На написание сего подвиг случай.
В силу пристрастий своих интересует меня всё, что касается жизни и творчества Владимира Высоцкого и памяти о нём. И, конечно же, пройти мимо недавно вышедшей книги, рецензентом которой выступил Давид Карапетян, один из самых известных и пожалуй самых близких друзей Высоцкого я не мог. Но начну я, с другого.
Когда в июле 2005 года в Новосибирске ставили бронзовый памятник Владимиру Высоцкому, одна из центральных газет броско, да жирно озаглавила немалый тираж свой: "РОССИЯ ПОМЯНУЛА ВЫСОЦКОГО" Нет! Правильнее было написать «РОССИЯ ПОМНИТ ВЫСОЦКОГО»
Россия никогда не забывала своего гения - ни тогда, ни сегодня, ни много раньше! С того невообразимо ужасного, горько-памятного и высоко-косного, нелепого 1980 года.
"Мы жили в семьдесят девятом", так озаглавлена не очень увесистая по объёму, но не по содержанию книга удивительно талантливого автора, Ильи Рубинштейна – автора даровито-редкого и пронзительного. Книга зацепила, задела духом своим, вернула в юность.
Защемило и заскребло от прочтения этой книги. Подвигло…
Говорить и писать о Владимире Высоцком стало общим местом, особливо к памятным датам. Воскурить выспренний фимиам, по поводу, так сказать, и без, стало, эдакой «нормой» отличия, выказывая правда, большей частью не столько озабоченность посмертной судьбой поэта, а прежде всего стремлением застолбить некую свою собственную значительность, в позиции – и мы рядом-с, что по сути своей бесполезное дело.
Время, как врождённый порок сердца даёт о себе знать через боль, через пульс, через суть душевного отклика, заложенного в саму духовную конституцию времени и не приемлет притворства.
Не знаю как кто, а я с давних пор уже делю людей на категории вслед за Юрием Андреевым на людей, живущих по-Куняеву и по-Крымовой, а теперь делить буду ещё на одну категорию, кто живёт по-Рубинштейновски, как бы пафосно это не прозвучало. Он, пожалуй, первый - из тех, кто поразительно ярко и пронзительно честно написал о нас, живших рядом с Высоцким, о том НАШЕМ времени и не столь о Высоцком - сколько о судьбах наших, неизбывно завязанных на Высоцкого, на время в котором росли и в котором Предтечей судеб наших стал Он - Владимир Высоцкий..."
Изобразительный талант Ильи Рубинштейна, природа которого, в какой-то мере, лежит в кинематографичности восприятия мира, позволил ему особенным образом (по Карапетяну - «прямой проекции прошлого на экран времени нынешнего»), создать общую канву для всех произведений положенных в книгу. И надо сказать оправданно. Разрозненное их прочтение потеряло бы, безусловно, тот аромат и вкус «ерша»: сценарных «междометий» - эскизо-зримых зарисовок ушедшего детства, поэтических вспышек сознания и дневниковых откровений «в стол», беспощадно-правдивого рассказа о нас - повествования, имя которому Эпоха. Эпоха Высоцкого.
В «Пяти снах Николая Козырева» автор без эстетствующей брезгливости, которая неизбежно возникает при отображении очевидного и общепонятного, выносит на свет обезображенные и до боли узнаваемые лики среды обитания героев драмы, где «и ни церковь и ни кабак – ничего не свято!». Это среда обитания наших отцов и мам, нас самих, застойно-запойного времени, без шор и обмана, без ироний, гротеска или фарса - голая правда! Перипетии судеб трёх подростков, беспросветная жизнь которых на фоне рафинированно-благообразного пропагандистско-пристойного общества выглядит безумным кошмаром и сном, от которого бежать и бежать.
Книга Ильи Рубинштейна – это вызов могущественному Имяреку – балласту нашего общества, похоронившему под собой надежды и чаянья миллионов сограждан. «Мы жили в семьдесят девятом» - это протест против жалкого, пошлого, никчёмного существования, инвективы которого грубоваты и слух режут, но точны и уместны.
От кошмара бытия за горизонт бегут не столько пацаны киносценарного произведения Рубинштейна через боль безнадёги и сны, в западню неизбежности ущербно-убогого мира - бежим мы - ровесники-экзистенциалисты, дерзнувшие хоть в чём-то отступить от предписанной нам истоптанной тропки, однажды рванувшие, но так и не добежавшие до.
Психологический аспект повествования пограничен, как и в песне Высоцкого. Козырь, Француз и Длинный долго будут маячить укором неистовым и карябать сердца: - «Я в горизонт промахиваюсь с хода.»
Ощущение распахнутости и нестеснённости прозы Рубинштейна в специфике его необычного стиля, характеризующейся точностью в описаниях и отчётливой образностью. В сопоставлении же прошедшего и нынешнего где «вдоль дороги всё не так, а в конце подавно!» и вызов и протест и призыв - упование на духовную независимость неказистых героев рубинштейна-высоцкого и еже с ними других, способных на поступок и риск, и во имя себя, и для будущих судеб России.
Избирательна память людская.
Как ни странно, мы помним многих литературных, вымышленных героев и напрочь забываем о рядом живущих. Посылом этим пронизано, кажется, всё повествование киноновеллы «Мы жили в семьдесят девятом». Удивительно проникновенный рассказ о нашем сегодняшнем времени, воинствующем, прагматично-циничном и безумно-дорогом.
Твёрдо поставленный авторский почерк Рубинштейна не изменяет ему и не позволяет ему погрузиться в необязательную мишуру изысканных экзальтированных построений. Рубинштейн дерзновенен и прям, в зеркальном отображении действительности, сознательно уходящий от различного рода словесных экзерсисов, уводящих от живого к искусному.
Герои новеллы «Мы жили в семьдесят девятом» - живущие рядом вчерашние соседи, друзья, одноклассники, одним словом – мы, нынешний ареал обитания которых от Чечни до Москвы. Чувство душевной хвори и тягостного прозябания – «всё не так – ребята!», в книге, почти на физическом уровне. Приходит ощущение, что когда мы жили в семьдесят девятом, в отличии от сейчас, то мы действительно ЖИЛИ. С большой буквы! Жили там, где были живы наши дворы и легенды, где жива была ткань наших чувств, разбитых ныне о быт, ложь и бред новой жизни, грубый страх за себя и своё.
Наш скудеющий дух – это грех, лейтмотив Рубинштейна. Но при всей определённости автор лишён амбиций становиться в позу докучливого и непререкаемого ментора. Кто не с ним - тот в кювет! По-русски и матом! И поделом!
Прямая речь Рубинштейна порой смягчена лирической интонацией - ностальгией по ушедшим годам - времени надежд и любви, ассоциированного с известными песнями великого барда. Смерть поэта и время исхода семидесятых сквозь сны Николая Козырева возвращают нас в настоящее – притворно приторную действительность нового мира. Внутренний протест изменить что-нибудь выливается в русское: – «ну и хрен с ним!» пока не прорастает непреодолимым желанием - всё изменить и…
….и «передавая друг другу закопчённый стеклянный кругляшок, мальчик и девочка, улыбаясь, смотрят сквозь него на весеннее майское солнышко третьего тысячелетия...» возвращают надежду на право жить после семьдесят девятого и веру в себя и в людей и в будущее.
Острое, пронзительное и пожалуй парадоксальное ощущение собственного присутствия в книге не оставляет до прочтения самых последних стихов драматически преломляющих восприятие книги
Полёт не грезился высокий
Полушпане в тот год чумной…
Уже Афган, ещё Высоцкий
А между ними выпускной
………………………………………………………..
А ниже чуть – «Счастливого пути!»
И год – один десятка восемь ноль…
И мы ушли. Чтоб сразу же войти
В отечеством написанную роль
Цензор – совесть, у кого она есть нас не преминет спросить : - «По чьей вине? По чьей вине? По чьей вине?»!!!
Для меня лично книга Ильи Рубинштейна – некое замечательное открытие, с чем, прежде всего, хочется поздравить именно себя, поскольку открытие это ещё и ожидание новых перспектив на будущее. А исключительно талантливому и самобытному автору, Илье Рубинштейну хочется от души пожелать одного – удач творческих да замечательных книг, во благо всего нашего сообщества настоящих друзей Высоцкого и ценителей русского киноискусства, и литературы.
Здравствуйте, Анатолий! Спасибо Вам за то, что коснулись этой темы.У поколения семидесятых-восьмидесятых эта книга, безусловно, вызовет интерес.Постараюсь найти и прочитать.Творчества! С уважением, Николай.
Помочь сайту
Поздравления
