​Агриппиша 7, 8

(Рис. Натальи Каневской)

Дело, как, вероятно, помнит читатель, по-прежнему происходит в Южной Пальмире, то бишь - в Одессе...
– Молодой человек, – ткнул пальцем в плечо кучерявого молодого человека гражданин со множеством орденских планок на засаленных бортах полувоенного френча. – Скажите, молодой человек, у вас совесть есть?
– Нэт! – ответил кучерявый, ощупывая карман.
– И вам не стыдно, что я, инвалид, участник войны и труда, персональный пенсионер и дважды заслуженный деятель, стою позади вас?
– Здиес очеред! – возразил кучерявый.
– Вот она, современная молодежь, – оттёр кучерявого плечом другой участник и деятель. – Что вы с этим наркоманом разговариваете?..
Тут на кучерявого налегло десятка два персональных участников. Они трясли перед носами какими-то бумажками, доказывая, что каждый из них гораздо персональнее другого. По всем раскладам времени – если поверить, что они и в самом деле участники ВОВ – каждому из них должно было быть хорошо за сто лет. Ничуть не постаревшие ветераны войны рвались к прилавку, за которым худая и сильно накрашенная продавщица с серыми, кроваво наманикюренными руками, окаймленными черными дужками ногтей, выставляла на весы апельсины. От экзотического фрукта в воздухе висел нездешний запах. Сквозь помятые, кое-где тронутые плесенью бока сочилась липкая сукровица. Но все же это был фрукт его детства, и кучерявый судорожно сглатывал слюну ностальгии.
У прилавка появился давний знакомый кучерявого, фиксатый урка, сосед по камере, в которой кучерявый - было дело - отсиживал пятнадцать суток. Обнажив левую фиксу и шумно втянув в себя струю воздуха, урка в упор уставился на героических участников. Те мгновенно образовали впереди себя свободное пространство.
– Пожалуйста, пожалуйста, – заворковали они и прикрикнули на очередь: – Куда вы прете? Человеку надо какой-нибудь несчастный килограмм фрукта, так они скандал поднимают. Что вам, жалко одного килограмма? Во народ! – говорили передние, ласково заглядывая урке в глаза.
– Х-хх-хы! – сказал урка, выдувая отработанную струю воздуха. – Ну ты, старпер, ослеп? Ты шо, интендант, не видишь, что сзади тебя стоит иностранный гость? А ну пропусти гостя!
– Иностранец, – зашуршала очередь. – Вот этот... Наверное, из Индии...
– Нет, что вы! Вы что, не видите, что из Франции?!
– Ах, ах, иностранец! Пропустите иностранца!
– Силь ву плё, мусьё, – категорически заявил ветеран с лоснящимся, но интеллигентным профилем. – Прорубим ля фунетр в Европу! – провозгласил он. – Ротик фронтик, камарадос! – ласкал он слух Ивана.
– Гы! – сказал урка. – Во козлы! Это ж Иван – из Израиля гость!
– Из Израиля... – раскатилось в очереди. – Какая нахальства! Иван*… Нет, вы слышали такого? Иван из Израиля!!! Эй! – активно советовали задние, – выбросьте израильского Ивана из очереди!
Но урка обнажил правую фиксу и шумно втянул другую струю воздуха. Иван же, бывший боец коммандос, принял боевую стойку.
Очередь затихла. Ветеран быстро-быстро затараторил:
– Что вы, что вы! Кто возражает? Слушайте, продавец, что вы стоите?! Дайте уже этим людям по полкила фрукта, боже мой! Что за посторонние разговоры!
Негодование обрушилось теперь на продавца.
– Не задерживайте! Почему вы не можете работать быстрее? Дайте уже им по полкило!
– Гы! – сказал урка. – А ну, мамочка, отвешай мине и гостю по пять кил!
– Десять кило?! – заволновалась очередь. – Зачем вам десять кило? Этим можно накормить весь город.
– Продавец! – распорядительно крикнул кто-то из хвоста. – Выдавайте только по триста граммов в одни руки!
Вобрав голову в плечи и выставив квадратный подбородок вперед, урка растопырил пальцы и запел, надвигаясь на очередь и встряхивая торсом: «Скоких я заре-е-зал...». Очередь отшатнулась. Ветеран отважно похлопал урку по плечу и сказал, подмигивая:
– Не обращайте внимания на этих второстепенных лиц. Возьмите уже ваши два кило, и покончим с этим.
– Кило! – отрезала продавщица.– А ну, забирай свой апельсин!
– Мамочка! – осклабился урка. – Что ж ты со мной делаешь? Очередь же согласная...
– По килу, я сказала! Сынок выискался! Сявка вонючий! А ну, быстро!
Продавщица выдвинула шею вперед, обнажила всю челюсть чистого червонного золота и зловеще зашипела.
– Так бы сразу и сказала, – заторопился урка, загружая подол рубахи. – Нет базара!..
Но Иван из Израиля сдаваться не пожелал.
– Во-первых, – сказал он на своем родном языке, – дай мне, милая, три кило, – он показал три пальца. – Во-вторых, я люблю тебя, мóтек (милая)! Ой ва вой, такая красивая девушка, зачем нервы? Положи, милая, все это в кулек, яфéйфия (красавица)… 
Женскому уху не нужен переводчик, и продавщица зарделась от удовольствия, покопалась под прилавком и загрузила собственную авоську тремя килограммами отборных здоровых апельсинов. Этого уже очередь вынести не могла.
– А ну выгребай с-под прилавка! Спекулянтка!
– Всё! – крикнула продавщица, прикоснувшись к огромному кресту на шее. – Торговля закрыта на переучет! Козлы! Оно мне надо! Шоб она ко мне стихами говорила, эта вашая фрукта!

