Помочь сайту
Поздравления
Метеостанция любви. Гл.1-4
22 января 2015 -
Владимир Потапов
ПРОЛОГ
- Всё, Петрович, пора мне…
Серёжка подтянул лямки рюкзака, примерился, вновь подтянул. Оглянулся на Петровича. Тот сидел за столом и продолжал подписывать конверты.
- Петрович, опоздаю!
- Не опоздаешь. – Тот, покончив с писаниной, запечатывал конверты. – Пять часов ещё до поезда. А тебе топать – от силы часа два-три… Сиди. Чай ещё попьём…
- Да некогда мне с тобой чаи распивать! – в сердцах отозвался Сергей, но рюкзак сбросил. – Меня море ждёт, а ты здесь… С письмами со своими… Раньше, что ли, написать не мог? – Серёжка недовольно бурчал, а сам и чайник на плиту поставил, и сухари из стола достал, и сигарету закурил. – Столько время впереди было – нет! В последний момент всё!..
- Мне одну ложку сахара, - не оборачиваясь, подал голос Петрович.
- Да знаю я, знаю…
Сергею не сиделось. Отпуск, первый в жизни, уже десять часов, как наступил, а он всё ещё здесь, на метеостанции! С этим, старым ворчуном… И, ведь, понятно же: так же сидел бы сейчас на вокзале в ожидании поезда, пялился бы в замызганный пол да выходил каждые пять минут курить… Нет! Не терпелось! Пусть – пол, пусть - курево до тошноты!.. Но не здесь, не на метеостанции уже душа, а на югах, в песочке греется.
- Я – всё!.. – Петрович тяжело повернулся вместе с табуретом. – На, держи! – протянул перетянутую резинкой стопку писем. – Серёж, только я тебя опять прошу: отправь из Анапы, не забудь.
- Ну, сколько повторять можно?! Сделаю, обещал же… НА чай, - протянул он кружку.
Петрович принял её в ладони, погрел пальцы.
- Обещать-то обещал, а там винишка примешь , да девочки в юбчонках… Забудешь обо всём.
Серёжка не ответил. Смолил сердито в сторону.
Скрипнула дверь, и в неё втиснулся станционный пёс Дружок. Уселся рядом с Сергеем, отвернулся безразлично к окну.
- И, Серёж, не забудь про Беляева. Зайди. Я тебе, вот, здесь всё записал: адрес, как звать, телефон. Но это уже ближе к отъезду. Познакомишься заодно. Он долго со мной работал, лет пять. Правильный мужик.
Сергей и письма, и записку положил под рюкзачный клапан и опять – молча и сердито – уставился в угол.
Петрович тяжело вздохнул.
- Ладно. Вижу – не терпится… Иди, Серёж… С Богом. Счастливо тебе.
Обнялись, пожали руки.
- Бывай, Петрович, не грусти. Через месяц вино пробовать будем, а не «казёнку» твою. Бывай.
Сергей, двадцатитрехлетний метеоролог, слегка сгорбившись под тяжестью рюкзака, зашагал по тропинке. Рядом, провожая его, семенил Дружок.
Скрылись в ущелье.
Петрович перекрестил напарника вслед и вернулся в избушку. Чай в кружке до сих пор парил. Отхлебнул, ещё разок. Закурил.
Месяц… Взглянул на пыльный, с паутиной по левому краю календарь. Долго как ждать – то… А, может, и оказия какая–нибудь случится, раньше весточка придёт… Ладно, чего гадать…Дизелёк, давай, смотри. Со вчерашнего уже барахлит.
Залпом допил чай и вышел наружу. Дружок уже вернулся. Сидел у порога и что – то яростно вычесывал лапой из шерсти.
ГЛАВА 1
- Ну, и как тебе у нас? Понравилось? – Беляев, высоченный дородный бородач лет тридцати пяти, подлил в рюмки, придвинул Сергею блюдо с шашлыками. – Ты ешь, ешь! А, может, тебе винишко под мясо, а? Я-то больше водочку уважаю, но – кому как… Винца?
Сергей отрицательно замотал головой. Говорить не мог: рот был полон сочного ароматного мяса. Не то, что ответить – прожеваться не мог. С трудом проглотил вкуснятину, поднял рюмку.
-Давай! Будем! За Алексея Петровича давай!
Они выпили, потянулись к зелени.
- Как он там? Жив - здоров?
- Да ну его! – отмахнулся Сергей. – Как нянька, честное слово! Опекает, опекает, как наседка. А так-то – здоров! Закалённый мужик.
- Чего, до сих пор у родника купается?
- А то! – Серёжка снова впился зубами в мясо. – Комиссия по осени приезжала. Лужи замерзли, а он их в шортиках встречает, представляешь?! Во! А ты говоришь…
- Ну, давай ещё по одной…
Хорошо сиделось им на веранде. Неестественно черное небо с мерцающими звёздами. Желтый абажур над головой. Теплый, будто осязаемый воздух, наполненный дурманом чего-то цветущего, незнакомого. Горячий шашлык. Холодная водка. И, главное – разговор о родном и знакомом им обоим. Только одного из них это «родное и знакомое» ожидало через несколько дней. А другого, скорее всего, уже не ожидало. И это вот – невозможность повторить или вернуться в любимое прошлое - это накладывало какую-то грусть и тоску в слова бородача.
- Эх, напрасно ты, Серёга, сразу мне не позвонил! – с сожалением и даже, кажется, легкой обидой проговорил Беляев. – Чего жильё снимать? Жил бы да жил у меня. И море рядом… Порассказывал бы, как вы там… Снится часто… хорошие времена были…
Он вздохнул.
- А вы… а ты чего уехал?
- Да-а… Влюбился… Потом женился… Детишки, тоси-боси…
- Скучно, наверное, было?
- Это человек бывает скучный. А работа скучной не бывает. Где бы не жил.
Сергей улыбнулся:
- Это я уже слышал. От Петровича.
Беляев тоже улыбнулся.
- А чего ты хоч ешь?! Через одну бурсу прошли!
- Эт точно! Учитель только у нас, кажись, немного не в себе: бурчит и бурчит. Все не по нему. И, ведь, хитрован, не напрямую, а как-то так подойдёт… Как оплёванный стоишь, как дурак. И чего, думаешь, прямо не скажет?! Нет, намёками надо…
- Дурак ты, Серега, - устало сказал Александр. Сергей недоуменно уставился на него пьяненькими глазами.
- Чего ты?.. Это почему я дурак?
Беляев покрутил головой, будто давил воротник рубашки, пододвинул тому пепельницу.
- У тебя сейчас пепел упадёт.
