видел в первый раз, перелистывая листы, и чтобы не затягивать время, в бумаги глядя, он задавал адвокатам вопросы. Они словно мальчики вскакивали, и мне 
даже показалось, что наш адвокат краснел, во время ответов. 
Мне представилось, что судья преподавал нашему адвокату в институте и был не лучшего мнения об его способностях. Наш противник, внучек хозяина, одновременно и адвокат «истца», что-то врал, о моей Саре, будто видел, что они жили в разных комнатах, и как Мойша ей деньги за обслуживание платил. 

Судья глаза свои на Сару выпучил. А потом спросил, тыча в меня, кто рядом с ней пристроился. Наверно решил, глядя на мои седины, - я ее новый ухажер. Ему ответили, - что сын.
И тут произошло нечто уж совсем непристойное. Судья кричать на меня начал, причем неожиданно, без всякой подготовки. Кричал он, что, мол, знает, мои намеренья, что я глаз на эту квартиру, мол, положил, и переехать мол туда собираюсь в ближайшем будущем. Что я отобрать квартиру эту у честных людей собрался. 
Даже сейчас, когда пишу не по себе как-то мне. 

Я вскочил помниться, крикнуть ему хотел что-то в оправдание своей невинности, что это Мойша просил, чтобы Сару на улицу не выбрасывали, что закон такой есть в стране Израиль, справедливый. Что, за эти законы Мойша воевал и голодал. Что мы только договориться хотим, а квартира мне сто лет не нужна, даже в таком прекрасном районе, как северный Тель-Авив на улице Брандес. Что для мамы стараюсь, а не для себя, и все по ее просьбе и настоянию. Что мама моя никогда в таком подвале не проживала и не для этого она квартиру в центре Ленинграда покинула. Ну, в общем, обычную глупость хотел в запарке выкрикнуть, ведь обидно очень стало, до чертиков обидно.
Хранитель закона слушать меня не стал, и рот я открыть так и не успел. Лицо я здесь пока юридически лишнее для него было, отвернулся он от меня, и диктовать секретарше быстро начал.

А диктовал он бумаги очень важные для нас: что дети Мойш здесь не причем, что из дела они выводятся, а внучек им даже заплатить обязан судебные издержки, что явиться снова через пол года, свидетелей привести, да еще с доказательствами. 
И слово несколько раз повторял ивритское, пока мне еще не знакомое, хотя на слуху было по телевизионным израильским программам.
«Пшара», как я потом выяснил, означает договоренность или компромисс.
Я уж не помню, как в коридоре очутились с Сарой, а она бедняжка вообще ничего не поняла, и ей все подружки и моложавый наш адвокат пересказ делали. Про мою обиду говорить ей не стали, и об этом я уже в машине ей жаловался. Она тогда судью по всякому обругала, и сразу же вывод сделал, что взятку хозяева ему уже всучить успели.

Я с Сарой спорить не стал, но задумался, как же он такое про меня мог, ведь он для справедливости там поставлен.
Но пока все казалось не очень страшным, хотя я все-таки надеялся, что судья сразу поймет правоту нашу, хозяев пристыдит и разрешит Саре жить и дальше там. Теперь же полгода ждать надо, да не только ждать, адвокату платить, Сару успокаивать.
За детей Мойши я порадовался, и не так за дочку, как за сына. 
Сын у Мойши был человек немого «в полете», но очень душевный, добрый до неприличия. А, кроме того, двух дочек растил один Шломо{10}, - жена его умерла молодая. Сын Мойши маму мою любил, как родную, приезжал к ней, подарки привозил. Все больше, правда, туалетную бумагу, но зато в большом количестве. Общался он с ней так же на идиш, хотя знал его на Сарином уровне. 
Получалось, что хотя слов они знали в одинаковом количестве, но по понятным причинам, в основном разные. Шломо очень хотел, чтобы Сара жить на улице Брандес продолжала. Понять Шломо можно, ведь это был его родной дом, из которого он вышел только в тридцать лет. И мебель его была, и стены и фотографии на стенах. Дети после смерти Мойши мало что забрали. Да и забирать там было особенно нечего. Сара, при этом, ревностно все охраняла, и могла обидеться, если захотят чего-то «присвоить». 
Выйдя из зала, Шломо успокаивать меня принялся, так как и он обиделся на судью нахального, как за себя. Такой уж он человек, этот Шломо.
Вот мы и к следующему этапу перешли, где и должен был наш молодой показать, чему так долго его учили, а точнее, как несправедливо обиженных, и где-то даже, местами, угнетенных, защищать от коварства клеветников.

6. В ожидание второго суда. 

Время у нас было предостаточно, и договорились встретиться через месяц. Нам тоже с Сарой передышка нужна была после таких потрясений. 
А я опять Сару навещал, дело к зиме шло, и гулять по переулочкам стало вдвойне приятно. Пройдешь немного, под фикусом постоишь, а потом апельсин незаметно сорвешь, хотя никто и не запрещает.
Вот только Сара заболела. Зимой в квартире было неуютно, надо было включать везде обогреватели электрические. Я ее уговаривал, а она не слушалась и экономила, что было сил. Все время в больницу просилась, - очень хотела туда попасть. Питание там бесплатное, внимания больше. 

Несколько раз раньше нас отправляли домой из приемного покоя, после ночных бдений, но на этот раз все же сжалились После больницы удалось добиться социального работника, которая хоть и шесть часов в неделю, а все-таки помогала Саре, и это и для меня стало большим подспорьем.
Месяц прошел, и я к адвокату направился, без Сары. Дальше процесс наш обсуждать, мысли его умные послушать и указания получить, для сбора сведений нужных судье.

Все было у адвоката солидно обставлено, по телефону с секретаршей я время для себя удобное выбрал, и точно в контору на «Площадь Страны» явился, на золотую табличку с именем адвоката порадовался.
Немного подождал в приемной и на деловую обстановку юристов поглядел. Их там трое принимало, каждый в своем кабинете, каждый по своему вкусу обставленный, а секретаршу и кондиционер они на троих делили. 
Секретарша, кондиционер и даже туалет со своей работой справлялись хорошо. Смотреть было приятно, и душа радовалась.

Обстановка в кабинете моего адвоката явно досталась по наследству от дедушки. Массивный стол, шкафы полные папок с человеческими судьбами, на спинке стула пиджак, что-то вроде фрака, для судебных заседаний, в углу несколько белых рубашек, готовых к выходу в зал заседаний. Кабинеты же других адвокатов были выполнены в стиле модерна, поражали отсутствием документов, казались поддельными. Интерьер молодого защитника интересов Сары была мне ближе по духу, и настраивала на серьезный лад, внушала доверие с некоторым страхом перед неизвестностью законодательных лабиринтов.

Наконец очередь дошла и до меня, и мы занялись делом, Сариным делом.
Что мне понравилось в этой беседе, так это то, что он, изложив первоначально довольно примитивный план доказательств, быстро перешел к предложенной мной версии защиты. Я сделал упор на трех свидетелях: дочь и сына Мойши, женщину, «алимку», почти два года работавшую в доме Мойши от министерства социального страхования, а проще социального работника. К тому же Сара, в силу своей беспредельной общительности, была с ней в чудесных отношениях. Была и четвертая свидетельница, но к ней мы еще вернемся отдельно. Она заслуживает этого.
Адвокат подхватил мои мысли и стал их сразу же укладывать в формальные юридические нормы. В результате многочасовой (адвокат никуда не торопился) разработки плана защиты, я вышел из кабинета его с большим числом заданий, но без чека на некоторую сумму в шекелях, сравнительно не большую для деятелей израильской юриспруденции, и огромную для маминого бюджета. 
Она естественно все субсидирование взяла на себя, и пока ей это удавалось. За годы, проведенные с Мойшей, Саре удалось, как она говорила, скопить копейку. «Копейка» эта очень пригодилась нам сейчас. 

Мои родители (светлая память Иойлику), если чего-то в жизни и боялись, так это материально зависеть от своих детей. Они наоборот всячески материально подпитывали своих уже великовозрастных чад.
Итак, я занялся организацией и подвозкой свидетелей к адвокату. Он тоже выполнял свою работу достаточно честно, аккуратно, и не только переводил их показания на юридический язык, но также на иврит (здесь как раз особенно пригодился выученной им русский), особенно в случае с Галей (так звали социального работника) и с Сарой. 

Он даже обладал завидным, не по годам, терпением и выслушивал все ы истории Сары, которые на этот момент волновали ее:
- с ее обидами на хозяев квартиры, за их нежелание дать ей дожить свою старость; 
- немцев, которые не выплачивают ей дотации за годы блокады;
- дочь Мойши, к которой у нее также имелись материальные претензии;
- самого Мойшу, который не зарегистрировал брак официально, а только оставившего письменное подтверждение об их совместной жизни;
- русский пенсионный фонд, не пересылающих ей вообще пенсию;
- израильский пенсионный фонд, не признающий ее права на пенсию Мойши.

Кстати, израильский то пенсионный фонд признал ее право и сразу снизил ее, олимовскую пенсию на одну треть. Эта трагедия разыгралась как раз между двумя судами, и стоила мне очень многих переживаний, а Саре к тому же и слез.
Не учла Сара, что Мойша был очень не богатым человеком, доходы имел маленькие, а о ней олимке, израильское государство совсем неплохо позаботилась.

«Не послушался Иванушка сестру, выпил в водичку из лужицы 
и сразу козленочком стал».

Так и Сара, не послушалась меня, тайно отправила документы, и результат превзошел все ожидания. Сколько горьких слез, она тогда пролила, по каким только кабинетам мы с ней не исходили, пока назад ее пенсию, законную, олимовскую не вернули.
Но не об этом опять же сейчас речь. Просто вспомнились события, так близко лежавшие.

7. Свидетельница Броня.

И еще одно обстоятельство в жизни Сары за это время произошло. Рядом с квартирой Сары, также на несколько ступенек вниз, жила старушка, инвалид, к кровати прикованная, Броней звали. 
Пристройка тем же хозяевам принадлежала. Сара за этой Броней все годы немного ухаживала, дружила с ней, поесть иногда носила, в магазин ходила. Так вот, Броню хозяева в «дом престарелых» сплавили, и квартиру-пристройку продали. Поселилась там молодая пара, и ремонт грандиозный сделали. 
Я сначала с ними немного поконфликтовал в наших с Сарой интересах, чтобы не притесняли мою старушку, не шумели сильно, белье во дворе сушить разрешали, велосипед с прохода убрали. 

А затем отношения наши с новыми соседями наладились, здороваться начали. Молодой оказался садовником, то есть фирму имел, которая дворики в северном Тель-Авиве (и на улице Брандес также) обхаживала. С этим Саре повезло здорово. 
Садовник двор за домом благоустроил, деревья во дворе подрезал, и в квартире уличный свет появился, а до этого, уж больно все на подвал смахивало, хотя со стороны двора, как я уже успел описать, настоящий первый этаж. 

Хоть двор находился и с северной стороны, но, тем не менее, солнышко в окна заглядывать теперь стало, и квартира приобрела более пристойный вид, несмотря даже на отсутствие ремонта лет тридцать. Теперь и мне стало грустно думать, что придется с ней расстаться.
Да забыл совсем, что обещал рассказать о четвертой свидетельнице. Это была очень, как Сара утверждала богатенькая старушка, и очень (опять же по рассказам Сары) жадная. Сара с ней познакомилась на одной из скамеечек на улице Брандес. 

Та жила одна, и замашки у нее были очень барские. Дочки, сыновья и зятья у нее тоже жили зажиточно, а в доме работница убиралась и готовила. Но старушке социальный работник не полагался, так как муж был очень обеспеченный, пенсию ей оставил солидную. Поэтому Сара у нее за социального работника была и почасовой доход имела, хотя всегда меньший, чем рассчитывала. Особенность этой старушки, кроме как дополнительного источника дохода Сары, была важная в нашей ситуации деталь. Она была замужем за очень известным в Израиле судьей и преподавателем в университете, как вы поняли уже ушедшим в мир иной.

Об этом я узнал впервые во время ее свидания с нашим адвокатом. Он просто потерял дар речи, когда узнал, что у нее не просто фамилия Гроссман, а муж был ее именно тот самый Гроссман, - гроза всего адвокатского племени Израиля.
Я то рассчитывал только на ее коренное происхождение, на стаж израильский, оказалось же все гораздо значительней. 
Госпожа Гроссман рассказала нам, что явился к ней хозяйский внучек, и убеждал ее показания против Сары моей дать. А она даже дверь ему не открыла. Я давно замечал, что жадность в людях может вполне соседствовать с другими хорошими человеческими качествами, например, порядочностью. 