...Иван шел рядом с уркой, который что-то объяснял и предлагал сообразить на троих, тыча большим пальцем через плечо. Сзади семенила каким-то чудом успевшая навести марафет продавщица. Ее глаза были полны надежд. Ногти сияли плотным свежим лаком.
– Жмурик, – сказала она, адресуясь к урке, – я бью тока два раза. Второй раз – по кришке гроба. Ты меня понял? – сказала и нацелила в глаза урки два растопыренных пальца.
– Понял, – сказал урка, и его не стало.
А продавщица приблизилась к Ивану вплотную и прошептала:
– Ах, миленький! Ты даже не представляешь себе, как долго я тебя ждала...
Она обвилась вокруг Ивана, и силы оставили обескураженного эмигранта. 
Но кто-то поддерживал его под волосатый локоть, некий голос нашептывал ему об упоительных таинствах, о сладостях и прелестях случайных романов и о прочих поднебесных искушениях. И тайный этот голос был вкрадчив и убедителен...
...Они шли мимо каких-то облезлых домов, по разбитым мостовым и тротуарам в колдобинах. Мимо проехал трамвай номер 15, набитый людьми так, что его автоматические двери вздулись. Он, скрежеща, проволокся по инерции метров двадцать и остановился.
Наташа – так звали апельсиновую даму – впихнула Ивана в жаркое чрево транспорта, изготовленного бельгийцами в одна тысяча девятьсот тринадцатом году и снабженного автоматическими дверями в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом. Тут же на голову Ивана опустилась авоська с яйцами.
– А ну забери свою торбу с интуриста! – крикнула Наташа.
– Шо такое?! – огрызнулась яйценосная хозяйка авоськи. – У мине хрупкий товар. Шо будет с твоим интуристом? Таких туристов тут понаехало, шо и сесть негде.
– Я щас тебе сяду, – пообещала Наташа. – А ну убери яйцо, я сказала!
Опасаясь за продукт, хозяйка яиц переложила авоську на чью-то другую голову.
– Слухай, не возникай! – сказала она, желая оставить за собой последнее слово. – У мине ж может лопнуть всякая терпения.
– Предъявите билеты, граждане...
Толстая, как афишная тумба, контролерша совершала чудеса эквилибристики. Она резво продвигалась вдоль вагона, где, казалось, не смог бы продвинуться даже йог-брамин, не знающий другой пищи, кроме гвоздей и битого стекла.
– Ваш билетик, мушшына! – необъятной своей грудью контролерша прижала Ивана к металлической стойке.
Почти разрезанный стойкой надвое, Иван вращал глазами.
– Шо ты делаешь с человеком? – Наташа попыталась отпихнуть контролершу. – У меня́ билеты! Во мордовидло* отъела! Шо ж ты давишь живого человека?
Оскорбленная контролерша обернулась к Наташе:
– А ты стоишь – и стои́! Я тебя спрашивала? И нихто тебя не спрашивал. Так што умолкни! Очередь дойдет – скажешь. Ну, гражданин! Ихде ваш билет?
– Билет, – просипел Иван.– Ешть билет. Моя бахура... [Есть билет... Моя девушка... (здесь и далее - перевод с иврита.) ] .
– Шо-то я не поняла: лахудра или профура? Но ты прав, – подобрела контролерша. – Так! A билета жа у тебя нет. Все! Давай к выходу!
Контролерша выбросила полузадохнувшегося израильтянина из трамвая. Выскочила и Наташа.
– Я же сказала: у меня́ билеты.
– Мало что ты сказала! Никакого левого мошенничества я не допущу. Плати штраф, пятьсот рублей, – контролерша засвистела в милицейский свисток. – И знаешь што, лахудра... Так тебя твой друг обозвал? Дергай отседа, пока я добрая! 
Иван опешил.
– А што ты думал? – пояснила контролерша. – У меня с уголовным алиментом разговор короткий.
– Хх-ы! – сказал Иван на манер знакомца своего урки и с силой втянул в себя воздух.
В следующий момент он, бывший боец коммандос, выхватил из брюк ремешок...
Теперь контролерша стояла, обняв старую акацию; руки ее были связаны с обратной стороны дерева ивановым сыромятным ремешком.
– Калаву-у-ур! – кричала она.
Но вокруг было пусто, а Наташа, подхватив Ивана под руку, увлекала его в недра знаменитой одесской Молдаванки...
– Калаву-у-ур! – кричала контролерша и беспомощно косилась прижатым к дереву глазом. 
И в поле ее панического глаза была пустынная лента улицы с трамвайными рельсами. На этих-то рельсах и возникло вдруг из полутьмы ночной улицы странное сооружение и катилось оно противу правильного движения. Было оно похоже на огромную перевернутую тарелку. Оная тарелка, сверкая нездешними огнями, подкатила и остановилась прямо возле контролерши. Откинулся трап, и из тарелки посыпались какие-то галдящие существа, вполне похожие на людей.
– Aрба вахéци! (четыре с половиной!.) – сказал один из них что-то непонятное, отвязал контролершу и, подтолкнув ее к тарелке, зачастил: – Ты, Агриппина, заслужила. Ты ж, почитай, сумасшедшая, я извиняюсь, – святая, блаженная, то есть. Значит и место тебе, Агриппина, на Святой Земле.
– Я щас дам – самашечая! Ах, ты ж босота безбилетная... Што такое! Куда вы меня толкаете, мушшына? Я щас так толкну, што ты сразу вспомнишь свою троюрóдную прабабку. – Тут контролерша встала, как вкопанная, и грозно вопросила: – Мушшына, откуда вы знаете моё фамилие? Хто вы такой?
– Служба, Федоровна! – возвел глаза к небу пришелец. – Хазары мы, хазары… с того света. Так что двигайся, не упирайся, сейчас трамвай придет, надо путь освобождать.
– Какие ишо хазары? Лигархи, што ль?
– Ты, Агриппина, про вещего Олега слышала? Так мы те самые… на службе у Его Всевышества Господа Бога состоим… Господь распорядился насчет тебя… На Святую Землю, Агриппина! Туда!... Туда!..
Над хазарами вилось некое облачко, принимавшее иногда очертания эдакого резвого благообразного старичка. И уж они-то слышали его ворчливый голос:
«Што жа вы, туды яво в корень, никакого обхождения с женщыной не разумеете, хазары, едрена вошь! Никакой галантнусти! Усех низвергну!...»
«Ну что Вы, Ваше Всевышество! Мы ж аккуратно, – отвечал главный хазарин, – мы ж понимаем…»
«А ты, Бен-Курберды, – накинулся Его Всевышество на оппонента, – вапшэ помалкивай! А то я тебе припомню усе твои грехи и вперворядь низвергну, так и знай!», – пообещал Их Всевышество, и облачко растворилось в окружающей среде.
А трамвай №15 уже грохотал вдали. Хазары, пыхтя и чертыхаясь, оторвали от земли и буквально запихнули в тарелку тяжелую растерянную Агриппину. Затем тарелка, громыхая на рельсах не хуже трамвая, двинулась навстречу пятнадцатому номеру, мгновенно набрала скорость и взмыла в бескрайнее небо перед самым носом вагоновожатого, который, в общем-то, ничего и не заметил...
______
*Иван - древнее иудейское имя. Означает - милость Бога.


Агриппиша 8

Босса звали Орли Иванфорд. Она стремительно проходила по цехам своей фабрики, оставляя за собой шлейф тонких французских духов. Иногда она приводила своих детишек – девочку и мальчика. Тогда громко, чтобы слышно всем, Орли говорила: 
– Буквально с ног валюсь. Дети, дела, после обеда массаж, вот и няня заболела, и собаку надо вывести на прогулку…
Работницы сочувственно кивали: «Бедная, бедная госпожа Иванфорд...» 
Но тут же к госпоже кидалась огромная седая швея. 
– Бедненькая ты моя боссячка, – вопила она, обцеловывая босса. – Куколка моя русалимская! Я ж тебе пирожков напекла, сонце мое. Я тута постирала, как ты просила... 
– Мóтэки (милые) мои засратенькие, – хватала она на руки хозяйских детишек. – Я ж так скучила за вами. Уж я бы тебе и собаку... и тряпки твои записанные и закаканные... ах, ты ж моя черножопенькая...
Растроганная хозяйка заканчивала эту утреннюю хозяйскую процедуру и исчезала на втором этаже в своем кабинете, а в швейном цеху устанавливался рабочий порядок. Седая швея теперь проворно шевелила руками, и из-под лапки машины бежала, струясь, материя.
– Мне интересно, – гудела она, – есть хоть какое-то место на земле, штоб вздохнуть русскому человеку?! И едуть и едуть... Што вам Зраиль резиновый?
– Вы посмотрите на эту нахалку! – удивилась новобранка Настенька. – Она что, полоумная?
– А ты стоишь и стои, салага! Я тут уже пятнадцать лет мучаюся с вами.. Лигархи проклятые! На нашу Святую Землю понаехали, мать вашу...
– Что она говорит? – возмущалась закройщица Настенька. – И почему вы все терпите эту советскую кикимору? А?
Толстуха медленно встала и двинулась на закройщицу.
– Я кикимора? А билет в Зраиль у тебя есть? Зайцем приехала? В Святую Землю она приехала, шлюха транвайная! Я тебя выведу на чистую воду, шпиёнка, террористка! 
– Куда ты меня выведешь, бабуся? – выступила ей навстречу Настенька, вооруженная огромными ножницами. – Пятнадцать лет она живет! А на иврите толком говорить не научилась, корова...
– А на кой ляд мне твой иврит? – отвечала Агриппина. Мне иврит без надобности, штоб с тобой разобраться. 
Ловким, удивительным при таких габаритах и возрасте движением ноги толстуха выбила из рук закройщицы ножницы, схватила ее за шиворот и поволокла на второй этаж. Работницы склонились над машинами, а толстуха беспрепятственно влекла по лестнице возмутительницу своего спокойствия.
– Слышишь, Ивановна, – впихнула она закройщицу в кабинет Орли Иванфорд.  – Гони ее, она работать мешает заслужённому человеку. Заслужила я у тебя за пятнадцать лет или не заслужила?
– В чем дело? – обратилась Орли к закройщице. 
Предвкушая расправу над соперницей, Настенька объяснила: – Она всех оскорбляет. И это здесь, в Израиле!
Орли недовольно пожала плечами и сказала толстухе на ломанном русском:
– Ти, Фиодора, хорошо! Ти – работай. Я – гавару из эта женшин, о’кэй?
– Вот-вот! Давно пора разобраться и выкинуть из нашей страны этих лигархов, – успокоилась Агриппина и покинула кабинет.
– Ты не права, Настиа, – с сожалением сказала Орли. – Эта Фиодора работает уже много лет.
– Но она сидит там, как царица, и всех ругает.
– Ваши русские взаимоотношения меня не интересуют, понимаешь? Не хватало еще, чтобы ваши глупости из Русии вы сюда тащили. У меня бизнес, а не кагэбэ. Ты уволена...
Настенька в полной растерянности и оторопи постояла у ворот фабрики, потом позвонила отцу.
– Меня выгнали... – и обо всем рассказала, всхлипывая.
– Успокойся, Настенька – откликнулся знакомый читателю израильский Иван, ее отец, – Жди, я еду...

Лет десять тому назад, после длительного пребывания в России, вернулся Иван на родину, совершенно обрусевший и – с семьей… Рассказ о нем – это другая история, здесь же – только то, что так или иначе связано с Агриппишей.

Еще через полчаса «Субару» затормозила у телефонной будки. 
– Ты пока постой здесь, не заходи, – сказал Насте Иван. – Как, бишь, ее звать, бабу эту?
– Агриппина Шумихина. Федоровна... Но пап, что ты можешь сделать? Она чокнутая.
– Там посмотрим, дочка, не торопись помирать-то. Жди здесь...
...Агриппина победоносно поглядывала на швей и ворчала:
– Вот так со всеми зайцами разделаюсь. А то ехают и ехают без билета и совести. Нет у вас никаких законных прав... – говорила она и, подняв голову, обнаружила вдруг над собою Безбилетного Пассажира. 
Она хорошо знала это лицо. Правда, у безбилетчика были седые волосы и морщины прорезали щеки, и был он несколько более грузен. Но все же это был Он, навсегда запомненный безбилетный обидчик, из-за которого когда-то полночи обнимала она толстую акацию в Одессе. 
– А-а! – закричала Агриппина, медленно и угрожающе поднимаясь со стула. – Вот ты мне и попался, босота безбилетная, лигарх, твою мать! Скоки веревочке ни виться... 
Вид у нее был фантастически безумен.
– Ну, здравствуй, Агриппина Федоровна, – тихо сказал Иван, враз все припомнив и повторив про себя урок: «Тесен мир. Жизнь состоит из совпадений». – Всё воюешь? Трамвай-то твой давно уж уехал, а? И растаял вместе с акациями и морем...
– И не говори, – сокрушилась Агриппина, развела руками, плюхнулась на сидение стула и шумно зарыдала. – И не говори, родненький ты мой. И не спрашивай за мою загубленную жизню...
Вдруг Агриппина подозрительно прищурила на Ивана глаза и строго вопросила:
– Мушшына! Вы откуда знаете моё наименование? 
– Ты не отчаивайся, Федоровна, наша с тобой власть продолжается. – шепнул Иван, предъявляя Агриппине ВОХРовский документ, купленный по случаю еще в России на базаре. – Давай знакомиться. Мое имя Иван Михайлович, но подпольный псевдоним – Буденный. Ты не держи зла... Не мог я тебе тогда в Одессе открыться, понимаешь, – таинственно прошептал он. – Ну, а сегодня уже можно: мы с тобой одни остались на передовом крае. И еще одна молодуха.
Агриппина сделала большие круглые глаза, на которые от умиления перед такой солидной соватрибутикой и псевдонимом вновь навернулись крупные слезы.
– Сонце моё! – закричала Агриппина, чуя в Иване едва ли не Спасителя. – Так мы с тобой?.. А я... а я ж тут ударно трудюся между энтих лигархов. Я ж кровью своей... Господи, спаси и помилуй! А хто же ишшо? – заревновала она. – Какая такая молодуха?
– Наш работник – трамвайно-троллейбусный. Боец ВОХРа! Совмещенный с контролем за безбилетными пассажирами, злостными нарушителями наших идей. Мы поставили ее на автобусные маршруты. Но у нее нет твоего опыта, Федоровна! – восклицал Иван. – Мы не можем доверить ей самые ответственные линии, на которых разъезжают безнаказанно и безбилетно зайцы-террористы. Они предъявляют фальшивые проездные. Разве может неопытный работник с ними справиться!
– Не может! – страстно прохрипела Агриппина. – Никак не может!
– Наше подпольное депо решило поручить это тебе. Слушай сюда, Федоровна. Этот боец уже снят с линии и внедрен нами на фабрике вместо тебя. Ну-ка покажи мне, где тут Настя-закройщица пристроена, я ведь в лицо ее не знаю. Конспирация! Понимаешь? 
– Как! Эта вертихвостка? Да я ж тольки что уволила ее с работы. Ты гляди, с кем я тута мучаюся... Неужели – она?
– Уволила? Что ты, что ты, Агриппина Федоровна! С другой стороны – чувствую сильную руку кадрового работника. Мы сделали правильный выбор, мы не ошиблись в тебе! Но даже ты не разглядела товарища по борьбе. Это значит – она вписалась. Найди ее скорей! И от лица подпольного трамвайного депо объяви ей благодарность с занесением.
– Есть! – вытянулась Агриппина. – А я ж не знала... Што ж она мне документа не показала, не доложилася?! Я ж стараюся... Ах, ты ж, Боже мой! Да она уж, верно, ушла... – всплеснула она руками и опрометью бросилась из цеха, сметая на пути все препятствия.
Швеи-израильтянки удивленно посматривали на Ивана, на Агриппину и спрашивали у русских работниц:
– О чем они говорят? Почему плачет Фиодора?..
Но русские тоже ничего не могли понять...
Из ворот фабрики выскочила багровая, вконец расстроенная Агриппина, и – ах, невдалеке, на автобусной остановке стояла закройщица. Счастью Агриппины не было предела, она радостно вскрикнула, ласково обняла бывшую противницу за плечи...
Вышел и Иван, что-то пошептал на ухо Агриппине.
– Я расстараюся! Не волнуйтеся! Я ж понимаю... – сипела Агриппина.
– Внедряться в транспорт тебе, Федоровна, придется самостоятельно. Справишься?
– Я?! Дак куды ж они от меня денутся? Я куды хошь внедрюся, не сомневайтеся.
– Встретимся на линии! А теперь распорядись там, среди хозяйки! Или мне подключиться?
– Што вы, товарыш Буденный! Она ж меня слухает, как родная!..
В результате Настенька продолжила полосовать ножницами всякие фасоны, работницы облегченно вздохнули, потому что Агриппину теперь можно было увидеть исключительно в транспортных салонах. Она резво двигалась вдоль очередного автобуса и, не обращая никакого внимания на удивление пассажиров, властно требовала, упрямо употребляя русскую речь:
– Ваш билетик, мушшына! 
На ее лице написано было неземное блаженство. Она чувствовала себя как рыба, отпущенная в родные водные стихии. Она дышала полной и по-прежнему необъятной грудью, ждала появления «товарыша Буденного», ждала своего звездного часа.
И когда однажды эта встреча – с Иваном – произошла, она спросила, жарко дыша в его ухо:
– Когда? Когда мы уже выженем лигархов... со Святой Земли?
– Скоро, – отвечал Иван. – Вас известят. Кстати, вам объявлена благодарность; грамоты и ордена хранятся в сейфе. Будьте бдительны!
– Во мне не сомневайтеся, товарыш Буденный! – сияла Агриппина, расправляя плечи. – А как там наш агент Настасья? Справляется с заданием?
– А вы что, не навещаете товарища по борьбе?
– Игде жа взять стока время? Я ж все три смены на посту находюся. Разве можно кому доверить?
– Нельзя! Мы последние бойцы невидимого фронта на этой территории, – отвечал Иван. – Следите за зайцами... 
Именно с этих пор бедные израильтяне, случайно затерявшие свой билетик в перчатке или в сумочке, испытывали на себе всю мощь народного гнева в лице Агриппины Шумихиной и страстно жалели, что не выучили русский язык. Агриппина металась по стране. От ее появления шарахались в страхе пассажиры в самых неожиданных точках по всему Израилю и даже на территориях... 
Еще через полгода изгнанная отовсюду – израильтянам почему-то не нравилось, что их выбрасывают из автобуса – изгнанная отовсюду Агриппина приставала к людям на остановках, сверкая безумными счастливыми бронзовыми глазами и требуя предъявления постоянных проездных документов. Время шло, и вскоре уже весь Израиль Агриппина воспринимала как большой светлый салон автобуса, и всех этих снующих туда-сюда людей – не более, чем как пассажиров. Она раздобыла где-то массивный антикварный компостер. Люди привыкли к Агриппине и по ее требованию протягивали ей любую ненужную бумажку. Агриппина обстоятельно, со вкусом щелкала компостером и неохотно отпускала пассажира со словами, в которых слышна была угроза: «Живи пока!». Но если бумажки не находилось, радостному гневу Агриппины не было предела.
– Мушшына! – трубила она так, что вокруг сразу начинали толпиться зрители. – Игде вашая совесть? Я по-твоему для чего здеся поставленная?! А ну, плати штраф. Пятьсот рублей!
Но принимала она любую монету – и шекель, и полшекеля, и четверть... На то и жила...
Иногда к ней подходила Орли Иванфорд и с жалостью смотрела на бывшую свою работницу. Тогда Фиодора кидалась к ней с воплем:
– Куколка моя русалимская! Ах, ты ж, мотэк мой черножопенький! Я скучила за тобой! А игде ж детёнки твои засратенькие? Я так скучила за ними. Ты ехай себе, не плати, я сама за тебя заплачу, радость моя... Уж я мою куколку...
Но Орли незаметно совала в карман Агриппины сто-двести шекелей и со слезами на глазах удалялась. 
И уже ничто в мире не способно было сбить Агриппину с этой радостной волны ожидания священных событий...

____
*мордовыдло - физиономия (малоросс.)

(Продолжение следует)
.

© Copyright: Вик Стрелец, 2018

Регистрационный номер №0420861

от 17 июля 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0420861 выдан для произведения: Дело, как, вероятно, помнит читатель, по-прежнему происходит в Южной Пальмире, то бышь - в Одессе...
– Молодой человек, – ткнул пальцем в плечо кучерявого молодого человека гражданин со множеством орденских планок на засаленных бортах полувоенного френча. – Скажите, молодой человек, у вас совесть есть?
– Нэт! – ответил кучерявый, ощупывая карман.
– И вам не стыдно, что я, инвалид, участник войны и труда, персональный пенсионер и дважды заслуженный деятель, стою позади вас?
– Здиес очеред! – возразил кучерявый.
– Вот она, современная молодежь, – оттёр кучерявого плечом другой участник и деятель. – Что вы с этим наркоманом разговариваете?..
Тут на кучерявого налегло десятка два персональных участников. Они трясли перед носами какими-то бумажками, доказывая, что каждый из них гораздо персональнее другого. По всем раскладам времени – если поверить, что они и в самом деле участники ВОВ – каждому из них должно было быть хорошо за сто лет. Ничуть не постаревшие ветераны войны рвались к прилавку, за которым худая и сильно накрашенная продавщица с серыми, кроваво наманикюренными руками, окаймленными черными дужками ногтей, выставляла на весы апельсины. От экзотического фрукта в воздухе висел нездешний запах. Сквозь помятые, кое-где тронутые плесенью бока сочилась липкая сукровица. Но все же это был фрукт его детства, и кучерявый судорожно сглатывал слюну ностальгии.
У прилавка появился давний знакомый кучерявого, фиксатый урка, сосед по камере, в которой кучерявый - было дело - отсиживал пятнадцать суток. Обнажив левую фиксу и шумно втянув в себя струю воздуха, урка в упор уставился на героических участников. Те мгновенно образовали впереди себя свободное пространство.
– Пожалуйста, пожалуйста, – заворковали они и прикрикнули на очередь: – Куда вы прете? Человеку надо какой-нибудь несчастный килограмм фрукта, так они скандал поднимают. Что вам, жалко одного килограмма? Во народ! – говорили передние, ласково заглядывая урке в глаза.
– Х-хх-хы! – сказал урка, выдувая отработанную струю воздуха. – Ну ты, старпер, ослеп? Ты шо, интендант, не видишь, что сзади тебя стоит иностранный гость? А ну пропусти гостя!
– Иностранец, – зашуршала очередь. – Вот этот... Наверное, из Индии...
– Нет, что вы! Вы что, не видите, что из Франции?!
– Ах, ах, иностранец! Пропустите иностранца!
– Силь ву плё, мусьё, – категорически заявил ветеран с лоснящимся, но интеллигентным профилем. – Прорубим ля фунетр в Европу! – провозгласил он. – Ротик фронтик, камарадос! – ласкал он слух Ивана.
– Гы! – сказал урка. – Во козлы! Это ж Иван – из Израиля гость!
– Из Израиля... – раскатилось в очереди. – Какая нахальства! Иван*… Нет, вы слышали такого? Иван из Израиля!!! Эй! – активно советовали задние, – выбросьте израильского Ивана из очереди!
Но урка обнажил правую фиксу и шумно втянул другую струю воздуха. Иван же, бывший боец коммандос, принял боевую стойку.
Очередь затихла. Ветеран быстро-быстро затараторил:
– Что вы, что вы! Кто возражает? Слушайте, продавец, что вы стоите?! Дайте уже этим людям по полкила фрукта, боже мой! Что за посторонние разговоры!
Негодование обрушилось теперь на продавца.
– Не задерживайте! Почему вы не можете работать быстрее? Дайте уже им по полкило!
– Гы! – сказал урка. – А ну, мамочка, отвешай мине и гостю по пять кил!
– Десять кило?! – заволновалась очередь. – Зачем вам десять кило? Этим можно накормить весь город.
– Продавец! – распорядительно крикнул кто-то из хвоста. – Выдавайте только по триста граммов в одни руки!
Вобрав голову в плечи и выставив квадратный подбородок вперед, урка растопырил пальцы и запел, надвигаясь на очередь и встряхивая торсом: «Скоких я заре-е-зал...». Очередь отшатнулась. Ветеран отважно похлопал урку по плечу и сказал, подмигивая:
– Не обращайте внимания на этих второстепенных лиц. Возьмите уже ваши два кило, и покончим с этим.
– Кило! – отрезала продавщица.– А ну, забирай свой апельсин!
– Мамочка! – осклабился урка. – Что ж ты со мной делаешь? Очередь же согласная...
– По килу, я сказала! Сынок выискался! Сявка вонючий! А ну, быстро!
Продавщица выдвинула шею вперед, обнажила всю челюсть чистого червонного золота и зловеще зашипела.
– Так бы сразу и сказала, – заторопился урка, загружая подол рубахи. – Нет базара!..
Но Иван из Израиля сдаваться не пожелал.
– Во-первых, – сказал он на своем родном языке, – дай мне, милая, три кило, – он показал три пальца. – Во-вторых, я люблю тебя, мóтек (милая)! Ой ва вой, такая красивая девушка, зачем нервы? Положи, милая, все это в кулек, яфéйфия (красавица)… 
Женскому уху не нужен переводчик, и продавщица зарделась от удовольствия, покопалась под прилавком и загрузила собственную авоську тремя килограммами отборных здоровых апельсинов. Этого уже очередь вынести не могла.
– А ну выгребай с-под прилавка! Спекулянтка!
– Всё! – крикнула продавщица, прикоснувшись к огромному кресту на шее. – Торговля закрыта на переучет! Козлы! Оно мне надо! Шоб она ко мне стихами говорила, эта вашая фрукта!

...Иван шел рядом с уркой, который что-то объяснял и предлагал сообразить на троих, тыча большим пальцем через плечо. Сзади семенила каким-то чудом успевшая навести марафет продавщица. Ее глаза были полны надежд. Ногти сияли плотным свежим лаком.
– Жмурик, – сказала она, адресуясь к урке, – я бью тока два раза. Второй раз – по кришке гроба. Ты меня понял? – сказала и нацелила в глаза урки два растопыренных пальца.
– Понял, – сказал урка, и его не стало.
А продавщица приблизилась к Ивану вплотную и прошептала:
– Ах, миленький! Ты даже не представляешь себе, как долго я тебя ждала...
Она обвилась вокруг Ивана, и силы оставили обескураженного эмигранта. 
Но кто-то поддерживал его под волосатый локоть, некий голос нашептывал ему об упоительных таинствах, о сладостях и прелестях случайных романов и о прочих поднебесных искушениях. И тайный этот голос был вкрадчив и убедителен...
...Они шли мимо каких-то облезлых домов, по разбитым мостовым и тротуарам в колдобинах. Мимо проехал трамвай номер 15, набитый людьми так, что его автоматические двери вздулись. Он, скрежеща, проволокся по инерции метров двадцать и остановился.
Наташа – так звали апельсиновую даму – впихнула Ивана в жаркое чрево транспорта, изготовленного бельгийцами в одна тысяча девятьсот тринадцатом году и снабженного автоматическими дверями в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом. Тут же на голову Ивана опустилась авоська с яйцами.
– А ну забери свою торбу с интуриста! – крикнула Наташа.
– Шо такое?! – огрызнулась яйценосная хозяйка авоськи. – У мине хрупкий товар. Шо будет с твоим интуристом? Таких туристов тут понаехало, шо и сесть негде.
– Я щас тебе сяду, – пообещала Наташа. – А ну убери яйцо, я сказала!
Опасаясь за продукт, хозяйка яиц переложила авоську на чью-то другую голову.
– Слухай, не возникай! – сказала она, желая оставить за собой последнее слово. – У мине ж может лопнуть всякая терпения.
– Предъявите билеты, граждане...
Толстая, как афишная тумба, контролерша совершала чудеса эквилибристики. Она резво продвигалась вдоль вагона, где, казалось, не смог бы продвинуться даже йог-брамин, не знающий другой пищи, кроме гвоздей и битого стекла.
– Ваш билетик, мушшына! – необъятной своей грудью контролерша прижала Ивана к металлической стойке.
Почти разрезанный стойкой надвое, Иван вращал глазами.
– Шо ты делаешь с человеком? – Наташа попыталась отпихнуть контролершу. – У меня́ билеты! Во мордовидло* отъела! Шо ж ты давишь живого человека?
Оскорбленная контролерша обернулась к Наташе:
– А ты стоишь – и стои́! Я тебя спрашивала? И нихто тебя не спрашивал. Так што умолкни! Очередь дойдет – скажешь. Ну, гражданин! Ихде ваш билет?
– Билет, – просипел Иван.– Ешть билет. Моя бахура... [Есть билет... Моя девушка... (здесь и далее - перевод с иврита.) ] .
– Шо-то я не поняла: лахудра или профура? Но ты прав, – подобрела контролерша. – Так! A билета жа у тебя нет. Все! Давай к выходу!
Контролерша выбросила полузадохнувшегося израильтянина из трамвая. Выскочила и Наташа.
– Я же сказала: у меня́ билеты.
– Мало что ты сказала! Никакого левого мошенничества я не допущу. Плати штраф, пятьсот рублей, – контролерша засвистела в милицейский свисток. – И знаешь што, лахудра... Так тебя твой друг обозвал? Дергай отседа, пока я добрая! 
Иван опешил.
– А што ты думал? – пояснила контролерша. – У меня с уголовным алиментом разговор короткий.
– Хх-ы! – сказал Иван на манер знакомца своего урки и с силой втянул в себя воздух.
В следующий момент он, бывший боец коммандос, выхватил из брюк ремешок...
Теперь контролерша стояла, обняв старую акацию; руки ее были связаны с обратной стороны дерева ивановым сыромятным ремешком.
– Калаву-у-ур! – кричала она.
Но вокруг было пусто, а Наташа, подхватив Ивана под руку, увлекала его в недра знаменитой одесской Молдаванки...
– Калаву-у-ур! – кричала контролерша и беспомощно косилась прижатым к дереву глазом. 
И в поле ее панического глаза была пустынная лента улицы с трамвайными рельсами. На этих-то рельсах и возникло вдруг из полутьмы ночной улицы странное сооружение и катилось оно противу правильного движения. Было оно похоже на огромную перевернутую тарелку. Оная тарелка, сверкая нездешними огнями, подкатила и остановилась прямо возле контролерши. Откинулся трап, и из тарелки посыпались какие-то галдящие существа, вполне похожие на людей.
– Aрба вахéци! (четыре с половиной!.) – сказал один из них что-то непонятное, отвязал контролершу и, подтолкнув ее к тарелке, зачастил: – Ты, Агриппина, заслужила. Ты ж, почитай, сумасшедшая, я извиняюсь, – святая, блаженная, то есть. Значит и место тебе, Агриппина, на Святой Земле.
– Я щас дам – самашечая! Ах, ты ж босота безбилетная... Што такое! Куда вы меня толкаете, мушшына? Я щас так толкну, што ты сразу вспомнишь свою троюрóдную прабабку. – Тут контролерша встала, как вкопанная, и грозно вопросила: – Мушшына, откуда вы знаете моё фамилие? Хто вы такой?
– Служба, Федоровна! – возвел глаза к небу пришелец. – Хазары мы, хазары… с того света. Так что двигайся, не упирайся, сейчас трамвай придет, надо путь освобождать.
– Какие ишо хазары? Лигархи, што ль?
– Ты, Агриппина, про вещего Олега слышала? Так мы те самые… на службе у Его Всевышества Господа Бога состоим… Господь распорядился насчет тебя… На Святую Землю, Агриппина! Туда!... Туда!..
Над хазарами вилось некое облачко, принимавшее иногда очертания эдакого резвого благообразного старичка. И уж они-то слышали его ворчливый голос:
«Што жа вы, туды яво в корень, никакого обхождения с женщыной не разумеете, хазары, едрена вошь! Никакой галантнусти! Усех низвергну!...»
«Ну что Вы, Ваше Всевышество! Мы ж аккуратно, – отвечал главный хазарин, – мы ж понимаем…»
«А ты, Бен-Курберды, – накинулся Его Всевышество на оппонента, – вапшэ помалкивай! А то я тебе припомню усе твои грехи и вперворядь низвергну, так и знай!», – пообещал Их Всевышество, и облачко растворилось в окружающей среде.
А трамвай №15 уже грохотал вдали. Хазары, пыхтя и чертыхаясь, оторвали от земли и буквально запихнули в тарелку тяжелую растерянную Агриппину. Затем тарелка, громыхая на рельсах не хуже трамвая, двинулась навстречу пятнадцатому номеру, мгновенно набрала скорость и взмыла в бескрайнее небо перед самым носом вагоновожатого, который, в общем-то, ничего и не заметил...
______
*Иван - древнее иудейское имя. Означает - милость Бога.

(Продолжение следует)

 

​Агриппиша 9, 10

Агриппиша 5, 6