Сергей перевёл взгляд на свою руку с сигаретой, стряхнул пепел.
- Чего это я дурак? Объясни! – И он со стулом придвинулся к Беляеву. – Меня дураком ещё никто не называл! – В голосе его проявилась обида и вызов.
Александр невесело усмехнулся.
- Брось. Не заморачивайся. Давай, выпьем лучше…
- Нет! Ты сначала мне объясни: на хрена ты меня обозвал? – Сергей всё-таки поднял рюмку и выпил. Скривился, потянулся за зеленью. - Я тебя что: обидел, что ли? А ты – сразу «дурак»! Объясни!
Беляев тяжело вздохнул.
- Серёжа, как тебе мои хоромы?
- Да подожди ты, Саш! Не увиливай! «Хоромы»… Нормальные у тебя хоромы! Шикарные! Ты мне про «дурака» ответь!
- Так это не мои хоромы. Это Петровича дом. – И Саша выпил свою рюмку.
- О, как… - только и произнёс Сергей, откинувшись в изумлении на спинку стула. – О, как… - И уже внимательно огляделся вокруг. И снова сказал: - О, как…
- Чего заокал? – усмехнулся Саня. – Моё это сейчас, моё. Махнулись с Петровичем жильём. Не глядя.
- Да ты что?! А у тебя что, тоже дом был?
- Ага. Пятиэтажный. А на втором этаже – моя клетуха. Двенадцать метров плюс кухня. И все удобства совмещенные. На 58-й параллели.
На веранду выглянула Светлана, жена Беляева.
- Ребята, вам где постелить? На веранде, может?..
- Свет, да я сам постелю. Брось, вон, бельё… Сами постелим.
- Ладно, сейчас…
- Он бы и от моей квартиры отказался, - продолжил Сашка. - Но вдруг, говорит, друзья приедут? Или самому перекантоваться надо будет?.. Человеку без угла нельзя! Даже если его туда не манит.
- Так, это он… домище этот - на однокомнатную?.. На твою поменял?.. А зачем? – Сергей ничего не мог понять. Да ещё хмель этот в голове… Во! Закусить надо! Мясом! Как его Саня замечательно приготовил!
Беляев пожал плечами.
- Не знаю. Может, пожалел меня. У меня уже двое ребятишек было…
- Ни хрена себе жалость! Он что, на всю голову больной?! Полжизни безбедно жить можно!
- Да, - согласился Сашка. Встал, начал стелить постели.
- Сань, а у него, у самого-то семья была? А то странно: не старый мужик ещё, а какой год бобылём на станции отирается. И даже в отпуск никуда не ездит! – Серёжка с удовольствием наполнил стаканы. – Эх, хорошее винишко у тебя! У нас в магАзинах бодяга какая-то, а не вино… Я ему говорю: «Чего сиднем сидишь? Съезди куда-нибудь, развейся…» Он же даже в город не спускается! Если что-то надо – или я приношу, или друзья забрасывают. А у него, гляди-ка – домище на море был! Чудеса!
- Серёж, а что, бывает кто у вас? – Александр натянул наволочки на подушки, взбил их, бросил на диван. Огляделся. Увидел полную окурков пепельницу, вытряхнул в ведро и вновь уселся за стол.
- Славка приходит. Ребятишек из класса через перевал в каникулах таскает. Ну, попутно и к нам… Раза два в год друзья Петровича прикатывают. Порыбачить, по горам полазить. Саш, а мы же баню закончили! – оживился, вспомнив, Сергей. – Раздевалку вагонкой обшили! И ступени к самой запруде выложили!
- Да ты что! – равнодушно изумился Беляев. – Красота. Сам-то паришься?
- Научился! Никогда баню не любил, а здесь за уши не вытащишь!
- Обустраиваетесь, значит… - Александр бездумно катал по тарелке огурец, но смотрел куда-то в сторону, в окно со звездной темнотой. – А Петровичу пишет кто-нибудь?
- Не-а, - удрученно протянул Сергей, будто не писали именно ему. – Я, когда в прошлом году устроился на станцию, один лишь раз видел, что ему почта пришла. То – олстая такая пачка! – показал он пальцами. – На год читать хватит! – хихикнул он некстати.
Хозяин мельком взглянул на него и вновь уставился в окно.
- А тебя он просил письма отправить? – спросил он глухо. – Отсюда, из этого города?..
Сергей перестал жеваться, уставился на Сашку.
- А ты откуда знаешь? Я, как только сюда прикатил, сразу сбросил… А то, думаю, забуду потом. Ты - то откуда знаешь, Саш?
- Ты адреса смотрел на конвертах?
- А как же! – Он смутился. – А что, нельзя было?
- И что, не удивился?
- Как не удивился?! Это ж наш, станционный адрес! А отправления адрес – твой, оказывается! Я ещё подумал: чудит старый! Сам себе пишет! Иль конверты, что ли, со штемпелями коллекционирует? Коллекционирует, да?.. – с какой-то надеждой сунулся он к Александру.
- Коллекционирует… Ты ешь давай, а то запьянеешь раньше времени.
- Да я ем… - отмахнулся тот. Любопытство распирало его. – А зачем, Саш? Я понимаю: марки… А конверты?.. Я тебя еще, кстати, спросить хотел: ты за домик-то много доплачивал? Не-е, если не хочешь – не говори, - выставил он ладошки перед грудью. – Интересно просто…
- Много, - ответил Александр. – «Ничего» называется. До сих пор расплачиваюсь. Бери стакан.
Г Л А В А 2
Метеостанцию установили ещё в далёком семидесятом году, поздней весной.
Бревенчатая избушка для персонала на три комнатушки: общая, радиорубка, спальня; дизель – генератор, дощатый склад. Чуть повыше, на небольшом плато – аппаратура и оборудование.
Забрасывали всё – и лесоматериалы, и цемент с песком, и бочки с соляркой, и оборудование – все-все-все – вертолётами, благо, военные не скупились на технику: район входил в сферу их внимания.
Через неделю станция выдала первые результаты.
Территория вокруг ещё долго напоминала захламленную стройплощадку. Но проклюнулась трава, деревья покрылись листвой, сошел снег – и запахло обустроенным жильем.
Разные времена видала станция на своём веку. Процветала, когда это требовалось воякам, беременела различной диковинной аппаратурой, раздувала штат, отстраивалась, становилась полигонной площадкой для стажеров.
Хирела в тяжкие девяностые, когда свернулся военно – промышленный комплекс,
а бюджетный Госметеостат в одиночку финансировать станцию не мог.