И еще до нас слухи дошли, что внучек этот, не только клеветник злостный, но и подлостями занялся. 
У Брони (бывшей соседки Сары) в доме престарелых побывал и, что она вроде ему рассказала, а точнее согласилась рассказать, нечто позорящее Сару. Он, как видите, тоже время зря не терял, к суду готовился.
Только не повезло ему, Броня умерла вдруг, и, как оказалось в последствии, подписать ему ничего не успела. Купил он ее наверно, да просчитался.

К событиям того времени можно прибавить еще одно, прямого отношения к судебному разбирательству не имеющего, но на мою судьбу значительно повлиявшую. Фирму, где я работал, купили два брата, бывшие израильтяне, а ныне американцы, которые уже 15 лет жили в Америке, и стал я работать в быстро развивающейся американской фирме. Год был 2000 с подъемом высоких технологий, если помните. Братья неожиданно разбогатели, накупили здесь в Израиле фирм и значительно увеличили мою занятость на работе. Новые хозяева переселили нашу фирму в самое престижное место в Израиле, и оказалось работа моя в пяти минутах от квартиры, на улице Брандес. Это на много облегчило мое существование и Сары тоже. 

К примеру, электричество можно было теперь починить, спрыгнув с работы на пол часа и вернуться, никому не докладывая.
Тем времени, к 3 апреля все документы адвокат подготовил, и перечень документов мне показал, которые отправить надо будет. Помню, досиделись мы с ним допоздна, секретарши уже не было, и он обещал мне копии на завтра отправить. 
Потерял я тогда бдительность. Счет то начал расти в нашу пользу. Опять же эйфория 2000 года расслабила. 

А 6 апреля, срок кончался, судьей установленный. Поэтому он все документ завтра отправить собрался, значит 4 апреля. С чувством хорошо выполненного сыновнего долга, я попрощался с адвокатом, и он велел, не о чем с хозяевами квартиры не договариваться до суда, так дело наше правое, и они сами на «пшару» после суда проситься, начнут.
На том и порешили, а я совсем о судебном деле забыл, так как объединением купленных американцами фирм интенсивно занялся. Горячее у меня время началось. Не до суда стало мне тогда.

Сара, правда, беспокоилась, спрашивала, a я ее успокаивал, говорил, что основное мы сделали, теперь только ждать осталось. Адвокат не звонил, да и я не беспокоил его, так как следующий контрольный срок знал, - конец июня.

8. Третий адвокат испарился – снова к первому. 

Как-то в середине июня, позвонил мне племянник и спросил, - не знаем ли я, куда Ария подевался, адвокат наш. Он у моего племянника бракоразводным процессом занимался одновременно. (Именно племянник подсказал нам, к Арии обратиться после разрыва с дамочкой).
Я сначала серьезно к этому не отнесся, но позвонил, а секретарша успокоила, что завтра будет. На завтра его тоже на месте не оказалось, и так всю неделя. Проанализировав ответы секретарши, я сначала забеспокоился, затем и понял, - что-то неладно. 

Я уже напрямую спрашивал у секретарши, где он, куда пропал, а она юлила, говорила, что он должен, вот-вот появится. 
И стало мне не по себе, и понял я, случилось непоправимое, что не проверил я в апреле, отправил он документы или нет, и дело Сары по моей вине может быть проиграно, не начавшись. 
Жуть какая-то.

Саре все рассказывать не стал, а соврал, что-то, а она видно сердцем почуяла и говорит, что зря я тогда от дамочки со старцем сбежал.
Может, и права была, и сам я сомневаться начал…. 
Что делать, позвонил я дамочке, бывшему первому адвокату нашему. Все как есть рассказал. Она согласилась помочь, то есть вернуться в дело, и деньги, конечно, сразу запросила не малые. Договорились о первоначальной сумме с дамочкой, но только на выяснение ситуации. Вы помните, наверно, - деньги вперед. 

