5.
- А ты помнишь, как ты спел тогда для меня украинскую песню? - спросила Люся, задергивая занавеску на иллюминаторе.
Наверное, строгий вид Петропавловки отвлекал ее от мыслей о горах.
- Еще бы, - живо отозвался я. – Я ту ночь совсем не спал…
- Думал обо мне?
- Нет, горло болело.
- И как я потом к тебе всюду с этими песнями приставала, тоже помнишь?
- Помню…
- А ты никогда не думал, откуда у меня появился этот интерес именно к украинским песням?
- Конечно, думал. Первым делом, я объяснил это твоей любовью к юноше с фамилией Нечитайло. Но потом понял, что ошибся.
- Почему?
- А потому что Володя при мне однажды сказал, что терпеть не может украинский язык и все связанное с ним. То есть, всю культуру своего народа…
- И что ты стал думать тогда?
- А ничего… Нравятся девчонке хохляцкие песни, и все. Как мне, например, испанские…
Люся посмотрела на меня пристально и печально.
- А хочешь, я расскажу тебе всю правду? Ты знаешь, пришло время, когда хочется, даже не хочется, а необходимо кому-то объяснить, почему ты жил так, а не иначе… А ты для меня не «кто-то», а давний и близкий друг. И если мы не встречались с тобой так долго, то виноваты в том не мы, а наша судьба.. Я хотела рассказать тебе все еще тогда. Но это была главная тайна всей моей жизни… Тайна моей любви… И, узнав ее, ты бы мог подумать обо мне плохо. Потому что я сама ненавидела себя за это… Но ничего не могла поделать с собой…
6.
- Ты уже знаешь, что отец Володи был полковником, а их семья жила в военном городке. Поэтому Володя никогда не приглашал меня к себе, так это было связано с какими-то пропусками, проверками и так далее…
Но однажды, перед днем Советской армии он сказал мне:
- Завтра у нас знаменательный день: отцу исполняется ровно пятьдесят лет. Он родился в один день с нашей армией, только не в 1918-м, а в
1908-м году. И служит в ней уже тридцать лет. Так что завтра у нас тройной праздник, и я приглашаю тебя на него.
Он ухаживал за мной уже три года, с десятого класса, и я поняла, что праздник, конечно, праздником, но мое присутствие на нем будет своеобразными смотринами будущей невесты. Поэтому я очень волновалась, долго думала, как мне одеться, тем более, что гардероб у меня был небогатый. Ты же помнишь, что после первого курса я осталась сиротой, мама с папой умерли в один тот же год.
Двадцать третьего февраля Володя заехал за мной на отцовской машине и повез меня на вечеринку. Он тоже очень волновался, и, помню, я очень боялась, как бы мы куда-нибудь не врезались.
Пропуск на меня уже был оформлен, мы беспрепятственно миновали все КПП, прошли порядочное расстояние по ухоженным, очищенным от снега аллеям и поднялись на второй этаж небольшого коттеджа.
В прихожей меня встретила мама Володи, красивая полная женщина в темно-синем бархатном платье. Она поздоровалась со мной очень приветливо и радостно, но я заметила, что взгляд ее был каким-то настороженным и холодным. И мне сразу стало не по себе. Я сразу представила, как меня встретит отец, кадровый военный, привыкший к муштре и беспрекословному подчинению.
В большой комнате, куда мы вошли из прихожей, за столом сидело трое мужчин: двое в военной форме и один в штатском. Я, конечно, сразу стала рассматривать военных, стараясь отгадать, кто их них Володин отец, и была очень удивлена, когда мне навстречу встал высокий и худощавый человек
в сером костюме и белой рубашке с широким отложным воротником.
- Здравствуйте, Люся! – очень громко произнес он, улыбаясь, и протянул мне сразу две руки. – Вовка почти каждый день рассказывает нам, какая вы умная и красивая, но, по-моему, у него совершенно отсутствует талант передать на словах эту красоту. Я, например, вижу совершенно не то, о чем он говорит. Я вижу, что вы очень красивая, бесподобно красивая девушка, и считаю, что нашему Вовке очень повезло. А чтобы и я мог насладиться этой красотой, сидеть вы будете рядом со мной, по мою правую руку, и просвещать меня, старого солдафона, по части жизни молодежи и ее культурных склонностей.
Мне было не совсем приятно это хвалебное многословие, но я на миг заглянула в его глаза и увидела там, что они говорят мне совсем другое: «Не обижайся на мою болтовню. Ты разве не видишь, что я дурачусь? Я это делаю ради Володи, чтобы он перестал быть зажатым и растерянным оттого, что в первый раз привел в наш дом свою девушку».
Ты можешь мне не верить, но со мной это было впервые: я могла прочесть в глазах то, что человек хотел сказать мне словами, и скрывал это за множеством других, ничего не значащих слов…
Потом пришли еще гости, Володин отец отвлекся от меня, а я, наконец, смогла придти в себя после такого необыкновенного, почти мистического потрясения.