Тогда - то на ней и появился Алексей Петрович Котов. Его приняли с распростёртыми объятиями. Дураков – специалистов испокон веков любили на Руси: два высших образования, девять лет работы на самом «Академике Келдыше», мизерная зарплата с задержкой, таежное заключение у черта на куличках – и никаких перспектив! Ни в карьере, ни в деньгах! Кто ж, кроме блаженного на это прельстится?! Пьянчуга какой – нибудь… Иль сектант…
Но Петрович не был ни пьянчугой, ни сектантом…
Дрова, наконец, разгорелись. В печке монотонно и протяжно загудело. И сразу показалось, что потеплело, хотя он знал: иллюзия это.
Сел на порожек бани. Потёр о колени испачканные сажей ладони, вытащил губами сигарету из пачки и закурил.
Ленивой походкой подошел Дружок, улегся у ног. Петрович машинально погладил его.
- Ничего, милый… Потерпи. Весна скоро. Потеплеет. И письма придут. И Серёжка придёт. Ничего…
Солнце спряталось в серой туче.
…А весна всё никак не могла разродиться теплом. Уже и трава кое-где появилась, и берёзы набухли соком, и солнце вовсю грело, а температура днём так и не поднималась выше плюс трёх-пяти градусов. И постоянно с перевала дул холодный влажный ветер, неся с собой снежную крупу. Южный берег ручья ощетинился грязно-синими застругами, под которыми мчались черные потоки воды.
- Ничего, ничего, - продолжал утешать себя Петрович, устало шагая на поляну с аппаратурой. – Рассопливится ещё всё, потеплеет…
Ноги в резиновых сапогах скользили на валунах, покрытых утренним инеем. Звякали инструменты в сумке. Шумел голый ивняк. Дятел вдали долбил что-то сухое.
- Потеплеет. Непременно…
Замочек на будке обледенел. Петрович постучал по нему молотком, открыл будку и, достав отвертку, принялся откручивать кожух прибора: глючил он уже с неделю, пора «лечить». А ещё лучше - поменять, сроки поверки ещё два года назад кончились.
Отвертка соскользнула и оцарапала палец до крови. Петрович чертыхнулся, полизал костяшку, затем сунул ладошку в снег.
- Вот, лихоманка!.. Заржавело-то как, не открутить…
Посмотрел на палец, полизал. Сочится. Хорошо, видимо, содрал.
Достал сигарету, прикурил. Затем осторожно стряхнул горячий столбик пепла на ранку и растер. Подождал. Кровь остановилась. Докончил возню с прибором и тронулся назад. Слава Богу, всё рядом. Сто пятьдесят шагов вверх, сто пятьдесят шагов вниз…
Вдруг почудилось: дымком потянуло. Иль почудилось? Он остановился.
Нет, точно: костерком пахнет! Странно. Никого не жду. Туристы, что ли? Дружок бы лаял… Кто-то из своих?!
Он поспешил вниз.
- Ну, наконец - то! – Славка поднялся с пенька и, раскинув руки, двинулся ему навстречу. – Жду его, жду… Хорошо, хоть Дружок встретил, накормил-напоил…
Они обнялись.
- А ты чего нежданно так? Учёба же ещё идет. Или уволился?
Тот махнул рукой, вновь уселся на пенёк у костра.
- Карантин. Гриппуют все. На неделю школы закрыли. Чего, думаю, дома штаны протирать? Махну к этому бирюку, не прогонит, поди… Иль прогонишь?
Петрович подкатил к костру ещё один пенёк, сел рядом с другом, закурил.
- Вовремя ты. С дизельком поможешь, что - то барахлить начал. Да и приборы заодно посмотришь…
- Обязательно посмотрим! – Святослав подтянул к себе рюкзак, пошарил внутри рукой, достал фляжку. – Серёга где? Третьего не хватает…
- В отпуске Серый, - Петрович уже семенил к домику. – Через три дня приедет. Подожди, сейчас я…
Дружок, лежа на просохшем пригорке, мельком посмотрел ему вслед и продолжил тщательно сгрызать мясо с принесенного гостем мосла. И никакого внимания на друзей старался не обращать: пусть болтают. Лишь бы кость не отобрали.
Из дома Петрович вышел с кружками, вяленой щукой, хлебом и ссохшейся проросшей луковицей.
Чокнулись, выпили.
- Ух! – изумленно выдохнул Петрович. – Давно я «казенку» не потреблял!
- Брагу, небось, ставишь?.. – Славка чистил луковицу и щурился на солнце. На лице застыла улыбка блаженного.
- Подь ты!.. Из чего гнать - то? Ягоды не собираем. Да и ваших запасов, что по осени принесли, пока хватает. Редко пьём… Да и некогда. Без питья забот хватает.
- Эх, Лёшка, - вздохнул Святослав, порезал луковицу, вновь разлил по кружкам. – В город тебе перебираться надо. Чего здесь отшельником отираться?.. Совсем скоро забомжуешь… Я смотрю: бриться даже перестал. Для молодых эта работа, Лёха, а не для нас. В город тебе надо, Лёха, в город, к людям… Дела найдутся. А здесь пусть мОлодежь бичует…
- Угу, - буркнул тот в ответ. Обнял ладонями кружку и, сгорбившись на пеньке, смотрел куда-то в сторону, на перевал.
- Чего «угу»? – психанул вдруг Славка. – Я тебе дело говорю! Уходит жизнь, уходит! Не будет другой! Эту надо менять! Ты хоть иногда вспоминай о годочках, лапоть!
Дружок лениво поднялся, отряхнулся и потащил обглоданную до блеска кость к дровням: закапывать на будущее.
Мужики молчаливо проводили его взглядом. Потом посмотрели друг на друга.
- Вспоминаю я, Славка, вспоминаю… Бог даст – долго ещё поживём.
Алексей припал к кружке. Святослав видел, как дёрнулся у того при глотке кадык на небритой шее, как скривилось от крепкого напитка иссушенное ветром и солнцем лицо.
- На, запей, - протянул он другу бутылку с минералкой. – Приобщись к цивилизации.
- Мерси. – Петрович отхлебнул из горлышка. – А ты чего нервный такой? Ноги стёр?
- «Чего»… Живёшь здесь в одиночку. А если снова инфаркт? «Сотовый» не берёт, спутниковый тебе не дают – дорого… Дружок спасать будет?
- Чего ты о самом плохом… Нормально я себя чувствую! И таблетки на всякий случай есть. Да и некогда мне болеть!
- А напарника отпустил…
- Да у парня первый отпуск в жизни! Пусть по-человечески отдохнёт! А ты чего, правда, ругаться припёрся? Или случилось что?