Она попросила все документы пока подготовить, и тут я вспомнил, что последних копий у адвоката не взял. Пот холодный прошиб. Эх, понадеялся на удачу. А Саре страдать. А ведь не мальчик я уже. 
Дамочка, как помните, была деловая и сама позвонила мне назавтра, сказала голосом холодным, что дело наше шваль, что хозяева подали на закрытие дела, в связи с отсутствием ответчика, и решение будет принято судьей через два дня. Вероятнее всего о выселении Сарином из квартиры. 
Кроме того, оказалось, что дело она это вести уже не может. У них, как в футболе, замененный игрок обратно на поле не возвращается. Если даже тренер очень захочет, судья не разрешит. 
Надо другого защитника наших интересов искать. Я умолять ее стал сразу же помочь в поиске нового, она обещала, только сказал, что времени нет, надо быстро документы готовить. Права была, а мне как нож острый воткнула. Где мне теперь эти документы взять? Сара перед глазами.

Был конец рабочего дня, часов пять вечера. Я набрал в безнадежности номер ненавистной мне теперь конторы. Секретарша ответила. Я стал ей картину нашу безнадежную рисовать. А она опять за свое, говорит, что Ария скоро будет. Потом замолчала на минуту, после криков моих и добавила, если хочу, то могу приехать. Мол, кабинет его открыт.
Я опять дамочке звоню. Выспрашиваю, можно ли в адвокатском кабинете искать чего ни будь. Она совсем ледяная такая стала, формальная. Дело говорит противозаконное, советы давать не может.
И настал, читатели повествования моего грустного, момент для меня критический. 

В машину сел, не помню, как, и ехал, как в тумане, хорошо еще от места моей работы новой не далеко было.
Та же площадь, та же золотая табличка, секретарша и кабинеты адвокатские. Секретарша отчужденно мне говорит, в сторону глядя, что я могу делать, что хочу, но время у меня пять минут. День ее рабочей кончается. Заметил я, что из других кабинетов адвокаты, дружки нашего, посматривают на меня с любопытством, а может, показалось просто.

9. В кабинете адвоката - настоящее счастье. 

Я вошел в кабинет бесхозный, и чувствую, что не через порог, а через закон переступаю. 
Она, секретарша, за спиной на пороге стоит, но черту запретную не пересекает. Взгляд ее на спину давит. 

Я к шкафу первому подхожу, а там груда папок, и на иврите на каждой что-то написано, да не на машинке отпечатано, а прописью. Я же и печатный текст с трудом разбираю, а тут вручную написанное…. А папок этих там сотни. 
Взял одну, - не наша, другою, - тоже….
Понял, что проваливаюсь куда-то. 

И тут закалка системного администратора помогла, а может, сам ОН, СОЗДАТЕЛЬ на помощь пришел, выручать меня, как уже не в первый раз со мной в Израиле происходит, причем всегда в последний момент.
В общем, отошел я от шкафа, раскрытого мной, на середину кабинета, задумался, а глазами обстановку оцениваю. Вид у кабинета, как будто Ария только час назад из него вышел.
Так мне, в крайнем случае, показалось. Пиджак, рубашки белые на своих местах.
Понял, чего мне в комнате не хватает, и секретарше свет зажечь велел. Она послушалась.

И тут, о счастливый миг удачи, наверно самый счастливый в моей жизни. Смотрю, а с боку, у стола аккуратная стопка папок возвышается, почти до крышки стола доходит. (А может, это я при свете взгляд секретарский, туда направленный, перехватил.)
Я первую папку с верху взял, (представляете, самую первую с верху), открыл, а там Сара на иврите. Папка толстая, а верхний листок с большим штампом официальным, и большими буквами, что принят к рассмотрению судом израильским. 

Не стал я ничего секретарше объяснять, папку схватил, к выходу и в машину сразу. Как бы боясь, погони, двигатель быстро завел и в переулок отъехал. Там уже папку открыл и убедился, что все документы, которые мы с адвокатом готовили, в ней имеются, и что письмо наверху было 
действительно из суда письмо, что они перечисленные бумаги к рассмотрению приняли. А число позавчерашнее. Это я, правда, после уже проанализировал, и очень тем озадачен остался. Так до сих пор и мучаюсь. 
И поблагодарил я мысленно Арию, что, несмотря на неизвестную мне трагедию с ним случившуюся, долг он перед нами выполнил.

СОЗДАТЕЛЬ вернул Иову больше, чем было взято от него
(много претерпел библейский святой Иов, прежде, чем доказал
непоколебимость своей веры Г-да). 

