Тот самый Янковский (Часть 6)
19 сентября 2015 -
Деб
Культовой ролью, навсегда прославившей Янковского, конечно же, стала роль незабвенного барона Мюнхгаузена в «Том самом Мюнхгаузене» Г.Горина и М.Захарова. По большому счёту, это тоже где-то сказка. Но в такой версии о бароне у Янковского была непростая задача: Не переиграть своего персонажа, т.е. не стать неким лубочным фольклорным персонажем-карикатурой или пародией на всех вралей. С другой стороны, не вызвать у зрителей ощущения политического протеста против власти.
Будучи мудрым, при этом оставаться смешным, потому что он – как свободный человек, не боялся себе этого позволить; будучи вралём, заставить зрителя поверить, что он никогда не лжёт. Для Янковского важен был аспект юмора в пьесе. Другой акцент, чуть сдвинутая интонация, недотянутая до смешного шутка вместе с жестом или взглядом – и всё – не смешно, нелепо и, по меньшей мере, пошло, а по большей – не донесённый смысл аллегории.
Как играть барона? Что он за человек? Чему верил? Что ненавидел? Против чего жил и вопреки чему любил? И почему же он был так одинок?
Вопросы. Вопросы. Вопросы.
Помог Марк Захаров. «Послушай, Олег. Есть притча. Подвесили человека на кресте, висит, а у него спрашивают, ну как тебе? – Да, ничего. Только вот улыбаться больно». Всё. Роль была решена. Григория Горин всегда ощущал в Олеге Янковском какое-то душевное одиночество; при добродушной искренности закрытость от внешнего мира. Тут Янковский оказался именно тем бароном, который стал любимейшим героем мальчишек, как Шерлок Холмс-Ливанов стал кулинаром всей советской молодёжи и старшего поколения.
Что такое барон Мюнхгаузен Олега Янковского? Его барон, как и его Свифт, и его Хозяин, окружает себя своим миром – миром иллюзий, неясных очертаний и кривых зеркал. В своём театре хозяин – он, и распределяет роли тоже он. И зрителей вовлекает в действо тоже он. Когда он якобы разговаривает с тем же Шекспиром, он тем самым предлагает принять игру пастору. И затем удивляется, почему тому не понравился трюк с уткой. — Хотелось его развеселить. Мне сказали, умный человек. – Ну, мало ли что о человеке болтают, успокаивает его Марта. Когда он на привале рассказывает байки об олене и вишнёвом дереве, он забавляется невежеством его товарищей – буржуа. Когда он дарит городу новый день – 32 мая, серое стадо блеет: «Этого не может быть».
Горин почти во всех своих произведениях противопоставляет личность стаду. И личность, чаще всего – Олег Янковский. Только он восстаёт против системы легко, с юмором и с долей безумия в глазах. Безумцу проще: что бы он ни говорил, ему всё равно не поверят. Но и не заставят отречься от образа мыслей, надеть наручники послушания на собственную свободу личности и заткнуть кляпом коллективной идейности свободу личного слова или же...
«Нам будут долго предлагать – не прогадать.
-Ах! – скажут, — что вы, вы ещё не жили!
Вам надо только-только начинать…
Ну, а потом предложат: или-или».
Да, это тот самый Мюнхгаузен. Это тот самый Горин. И тот самый Янковский. И не будь они - Григорием Гориным и Олегом Янковским, если бы не нашли выхода для своего героя, представив его жизнь после смерти. Кому ещё может посчастливиться пожить в своё удовольствие после того, как тебя официально канонизировали, напечатали полное собрание сочинений, тебя играют в спектаклях, в твоём доме устраивают музей, в котором среди живых экспонатов – твоя вдова, твой сын и твой святой отец барона, в городе открывают памятник в честь юбилея со дня твоей смерти и «убитая горем» вдова ежегодно покупает у тебя же цветы на твою могилу. — Одни мои похороны принесли мне доходов больше, чем вся моя предыдущая жизнь.
