Ч. 3. , гл. 7. неопасные связи

Да, у Шадерло де Лакло – опасные. А у меня – совсем нет.  
Зато какие прекрасные письма в Сыртинке я получала от поэта Льва Евина и Бориса Г.! В поэтическом повествовании  было так  много   лирики, предназначавшейся мне. Ещё Лев Евин  писал о дочери, что родила ему внучку,  и о красоте родного Львова. 
Борис Г.  заканчивал школу, которая располагалась по соседству с Красной площадью, и выпускников вооружали против вражеских происков анекдотическим: «Если иностранцы будут в разговорах с Вами чем-то возмущены, то Вы им говорите: «Зато у нас в СССР хлеб дешёвый»… Борис Г. вкладывал в рассказы о системе ровно столько здорового сарказма, чтобы на всё смотреть с изрядной долей иронии и не враждовать с окружением, а обводить слишком любопытных вокруг пальца. Ему удалось настолько быстро социализироваться в обществе благодаря своему такту действительности и многочисленным талантам, что он незыблемо и прочно расположился вот уже совсем вскоре рядом с богатыми и знаменитыми, чтобы как можно скорее пополнить их ряды, украсив собой столичный бомонд.  Ныне он главный во всемирно известной газете, её русском отделении, ведёт обзор мировой экономики и читает лекции в самых престижных университетах мира. Мне посчастливилось быть на короткое время в числе интересов будущего сокровища нации. Письма поддержки от него приходили с регулярностью,  то как комментарии к моим стихотворениям, почти рецензии, то как отчёт о достижениях, мы оба клялись, что душевно родственны друг другу, только Борис Г. всегда сетовал, что я где-то не на месте, цитируя Пушкина эпиграфами из «Евгения Онегина»: «О, Русь! О, деревня!». У него была какая-то странная внутренняя связь и со Светилом тоже, он при мне, на моих глазах получал инструкцию от него самого, как сделать правильный выбор, причём, Его Величество заверял, что все личные отношения останутся в целости и сохранности, что бы Борис Г. не предпочёл.  Это случилось накануне раскола «Эврики». Тогда всех нас вместе свела летняя встреча в Москве, сымпровизированная только отчасти мной самой. Борис Г. случайно оказался напротив за одним  общим столом, смотрел,  если не влюбленно, то заинтересованно, а напевшись под гитару и напившись за вечер,  предложил поехать к нему – это было дерзостью, но Борис Г. проявлял завидное упорство. Мне пришлось  недвусмысленно вжиматься в плечо Его Величества за столом, норовя спрятаться чуть ли не  под мышку Светила. Всем этим  добившись острого комментария по поводу вызывающе явного предпочтения от другой его  «руки», совсем не расположенного ко мне Димы К. Дословно не помню, но обратил внимание всех  на  «особенное тепло», перенесённое метафорой с меня на что-то нечеловеческое и неживое, что создавать мастера все подростки – интеллектуалы постдекаданса. 
Эти оба деловых и продвинутых, разумеется, были интересны Светилу. Я не могла бы похвастаться тем же самым. Мужчины были между собой на равных, странно, что Борису Г.  даже в голову не приходило, что не ему одному Светило  по-особенному нравится, хотя на тот момент мы оба представляли собой двух фетишистов интеллекта Его Величества, входя в его свиту. 
Для меня так и осталось загадкой, почему это ни тогда, ни теперь Его Величество  не стремился поддержать общение со мной  хотя бы посредством переписки?  Только потому, что отсеивает «не футбольную команду» по половому признаку, являясь «мужским шовинистом» (В. Аксёнов). Как сублимация эпистолярный жанр меня бы устроил вполне.  Возможно, «врущие слова», как сам Светило их определяет, не кажутся ему достоверными уже при зарождении? Или в его реальности нет места ничему за рамками прагматизма обыденности? Или он не хотел бы оставлять о себе письменных свидетельств?  Ведь они хотя бы условно фиксируют образ, делают его определённым и статичным. А значит, уловимым и обсуждаемым, что ведёт к несвободе. «Лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не смогли запеленговать» (В.С. Высоцкий) – это хорошо для избавления от женщин, становящихся неактуальной историей. А для себя самого – хорошо быть подобному ветру, тогда желание «быть с ним» превращается в ловлю ветра…
Любой психолог и даже просто человек со стороны мог бы сказать, что у меня «фокус на себе», но это далеко не так – слишком публична моя профессия, где требуется самоотдача. Возможно, в этом «тексте о себе», за который меня продолжают упрекать в самолюбовании,  перекос происходит как раз потому, что дорвалась до персонального внимания к собственной личности. В жизни привыкшей разделять судьбы многих, заочно проживая дополнительно  литературно-исторические события как подлинные, откликаясь на них эмоционально и полно, и  всерьёз.  Больше не стану себя защищать –  уж какая есть.
Зря кто-то думает, что мне свойственно любоваться собой в контексте совершённых поступков – я как раз критична к событиям со своим участием.
Тогда в Москве я любой ценой намеревалась остаться со Светилом, хотя бы и против правил. Тот, в свою очередь, бывал настолько самонадеян, что позволял себе публично компрометирующие авантюры, не слишком заботясь о своей репутации. Или прикидывая, что её нисколько не подмочит «левая связь» с провинциальной гостьей.
Борис Г. несколько раз обрисовывал выгоды своего предложение – уйти с ним слушать или читать Бродского, погулять по ночной столице. Всё было ненавязчивым и деликатным, и я искренне поблагодарила молодого человека за предоставленную мне возможность уединиться с ним, но, как и всегда, предпочла выбрать Светило.
Гораздо позже, разыскивая Его Величество в совсем иной жизни, первым делом обратилась я за помощью к Борису Г. 
Его адрес оказался прежним, но там жили теперь родители, никто на тот момент не эмигрировал в Израиль, против обыкновения, и  мне охотно рассказали, что их гениальный сын живёт отдельно, в разводе, года три, как стал отцом,  нежно и гордо пропели: «У него девочка!» - и сразу дали новые номера его телефонов. Я никогда не сохраняю такие контакты, надеясь, что мужчины о дальнейшем общении сами позаботятся и  примут решение. К сожалению, всё дальнейшее  было  не в мою пользу.
Борис Г.  долго  и радостно непринуждённо «чирикал» со мной  о том, о сём, а у меня почему-то безутешно  плакал семимесячный сын Глеб, именно во время звонка, да так, что это было явственно слышно и в другой квартире  в центре Москвы с хозяином на проводе. Но услышав имя биологического отца моих старших сыновей,  на том конце вдруг померкли и быстро простились, пообещав, что сделают для поиска всё возможное и, заверив, что Светило жив-здоров по- прежнему – недавно виделись:
- Обещай только не волноваться, Светочка, дорогая, а я сам перезвоню.
Этого «я сам» так и не дождалась. Набрала в последний раз номер  бывшего молодого  друга наудачу. Борис Г. сухо и неохотно  поддержал разговор без былого энтузиазма,  ссылаясь на занятость, а вскоре и вовсе сорвался, почти нахамил:
- Ну, что, нашла своим детям отца?
- А я его и не теряла. Папа у близнецов есть  - это Светило: далее фактически произносились внятно и отчётливо фамилия – имя – отчество.
- Прости, Светочка! – всё же извинился  интеллигентный собеседник и …  бросил трубку. Он не стал отвечать на дальнейшие мои попытки возобновить прерванный вот так вот контакт. Я послала ему по одному из официальных электронных адресов прежде любимые им «мои стихи»  нового своего  сочинения, но он на них вовсе не прореагировал никак. Жаль, что Борис Г. окончательно вырос!
А вот Светило тщетно дожидался, когда же вырасту я, чтобы наше признание выглядело завершённым и законченным. Тогда он пощадил меня, ведь если бы на тот момент мне было сказано, что я для него «слепое белое пятно сознания и меня просто нет в его мире», я бы, возможно, и не смогла дальше жить. Потом смогла. Так же, как и после истории с изнасилованием по «киношным»  законам жанра – классика просто. Но это будет со мною только ещё в апреле, а сейчас Сыртинка готовится к Новому году, и я репетирую ёлку с восьмиклашками, но моя странная пьеса со словами из  песен  Вероники Долиной что-то никак не идёт. И  мы с актёрами бросаем её на полуслове  прямо под ёлочкой – ещё бы «Сказка нищих», где я – «бедная сиротка, горбунья и уродка», никто из присутствующих этого даже не замечает, все поглощены выходом скрыто пьяного Деда Мороза, кому я не конкурент. У меня грустная мордашка на фотографии  в актовом зале школы, я ничего не загадываю под Новый год – это уже чудо, что год «новый», а я в нём жива по-прежнему. Сейчас смотрю на «девчушку», притворяющуюся нормальной сельской учительницей,  и диву даюсь тому фото: просто  ходячий кадр из соцарта.  Белый свитер – бывший со Светилом ночным обогревающим – это «белый верх» лютой зимой, когда морозы за сорок, но в спячку уйти  всё равно не дадут, потом джинсы на прокат – до них Лариса объёма моего не набрала всё ещё, да комсомольский значок в придачу, чтобы комедийный портрет сошёлся: «Спортсменка, комсомолка, активистка…» Настоящий карнавальный костюм!
А любимая бабушка грустно так обнимает меня  по возвращению на каникулы: «Паренька бы тебе, внученька, хорошего!»
- Бабуся! Вот ты своего мужа Мишеньку любила?
- Души в нём не чаяла, Светынька!
- А я, представь себе, так никого не люблю… 
  Вру, конечно, просто про то, что во мне незаконно происходит,  родной бабусе не расскажешь. Злая огненная страсть выжигает меня изнутри, в таком горниле однажды заживо сгорел даже ребёнок – не смог выжить в испепеляющем пламени страсти. Дитя, погибло  на 10-12 неделе развития, сколько бы ни упрашивала его  не покидать нас, не уходить, прижимая к низу живота икону Царской семьи – великомучеников, самую любимую тогда, в 2007-м, это когда я Светило нашла и пережила безумие повторно.  Малыша не стало физически совсем безболезненно  для матери – чего и не бывает, наверно. Но душа по нему скорбит всегда до сих пор. Боль,  свежая от утраты. 
Мой грех, моя вина. И Марина – начальница тут нипричём, хоть и кричала на меня, зажав в учительской, предвкушая грядущее своё директорство: «Какая может быть беременность, когда у нас – аттестация?» И главврач Козюра с железными руками и мёртвой хваткой, что оставляет на теле беременной во время осмотра настоящие синяки – не виновна. И Таня Воскресенская, соседка по палате, где столь тщетно и старательно лежала на сохранении много-много дней,  тоже. Пусть она, злобная рыжая крашеная фурия, довершила чёрное дело наездом, что по моей вине её гриль в фольге свалилась с подоконника.  Гнев заставил меня  дёрнуть за дужку кровать, отодвигая её от злоклятого места. Точка смерти -  придуманная другой беременной истеричкой     причина   падения курицы. Её устранение явилось последней каплей – смерть победила, так как матери  крошечного создания не хватило любви. Она вся полыхала от страсти. Этим она неосторожно убила в себе жизнь, которую уже слушала на узи как биение крохотного сердца, многократно усиленного аппаратурой. Материя не выдержала стихии. Ради Бога, прости, мой желанный ребёнок!
И это  совсем не поэтический образ «пожара как ада». Бывает так: «Ваш сын болен («смертельно» болен?)  – у него пожар сердца…» (В. Маяковский) или как у Бориса  Гребенщикова – с этим я ехала в автобусе по дороге домой: «Я сам разжёг огонь, который выжег меня изнутри. Я ушёл от Закона, но так и не дошёл до любви!» Кому,  как не мне, это понять. И знать.