УРОКИ ПЧЕЛОВОДСТВА

УРОКИ ПЧЕЛОВОДСТВА
 
   Если в моей жизни были первоначальные уроки пчеловодства, что я описал в первой главе, что прослеживается сразу и до третьей, то, следовательно, были и уроки пчеловодства, что я имел в дальнейшей своей жизни. Логично, как говаривал один из героев фильма, правда, не помню какого. Логично. Право слово, я не любитель содержания каких-либо животных рядом с собой, кроме рыбок. Те если и просят жрать, всё же молча. Красота! Косить сено им не нужно, картошку варить тоже, чистить приходится редко, да и не воняют их испражнения сильно в отличие от какашек свиней или коров. Пчёлы, хоть и кусаются пребольно, но в каком-то роде схожи с рыбками, только геморрою с ними несколько больше, если их не так много и всё уже давно налажено, пригнано, куплено и разложено по полочкам, да есть куда их воткнуть на зиму. Короче, имеется ли омшаник в наличие или заменяющее его подполье, как было у отца.  Сам рыл на пару с брательником, заверяю в достоверности этого. Почему-то погреба и подполья нам приходилось копать всегда вместе с ним. Судьба, однако!  Однажды вырыли даже чьи-то большие кости. Куда-то их даже таскали, но не помню куда, но они исчезли после этого. Но, впрочем, к делу это мало относится. Тогда мы просто рыли прозаичный погреб, кажется, первый в моей жизни. Мелкий ещё был, но лопату мне уже вручили и научили ею пользоваться.
  Поскольку всякое рытьё не относится к сути рассказа, то начнём с времени более раннего, когда папа только только приобрёл эти самые ульи. Это, дай бог память, было перед самой его пенсией. То есть я уже учился в институте на первом или втором курсе. Моё знакомство с ними состоялось сразу, как произошло это папино приобретение. Он купил аж три пчёлосемьи. Я ему помогал с их доставкой, как всегда. Куда же было тогда без меня. Брательник учился или болтался где-то, а я, как обычно, торчал дома или гонял футбол на близлежащей хоккейной коробке, которая была по совместительству небольшим футбольным полем  в летнее время. Впрочем, на нём мы гоняли футбольный пузырь и большую часть зимы, когда его не заливали. Меня найти было всегда проще, да и я был более покладистым и безотказным товарищем. Более же близкое знакомство с пчёлами произошло позднее, недели через две, когда я припёрся в очередной раз домой, что на первом, втором курсе летом я делал часто. Отец, как обычно, запряг меня и в этот раз. Он осматривал ульи, а я ему помогал. Поскольку он только занялся этим делом, то пчеловодная маска у него была только одна, а мне достался обыкновенный накомарник. От маски он отличался тем, что просто напяливался на голову и не имел внутри никакого проволочного каркаса, что была у маски. Чтобы не покусали голову я поверх накомарника надел кепку, которая защищала довольно прилично. Правда накомарник, хоть и заправлялся в низу в рубашку и в него не могли залезть пчёлы, всё-таки имел одно уязвимое место, а именно то, что называется носом. Сим выпирающим устройством моего лица, которое не только выпиралось, но и упиралась в эту самую сетку накомарника.  Впрочем, всё шло нормально. Мы осмотрели один улей и начали осматривать второй. Папа тогда не имел особого опыта, да и пчёлы к нему ещё не привыкли, так что он растревожил улей. Естественно, из него вывалила злобная толпа агрессивно настроенных ребят пчелиной национальности и накинулась на обидчика.  Поскольку и я находился рядом, то попал за компанию под замес.  Мы в срочном порядке стали запихивать  их обратно. Поставили на место рамку и стали укрывать улей, чтобы избавится от новых партий тружеников цветущих полей и лесов, что лезли во все дыры. Мы с успехом их упаковали, но отца укусило с десяток пчёл в руки,  я же остался цел и невредим. Но, когда мы собирались отойти от нашей маленькой импровизированной пасеки, одна пчела изловчилась и саданула меня в нос, то есть в единственное незащищенное место в моей упаковке.
   Хрен с ним с укусом, терпел я и большую боль в жизни, но иммунитета, ни у меня, ни у отца на пчелиный яд, тогда не было.  Руки у отца опухли, как подушки. Чёрт с ними с руками, они не особенно были заметны, но вот укус в нос принёс мне большие переживания. Вы скажите, что он опух? Нимало не  бывало. Он-то, как раз остался таким же острым и длинным, к тому же худым, а вот глаза мои заплыли по самые щёки и брови, то есть мои глазницы заполнились красновато-синими подтеками до самых краёв.  Мне тотчас же приклеили   кличку: бурята. То есть не бурят, а именно бурята в током слогане и спряжении, и склонении одновременно. Я неделю терпел это издевательство надо мной, пока оно не закончилось вместе с опухолью.
  Укусили себе меня в нос, ну и поделом. Всё это закончилось тем, что нас с отцом стали кусать пчёлы часто и регулярно, особенно в руки, так что к концу года ни я, ни он не только не опухали, но и вообще не носили на теле от укусов ничего, кроме красноватых пятнышек, какие бывают от комариных укусов. Впрочем, пчёлы к тому времени к нам попривыкли и стали воспринимать как бесплатное приложение к их родному дому и необходимое зло при этом. Со временем они просто перестали меня кусать, как и отца. Скорее, сначала его, а уж потом, по мере привыкания,  уж и меня.
     Всё катилось по накатанному руслу. Мы жили, качали мед, оборудовали омшаник, таскали их по огороду и прочее, прочее, что делали все пасечники тогдашнего СССР. Ели, кстати, мед, но не ложками. Надоел порядком. Даже не делали медовуху, поскольку питиём у нас не особенно кто занимался.  Прошел год или чуть меньше и папе взбрело в голову вывести свою пасеку, вместе с несколькими другими подобными же пчеловодами, на гречневые поля.  Тогда у него ещё не было собственной машины, тем более тележки, что цеплялась бы к этой машине, но был служебный ГАЗ-69, которым он и беззастенчиво пользовался в личных целях, как и большинство советских людей в совокупности с ним грешным. На всё это смотрели сквозь пальцы, поскольку в этом деле были грешны все, а бензин тогда бесхозно болтался  в огромном количестве.  У меня, помнится, по карманам постоянно валялась куча разных талонов, которые можно было обменять на сотню литров бензина или десяток литров машинного масла или того больше. Я постоянно заправлял им мотоцикл, который отцу практически не был нужен, на основании всего выше сказанного, и посему почти полностью перешел в наше с брательником пользование. Но на мотоцикле мы тогда не ехали, а рулили на папиной служебной машине. Он любил шестьдесят девятые и не променял «бобик» до самой пенсии на Уазик, хотя тот, вроде бы бегал быстрее, на него никак нельзя было загрузить тонну разного груза и тащить его по бездорожью, что на шестьдесят девятом я делал преспокойно, правда задирался передок при поворотах, так как тележка давила на фаркоп, так что приходилось проявлять некоторую осторожность при езде.  Причина избрания Газика была простая: в него можно было больше запихать этих самых ульев и вывести все их за раз на пасеку. Так как телегу отец ещё не соорудил, о чём уже повествовалось ранее, то три улья, которые у него в это время были, мы запихнули на пассажирское место сзади, забили летки маленькими гвоздиками и прикрутили, точнее, зафиксировали их верёвками. С тем и тронулись.
  Дорога была дрянь. Впрочем, вполне проходимая. То есть сухая. Просёлок был сильно разбит, так что мы тащились медленно, да и Глазик не приспособлен к быстрой езде. Мы сначала поднялись на гору и уже начали спускаться вниз. Дорога стала ещё хуже, поскольку крутизна склона была градусов около сорока. Кроме того глубокие колеи размыл дождь, образовав две сплошные борозды из которых практически не возможно было выскочить, пока не спустишься до самого низа. Отец ехал за рулём, а я сидел впереди на пассажирском сидении. Мы только въехали на самый крутой участок спуска, где тальвег был градусов сорок пять, а канавы вельми глубокие. Из них вряд ли можно было выскочить на обочину при таком уклоне. Так что катили мы вниз только по проложенному ранее кем-то курсу и только на автопилоте. Куда ехала колея, туда сползали и мы.
   Попав за точку невозврата, точнее неуправляемости, я увидел прямо перед собой  несколько пчёл, которые бились в стекло или просто летали по кабине. Я секунду соображал, откуда они могли взяться, но оглянувшись, я понял всё. У среднего улья леток был на половину открыт, а самой задвижки ни на летке, ни на сиденье не было видно. Вывозили пчёл мы уже вечером, было сумрачно, и разглядеть на полу злосчастную задвижку в темноте не было никакой возможности.
- Папа, леток у среднего улья открыт, - крикнул я.
- Попытайся его закрыть!
- Я не вижу задвижку!
- Поищи!
   Я попытался перегнуться через сиденье и пошарить руками на полу. Задвижки нигде не было, но пчёлы обозлились и накинулись на меня со злобой и весьма ретиво. Кроме того на мне была только рубашка с закатанными рукавами и завязанными узлом на животе полями. Так что вся грудь шея и руки у меня были предметом атак озверевших насекомых. Их ещё раздражал запах бензина, что стоял в кабине. Толпы их прибывали и прибывали, покидая строем леток. Я ничего не мог сделать, а остановить машину отец не мог.
- Задвижки не вижу! – крикнул я, отбиваясь от пчёл. – На полу её нет!
   Отец, видя моё плачевное положение, скомандовал:
- Прыгай, я в костюме, меня не так достают. Я сейчас приторможу!
  При первой возможности он тормознул, и я на ходу выскочил на бугор на краю дороги, а машина покатила дальше вниз. Только метров через сто пятьдесят отцу удалось свернуть в сторону и остановится. 
   Я подбежал почти сразу. Он заглушил мотор и поставил машину на ручник. Всё это время пчёлы с остервенением грызли его. Открыв двери, чтобы бензин из кабины выветрился, мы принялись вытаскивать пчелиные жала, что обильными гроздьями висели на мне и отце. Минут через пятнадцать пчёлы успокоились,  и мы тоже управились со своим делом. Полезли искать выпавшую задвижку летка. На полу её не оказалось. Нашли мы её за ульем на сидении. Довольно успешно мы её поставили на место, поскольку нас укусило всего несколько пчёл.
    Выгнав оставшихся пчёл из кабины при помощи полотенца и тряпок, мы покатили  дальше.  Утром подсчитали «трофеи». Меня укусило чуть более двадцати, а отца более сотни насекомых. Руки у него опухли, хотя никогда раньше и позднее я не замечал за ним подобного, за исключением того периода, когда он приобрёл их. У нас, пожалуй, даже температура не поднималась, не то что у Лёхи Рогачевского, моего свояка, того постоянно откачивали в больничке после пчелиного укуса. А ещё говорят, что пчелиный яд лечебный. Не заметил, но если хотите попробовать, то можете повторить папин подвиг, но на всякий случай позовите скорую, может быть вы родственник Лёхи?
 

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0269057

от 3 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0269057 выдан для произведения: УРОКИ ПЧЕЛОВОДСТВА
 
   Если в моей жизни были первоначальные уроки пчеловодства, что я описал в первой главе, что прослеживается сразу и до третьей, то, следовательно, были и уроки пчеловодства, что я имел в дальнейшей своей жизни. Логично, как говаривал один из героев фильма, правда, не помню какого. Логично. Право слово, я не любитель содержания каких-либо животных рядом с собой, кроме рыбок. Те если и просят жрать, всё же молча. Красота! Косить сено им не нужно, картошку варить тоже, чистить приходится редко, да и не воняют их испражнения сильно в отличие от какашек свиней или коров. Пчёлы, хоть и кусаются пребольно, но в каком-то роде схожи с рыбками, только геморрою с ними несколько больше, если их не так много и всё уже давно налажено, пригнано, куплено и разложено по полочкам, да есть куда их воткнуть на зиму. Короче, имеется ли омшаник в наличие или заменяющее его подполье, как было у отца.  Сам рыл на пару с брательником, заверяю в достоверности этого. Почему-то погреба и подполья нам приходилось копать всегда вместе с ним. Судьба, однако!  Однажды вырыли даже чьи-то большие кости. Куда-то их даже таскали, но не помню куда, но они исчезли после этого. Но, впрочем, к делу это мало относится. Тогда мы просто рыли прозаичный погреб, кажется, первый в моей жизни. Мелкий ещё был, но лопату мне уже вручили и научили ею пользоваться.
  Поскольку всякое рытьё не относится к сути рассказа, то начнём с времени более раннего, когда папа только только приобрёл эти самые ульи. Это, дай бог память, было перед самой его пенсией. То есть я уже учился в институте на первом или втором курсе. Моё знакомство с ними состоялось сразу, как произошло это папино приобретение. Он купил аж три пчёлосемьи. Я ему помогал с их доставкой, как всегда. Куда же было тогда без меня. Брательник учился или болтался где-то, а я, как обычно, торчал дома или гонял футбол на близлежащей хоккейной коробке, которая была по совместительству небольшим футбольным полем  в летнее время. Впрочем, на нём мы гоняли футбольный пузырь и большую часть зимы, когда его не заливали. Меня найти было всегда проще, да и я был более покладистым и безотказным товарищем. Более же близкое знакомство с пчёлами произошло позднее, недели через две, когда я припёрся в очередной раз домой, что на первом, втором курсе летом я делал часто. Отец, как обычно, запряг меня и в этот раз. Он осматривал ульи, а я ему помогал. Поскольку он только занялся этим делом, то пчеловодная маска у него была только одна, а мне достался обыкновенный накомарник. От маски он отличался тем, что просто напяливался на голову и не имел внутри никакого проволочного каркаса, что была у маски. Чтобы не покусали голову я поверх накомарника надел кепку, которая защищала довольно прилично. Правда накомарник, хоть и заправлялся в низу в рубашку и в него не могли залезть пчёлы, всё-таки имел одно уязвимое место, а именно то, что называется носом. Сим выпирающим устройством моего лица, которое не только выпиралось, но и упиралась в эту самую сетку накомарника.  Впрочем, всё шло нормально. Мы осмотрели один улей и начали осматривать второй. Папа тогда не имел особого опыта, да и пчёлы к нему ещё не привыкли, так что он растревожил улей. Естественно, из него вывалила злобная толпа агрессивно настроенных ребят пчелиной национальности и накинулась на обидчика.  Поскольку и я находился рядом, то попал за компанию под замес.  Мы в срочном порядке стали запихивать  их обратно. Поставили на место рамку и стали укрывать улей, чтобы избавится от новых партий тружеников цветущих полей и лесов, что лезли во все дыры. Мы с успехом их упаковали, но отца укусило с десяток пчёл в руки,  я же остался цел и невредим. Но, когда мы собирались отойти от нашей маленькой импровизированной пасеки, одна пчела изловчилась и саданула меня в нос, то есть в единственное незащищенное место в моей упаковке.
   Хрен с ним с укусом, терпел я и большую боль в жизни, но иммунитета, ни у меня, ни у отца на пчелиный яд, тогда не было.  Руки у отца опухли, как подушки. Чёрт с ними с руками, они не особенно были заметны, но вот укус в нос принёс мне большие переживания. Вы скажите, что он опух? Нимало не  бывало. Он-то, как раз остался таким же острым и длинным, к тому же худым, а вот глаза мои заплыли по самые щёки и брови, то есть мои глазницы заполнились красновато-синими подтеками до самых краёв.  Мне тотчас же приклеили   кличку: бурята. То есть не бурят, а именно бурята в током слогане и спряжении, и склонении одновременно. Я неделю терпел это издевательство надо мной, пока оно не закончилось вместе с опухолью.
  Укусили себе меня в нос, ну и поделом. Всё это закончилось тем, что нас с отцом стали кусать пчёлы часто и регулярно, особенно в руки, так что к концу года ни я, ни он не только не опухали, но и вообще не носили на теле от укусов ничего, кроме красноватых пятнышек, какие бывают от комариных укусов. Впрочем, пчёлы к тому времени к нам попривыкли и стали воспринимать как бесплатное приложение к их родному дому и необходимое зло при этом. Со временем они просто перестали меня кусать, как и отца. Скорее, сначала его, а уж потом, по мере привыкания,  уж и меня.
     Всё катилось по накатанному руслу. Мы жили, качали мед, оборудовали омшаник, таскали их по огороду и прочее, прочее, что делали все пасечники тогдашнего СССР. Ели, кстати, мед, но не ложками. Надоел порядком. Даже не делали медовуху, поскольку питиём у нас не особенно кто занимался.  Прошел год или чуть меньше и папе взбрело в голову вывести свою пасеку, вместе с несколькими другими подобными же пчеловодами, на гречневые поля.  Тогда у него ещё не было собственной машины, тем более тележки, что цеплялась бы к этой машине, но был служебный ГАЗ-69, которым он и беззастенчиво пользовался в личных целях, как и большинство советских людей в совокупности с ним грешным. На всё это смотрели сквозь пальцы, поскольку в этом деле были грешны все, а бензин тогда бесхозно болтался  в огромном количестве.  У меня, помнится, по карманам постоянно валялась куча разных талонов, которые можно было обменять на сотню литров бензина или десяток литров машинного масла или того больше. Я постоянно заправлял им мотоцикл, который отцу практически не был нужен, на основании всего выше сказанного, и посему почти полностью перешел в наше с брательником пользование. Но на мотоцикле мы тогда не ехали, а рулили на папиной служебной машине. Он любил шестьдесят девятые и не променял «бобик» до самой пенсии на Уазик, хотя тот, вроде бы бегал быстрее, на него никак нельзя было загрузить тонну разного груза и тащить его по бездорожью, что на шестьдесят девятом я делал преспокойно, правда задирался передок при поворотах, так как тележка давила на фаркоп, так что приходилось проявлять некоторую осторожность при езде.  Причина избрания Газика была простая: в него можно было больше запихать этих самых ульев и вывести все их за раз на пасеку. Так как телегу отец ещё не соорудил, о чём уже повествовалось ранее, то три улья, которые у него в это время были, мы запихнули на пассажирское место сзади, забили летки маленькими гвоздиками и прикрутили, точнее, зафиксировали их верёвками. С тем и тронулись.
  Дорога была дрянь. Впрочем, вполне проходимая. То есть сухая. Просёлок был сильно разбит, так что мы тащились медленно, да и Глазик не приспособлен к быстрой езде. Мы сначала поднялись на гору и уже начали спускаться вниз. Дорога стала ещё хуже, поскольку крутизна склона была градусов около сорока. Кроме того глубокие колеи размыл дождь, образовав две сплошные борозды из которых практически не возможно было выскочить, пока не спустишься до самого низа. Отец ехал за рулём, а я сидел впереди на пассажирском сидении. Мы только въехали на самый крутой участок спуска, где тальвег был градусов сорок пять, а канавы вельми глубокие. Из них вряд ли можно было выскочить на обочину при таком уклоне. Так что катили мы вниз только по проложенному ранее кем-то курсу и только на автопилоте. Куда ехала колея, туда сползали и мы.
   Попав за точку невозврата, точнее неуправляемости, я увидел прямо перед собой  несколько пчёл, которые бились в стекло или просто летали по кабине. Я секунду соображал, откуда они могли взяться, но оглянувшись, я понял всё. У среднего улья леток был на половину открыт, а самой задвижки ни на летке, ни на сиденье не было видно. Вывозили пчёл мы уже вечером, было сумрачно, и разглядеть на полу злосчастную задвижку в темноте не было никакой возможности.
- Папа, леток у среднего улья открыт, - крикнул я.
- Попытайся его закрыть!
- Я не вижу задвижку!
- Поищи!
   Я попытался перегнуться через сиденье и пошарить руками на полу. Задвижки нигде не было, но пчёлы обозлились и накинулись на меня со злобой и весьма ретиво. Кроме того на мне была только рубашка с закатанными рукавами и завязанными узлом на животе полями. Так что вся грудь шея и руки у меня были предметом атак озверевших насекомых. Их ещё раздражал запах бензина, что стоял в кабине. Толпы их прибывали и прибывали, покидая строем леток. Я ничего не мог сделать, а остановить машину отец не мог.
- Задвижки не вижу! – крикнул я, отбиваясь от пчёл. – На полу её нет!
   Отец, видя моё плачевное положение, скомандовал:
- Прыгай, я в костюме, меня не так достают. Я сейчас приторможу!
  При первой возможности он тормознул, и я на ходу выскочил на бугор на краю дороги, а машина покатила дальше вниз. Только метров через сто пятьдесят отцу удалось свернуть в сторону и остановится. 
   Я подбежал почти сразу. Он заглушил мотор и поставил машину на ручник. Всё это время пчёлы с остервенением грызли его. Открыв двери, чтобы бензин из кабины выветрился, мы принялись вытаскивать пчелиные жала, что обильными гроздьями висели на мне и отце. Минут через пятнадцать пчёлы успокоились,  и мы тоже управились со своим делом. Полезли искать выпавшую задвижку летка. На полу её не оказалось. Нашли мы её за ульем на сидении. Довольно успешно мы её поставили на место, поскольку нас укусило всего несколько пчёл.
    Выгнав оставшихся пчёл из кабины при помощи полотенца и тряпок, мы покатили  дальше.  Утром подсчитали «трофеи». Меня укусило чуть более двадцати, а отца более сотни насекомых. Руки у него опухли, хотя никогда раньше и позднее я не замечал за ним подобного, за исключением того периода, когда он приобрёл их. У нас, пожалуй, даже температура не поднималась, не то что у Лёхи Рогачевского, моего свояка, того постоянно откачивали в больничке после пчелиного укуса. А ещё говорят, что пчелиный яд лечебный. Не заметил, но если хотите попробовать, то можете повторить папин подвиг, но на всякий случай позовите скорую, может быть вы родственник Лёхи?
 

 

ПРОСТО ЕЩЁ ОДИН РЕКОРД

ВЕТЮЛ ИЛИ СТРАШНАЯ МЕСТЬ