Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Печать Каина. Глава девятая

Печать Каина. Глава девятая

21 августа 2012 - Денис Маркелов
Глава девятая
Артур чувствовал себя маленьким изгоем, потерянным щенком.
Ермолай дичился его. Понимая, что нельзя рассказать о той ночи. И хотя он по-прежнему остался девственником, страх разоблачения витал над его кудрявой головой.
Он не хотел прослыть в селе гомиком. За любовь к мужским анусам тут не жаловали никого. Но Артур по-мефистофельски улыбался, он явно что-то знал.
Артур Керимов балансировал на грани. Он был похож на самоубийцу, который взобрался на парапет моста, но всё ещё не решается прыгнуть вниз.
Дед как мог, мешал ему, нервируя, заставляя чувствовать свою сиротскую ущербность. И напрасно Артур вчитывался в специальные брошюры, страх не сдать проклятые экзамены волновал его душу.
Он охотно бы взял тайм-аут. Просто бы побездельничал год, но бабушка пугала его годичной службой, армия со всеми страшилками была, как сказочная кикимора всегда рядом, и готова была утащить его в пучину.
Ермолай был гораздо спокойнее. Он верил. Что сумеет сосредоточиться, сдать экзамены и уехать прочь из этого страшного захолустья. Что я его жизни больше не будет Артура и вообще кого-нибудь похожего на него.
 
Школьный КАВЗик уже стоял «под парами».
Дорога до райцентра была не слишком долгой. Керимов и Савраскин сидели в разных концах салона делали вид, что вовсе не знакомы.
Савраскин старательно зазубривал цифры ответов. Он был похож на набожного паломника в сотый раз повторяющего «Отче. Наш» и «Богородице Дева», держа одну руку в кармане брюк.
Дорога вилась между рисовых полей с одной стороны и виноградников с другой. Этот южный мир казался кому-то сказкой, милой сказкой.
Впереди, почти у самой кабины водителя шушукались девушки, они посмеивались, стараясь за напускным весельем скрыть своё волнение и страх. Им отчего-то казалось, что перед тем, как допустить к экзаменам их будут раздевать донага и обыскивать.
Мысль побыть хоть мгновение желанной жертвой так волновала бедных экзаменующихся, что они не заметили, как автобус въехал в пределы приморского городка. Здесь пахло рыбой и морем.
«Так, все знают, что вы не имеете право брать с собой калькуляторы? И никаких сотовых телефонов и прочих штучек. Не заставляйте меня обыскивать вас» - проговорила сопровождающая группу завуч.
- А нас, что – будут обыскивать? – звонко спросила одна из девушек.
- Да?
- Нам надо будет раздеваться?
- А Савраскина тоже будут обыскивать?
-А Керимова?
Веселье одноклассниц стегало самолюбие Ермолая, как кнут погонщика ишака. Он вдруг представил, как будет стоять рядом с Артуром нагишом, а какой-нибудь чинуша будут приказывать им делать то-то и то-то.
«А вдруг они поймут, что я…».
Втайне от отца он прочитал старую уже пожелтевшую книжку о том, как определить – стал ли ты жертвой насилия. Её анус не подавал никаких сигналов беспокойства, он был молчалив и этим вгонял её в ещё больший ступор.
«Ну, и что… По крайней мере, об этом никто не узнает если я сам не буду болтать. Сейчас надо думать, думать о другом.
 
…Задание по математике было на первый взгляд очень лёгким.
Артур вчитывался в первое задание и пытался понять его, но слова процентов и прочее сбивали его с толку.
«Сколько я могу купить билетов? А хрен его знает… 20% - это 1/5 часть… Значит, надо 15 разделить на пять и прибавить 15. Получается – 18 рублей новая стоимость билета. А затем сто рублей надо разделить на эту новую стоимость и мы узнаем максимальное количество билетов. Оно равно…».
Ответ был в виде бесконечной дроби. Бесконечные цифры 5, как бы издевались над ним. Значит, если отбросить всё после запятой, то билетов будет ровно пять штук?!»
Артур облегченно вздохнул и поставил крестик против цифры 5.
Он догадывался, что в этом тесте имеется какой-то скрытый узор. Иначе его бы проверяла не ЭВМ, а человек. Только бы угадать его, только бы угадать…».
Второе задание с температурным графиком по дням – он решил его сразу – и уверенно отметил число «14».
Может быть, мне удастся. Удастся…».
 
Четыре часа пролетели, как один миг. Раздел «С» остался непокоренным. Напрасно Артур напрягал свой мозг. Он чувствовал, что еще больше тупеет. И от этого вместо ненавистных цифр думал о мягких девичьих ягодицах…
Он отдал бы всё на свете за банку джинн-тоника и свежий хентай. Там, в мире рисованных палачей и жертв ценились только две добродетели – сила и покорность. В конце концов, златовласая принцесса Эльфиана согласилась осквернить свой рот прикосновением к мужскому члену, он ей даже понравилось.
Артур был уверен, что ему удастся выйти из этого класса в своём уме. Какая разница знает ли он математику. Обычно на уроках математики он больше смотрел в окно, зная, что его всё равно не будут спрашивать, боясь лишний раз нарваться на грубость.
«Я же не хочу поступать в ВУЗ» Туда идут только одни слабаки, потому что боятся армии... А я её не боюсь. Я, может быть, стану военным. Буду бегать, стрелять из автомата, буду входить в чужие дома и требовать, чтобы меня слушались как Господа Бога…».
Артур никогда не задумывался о религии. Бог был для него обычной отмазкой, он не верил в него, не чувствовал…
Назад их везли быстрее, чем сюда. Артур старался ничем не выдать своего беспокойства. В конце концов, он решил одну часть задания – а это, вероятно, твёрдая «тройка».
А ему большего и не надо было.
 
 
Арон Моисеевич ожидал возвращения внука. Ему, как старому бухгалтеру, математика была близка. Он чувствовал себя свободным в этом мире жёсткой логики. И думал, что и его приёмный внук будет таким же докой, как и он.
Когда-то умение заполнять гроссбух и вертеть ручку арифмометра неплохо кормило Моисея Шильдмана. Его сын гордился отцом, того так и не решились призвать на фронт, а отправили в тыл, как очень ценного работника. Цифры уберегли его и от передовой, и от возможного плена. Маленькому Арону самому понравилось командовать цифрами, он строил их, как маленький мальчик, воображающий себя полководцем, строит своих оловянных солдатиков, играя губами полковой марш и отдавая приказы.
В школе он был первым математиком. Цифр были похожи на давно смиренных хищников, они по команде строились и делали то, что он приказывал.
Артуру были скучны рассказы деда о бухгалтерских проводках. Ему по душе были другие рассказы, о проделках своего непутёвого отца, который интересовался лишь дурно пахнущими пакостями, задирая аккуратно одетых и скромных девушек в милых, сшитых по последней моде крепдешиновых платьях.
«Пойми, даже для того, чтобы быть портным – надо знать геометрию!», - внушал он сначала волком смотрящему Мустафе, а сейчас его порождению.
Артур пошёл характером в отца. Он был уязвлен судьбой и как раненый хищник искал того. Чьим страданием может утишить боль и уязвленную гордыню. Он вдруг разбухал от гордости и откровенно смеялся над дедом, заставляя того всё чаще обращаться к единственному аргументу – костылю…
«Не хватало, чтобы он покусился на сестру…», - думал Арон
Он смотрел на Ксению и понимал, что эта девушка не могла произойти от спермы такого конченого урода, каким был Мустафа.
«Надо было задушить его в колыбели. И тогда не было всего этого… Какой же я был дурак. Какой урод».
Собственный рыцарский поступок превращался в карикатуру. Так бывает, если правильно построенный рисунок поднести к искривленному зеркалу. Безобразное станет логически верным; и наоборот - прекрасное и величавое потеряет врожденную стройность.
Он уже не знал толком – правильным или бесконечно уродливым был его замысел? Оставалось дожидаться ответа от Бога. Но ответ этот можно было получить только после смерти.
Артур вернулся домой в третьем часу. Он посмотрел исподлобья на деда, на сестру и даже не поздоровавшись, прошёл в свою комнату. Арон Моисеевич почувствовал трепет, ему на какой-то миг показалось, что «внук» вот-вот вытащит из ширинки пенис и с равнодушием олигофрена или запойного пьяницы оросит своей солоноватой струёй дощатый пол кухни.
«Дедушка, попробуй. Я много соли положила?», – донёсся до него голос Ксении.
Эта милая девочка могла как-то играть роль миротворца, при этом, не показывая брату своих слабых мест.
Артур откровенно побаивался её. Он предпочитал пока не вступать в прямое единоборство, чувствуя, что сестра мудрее и опытнее его…
В его комнате царил беспорядок. Артур вновь погружался в грёзы об ушедшем детстве, он презирал в этот миг не себя, но кого-то другого, того самого человека. Что сломал его судьбу, как дорогие часы, случайно перетянув пружину.
Перед глазами возникла фигура темноволосого и смуглокожего Гринуя. Этот пацан был его Альтер Его – вторым Я. Он мог повелевать миром с помощью запахов, он отбирал их у людей, делая вои жертвы безымянными и, не отличимыми друг от друга.
Но не тем, же самым занимались и его родители. Артур чувствовал, как в его душе поднимается радостное ощущение праздника. В его ушах ещё звучал девичий смех, довольные тем, что. По их мнению, правильно решили контрольную работу, одноклассницы вполголоса напевали какие-то дурацкие шлягеры.
«Вот бы начать с них… А потом, потом…»
Мысль продолжить дело отца была нестерпима. Он вспомнил сцены из хентая про эликсир омоложения, вспомнил и стал улыбаться, предвкушая миг, когда придуманная каким-то японским режиссёром сказка станет страшной причерноморской явью.
 
Ермолай не поднимал глаз от тарелки. Он был рад ужину и тому. Что отец не спрашивает его об Артуре.
Ему самому ужасно захотелось сменить место жительства, оборвать все связи, что держали его здесь. Мир, в котором жили эти люди, был невозможно тесен, в нём Ермолай чувствовал, как будущий рождественский гусь в тесном мешке.
Отец читал районную газету, время от времени освежая полость рта чаем. Он сам боялся поднимать тему Артура. Страх, что просто подлил масла в огонь, и что сын уже и впрямь был распечатан, как драгоценный пакет, не отпускал ни на мгновение.
- Гомик… А чем, скажи он хуже?.. Мы же многие мечтаем о соитии с женщиной!»
Но стоило ему вдуматься, как возня двух тел с почти одинаковыми отростками между ног начинала напоминать возню двух глистов на пальце. Он помнил, как боролся с этой напастью у Ермолая, давая тому глистогонные препараты и заставляя почти поминутно мыть руки с мылом.
Ермолай вырос оттого слегка брезгливым. Грязь мерещилась ему повсюду. И только от одной мысли об этой мифической грязи, у него тотчас расстраивался желудок.
 
Настя также чувствовала какую-то тревогу.
Она думала о Савраскине.
Этот Лелеобразный отрок был занозой её ещё такой милой девственной души.
«Неужели я влюбилась, вот глупость. И, когда, тогда, когда надо думать о том, как жить дальше! Может папа захочет, чтобы я отсюда уехала, может его вообще переведут в другой приход! А я думаю о каком-то Савраскине?!»
Рука с иглой машинально прокалывала ткань, покрывая канву ниткой. А мысли Насти вновь начинали играть друг с другом в догонялки.
Она думала и о таком мерзком и наглом Артуре. Он чем-то походил на того злобного отщепенца из романа Гончарова. Марк Волохов, так, кажется, его звали. Марк Волохов и Борис Райский.
На роль Бориса подходил милый и красивый Савраскин. Наверняка, он пробовал рисовать или писать стихи, да и вообще был наиболее приятен. Но, как любил повторять папа, в красивой банке может скрываться давно уже пропавшее варенье.
«Вот наступит воскресение, и я спрошу отца обо всём».
Настя очень жалела, что не может стать, на какое-то время мальчиком. Она ужасно завидовала тем, кто мог побывать в святое святых, то есть в алтаре, куда женщин не пускали.
И всё это из-за этой идиотки Евы.
Перед внутренним взором на какое-то мгновение возникла обнаженная девичья фигура. Сначала Настя думала, что это Ева, но с каждым мгновением понимала, что это она тянется за прячущимся в пахучей листве запретным плодом.
«Боже, как стыдно! Вот я сейчас возьму, сорву этот плод и…»
Она уже не помнила, когда именно впервые устыдилась своего тела. В детстве непорочное язычество никого не волновало. Все охотно разгуливали в одних трусиках, подставляя свою кожу целебным лучам солнца. Так поступала и Настя, чувствуя себя очень радостно и спокойно. Но с годами.
Она стала замечать, что снимая одежду, человек снимает вместе с носильными вещами и что-то другое. Возможно, это была невесомое покрывало стыда. Она вдруг поняла, что невольно прельщается Савраскиным. Ведь и он желает того же, что она, но только не с ней.
Настя на мгновение отложила пяльцы. Ей вдруг захотелось никогда не покидать того тёплого дома, где жил Бог. В остальных домах было какое-то странное ощущение опасности – словно бы неведомые другим соглядателя смотрят за ней во все глаза, готовясь, напасть в любую минуту.
«А ведь мы обрызгивали стены Святой водой… А может поэтому они так и злобствуют, возможно, они помнят, как я помогала отцу, и от того хотят погубить меня?».
Настя знала, что она для подруг является большим и неповоротливым бревном. Они считали её задавакой и ябедой и стыдились произносить разные волнующие глупости. Но по их постепенно взрослеющим телам было понятно, что неизбежное – неизбежно, и плоть рано или поздно одолеет слабый и такой зависимый от них дух.
Насте было неловко разыгрывать роль инопланетянки. Она вдруг устыдилась всего того, что невольно стучалось в её душу, выкрикивая попеременно, то проклятия, то мольбы о помощи.
 
Ермолай по-своему думал о Насте. Он считал, что должен любить её на расстоянии. Что любой шаг к сближению окажется для него роковым.
Артур с его дурацкими дисками и теорией «стакана воды» был тут как тут. Он относился к девочкам, только как к удобным сосудам для спуска семени. Это походило на игру с денежным автоматом, только без желания получить выигрыш.
Ермолай больше всего боялся мерзкого чувства равнодушия и бессилия – секс в таком случае ни чем не отличился от механической дойки коровы, – только тут требовалась ни струя молока, а струя семени, в которой могла таиться новая жизнь.
Отец ни разу не спрашивал его о девочках. Казалось, что он даже и не желает стать дедом, соединить в единую цепь ещё одно звено.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2012

Регистрационный номер №0071341

от 21 августа 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0071341 выдан для произведения:
Глава девятая
Артур чувствовал себя маленьким изгоем, потерянным щенком.
Ермолай дичился его. Понимая, что нельзя рассказать о той ночи. И хотя он по-прежнему остался девственником, страх разоблачения витал над его кудрявой головой.
Он не хотел прослыть в селе гомиком. За любовь к мужским анусам тут не жаловали никого. Но Артур по-мефистофельски улыбался, он явно что-то знал.
Артур Керимов балансировал на грани. Он был похож на самоубийцу, который взобрался на парапет моста, но всё ещё не решается прыгнуть вниз.
Дед как мог, мешал ему, нервируя, заставляя чувствовать свою сиротскую ущербность. И напрасно Артур вчитывался в специальные брошюры, страх не сдать проклятые экзамены волновал его душу.
Он охотно бы взял тайм-аут. Просто бы побездельничал год, но бабушка пугала его годичной службой, армия со всеми страшилками была, как сказочная кикимора всегда рядом, и готова была утащить его в пучину.
Ермолай был гораздо спокойнее. Он верил. Что сумеет сосредоточиться, сдать экзамены и уехать прочь из этого страшного захолустья. Что я его жизни больше не будет Артура и вообще кого-нибудь похожего на него.
 
Школьный КАВЗик уже стоял «под парами».
Дорога до райцентра была не слишком долгой. Керимов и Савраскин сидели в разных концах салона делали вид, что вовсе не знакомы.
Савраскин старательно зазубривал цифры ответов. Он был похож на набожного паломника в сотый раз повторяющего «Отче. Наш» и «Богородице Дева», держа одну руку в кармане брюк.
Дорога вилась между рисовых полей с одной стороны и виноградников с другой. Этот южный мир казался кому-то сказкой, милой сказкой.
Впереди, почти у самой кабины водителя шушукались девушки, они посмеивались, стараясь за напускным весельем скрыть своё волнение и страх. Им отчего-то казалось, что перед тем, как допустить к экзаменам их будут раздевать донага и обыскивать.
Мысль побыть хоть мгновение желанной жертвой так волновала бедных экзаменующихся, что они не заметили, как автобус въехал в пределы приморского городка. Здесь пахло рыбой и морем.
«Так, все знают, что вы не имеете право брать с собой калькуляторы? И никаких сотовых телефонов и прочих штучек. Не заставляйте меня обыскивать вас» - проговорила сопровождающая группу завуч.
- А нас, что – будут обыскивать? – звонко спросила одна из девушек.
- Да?
- Нам надо будет раздеваться?
- А Савраскина тоже будут обыскивать?
-А Керимова?
Веселье одноклассниц стегало самолюбие Ермолая, как кнут погонщика ишака. Он вдруг представил, как будет стоять рядом с Артуром нагишом, а какой-нибудь чинуша будут приказывать им делать то-то и то-то.
«А вдруг они поймут, что я…».
Втайне от отца он прочитал старую уже пожелтевшую книжку о том, как определить – стал ли ты жертвой насилия. Её анус не подавал никаких сигналов беспокойства, он был молчалив и этим вгонял её в ещё больший ступор.
«Ну, и что… По крайней мере, об этом никто не узнает если я сам не буду болтать. Сейчас надо думать, думать о другом.
 
…Задание по математике было на первый взгляд очень лёгким.
Артур вчитывался в первое задание и пытался понять его, но слова процентов и прочее сбивали его с толку.
«Сколько я могу купить билетов? А хрен его знает… 20% - это 1/5 часть… Значит, надо 15 разделить на пять и прибавить 15. Получается – 18 рублей новая стоимость билета. А затем сто рублей надо разделить на эту новую стоимость и мы узнаем максимальное количество билетов. Оно равно…».
Ответ был в виде бесконечной дроби. Бесконечные цифры 5, как бы издевались над ним. Значит, если отбросить всё после запятой, то билетов будет ровно пять штук?!»
Артур облегченно вздохнул и поставил крестик против цифры 5.
Он догадывался, что в этом тесте имеется какой-то скрытый узор. Иначе его бы проверяла не ЭВМ, а человек. Только бы угадать его, только бы угадать…».
Второе задание с температурным графиком по дням – он решил его сразу – и уверенно отметил число «14».
Может быть, мне удастся. Удастся…».
 
Четыре часа пролетели, как один миг. Раздел «С» остался непокоренным. Напрасно Артур напрягал свой мозг. Он чувствовал, что еще больше тупеет. И от этого вместо ненавистных цифр думал о мягких девичьих ягодицах…
Он отдал бы всё на свете за банку джинн-тоника и свежий хентай. Там, в мире рисованных палачей и жертв ценились только две добродетели – сила и покорность. В конце концов, златовласая принцесса Эльфиана согласилась осквернить свой рот прикосновением к мужскому члену, он ей даже понравилось.
Артур был уверен, что ему удастся выйти из этого класса в своём уме. Какая разница знает ли он математику. Обычно на уроках математики он больше смотрел в окно, зная, что его всё равно не будут спрашивать, боясь лишний раз нарваться на грубость.
«Я же не хочу поступать в ВУЗ» Туда идут только одни слабаки, потому что боятся армии... А я её не боюсь. Я, может быть, стану военным. Буду бегать, стрелять из автомата, буду входить в чужие дома и требовать, чтобы меня слушались как Господа Бога…».
Артур никогда не задумывался о религии. Бог был для него обычной отмазкой, он не верил в него, не чувствовал…
Назад их везли быстрее, чем сюда. Артур старался ничем не выдать своего беспокойства. В конце концов, он решил одну часть задания – а это, вероятно, твёрдая «тройка».
А ему большего и не надо было.
 
 
Арон Моисеевич ожидал возвращения внука. Ему, как старому бухгалтеру, математика была близка. Он чувствовал себя свободным в этом мире жёсткой логики. И думал, что и его приёмный внук будет таким же докой, как и он.
Когда-то умение заполнять гроссбух и вертеть ручку арифмометра неплохо кормило Моисея Шильдмана. Его сын гордился отцом, того так и не решились призвать на фронт, а отправили в тыл, как очень ценного работника. Цифры уберегли его и от передовой, и от возможного плена. Маленькому Арону самому понравилось командовать цифрами, он строил их, как маленький мальчик, воображающий себя полководцем, строит своих оловянных солдатиков, играя губами полковой марш и отдавая приказы.
В школе он был первым математиком. Цифр были похожи на давно смиренных хищников, они по команде строились и делали то, что он приказывал.
Артуру были скучны рассказы деда о бухгалтерских проводках. Ему по душе были другие рассказы, о проделках своего непутёвого отца, который интересовался лишь дурно пахнущими пакостями, задирая аккуратно одетых и скромных девушек в милых, сшитых по последней моде крепдешиновых платьях.
«Пойми, даже для того, чтобы быть портным – надо знать геометрию!», - внушал он сначала волком смотрящему Мустафе, а сейчас его порождению.
Артур пошёл характером в отца. Он был уязвлен судьбой и как раненый хищник искал того. Чьим страданием может утишить боль и уязвленную гордыню. Он вдруг разбухал от гордости и откровенно смеялся над дедом, заставляя того всё чаще обращаться к единственному аргументу – костылю…
«Не хватало, чтобы он покусился на сестру…», - думал Арон
Он смотрел на Ксению и понимал, что эта девушка не могла произойти от спермы такого конченого урода, каким был Мустафа.
«Надо было задушить его в колыбели. И тогда не было всего этого… Какой же я был дурак. Какой урод».
Собственный рыцарский поступок превращался в карикатуру. Так бывает, если правильно построенный рисунок поднести к искривленному зеркалу. Безобразное станет логически верным; и наоборот - прекрасное и величавое потеряет врожденную стройность.
Он уже не знал толком – правильным или бесконечно уродливым был его замысел? Оставалось дожидаться ответа от Бога. Но ответ этот можно было получить только после смерти.
Артур вернулся домой в третьем часу. Он посмотрел исподлобья на деда, на сестру и даже не поздоровавшись, прошёл в свою комнату. Арон Моисеевич почувствовал трепет, ему на какой-то миг показалось, что «внук» вот-вот вытащит из ширинки пенис и с равнодушием олигофрена или запойного пьяницы оросит своей солоноватой струёй дощатый пол кухни.
«Дедушка, попробуй. Я много соли положила?», – донёсся до него голос Ксении.
Эта милая девочка могла как-то играть роль миротворца, при этом, не показывая брату своих слабых мест.
Артур откровенно побаивался её. Он предпочитал пока не вступать в прямое единоборство, чувствуя, что сестра мудрее и опытнее его…
В его комнате царил беспорядок. Артур вновь погружался в грёзы об ушедшем детстве, он презирал в этот миг не себя, но кого-то другого, того самого человека. Что сломал его судьбу, как дорогие часы, случайно перетянув пружину.
Перед глазами возникла фигура темноволосого и смуглокожего Гринуя. Этот пацан был его Альтер Его – вторым Я. Он мог повелевать миром с помощью запахов, он отбирал их у людей, делая вои жертвы безымянными и, не отличимыми друг от друга.
Но не тем, же самым занимались и его родители. Артур чувствовал, как в его душе поднимается радостное ощущение праздника. В его ушах ещё звучал девичий смех, довольные тем, что. По их мнению, правильно решили контрольную работу, одноклассницы вполголоса напевали какие-то дурацкие шлягеры.
«Вот бы начать с них… А потом, потом…»
Мысль продолжить дело отца была нестерпима. Он вспомнил сцены из хентая про эликсир омоложения, вспомнил и стал улыбаться, предвкушая миг, когда придуманная каким-то японским режиссёром сказка станет страшной причерноморской явью.
 
Ермолай не поднимал глаз от тарелки. Он был рад ужину и тому. Что отец не спрашивает его об Артуре.
Ему самому ужасно захотелось сменить место жительства, оборвать все связи, что держали его здесь. Мир, в котором жили эти люди, был невозможно тесен, в нём Ермолай чувствовал, как будущий рождественский гусь в тесном мешке.
Отец читал районную газету, время от времени освежая полость рта чаем. Он сам боялся поднимать тему Артура. Страх, что просто подлил масла в огонь, и что сын уже и впрямь был распечатан, как драгоценный пакет, не отпускал ни на мгновение.
- Гомик… А чем, скажи он хуже?.. Мы же многие мечтаем о соитии с женщиной!»
Но стоило ему вдуматься, как возня двух тел с почти одинаковыми отростками между ног начинала напоминать возню двух глистов на пальце. Он помнил, как боролся с этой напастью у Ермолая, давая тому глистогонные препараты и заставляя почти поминутно мыть руки с мылом.
Ермолай вырос оттого слегка брезгливым. Грязь мерещилась ему повсюду. И только от одной мысли об этой мифической грязи, у него тотчас расстраивался желудок.
 
Настя также чувствовала какую-то тревогу.
Она думала о Савраскине.
Этот Лелеобразный отрок был занозой её ещё такой милой девственной души.
«Неужели я влюбилась, вот глупость. И, когда, тогда, когда надо думать о том, как жить дальше! Может папа захочет, чтобы я отсюда уехала, может его вообще переведут в другой приход! А я думаю о каком-то Савраскине?!»
Рука с иглой машинально прокалывала ткань, покрывая канву ниткой. А мысли Насти вновь начинали играть друг с другом в догонялки.
Она думала и о таком мерзком и наглом Артуре. Он чем-то походил на того злобного отщепенца из романа Гончарова. Марк Волохов, так, кажется, его звали. Марк Волохов и Борис Райский.
На роль Бориса подходил милый и красивый Савраскин. Наверняка, он пробовал рисовать или писать стихи, да и вообще был наиболее приятен. Но, как любил повторять папа, в красивой банке может скрываться давно уже пропавшее варенье.
«Вот наступит воскресение, и я спрошу отца обо всём».
Настя очень жалела, что не может стать, на какое-то время мальчиком. Она ужасно завидовала тем, кто мог побывать в святое святых, то есть в алтаре, куда женщин не пускали.
И всё это из-за этой идиотки Евы.
Перед внутренним взором на какое-то мгновение возникла обнаженная девичья фигура. Сначала Настя думала, что это Ева, но с каждым мгновением понимала, что это она тянется за прячущимся в пахучей листве запретным плодом.
«Боже, как стыдно! Вот я сейчас возьму, сорву этот плод и…»
Она уже не помнила, когда именно впервые устыдилась своего тела. В детстве непорочное язычество никого не волновало. Все охотно разгуливали в одних трусиках, подставляя свою кожу целебным лучам солнца. Так поступала и Настя, чувствуя себя очень радостно и спокойно. Но с годами.
Она стала замечать, что снимая одежду, человек снимает вместе с носильными вещами и что-то другое. Возможно, это была невесомое покрывало стыда. Она вдруг поняла, что невольно прельщается Савраскиным. Ведь и он желает того же, что она, но только не с ней.
Настя на мгновение отложила пяльцы. Ей вдруг захотелось никогда не покидать того тёплого дома, где жил Бог. В остальных домах было какое-то странное ощущение опасности – словно бы неведомые другим соглядателя смотрят за ней во все глаза, готовясь, напасть в любую минуту.
«А ведь мы обрызгивали стены Святой водой… А может поэтому они так и злобствуют, возможно, они помнят, как я помогала отцу, и от того хотят погубить меня?».
Настя знала, что она для подруг является большим и неповоротливым бревном. Они считали её задавакой и ябедой и стыдились произносить разные волнующие глупости. Но по их постепенно взрослеющим телам было понятно, что неизбежное – неизбежно, и плоть рано или поздно одолеет слабый и такой зависимый от них дух.
Насте было неловко разыгрывать роль инопланетянки. Она вдруг устыдилась всего того, что невольно стучалось в её душу, выкрикивая попеременно, то проклятия, то мольбы о помощи.
 
Ермолай по-своему думал о Насте. Он считал, что должен любить её на расстоянии. Что любой шаг к сближению окажется для него роковым.
Артур с его дурацкими дисками и теорией «стакана воды» был тут как тут. Он относился к девочкам, только как к удобным сосудам для спуска семени. Это походило на игру с денежным автоматом, только без желания получить выигрыш.
Ермолай больше всего боялся мерзкого чувства равнодушия и бессилия – секс в таком случае ни чем не отличился от механической дойки коровы, – только тут требовалась ни струя молока, а струя семени, в которой могла таиться новая жизнь.
Отец ни разу не спрашивал его о девочках. Казалось, что он даже и не желает стать дедом, соединить в единую цепь ещё одно звено.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Печать Каина. Глава восьмая
Печать Каина. Глава десятая
Рейтинг: 0 671 просмотр
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!