Помочь сайту
Поздравления
Герой войны
15 сентября 2017 -
Алексей Павлов
Вступление
Патриотизм – это крайняя необходимость для государства, лидеры которого стремятся укрепить и приумножить его могущество. И свое.
Понятно, любому государству нужна не просто армия, а сильная армия. Только под угрозой охватить по самое некуда, внешние так называемые партнеры останутся партнерами, или даже друзьями, и не станут вдруг врагами. Народов много на земле, и часов внезапной нагрянувшей беды познало почти любое государство в те или иные этапы своего существования.
И как точны и справедливы слова одного из великих полководцев прошлого, слова о том, что, если народ не будет кормить свою армию, тогда ему придется кормить вражескую.
Много еще справедливого в этих понятиях «армия», «патриотизм», «герой», «кто, если не ты!». Много, но не всё.
Но как противопоказано и попросту запрещено думать следующее:
Кто, если не ты! – останешься калекой.
Кто, если не ты! – будешь оплакивать родных близких.
Кто, если не ты! – станешь покойником, и только потом героем. Возможно.
Но куда деваться, ведь родину действительно нужно защищать? Особенно когда вероломно вторгается внешний враг. А вот патриотизм в форме «А ну-ка, бегом в армию!», потому что «Кто, если не ты!», как воздух необходим государству, и не важно виден ли внешний враг на горизонте, либо он еще и на свет не родился. Но как и любое ружье, которое рано или поздно стреляет, так и армия, в простое долго быть не может, ей обязательно находится применение, и она вступает в боевые действия, в лучшем случае в локальные. И хуже того, армию нужно держать в тонусе, и как хорошо об этом помнят умные правители и заправители.
Потому всегда, сколько будет суждено существовать и бытовать на планете Земля миру людей, армия в их территориальных союзах останется атрибутом обязательным. А значит, щедро дарованное конституцией право чуть ли не на все виды свобод, в ней же и перечеркивается обязанностью, воинская которая. И снова будет звучать:
– Вперед, воины! Кто, если не вы!
А между слов в миллионный раз умолчится: «Можете подохнуть все, а победу царю преподнесите! Он потом венок на одну из ваших могил возложит».
Любая война, либо оборонительная – значит, освободительная, тогда ее по праву можно назвать священной, либо захватническая. И вот в последней солдаты, герои и патриоты, становятся палачами, которые во что бы то ни стало должны быть истреблены теми воинами, для которых эта война стала священной.
Часть 1
Праздник великой Победы! Страна ликовала и салютовала! Столичный парад транслировался по всем каналам, а когда закончился, по ним же то и дело повторялся. Празднуемые события эпохальны для страны.
Но отзвуки войны, нет, не той, а мировой, не первой и не второй, а общей, они везде. И там и тут. И здесь, и за океаном. И дай-то бог не достичь человеку иных планет, а то и там вспыхнут страшные баталии.
Сколько же кровожадности в самом человечестве! Сколько извечной жажды до взаимного истребления! Но это же человечество всегда говорит о мире, друг от друга требуя его, каждый раз ссылаясь на бесчисленные жертвы последних воин.
А ведь главное – любовь! Любовь и мир! Цветы и смех детей, как в этот праздничный солнечный день Великой Победы.
Фонтаны, музыка, оркестры. Красивые пары, неспешно прогуливающиеся. Семьи с детьми. Ветераны с орденами. Не только пожилые, но уже и… молодые. Война, она такая, о себе никогда не даст надолго позабыть. А может еще и зло подшутить. Очень зло.
. . .
– Андрей, какое это счастье, что ты нигде не воевал! – сказала девушка, которую заботливо обнимал молодой парень, совсем недавно вернувшийся из армии.
Они только поженились, чем и наслаждались, друг другом упиваясь и строя грандиозные планы на будущее. На счастливую жизнь.
– Как же это страшно, когда война, – тише произнесла девушка, сильнее прижимаясь к своему мужу, чувствуя в нем вселенскую защиту.
– Многие мои друзья… – начал было Андрей.
– Я знаю. Не надо об этом.
– Круто! – немного по-детски, с нотками некой наивной зависти, произнес Андрей.
– Ты дурак?! – вдруг остановилась девушка и пристально посмотрела в его глаза.
– Почему?
– Скажи, ты точно не дурак, а?
– Почему?! – начал обижаться молодой человек. – Мои друзья – дураки? Они, значит, дураки, по-твоему?!
– Успокойся, пожалуйста! С ними что случилось, то уже случилось. А ты жалеешь, что не стал инвалидом? Или, может, покойником сразу лучше?
– Нет, Лен, похоже, дура – это ты. У меня дед воевал! Отец служил. А ты нас за дураков…
– При чем здесь это? Моя бабушка тоже… Но я не о том. Ты даже не выслушал!
Молодые рассорились, но, к счастью, ненадолго. По молодости, оно обычно или ненадолго, или насовсем.
Леной ее называли уже давно, чуть ли не с самого детства. Настоящее же имя было Эвелина. Обычно многие Лены, Ленки сами умышленно величают себя более, как им кажется, изящно. Элина, к примеру, Алина или еще как-то с вывертом, а в реальности, из-за необходимости предъявлять, где требуется, паспорт, выясняется, что она самый обычный Ленок. Была бы Еленой, возможно, даже и прекрасной, если бы до подобных вывертов в жизни не слишком охотилась.
Но данные слова не про Эвелину. Эта девушка, напротив, всегда оставалась скромной, в ранней юности чуть ли не серой мышкой. Она настолько привыкла, что ее все по-простому называют Ленкой, что никогда ничего против не имела.
Но повзрослев, Эвелина похорошела, и чего стоило ожидать, в скромности убавила. Уже освоилась, особенно в качестве жены.
Ее муж Андрей срочную служил танкистом. Он был очень хорошим танкистом, и командиры не раз говорили, а не подумать ли ему о карьере военного. Но дома ждала избранница, уже приготовлены кольца и подвенечное платье.
Командиры не слишком, но порой настаивали:
– Кто, если не мы! Кто, если не ты! Родину нужно всегда быть готовым защитить!
Но дома все готовились к свадьбе, и Андрей вернулся в гражданскую жизнь. О карьере военного невеста и слышать не желала, а если не по-ее и прямо в первый раз, то он может стать и последним. Замуж тогда Эвелина не пойдет.
Андрей капитулировал.
Семья Раминых, Андрея и Лены, или Андрея и Эвелины, кому точность больше по душе, испытывала на себе лишь первые колкости судьбы. Различные моменты и факторы, а также упрямый нрав обоих супругов то и дело создавали внутренний семейный дискомфорт, но с окончанием дня этот дискомфорт отходил на задний план, а на передний выходила молодость и романтизм. Утром молодые обещали жизнь начать сначала и с чистого листа.
– Ленка, что мы ругаемся каждый раз по пустякам?
– Не знаю, Андрюш. Но мне так обидно вчера было слышать такие слова.
– Ну, не дуйся.
Эвелина демонстративно надула губки и повесила нос. Андрей, притянув жену к себе, осторожно в ладонях приподнял ее милое лицо и поцеловал.
– Ой!
– Ты чего?
– Усы твои дурацкие! Колются! Сбрей сейчас же!
– Не буду.
– Сбрей!
– Не буду.
– А обещал больше не ссориться, между прочим.
– Лен, ну, хочу я усы.
– Ага! Усы он хочет! Твои торчки в два миллиметра все лицо мне искололи. Я терпеть не могу усатых мужиков. Или тебе все равно, да?
– Не все равно. Но усы хочу.
– А… отращивай хоть бороду.
– Лен, постой!
Все в жизни наших героев было: прекрасные родители, хорошие друзья, друзья не очень хорошие и, уж конечно же, откровенно плохие. Со всеми они встречались, общались, что-то отмечали или хотя бы знались. Кого-то игнорировали, других попросту избегали. Но не хватало им пока главного для полного семейного счастья – квартиры.
Жила молодая семья у бабушки Эвелины Раминой, в девичестве Воробьевой, Анны Матвеевны, женщины преклонных лет, но удивительно ясного ума.
Анна Матвеевна любила повторять, что она член ВКП(б) аж с тысяча девятьсот тридцать шестого года. В реальности с тридцать девятого, но бабушке Эвелины такая незначительная мелочь более чем простительна, ведь сама ВКП(б) не существует с пятьдесят второго года двадцатого столетия.