Поехал я прямиком к Саре на улицу Брандес, а она с подружками на скамеечке вечеряет, и как всегда, конечно, мне обрадовалась. Мирно так сидят, солнце садится, птицы щебечут.
Тут я впервые всю правду об исчезновении молодого рассказал, а она спокойно так ответила, что довольна даже, и, что этот адвокатишка, (так прямо и сказала, - адвокатишка), ей сразу не понравился. Мол, дамочка-адвокат была гораздо лучше. Может, Сара была права?
Но мне все это не так уж важно было в тот день. Я был по настоящему счастлив сегодня в один из победных дней в моей жизни. Мы были спасены. Бой продолжается. Гол я забил на последних секундах, а судья мяч на центр поля установил и дополнительное время назначил. Рано противник радовался, и барыши призовые подсчитывал.

Здесь героическое заканчивается, и по правде говоря, и мне эту историю закончить скорей хочется. Прямо скука берет, следующего адвоката описывать, да и вам надоело, наверное. (Как вы догадались уже, четвертый адвокат к нашему делу пристроился).

Но история моя не вымышленная, а, следовательно, продолжить придется. 

10. Четвертый адвокат – последний. 

Дамочка-адвокат нам его представила, как сторожила израильского правосудия, и сказала еще, что теперь он ваш друг и защитник до конца дела. 

Не соврала она, лет ему было к восьмидесяти, важности был не обыкновенной, росту высокого, седой волосами и бородой, а интерес проявил только к договору, а именно к проценту, который ему причитается с суммы этой самой «пшары», которую он взялся у хозяев квартиры выиграть. Но этому мы с Сарой уже не удивлялись, ко всему были готовы, и только очень просили эту самую «пшару» как можно быстрее для нас состряпать, и отпустить нас подобру, по-здорову. 

Весь разговор со старцем состоял из обсужденья дат чеков, которые мы должны были выплачивать, и обязательств наших, то есть Сариных перед ним. Иногда он прерывался таблетку очередную запить, которую ему секретарша приносила, или мысли собрать, замирая, минут на пять при этом. 

Жалко нам этого старца с Сарой стало безмерно, и помочь ему очень хотелось. Папку документов я ему в его руки вложил. А когда вкладывал, мгновение вспомнил, как я в комнате у молодого стою, и земля из-под ног уходит от ужаса и от безнадежности….
Оказалось, делать новому (но очень старому) адвокату практически ничего и не надо было. 

Бумагу он на пол страницы в суд отправил, а свидетелей всех к нему повидаться я всех снова сам привез. Бумагу из суда мы получили, что все в полном порядке и дату суда также, 13 сентября.
Меня же только одна мысль беспокоила, чтоб не случилось с адвокатом что-нибудь до суда, а не то еще одного представителя адвокатообразных кормить придется. Так мы стали жить поживать, да суда поджидать.
Хотелось бы поплакаться, что суд назначили точно в тот день, когда вся фирма в Турцию на отдых уезжать собралась. То есть, опять испытания начались, мало, значит, до этого хлебнули. Ну да ладно, курица, - не птица, а Турция, - не Ницца. Складно придумал, не находите ли?

Как и многие предсказывали, развязка началась за день до суда. Видно поняли клеветники, что дело их «швах» и к адвокату нашему бросились. И опять мысли нехорошие в голове бродят. Уж очень тот с ними задушевно как-то общаться начал. До сих пор у меня в голове мысли нехорошие бродят. Даже солидарность между ними я против себя почувствовал. Но здесь речь не о чувствах, а о деньгах началась. 
Старец наш сумму сначала серьезную выставил, те кричать начали, к совести его призывать, в потворстве олимам обличать, в нарушении солидарности сторожил земли израильской. 
Он посопротивлялся немного, и вдруг цифру произнес, даже ниже мной установленной. 
И началась игра на выдержку. Мне показалось, что старец наш помолодел лет на двадцать, то есть в своей стихии лучше себя чувствовать начал.
Из кабинета по очереди выскакиваем, кричим что-то. А он за столом своим доисторическим крепко сидит, таблетки глотает, глаза закатывает, в уме подсчитывает. Но действием, тем не менее, управляет. 

11. ПШАРА – полюбовное соглашение и конец. 