- Да отдохнуть, отдохнуть я пришел. А рожу твою увидел – какой, к черту, отдых?! Напиться хочется, а не отдыхать.
- Ну, дак, пей. Не хватит – я тебе ещё дам, - равнодушно отозвался
Петрович. Пошурудил веткой в костре, подбросил полено.
- Ладно. – Славка снова закурил. – Давай ещё по одной – и пойдём твой дизилёк смотреть.
- А пожрать?
- Потом, Лёш, потом. Поднимай!
- Поднимаю. Только мне ещё «отстучаться» в город надо. Связь через 15 минут. Всему своё время.
- Отстучишься. – Святослав сначала с наслаждением вдохнул запах от копченой щуки, затем впился в неё зубами. – То же мне… философ… - пробурчал он набитым ртом. – Псих-одиночка. Свихнёшься ты здесь.
- Ты жуй, жуй быстрее, не трави душу Дружку.
А тот, и вправду, сидел напротив Славки и тревожно глядел, как тот поглощает рыбу. И с брылей тонкими струйками стекала слюна.
- На, оглоед, лопай! – Славка отломил треть рыбы и на ладони поднёс собаке. – Ох, и семейка у вас! Один нервы треплет, другой пожрать не даёт, изо рта вытаскивает…
Петрович курил рядом и улыбался: на душе было хорошо-хорошо! До слёз!
Г Л А В А 3
Он недолго прощался с домом.
Лишь в кабинете постоял несколько минут, покурил. Когда-то это была его мечта – кабинет, отдельная комната д л я с е б я. Где можно всё-всё сделать по душе и как хочется. Жаль, что это случилось, когда ему уже было под сорок. И не поздно, кажется, а, вот, что-то, видимо, перегорело внутри за годы мечтаний. Может, сам другим стал. Не понять.
Не радовал его кабинет, не тянул к себе. Хотя там было всё, что он любил: книги, мебель, пластинки, компьютер, старый проигрыватель, безделушки, привезённые ему в подарок друзьями со всех концов света. Удобное кресло, диван, фортепьяно из детства, гитара, курительная трубка…
Он заходил в кабинет, поливал цветы или брал что-нибудь, проводил бездумно пальцем по гитарным струнам, протирал пол, подоконник, полки – и уходил. Единственное, что удерживало его здесь – это фотографии на стенах. Фотографий было очень много, и они все были памятными и любимыми. Хотя… Вещи-то тоже были любимыми… Но фотографии!.. Перед ними он мог стоять часами. Это была его жизнь. Прошедшая, но его. А вещи… Они его не останавливали. И в сердце ничего не шевелилось. Не кололо.
А фотографии тормозили, как знак «СТОП» на дороге.
Он вышел на веранду, где неприкаянно мотался Сашка. Светка же наоборот – порхала, накрывая на стол и говорила, говорила что-то, захлёбываясь радостью.
- Алексей Петрович! За стол, за стол! Всё готово! Перед отъездом!.. – подскочила она к Петровичу. Прядка волос прилипла к вспотевшему лбу, и Светлана безуспешно пыталась забросить её за ушко. – Сашка, тормози! Садись!
Александр перестал топтаться, посмотрел растерянно на бывшего начальника.
А Петрович, угрюмый и сосредоточенный, смотрел на Светлану, на её покрасневшее, распаренное от суеты лицо, на её глаза, сверкающие безмерным счастьем и любовью ко всем, кажется, и ко всему – и тоже заулыбался.
- Давай, Свет, посидим, посидим немного. Час ещё до поезда...
И Сашка глубоко и неслышно вдохнул и выдохнул из себя. И вместе со вздохом ушла тревога из сердца.
. . .
- Лёха! – радостно проорал Славка, закрывая дверцу плювиографа. – А я тебе ещё одно сверло сломал! Слышишь?
- Ну, и дурак, - буркнул в ответ себе под нос Петрович. Он уже до изжоги замучился возиться с ледоскопом. Тот нагло врал вторую неделю подряд. Алексей даже данные с него не посылал на «большую землю». А здесь этот ещё… со свёрлами своими… И так каждое на вес золота… На хрена, спрашивается, высшее образование получал? Свёрла курочить? Еще и детей учить доверяют. Ему бы только «глобус пропивать»…
Славка уже подходил, возбужденный, радостный от хорошо сделанной работы. Плюхнулся задницей на пригорок, продолжил:
- Да ты не печалься! Я тебе там, в сумку рулетку новую взамен положил.
- Если б я тебя не знал – ей-богу, обиделся бы! – Петрович с кряхтением спустился по лесенке на землю. – Честное слово!
- Да брось ты! Нашел из-за чего обижаться!.. Дешевка! Китайская, трёхметровая… Мне не к чему… У меня таких куча дома! Дерьмо.
Петрович усмехнулся в неопрятную бородку, покачал головой.
- А сейчас мне, вот, в два раза обиднее стало!
- Пойдём тогда вниз. Обиду твою заливать.
- Во, во! С тобой сопьёшься! Нет, чтобы на рыбалку напроситься!.. Иль камешки поискать!.. Иль золотишко…
- Пыль-то твою? Руки студить? Ребятишки ещё летом для образцов намыли, хватит. И камешки для экспозиций набрали. Идём, идём вниз. Да побыстрее!
- Что за спешка? – ворчал за спиной Петрович. – Торопимся, торопимся, будто жены придут, выпить не успеем. Оглашенный…
Но Святослав его уже не слышал. Он чуть ли не бегом спустился в лагерь, бросил инструменты на крыльцо и скрылся в избушке.
Алексей, взмокший от спуска, утёр лоб, огляделся. Стол накрыт. Хотя и заметно было: птички немного похозяйничали. Или бурундучок. Жил у него здесь один, за дизельком, Гришей звали. Дружок относился к нему лояльно, а уж про людей и говорить нечего.
Появился Славка и молча заспешил мимо.
- Куда ты?
- Это, видимо, рыбка твоя сказалась, - ответил, не останавливаясь тот. – Не привык я к деликатесам.
- Бумагу взял?
Славка притормозил.
- Ты чего, тоже хочешь? Я только на одно лицо взял.
- Не-е, - хихикнул Петрович, уселся прочно за стол. – Мне на лицо не надо. Да и тебе-то зачем? Там другое место страдает. Маргинальная ты личность…
Но Славка уже махнул рукой на дурака и спешил дальше, к неказистому домику на отшибе с белыми аршинными буквами «М+Ж».
