Изменился за прошедшие полтора десятилетия бывший полковник Лядов, преобразился, и ничем не напоминал сейчас бравого офицера Преображенского полка. Он редко вспоминал своё прошлое. Если и что-то иногда всплывало в его мозгу из тех давно ушедших времён, то отчуждённо и смутно. Он обвыкся с тем, что подарила ему судьба в тот июльский вечер, когда Дарья привела его к себе в дворницкую.
*** …За неимением другого ложа в комнате и даже места на полу, где рослый мужчина мог бы уместиться, ему в ту ночь пришлось лечь с женщинами на топчане – третьим, с краю.
– На энтом месте спал мой Савушка, царствие ему небесное, – сказала Дарья. – Спи и ты. Токмо запомни, что наши жильцы, бывает, шастают и по ночам, так что, услышав колокольчик, будь мил, вставать и открывать им дверь. За энто они дают двугривенный, а то и на полтинничек щедрятся. Вот и заработашь себе на хлеб…
Дарья легла посередине топчана, Нюра – у стенки. Георгий Кириллович, за последние годы привыкший ко всему, с крайним отвращением лёг на засаленный матрац или на то, что условно можно было бы так назвать.
Под утро Георгия Кирилловича разбудили руки, бесстыдно шарящие по его телу. Он открыл глаза и в мутном свете, проникающем через окошко, увидел нависшую над ним Дарью с опростанными грудями, падающими на него всей своей тяжестью.
– Не томи душу… – пробормотала Дарья, упираясь пьяными глазами в глаза лежащего под нею мужчины.
Не дождавшись ответа, она пала на него и полураскрытым ртом, мокрыми губами облепила его рот.
– Ну же… ну же… Я хочу… – хрипло потребовала Дарья, на секунду прервав поцелуй.
Георгий Кириллович перевернул потную тушу Дарьи и раздвинул колонны её бёдер…
…Топчан угрожающе раскачивался и скрипел под их телами.
Георгий Кириллович отвернул голову от тошнотворного запаха, выдыхаемого «забалдевшей дамой» и увидел любопытные глаза Нюры, наблюдающей за ними.
То ли жадный взгляд девушки, то ли что-то иное сработало в организме Георгия Кирилловича, но волна блаженства, исторгнувшаяся снизу, вдруг подкинула его, и его рык сплёлся с рыком Дарьи.
*** …Наступивший мир требовал приведения в порядок Москвы, волею большевиков снова ставшей столицей России.
Власти спешили восполнить поредевшую за прошедшие смутные годы армию дворников. Без них, без мастеров метлы и лопаты, дворы заросли горами мусора.
Дарья нашла место дворника для своего постояльца на Поварской. Прежде это был дом князей Гагариных, а теперь в нём были коммуналки. Правда, на втором этаже две квартиры заняли люди из бывших, но пошедших на службу к большевикам и нужные им – профессор с семьёй и инженер.
В доме имелась и дворницкая. Она тоже находилась в полуподвале. Эти «апартаменты были просторнее Дарьиной клетушки и состояла из двух половин: безоконной кухни и комнаты с нормальным, хотя и заросшем грязью окном.
Георгий Кириллович перебрался в новое жилище. Удивительно, как это он выдержал прошедшие три месяца в обществе «подлых баб». Радовало его то, что он, наконец, отвязался от опротивевшей ему Дарьи.
Первым делом, Георгий Кириллович занялся приведением в порядок своего жилья. Он вымыл окно, отмыл от грязи крашенные тёмно-зелёной краской стены, отшвабрил, отскоблил пол, протёр влажной тряпкой рухлядь, оставшуюся от прежнего хозяина.
За этим занятием его и застала Нюра. Девушка она была глупая, но добрая. Хотя она родилась и выросла в Москве, но так и не научилась ни читать, ни писать.
– Давайте я вам помогу, – предложила ему Нюра.
С её помощью к вечеру Георгий Кириллович привёл дворницкую в приглядный вид и собирался вежливо выпроводить помощницу домой, к матери, но Нюра вдруг обхватила его своими полными и сильными руками и, обдавая горячим дыханием, зашептала шумно и страстно: – Не гони меня… оставь у себя… хочу жить у тебя… делай со мной, что хошь…
Остолбеневший от неожиданности Георгий Кириллович проговорил: – А как же мама? Она будет недовольна тобой. . – Ну, чего ты ждёшь? – крикнула Нюра и заплакала. – Я хочу жить с тобой, как с мужем!.. Давно хочу …
И он оставил девушку у себя. Дарья поначалу дулась на них с Нюрой, но потом примирилась с тем, что её любовник стал её зятем…
…Прошёл год и в дворницкой уже егозил Кирилка, его сын. Нюра родила его в начале 23-го года. Георгий Кириллович назвал сына Кириллом в честь отца. *** …Январь 24-го года выдался исключительно морозным, но для Георгия Кирилловича радостным и обнадёживающим: умер вождь мирового пролетариата Ленин.