Проживание в тесной квартирке, со старой большевичкой за тонкой стеной, не доставляло молодым большого удовольствия, хотя Эвелина в своей бабушке души не чаяла, как и та в ней. Анна Матвеевна не причиняла никому никаких хлопот, просто она плохо слышала, и когда смотрела телевизор, то, какая включена программа, знали на этаж и выше, и ниже. И сверху, и снизу сей момент никого не утомлял даже в поздние часы, когда Анна Матвеевна могла бурно реагировать на футбольные баталии, зато Андрей не находил себе места и откровенно раздражался.
– Как можно в таком возрасте футбол смотреть?
– А почему бы и не смотреть? – сердилась Эвелина от обиды за свою любимую бабушку.
– Нет, ну я понимаю, если б она была дедушкой.
– А если бабушка – значит, не человек?
– При чем здесь сразу человек? Но, знаешь, футбол – это дело конкретно мужское. И бабы здесь отдыхают.
– Только это не про мою бабулю! Она герой!
– Санитарка.
– Не смей так про нее говорить! Она воевала!
– Санитаркой, – больше от злости на ликующие трибуны за стенкой, выпалил Андрей.
– Ты глупый! Не смей! Знаешь, сколько у нее наград? А знаешь, скольких солдат она на себе вытащила? Ей в День Победы со всей страны поздравительные письма идут. Даже из правительства.
– На День-то Победы правителям сам бог велел.
– Неправда! Не только в этот день!
– Слушай, Лен, чего ты завелась? Может, хватит? Скажи своей бабушке, герою санитарных войск, чтобы сделала потише телевизор, и давай спать.
– Заткнись!
– Лен, ты что, психопатка?
– А не надо так! Санитарных войск! Твой дед тоже воевал, ты сам всегда говоришь.
– Мой дед военный летчик, – с особой гордостью напомнил Андрей.
– И что? А разве мало летчиков санитары спасли?
– Лен, хорош…
– Не хорош! И не говори в таком тоне о моей бабушке!
– Лен… Ну-у… началось.
– Не началось! Между прочим, нас жить здесь никто не принуждает! Можем хоть сейчас катиться на все четыре стороны.
– Было бы куда.
И тут Эвелина решила тихо отомстить.
– А вот ты бы об этом и позаботился. Все лучше, чем разглагольствовать.
– Лен, ты в своем уме? Забыла, сколько сейчас квартиры стоят?
– Можем для начала и поснимать дешевенькую.
– У меня зарплата не банкира.
– Тогда сиди и помалкивай. И скажи спасибо, что моя бабушка нас у себя приютила.
Завелся Андрей.
– Ничего себе, приютила она! Кухня – три квадрата, наша конура на метр больше, за стеной до полуночи орет телевизор! И это называется приютила!
– Еще раз тебе повторяю, Андрюша, – протянула Эвелина, – не нравится…
Молодые окончательно бы рассорились, не громыхни что-то за стенкой. Да так громыхнуло, будто подрывник сработал, а не санитар…ка.
Скандалисты замерли, тревожно посмотрели друг на друга, после отправились на разведку.
– Ба-а… – чуть приоткрыв дверь в комнату Анны Матвеевны, Эвелина просунула туда голову, – ты чего здесь?..
На экране зеленело поле с бегающими туда-сюда миллионерами-дармоедами, Анна Матвеевна, накрывшись теплым пледом, из своего кресла продолжала наблюдения.
– Ба-а…
Старая большевичка не реагировала, удерживая фокус на экран сквозь толстые стекла больших очков.
– Ба! – громко крикнула Эвелина. – Да выключи ты свой дурацкий футбол!
– Ой! Кто здесь? – подхватилась вдруг Анна Матвеевна. – Ох, дочка, ты меня опять пугаешь, – облегченно выдохнула старушка, которая всегда называла любимую внучку дочкой.
– А ты меня нет, ба? Соседи снизу, наверно, инфаркт получили. Что у тебя здесь так шарахнуло?
– А?..
– Шарахнуло чего, спрашиваю? – внучка проникла в комнату и включила верхний свет. – О-о! Ба-бу-ля! Ты же в пух и прах разнесла вазу для цветов.
– Лучше б она телевизор разнесла в пух и тарарах, – произнес с прохода Андрей.
– Молчи, – потребовала Эвелина, – неси из ванной веник и совок. Да стой ты! Порежешься!
– Ничего, в доме санитары живут, – но при этих словах Андрей решил побыстрее отправиться за веником, пока не огрёб.
– Ба, ну как ты могла? – сгребая стекла, говорила Эвелина. – И сидишь, как ни в чем не бывало.
– Ой, дочка… что-то упало, да? А я слышала, но внимания особо не обратила.
– Ба, не просто упало, а взорвалось. Сиди, пожалуйста, я уберу сейчас.
– Не надо, я сама. Погоди, встать только сразу не могу. Иди, детка, отдыхай. Ой, Андрюша, добрый вечер. Я, наверное, тебя разбудила? Ты же только с работы пришел? Дочка тебя хоть накормила?
– Добрый вечер, Анна Матвеевна, – отвечал Андрей. – Нет, не разбудили. Я еще не спал.
– Что говоришь-то? Устал сильно, да?
– Очень.
Эвелина строго взглянула на мужа, не разгибаясь с совком и веником в руках, и:
– Выйди отсюда!
Квартирный вопрос, как один из извечных семейных, если не душит семью на корню, то сильно укорачивает срок ее существования. Это понимали молодые, а также их родители. Потому они при очередной встрече долго обсуждали этот самый вопрос. У каждых было по одному чаду, и ради их счастья сваты оказались готовы на все. Родители Эвелины продали гараж, Андрея – дачу. Поскребли в чуланах и чулках – и наскребли… почти сколько нужно. Остальное неожиданно для всех добавила Анна Матвеевна, приговаривая при этом:
– Держи, дочка, – теперь уже старая большевичка обращалась к настоящей своей дочери, матери Эвелины.
– Мам, ну что ты? Неловко.
– Ничего не неловко. Я, конечно, себе на похороны отложила, но, значит, рано мне еще помирать. Еще годков с десяток поживу и с пенсии сызнова накоплю.
– Мам, с твоей пенсии много не накопишь.
– С любой пенсии накопишь, если будешь правильно тратить. Бери, говорю, а то скоро чемпионат Европы начнется.
– Какой еще чемпионат?
– Ступай, дочка, ступай. Мала ты еще для высшей лиги.
– О-о… ма-ма… Ты у меня сама – высшая лига!
И у молодых вскоре появилась квартира. Своя. Пусть однушка и пусть на первом этаже в драгоценной хрущевке, но за стенкой больше не шли до полуночи футбольные баталии. Зато сверху порой так грохотали, что и бабушкин футбол куда приятней бы оказался. Но это уже мелочи жизни, как говорится.
Отметили новоселье Андрей с Эвелиной и зажили. Спокойно зажили, почти скучно.
Скука все больше одолевала именно Андрея, потому что он никак не мог найти себя в жизни. Сил много, кровь кипит, желания огромны, только куда все это приложить, никто не знал. Эвелина же, в свою очередь, тихо пристроилась на работу в одну небольшую фирму, и пусть зарплата была чуть выше нищенской, радовалась и тому. Андрей же, никак не находя себе достойного применения, все больше и больше раздражался по сему поводу, и все чаще его настроение зашкаливало за минимум.
– Ну и долго ты так лежать будешь? – спросила жена, когда муж с самого обеда валялся на диване и до вечера смотрел в потолок, в который было не доплюнуть. – Чего молчишь?
– А что ты хочешь услышать? – равнодушно и с нотками раздраженности спросил супруг.
– Я, между прочим, с работы пришла. Устала.
– И что?
– Хоть бы поесть что-нибудь приготовил.
– Я в кухарки не нанимался.
– А в лежалки?
– Ты будешь меня обвинять, что в городе нет достойной работы, если ты не сынок губернатора?
– Буду.
– ?..
– Буду, Андрюша! Еще как буду! Ты ищешь эту работу? И почему сразу достойную? Хоть бы какую-то нашел.
– Я на абы какую не согласен.
– А тебе нужно, чтобы с первого дня миллион платили, да? Можно и с малого начать, ведь жилье у нас теперь есть.
– Хоть никто не упрекнет, что я на подселении живу.
– О чем ты таком говоришь, Андрей?
– А о том. Здесь и моя половина имеется.
– А-а… вон, значит, какие у нас теперь доводы. Ты просто сильно чем-то разражен, Андрей. А долей наших в этой квартире нет. Ни твоей, ни моей.
– Как это?
– Наших родителей. Их тут доли.
– Такая справедливая, что ли?
– Да, представь себе! – давала отпор Эвелина.
Их словесная перепалка зашла в тупик, после чего последовали совсем нелепые взаимные обвинения. Дошло до того, что Андрей вдруг выдал:
– Дурак я, что в армии не остался! Говорили мне командиры, настоящий мужик на гражданке – так, не пойми что!
– А в гробу? – неожиданно спросила жена, причем настолько неожиданно, что от своего же вопроса сама осеклась.
– А почему сразу в гробу? Не вторая мировая сейчас.
– Третья. Ты не слышал в новостях, что в нашей армии за один год в среднем гибнет тысяча солдат? Заметь, не вторая мировая сейчас.
– Да ладно. Не может быть. Может, ты что напутала, сотня? Тысяча – это слишком.
– Я не помню, но вроде бы тысяча. А если и сотня, это мало? Но точно не сотня. И они гибнут не на войне за родину, а просто в армии, которая священный долг каждого мужчины! – с сарказмом выпалила Эвелина.
– Обалдеть!
– Представляешь, выделить бы один день в году, отметить его на календаре красным, а лучше черным, ну, или черной рамкой, и прямо на Красной площади в Москве выставлять бы столько гробов, сколько парней за этот год погибло. Пустых, как символ. Памяти. Пусть правители из окон своих кабинетов с утра и до самого вечера любуются.
– Лен, что с тобой сегодня? – всерьез забеспокоился Андрей.
– Ничего. Ты последнее время то и дело про свою армию говоришь. Жалеешь, что не остался, что с пацанами своими куда-то не рванул. Куда там тебя недавно звали?
– Не важно.
– Нет, важно! Очень важно! Куда звали тебя дружки твои?
– Они не дружки. Тебя не касается.
– Ах, так, значит? Дружков касается, а жены нет? Запомни, Андрюшенька, я женой солдафона не буду!
– А чьей женой ты хочешь быть?! – Андрей подскочил с дивана весь в гневе. – Олигарха? Банкира? Давай, ты молода, прекрасна, подумаешь, в браке побывала, ничего, пока без последствий! Давай! А то я гляжу, все такие умные вокруг! Ну, что ты смотришь? Хочешь большую квартиру, дорогую мебель, машину иномарку! Я знаю, ты всего этого хочешь, но я где возьму? Где?! Полгорода обошел, чтобы нормально трудоустроиться, ничего толкового нет!
– Но остальной город как-то ведь живет, Андрей, – тихо констатировала Эвелина. – И я что, с тебя чего лишнего требую? Разве я требую с тебя то, чего ты сейчас сказал?
– А разве я не вижу? Думаешь, дурак такой твой муж? Ты какими глазами смотрела на свою подругу, когда та похвасталась, какую ей муж тачку купил?
– Я просто порадовалась за нее.
– Просто порадовалась? Нет, Ленка, ты не просто порадовалась! Ты смотрела с завистью, и в твоих глазах читалось: «Почему же мой такой бестолковый?»
– Это неправда, Андрей. Неправда!
– Еще какая правда! Обидная, но правда! Для меня обидная! Эх, один мой приятель недавно вернулся…
– Откуда? – вдруг насторожилась Эвелина.
– Не важно. Главное, при деньгах. При больших. Сразу ремонт закатил дома, себе машину нормальную взял.
– Андрюш, я, кажется, догадываюсь, о ком ты сейчас. А ты глаза его видел, когда он вернулся?
– Глаза? И что там в глазах ты усмотрела?
– Он изменился. Весь, Андрей. Я не знаю, куда он ездил на целый год, но вернулся явно не из простой командировки. Не зря моя подруга от него сразу ушла.
– Дрянь конкретная, твоя подруга! Пацан все для нее, а она… Замуж звал.
– А она с озверевшим и на всё бросающимся бульдогом жить не захотела.
– А ты знаешь, что она к художничку хмырю срулила?
– Знаю. Он не хмырь. Нормальный парень. Кстати, на стройке работает и на жизнь не жалуется.
– На какой стройке? Вон, в центре картинки свои продает на аллее с другими такими же полоумными.
– Почему это полоумными? Они свои работы только по выходным продают. А в обычные дни, как все нормальные люди, на работе.
– А малюют они когда же?
– А когда придется. И по ночам.
– Я смотрю, ты очень осведомленная в этих вопросах? И когда успела?
– А ты не цепляй меня. Моя подруга когда ушла от этого… мы пару раз встречались. Она сама меня просила, поболтать хотелось.
– Предательница она, подруга твоя.
– Нет! Никакая она не предательница!
– Он любит ее!
– Хороша любовь!
– А какую вам еще надо?! Пацан ради нее такое прошел!
– А не ради денег разве?
– А вам типа деньги не нужны.
– Нужны, но не ценой своего мужчины.
– Да не надо мне!
Эвелина села на диван и замолчала. Она не желала продолжения конфликта, но и как закончить его не знала.
– Андрей, что ты на меня накинулся? Я голодная пришла, а ты весь день дома сидел. Мне, между прочим, шеф премию выписал.
– Премию… это за какие же такие заслуги премию-то?
– Господи, Андрей!..
Муж Эвелины уже спал и видел себя могучим таким Рэмбо-парнем, уехавшим в далекую тяжелую командировку, весь в соответствующей экипировке, выживает в таких условиях, где ни один художник никогда не выживет. Правда, в реальности порой случалось наоборот, когда там могли выжить и художники, и другие представители творческих профессий, что и некоторым военным не снилось, и уж тем более бывшему танкисту Андрею Рамину. Но среди его приятелей уже было несколько примеров, что те возвращались бог весть откуда, и некоторые из них очень даже не с пустыми карманами. Куда и зачем они отправлялись, никто не ведал, помнили лишь одно: почти на любой современной войне одни воюют, другие делают «хорошие» деньги.
Между приятелей Андрея прошел также слух, что кто-то уже давно пропал без вести, и никто не знает, жив ли вообще. Другой погиб, и даже не героем, а просто, подорвался на шальной мине-растяжке и… в вечность по кусочкам. Помянули в компании погибшего приятеля с видом мрачным, со словами логичными: «Что ж, судьбу не выберешь. Жаль пацана, настоящий мужик был. Земля ему пухом».
При следующей встрече этой компашки, где стал появляться и Андрей, так и не придумавший, куда приложить свои безудержные силы, между ним и двумя боевыми парнями завязался короткий диалог.
– Андрюха, познакомься, это Серега.
Новые знакомые пожали друг другу крепкие руки.
– Я слышал, ты танкистом служил? – спросил Сергей.
– Ну, вроде как.
– Нормально в технике сечешь?
– Не жаловались.
– Командиром был?
– Нет, водилой-механиком.
– Серег, – вмешался приятель, только что их познакомивший, – Андрюха танком супер управлял. В таких болотах на маневрах пролезал, что рты все открывали. Он машину как родную чувствует.
– А в последней модификации разберешься? Не в самой, конечно, ну, ты понял, о чем я.
– А что там разбираться? Танк – он и в Африке стреляет.
– То есть навык в подкорке.
– Еще как глубоко!
– Ну что ж…
– А вы сами откуда?
– Какая разница?
– Из нашей армии?
– Из нашей, из нашей. Все мы из одной армии вышли, – негромко посмеялся новый знакомый, который был порядком старше Андрея.
После нескольких достаточно серьезных ссор в семье Раминых отчетливо обозначился раскол, зона конкретного непонимания и даже отчуждения обнаружилась между Андреем и Эвелиной. Муж не был лентяем, желающим много всего и прямо к дивану перед телевизором, но и болтаться на дне жизни ему было не с руки. Жена же, напротив, в отличие от своих подруг, звезд с неба не хватала, понимая, что вряд ли дотянуться чистыми руками, и рада была тому, что имела. Пусть скромная квартирка, но уютная. Пусть муж не банкир, зато любит… хотя это уже под вопросом. Но, так как о разводе речь не шла, вероятнее всего, что пока еще любит.
Андрей ушел в депрессию. Такое порой случается, когда внешних признаков вроде бы никаких, а внутри человека такой водоворот уже давно бурлит, что он и места себе не находит, и вида не подает. И причин-то никто не знает, как и сам депрессант. Вот не живется ему как всем, и точка. Другой бы запил с мужиками где-нибудь в гаражах, и Андрей пару раз так и сделал, но не особо ему данное занятие понравилось, и туда он больше не совался.
В жизни получается, что человек всегда ищет выход, если все ему не так и не эдак. Но не только он этот выход ищет. Очень часто, если не всегда, из тех мест, где разразилось страшное противостояние, мгновенно во все концы произрастают длинные шланги-щупальца, охотясь как раз за теми, кому нужен выход, или уход, не важно куда, главное очень нужен. Дотягиваются они до самых отдаленных уголков различных стран, и до сердца нужного персонажа. И не певцы или балетмейстеры интересуют тот живой и жуткий организм, который обладает этими многочисленными шлангами-щупальцами, а специалисты своего дела. Хорошие специалисты дела военного. Танкисты, к примеру, или просто отслужившие парни, умеющие неплохо обращаться с оружием. Где на гражданке они могут себя найти и быстро реализоваться по молодости лет и в пору безудержных желаний? Конечно, нигде. А если и могут, то очень не скоро, годы и годы потребуются. А тут всё и сразу. Десятикратная доза адреналина, и вот вам – результат на лицо. Не каждая, далеко не каждая война освободительная. По большей части они попросту цинично и жестоко карательные, как следствия недоговоренностей при дележе огромных капиталов.
Попал в определенный тихий, но очень мощный водоворот и муж Эвелины. Случай, который чаще не случай, а закономерность происходящих событий, свел его с теми, кому он очень понадобился. Психологи всегда при этом попадаются отменные, причем не дипломированные, а реальные, умеющие находить правильные слова тому, кто запутался, и главное – вовремя. Они быстро затянули молодого амбициозного, но пока еще не очень умного парня в свои сети, а оттуда уже перехватили другие, представители других сетей, кому он еще больше понадобился. Такое частенько случается, когда в охоте за благими намерениями человек не замечает, как стал сторонником других баррикад, чьи намеренья уже не всегда благие.
. . .
– Боже мой! Что же у них там творится! А ведь еще вчера были одной большой страной! – смотрела мама Эвелины последние новости по телевизору, когда в дверях появилась дочь с зарёванным лицом. – Что случилось, дорогая?
– Ма-ам… Андрей пропал.
– Как пропал? Куда?
Но вместо ответа Эвелина протянула матери листок бумаги. Та прочла и все поняла.
– Туда отправился, значит, танкист твой?
– Я не верю, мама. Не верю! Это, наверное, злая шутка. Он где-нибудь с друзьями.
– С друзьями. С ними, дочунь. Друзей по белому свету много.
– Мам, что мне делать?..
В полном раздрае и по-прежнему в слезах, Эвелина пришла к бабушке. Поведала и ей обо всем. Дома у родителей оставаться не хотела: отец, как обычно, начнет читать наставления, как правильно нужно жить. В своей квартире тем более не пожелала, по вполне понятным причинам.
Каких хлопот и сильнейших переживаний доставил поступок Андрея его собственным родителям, говорить даже излишне. Те одно лишь утешение находили – в сватах.
– Ба… что мне делать? – спросила Эвелина, поведав свое несчастье, повторяя по три раза каждую фразу повествования.
– Да… молодежь – она всегда молодежь, – промолвила с грустью на лице Анна Матвеевна. – Что поделать, дочка, мы тоже такими были. В самое пекло всегда лезли. А с чего ты решила, что Андрюша твой на войну отбыл? Может, так, почудит где, коли вы общий язык потеряли, да и вернется? Али не так думаешь, дочка?
– Ба… вот же его записка.
– Ну-ка, прочитай сызнова. Только погромчее.
Эвелина прочла еще раз листок бумаги, оставленный мужем в качестве объяснения.
Бабушка подумала с минуту, затем:
– Ты, вот что, дочка, ступай на кухню, поставь чайку. Мы с тобой сейчас вместе попьем. Ступай, я растолкую тебе кое-что.
– Что растолкуешь, ба?
– А то, что ни на какую войну он не поехал. Молода ты еще, не понимаешь этих глупых мужиков. Чудит он, сорванец.
Обнадеженная, Эвелина покинула бабушкину комнату, отправилась на кухню ставить чайник на плиту. Анна Матвеевна же, в свою очередь все слишком правильно понимая, тяжело поднялась с кресла, повесила на нос больше очки, приблизилась к старинному шкафу, на одной из полок которого стояла старая выцветшая черно-белая фотография. С нее отважным красавцем в военной форме смотрел совсем молоденький офицер Красной армии, ее будущий муж. Он когда-то обманул военкома, как и многие, и убежал на фронт раньше дозволенного срока. Вернулся, но после войны до старости раны дожить не дали.
– Эх, сорванцы вы эдакие! – молвила Анна Матвеевна, глядя немного снизу на фото доблестного орденоносца. – Не сидится вам дома, все норовите в огонь с головой залезть. Ах, дочка ты моя, дочка, кто ж думал, что и в мирное-то время... Ладно мы, от фашиста проклятого нужно было страну нашу защитить, но эти-то сопляки что творят? Куда лезут оборванцы? Эх, сорванцы! Ну, сорванцы!
И Анна Матвеевна медленно заковыляла на кухню, убеждать внучку в том, во что сама, конечно же, не верила. Уж она-то войну не просто помнила, хоть и много уже лет прошло, а всеми чувствами ощущала ее дыхание в любом выражении.
. . .
Примерно год все ждали Андрея. Он писал письма, все больше урывками что-то объясняя, иногда звонил жене по телефону, явно не зная куда деть глаза при этом. Но на все уговоры супруги навестить его или хотя бы сказать, где он в данный момент находится, следовал незамедлительный отказ и клятвенные заверения, что все в порядке и он скоро вернется.
Затем, вдруг, его звонки внезапно прекратились. Письма тоже. А еще через неделю Эвелине Раминой сообщили, что ее муж в крайне тяжелом состоянии в военном госпитале. Девушка уже готова была вылететь в любую точку земного шара, лишь бы забрать своего мужа, но ей не дали этого сделать, сказав, что спецрейсом Андрея и еще нескольких молодых людей доставят в местную клиническую больницу.
Когда Эвелина вошла в палату, где лежали трое мужчин, не молодых парней, а хорошо обожженных жизнью и войной поседевших мужчин с глубокими морщинами на лицах, она чуть не потеряла сознание. Признать среди них своего мужа ей сразу даже не удалось.
– Не узнаешь? – прохрипел Андрей.
– Узнаю…
Диагноз врачей был не просто неутешительным, а страшным. Муж Эвелины стал инвалидом, навсегда теперь прикованным к креслу. После тяжелого ранения его нижние конечности были полностью атрофированы.
Вот оно – всё и сразу.
Вот они и обратные стороны медалей оттенились.
«Кто, если не ты?»
Но нет, ты больше не интересен злому року, он пошел за следующими жертвами. А для тебя, Андрей Рамин, прекрасный танкист, реальность теперь иная началась. И с ней нужно будет еще как-то жить… нет, существовать. А жить придется еще научиться, если получится.
– Я одного не могу понять, – поинтересовалась как-то мама Эвелины у мужа, то есть у отца своей дочери, – у нас что, вот так являются из военкомата, предлагают вчерашним демобилизовавшимся парням ехать в горячие точки, а еще деньги обещают заплатить?
– Нет, дорогая, не так все происходит.
– А как же тогда? Как мог Андрей попасть в ту мясорубку, в которой только половина его тела уцелела? Ну хорошо, я понимаю, молодой, горячий, желал урвать чего-то как солдат удачи, хотя этого я как раз больше всего не понимаю. Но куда военкомы смотрят? И вообще, разве наша армия где-то воюет?
– Откуда ты можешь понимать? При чем здесь армия? При чем тут военкомы и военкоматы?
– Как же при чем?
– А вот так. Захотел пацан повоевать, только озвучь свое желание где нужно, слухи быстро дойдут.
– Какие еще слухи?
– Такие. Место, где земля пылает, тебе быстренько сообщат и скажут, как туда добраться. Еще и назовут, к кому конкретно обратиться. Наемники, это их выбор. Ни одно государство за таких не отвечает. Свобода. Куда хочу, туда и еду. Воевать – значит, воевать!
– И за это еще платят?
– Еще как! Ты только выживи там, и побольше врагов уничтожь. Еще и сам прихватить кое-что ценное сможешь.
– Врагов? Каких?
– Не важно. Тех, кто воюет против той стороны, за которую ты приехал сражаться. Война – это всегда большие деньги. Очень большие. А еще кровь и смерть.
– Ты в своем уме?
– Я – да. А вот мир – не очень. И такая бесшабашная молодежь в военных перипетиях по всему свету всегда себе применение найдет. Их там только и ждут.
– Господи, а эта еще, как она называется-то… террористическая организация…
– Вот-вот. Молодой, здоровый – милости просим! Вот деньги и автомат. Давай, под наши знамена!
. . .
Андрей немало времени провел в больнице. Его посещали следователи из военной прокуратуры, и из обычной. Они о многом расспрашивали, говорили, что он даже под статью уголовного кодекса загреметь может, но после отстали. Какой ему кодекс теперь уголовный, он сам себя приговорил почище любой меры наказания.
Начался длинный и тяжелый путь реабилитации. Андрея научили перемещаться в инвалидном кресле, обходиться одними руками, объяснили все тонкости столь прискорбного положения, то и дело подбадривая, что люди без ног и без рук живут, а только без ног – так это совсем даже неплохо. Очень неплохо!
Только с таким положением сам Андрей смириться не мог. Но кто ж ему был виноват? Просила, умоляла, чуть ли не в ногах в слезах валялась жена, чтобы выкинул муж все эти бредни из головы, но… не выкинул.
Андрей изменился до неузнаваемости. И дело вовсе не в том, что его ноги теперь стали мертвыми. Лицо. Исчез он молодым парнем, который изо всех сил старался отрастить большие черные усы, как у видного казака. Теперь эти усы отросли сами собой, а вместе с ними и лицо постарело лет на десять, а то и на все двадцать. Глубокие морщины, на лбу шрам, следы от сильного ожога – все отображалось как на ладони. Не парень лет за двадцать, а мужик обожжённый и хорошо битый за сорок. А еще взгляд. Не мечтательно романтический с налетом обиды на жизнь, что та не клеится по канонам высшего успеха. А с открытой ненавистью, со следами озлобленности и полной замкнутости. Некой затаенности неизвестно до чего и до какого момента.
Нелегкая участь выпала на долю Эвелины. А про родителей Андрея лучше вообще не упоминать, они чуть руки на себя не наложили. Но их сын был жив, значит, обязаны жить и они. Что случилось, то уже произошло, и с этим нужно было как-то мириться. Жестокая реальность, и самое ужасное, по собственной же глупости. Рамин не свою родину кинулся защищать от посягнувшего на нее внешнего врага, а влез в самую гущу политических разборок, где жизнь человеческая, солдатская, в частности, всего лишь разменная монета при нулевой стоимости.
Не слишком коротким было время, проведенное Андреем в своеобразной командировке, и еще более долгим оказался путь реабилитационный. Больница – одна, другая, третья, сплошные обследования, операции, различные курсы лечения и восстановления.
И вот, наконец, он снова оказался дома, в их с женой квартире. Все, как и прежде – будто сон и он никуда не пропадал. Сейчас поужинает, ляжет спать, завтра проснется, обзвонит знакомых, чтобы помогли с достойной работой. Но если с ней не могли помочь даже тогда, когда он был здоровым и полноценным, то теперь о работе вообще можно было позабыть.
И Андрей окончательно замкнулся.
А главной причиной тому была, естественно, жена.
Вопрос тонкий, но настолько сложный, что разумного разрешения, как такового, не имеет. Эвелина, или Ленка, как и прежде называл ее Андрей, не старуха столетняя, а молодая, очень привлекательная девушка. И дело даже не в привлекательности, а в том, что до старости еще далеко.
Сама Эвелина об этом сейчас не думала. Это мужики несколько примитивнее устроены, а ей бы справиться с тем грузом проблем и хлопот, которые внезапно обрушились на ее голову.
А главным грузом стал муж-инвалид, который пока не знает, как ему быть, как жить и даже как дышать. Он смотрел на жену, которую любил, и не понимал, что делать: сразу повеситься или подождать немного. Андрей настолько сильно любил свою супругу, что даже позабыл позаботиться о ней. Вспомнить, что его жизнь принадлежит не только ему, а еще и его второй половине. Однажды он от души посмеялся, когда один знакомый, лет на десяток старше, на предложение поехать летом посплавляться по горным рекам ради развлечения и адреналина, ответил: «Ни за что! У меня двое детей и совсем больной отец. Случись что со мной – всё, моей жене кранты». Андрей тогда ехидно усмехнулся и заявил при всех достаточно оскорбительно: «Чего жмешься-то? Так и скажи, что боишься. А то, видите ли, дети у него…»
Теперь, прикованный к инвалидному креслу, Андрей вспоминал тот случай и проклинал себя за то, что в его храбром сердце не нашлось даже толики от такой разумной «трусости», которая сохранила бы ему здоровье, ноги и жизненную полноценность. Именно это его, совсем еще молодого мужика, угнетало сейчас больше всего остального.
Андрея Рамина тепло приняли в одном местном клубе воинов-интернационалистов. Он не записывался в боевики, в наемники, а попросту попал в самую что ни на есть горячую точку, где шла суровая гражданская война. Умения и навыки отменного водителя танка оказались крайне востребованными. Тамошняя власть за мужество и проявленную отвагу представила его к награде, и не к одной, а сразу к нескольким. Вполне заслуженно, кстати.
И вот, в один из дней, Андрею их торжественно вручили в местном клубе, под аплодисменты других воинов-интернационалистов и воинов-инвалидов. А он взял эти награды, с силой сжал в кулаке и с минуту думал, а не зашвырнуть ли их ко всем чертям как можно дальше. Но вспомнив, как отчаянно сражались за свою свободу те, кому он приехал помогать, воздержался от порыва. Прижал к себе награды и, опустив глаза, повесил голову.
– Ты же сказал, что война – это та же политика, только самая грязная? – спросила его жена, когда они вернулись домой.
– Да, Ленка, это самая грязная политика. Но если бы ты видела тех мужиков, которые взялись за оружие! Они-то за себя воюют. А под эту дудку что только ни творится. Там тебе и бизнес на крови, и чего еще ни повидаешь.
– Андрюшенька, ну какой же леший тебя туда понес? – присела Эвелина рядом с его креслом. – Ладно, прости, что теперь об этом.
– Лен, давай поговорим, – вдруг неожиданно предложил муж.
Эвелина мгновенно напряглась, она не могла точно знать, о чем муж желает поговорить, но направление его мыслей угадать было не сложно.
– Нет, – коротко заключила супруга. – Ни о чем мы говорить не будем!
– Придется. Не сейчас, так скоро.
– Не придется.
– Дай выпить.
– Не нужно.
– Дай!
Эвелина не дала. Андрей, раздраженный, уехал с кухни, в проем двери которой едва пролезало его кресло. А чтобы пролезало, пришлось старые косяки сломать и дверь совсем с петель снять.
У Андрея появились друзья, теперь уже более чем настоящие. Такие же воины и попросту выброшенные на обочину жизни парни. У кого контузия тяжелая, у кого осколком руку умертвило, у третьего легкое прострелено, что на лестницу подняться не может. Всех объединяло только одно – они все инвалиды… войны. И никто из них уже другим молодым пацанам не произносил пафосных слов, наподобие «А кто, если не мы!». Напротив, их тошнило при таких речах, особенно когда они сходили с уст хорошо откормленных военкомов, обеспечивающих нужное количество штук призывных голов в армейские полки.
Кому нужна эта армия? Конечно, государству. Никто и не спорит, и более того, ему нужна сильная своя армия, чтобы не кормить чужую. Но нужна ли она конкретному человеку? Молодому пацану, который не страдает военной романтикой, к примеру? Или страдал тогда, когда был не инвалидом. А вот этот вопрос ни одно государство на свете уже совсем не интересует. Или идешь под ружье, или дезертир, и попадаешь под статьи различных уголовных кодексов. А после того как государство вырвет кусок твоей жизни, хорошо если без последствий, оно тебя запишет в запас, и если вдруг пригодишься… или снова дезертир. А пока, после службы, поживи, поработай, а отшибленные военной муштрой мозги, глядишь, и закинут тебя туда, куда они закинули Андрея Рамина.
Муж Эвелины Раминой вступил в какое-то сообщество, стал принимать там достаточно активное участие, выполняя некоторые виды простейших работ, за что еще и приплачивали. Это были заказы от различных предприятий. То одно нужно было собирать, то другое, хоть какое-то занятие. Больше Андрей о великих достижениях не мечтал, поняв главное, что самое великое достижение человека – это иметь возможность полноценно жить, и пусть даже без головокружительно успеха в материальной сфере. Как нельзя лучше теперь он это понимал. Но поздно.
Затем Рамин стал постоянно посещать местный храм, благо тот был чуть ли не через дорогу, и можно было добраться самостоятельно, прямо на своем кресле. Но от искренне сочувствующих взглядов, от охов и стонов в свой адрес сердобольных старушек ему совсем плохо стало, и Андрей стал появляться в храме редко.
Однажды, сидя возле своего подъезда, закурив вторую подряд сигарету, Андрей заметил, что мимо прошел священник, настоятель этого самого небольшого храма.
– Батюшка!
Настоятель обернулся, узнал своего прихожанина, подошел, поздоровался и начал отчитывать, почему тот не появляется.
– Не могу.
– Надо, – настаивал священник и затянул длинную проповедь.
– Батюшка, и так на душе кошки вот такими когтищами скребут, и вы еще…
– А вот чтобы не скребли, нужно в храм ходить.
– Согласен. Я приду.
– Завтра же и приходи на утреннюю молитву.
Но вдруг Андрей не выдержал и неожиданно выдал:
– Я лучше дома помолюсь! Вот когда ваши услуги перестанут быть платными хотя бы для старух немощных, тогда зовите, последним куском хлеба поделюсь! А так, извиняйте, ваше святейшество, не приду! Жирновато живете, уж не обессудьте!
Но настоятель, вместо того чтобы обидеться, занять оборонительно-агрессивную позицию, начать возмущаться, читать лекции и запугивать адом, чуть ли не шутя заявил, как вполне нормальный человек:
– Оскорбляете чувства верующих, молодой человек.
Андрей осекся. Но еще раз выдал:
– А вы оскорбляете чувства неверующих, которые стали бы верующими, но не верят в вашу искренность!
– А я вот возьму и соглашусь с вами!
– Хм… не понял?
– Есть причины, – пояснил настоятель и, положив ладонь на плечо Андрея, тепло произнес, – держись, воин. Совсем плохо будет – приходи. В храм. У нас не все услуги платные, поверь. Ко мне приходи.
– Спасибо… извините меня.
– Тебе не за это извиняться надо. И не передо мной.
– Откуда знаете?
– Прихожане…
– Понятно, – совсем тихо произнес Андрей.
– Ну… пойду. Бог даст – выстоишь. Хотя сил больших нужно теперь не столько тебе, сколько… прости меня.
– Кому?
– Сам как думаешь?
– Хм… Что тут думать-то?
– Приходи, – настоятель еще раз похлопал Андрея по плечу и медленно побрел в сторону своей обители.
– Андрюшка! – словно ветер счастья, ворвалась в квартиру Эвелина.
– Что случилось? – он, как всегда, сидел на кухне, курил и смотрел в окно, которое в мир выходило.
– Представляешь, меня берут на новую работу!
– Хорошо.
– Я так рада! – она подскочила, нагнулась, обняла мужа и поцеловала в щетинистые щеки поверх усов. – Там такая серьезная фирма! Директор… ой, Андрюш, я хотела сказать директорша. Правда, там женщина всем руководит. Вроде молодая еще, а уже так поднялась.
– Да я не против, Лен. Хочешь, заведи себе… директора, что ли.
– Андрей…
Он достал из холодильника бутылку водки, налил полную рюмку.
– Может, не стоит?
– Я же не злоупотребляю, Лен!
– Нет, не злоупотребляешь.
– Разреши хоть иногда. Тошно, правда.
– Конечно, Андрюш. Выпей, если хочешь.
– Хочу.
Он выпил.
– Ленка, ну давай на чистоту. Так и будем до старости об одном и том же думать и молчать, как чужие?
– Андрюша, – серьезно заговорила Эвелина, пока муж выпивал вторую рюмку. – Ты зря так, я ведь об этом не думаю.
– А сколько ты еще будешь не думать? Год, два? Может, десять?
– Сколько нужно будет.
– Лен…
– Хватит, я сказала! И пить хватит!
– Пусть хватит, – согласился Андрей и отдал жене бутылку.
– Мне страшно, Андрюша, – говорила Эвелина, выливая содержимое стеклянной тары в раковину.
– Чего тебе страшно?
– Не у одной меня такое случилось. Ты хотел начистоту, давай.
– Давай. Водку-то зачем выливать? Я что, в запой, что ли, пойду? Так, вдруг среди ночи опять сон не возьмет, хоть приеду рюмочку пропущу, покурю, а там и раскемарит.
– Ничего, я встану и чаю тебе заварю.
– Ну, ты же хотела начистоту, давай.
Эвелина вытерла кухонным полотенцем только что вымытые руки и, не выпуская его, пояснила:
– Андрюша, видишь ли, не у меня одной муж…
– Калека.
– Военный… бывший, скажем так. С последствиями.
– Ну пусть так. И что?
– А то, что многие из них так в бутылку залезают, что житья нет уже не от их инвалидности, а от беспробудного пьянства. И запретить вроде бы нельзя, и то, что дома твориться начинает, – караул.
– Знаю. У нас в клубе тоже нет-то нет, да сорвется кто-нибудь. Мне тоже иногда в такой запой уйти хочется, чтобы забыться. Но я пить-то не привык. Так давай про чистоту свою.
– А я про нее и сказала.
– Да?..
– Да.
– И больше ничего не хочешь добавить?
– А мне добавить больше и нечего, Андрюша.
– Может, поговорим все-таки? Ведь уже почти год, как я вернулся. Ты же живой человек, Лена…
– Пока не сдохла! – вдруг выпалила Эвелина, швыряя в сторону полотенце. – Спать идем!
– А ужин? Я приготовил… – растерянно произнес Андрей.
– Что?.. Ужин?.. Ты? Андрюшка! Конечно, давай ужинать скорее! Я и забыла, что го-лод-ная!..
– Ну, давай… го-лод-ная ты моя.
– Еще раз такое услышу, сковородкой по башке получишь, понял?
– Понял, Лена, понял. Что ж тут непонятного.
Эвелина крайне удачно попала на новую работу. Там совершенно случайно открылась приличная вакансия секретаря-референта, по причине того, что предыдущая сотрудница уплыла в декрет, и подруга Эвелины мгновенно среагировала.
…
– Алло, Ленка, срочно дуй к нам!
– Куда?
– В центральный офис. Только прямо сейчас.
– А что за срочность?
– Дуреха, некогда вопросы задавать! Тебе работа хорошая нужна?
– Конечно, нужна. Кому она сейчас не нужна?
– Тогда молнией к нам, пока наш директор не дала команду разместить объявление!
– Какое объявление? И что за работа?
– Лен, не задавай глупых вопросов! Работа – бей только лежачего! Зарплата тебе понравится! У нас пройдоха та зашурымурила одного красавчика, а тот возьми и свали. Она решила отомстить ему и собралась рожать! Ладно, не время сейчас, подруга! Срочно хватай такси, и я тебя встречу на охране!
Эвелина ничего толком не поняла, но уяснила главное – освободилось очень теплое место. Она поступила так, как ей сказала приятельница, давно работающая в этой фирме, и быстро приехала.
Разговор с директором, а точнее с директоршей, вышел коротким. Та недоверчиво посмотрела на столь шустро объявившуюся претендентку и кратко объяснила, что нужно делать.
– Как же вы так быстро узнали о вакансии?
Эвелина не стала ничего придумывать, а честно призналась, что подруга ей позвонила. И так как очень нужна достойная работа, она решила не терять ни минуты.
– Ну, если я вам не подхожу, то ничего страшного, – добавила Эвелина, – хотя жаль, конечно, будет. Может, все-таки дадите мне испытательный срок?
Директорша строго посмотрела, затем, едва заметно улыбнувшись, заключила:
– А что, как говорится, от добра добра искать? Давай попробуем. Вижу, ты дамочка ничего. Вроде бы.
– Правда, вы возьмете меня?
– На испытательный срок.
– Спасибо! Когда приступать?
– Завтра.
– Завтра? Но мне нужно с прежней работы…
– А мне нужен референт! Решай, или завтра…
– Я буду.
– Вот и молодец. В девять утра. Требую не опаздывать!
– Ни в коем случае!
Вот об этом Эвелина, вернувшись домой, поведала мужу, когда на одну не слишком удачную его фразу пригрозила шарахнуть сковородкой по голове.
Они поужинали, тепло пообщались о чем угодно, только не о том, что болело, и хотели уже отправиться спать, как Андрей вдруг произнес:
– Лен, дай мне еще рюмочку выпить, пожалуйста…
– Нет.
– Есть же еще одна бутылка. Я обещаю тебе, только рюмочку и кое-что тебе скажу. Не спорь, прошу. Ты только выслушай. Молча выслушай, и всё.
– Или одно, или другое. Рюмочку выбираешь?
– Хм… Давай-давай. И погаси, пожалуйста, свет на кухне.
– Свет? Зачем?
– Я так хочу. К тому же, смотри, за окном возле нашего подъезда такой сильный фонарь горит, что и без света здесь все видно хорошо.
– Ладно.
Эвелина погасила свет, предварительно достав бутылку водки и подав на стол рюмку.
– Ты будешь?
– Нет, Андрюша. Терпеть не могу эту водку.
– Достань вина.
– Я не хочу. Завтра на новую работу выходить, выглядеть нужно…
Эвелина осеклась, так как знала: муж пока до конца не верит, что директор женщина. Она все же достала некогда начатую бутылку вина, поставила себе фужер.
– Нормально тебе так, в темноте?
– Да, – ответил Андрей.
В левом углу тесной кухни располагался стол, впритык прижатый правым торцом к окну. С левого бока расположилась Эвелина, спиной и полубоком к окну – ее муж. В темной кухне, в бликах яркого фонаря за стеклом, в инвалидном кресле он смотрелся как-то непривычно, совсем непривычно, будто не он вовсе. Эвелина смотрела на него, ничего пока не говорила. Муж неспешно взял со стола бутылку, покрутил ее в руках, словно не зная, что с ней делать, откупорил.
– Может, мне сначала нальешь вина? – вдруг услышал он упрекающий голос жены.
– Ой, прости. Сейчас.
– Спасибо, хватит.
Она смотрела на него и несколько удивлялась, пока муж осторожно наливал ей вина, а себе половину рюмки водки. Никогда его таким раньше не видела. В его широком скуластом лице с морщинами и большими черными усами Эвелина никак сейчас не могла признать своего мужа. Еще недавно он был совсем юным парнем чуть ли не с детскими эмоциями, а теперь… Каких-то пару лет назад она видела в нем молодого, неизвестно чего страстно желающего мужчину, но сегодня это был сильно уставший от жизни зрелый мужик, потерянный, совершенно не знающий, что ему делать. В свете уличного фонаря за окном контуры его фигуры рисовали образ доселе незнакомый, а поблескивающие в темноте глаза дорисовывали портрет некой человеческой отчужденности от всего общества и даже от себя самого. Ему было слишком много что сказать, в чем признаться и раскаяться, о чем на весь мир закричать, потому он большую часть времени предпочитал молчать, понимая, если начнет говорить, не остановится и сойдет с ума. А то немногое, что вынужден озвучить жене – так это всему миру и так известно, но произнести Андрей все равно считал необходимым.
– Лен, можно я закурю?
– А ты когда-нибудь спрашивал?
Андрей выпил, прикурил сигарету, красный уголек странно и совсем нелогично перемешался в едва заметном блеске глаз.
– Лен… ты ничего не говори. Только слушай. Я должен тебе это сказать.
– …
– Ты свободна.
– Ты думаешь, удивил меня?
– Не перебивай. Теперь у меня слишком много времени, чтобы взвесить каждое свое слово, прежде чем сказать. Жаль, больше нет времени, чтобы взвесить шаг, но что сделано… Ты свободна, Лена.
Супруга взяла в руки свой фужер и залпом его выпила.
– Не надо ничего говорить. Это жизнь, она такая… не очень порой к людям. Какой из меня муж?
– Не хочу я молчать. Ты предлагаешь мне развод? Скажу сразу – я не согласна.
– Да при чем здесь развод? Или свод? Это уже дело десятое. Я хочу, чтобы ты знала: ты не обязана быть мне верной. Я сам во всем виноват. Налью еще половину рюмочки?
Жена не возражала и внимательно на него смотрела. Выпив, Андрей продолжил:
– Ничего не попишешь. Ты молода, я уже ни на что не годен. Об этом можно не говорить, но это ничего не меняет, Лен. Ты рядом – я благодарю бога за это. Уйдешь – винить не стану. Пойму.
– Я буду рядом, Андрей.
– Что же ты такая говорливая сегодня? – усмехнулся он совсем тихо.
– Я не смогла тебя удержать от этого шага, значит, и моя вина есть в том, что произошло. Бабушка всегда повторяет, что от хорошей жены мужик не убегает.
– Я от себя убегал. Добегался, как видишь. Лена, я скажу как есть, а ты, прошу, выслушай и просто запомни. Хорошо?
– …
– Лена, хорошо?
– Хорошо.
– …
– …
– Ты не можешь всю жизнь вот так. Пока ты рядом со мной – это действительно счастье в моем случае. Но повторяю, решишь уйти – держать не стану и пойму. Это послужит мне еще одним наказанием за такой идиотизм, который я сам себе и всем остальным устроил. Но пока не ушла… я не знаю, сколько это «пока» продлится… знай, что ты вправе поступать так… как в обычной ситуации поступать… нельзя… низко. В общем, если ты сможешь, не отталкивай от себя… я не знаю кого, но он обязательно появится. Это нормально, так в жизни всегда происходит. Не торопись отталкивать, если мужик достойный. Даже можешь не говорить ему обо мне, поверь, я подсматривать не стану и в твой телефон тайком не полезу. То, что я говорю сейчас, звучит по-идиотски, но все равно. Даже нужно, чтоб ты так поступила рано или поздно. Это единственный шанс остаться тебе около меня максимально долго и не сойти с ума при этом. Одно прошу – сделай так, чтобы я ничего не знал. Я помогу тебе в этом. Глаза закрою. Обещаю.
Андрей отставил бутылку в сторону, лишь потому, что боялся выпить ее залпом и прямо из горла. Закурил еще одну сигарету, и пока не докурил ее до конца, они оба сидели молча в темноте и свете фонаря за окном.
Затем Эвелина поднялась, посмотрела сверху на мужа, тихо, но уверенно ответила:
– Я твоя жена, Андрюша. Не забывай об этом. И с грязью меня мешать не нужно.
– Ле-ен…
– Теперь ты молчи. И вообще давай лучше оба замолчим и пойдем спать!
– Иди, я посуду помою.
– Нет. Оставь все как есть, сама утром помою. Я не хочу свет.
Андрей стал учиться жить по-новому. Обычно это выражение намекает на некую новизну, что-то лучшее, более совершенное, но только не в данном случае. Рамин осваивался в такой жизни, которая хуже любой старой. Он пытался приспособиться воспринимать мир иначе и не реагировать на то, как этот мир теперь воспринимает его. Он из самых недр сознания черпал силу духа и волю, дабы не зародилось желание свести свою жизнь под ноль, путем алкоголя, к примеру. И нужно признать, Андрею это удавалось. Отчасти удавалось.
Муж Эвелины нашел себе работу, он стал диспетчером на телефоне и следил за какой-то рекламой в интернете, вовремя оповещая тех, кто платил ему. Копейки, но не в деньгах сейчас дело. Лучше начать с копеек, нежели утонуть в рублях и потерять затем все, вплоть до самой жизни.
Не забывая посещать время от времени храм, Андрей начал потихоньку возвращаться к жизни, своеобразной, конечно, но он смирился с тем, что случилось. Смирился – это очень туманно сказано, потому что ежедневно, ежечасно, а порой ежеминутно Рамин проклинал себя за то, что он натворил, и что не послушался тогда свою жену. Она чувствовала нутром, что вот-вот ее муж что-то сделает, потому как та глубокая депрессия, в которой он пребывал слишком долго, – это явно назревающий вулкан, с минуты на минуту готовый разразиться неожиданным действием. И оно случилось. А теперь Андрей не мог себе этого простить. Он полностью сгубил свою жизнь, лишил всякой радости родительского счастья мать и отца, вверг супругу в сплошную полосу одного неразрешимого вопроса.
Как Эвелине теперь поступить в жизни? Рано или поздно набраться духу и оставить его? Ведь она просила, умоляла, плакала, рыдала, когда понимала, что муж удаляется, конкретно намекая, куда собирается податься. Но ничего не помогло. А кем она станет, оставив его теперь? Как смотреть в глаза родителям Андрея, которые относились к ней, как к родной дочери? Именно поэтому мама Андрея, свекровь, то бишь, не так давно сказала Эвелине:
– Ты молодая… мы с отцом поймем… не осудимю Он сам все это натворил, но он наш сын. Для нас, не вернись он с этой проклятой войны...
– Пожалуйста, не говорите так… – попросила Эвелина. – Андрей – мой муж, и оставлять его я не хочу.
Свекровь со слезами на глазах поблагодарила сноху и без слов ушла.
Затем состоялся первый достаточно короткий, но самый откровенный разговор с родной матерью.
– Дочка, как жить-то дальше будешь? С инвалидом?
– Мам, ты предпочла бы, чтоб я бросила Андрея?
– Хм… сложно сказать. Я против него лично ничего не имею. И жалею его, хоть и… а, что теперь об этом. Но ты моя единственная дочь, и я… нет, не стоит.
– Стоит, мама. Говори. Как есть скажи, прошу тебя!
– Но он твой муж, ты же сама постоянно об этом говоришь.
– Да. Но я все равно хочу от тебя услышать то, что ты желаешь сказать. От других нет, а от тебя, от своей матери, хочу. Пожалуйста, мам!
Немного помолчав, мама Эвелины, пару раз тяжело вздохнув, продолжила свою мысль.
– Ты моя единственная дочь, и я не хочу, чтобы ты так и не познала женского счастья. Не получила своего счастья. Супружеского, материнского, в любви, наконец! Ты всегда мечтала о семье, о детях, и все для этого делала. В чем же ты виновата теперь, дочка? Нет, еще раз повторю, против Андрея я ничего не имею, но ведь он не просто так где-то пострадал.
– В смысле?
– В прямом. Не на стройке производственная травма случилась. Не в армии, где по призыву служил. Не в аварию страшную попал. Это его осознанный выбор, он собой рискнул, а ради чего? Ладно, о родителях не позаботился, а о тебе, о своей совсем еще молодой жене он подумал? А теперь как же? Наша с отцом единственная дочь должна всю жизнь инвалидное кресло катать? Даже у инвалидов, ну, у многих, когда они находят себе подобных, случается счастье и любовь. Что ты на меня смотришь так, дочь? Я тоже женщина и жена. А заодно и мать. А потому пошла к нужным врачам и все узнала.
– Что?..
– Он никогда не восстановится, дочка. Никогда. А это означает только одно – ты обречена либо на полную и мертвую пустоту в своей жизни, либо на порок.
– Порок?
– Ты так глупа?
– Нет, мам, я не глупа.
– Тогда, может, лучше один раз…
– Что?..
– Сделать один раз шаг, и всё. Один шаг – и никто, слышишь, никто тебя не осудит. Не только с тобой был разговор у родителей Андрея, дочь. Мы с отцом столько раз уже с ними встречались.
– Зачем?
– Они сами хотели. А мы что, против? Вашу жизнь обсуждали, дуреха! Зачем-зачем!
После продолжительного молчания Эвелина тихо спросила:
– Что мне делать, мам?
– Если я правильно тебя понимаю, на серьезный шаг ты пока не готова.
– Нет, я не готова бросить Андрея.
– Тогда заведи себе любовника! – вдруг неожиданно заявила мать, а на крайне удивленный взгляд дочери и ее откровенно круглые глаза, погладила ту по щеке, по голове, волосам, добавила уже негромко, но очень искренне жалеючи: – Ты посмотри на себя, доченька. На кого ты стала похожа.
– На кого?
– На кого угодно, только не на молодую привлекательную женщину. Ты стала манекен, Линочка. У тебя уже морщины, на корнях седые волосы, мешки под глазами и потухший взгляд. Ты даже следить за собой должным образом перестала. Где твоя прическа? Где хороший макияж, дочь?
– А зачем он мне теперь, мам?
– А что, интересно, твой муж тебе об этом всем говорит?
– То же самое.
– Что выглядишь плохо?
– Чтобы любовника завела.
Мать развела руками.
Вся растерянная, вся в слезах, Эвелина припала к рукам своей героической бабушки.
– Ба, что мне делать?! – рыдала внучка.
Анна Матвеевна даже звук телевизора убавила с «дико орущего» на «просто орущий». Там сейчас транслировался самый захватывающий момент соревнований по биатлону.
– Ба, сделай потише, пожалуйста! Вот тебе эта стрельба далась! Ты еще бокс начни смотреть!
Анна Матвеевна, прекрасно понимая состояние внучки, совсем выключила телевизор.
– Ну, говори.
– Что? Что говорить-то, ба?
– Всё, коли пришла.
– Ты обижаешься, что я так давно не приходила к тебе?
– Да, конечно. Почему ты так плохо воспитана, если не почитаешь старших?
– Прости, ба! Прости меня!
– Не простить я не могу, хотя надо бы. Но ты моя единственная внучка, которую я люблю больше жизни. Как же не простишь, коли так вышло. Ну, говори.
– Я даже не знаю, с чего и начать, ба! – продолжала хлюпать носом Эвелина.
– С самого конца и дальше. Начало я и без тебя уже слишком хорошо знаю.
Внучка Анны Матвеевны поднялась с колен, пока сидела припавши к заботливым бабушкиным рукам, села на стул возле старенького круглого стола, извечно накрытого белой скатертью, и долго-долго изливала душу.
Выслушав, Анна Матвеевна позвала ее на кухню пить чай. У старушки это занятие было любимым, видимо. Там они говорили о постороннем, бабушка вспоминала забавные случаи из далекого прошлого. Сначала эти истории несколько раздражали Эвелину, но когда та почувствовала сильное облегчение на душе, сама принялась упрашивать еще что-нибудь вспомнить.
– О! Дед твой – это, я тебе скажу, не ваша молодежь! А… тогда все такие были. Страна другой была! За такую страну, да за товарища Сталина!
– Ой, ба… Только не об этом, я тебя прошу. Этот ваш…
– Никогда не говори плохо об этом человеке! Ты плюешь мне в душу! Всем нам! А мы вам дали жизнь! Дважды.
– Почему дважды?
– Сначала родили, а потом войну выиграли. Нет, от старости я все напутала. Сначала войну победили.
– Ба…
– Ступай. Чай попила, есть отказалась, тогда ступай, дочка.
– Так и не скажешь мне ничего?
– А мне нечего тебе сказать.
– Есть. Я вижу.
Когда Анна Матвеевна ковыляла до двери, провожая Эвелину, на пороге она достаточно крепко сжала ее ладонь в своих, посмотрела пристально в глаза, снизу вверх, и тихо, но очень уверенно заявила:
– Что ты хочешь услышать от меня, дочка?
– Что мне делать, ба?
– Все, что пожелаешь.
– Как?
– С умом. И молча. И чтобы ни одна душа… поняла? За меня не беспокойся, я все равно узнаю.
– Всё?..
– А как иначе? На то, чтобы бросить мужа, ты не пойдешь. Волком будешь выть всю жизнь – в лесу и помрешь. Не изваляться – уже не удастся. Но чтобы ни одна душа! Будь умненькой девочкой, и кое-что еще урвешь в своей жизни. Куда же деваться, коли вышло так? У нас-то, в ту эпоху, похуже выходило. Пострашнее. Как видишь, живы, не померли. Ступай.
Конец первой части
Благодарю за внимание!
Автор.
Рейтинг: 0
404 просмотра
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