Так часа три продолжалось, ему вроде в суд идти надо было, а может и к врачу. Ну, в общем «пшара» эта, вожделенная, 
состоялась все же. Неплохо они все это разыграли, и нам от суммы квартиры процентов десять оставили. Хороший подарок бабушка сделал внучку пятьдесят лет назад.
Подписали мы «предвариловку», а окончательная «пшара» уж после суда состоялась.

Суд же описывать нечего, только добавить можно, что судья с нашим старцем почтительно обошелся, и «пшара» судье очень даже приглянулась. Заседание начиналось и кончилось одновременно, только разговор короткий между адвокатом и судьей дружеский произошел. Судья передо мной за обиду прошлую не извинился, забыл наверно в занятости.
Саре документы подписывать подсовывали, а она значительная такая стала, гордая за «победу» нашу.
Все в пять минут закончилось, но в суде только, а для меня «трагедии мои маленькие» продолжались. 

В Турции я все же побывал, правда, вместо пяти дней положенных, только три прихватить смогли.
Процесс выплат был с отъездом Сары из квартиры связан и на этапы разбит. На суд мы потратились, переездом заниматься надо, то есть на суммы эти рассчитывали. Да все так неожиданно закончилось, что время надо было на все. 
И еще я одну подробность судебную познал, что все денежки через адвоката проходить должны, то есть прямо через его руки белые.
Настал день первой выплаты, еще до переезда Сары. Внучек хозяйский деньги принес и адвокату вручил. Ну, я приготовился Саре подарок принести, чтобы сердце ее боевое успокоилось, то есть страдания ее не зря были и заслужили все-таки компенсацию. 

Адвокат важный сидел, сурово смотрел на меня и благодарные слова ожидал. Я поздравил нас с приближающимся окончанием этой склоки затянувшейся и попросил сумму Сары, с учетом вычета его процента, таким образом, чтобы после каждой выплаты и ему гонорар был, и Саре значит компенсация.
И тут я получил последний, но запоминающийся удар и счет окончательно в их пользу установился. (Судья с поля уже в раздевалку ушел, и не кому было жаловаться).

Он таблетку очередную сглотнул, на бумажке долго цифры столбиком складывал, а потом торжественно заявил, что денежки эти его, кровью и потом заработанные, то есть весь его гонорар тут и ничего нам, на первом этапе, а именно маме моей не положено. Меня пот холодный прошиб, - как я к Саре приду, и что старушке скажу. На иврит я мысли мои ему перевел, он в ответ, что, мол, знать ничего не знает, положено ему по договору.

Я сначала хладнокровно объяснять стал, что дело до конца не закончено, что это только первые пятнадцать процентов, что основную сумму еще получать надо, что до этого и ему поработать приодеться. 
А он мне, - «от работы не отказываюсь, а деньги не отдам».
Эх, лучше и не вспоминать мне. Зачем я в бутылку полез?
Я его и разжалобить пытался, и кричать не своим голосом начал, потом за сердце свое хватался. А он свое твердит, и все суммы какие-то на бумажке выводит.

Покричал я, покричал, да восвояси отправился, не солоно хлебавши. По дороге дамочку адвоката встретил (она в том же здании работала), и ей жаловаться стал. Да все с тем же результатом.
Ну, погрустили мы с матушкой, и решили, делать нечего, своей доли дожидаться, на новом месте устраиваться, на благоприятный исход рассчитывать.
Благополучно все закончилось, а страхи наши были от непонимания происходящего и запуганности алимовской.

Сара сейчас одна в той квартирке маленькой проживает. Довольна она очень, хотя по подружкам с северного Тель-Авива скучает. Дом у нее новый, и в доме поликлиника, аптека, супермаркет. Солнце день и ночь, а жарко станет, «мазган» {кондиционер} включить можно, впрочем, если холодно тоже. Но за это не «пшаре» спасибо, а хозяевам моим американским, что с работы до сих пор не выгнали, и ссуды платить мои помогают.
Мне удалось недалеко от мамы пристроиться, в двухстах метрах, и жизнь нормальнее стала.
Только вот в Израиле адвокатов более двадцати тысяч, и каждый делом занимается. Так, что историй таких множество не записанных остается, наверное. Вам, конечно, интересно, что все-таки с молодым адвокатом произошло? Куда он так скоропостижно исчез?
Мне тоже.

КОНЕЦ