У них всё схвачено по части посмертного ритуала возвеличивания и назначения тебя героем. В той стране жизни человеческой была цена – полушка, а после смерти – полное собрание сочинений. Нам нужны были герои, для этого нужно было послать на смерть. Нам нужны были идолы, для этого надо было назначить убийцу и официально казнить его. Идолы не спускались с неба, они рождались из обычных покойников на земле. Так было и 24 января 1922 года с В.И. Лениным, так будет и 25 июля 1980-го с
В.С. Высоцким. Так будет продолжаться всегда. Всё по инструкции: отпевание, слёзы, народ (и это вы называете народом? – Нет, это не просто народ. Это хуже народа. Это лучшие люди города) и даже квитанция на гроб. Всё предусмотрено. Всё имеет свой инвентарный номер. Все улыбаются. Танцы.
И не дай тебе бог, в такой торжественный момент твоего посмертного возвеличивания взять да и……воскреснуть. Вот это уже лишнее, господин барон. Что же это будет, если каждый новопреставленный герой начнёт по своей воле воскресать! Опять своевольничаете? Опять хотите за флажки? Но у нас и на этот случай всё предусмотрено – суд над «Лжедмитриями» и по этапу на все четыре буквы СЛОН или на пять ГУЛАГ. — Мы не позволим, кому не попади, даже если он обладает внешним сходством с усопшим, называться всеми нами любимым бароном, кого мы так торжественно три года назад проводили. (Показные слёзы, переходящие в бурные рыдания – 2 минуты).
Убьют по настоящему, но не дадут нарушить отработанную идиллию легенды о герое-освободителе, о святом мученике или о борце за права и независимость. Чьи права и где та независимость – это уже не афишируется. — Господи! Да почему же вам надо обязательно убить человека, чтобы понять, что он жив!?
Но, а если сделать из него идола не удаётся, его объявляют преступником при жизни. Но и жизни при этом не дают. И куда же его со своей «свободной линией плеча и обуженными панталонами»? Только на Луну. Другого выхода Горин не видит для своего героя. А Янковский – для любого свободомыслящего человека, каких было много в его стране под названием СССР. Его полёт на Луну с одной стороны приговор суда, по которому барон, в доказательство своей личности, должен повторить свой подвиг.
Но с другой, этот полёт абсолютно смахивает на эмиграцию вот такого изгоя – ненужного, презираемого, практически объявленного умершим. Молодым сейчас трудно это понять, но все ехали как в никуда. Как никто. Потому что лишние. Потому что занозы в седалище.
Эмиграция без возврата. Недаром, он ведь основательно подготовился к дороге. Только вместо загранпаспорта и сухарей ему понадобился всего лишь мешок сухого пороха. Возвращаться он не собирался.
[Скрыть]
Регистрационный номер 0308288 выдан для произведения:
Культовой ролью, навсегда прославившей Янковского, конечно же, стала роль незабвенного барона Мюнхгаузена в «Том самом Мюнхгаузене» Г.Горина и М.Захарова. По большому счёту, это тоже где-то сказка. Но в такой версии о бароне у Янковского была непростая задача: Не переиграть своего персонажа, т.е. не стать неким лубочным фольклорным персонажем-карикатурой или пародией на всех вралей. С другой стороны, не вызвать у зрителей ощущения политического протеста против власти.
Будучи мудрым, при этом оставаться смешным, потому что он – как свободный человек, не боялся себе этого позволить; будучи вралём, заставить зрителя поверить, что он никогда не лжёт. Для Янковского важен был аспект юмора в пьесе. Другой акцент, чуть сдвинутая интонация, недотянутая до смешного шутка вместе с жестом или взглядом – и всё – не смешно, нелепо и, по меньшей мере, пошло, а по большей – не донесённый смысл аллегории.
Как играть барона? Что он за человек? Чему верил? Что ненавидел? Против чего жил и вопреки чему любил? И почему же он был так одинок?
Вопросы. Вопросы. Вопросы.
