Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава двадцать первая

Печать Каина. Глава двадцать первая

27 августа 2012 - Денис Маркелов
Глава двадцать первая
Руфина понимала, что предаёт саму себя, но не могла оторваться от сладкого «корешка» Евсея. Она пробегала по нему своим языком, словно бы по нескончаемому брикету мороженного, впервые не чувствуя стойкого позыва к рвоте.
Теперь, после десятка лет заточения, она по-иному взглянула на свои античные забавы. Безгласные жертвы её похоти теперь заставляли её тело расплачиваться ха неразумность избалованной комфортом плоти. Девушки жили в этом испуганном теле поочередно, словно бы зашедшие в гости подруги, разводя в ещё недавно уютных комнатах беспорядок и грязь.
Руфина была готова теперь безостановочно сосать эту свою пустышку, пуская от удовольствия слюни, а Евсей удивлялся, что ещё способен, как какой-нибудь школьник-переросток ало краснеть в предчувствии очередного оргазма.
Руфина была его наложницей. Они жили, давно жили, как забавляющиеся супруги, супруги, чей медовый месяц ещё в самом разгаре, чья страсть еще не прониклась серым налётом разума, как готовый угаснуть костёр.
Руфина не боялась, что станет противна Евсею. Они были квиты – он вчерашний бомж, и она вчерашняя затворница и игрушка жестоких и озлобленных тёток, кукла, чью душу давно разорвали на клочки бродячие псы.
Она была рада пожить жизнью королевы на час. Пусть всё это и было бы только радужным бредом опийной наркоманки. Она иногда даже спрашивала себя: «А не сошла ли она с ума?». Но чувство радости достойно говорило, что – нет, не сошла.
Евсей делал вид, что его роман ему только снится. Так было и в юности, когда его знойные школьные сны наполняли точно такие же бесстыдные комсомолки. Они раздевались, как новобранцы в казармы и разыгрывали бесконечную сцену в гареме.
Руфина давно вышла из возраста Тани Лариной. Она бы не стала не спать ночью, водя одной рукой пером по бумаге, а пальцами другой, шаловливо поигрывая на своей тайной арфе.
Однажды в юности она так и сделала, когда вернулась домой с вечернего спектакля в областном оперном театре. Соблазн был столь велик – родители явно не спали, они просто притворялись спящими.
Боясь спугнуть счастливую возможность, она торопливо оголилась и набросила на тело белоснежную ночнушку, делающую её, похожей на приведение.
Старая, ещё мамина ручка с металлическим пером, само скользнула в ладонь. Руфина напряглась и попыталась влить в себя душу пушкинской героини. Что-то мешало ей...
Руфина вспомнила, с каким стразом расставалась с трусами. Ей, то казалось, что она вот-вот выстрелит противной и зловонной струёй, то такая же неумолимая струя огня коснётся её левой груди.
Перо макалось в стоявшую на столе непроливашку, макалось и вновь сливалось в экстазе с не до конца растленным ею бумажным листом.
С каждой строчкой огонь внутри девичьего тела становился горячее. Руфина уже не могла ни о чём думать, кроме волнующей её сцены. Она ёрзала по стулу, ёрзала и с каждым ерзанием наполнялась какой-то бесшабашной игрой.
Вспыхнувший сзади свет не дал ей совершить самого страшного. Ещё одно заспанное привидение застыло в дверном проёме. Руфина испуганно сжалась, она что-то пролепетала, что пишет письмо бабушке и поспешила юркнуть в постель.
 
Евсею было немного не по себе.
Он не слишком привык видеть коленопреклоненных женщин.
Правда о том, что существует такая штука, как минет, он знал. Об этом говорили по радио, и писали в газетах. Газеты Евсей читал время от времени, боясь случайно стать вновь неграмотным, отвыкнуть от вида печатных букв.
Теперь его временная жилица старалась на ять. Грязное слово в рифму к исчезнувшей из алфавита буквы вертелась на языке у Евсея. Он машинально гладил свою инопланетянку по гладкой, как колено, голове.
Их существование не нарушало ничего. Дом был тих, как будто только снился им обоим.
 
Наутро, они делали вид, что всё произошедшее, было всего лишь забавным сном. Руфина вновь становилась похожей на какую-нибудь восточную владычицу, а её временный хозяин метался между образом умелого любовника и верного слуги, не задерживаясь ни в одном из образов слишком на долго.
Пару раз он ездил в Рублёвск.
 
Руфина Ростиславовна была уверена, что больше не вернётся в своё прошлое. Не будет платить по прошлым, давно уже запамятомым ею счетам. Жизнь была слишком короткой, чтобы тратить её на ненужное никому раскаяние.
Она вернулась к Евсею, и стыдливо прилегла рядом, словно бы играя в «мужа и жену» с, увы, никогда не существующим старшим братом.
Евсей не спал. Он только притворялся спящим. Спать рядом с Руфиной было трудно, он вновь был молодым и здоровым.
 
И мысли бывшей рабовладелицы были слишком далеко. Они витали вокруг эфемерного будущего. Вокруг того рая, который пока ещё грезился ей в неясных, но притягательных мечтах. Теперь она не желала ничего кроме своего тихого счастья, счастья, которое ещё совсем недавно казалось простой пресной лепёшкой.
Она словно бы древняя иудейка спешила по безводной пустыне, спешила в призрачный для многих оазис, стараясь не оглядываться на оставляемый ею город.
Руфине не желала становиться соляным столбом, не желала расплачиваться повторно за все свои ошибки, и теперь ожидала знака, знака, который подскажет ей её дальнейший путь.
От Евсея пахло покоем. Так пахло от давно забытого ею мужчины – родного отца. Этот запах затерялся в окружающем мире, выветрился, словно аромат уставших от ожидания духов. Но теперь, внюхиваясь в запах Евсея, она понимала, мир приобретал привычные очертания.
Она надеялась, наконец, избавиться от мерзкого ощущения нечистоты. Это ощущение возникало, словно бы её засунули в чужое тело, засунули, как засовывают кошку в пыльный и мерзкий мешок, чтобы отнести к пруду и бросить на самое дно.
Омар Альбертович ничем не напоминал о себе. Вероятно, он отчаянно привыкал к новому облику, как привыкает к тому какой-нибудь ряженый скоморох, бывший некогда всесильным властителем на час.
 
Омар Альбертович следил за одним господином.
Он искренне считал Кондрата Левицкого простофилей. Вряд ли любезная его сердцу жёнушка поведала о своих тинейджерских приключениях. Она скорее бы желала навсегда забыть этот вязкий и не слишком явный мир. Мир, где она была обычной жалкой рабой.
Омар Альбертович помнил наспех снятые изображения этой примерной девочки. Они врезались в память, словно кадры фильма для взрослых. Голая, Нелли была совсем иной, она напоминала бездарную, но очень желанную актрису.
Самодовольная псевдо-принцесса меркла на фоне этой английской леди.
Кондрат Левицкий минут десять покрутился возле готического здания консерватории, а потом пошёл посреди проспекта, мешаясь с праздной толпой, делая вид, что просто прогуливается, а не идёт на встречу с одним японским продюсером, прибывшим на встречу из далёкого Токио.
Японец как мог, налаживал культурные связи. Он имел некоторый процент с поставляемых в Россию дисков с мультфильмами для взрослых, и старательно искал новые незамыленные сюжеты.
История двух богатых девушек, попавших в лапы к паре извращенцев, вдохновила его на новый проект.
Он видел, ясно, словно бы уже на мониторе компьютера и светловолосую Людочку, и строгую и принципиальную Нелли. Знал, какой будет их мимика, взгляды, какими будут краткие реплики в сценах между дразнящим и таким хорошо выверенным порношоу.
Он надеялся привлечь к сотрудничеству и Кондрата. Он, как муж одной из «героинь» должен был быть в курсе.
Кондрат собирался отказать японцу. Он вдруг представил, как в магазинах появляется диск с похождениями его супруги. Он что-то слышал, о произошедшей 12 лет тому назад драме, но не придавал этому значения, считая, что всё дурное нужно забыть, и стереть из памяти, как стираешь ластиком с нотоносца неверно поставленную ноту.
Он чувствовал, что прошлое ещё живёт в душе Нелли. Что она ещё чурается их близости и по этой причине, боясь показаться мужу слишком развратной.
Аккуратный округлый автомобильчик японца стоял у кафе.
Кондрат вошёл внутрь, почувствовал приятный аромат сдобы и тотчас увидел своего собеседника.
Тот словно бы сошёл с кадра хентая. Милый в меру улыбчивый господин, которому сразу не хочется говорить: «нет»!
Их диалог начал бежать, как ручей.
Кондрат пил кофе смотрел на японца, а тот яркими и уверенными штрихами рисовал своему визави радужное будущее на японских островах.
- Вы не представляете, как обогатит вас эта история. Я когда прочитал об этом в газете, сразу почувствовал, что здесь есть аромат Достоевского. Ваш великий писатель сделал бы из этого роман.
Омар Альбертович был рядом. Его звериный слух был напряжён до предела. Усилием воли он мог заставить себя понимать даже иностранную речь. И если бы этот узкоглазый господин зачирикал бы по-японски, он бы отлично бы понял и это восточное чириканье
Омару Альбертовичу уже грезилась целая компания. Он вдруг представил, как юнцы будут расхватывать эти диски, как будут пускать слюни и наслаждаться унижением мультяшной героини.
 
 
 
 
Кондрат вдруг почувствовал себя предателем.
- Знаете, я тут подготовил для вас некоторые наброски. Посмотрите их на досуге. Мы могли бы заключить с вами контракт на саундтрек к этому фильму. Ведь вам необходимы заказы. К тому же вы сейчас пишите балет!
- Откуда Вам это может быть известно?!
- Ах, боже мой. Да рядом с вашим оперным театром висит транспарант: «В работе театра». И там указана ваша фамилия и название будущего спектакля.
От улыбки японца повеяло адским холодом. Он вдруг показался Кондрату нетопырём. Кондрат вспомнил, что эти желтокожие люди так и не смогли заключить с СССР, а затем и Россией мирный договор, что им постоянно что-то надо, а в его взъерошенном от мыслей мозгу кроваво и грозно вспыхнуло всего одно слово – «Варяг»!
Он, молча, взял предложенную ему японцем флешку.
 
Ида старалась затеряться в толпе.
После трёхчасовой репетиции ей вдруг захотелось побыть в тесноте. Хотя её тело и страдало от мышечной усталости.
На время лета им давали возможность отдохнуть.
Иде вдруг захотелось стать Робинзоном, а может всего лишь милой улыбчивой Пятницей.
Сидеть дома или на даче у стариков было бы противно. Она чувствовала, как вырастает из этого мира, что вот-вот застрянет внутри него, как застряла Алиса в домике Белого Кролика.
Алиса. Она бы охотно станцевала бы партию этой любознательной англичанки. Станцевала бы в почти бесцветном прозрачном трико, чтобы казаться всем зрителям голой.
И Ида не выдержала. Она юркнула в первое попавшееся кафе.
 
Кондрат каким-то боковым зрением угадал в вошедшей девушке Иду. Ему вдруг стало страшно, что узкоглазый господин из Токио поймёт всё. Ида, вероятно, следила за ним – и что теперь. Он постарался не думать ни о балете, ни об этой странной девушке, чьё стремление так опасно для него.
«Неужели она ничего не поняла. Неужели не догадалась, что без помощи жены и тёщи я пойду ко дну? Неужели ей хочется погубить меня.
Он вспомнил её па де де с Марком. В их движениях скользило, нет, не равнодушие, но нежность. Вероятно, их тела стремились к большей близости, чем бесконечные поддержки. Марк вероятно уж чувствовал себя, если не братом, но, по крайней мере, влюбленным одноклассником.
- Дафнис и Хлоя, - мелькнуло в мозгу Кондрата сравнение жены.
Нелли упрекала его в излишней эротичности. Но в этом был виновен больше хореограф – он как бы удалял всё биологическое, оставляя лишь что-то вроде приключений Тарзана для маленьких.
Ида покраснела. Она уже не хотела никаких отношений с Кондратом Ивановичем. Этот человек вдруг стал ей противен, словно бы он обмочился у неё на глазах.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0072662

от 27 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0072662 выдан для произведения:
Глава двадцать первая
Руфина понимала, что предаёт саму себя, но не могла оторваться от сладкого «корешка» Евсея. Она пробегала по нему своим языком, словно бы по нескончаемому брикету мороженного, впервые не чувствуя стойкого позыва к рвоте.
Теперь, после десятка лет заточения, она по-иному взглянула на свои античные забавы. Безгласные жертвы её похоти теперь заставляли её тело расплачиваться ха неразумность избалованной комфортом плоти. Девушки жили в этом испуганном теле поочередно, словно бы зашедшие в гости подруги, разводя в ещё недавно уютных комнатах беспорядок и грязь.
Руфина была готова теперь безостановочно сосать эту свою пустышку, пуская от удовольствия слюни, а Евсей удивлялся, что ещё способен, как какой-нибудь школьник-переросток ало краснеть в предчувствии очередного оргазма.
Руфина была его наложницей. Они жили, давно жили, как забавляющиеся супруги, супруги, чей медовый месяц ещё в самом разгаре, чья страсть еще не прониклась серым налётом разума, как готовый угаснуть костёр.
Руфина не боялась, что станет противна Евсею. Они были квиты – он вчерашний бомж, и она вчерашняя затворница и игрушка жестоких и озлобленных тёток, кукла, чью душу давно разорвали на клочки бродячие псы.
Она была рада пожить жизнью королевы на час. Пусть всё это и было бы только радужным бредом опийной наркоманки. Она иногда даже спрашивала себя: «А не сошла ли она с ума?». Но чувство радости достойно говорило, что – нет, не сошла.
Евсей делал вид, что его роман ему только снится. Так было и в юности, когда его знойные школьные сны наполняли точно такие же бесстыдные комсомолки. Они раздевались, как новобранцы в казармы и разыгрывали бесконечную сцену в гареме.
Руфина давно вышла из возраста Тани Лариной. Она бы не стала не спать ночью, водя одной рукой пером по бумаге, а пальцами другой, шаловливо поигрывая на своей тайной арфе.
Однажды в юности она так и сделала, когда вернулась домой с вечернего спектакля в областном оперном театре. Соблазн был столь велик – родители явно не спали, они просто притворялись спящими.
Боясь спугнуть счастливую возможность, она торопливо оголилась и набросила на тело белоснежную ночнушку, делающую её, похожей на приведение.
Старая, ещё мамина ручка с металлическим пером, само скользнула в ладонь. Руфина напряглась и попыталась влить в себя душу пушкинской героини. Что-то мешало ей...
Руфина вспомнила, с каким стразом расставалась с трусами. Ей, то казалось, что она вот-вот выстрелит противной и зловонной струёй, то такая же неумолимая струя огня коснётся её левой груди.
Перо макалось в стоявшую на столе непроливашку, макалось и вновь сливалось в экстазе с не до конца растленным ею бумажным листом.
С каждой строчкой огонь внутри девичьего тела становился горячее. Руфина уже не могла ни о чём думать, кроме волнующей её сцены. Она ёрзала по стулу, ёрзала и с каждым ерзанием наполнялась какой-то бесшабашной игрой.
Вспыхнувший сзади свет не дал ей совершить самого страшного. Ещё одно заспанное привидение застыло в дверном проёме. Руфина испуганно сжалась, она что-то пролепетала, что пишет письмо бабушке и поспешила юркнуть в постель.
 
Евсею было немного не по себе.
Он не слишком привык видеть коленопреклоненных женщин.
Правда о том, что существует такая штука, как минет, он знал. Об этом говорили по радио, и писали в газетах. Газеты Евсей читал время от времени, боясь случайно стать вновь неграмотным, отвыкнуть от вида печатных букв.
Теперь его временная жилица старалась на ять. Грязное слово в рифму к исчезнувшей из алфавита буквы вертелась на языке у Евсея. Он машинально гладил свою инопланетянку по гладкой, как колено, голове.
Их существование не нарушало ничего. Дом был тих, как будто только снился им обоим.
 
Наутро, они делали вид, что всё произошедшее, было всего лишь забавным сном. Руфина вновь становилась похожей на какую-нибудь восточную владычицу, а её временный хозяин метался между образом умелого любовника и верного слуги, не задерживаясь ни в одном из образов слишком на долго.
Пару раз он ездил в Рублёвск.
 
Руфина Ростиславовна была уверена, что больше не вернётся в своё прошлое. Не будет платить по прошлым, давно уже запамятомым ею счетам. Жизнь была слишком короткой, чтобы тратить её на ненужное никому раскаяние.
Она вернулась к Евсею, и стыдливо прилегла рядом, словно бы играя в «мужа и жену» с, увы, никогда не существующим старшим братом.
Евсей не спал. Он только притворялся спящим. Спать рядом с Руфиной было трудно, он вновь был молодым и здоровым.
 
И мысли бывшей рабовладелицы были слишком далеко. Они витали вокруг эфемерного будущего. Вокруг того рая, который пока ещё грезился ей в неясных, но притягательных мечтах. Теперь она не желала ничего кроме своего тихого счастья, счастья, которое ещё совсем недавно казалось простой пресной лепёшкой.
Она словно бы древняя иудейка спешила по безводной пустыне, спешила в призрачный для многих оазис, стараясь не оглядываться на оставляемый ею город.
Руфине не желала становиться соляным столбом, не желала расплачиваться повторно за все свои ошибки, и теперь ожидала знака, знака, который подскажет ей её дальнейший путь.
От Евсея пахло покоем. Так пахло от давно забытого ею мужчины – родного отца. Этот запах затерялся в окружающем мире, выветрился, словно аромат уставших от ожидания духов. Но теперь, внюхиваясь в запах Евсея, она понимала, мир приобретал привычные очертания.
Она надеялась, наконец, избавиться от мерзкого ощущения нечистоты. Это ощущение возникало, словно бы её засунули в чужое тело, засунули, как засовывают кошку в пыльный и мерзкий мешок, чтобы отнести к пруду и бросить на самое дно.
Омар Альбертович ничем не напоминал о себе. Вероятно, он отчаянно привыкал к новому облику, как привыкает к тому какой-нибудь ряженый скоморох, бывший некогда всесильным властителем на час.
 
Омар Альбертович следил за одним господином.
Он искренне считал Кондрата Левицкого простофилей. Вряд ли любезная его сердцу жёнушка поведала о своих тинейджерских приключениях. Она скорее бы желала навсегда забыть этот вязкий и не слишком явный мир. Мир, где она была обычной жалкой рабой.
Омар Альбертович помнил наспех снятые изображения этой примерной девочки. Они врезались в память, словно кадры фильма для взрослых. Голая, Нелли была совсем иной, она напоминала бездарную, но очень желанную актрису.
Самодовольная псевдо-принцесса меркла на фоне этой английской леди.
Кондрат Левицкий минут десять покрутился возле готического здания консерватории, а потом пошёл посреди проспекта, мешаясь с праздной толпой, делая вид, что просто прогуливается, а не идёт на встречу с одним японским продюсером, прибывшим на встречу из далёкого Токио.
Японец как мог, налаживал культурные связи. Он имел некоторый процент с поставляемых в Россию дисков с мультфильмами для взрослых, и старательно искал новые незамыленные сюжеты.
История двух богатых девушек, попавших в лапы к паре извращенцев, вдохновила его на новый проект.
Он видел, ясно, словно бы уже на мониторе компьютера и светловолосую Людочку, и строгую и принципиальную Нелли. Знал, какой будет их мимика, взгляды, какими будут краткие реплики в сценах между дразнящим и таким хорошо выверенным порношоу.
Он надеялся привлечь к сотрудничеству и Кондрата. Он, как муж одной из «героинь» должен был быть в курсе.
Кондрат собирался отказать японцу. Он вдруг представил, как в магазинах появляется диск с похождениями его супруги. Он что-то слышал, о произошедшей 12 лет тому назад драме, но не придавал этому значения, считая, что всё дурное нужно забыть, и стереть из памяти, как стираешь ластиком с нотоносца неверно поставленную ноту.
Он чувствовал, что прошлое ещё живёт в душе Нелли. Что она ещё чурается их близости и по этой причине, боясь показаться мужу слишком развратной.
Аккуратный округлый автомобильчик японца стоял у кафе.
Кондрат вошёл внутрь, почувствовал приятный аромат сдобы и тотчас увидел своего собеседника.
Тот словно бы сошёл с кадра хентая. Милый в меру улыбчивый господин, которому сразу не хочется говорить: «нет»!
Их диалог начал бежать, как ручей.
Кондрат пил кофе смотрел на японца, а тот яркими и уверенными штрихами рисовал своему визави радужное будущее на японских островах.
- Вы не представляете, как обогатит вас эта история. Я когда прочитал об этом в газете, сразу почувствовал, что здесь есть аромат Достоевского. Ваш великий писатель сделал бы из этого роман.
Омар Альбертович был рядом. Его звериный слух был напряжён до предела. Усилием воли он мог заставить себя понимать даже иностранную речь. И если бы этот узкоглазый господин зачирикал бы по-японски, он бы отлично бы понял и это восточное чириканье
Омару Альбертовичу уже грезилась целая компания. Он вдруг представил, как юнцы будут расхватывать эти диски, как будут пускать слюни и наслаждаться унижением мультяшной героини.
 
 
 
 
Кондрат вдруг почувствовал себя предателем.
- Знаете, я тут подготовил для вас некоторые наброски. Посмотрите их на досуге. Мы могли бы заключить с вами контракт на саундтрек к этому фильму. Ведь вам необходимы заказы. К тому же вы сейчас пишите балет!
- Откуда Вам это может быть известно?!
- Ах, боже мой. Да рядом с вашим оперным театром висит транспарант: «В работе театра». И там указана ваша фамилия и название будущего спектакля.
От улыбки японца повеяло адским холодом. Он вдруг показался Кондрату нетопырём. Кондрат вспомнил, что эти желтокожие люди так и не смогли заключить с СССР, а затем и Россией мирный договор, что им постоянно что-то надо, а в его взъерошенном от мыслей мозгу кроваво и грозно вспыхнуло всего одно слово – «Варяг»!
Он, молча, взял предложенную ему японцем флешку.
 
Ида старалась затеряться в толпе.
После трёхчасовой репетиции ей вдруг захотелось побыть в тесноте. Хотя её тело и страдало от мышечной усталости.
На время лета им давали возможность отдохнуть.
Иде вдруг захотелось стать Робинзоном, а может всего лишь милой улыбчивой Пятницей.
Сидеть дома или на даче у стариков было бы противно. Она чувствовала, как вырастает из этого мира, что вот-вот застрянет внутри него, как застряла Алиса в домике Белого Кролика.
Алиса. Она бы охотно станцевала бы партию этой любознательной англичанки. Станцевала бы в почти бесцветном прозрачном трико, чтобы казаться всем зрителям голой.
И Ида не выдержала. Она юркнула в первое попавшееся кафе.
 
Кондрат каким-то боковым зрением угадал в вошедшей девушке Иду. Ему вдруг стало страшно, что узкоглазый господин из Токио поймёт всё. Ида, вероятно, следила за ним – и что теперь. Он постарался не думать ни о балете, ни об этой странной девушке, чьё стремление так опасно для него.
«Неужели она ничего не поняла. Неужели не догадалась, что без помощи жены и тёщи я пойду ко дну? Неужели ей хочется погубить меня.
Он вспомнил её па де де с Марком. В их движениях скользило, нет, не равнодушие, но нежность. Вероятно, их тела стремились к большей близости, чем бесконечные поддержки. Марк вероятно уж чувствовал себя, если не братом, но, по крайней мере, влюбленным одноклассником.
- Дафнис и Хлоя, - мелькнуло в мозгу Кондрата сравнение жены.
Нелли упрекала его в излишней эротичности. Но в этом был виновен больше хореограф – он как бы удалял всё биологическое, оставляя лишь что-то вроде приключений Тарзана для маленьких.
Ида покраснела. Она уже не хотела никаких отношений с Кондратом Ивановичем. Этот человек вдруг стал ей противен, словно бы он обмочился у неё на глазах.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава двадцатая
Печать Каина. Глава двадцать вторая
Рейтинг: 0 447 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!