Ч. 3. , гл. 8 молчание ягнят по-челябински

Насильник на самом деле не был интеллектуалом и даже преступником в классическом понимании. Он был ласков. По-мужски заботлив в процессе, а после своего со мной приключения даже не циничен.  Но он опошлил такой город, где проживал  мой друг, с которым я целовалась впервые в шестнадцать лет. И вот это: «с  паршивой овцы хоть шерсти клок», переиначенное под «барана», переводимое здравым рассудком как «получи опыт и успокойся»;  такое верное и житейское – «расслабься и испытай удовольствие» заставило меня круто изменить своё вялотекущее ожидание  неопределённого чего-нибудь ещё. Уже и для меня экстрим случился чересчур. Никогда бы не подумала, что даже в исполнении Эльмана принуждение к близости будет мягче, чем всё то, что вскоре изберу себе добровольно, без какого – либо нажима со стороны партнёра совершенно. Да, кто всё ещё не в курсе, о чём это я, где-то вначале я уже рассказывала, что в командировке на меня напал, к счастью, не маньяк, а очень самоуверенный молодой мужчина, из лиц «кавказской национальности», кого я ошибочно сочла за армянина, но просчиталась и поплатилась, если вкратце. На дворе стоял апрель, надо было что-то срочно предпринять, потому что весна располагает к любви, и я зря, как только что выяснилось,  сигнализировала местным мужчинам яркой окраской ядовитой бабочки: «Только троньте! Не приближайтесь! Даже не думайте!» Этот мой вызов имени Его Величества закончился для меня не по-доброму: теперь вот  нужно было носить плотный шейный  платок, скрывая следы борьбы – чёткие отпечатки чужих пальцев чернеющими синяками и царапины от стекла разбитой бутылки, приставленной к моему горлу за неимением под рукой кинжала.  Мне срочно понадобилось свернуть командировку, а из пропавших в номере личных вещей, оставленных мной, чтобы туда не возвращаться больше, мне было жаль особенно флакончик настоящих французских духов.  Сама их покупка была безумием и расточительством, но меня околдовал этот сугубо нежно - женский цветочный аромат, которым так хотелось благоухать  совсем не по средствам. В итоге оказалось, что и от этого  принудительного партнёрства  я тоже не забеременела, а если бы это со мной произошло, то  неизвестно, какие экзотические имена своему ребёнку мне пришлось бы подбирать в полном одиночестве. Можно подумать, что потом как-то иначе осуществлялся выбор! Мечталось же мне над  внутренним ещё пока «ребёнком» Его Величества, что должен быть «Ричард» - и не иначе! Потому что от «льва» -   по достоинству, родиться «ему» в  месяц «львов» - августе, август – тоже царское имя, а ещё есть «Ричард – львиное сердце» и прочие рыцарские «примочки»… А вот что делать с ребёнком  в случае, если случайный папа - Эльман?  Но не судьба. Не это. 
Со своими  сыртинскими подругами поделилась произошедшим, и у каждой, к моему удивлению, нашлось по  такой же или подобной истории, у многих так, оказывается, романы начинаются строчкой Вишневского: «женщина долго не хочет впустить мужчину, чтобы потом так же долго не выпустить». Всяческие уловки сильного пола идут в дело: сначала напоить, потом овладеть – хорошо действует на деревенских просторах – не зевай, с кем рядом пьёшь; но кто поинтеллигентней, с теми тоже случается. Вот  Юля А. отрабатывала практику в каком-то клубе небольшого городка под Челябинском  – ставила спектакль. Тут и забрёл на огонёк добровольный помощник сценарий писать – сориентировался, что на сцене вдвоём и сразу сгрёб в охапку. Она ему:
- Руки убери!
А он ей – кулаком в лицо за пощёчину.  Борьба,  разумеется, была неравной,  и огласке её финал не подлежал. Его трофей – разорванная юбка. Она потом  за сценой ещё и ночи дожидалась, чтобы по темноте до дома добежать совсем без неё, затянувшись в свитер, обвязав им бёдра. Никто на помощь не пришёл.  А наутро она уже пустилась в бега – в неизвестном направлении даже для себя самой, чтобы подобного унижения не испытывать раз от разу. Она даже теперь озиралась на дверь, рассказывая о событиях, которые привели её сюда преподавать «кукловедение» за компанию с ещё одной одинокой и неприкаянной беженкой уже  из Казахстана.   Тогда мне  было искренне жаль пострадавшую, но в этом же апреле уже и нет, потому что от связи с местным Юля А. забеременела, и, не дождавшись предложения,  поспешила с абортом.  Паша – тормоз сделал ей официальное уверение в серьёзности намерений, опоздав на неделю. Рука и сердце не спасли именно этого ребёнка, и Юля А. обо всём рассуждала просто: «Всё равно не к месту было сейчас рожать – как я бы смотрелась в свадебном платье с распухшей талией?» Для меня всё  это казалось настолько диким, что волей-неволей  хотелось впредь избегать её общества. Это не потому, что именно Юля А. была чёрствой и расчетливой женщиной – матерью – убийцей, а потому что наша общественная мораль дозволяет всяческий каннибализм в отношении нерождённого ребёнка. Когда это отношение как к куску мяса  только закончится  в сознании соотечественников? Ведь хорошая была девушка Юля А.! И я искренне рада, что у них с Пашей вскоре родился другой, не убитый на этот раз  мамой малыш, которого назвали Костей.
А вот у Юлиной подруги всё происходило стремительно: влюблённость в преподавателя на курсе актёрского мастерства, стабильно женатого, но для флирта свободного, именно его номер телефона висел над Наташиной кроватью с надписью - лозунгом «Скорая помощь», как и я своему Александру Васильевичу, она ни разу ему не позвонила, она  бы так и не побеспокоила его собой за жизнь, прекрасно понимая, что  призрачная связь «учитель-ученик» а тем более – «ученица» - умиляет, но остаётся глубоко в прошлом. Наташа с трудом выдержала идиотизм деревенской жизни, навсегда подарив мне   в Сыртинке своих любимых «Циников» Анатолия Мариенгофа, книжку я тоже передам по наследству как говорящий  «текст». Тут, в деревне,  пришлая молодёжь, в основном,  не смогла полюбить «чужого устава». Вот и отчаянная Наташа  в отпуск на море  уехала с первым встречным «папиком», ещё крепким, чтобы иметь молодую любовницу, ровесницу  своего сына. Он поселил её рядом с собой не только в отеле с видом на море, но   и в Москве,  и она, не любя его, вкусила хотя бы несколько лет жизни в достатке как содержанка. Он даже учил её ездить на «Мерседесе», именуя его машиной для дураков», но вскоре трагически погиб, куражась на той самой разумной и крутой машине, что так коварно подвела своего счастливого и удачливого хозяина.  Наташа долго гадала, не потому ли её любовник разбился, провожая друга в аэропорт, что заподозрил её роман с этим самым «другом». Который не прочь был разделить радости обладания молодым, здоровым и красивым телом на халяву, потому что «лимитчица и дурочка» так вот неожиданно в него «втюрилась». Наташа экстренно покинула обжитое и столичное, оказавшись в разгар «бандитских времён»  на моём пороге с чемоданами. Два месяца кое-как перекантовавшись в поисках работы, она причалила к странному молодому человеку Саше, сыну библиотекарши, очень мутному и скользкому, по мнению Наташиных подруг, включая меня, как близкую знакомую из Сыртинки. Но вопреки всему Наташа с ним осталась.  Всё время на моей памяти,  порываясь бросить гражданского мужа, она родила ему дочь Нику. После чего, вероятно, революционное сумасбродство покинуло её, и она разделила заботы о своей девочке с её начитанной бабушкой, если судить по профессии  той, что не была активно против Наташи в своей семье.
Зато Саша был против всей прежней жизни супруги, и мы как раз подпадали под этот запрет – ныне встречи  с ней подобны  слову «вдруг», но и теперь в переброске фразами Наташа вспоминает о когда-то прочитанных моих стихах из вертикальной тетрадки формата «А-4». Наверно, когда всё-таки случится их издать, их книжной второй  жизни она смогла бы порадоваться тоже.  
Наш вывод из откровений постфактум был следующим: «мужчины разные бывают». Не хочешь быть случайной добычей чужих страстей, не провоцируй охотников, предусмотри своего собственного.
Для меня всё продолжалось с мужчинами так, как в притче про слепых и слона, опуская в ней прочую мудрость, хочу только напомнить, что бедняги прозрели только раз – и перед их глазами предстал слон, потом они опять навеки погрузились в свою ночь, уже окончательно. Но отныне  всю оставшуюся жизнь  сравнения всего в мире поверялись только слоном: «Такой же огромный, как слон, такой же серый, как слон». Надо ли напоминать, что моим слоном в моём прозрении был Светило. Хотел ли того Его Величество? Или это опять всецело моё творчество? Ко мне не приходил мужчина, который бы убеждал: «А давай сделаем это вместе», - ничего в жизни мне ни с кем не приходится делить глубинно сообща,  даже мистически зачинать ребёнка – одной лишь верой и волей.
О Его Величестве я не думаю на уровне земном и бытийном, хоть он и рассказывал мне  вполне сюжетные побасёнки о дочерях: «Когда старшая в очередной раз вышла замуж на сей раз в Швейцарию…» и ещё: «В Астрахани обнаружил родную девочку с косой, отличницу 16 лет,  красавицу в отца, - а что – «седина в голову – бес в ребро»…  От этих речей закрадывается ощущение, что ему очень идёт быть отцом, хоть и таким нетипичным. Позже многое прояснится, а пока наблюдается нормальный мужской трёп на тему личной неотразимости и обаяния. У меня нет письма от Светила («А я у всех выпрашивала письма, чтоб ночью целовать» (М. Цветаева), и я «не плачу, не плачу,  не плачу» (строчка В. Долиной), упрямо вспоминая своего толстокожего Слона.
Но я побывала в лапах Дракона, а это не шутка. Теперь мне придётся где-то взять собственного для защиты от нападения, как со стороны, так и для вытеснения изнутри Светила, что слишком уж обосновался по-хозяйски в моём личном пространстве.  Я упрекаю именно его за то, что меня швырнули в чужую постель, как он об этом  всегда говорил спокойно. Для него это – моё   взросление, факт  избавления от иллюзий, вероятно. Это повод, чтобы презирать меня ещё больше, потому что с «хорошими девочками такое не случается», как утверждает большинство. И он, скорее всего, тоже. И вообще: ему дела нет до меня, я отработанный материал.  Так даже лучше – мне нужен собственный дракон. С ним после Эльмана – это вполне возможно, не со Светилом же! Коллега подойдёт – в самый раз. Не ищите в кризис, «чем хуже – тем лучше» - из ненависти к себе вы способны себя уничтожить без жалости и снисхождения, а этого от вас не Бог хочет – это вы сами, своими руками истязаете себя. Я не могу быть беспристрастной к избранному Дракону, кого  позже буду звать не иначе, как «маньяк», поэтому беру паузу с благодарностью Эльману, что он был всё же лучше, если укутать шею шарфом.