Потом Володя повел меня показать свою комнату, где было очень мало мебели: кровать, застланная серым солдатским одеялом, и письменный стол, но много всяких приспособлений для занятия спортом: гантели, гири, теннисные ракетки, лыжи и тому подобное. На стене висел портрет первого покорителя Эвереста сэра Эдмунда Хиллари, а рядом – старенький ледоруб с надписью «Первая альпиниада Красной армии. 1933 г.»
- Отец подарил, - объяснил Володя. – С этим ледорубом он взошел на Эльбрус.
- А спартанскую обстановку в комнате тоже он учредил? – спросила я.
Володе мой вопрос не понравился.
- Что значит: учредил? – спросил он раздраженно. - Мне самому нравится такой порядок в моей комнате, я к нему привык с самого раннего детства и менять его не собираюсь.
Я хотела спросить его, а как относится к этому его мама, которая, судя по меблировки гостиной, придерживалась других взглядов на обустройство жилья, но в это время раздался зычный голос Володиного отца:
- Молодежь, вы где? Пора к столу!
Мне стало не по себе, когда я представила, что сейчас мы с Володей войдем в комнату полную гостей, и они все будут рассматривать нас и думать о нас как о женихе и невесте. И мне придется сидеть во главе стола с Володиным отцом, а я даже не знаю его имени – отчества.
- Как зовут твоего отца? – почему-то шепотом спросила я Володю, хотя мы были еще в его комнате.
- Евгений Петрович, - ответил он тоже шепотом, и я поняла, что он волнуется не меньше, чем я.
Войдя в гостиную, я увидела, что два места по правую руку от Володиного отца были свободны. Но идти к ним под испытующими, а порой насмешливыми взглядами многочисленных гостей, было очень трудно, и тут Евгений Петрович просто спас нас с Володей, причем сделал это вполне сознательно. Не дожидаясь, пока мы доберемся до своих мест, он громким, командным голосом предложил присутствующим мужчинам открыть шампанское и наполнить бокалы дамам. Как ты знаешь, эта процедура всегда привлекает внимание не только выполняющих ее, но и их соседей, так как одни стараются исполнить ее с блеском и шумом, а другие боятся быть забрызганными вином или задетыми шальной пробкой. И мы с Володей в сопровождении неимоверного крика и при отсутствии какого-либо внимания к нашим персонам благополучно проследовали на свои места.
Но здесь я была окружена такой заботой со стороны Евгения Петровича, что мне снова стало не по себе. Правда, он быстро заметил мое смущение, и тут же отрубил, обращаясь к сыну:
- А, ну-ка, Владимир, ухаживай за дамой сам. А то она меня стесняется, я страдаю, глядя на это, и нам обоим нехорошо…
Меня поразил его язык. Все, что он говорил, было по-военному четко и кратко и, в то же время, необычно. В институте я уже хорошо усвоила особенности речи у различных авторов, но то были писатели, которые, как мне было известно, много работали, чтобы достичь этой оригинальности. А у Евгения Петровича речь была оригинальна сходу, он ни минуты не задумывался, чтобы сказать что-то необычное и точно подходящее к данной ситуации.
Но вечеринка шла своим ходом, Володя, следуя наказу отца, усердно ухаживал за мной, а хозяин дома, казалось, совсем забыл обо мне. И я почувствовала какое-то странное облегчение: мне было, конечно, приятно, внимание Евгения Петровича, но было в нем что-то тревожащее и даже пугающее меня.
И вот тут-то наступил главный момент этого праздника. И, как я потом поняла, всей моей жизни…
- Что-то грустно без песен, - сказала дама, богато украшенная золотом и маникюром. – Евгений Петрович, где ваша гитара?
- Ну, вы же знаете, Вероника Алексеевна, что я не пою ни «Мишку» с его улыбкой, ни «Ландышей» в скромном букете. И даже не смогу вам аккомпанировать.
- Знаем, знаем, - досадливо отмахнулась дама. – Всем известно, что вы поете исключительно родные украинские песни. И мы с нетерпением ждем, когда вы порадуете нас ими. Мы даже знаем, что вы начнете с гетмана Сагайдачного.
Евгений Петрович снял со стены за своей спиной гитару, которую я даже не приметила, и за столом все сразу притихли. Почему, я поняла, как только он взял несколько аккордов, посмотрел вверх, словно уходя от всей этой праздничной суеты, и запел:
Ой на горі та женці жнуть,
А попід горою,
Яром-долиною
Козаки йдуть….
Песня была очень красивой, и пел ее Евгений Петрович прекрасно, но ничего в ней, кроме первого куплета я не поняла. Мне было ясно, что запорожские казаки идут в поход, что ведут их какие-то Дорошенко и Сагайдачный, и все…
Исполнение этой песни было отмечено бурными аплодисментами, а я была настолько поражена ею, что не смогла хлопать вместе со всеми, просто сидела и чувствовала, что со мною такое – в первый раз…
- Ну, что же, Евгений Петрович, - снова взяла слово все та же нетерпеливая дама, - отдали дань родной военной тематике, а теперь ублажайте женщин… По этой части вы тоже большой мастер, насколько я знаю…
И тогда он запел песню, которую ты пел для меня в Цее…
Но это было еще до того, как мы ходили в горы…
Помочь сайту
Поздравления