Помог Марк Захаров. «Послушай, Олег. Есть притча. Подвесили человека на кресте, висит, а у него спрашивают, ну как тебе? – Да, ничего. Только вот улыбаться больно». Всё. Роль была решена. Григория Горин всегда ощущал в Олеге Янковском какое-то душевное одиночество; при добродушной искренности закрытость от внешнего мира. Тут Янковский оказался именно тем бароном, который стал любимейшим героем мальчишек, как Шерлок Холмс-Ливанов стал кулинаром всей советской молодёжи и старшего поколения.
Что такое барон Мюнхгаузен Олега Янковского? Его барон, как и его Свифт, и его Хозяин, окружает себя своим миром – миром иллюзий, неясных очертаний и кривых зеркал. В своём театре хозяин – он, и распределяет роли тоже он. И зрителей вовлекает в действо тоже он. Когда он якобы разговаривает с тем же Шекспиром, он тем самым предлагает принять игру пастору. И затем удивляется, почему тому не понравился трюк с уткой. — Хотелось его развеселить. Мне сказали, умный человек. – Ну, мало ли что о человеке болтают, успокаивает его Марта. Когда он на привале рассказывает байки об олене и вишнёвом дереве, он забавляется невежеством его товарищей – буржуа. Когда он дарит городу новый день – 32 мая, серое стадо блеет: «Этого не может быть».
Горин почти во всех своих произведениях противопоставляет личность стаду. И личность, чаще всего – Олег Янковский. Только он восстаёт против системы легко, с юмором и с долей безумия в глазах. Безумцу проще: что бы он ни говорил, ему всё равно не поверят. Но и не заставят отречься от образа мыслей, надеть наручники послушания на собственную свободу личности и заткнуть кляпом коллективной идейности свободу личного слова или же...
«Нам будут долго предлагать – не прогадать.
-Ах! – скажут, — что вы, вы ещё не жили!
Вам надо только-только начинать…
Ну, а потом предложат: или-или».
Да, это тот самый Мюнхгаузен. Это тот самый Горин. И тот самый Янковский. И не будь они - Григорием Гориным и Олегом Янковским, если бы не нашли выхода для своего героя, представив его жизнь после смерти. Кому ещё может посчастливиться пожить в своё удовольствие после того, как тебя официально канонизировали, напечатали полное собрание сочинений, тебя играют в спектаклях, в твоём доме устраивают музей, в котором среди живых экспонатов – твоя вдова, твой сын и твой святой отец барона, в городе открывают памятник в честь юбилея со дня твоей смерти и «убитая горем» вдова ежегодно покупает у тебя же цветы на твою могилу. — Одни мои похороны принесли мне доходов больше, чем вся моя предыдущая жизнь.
У них всё схвачено по части посмертного ритуала возвеличивания и назначения тебя героем. В той стране жизни человеческой была цена – полушка, а после смерти – полное собрание сочинений. Нам нужны были герои, для этого нужно было послать на смерть. Нам нужны были идолы, для этого надо было назначить убийцу и официально казнить его. Идолы не спускались с неба, они рождались из обычных покойников на земле. Так было и 24 января 1922 года с В.И. Лениным, так будет и 25 июля 1980-го с
В.С. Высоцким. Так будет продолжаться всегда. Всё по инструкции: отпевание, слёзы, народ (и это вы называете народом? – Нет, это не просто народ. Это хуже народа. Это лучшие люди города) и даже квитанция на гроб. Всё предусмотрено. Всё имеет свой инвентарный номер. Все улыбаются. Танцы.
И не дай тебе бог, в такой торжественный момент твоего посмертного возвеличивания взять да и……воскреснуть. Вот это уже лишнее, господин барон. Что же это будет, если каждый новопреставленный герой начнёт по своей воле воскресать! Опять своевольничаете? Опять хотите за флажки? Но у нас и на этот случай всё предусмотрено – суд над «Лжедмитриями» и по этапу на все четыре буквы СЛОН или на пять ГУЛАГ. — Мы не позволим, кому не попади, даже если он обладает внешним сходством с усопшим, называться всеми нами любимым бароном, кого мы так торжественно три года назад проводили. (Показные слёзы, переходящие в бурные рыдания – 2 минуты).
