Помочь сайту
Поздравления
Слобода
18 ноября 2017 -
Константин Еланцев
Стаей чёрных воронов кружили вокруг мордовского сельца ногайские всадники. На быстрых конях, в надвинутых на брови малахаях, они издавали только им понятный клич, и с визгом врезались в толпу перепуганных сельчан. Рассекали воздух ногайские сабли, мелькали плетёные арканы, и вот уже катится по дымящейся траве чья-то буйная головушка, тянется за конём на длинной верёвке, крича от боли и страха какая-нибудь молодуха. Ужас смерти, который внезапно обрушился на это мордовское сельцо, чёрным дымом от горящих изб окутывал бескрайний лес между речками Сызганка и Тумайка.
Из вихода (подвала) у одного из домов выглянула, было, детская головёнка, но тут же скрылась обратно, захлопнув дверцу. В неё тут же вонзилась стрела, выпущенная одним из всадников.
Местные мужчины, кто с рогатиной, кто просто с голыми руками, пытались наброситься на незваных гостей. Те же, играючи, кружились вокруг своих почти безоружных жертв. А потом с гиканьем и азартом разили их своим смертоносным оружием.
Горела съезжая изба, в которой всегда останавливались купцы, везущие свои товары в далёкую Московию. Мужик с чёрной окладистой бородой выскочил на крыльцо, но тут же свалился на землю, пронзённый стрелой. Он морщась, тщетно пытался вытащить её из плеча. Подскочил на коне ногаец, довольно улыбнулся и взмахнул саблей.
Ях-х! Фонтаном хлынула кровь, тёмной струёй ударилась о тёсаные перила. Ужасной болью вырвался крик, но тут же стих, потому что потерявший силы мужик всё пытался дотянуться до своей отрубленной руки. Она лежала чуть в стороне вместе с вонзённой в неё стрелой, и ещё дёргались пальцы в последних конвульсиях.
Ногаец снова усмехнулся, отскочил в сторону, вздыбил коня и со всего маху, прямо в полёте, опустил свою саблю на склонённую голову. Ях-х! Вот и нет больше купца, нет человека!
Купеческий обоз, загруженный под завязку, грабили несколько воинов, раскидывая непонравившиеся товары.
Схватив за пулай (набедренное украшение) девушку, один из ногайцев, спешившись, тащил её в лес. Там, в прилеске, жались друг к другу с десяток женщин, судьба которых уже была предрешена. Они выли, прикрывая лицо рукавами.
Чёрным дымом поднималось над густым лесом горе человеческое, криками и плачем растекалась над Сызганкой и Тумайкой людская беда, от которой не было ни пощады, ни защиты.
Вечкуш не помнил, сколько просидел в виходе. Час, два, сутки…. Голодный, он пожевал вяленую рыбу, так любовно приготовленную отцом. Голод утих.
- Тетя, авай! – заплакал Вечкуш, - Папа, мама!
В детском сердечке поселилась горе. Ребёнок чувствовал, что никогда не увидит своих родителей. Он плакал навзрыд, колотя ручонками по дубовым бочкам с капустой, валялся в исступлении по земляному полу, кричал, обращаясь к ненавистным врагам, которых видел впервые в жизни.
Покштя (дед) послал его за рыбой. Вечкуш только спустился вниз и внезапно услышал на улице крики. Он пытался выбраться наверх, но увидев множество страшных всадников, испугался. Только успел заметить, как покштява (бабушка), стоявшая возле окна, вдруг схватилась за грудь и медленно стала оседать вниз. Вечкуш захлопнул дверцу и притаился, пытаясь понять происходящее.
Сколько времени прошло? Решившись, ребёнок осторожно выбрался на улицу. Опять стало страшно. Дымились остатки некогда крепких домов, угаром растекался по всей округе смердящий запах сожжённых тел. Вечкуш опустился на колени и снова зарыдал:
- Тетя, авай!
И снова по своей спирали летело время. Минуты, часы…. В отрешённом состоянии ребёнок стал бродить по бывшей улице. Нашёл отца. Тот, прислонившись спиной к стене чужого дома, сидел, сражённый в грудь ногайской стрелой.
- Тетя! – Вечкуш дотронулся рукой до остывшего тела, и отец завалился набок. Испуганный ребёнок в смятении отскочил назад. Размазывая слёзы по испачканному лицу, он пошёл дальше.
- Авай, авай! – неслось по мёртвому селу, и только эхо, наполненное невосполнимой потерей, возвращалось назад безысходностью и наступившей тишиной.
Вечкуш увидел людей, выходящих из молчаливого леса. Длиннющий обоз выползал и выползал на мёртвую улицу. Испуганно оглядывались вокруг незнакомые ребятишки, приютившиеся на телегах, закрывали лицо от угара дородные бабы, а бородатые мужики в длинных кафтанах, вооружённые топорами и ружьями, негромко переговаривались между собой.
- Кажись, беда недавно прошла, Милентий! – проговорил один из бородачей.
- Беда, Осип, беда….
Милентий Климахин, стрелец московский, снял высокую с отворотами шапку и поклонился дымящимся развалинам.
- Здесь наше место, - промолвил он, оборачиваясь к своим спутникам, - Здесь жить и помирать будем!
Осип Мартынов, стрелец огромного роста с вьющимися белокурыми волосами, опустил к ноге бердыш и утвердительно кивнул:
- Здесь, так здесь! Братцы, - крикнул он подходящим стрельцам, - Надо б лагерь разбивать!
И загудел обоз, ожил. Детишки вылезали из телег и бежали по нужде прямо в кусты. Бабы топали ногами, разгоняя застоявшуюся от долгого сиденья в жилах кровь. Стрельцы снимали запылённые кафтаны, бросали их в кучу, и, потирая от нетерпения руки, доставали инструменты.
Давыд Истомин, один из стрельцов, тронул Милентия за рукав:
- Смотри, дитё!
Он показал пальцем на мальчика, лет восьми от роду. Тот стоял возле чернеющего сруба и непонимающими глазами смотрел на незнакомых людей.
- А ну-ка, подь сюда! – поманил пальцем Милентий.
Осторожно приблизившись, ребёнок вдруг остановился, сел на землю и, обхватив руками колени, заплакал. Плакал тихо, горько, лишь подрагивали плечи его худенького тела.
- Ну, что ж ты, вьюнош! – Милентий опустился перед мальчиком на колени и прижал к груди его голову. Он гладил разлохмаченные волосы, понимая, что никакие тёплые слова не смогут сейчас прекратить это плач, - Эко досталось, видать, тебе!
Мальчишка притих, выплеснув своё горе этому чужому бородачу.
- То, что произошло, мы поняли…, - спокойно проговорил Милентий.
Вечкуш не понимал его. Он показывал пальцем на лес и шептал:
- Виряс….
Мол, из леса налетели всадники, которые убили его родителей.
- Виряс… - повторил стрелец, стараясь запомнить, - А зовут тебя как?
Ребёнок снова заплакал, видимо, от нахлынувших воспоминаний, и Милентий, взяв его на руки, понёс к обозу, возле которого уже сгрудились бабы и детишки. Он положил Вечкуша на телегу, заботливо прикрыл рогожей и снова погладил по голове.
- Тише вы! – рыкнул, было, на своих спутников. Но, смягчившись, добавил, - Пусть поспит.
Подбежавший сынишка Милентия прижался к отцовской ноге.
- Запомни, сынок, - Милентий поднял сына, обернулся к спутникам, - И вы все, братцы, запомните: будет здесь ещё один форпост от набегов нагаев! Что б не лилась больше кровь невинная, да не уводили в кочевой полон жён наших! На то и отправлены мы в эти края Великим государем Михаилом Фёдоровичем!
Его слушали молча. Стрельцы поддакивали, соглашаясь со сказанными словами, детишки, открыв рты, посматривали на родителей, а бабы умилённо посматривали на своих мужей, которые были их единственной опорой и защитой в жизни: Абросимовы, Ильины, Егоровы, Пронины, Трошины, Чурбановы, Усынины, Старостины….
… Шёл одна тысяча шестьсот тридцать восьмой год от Рождества Христова. Так начиналась Сызганская Слобода.
Часть вторая. ПЕРЕВЕДЕНЦЫ, СТРЕЛЬЦЫ МОСКОВСКИЕ
Ушло, отгремело грозами, пролилось тёплыми дождями поволжское лето. Улетели в далёкие края певчие птицы. По утрам всё чаще покрывались инеем опавшие листья, и холодный ветер напоминал о приближении ранней зимы.
Стрелецкий урядник Климахин торопил своих людей. Сам с утра до ночи не выпускал из рук топора, помогал валить деревья, размечал будущие улицы.
- До зимы успеть надоть, братцы! – убеждал он, хотя и без этого все понимали, что не продержаться, не пережить морозы без крепких изб.
На самой горе, что возвышалась над Тумайкой-речкой, решили строить новую съезжую избу. И построили. А вокруг неё с каждым днём росли свежие срубы из добротного сосняка. Работали все, даже бабы и дети.
Едва прибыв на это место, отправил Милентий Анфима Трошина да сына его шестнадцатилетнего Андрейку с посланием к голове стрелецкого приказа Григорию Желобову в «саму» Москву. Помощи просил «людьми строильными», потому-что « до морозов лютых место обустроить надобно». Вскочил на гнедого коня Анфим, сунул свёрток за отворот кафтана, и, сверкнув своими голубыми очами, махнул рукой сыну. Жена его Прасковья кинулась, было, к ним, но попридержал Милентий, грозно глянув в её лицо. И стихла стрельчиха. Враз потускнели глаза, безвольно опустились руки. Она повернулась и пошла к бабам, что собирали кору от ошкуренных брёвен. Так и не увидела, как скрылись за тёмными стволами многовекового леса её кормильцы и опора.
Почти год прошёл, весна гуляла солнечными лучами по оттаивающим избам. И вот пришли люди, много людей. Привёл - таки Анфим «строильных людишек»! А с ними и « татары служилые», да несколько стрельцов с семьями для «отбывания» службы. И хлебное жалование привёз, и сукно на новые кафтаны. Значилось в приказе стрелецкого головы, чтобы строил он, урядник Милентий Климахин, «сторожу на этой землице» от набегов степняков да защиты караванов купеческих, что шли в Московское государство по Большому афганскому пути.
- Теперь жить будем! – обнял Трошина Милентий.
- Как отзимовали-то?- как бы вскользь спросил Анфим.
- Прозимовали… – вздохнул урядник, - Да ты не беспокойся, все живы-здоровы! Вон и жёнка твоя бежит!
Урядник показал на бегущую к ним Прасковью.
- Что ж я ей скажу-то… - прошептал Анфим, - Как же ей про убитого в пути Андрейку расскажу?
Он снял шапку, мотнул головой и, переминаясь с ноги на ногу, ждал жену, искоса поглядывая на Милентия.
Закипела жизнь, забурлила! Под топорами ложились наземь вековые деревья, с выдохом падая на прошлогодние травы, через которые едва пробивалась свежая зелень. На раскорчеванных с осени полянах чернели борозды целинных полей, а из открытых дверей добротных домов доносились запахи щей, пирогов и хлеба.
Ушла зима, становилось теплее, но до первого урожая было ещё далеко, поэтому всё зерно хранили сообща, в свежесрубленном амбаре, который поставили тут же, возле съезжей избы.
Часто выходил Милентий Климахин на косогор. Петляла речка Тумайка под самым подножьем высокой горы, то появляясь, то исчезая среди густых зарослей ив и ольхи. А потом и вовсе пропадала среди бескрайних лесов, которым не было ни конца, ни края.
- Не подобраться нагаям, ни в жисть не подобраться! – довольно осматривал окрестности урядник, - Через леса да с подъемом на гору не пройти! С другой стороны селения ров вырыт, и тын бревенчатый построен, да косая острожная стена во рву установлена! А чуть дале засека, а затем опять речка, Созганка. Укрепили слободу, защитили от пришлых людей!
Вечкуш повзрослел за этот год. Стрелецкие ребятишки учили его русскому языку, и он уже вполне сносно мог с ними общаться. Только не понимал, почему его называли Вечкутом. Но как-то свыкся, откликался на это имя. Жил он в избе урядника Климахина, который принял его, как сына. Замечая грустные глаза мальчонки, Милентий, жалеючи, прижимал его к себе. Молчал, гладя шершавой ладонью по непокорные вихрам.
- Почему меня Виряскиным кличут? - однажды спросил Вечкуш.
- Ты ж в прошлом годе сам говорил, что из леса! – хитро улыбнулся Милентий.
- Я не из леса! – насупился Вечкуш.
- Ладно, ладно! – урядник присел на лавку, притянул к себе парнишку, - У нас, у русских, так удобно. Есть имя, и есть фамилия. Вот какая у тебя фамилия?
Вечкуш не знал и удивлённо пожал плечами.
- Ну, вот! А теперь ты Вечкут Виряскин. Так и в книге тебя запишем. Вот построим церковь и запишем! Ты только подумай, сынок, какая жизнь всех вас ждёт впереди! И тебя, и моих отроков, и других!
… На поволжскую многострадальную землю шла новая беда. Отогнав в южные земли ногайские племена, из-за Каменного пояса через Яик-реку шли другие кочевники. Несметная калмыцкая конница, почти не зная поражений, отвоёвывала для себя новые территории, сметая на пути беззащитные сёла и мелкие деревеньки.
Часть третья. ПОСЕРЕДЬ РУСИ
Сдавать начал Милентий Климахин. Семь лет прошло, как первая сосна под острыми топорами упала на землю, а, кажется, жизнь прошла…. Лежал стрелец на топчане, кутаясь в овчинный тулуп. А косточки всё-равно болели, ныли проклятые так, что выть хотелось, как тому волчонку, что поймал на днях Якимка Пронин, сын, Фёдора Пронина, пришедшего в слободу с первыми стрелецкими поселенцами.
Милентий повернулся набок. До тепла дожить бы, а там….
Кружил февраль бесконечными метелями по заснеженным полям, вихрями гулял по улицам, слепя, не признающих холода, ребятишек. Послышится где-то среди этой зимней суеты беспокойный материнский голос, опечалится отрок, помашет своим товарищам рукой и уныло побредёт на зов, потому как нельзя по-другому.
Ушёл с купеческим караваном в Москву Вечкут Виряскин. Как не настаивал Милентий, да не послушался его парень. Сказывал, что прямо в Приказ. После всех бед, что свалились на его голову, кроме как стрельцом себя и не мыслил. Удивился тогда Климахин, но письмо сопроводительное всё-таки написал.
Расширилась слобода, выросла. Из-под Яика пришли казаки, с южных степей беглые, кто от беды, кто от гнёта боярского. Да ещё гонец, что давече прискакал, письмо вручил от стрелецкого головы Желобова, в котором тот наказывал старосте отрядить с десяток людей на строительство острога, который встанет на пути татар да калмыков недалечь от слободы.
Метель приутихла. Климахин поднялся, кряхтя и проклиная свою немочь. Испив воды, вышел на крыльцо в накинутом тулупе. Бабы и мужики тянулись к деревянной церквушке, что поставили совсем недавно на самом людном месте. Вера, вот чем живёт душа человеческая! Не будь веры, и загинет эта душа от бесконечных сомнений, от разброда мыслей, от страха перед неизвестностью!
- Зашёл бы! – услышал сзади Милентий голос жены.
- Ничего, постою… - Он поцеловал в лоб подошедшую Анастасию, - А ты иди, матушка, иди! Ишь, как народ-то радуется! – Климахин вздохнул, - Меланья куда делась, Василий где?
- Здесь я, иду! – к родителям вышел подросток. Глянув на сына, староста порадовался: хороший стрелец вырастет, крепкий!
Стало тревожно; как они без него? Мелашка на выданье, да ещё Ванятка только ходить начал. Тяжко будет, ох, тяжко! Сорока пяти лет от роду Милентий, а, как старик стал. Ноют раны от сабель да стрел вражеских, не повинуются ноги после дальних бесконечных переходов, огнём горит спина от наступающих болей. А теперь вот и до сердца очередь дошла. Обидно. Столько сделано, и столько не суждено увидеть….
Снежок попал Мелашке прямо в грудь. Притворно скривив личико, она упала прямо в снег и, распластав руки, затихла.
- Ух, ты! – с маху опустившись перед ней на колени, выдохнул юноша. Забыв про слетевшую казачью шапку, он склонил голову над девичьим лицом, - Какая ж ты красивая, родная моя!
Не утерпев, Мелашка взвизгнула от счастья и, обняв за шею улыбающегося Данилку, стала жадно целовать такие знакомые и такие сладкие губы.
Забыв про запрет покидать слободу «в малом количестве», они убежали в дальний прилесок, едва закончилась метель. Два дня не виделись – это ж целая вечность! Часовой, было, погрозил им кулаком, но потом, распознав в Данилке сына казачьего сотника, пошёл дальше « по обходу».
- Весной поженимся! – шептал Мелашке на ухо Данилка Еланцев,- Ей богу, только снег спадёт! Отец сватов пришлёт, всё, как положено!
Мелашка закрывала счастливые глаза, и виделась в девичьем воображении просторная пятистенная изба с изразцовым сосновым крыльцом и куча ребятишек, сидевших за огромным столом.
- Хорошо-то как! – мечтательно пропела она.
Далёкий конский храп встревожил Данилку:
- Бегом! – крикнул он Мелашке. Поставив её на ноги, он мимолётно глянул на близлежащие кусты,- Бегом!
Они бежали, утопая в глубоком снегу. Данилка придерживал рукой болтающуюся в ножнах саблю, другой тянул девушку за собой.
С десяток калмыков из леса выскочили к Сызганке. Один, натянув тетиву лука, выпустил смертоносную стрелу. Но мимо пролетела стрела, упала в шаге, издав протяжный вой.
- Калмыки! – кричал раскрасневшийся Данилка. Мелашка, от страха потерявшая дар речи, крепко держалась за его руку, страшась оглянуться назад.
Заметил часовой кочевников. Протрубил в боевой рожок, и вот уже бежала к тыну «вооружённая сторожа», уже выскакивали на улицы казаки, а бабы с малыми детишками прятались в избах.
Сотник Еланцев увидел сына с дочкой Климахиной. Ринулся было вперёд, но остановился, вскинул бердыш. Взвизгнула пуля и понеслась навстречу неожиданному врагу. Передний калмык взмахнул руками, выгнулся телом, приподнялся в седле и завалился на конский круп, не успев схватиться за гриву обезумевшего от скачки по глубокому снегу коня.
Покрикивали стрельцы, не стреляли, боясь попасть в бежавших. Да только выскочила из-за их спины казачья дружина. Издав клич, двинулись вперёд «пластуны», посверкивая клинками.
И повернули назад калмыки. Заскочив назад за Сызганку, они гортанно выкрикивали какие-то ругательства и грозили кулаками. Выпустив в защитников ещё несколько стрел, калмыки скрылись в лесной чаще.
- Приказ слышали? – после молчания спросил сотник молодых, когда те, отдышавшись от бега, предстали перед ним с опущенными головами, - Ведь для таких, как вы, нужны эти приказы!
- Отец! – начал Данила, но тот прервал его взмахом руки: идите, мол.
А через неделю не стало стрелецкого урядника Климахина. В день похорон светило солнце. На прицерковном кладбище толпилось много народа.
- Вот пришёл человек из самая Москвы. А лежать веки вечные будет посередь Руси. Потому что натура такая у русского человека – быть там, где надобно, а не там, где хочется! – сказал над гробом друг Милентия Осип Мартынов.
Вернётся однажды в слободу и Вечкут Виряскин. В стрелецком кафтане он мало будет похож на того затравленного мальчонку, коим был обнаружен первыми «воинскими людьми», ступившими на развалины мордовского сельца. Вот и пойдут от него Виряскины да Вечкутовы, а от Данилы и Мелашки Еланцевы, а от сыновей Милентия Василия да Ванятки Климахины…. Потом и вовсе сотрётся сословная грань, до наших времён никому и в голову не приходило каких он кровей: стрелецких или казацких.
Стоит слобода. С древних времён стоит, меняя свои названия. Только вот дух первых переселенцев до сих пор живёт. Аккурат посередь Руси…
Рейтинг: +1
331 просмотр
Комментарии (2)
| Влад Устимов # 18 ноября 2017 в 17:48 0 | ||
|
| Константин Еланцев # 18 ноября 2017 в 18:01 +1 | ||
|
Новые произведения