Алексей достал из-под самодельного стола фляжку, плеснул в кружки. Поднял свою, долго крутил меж ладонями. Глаза бездумно смотрели куда-то поверх костра. В себя смотрели. На сердце, полное счастья.
Он поднял кружку и выпил, не дожидаясь друга. Даже с ним ему не хотелось делиться этим счастьем.
А тот появился лишь минут через десять. Уселся, возбужденный, рядом.
- Фу-у! Эк меня проняло! Думал: кончусь, как Тихо Браге.
- О, как ты о себе!.. На, дезинфицируйся, зас…нец. Не дам я тебе умереть великим, не надейся. Ты у меня ещё дровишек для бани наготовишь.
- Это я смогу. Я сейчас всё смогу! Посмотрел я там у тебя, в домике: на полгода бумаги хватит. Я сейчас всё смогу, - повторил он, снова принимаясь после чарки за копченую рыбу.
. . .
Поначалу в купе их было четверо: Серёжка, тридцатипятилетний буровик Николай, Софья Андреевна, старушенция лет под пятьдесят и Гришка, дембель – ракетчик.
Ночью, когда садились в поезд, как-то все быстро перездоровались в темноте, разлеглись по полкам да заснули. А вот на следующий день, к обеду, в купе стало оживленно, шумно и суетно.
Началось с того, что Софья Андреевна оказалась и не такой уж старушенцией, как представил её вчера в потёмках Сергей. Да, худенькая, даже усохшая какая-то… Да, морщинки у глаз… Да, седина… Но когда она вошла в купе после туалетной комнаты в спортивном костюме – умытая, посвежевшая, благоухающая чем-то вкусным, не похожим на карвалол – Серёжка лишь восхищенно дёрнул головой: не фига себе! Сзади глянешь – семнадцатилетняя девчушка! Да ещё какая! А ему вчера показалось – чуть ли не в шушуне она… Во, дурак!
- Доброе утро! – радостно поздоровалась она со всеми.
- Здрасьте, - вразнобой отозвались с полок мужики. Гришка даже стыдливо подогнул ноги, спрятал их под одеяло.
- Вставайте, молодежь, вставайте! Успеете ещё належаться, дорога длинная. Завтракать будем.
- Не, я в ресторан с ребятами схожу, - буркнул Николай. - У меня ребята из бригады в соседнем вагоне едут…
- Да успеете вы к ним, Николай. – Она быстро и аккуратно заправила постель, раскрыла сумку и принялась заставлять столик снедью. По купе потянуло копченой курицей, огурцами, хлебом. – Домашнее надо доесть, а то испортится… И вам как раз закуска под лечение будет.
- А что… - Николай высунул из-под простыни голову. – Ага?..
- Ага, ага, - согласно покивала та. – Амбре не для слабонервных.
- Извиняйте. – Он снова накрылся простыней. – Посидели малость с ребятами вчера… Извиняйте…
- Мужчины, идите мыться. Готово всё!
- Ты смотри, какая общительная, - сказал Николай в тамбуре. Они перекуривали, пока дембель умывался. – Даже непривычно…
- А чего… нормально… - Серёжке, наоборот, казалось, что так и должно быть. На метеостанции его так же встретили: сразу и с душой. Да и в институтской общаге… Серёжке везло на людей. – Хорошая тётка…
Николай тяжело вздохнул, затушил окурок и зашел в освободившийся туалет.
- Старухой вчера почему-то её представил, - подумал Сережка, глядя на проносившиеся мимо пейзажи. – А она ничего… Даже «амбре» слово знает, а я: «шушун»…
…Когда он заявился в купе, все уже сидели у столика и ждали его.
- Сейчас, я мигом…
Сергей достал свою сумку с третьей полки, вытащил полбулки черного хлеба, пару «Бычков в томате», Светины пирожки в целлофановом пакете и одну из пластиковых бутылок с вином.
- Друзья дали, домашнее… Вкусное! Я пробовал…
- Да у меня своё есть, - как-то даже обиженно буркнул Николай, кивнул на выставленную бутылку «Хортицы».
- А-а! – примирила всех Софья Андреевна, отчаянно и весело махнув рукой. – Всё попробуем!
Гришка сидел в сторонке у двери и силился снять китель с вешалки. Петелька, видимо, перехлестнулась, и китель сопротивлялся.
- Ты куда? – Николай расставлял разовые стаканчики.
- Я… это… друганы в соседнем вагоне. Я… к ним схожу… договаривались… - покраснел тот и с силой дернул китель. Петелька оборвалась.
- Я те схожу! Сиди! – строго одёрнул его Николай. – Тоже мне… И меня ребята ждут, и чего?.. Сиди! Я пятнадцать лет назад так же на дембель ехал: красивый - что ты! Китель с иголочки, значков - полная грудь, альбом дембельский, подарки всем в чемодане… И карманы пустые! Жрать хотел – аж желудок сводило! Сиди! Не обижай людей!
Григорий покраснел ещё больше, кое - как повесил китель обратно и придвинулся к столу. Вино в стаканчиках приобрело кровавую окраску. Попутчица понюхала его на расстоянии, удовлетворительно кивнула головой: - Хороший аромат.
- А мы его сейчас на вкус! Чего его нюхать?! Ну, за знакомство! – Николай поднял стаканчик и залпом выпил. – Эх, и вправду хорошее! Серый, ты дверь-то запер? А то, неровен час…
В общем, хорошо они посидели. Гришка с Николаем оказались земляками: один с Барабинска, другой – с Новосиба. А ехали с югов, потому что Гришка там служил (где да как – он говорил об этом как-то застенчиво и невнятно. Да его особо и не расспрашивали), а Николай ездил в гости к родителям.
Софья же Андреевна наоборот – в гости к сыну ехала в Хабаровск. Три месяца назад «вышла» на пенсию и решила прокатиться. Работала всю жизнь… сомле… сомьель… - Серёжка так и не запомнил точно. Дегустатором, в общем…
Вот ребята поразились! Особенно Николай: с полчаса расспрашивал, сколь платят да можно ли ему, простому работяге, устроиться на эту работу? Прилип к ней, как репей. Но та только весело отшучивалась да подставляла стаканчик для добавки. Сергей даже позавидовал её тренированности.
Странно, что проводница, заходившая к ним пару раз с чаем, даже не приструнила их, хотя всё спиртное «хозяйство» стояло на столике.
А потом пришли Гришкины друзья-дембеля…
А потом – друг Николая по буровой…
В купе стало тесно, и Серёжка перебрался на верхнюю полку, куда ему периодически подавали и питьё, и закуски. Он трясся на полке, свесив лохматую голову вниз и слушал спорящих.
А там, внизу, начали было с «высокого» - как сборная сыграет на чемпионате в Бразилии? – и постепенно опустились до «низменного»: кому на Руси жить хорошо? Народ собрался горластый, категоричный, как гильотина: что молодёжь, что Софья Андреевна. И у каждого была своя, выстраданная правда.
Что буровикам, что служилым – всем молодым казалось: хорошо на Руси жить! Хорошо! Только не им, а «этим»…
- Пашешь здесь, пашешь, - бухтел раскрасневшийся Николай. – а домой приедешь: за садик плати, за школу – плати, за коммуналку – что в ювелирный магазин сходил… За всё плати! А уж про больницу и не говорю! У меня северок то все зубы повыщелкивал, думал: вставлю, как этот, из «Маски», зубастый буду. Ага, раскатал губу. В четыреста семьдесят тысяч «маска» моя обошлась! В четыреста семьдесят!!! Совесть есть у людей?! Попахал бы этот стоматолог у нас на буровой, да, Стёп? – посмотрели б мы, как он миллионы с простых людей «рубить» стал бы. Постеснялся бы, совесть бы заела!..
Молчаливый напарник грустно кивал головой и налегал на Софьину курочку.
- А мне бесплатно в гарнизоне вставили! – похвастался Григорий и даже ощерился, показав две железные коронки.
Николай только досадливо махнул на него рукой.
- У тебя ж железо… А у меня имплантаты! Башкой-то думай!.. Да и за казенный счет у тебя, положено. Мы ж, гражданские, на вас отчисляем.
- В долги, небось, залезли, в кредиты? – усмехаясь чему-то своему, спросила Софья Андреевна.
- Здрасьте! Вжизнь в долги не залазил! Да ещё с процентами! Так, потихоньку, за осень отдал…
- Ого! – удивилась та. – И, говорите, на жизнь не хватает? С таким заработком?
- А где ж хватит-то?! – искренне изумился Николай. – С семьей на Кипр съездили, оделись, машинку купил – и всё, опять на буровую! А те полгода в парламенте сидят, штаны протирают! А полгода по загранке разъезжают! За наш счет, между прочим!
- Завидуете, что ли?
- Завидую! Честно говорю: завидую! То ли горбатиться, то ли штаны протирать!
- Так тебя, Никола, так же сволочить будут, как ты этих, депутатов! – изумился Сергей.
- Пусть! Но хоть пяток лет поживу, как человек! – упрямо гнул тот свою линию. – А то ж, ведь, ни хрена впереди, никакого просвета!
- Николай, а вам какой просвет-то нужен? - встряла Софья Андреевна.
- Ну… - тот смешался. – На яхтах, вон разъезжают… Наворовали у народа…
- Тоже воровать хотите? У народа?
- Да ничего я не хочу воровать! – психанул тот. – Обидно просто! Нахапали – и живут припеваючи!
- Ох, Николай… - Софья Андреевна плеснула себе немного вина. – Нашли чему завидовать… Человеку всегда чего-то не хватает. Тому же Абрамовичу… А вы… Вы же счастливый человек! Любимая работа, хорошие друзья, крыша над головой, машина, детишки… Сыты, обуты. Радуйтесь каждой минуте и не берите в голову… Счастливчик вы.
Николай скривился, но промолчал и тоже долил себе в стакан.
- Серый, будешь? – спросил он наверх. – Держи! – и протянул тому вино.
- Возраст у вас самый лучший, - продолжала попутчица. – Сволочной период вы уже прожили.
- Это что за «сволочной период»? – удивился Николай.
-Да молодость!
И как-то тихо стало в купе после её слов.
- Это чего это мы «сволочные»? – обиделся и набычился Гришка. Да и дружок его: тоже перестал жеваться и уставился на нее. И лишь Степан, коллега Николая, усмехнулся в вислые усы да потянулся за яблочком.
Сергей тоже сначала возмутился, хотел поначалу что-то сказать, но решил дождаться ответа.
- Ну, может, я не так выразилась… - Попутчица оставалась безмятежной и спокойной. – Извините, молодые люди. Но сами посудите. Ведь светлей времени нет, чем молодость! Вся жизнь впереди! И всё новое, неизведанное! И мысли: радужные, вселенские, бескомпромиссные, п р а в и л ь н ы е! Любить – так без оглядки! Не прощать ни лжи, ни фальши, ни предательства! По крайней мере, так в моё время было.
- А сейчас что, прощать надо? – свесился сверху Сергей.
- Да как сказать… - Она чуток помолчала. – Сергей, не о том я, не сбивайте меня… О другом я. Вот, веришь в юности в честность – и врешь, врешь повсеместно. И это при том, что ненавидишь фальшь и предательство! И в любви также… Кажется – до гроба! Клятвы в верности… А появилась новая мордашка в классе или институте… или во дворе… Да просто кто-то улыбнулся мимоходом, но не так… н е о б ы ч н о… И всё! Конец прежней любви! Так прежней и останется. Всё чистое и честное – и постоянная ложь. Ну, разве ж не сволочной период? Самое беспринципное время! Я, ребята, не в вину всё это говорю. Сама молодая была, такая же… Видимо, в самой молодости эта подлючесть заключена: накопление и хорошего, и дряни всякой. На будущее. Противно только, что порывы прекрасны, а деяния… - Она вздохнула.
- А сейчас вы живёте праведно! – опять язвительно процедил сверху Сергей.
- Окститесь, Серёжа,- махнула она на него ладошкой. – Скажете тоже… И обманываю порой, и грешу, и завидую иногда…
- А говорите!..
- Да ничего я, Серёжа, не говорю. Просто… Просто сейчас не оправдываю себя. И базис красивый под эти подлости не подвожу. Стыдно, видимо… Иль постарела, - улыбнулась она юной улыбкой.
- Софья Андреевна, а детишки у тебя есть? – спросил Николай.
- Есть, - та опять улыбнулась. – Трое! И все…
Дверь в купе открылась.
- Чай ещё будем заказывать? – Проводница опять внимательно оглядела переполненное купе. Задержала взгляд на початых бутылках, но промолчала.
- Будем, будем! Обязательно будем! А то какой разговор без чая?! – Софья Андреевна встала. – Сыновья у меня, Николай. Взрослые уже. – И вышла из купе, закрыв за собой дверь.
- А чего… Права она. – Степан всё продолжал усмехаться в усы. – Всё в молодости просто: согрешил – покаялся. Иль не покаялся – забыл.
- Да ну её, - угрюмо ответил Николай, налил всем. – «Малому радуйся… не греши…» Убогая какая-то. Кто-то жирует, а ты радуйся! Дура старая. Спилась там, поди, совсем на своей работе, заговаривается…
- Сам ты спился! – Теперь Серёжка обиделся уже за попутчицу. Как-то непонятно, путанно она говорила об этой молодости, но, вот, зацепило что-то его. И непонятно - что? А казалось: важное, правильное она говорила в этой купейной пьяненькой трепотне, а что – не доходит пока до башки. И вспомнилось: Петрович, собака, так же излагал! Ляпнет полунамеком, не объяснит ничего – и сиди, додумывай! В такие минуты хотелось чем-нибудь огреть того, сматькаться и уйти.
Потом уж, через время, понимал: не привык человек учить. Сам думай. Сам доходи, своей головой. Это тебе не … градусник. И выводы сам делай.
Сергей слез с полки, натянул, надув губы, тапочки и тоже вышел.
- О, сколько у неё защитничков! – услышал вслед. – Гришка, а ты чего затихарился? Тоже мне: служивый…
Сергей постоял с минуту в проходе, бездумно глядя на мелькавшие желто-зеленые поля и пролески, нащупал в кармане сигареты и вышел в тамбур.
Софья Андреевна стояла, прислонившись к двери и курила.
- А говорят: запретили курить в вагонах, - хмуро буркнул Серёжка.
- Говорят… - улыбнулась та в ответ. – Но уж очень хочется! И штрафа не жалко.
- Ну… и мне тогда тоже…
Они стояли рядом, не спеша покуривали, молчали. Вдруг нечаянно встретились глазами – и улыбнулись друг другу.
- Эх, Софья Андреевна, если б вы знали, как у нас сейчас на метеостанции хорошо! – вдруг неожиданно для себя мечтательно сказал Сергей. – Такая красотень! Закачаешься! Все поляны в купавках и подснежниках! Ландыши, поди, распустились! Птицы распелись! Э-эх… Приезжайте к нам в гости, не пожалеете. - Вот, вспомнилось – и до жути захотелось быть уже там, в опостылевшей два месяца назад избушке. И эти оставшиеся сутки с небольшим показались каторгой. – Петрович, наверное, и рыбку уже накоптил. Это напарник мой. Мировой старикан! – Он вдруг смутился, вспомнив, что собеседнице примерно столько же. – Не, он не старик. Просто… Одинокий какой-то, неухоженный… Вот и выглядит стариком. Да еще на солнце постоянно, на ветру…
А та машинально кивала головой, будто о чем-то своём думала.
- Серёжа, вы какую-то странную специальность себе выбрали. Не модную. Молодёжь сейчас в управленцы да в торгаши подалась, а вы…
- А я, дурак, книг много в детстве читал. Про путешественников, - хихикнул Сергей. – Романтики захотелось. Да и всех денег не заработаешь, Софья Андреевна, сами же говорили. Работа нравится, коллектив мировой…
- Это… Петрович-то ваш – «коллектив»?
- Почему?! Дружок ещё с нами живёт. Ребята из города приходят. Я вам от души говорю, а вы всё… Лишь бы поддеть…
- Н-да… - Она открыла тамбур, выбросил сигарету. – И не скучно? Особенно вам, молодому? Да ещё без женщин…
- Не скучно. – Глаза Сергея были серьёзны и смотрели ей в лицо. – Это недоумкам бывает скучно. От пустоты в башке. Да от безделья. А нам с Петровичем скучать некогда.
- Ну, ладно, ладно, пойдёмте, посидим ещё. – Она отчего-то смущенно засуетилась. – Или вы ещё курить будете?
- Нет. Накурился.
Г Л А В А 4
Гости появились в полдень.
Три туриста с огромными рюкзаками тяжело поднимались к станции по ложбине.
Петрович со Святославом молча дожидались их у летней кухни, лишь чайник подвесили над костром: с маршрута ребята, как без чая. Без чая нельзя. Дружок тоже молча сидел рядом, метя по земле хвостом.
- К тебе, Петрович? Знакомые?
Тот неопределенно пожал плечами, прищурился близоруко.
- Не похоже. И на начальство не похоже. Те налегке прутся. Заплутали, наверное. Сейчас здесь, по заповеднику, мало кто рискует шастать. Ладно, подойдут – разберёмся. - Он отправился в домик за едой.
Когда незнакомцы подошли – и чай уже заварился, и консервы были вскрыты, и хлеб порезан.
- Здравствуйте.
Ребята, молодые, чуть за двадцать, сбросили рюкзаки, поручкались, уселись устало на пеньки.
- Здрасьте, здрасьте. – Петрович помешал заварку. – Откуда такие будете? Да вы ближе садитесь, обедать будем.
- Спасибо. – Те придвинулись. – Заблудились малость, - сказал один из них, светленький, с жидкой бородкой. – На Заваруху хотели взойти, а чего-то влево утянуло…
- От даёте! Где Заваруха, а где Шиганы!.. Следопыты, тоже мне… Давайте, давайте к столу, ребята, пообедаем. Успеем поговорить.
Ребята переглянулись. И светленький полез в рюкзак, вытащил пластиковую бутылку со спиртным.
Но первым к столу подсел Дружок.
… Ребята оказались студентами четвертого курса политеха…
. . .
Темень в полпятого утра стояла, хоть глаз выколи. И фонари на полустанке не горели, даже над одинокой будкой кассы. А утренняя серость еще не наступила.
Сергей поставил рюкзак на платформу, закурил. Огонёк высветил его угрюмое лицо.
- Какого лешего?.. – хмуро думалось ему. – Как баба, за язык потянули… Чего сейчас делать? Вот, веселуху себе устроил... Ох и накатит мне Петрович! - Он искоса посмотрел на Софью Андреевну, молча и терпеливо стоящую рядом. Лица, конечно, не увидел. – О-ох! – тяжко вздохнул про себя. А вслух глухо и даже как-то зло спросил: - Ну, чего? Катим?
- Катим, катим, - со смешком отозвались из темноты. – Вы только, Серёжа, меня не потеряйте.
- Не потеряю. – Тот взвалил рюкзак на плечи. – Рассветёт скоро. – Он включил фонарик. – Нате, светить сзади будете. И баул свой забросьте мне на рюкзак.
- Да я…
- Забросьте, говорю! Я привычный.
- Как скажете…
В семь часов, когда они перекусывали на поляне, даже не верилось, что так всё мрачно было недавно: и вокруг, и на душе.
Вовсю светило солнце. Гомонили птицы сводным хором. Шумел невидимый отсюда горный ручей. И появились первые бабочки: лимонница и крапивница, пропланировали, будто проваливаясь в воздушных ямах, к дальнему концу поляны.
Серёжка полусидел, привалившись спиной к рюкзаку, жевал, макая в соль, безвкусный турецкий огурец с черным хлебом и с удовольствием слушал попутчицу.
Та – будто и не уставшая нисколько, лишь лицо покрыто испариной, которую она вытирала платочком – ходила рядышком, попивая холодный, еще поездной чай из кружки и говорила, говорила…
- Серёжа! Какой же вы все-таки умница! Меня, пенсионерку, вытащить на т а к о е! – Она с какой-то ласковой нежностью погладила купавку.
- Эт вы сами себя вытащили, - полным ртом ответил тот. – Я же думал: может, после Хабаровска к нам заедете. И, Софья Андреевна, прошу вас: не «выкайте» мне. Неудобно как-то… Не привык я…
- Хорошо, - легко согласилась та и погладила другой, сиреневый, неизвестный ей цветок. – А сыновья… Они зимой у меня гостили, с внуками вместе. Успею я ещё к ним. А вот это вот… - Она, прищурясь, оглядела всё вокруг. – Не будет у меня, Серёжа, уже такого. Спасибо тебе, родной, за это всё.
- Чего там… - Тот смутился и насупился. Что-то такое прозвучало в её голосе… такая благодарность! С ним даже родная мать никогда так не говорила. – Я вам с Петровичем такие ещё места покажу!.. Кстати, а у нас бурундучьем почти ручной живёт, Гришкой зовут. Как дембеля купейного! – вспомнил он со смехом. – Тот ещё зверь! Придём – я вас познакомлю.
- Познакомьте! У меня никогда не было животных.
- Да какое он животное. Гриша человек почти…
Сергея поражало то, как этот, вполне взрослая женщина, так по-детски удивляется вполне обыденным вещам! И не глупая, вроде, а как ребёнок… Впрочем, что они там, в своих городах видали. Сам бы, небось, так же цветочкам радовался, если б не повезло со специальностью. А сейчас привык – и всё естественным кажется, обыкновенным. А крутанёться иногда что-то в башке – мать честная! И, впрямь, красотень кругом! И ведь нигде больше, кроме как этого края, такого не увидишь! Парадокс.
Уже хорошо припекало. Сергей заторопился: идти ещё часа два, не хотелось тащиться по самой жаре. Софья давно уже скинула теплую куртку и сапожки, натянула кроссовки.
- Я готова! Только давай я всё-таки что-нибудь понесу! – заявила категорично.
- Эт можно. – Серёжка стянул свитер и штормовку, удобно сложил их с Софьиными вещами. Стянул весь узел верёвкой и подобно рюкзаку повесил его на её худенькие плечи. – Удобно?
- Ещё как! И фотоаппарат дай, Серёжа. Я по пути что-нибудь сниму.
Тронулись.
. . .
Славка с Алексеем до темноты возились на площадке, регулируя приборы. Студентов оставили внизу, на базе вместе с Дружком: баньку пока затопят, ужин сварганят, а поутру и тронутся. Чего всем-то задницами тереться? Работу тоже делать надо.
Думали: быстро закончат. Но выпитое сбивало с налаженного ритма. Перекуривали часто, болтали не о чём, потому и не заметили, как начала наваливаться тьма.
- Всё, Слав, пойдём. Много сделали, пора и честь знать. – Петрович широко и с удовольствием зевнул.
- Пойдём, - сразу согласился тот. – В баньку, по-слегка – и поужинаем, а?
Собрали инструменты и не спеша, по-стариковски, начали спускаться. И лишь у самой метеостанции почуяли неладное: не горел костёр и не слышно было Дружка. Разом заспешили.
База была пуста.
- А ребята-то где? – растерянно сказал Святослав.
- Да пошёл ты на хрен со своими ребятами! – зло бросил Петрович другу и стал громко звать: - Дружок! Дружок!!!
Они нашли его возле бани.
Дружок лежал недалеко от порога и, видимо, пытался ползти, потому что за ним тянулся кровавый след метра 3-4 длиной. Кровь стекала из разбитой головы и правого рассечённого предплечья. Его, видимо, стукнули чем-то тяжелым и не острым, палкой или поленом. Он ещё тяжело дышал, когда Петрович поднял его, но глаз не открыл.
- Лёшка! Лешка! – Славка бежал от жилого домика. – Лёшка! Они всё спёрли! Ни ружья твоего, ни патронов, ни видеокамеры! И мою барсетку с деньгами!..
Петрович молча тащил Дружка в комнату.
- Свет включи, - с отдышкой сказал Славке. – И аптечку давай. Слава, быстрей! Она вон в том шкафу.
Кое-как, неумело, обработали раны йодом, перевязали бинтами.
- Эх, укольчики бы ему какие, - тоскливо, чуть ли не стоном сказал Петрович – И просветить: вдруг переломы… Слав, - он с надеждой посмотрел на друга. – Может, к станции спустишься? Там мобильник ловит! Звякнешь ветеринарам… Приедут, может?.. Иль посоветуют что?..
- Лёха, я ж тебе говорю: спёрли барсетку! С телефоном вместе! Самим лечить надо, никто не поможет!
- Да Господи!!! Чем лечить?! Я же дуб в этих болячках!
Дружок зашевелился на подстилке и описился. Поменяли подстилку. Сквозь бинты начала проступать кровь.
- Ничего, ничего, Лёха, не скули. Должен выжить! Дворняги – они живучие! Но эти-то, суки!.. Собака-то чем им помешала?! Вот тебе и студенты… На мелочёвку позарились!
- Лая они испугались. А шуметь испугались. Думали: мы Дружка услышим, спустимся, вот и стукнули его втихую… - Петрович обвёл глазами комнату. - Слав, вон там, в шкафу, бутылка со спиртом. Плесни малость, что-то меня трясёт.
- Затрясёт тут… - Славка достал бутылку, разлил понемногу в две кружки. – Слушай, а если Дружку влить? – спросил он неуверенно.
- Не надо. Ему сейчас и без этого плохо. – Он залпом опрокинул в себя неразбавленный спирт, скривился. – А ведь его же никто никогда пальцем не трогал, даже щенком. Дурак наивный, доверял всем… Подходи – и бей. В глаза смотреть будет – не поверит.
Он отвернулся, вытер что-то со щек.
- Лёш, - тихо спросил Славка. – Неужели из-за такой дешевки можно на такое пойти?
- Но эти-то пошли. Сам видишь, - тускло ответил тот.
- Вижу. Но не понимаю.
Рейтинг: +1
340 просмотров
Комментарии (3)