Убьют по настоящему, но не дадут нарушить отработанную идиллию легенды о герое-освободителе, о святом мученике или о борце за права и независимость. Чьи права и где та независимость – это уже не афишируется. — Господи! Да почему же вам надо обязательно убить человека, чтобы понять, что он жив!?
Но, а если сделать из него идола не удаётся, его объявляют преступником при жизни. Но и жизни при этом не дают. И куда же его со своей «свободной линией плеча и обуженными панталонами»? Только на Луну. Другого выхода Горин не видит для своего героя. А Янковский – для любого свободомыслящего человека, каких было много в его стране под названием СССР. Его полёт на Луну с одной стороны приговор суда, по которому барон, в доказательство своей личности, должен повторить свой подвиг.
Но с другой, этот полёт абсолютно смахивает на эмиграцию вот такого изгоя – ненужного, презираемого, практически объявленного умершим. Молодым сейчас трудно это понять, но все ехали как в никуда. Как никто. Потому что лишние. Потому что занозы в седалище.
Эмиграция без возврата. Недаром, он ведь основательно подготовился к дороге. Только вместо загранпаспорта и сухарей ему понадобился всего лишь мешок сухого пороха. Возвращаться он не собирался.
Культовой ролью, навсегда прославившей Янковского, конечно же, стала роль незабвенного барона Мюнхгаузена в «Том самом Мюнхгаузене» Г.Горина и М.Захарова. По большому счёту, это тоже где-то сказка. Но в такой версии о бароне у Янковского была непростая задача: Не переиграть своего персонажа, т.е. не стать неким лубочным фольклорным персонажем-карикатурой или пародией на всех вралей. С другой стороны, не вызвать у зрителей ощущения политического протеста против власти.
Будучи мудрым, при этом оставаться смешным, потому что он – как свободный человек, не боялся себе этого позволить; будучи вралём, заставить зрителя поверить, что он никогда не лжёт. Для Янковского важен был аспект юмора в пьесе. Другой акцент, чуть сдвинутая интонация, недотянутая до смешного шутка вместе с жестом или взглядом – и всё – не смешно, нелепо и, по меньшей мере, пошло, а по большей – не донесённый смысл аллегории.
Как играть барона? Что он за человек? Чему верил? Что ненавидел? Против чего жил и вопреки чему любил? И почему же он был так одинок?
Вопросы. Вопросы. Вопросы.
Помог Марк Захаров. «Послушай, Олег. Есть притча. Подвесили человека на кресте, висит, а у него спрашивают, ну как тебе? – Да, ничего. Только вот улыбаться больно». Всё. Роль была решена. Григория Горин всегда ощущал в Олеге Янковском какое-то душевное одиночество; при добродушной искренности закрытость от внешнего мира. Тут Янковский оказался именно тем бароном, который стал любимейшим героем мальчишек, как Шерлок Холмс-Ливанов стал кулинаром всей советской молодёжи и старшего поколения.
Что такое барон Мюнхгаузен Олега Янковского? Его барон, как и его Свифт, и его Хозяин, окружает себя своим миром – миром иллюзий, неясных очертаний и кривых зеркал. В своём театре хозяин – он, и распределяет роли тоже он. И зрителей вовлекает в действо тоже он. Когда он якобы разговаривает с тем же Шекспиром, он тем самым предлагает принять игру пастору. И затем удивляется, почему тому не понравился трюк с уткой. — Хотелось его развеселить. Мне сказали, умный человек. – Ну, мало ли что о человеке болтают, успокаивает его Марта. Когда он на привале рассказывает байки об олене и вишнёвом дереве, он забавляется невежеством его товарищей – буржуа. Когда он дарит городу новый день – 32 мая, серое стадо блеет: «Этого не может быть».
