Помочь сайту
Поздравления
Повесть о тайной любви Люси Андреевой. (главы 3-я и 4-я))
23 сентября 2016 -
Борис Аксюзов
С Люсей Андреевой в институте мы сидели за одним столом в течение целых двух семестров. И не за каким-то просто столом, а за последним у окна.
Чтобы забить это место, надо было в первый же день занятий придти в аудиторию первым. А это значило, что нужно встать очень рано, без завтрака пробежаться на горку по улице Ватутина или протрястись пятнадцать минут в переполненном трамвае, дождаться, когда сонный сторож откроет массивные двери нашей alma mater и внимательно изучить расписание лекций, чтобы, не дай Бог, не ошибиться аудиториями. Заняв вожделенное место, можно было быть уверенным, что теперь весь учебный год на любой «паре» ты будешь сидеть именно здесь.
Вы спросите: а ради каких благ надо было идти на такие жертвы? Ну,
во-первых, во время пустых и нудных лекций можно было заняться чем-то более интересным, например, написанием стихов или записок девчонкам, разгадыванием или составлением кроссвордов, конспектированием литературы к предстоящему семинару по более важной дисциплине. Надо было только держать в руках ручку, потому что все преподаватели почему-то очень любят, когда ты записываешь за ними их собственные умные мысли, которые на самом деле таковыми не являются. Они или чужие, или не умные. Но если наши достойнейшие профессора и доценты могли уследить за конспектами впередисидящих студентов, то к нам, на «галерку», они заходить не решались. Ведь для этого надо было оторваться от собственного конспекта, а это было чревато искажением научной истины.
Во-вторых, сидя у окна, было можно просто помечтать, наблюдая за неторопливой сменой погодных условий. А иногда фортуна могла подбросить и острые ощущения в виде дорожного происшествия или ссоры двух разносчиков мацони.
Так вот, на втором курсе, изучив за предыдущий первый все эти преимущества, я пришел в аудиторию первым и занял это замечательное место. А второй пришла Люся Андреева.
- У тебя здесь свободно? – вежливо спросила она, потому что происходила из очень интеллигентной семьи: папа и мама у нее были педагогами.
Получив утвердительный ответ, она села рядом, в проходе, но по ее взгляду я сразу догадался, что ей очень хочется занять место у окна.
- Если хочешь, мы можем поменяться местами, - предложил я, и по тому, как резко изогнулись ее прекрасные брови, я понял, что она очень удивилась моей способности читать чужие мысли.
- Спасибо, - сказала она и улыбнулась, что делала вообще-то крайне редко. Она была очень серьезной девушкой с четко определенными моральными устоями, что было мной замечено во время так называемого «третьего трудового семестра», то есть работы на картошке.
Когда кто-то очень мудрый вывел аксиому, что дружбы между особами разного пола быть не может, он забыл сделать маленькую оговорочку: «если каждая из этих особ не влюблена в третью особу противоположного пола».
Так вот именно по этой причине и состоялась дружба между Люсей и мной: в момент нашей встречи за столом на галерке мы были оба влюблены. Я – в мою однокурсницу Лену Горбунову, а Люся – в студента горно-металлургического института Вову Нечитайло.
Я не буду рассказывать о том, что наши взаимоотношения с вышеуказанными лицами были очень непросты и драматичны, но мы никогда не делились друг с другом своими печалями и радостями. Мы их угадывали по настроению друг друга и узнавали от тех наших однокурсниц, которые знали все и щедро делились этим с другими…
С Вовой я впервые встретился дома у Люси. Мы готовились с нею и еще с двумя студентками из нашей группы к экзаменам, а он пришел пригласить ее в кино. Он был вежлив и скромен, но, когда Люся отказалась принять его приглашение, сославшись на трудный экзамен, который был на носу, он молча положил билеты на стол и удалился. И тогда я понял, что основная проблема в их отношениях – это столкновение двух сильных и независимых характеров.
Моя беда была гораздо проще: меня просто не любили.
Потом я познакомился с Володей поближе, а на зимних каникулах мы отправились в горы.
Меня пригласила пойти в этот поход Лена, с которой мы только что помирились после жестокой ссоры.
- Мы идем в Цей кататься на лыжах, - сказала она. – Хочешь с нами?
- С кем это – с вами? – спросил я.
- Это мальчишки из ГМИ, Люся Андреева и я. Всего семь человек. Если ты пойдешь, будешь восьмым.
Провести несколько дней в горах с Ленкой было для меня счастьем, и я не стал раздумывать над этим приглашением ни секунды, несмотря на то, что ни разу не стоял на лыжах, а перед самым походом мне должны были прооперировать плечо, поврежденное в результате падения с мотоцикла.
… Поэтому я очень удивился, а одновременно обрадовался, когда Люся вместо того, чтобы неспешно начать свой рассказ о прожитых годах, вдруг сказала:
- А помнишь, как мы ходили в горы?
4.
Конечно же, я помнил…
Как я шел на турбазу девять километров, неся рюкзак на одном плече, потому что другое еще болело после операции, и как на полпути мне навстречу вышла Ленка, посмотрела мне в глаза и увидела там что-то такое, что заставило ее решительно забрать у меня рюкзак, а меня беспрекословно отдать его.
Но об этом и многом другом, связанном с нашими отношениями, я рассказывать здесь не буду. Моя маленькая повесть связана с Люсей Андреевой и тайной ее любви.
Ребята из ГМИ встретили меня довольно холодно, так как не могли понять, зачем я пришел: на лыжах кататься я не умел, после операции был настолько слаб, что позволил девчонке тащить свой рюкзак, по той же причине не мог рубить дрова и таскать воду из родника. В общем, совершенно бесполезный человек, нахлебник.
Но Люся обрадовалась мне, как родному, что не могло не повлиять на отношение ко мне мужской части коллектива. К тому же, оказалось, что меня хорошо знает и даже уважает за мои прежние горные походы старейший инструктор турбазы Бабу Абаев, которого называли легендой Цейского ущелья. И слегка заносчивые студенты ГМИ, считавшие себя опытными покорителями гор, тоже стали испытывать ко мне какую-то долю уважения. Но я все же привык к совершенно другой атмосфере во время трудных горных походов, дружеской и раскованной, а, главное, меня огорчило поведение Ленки, тоже посчитавшей, что я зря пришел в Цей с больным плечом, и поэтому на душе у меня было нехорошо.
Вечером, когда вся наша компания, сидя прямо на полу, при свете керосиновой лампы рубилась в «дурака», я незаметно вышел во двор поднялся к беседке, стоявшей над обрывом. Была чудная лунная ночь, и отсюда открывался прекрасный вид на заснеженные вершины гор, на зеленый лес с белыми шапками на верхушках огромных сосен и мерцающие огоньки ближних аулов, прилепившихся на крутых склонах. И на некоторое время забыл и о сложностях людских взаимоотношений, и о больном плече, любуясь этой сказочной красотой.
- Ты чего это сбежал от нас? – вдруг услышал я за спиной голос и, обернувшись, увидел Люсю, одетую в какой-то неимоверно большой бушлат явно с мужского плеча и шапку-ушанку.
- Красиво, - ответил я, и Андреева замолчала, сраженная вдруг таким кратким и, казалось бы, нелогичным ответом.
Мы стояли молча очень долго, завороженные этой картиной зимних гор, увидеть которую можно увидеть очень редко.
И я сказал, тоже очень неожиданно для Люси:
- Ніч яка місячна, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай…
- Что это? – удивленно спросила она.
- Это любимая песня моего деда Тихона, - ответил я.
- Он украинец?
- Нет, хохол.
- А какая разница?
- Хохлами называют в основном украинцев, которые переселились на территорию России, но по-прежнему говорят «на украиньской мовi». Так, по крайней мере, объяснил мне дед, выходец из села Березовка Воронежской губернии, куда еще при Екатерине Второй их переселили с Полтавщины.
- А ты спеть эту песню можешь?
- Могу, но… не хочу. Никогда не пел для аудитории.
- Это я-то для тебя аудитория? – обиделась Люся и сразу собралась уходить. Но, уже спустившись на две ступеньки беседки, обернулась и жалобно сказала:
- А если я тебя очень попрошу?
- Ладно, - неожиданно для себя согласился я. – Но если я простужу свой карузовский голос, виновата будешь ты.
Люся рассмеялась:
- Хорошо, хорошо… У меня в рюкзаке специально по такому случаю припрятана бутылка водки.
Переборов свое волнение и смущение при первом публичном выступлении, я запел:
Ніч яка місячна, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай,
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай!
Сядемо вкупочці тут під калиною,
І над панами я пан!
Глянь, моя рибонько, — срібною хвилею
Стелеться в полі туман.
Ти не лякайся, що босії ніженьки
Вмочиш в холодну росу:
Я тебе, вірная, аж до хатиноньки
Сам на руках однесу.
Ти не лякайся, що змерзнеш, лебедонько,
Тепло — ні вітру, ні хмар…
Я пригорну тебе до свого серденька,
А воно палке, як жар.
Люся долго молчала после того, как я закончил петь, а потом сдавленно и тихо сказала:
- Здорово…
А я удивился, услышав в ее голосе сдержанные слезы, и разволновался сам: вот до чего я могу довести человека своим пением. Но потом успокоился, так как смолоду был весьма самокритичен по поводу своего слуха и голоса, и отнес свой успех полностью на счет чудесной украинской песни.
- А ты где так хорошо научился говорить на украинском языке?- спросила Люся.
- А я никогда не учился говорить на нем. Если мне сейчас понадобится что-то сказать по-украински, я навряд ли смогу сложить простейшую фразу… Я сразу учился петь, с шести лет. Именно с этого возраста родители стали отвозить меня на лето к деду Тихону, который работал директором лесопильного завода на Северном Кавказе. А он был большим любителем выпить, и почти каждый вечер брал в руки гармошку и «спывав» украинские песни. «Нич…» была его любимой песней, и ею он открывал и заканчивал свой «концерт». Кроме того он пел «Ой, на гори…», «Мiсяць на небi…», «Стоить гора высокая…», «Реве та стогне Днiпр широкий…», «Ой, дивчина, шумит гай…» и другие. К концу лета мы уже пели все эти песни дуэтом…
- А ты споешь их мне, когда мы вернемся в город?– жалобно попросила Люся.
Брать на себя такую тяжелую обузу: почти каждый свободный вечер исполнять для Люси весь репертуар деда Тихона, мне очень не хотелось, но и отказать ей я не мог: как никак целый семестр мы просидели за одним столом и стали почти друзьями.
- Хорошо,- согласился я. - Только с одним условием: никто не должен знать, что я пою для тебя эти песни и что вообще я могу петь.
- Согласна, - твердо ответила она, и в это время над лесом раздался крик:
- Люда-а!
- Ну, вот, - недовольно проворчала он. – Очухался, наконец. Проиграл десять партий в «дурака» и обнаружил, что Люда пропала.
Для меня был нов и почему-то неприятен такой тон ее высказываний по поводу близкого ей человека, и я просто промолчал.
Она махнула мне рукой и спрыгнула со ступенек в глубокий снег:
- Ты не сиди здесь слишком долго. Плечо застудишь.
Вернуться вместе она мне не предложила, и я понял, что она не хочет, чтобы Володя видел нас вдвоем.
… Свое обещание я выполнил. Часто, когда я провожал ее домой после вечерних мероприятий в институте, мы останавливались на мосту через Терек, и Люся уже требовательно говорила:
- Пой…
И каждый раз во время исполнения любой из моих песен, я видел ее задумчивой и взволнованной…
Рейтинг: +1
338 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