23 января гроб с телом Ленина должны были доставить с Павелецкого вокзала в Колонный зал Дома Союзов.
Георгий Кириллович пошёл взглянуть на труп своего врага.
Было морозно и падал снег. Крупные снежинки кружились в весёлом танце. Вдоль улицы медленно струилась людская река. Многие стояли без шапок, понурые. Было тихо, горели костры. Озябшие люди подбегали к празднично пляшущему огню отогревать озябшие руки. Стоя среди каменнолицых пролетариев, Георгий Кириллович пытался представить то, что сейчас делается в партийной верхушке. В душе бывшего полковника теплилась надежда на то, что смерть Главного Узурпатора приведёт его соратников к склокам и раздраю.
– Самое время сейчас Антанте начать новый поход против ресефесере, – думал Георгий Кириллович, словно пробуждаясь от летаргического сна, в который погрузился два с половиной года назад.
В полночь он прошёл мимо лежащего в гробу вождя, вглядываясь в мёртвое, невзрачное его лицо.
Попутно Георгий Константинович успел окинуть взглядом и тех, кто стоял возле гроба, и удивился их неказистости и неприкрытой серой убогости.
– Таких можно сковырнуть за месяц, – подумал он, встретившись своим ненавидящим взглядом с хитроватыми глазами усача грузина.
Знал бы тогда Георгий Константинович, с кем перехлестнулся глазами, и что, заметив его взгляд, подумал о нём усач с грузинским рябоватым лицом по фамилии Джугашвили, больше известный по кличке Сталин. А Сталин, увидев взгляд незнакомого бородатого мужика, полоснувший его, будто раскалённым клинком кинжала по яйцам, подумал: – Много придётся тебе потрудиться товарищ Сталин, пока заставишь последнего мерзавца склонить голову перед Советской властью… или они самого тебя обезглавят, как Марию Антуанету…
…Прошёл месяц, второй, третий, пролетело полгода с того январского дня, но Антанта не почесалась и даже не пощёлкала зубами. *** Отшелестели календарными листами и 25-й, и 26-й, и ещё несколько лет. Наступило лето 30-года. Газеты трубили о коллективизации, о сопротивлении кулачества, о борьбе с вредительством на производстве, с троцкистами, хотя Троцкий уже был где-то за границей, с правоуклонистами или с левоуклонистами.
Георгий Кириллович не очень вникал в партийные дрязги большевиков. У него были свои заботы. Он зимой сгребал снег, прокладывая дорожки для жильцов дома, летом отводил воду со двора из луж, летом поливал асфальт, освежая палящий воздух, осенью убирал листву. Дел у дворника хватало.
…Около полудня Георгий Кириллович промочил асфальт и присел на скамейку покурить и посмотреть на детей.
Девочки играли в классики, мальчишки – в футбол, гоняя по асфальту консервную банку. Среди них крутился и Кирилка. Малыши пекли куличики в песке.
Рядом с Георгием Кирилловичем опустился на скамейку мужчина. Внешность у него была мало примечательная – смотри, смотри и не запомнишь. Мужчина закурил и заметил: – Сложились бы родители, да купили бы футбольный мяч… – Тогда стёкол не напасёшься, уважаемый, – ответил Георгий Кириллович. – А вы, я вижу, дворник этого дома, – сказал мужчина. – Вы не ошиблись, – подтвердил Георгий Кириллович. – И зовут вас Иван Тимофеевич по фамилии Струков? – Они самые, – ответил Георгий Кириллович, и сердце его ёкнуло. Начало разговора не предвещало бывшему белогвардейцу ничего хорошего, но он нашёл в себе силы и поинтересовался: – А вы кто? – Можете называть меня Иван Иванычем, то есть, я ваш тёзка. А работаю я там, откуда можно увидеть Соловки. – Понятно, – севшим голосом проговорил Георгий Кириллович. – Я, кстати, к вам по делу, – сказал «Иван Иваныч». – Вы, я информирован уже, служите при этом доме давно. – Считай, восемь годов управляюсь, товарищ, – ответил Георгий Кириллович. – Значит, хорошо знаете всех жильцов. Не так ли? У Георгия Кирилловича отлегло от сердца – разговор принимал для него менее опасный оборот. – А как же, товарищ. Всех, как облупленных. – И, конечно, знаете их настроения? Кто о чём болтает? – Само собой. – И готовы своими наблюдениями поделиться с нами? – Как это? – насторожился Георгий Кириллович. Это был обычный полицейский приём, о котором мог и не подозревать бывший красноармеец, а ныне работник метлы и лопаты Струков, но легко раскусил бывший полковник Лядов. – Будете рассказывать мне, о чём разговаривают ваши жильцы, чем занимаются, кто к ним ходит… – Ясно, – кивнул головой Георгий Кириллович. – Сразу докладаю вам, что инженер Самойлов проводил жену с детьми в санаторию и сейчас почти кажинную ночь приводит домой гулящих девок. Непорядок. – Хрен с ним, пусть водит. А вот советскую власть и наших вождей он не склоняет… неуважительно? – Не, чего не слышал от него, того не слышал, – покачал головой Георгий Кириллович. – Услышишь, зафиксируй, кто, когда и кому говорил ту или иную контрреволюцию и мне будешь докладывать. Писать умеешь? – Обижаете, товарищ. Газеты читаю – «Правду», «Известия»… – Прекрасно. Тогда записывай для памяти в тетрадку. – Понятно, – проговорил Георгий Кириллович, и в голосе блеснула нотка пробудившегося в его дворницкой голове самомнения. – Нашей пролетарской власти завсегда поможем. – Ну, пока, старик, – сказал «Иван Иваныч», поднимаясь со скамейки.
Не обидевшись на «старика», Георгий Кириллович проводил чекиста долгим внимательным взглядом, словно целился ему в затылок из своего нагана-самовзвода, давным-давно убранного под половицу в дворницкой.
*** …На этого молодого человека Георгий Кириллович сразу же обратил внимания – молодой, высокий, он не походил на корявого потомка пролетариев. Появился он недавно, женившись внучке профессора Верочке Салтыковой. Давно ли эта смешливая девчонка играла в «классики», прыгала через скакалку и ходила в школу, и вот – замужняя дама.
Разуметься, дворник Струков заглянул в домовую книгу. Он увидел фамилию прописавшегося в их доме нового жильца и его сердце забилось: Лядов Иван Георгиевич, 1908 года рождения, инженер. – Сын! Ваня!.. – обрадовался Георгий Кириллович. Он был готов немедленно взбежать на второй этаж и звонить, звонить, звонить в квартиру Салтыковых, пока не откроется дверь и на пороге не предстанет пред ним Ванечка, и сказать ему: – Сынок… Но он тут же опамятовался: его в одночасье заметут железной метлой Наркома Ежова. И обрадуется ли Ваня ему, бывшему белогвардейскому полковнику? Нет, он останется дворником Струковым Иваном Тимофеевичем до конца дней своих или пока не поменяется власть...
КАПИТАН НКВД КУЛЬКОВ Человек невысокого роста в габардиновой гимнастёрке сидел за просторным столом и перебирал бумаги. Одни бумаги находились в папках, другие были сколоты скрепкой, третьи он вынимал из конвертов. Трудно поверить, что о нём, коротышке, среди арбенинских обывателей ходят страшные слухи, а за глаза его, начальника грозного Учреждения, называют «клопом».
На вид ему где-то около сорока лет. Лицо у него гладкое, довольное, упитанное, как и у любого совчиновника, кроме жалованья регулярно получающего сытные пайки. А почему ему не быть довольным? Давно ли Филька Кульков в сером халате, пропахшем формалином и мертвечиной, и в клеенчатом фартуке таскал трупы в морге? И двух десятков лет не прошло. Однако случай вывел его на торную дорогу. И ничего, что за плечами у него, сына пролетария, четыре класса городского училища. Читать, писать и считать умеет. Главное, в работе чекиста, как говорит товарищ Ежов, классовое чутьё. За него, за это чутьё его и взяли в ОГПУ.
Поначалу он был помощником следователя, долго, почти десять лет. Убийство Кирова и последовавшее за ним смещение и арест главного ленинградского чекиста Медведя открыли дорогу помощнику следователя Ленинградского ГПУ Кулькову дорогу наверх. Он стал младшим оперуполномоченным. А падение начальника ОГПУ Ягоды и приход на этот пост товарища Ежова, выбросил Кулькова, словно воздушный шарик на самый верх. Его назначили начальником Арбенинского горотдела ГПУ/НКВД. И это, Кульков был уверен, для него не предел.
Если ранее Филиппа Яковлевича смущал его маленький рост, то ныне, когда сам Генеральный комиссар, «железный Нарком», «карающий меч революции» метр с кепкой, не принародно будет сказано, это обстоятельство капитана Кулькова больше не волнует.
Капитану Кулькову нравилась его служба. Он чувствовал себя в городе властелином всех жителей от первого секретаря горкома до последнего возчика ассенизаторской бочки. Впрочем, ассенизационный обоз интересовал его меньше всего. Нравилось капитану громадьё планов, спускаемых к нему «сверху»: до 1-го мая сего года произвести арест 100 контрреволюционеров, троцкистов, зиновьевце-бухаринцев, вредителей и классово чуждых элементов; к 7-му ноября очистить город от лиц, чьё дальнейшее пребывание на свободе составляет угрозу советской власти, план – 100 человек.
Текущий план горотделом НКВД уже выполнен больше, чем наполовину, и до 7-го ноября, юбилея Октябрьской Революции ещё времени хватит не только выполнить, но и перевыполнить его.
Улыбнувшись, капитан хлопнул по стопке бумаг, сложенных на углу стола. Это сообщения бдительных граждан о выявленных ими врагах народа. Взять всех, о ком пишут эти граждане, и план готов. Но капитан обязан изучить поступивший материал и определить: кого пора изолировать, а кому позволить ещё потоптать ардынинскую землю. Как говориться, учитывая интересы государства, не упустить и свою выгоду.
Недавно до Кулькова дошла байка про одного начальника райотдела НКВД. Неизвестно, правда это или выдумка. А суть в том, что начальник этот подписывал арестные списки с похмелюги, не читая их. Однажды он подмахнул список лиц, подлежащих аресту, утром подмахнул, а ночью за ним заехали его же ребята в васильковых фуражках, как за румынским шпионом, и замели.
Капитан улыбнулся весёлой байке. Уж он-то каждую кандидатуру обсосёт и сделает обдуманную резолюцию. Так, к примеру, он написал против фамилии инженера из порта Оноприенко: замечен в распространении контрреволюционных листовок, которые разбрасывал по почтовым ящикам. Тройка ОСО упекла инженера «на десять лет без права переписки», что значило ВМН – высшая мера наказания. А за что конкретно знал только он, капитан Кульков. Кульков иногда показывался народу. И в тот раз он решил сходить в кино. В кинотеатре он увидел инженера Оноприенко под руку с отменной красоткой. Она-то и стала яблоком раздора между ним и инженером Оноприенко.
Узнав, что она полька, Кульков вызвал к себе Оноприенко и приказал ему развестись с женой, подозреваемой в шпионаже в пользу Польши. Тот отказался разводиться с Ниной, а подозрения НКВД назвал бредом.
С Ниной Кульков разговаривал в этом же кабинете. Он пригрозил ей: или она отправляется в лагерь, как польская шпионка, либо она заявляет на мужа-шпиона. Женщина ломалась недолго: и донос накатала, и трусы без лишних слов сняла.
Капитан зажмурился от удовольствия: полька оказалась первостепенной любовницей. Улыбнувшись своим приятным воспоминаниям, капитан продолжил свой скорбный труд.
В кабинет, постучав, вошла секретарь Пупа. Вообще-то у неё есть имя, но оно не менее смешное – Пульхерия. Девушка она исполнительная, и всё при ней – и титьки, и ножки, и прочее. Досталась она капитану Кулькову от его предшественника капитана Фортунатова, пошедшего на повышение.
– Станет х*ю невтерпёж, опрокидывай её, – сказал Фортунатов, похлопав Пупу по пухлой попе. – Обслужит…
И действительно, трудовой день у чекистов часто переходит в ночные бдения, когда требуется за короткий срок расколоть очередного контрреволюционера, а тот не понимает, чего от него хотят органы. В такую ночь Пупа служит подкрепляющим снадобьем капитану Кулькову. Правда, с того дня, как у Филиппа Яковлевича появилась полька Нина, услугами секретарши он стал пользоваться реже.
– К вам посетительница. Жена директора лесокомбината, – сказала Пупа и подвигала приоткрытыми грудями. У неё получалось это крайне соблазнительно.
Помочь сайту
Поздравления