Горин почти во всех своих произведениях противопоставляет личность стаду. И личность, чаще всего – Олег Янковский. Только он восстаёт против системы легко, с юмором и с долей безумия в глазах. Безумцу проще: что бы он ни говорил, ему всё равно не поверят. Но и не заставят отречься от образа мыслей, надеть наручники послушания на собственную свободу личности и заткнуть кляпом коллективной идейности свободу личного слова или же...
«Нам будут долго предлагать – не прогадать.
-Ах! – скажут, — что вы, вы ещё не жили!
Вам надо только-только начинать…
Ну, а потом предложат: или-или».
Да, это тот самый Мюнхгаузен. Это тот самый Горин. И тот самый Янковский. И не будь они - Григорием Гориным и Олегом Янковским, если бы не нашли выхода для своего героя, представив его жизнь после смерти. Кому ещё может посчастливиться пожить в своё удовольствие после того, как тебя официально канонизировали, напечатали полное собрание сочинений, тебя играют в спектаклях, в твоём доме устраивают музей, в котором среди живых экспонатов – твоя вдова, твой сын и твой святой отец барона, в городе открывают памятник в честь юбилея со дня твоей смерти и «убитая горем» вдова ежегодно покупает у тебя же цветы на твою могилу. — Одни мои похороны принесли мне доходов больше, чем вся моя предыдущая жизнь.
У них всё схвачено по части посмертного ритуала возвеличивания и назначения тебя героем. В той стране жизни человеческой была цена – полушка, а после смерти – полное собрание сочинений. Нам нужны были герои, для этого нужно было послать на смерть. Нам нужны были идолы, для этого надо было назначить убийцу и официально казнить его. Идолы не спускались с неба, они рождались из обычных покойников на земле. Так было и 24 января 1922 года с В.И. Лениным, так будет и 25 июля 1980-го с
В.С. Высоцким. Так будет продолжаться всегда. Всё по инструкции: отпевание, слёзы, народ (и это вы называете народом? – Нет, это не просто народ. Это хуже народа. Это лучшие люди города) и даже квитанция на гроб. Всё предусмотрено. Всё имеет свой инвентарный номер. Все улыбаются. Танцы.
И не дай тебе бог, в такой торжественный момент твоего посмертного возвеличивания взять да и……воскреснуть. Вот это уже лишнее, господин барон. Что же это будет, если каждый новопреставленный герой начнёт по своей воле воскресать! Опять своевольничаете? Опять хотите за флажки? Но у нас и на этот случай всё предусмотрено – суд над «Лжедмитриями» и по этапу на все четыре буквы СЛОН или на пять ГУЛАГ. — Мы не позволим, кому не попади, даже если он обладает внешним сходством с усопшим, называться всеми нами любимым бароном, кого мы так торжественно три года назад проводили. (Показные слёзы, переходящие в бурные рыдания – 2 минуты).
Убьют по настоящему, но не дадут нарушить отработанную идиллию легенды о герое-освободителе, о святом мученике или о борце за права и независимость. Чьи права и где та независимость – это уже не афишируется. — Господи! Да почему же вам надо обязательно убить человека, чтобы понять, что он жив!?
Но, а если сделать из него идола не удаётся, его объявляют преступником при жизни. Но и жизни при этом не дают. И куда же его со своей «свободной линией плеча и обуженными панталонами»? Только на Луну. Другого выхода Горин не видит для своего героя. А Янковский – для любого свободомыслящего человека, каких было много в его стране под названием СССР. Его полёт на Луну с одной стороны приговор суда, по которому барон, в доказательство своей личности, должен повторить свой подвиг.
Но с другой, этот полёт абсолютно смахивает на эмиграцию вот такого изгоя – ненужного, презираемого, практически объявленного умершим. Молодым сейчас трудно это понять, но все ехали как в никуда. Как никто. Потому что лишние. Потому что занозы в седалище.
Эмиграция без возврата. Недаром, он ведь основательно подготовился к дороге. Только вместо загранпаспорта и сухарей ему понадобился всего лишь мешок сухого пороха. Возвращаться он не собирался.
Рейтинг: 0
728 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения