Печать Каина. Глава двадцать вторая

27 августа 2012 - Денис Маркелов

Глава двадцать вторая

Ида боялась проспать.

И когда будильник в мобильнике противно замяукал над её ухом, она тотчас открыла глаза.

Из-за жары Ида спала совсем раздетой. Она сама не понимала, отчего так делает, но спать голой было прикольно. Иде даже казалось, что так она лучше вживается в роль Вали, привыкая быть абсолютно голой.

Мысль оставить на время всё городское и раньше посещала её. Иде нравилось воображать себя островитянкой поневоле. Какой-нибудь богатой леди, которая привыкает быть дикаркой и осознаёт всю прелесть такой жизни в окружении плодоносящих пальм и почти ручных зверей.

Она села на постели и стала быстро и ловко причёсываться, боясь лишним движением спугнуть сон у родителей.

Те не должны были знать, что она уезжает на остров с Марком.

Быть Пятницей пускай даже и для воображаемого Робинзона было так интересно, что она уже была там, посреди Волги и вела себя так же, как ненавидимая матерью Анюта Захарова.

Ида пошла на компромисс и всё же прикрыла от любопытных глаз свою расцветающую красоту. Ей было и стыдно и весело одновременно, как на репетиции, когда она забывала обо всём, кроме заученных движений и волнующих её чувств к Марку.

Записка для родителей была оставлена на кухонном столе. А небольшой школьный рюкзачок прилип к спине, словно бы рукотворный горб.

К этому времени солнце уже показалось над горизонтом.

Иде повезло, она успела на первый почти ещё пустой троллейбус.

Кондуктор, молча, взяла с её ладони монеты и выдала билет.

- На дачу, что ли? – полувопрошающе поинтересовалась она, глядя на Иду.

- Да, на дачу, – пролепетала тёзка знаменитой балерины.

Ей вдруг захотелось рассмеяться. Она представила, как на столбах будут расклеены объявления о её пропаже, и все будут знать, что пропала сама Ида Рубинштейн.

Ида смотрела на ещё спящие дома. Она вышла в центре и торопливо зашагала к набережной, минуя здание детсада и выходя к белому аккуратному памятнику.

Ей было жаль этого наполовину втиснутого в трибуну старика. Казалось, что он беззвучно зовёт на помощь, зовёт, но не слышит собственного голоса.

В кармашек запиликал мобильник.

Ида поднесла его к уху и услышала заговорщеский шёпот Марка.

Они едва не потерялись в толпе безлошадных дачников.

Ида затащила Марка в верхний салон. Ей самой было страшно признаться в том, что ещё вчера казалось милой шалостью.

Близость Марка пугала. Он сейчас не был Кариком, как и она - Валей, но ей хотелось, чтобы он был рядом.

Её уши ловили каждый звук его голоса. Ида вдруг подумала, что давно перешла свой Рубикон, и теперь должна принадлежать Марку, как жена или названная сестра.

Люди принимали их за родственников. Иде это нравилось, она вдруг подумала, что никогда не была чьей-нибудь сестрой не понарошку, а по-настоящему.

Марк тоже слегка нервничал. Ему, словно бы начитавшемуся романов Майн Рида гимназисту мерещились разные опасности. Он в фантазиях был готов к ним, как готов актёр играть роль героя согласно тексту пьесы.

Их катерок дошёл до острова. Здесь раньше было довольно богатое село, но теперь вместо деревенских домов стояли разнообразные бунгало.

Но было место и для таких Робинзонов и Пятниц.

Марк нашёл довольно уединенный уголок.

Он ещё не знал, насколько дней ушёл из дома. Быть красивым талантливым, но маменькиным сынком было противно, словно бы жевать опостылевшую ему манную кашу, играя роль всеми любимого пай-мальчика.

Он хотел быть интеллигентным, но сильным.

Хотел, чтобы его не воспринимали, как всем опротивевшего балетного Принца. Из слов артиста, танцующего партию Профессора Енотова, он узнал многое.

Этот солист некогда блистал в партии Дон Кихота. Он и теперь был похож на этого чудака из Ламанчи. Худой, жилистый и очень прыгучий.

Марк думал, что Карик для него только проба ноги. Что он скоро забудет эту незамысловатую партию. Но он не мог забыть Иду. Она была то глуповато-озорной Валей, а то становилась совсем незнакомой, словно бы внезапно обескрыленный ангел

Вот и теперь она ожидала от него какого-то подвига, не спеша обращаться то ли в Еву, то ли в милую и привычную Валю.

Марк стал возиться с их будущим жилищем.

Ида стала помогать, поднося что-то нужное и старательно дыша в ухо ароматом ментола.

Наконец, нечто похожее на походную юрту Чингисхана краснело на серовато-жёлтом песке.

Теперь можно было скинуть надоевшие им обоим одежды.

Нагота вновь делала из них просто героев спектакля. Ида представила гладкие, словно заводские трубы стебли гигантских цветов, себя, совершенно невозмутимую проказницу и стала незаметно для себя самой перевоплощаться в Валю, боясь, лишний раз взглянуть на, смущенного и испуганного произошедшей с ним метаморфозой, Карика.

Марк боялся смотреть на Иду ниже пояса. Но его словно магнитом приманивали её спелые ягодицы. Её партнёрша была уже не совсем его, она с деловитостью, свойственной всем человечьим самкам расстилала подстилку, творя свой особый уголок.

Река была рядом.

Марк смотрел на неё и не узнавал. Он также мог смотреть на большой, ежеминутно меняющийся экран, где один вид сменяет другой со скоростью 24 кадра в одну секунду. Волга была таким же виденным им фильмом, он вдруг подумал, как было бы хорошо, если бы люди могли входить в любимый им фильм так же легко, как в соседнюю комнату.

Вблизи эта река вовсе не казалась такой великой. Да и то обстоятельство, что Валя или всё ещё Ида была полностью обнажена, придавало ему какого-то несвойственного ранее озорства.

А Ида думала о своих предках. Они наверняка прочитали её записку, и вероятно уже обрывали телефоны у бабушки и дедушки, звоня то на домашний, а то на мобильные номера. Ей было, не жаль ни родителей, ни себя. Ей хотелось только одного, чтобы никто не мешал ей быть Валей.

Марк боялся опозориться. Он знал, что множество парней первый раз вместо тягучей белой струи пускали бледно-желтую струйку, лишь орошая чужие плотно сомкнутые ворота, как привыкли орошать высыхающий на солнцепёке бурьян или стены школьного здания. Он когда-то придавал слишком большое значение мочеиспусканию, стараясь удивить всех длиной и гибкостью струи, что наподобие золотистой лески выскальзывала из его удилища.

День прошёл, как в забавном старомодном фильме.

Инна ходила по отмели, смотрела на оставленный ею берег и ощущала себя дочерью судьи в далёком городишке на Миссисипи.

Когда-то она очень завидовала Бекки, представляя, что и сама влюбится в какого-нибудь вихрастого Тома и подарит ему себя без остатка.

Подарить без остатка – было как-то очень трагично. Нельзя было оставить себе даже пятку или кончик носа. Надо было отдать сразу всё или ничего. Ида размышляла, очень долго размышляла над этим выражением и понимала, что пока ещё не готова стать подарком.

Марк меньше всего был похож на неугомонного Тома. Он был чист и рассудителен. И теперь, не будучи в её глазах Кариком, приобретал новый вид. Казалось, что он уже тяготится их общим уединением – казалось, что ему уже разонравилась, словно взятая без спроса кукла.

Ида вспоминала заученные па, и даже пыталась их изобразить на песке, в тени деревьев. Её тело было радо сгибаться и разгибаться словно бы тело гутаперчивой куклы, которая наслаждается свободой от пут кукловода.

По реке пролетали катера, и одинокие гидроскутеристы показывали класс лихой езды. От шума их моторов хотелось спрятаться, перестать дразнить своей свободой жадных и тупых людишек.

К вечеру, она проголодалась и с большим аппетитом поужинала взятой из дома бужениной.

Марк смотрел на неё как-то странно, и Иде стало смешно. Он глядел на неё, словно бы на праздничный торт, боясь разрушить гармонию.

Ида взглянула на их походный бивуак и печально улыбнулась.

Солнце уходило туда за деревья, на запад, чтобы ласкать своими лучами противоположный гористый город.

- Ну, что баиньки, - проговорила Ида, поднимаясь с корточек.

Марк кивнул.

Они скрылись в палатке.

Родители Иды тупо рассматривали записку дочери. Она казалась ей фальшивой – привыкшая к домашнему уюту дочь вряд ли пошла бы гулять по свету, словно андерсенновская Герда.

Они слишком привыкли в её предсказуемости, как привыкают хозяева видеть перед собой выбранную ими кошку, не давая животному, подаренной ему богом свободы. Ида была всегда рядом, как забавный сувенир – молчаливая и послушная – и вот теперь.

- Что ты сидишь! наверняка, с ней что-то случилось! – прокричала мать Инны, глядя на своего мужа с раздражением.

- Успокойся, наверняка она где-нибудь с Марком.

- С Марком? С эти балетным паяцем.

Перед глазами разгневанной родительницы тотчас встала привычная картина, голая Ида стоит, держа правую ногу в вертикальном шпагате.

- Вот видишь, я всегда была против того, чтобы твоя дочь училась раздвигать ноги!

Как все женщины она с переубеждением относилась к увлечению дочерей. Марк имел миллион недостатков и ни единого достоинства в её глазах. Он походил на развратного языческого божка, вроде того, что бегал со стрелами и луком и дарил людям испепеляющие страсти.

Представить дочь беременной матери Иды было и мерзко, и жалко одновременно. Она, конечно, хотела внуков, но каких-то особенных внуков: внуков от одобренного ею человека, который подарит её дочери всё то, чего была лишена лично она.

Зять должен был бы похож на созданный вовне идеал, быть таким, каким никто не может быть в этом городе. В городе, который она считала разноцветной и дурно организованной помойкой.

Ида и Марк лежали, тесно прижавшись друг к другу, и невольно ощущая жар своих юных тел. Казалось, что постепенно теплеющие печки набирали силу в их телах – Ида даже подумала, что наверняка просквозилась на открытом ветру и обязательно заболеет и погрузится в очередное бредовое сновидение.

Марк, ещё недавно такой обычный и даже противный теперь манил, как кусок вкусного торта. Иде хотелось если уж не откусить у этого торта кусочек, так слизнуть урм, почувствовать его вкус на своём языке.

А Марк, Марк не мог поверить, что когда-то относился к Иде, как в меру тяжелой штанге, когда смотрел на неё, как на забавный движущийся манекен и ждал того мгновения, когда они расстанутся, перестав притворяться близкими людьми.

Вероятно, сцена их породнила. Одинокий в семье, Марк увидел, как нуждается в сестре, именно в сестре. Ему было неловко предложить Иде дружбу, и эта сценическая открытость очень напрягала его.

Раньше он легко прыгал, складывал ноги бемолем и даже не замечал, как эти упражнения складывались в нечто большее, чем гимнастика. Но теперь. Теперь он был то Марком, то Кариком, то ловил ускользающее от него имя, то представлял себя спящим в домике ручейника – и чего-то ждал.

Мальчишки во дворе давно уже привыкли говорить о девчонках поспешно и грязно. Они втайне от старших читали похабные журналы и не могли смотреть на девушек выше талии.

Марк был иным. Он знал, что его имя значит сухой – и очень гордился им. К тому же родители не раз говорили, что тёзке евангелиста не стоит бросаться очертя голову в каждую глупость.

Марку становилось стыдно. Он не мог представить себя третьим или четвёртым в потной торопливой очереди, когда к женщине подходят как к торговому аппарату или бензоколонке. Он вдруг жалел этих маленьких Фрид и Гретхен с размалёванными физиономиями и жалкими куриными ляжками – эти девчонки были слишком мелки и незначительны, им всё казалось очень прекрасным, как будто на мир они смотрели как на отражение ада в кривом зеркале.

Ида была другой. Он не собиралась быть для кого-то гутаперчивой куклой. Даже теперь она сохраняла какую-то детскую чистоту, не решаясь уткнуть своё лицо в постепенно ширеющую мальчишескую грудь.

За пологом палатки была совсем иная жизнь. Был остров, было весёлое дыхание лета, которое никак не предполагало становиться когда-нибудь осенью – хозяйственной и скопидомной бабой.

Ида была удивлена, когда проснулась в объятиях своего названного брата. Марк был теперь скорее законным мужем. Ей даже понравилось играть в воображаемый брак, играть, чувствуя, как постепенно взрослеющее тело возбуждается от одной лишь мысли о возможном соитии.

В душе у Иды зазвучала увертюра к опере Модеста Мусоргского «Хованщина». Девушка потянулась и легко встала, словно подброшенный крепко свитой пружиной шарик. Она поспешила выбраться из палатки и, слегка поёживаясь от непривычной свежести, побежала по обычным утренним делам.

Утренний туалет не занял много времени. Девушка даже удивилась, как легко и быстро рассталась с ненавистным зловонным грузом. Фекалии лежали на грязном песке, обратившись в незнакомый иероглиф, а Ида уже забывала о них, как о чём-то неприятном, словно бы о зубной боли или незаслуженной ею ругани.

Марк проснулся с волчьим аппетитом. Он уже жалел, что согласился на этот «медовый месяц». Гораздо милее было просыпаться в пахнущей лавандой постели, просыпаться, как настоящий взаправдашний принц, а не быть голым и весьма бледным островитянином.

На реке уже показались ранние лодки. Любители удочек и поплавок вышли на утренний клёв. Марк умылся. Он зашёл в реку по пояс, ощущая мошонкой волнующую ласку волны, и пару раз плеснул в лицо речной водой.

Ида издалека наблюдала со своим не то братом, не то женихом. Она терялась в определении Марка – тот слишком быстро менял личины, словно бы древнегреческий мим, меняя улыбку радости на гримасу скорби.

Ей совершенно не хотелось возвращаться в Рублёвск. Там они были одними из многих, но здесь на этом острове они считали друг друга полноценной парой.

- Марк! – крикнула Ида, ощущая странное чувство – ей впервые так хотелось ощутить тяжесть поцелуя на своих, ещё совсем не окрепших губах.

Они плавали, обсыхали на берегу и вновь бежали в воду.

День был таким же, как в детстве – длинным и удивительно светлым. Ида даже удивлялась, что не замечает течения времени, хотя солнца от востока уже медленно перебиралось в точку зенита – на юг.

Ей нравилось быть рядом с Марком. Тот был гораздо смелее, и давно уже был для неё не названным, а самым настоящим взаправдашним братом.

Река плавно обтекала их тела, невольно подталкивая их друг к другу.

Иде не хотелось думать ни о балете, ни о том, что ей предстоит говорить старшим, когда она вернётся домой. Она бы скорее поплыла вместе с Марком к Каспию – родители часто рассказывали, как до революции по Волге сплавляли плоты из срубленных в верховьях брёвен.

Она уже представляла, как они подплывают к Астрахани, как разводят костёр, как варят уху из свежей, только что пойманной рыбы, как вообще забывают свои, давно опостылевшие имена, а зовут друг друга какими-нибудь милыми прозвищами.

Такая жизнь была похожа на приключенческий роман. Даже то, что их маленькие стыдные тайны выйдут наружу их теперь не пугало. Ида уже не жалела, что станет испражняться не в уютном бабушкином туалете. А прямо здесь, на свежем воздухе, удобряя своими фекалиями окрестные берега.

Родители Иды напоминали собой двух свирепых, давно некормленых хищников. Отец выкуривал третью пачку «Кэмела», а мать изображала из себя известную пианистку, отчаянно барабаня пальцами по кухонной столешнице, словно бы заучивая сложный пассаж.

- Это твоё воспитание. Она совсем отбилась от рук. Сначала балет, затем это. Не удивлюсь, что она объявит нам, что стала мамой… - буркнула жена, без особой злобы, бросив обидную фразу, как затверженную, но не пропущенную через себя реплику.

Её муж бросил испепеляющий взгляд и принялся расплющивать очередную кандидатку в окурок.

Дочь доставляла им мало хлопот. До сего дня. Но теперь, ступив на скользкий путь отрочества, она словно бы стала немного иной, словно бы в её сердце вонзился кусочек коварного льда.

- Если бы ты согласилась взять на воспитание Артёма, этого бы не случилось.

- Чтобы у неё был домашний ухажёр. Ты понимаешь, что ты говоришь?!

Муж понимал. И он постарался свернуть разговор. Дочь явно издевалась над ними. И теперь не знал, хочет ли видеть её живой, или вид мёртвого обглоданного раками тела ему будет милее покрасневшей от стыда, но всё же, вполне живой дочери.

Ему стало стыдно. Как часто он попросту оставлял её без вечернего разговора за жизнь, или отправлял на выходные к старикам, где было всё кроме его самого. Или же думал, что дочь просто самодвижущаяся кукла, которой вовсе не нужно с кем-то разговаривать и кого-то отчаянно и безнадежно любить.

Мобильник дочери молчал. Он или успел разрядиться, или был попросту выключен, как нечто досадливое и совершенно не нужное. Перед глазами отца возникли картинки из кооперативного издания «Кама-Сутры» - когда-то эта гимнастика ещё удивляла его. Но теперь.

Первый пыл страсти давно угас… Теперь было как-то неловко вообще вспоминать о своей возне с женой, об этих пародиях на отжимания и вообще – после рождения дочери о как-то разочаровался в этой почти ежевечерней гимнастике.

Ида вспомнила о своём телефоне лишь на третий день. Тот уныло смотрел на неё потемневшим дисплеем и укоризненно молчал, словно бы наказанный без вины ребёнок. Марк был рядом. Он уже не мог отходить от Иды дальше, чем на шаг и был с ней связан невидимой, но очень крепкой нитью.

- Ну, вот я же обещала им позвонить. Теперь они меня точно с потрохами съедят! – с укоризной в голосе выплеснула досаду Ида.

Марк не выдержал, Он повернул девушку лицом к себе и коснулся её слегка напряженных губ своими, желая слиться с ней, словно бы разнополый сиамский брат.

Ида не стала противиться натиску. Ей стало любопытно. Ведь не боялась она такой на первый взгляд негигиеничной воды, вбегая в Волгу без плавок!

- Пошли в палатку… - прошептала она.

Регистрационный номер №0072664

от 27 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0072664 выдан для произведения: