Многоточие отсчёта. Книга первая. Глава двенадцатая

Глава 12



В ресторане Семён ненадолго пропал, велев Ладе его ждать, а когда вернулся, в руке его была красивая фаянсовая кружка, полная подогретого красного вина.

- Выпей залпом это пойло и тогда наверняка ты не заболеешь.

Заботливо улыбаясь, он следил за тем, чтобы она выпила всё до последней капли. Ладе было неловко за его любезность и предупредительность, и она не стала привередничать, а послушно выпила "это пойло”, которое к тому же сильно отдавало пряностями; после чего её вновь охватила ленивая дремота и потянуло на покой.

Но сначала был ужин.

Сборище в ярко освещённом зале ресторана было в самом разгаре. В душном, насыщенном парами и ароматами стряпни воздухе стоял весёлый шум голосов, неугомонное чмоканье и чавканье, заливистый смех, хрустальный звон посуды, быстрый топот дюжины сновавших туда-сюда расторопных официантов, а сквозь приотворённую тяжёлую стеклянную дверь вместе с запоздалыми посетителями в зал то и дело врывалась свежая порция вечерней прохлады.

Пока Лада с неприкаянным видом торчала у свободного столика, Семён доверху напичкал тарелки, тарелочки, салатницы и вазочки всевозможной едой и вернулся с подогретым металлическим подносом, над которым клубился ароматный пар. У Лады даже дух захватило!

Они с аппетитом съели по тарелке жиденького супчика с неподдающимися определению ингредиентами (наверняка из французской кухни, ибо только французы могли сподобиться назвать сию протёртую мешанину супом) и по порции телячьих отбивных под сливочным соусом с овощами и зелёным горошком. Семен назвал это «объедаловкой».

- А моя Вероника сказала бы, что она «переобъелась», - с трогательной нежностью и не без гордости поведала Семёну Лада; даже уплетая за обе щёки, она никогда не забывала о дочери.

Засим, чтобы окончательно согреться, она не погнушалась за компанию с Семёном выпить чашку крепкого чаю с пончиком, что с ней случалось нечасто, а потом сидела и с осоловелым видом поглядывала на Семёна, пока тот не спеша допивал свой чай.

Опустошив залпом кружку горячего вина, как ей было предписано Семёном, очень скоро Лада будто погрузилась в сонную, блаженную истому; разговаривая, она еле двигала губами и мечтала о своей тёплой, уютной постели, но тут из оцепенения её вывел вкрадчивый голос Семёна:

- А сейчас мы сразу пойдём к тебе в номер, и ты примешь горячий-прегорячий душ…

О чём это он толкует? Её будто кипятком ошпарило.

- Нет, Семён, никуда мы не пойдём…

От такой его наглости – "пойдём к тебе в номер”, от такой дикой непристойности Лада аж задохнулась. Разве она давала ему хоть малейший повод? Её бросило в краску. Она ещё очень и очень подумает, прежде чем…

Лада стояла и не двигалась с места, будто её пригвоздили. Семён заметил, как в её измученных глазах вдруг появился дикий испуг, а ненатужное выражение целомудренного смущения уступило место растерянности и даже праведному гневу. И хотя им эта фраза была сказана безо всякого дурного умысла, он деликатно поправился:

- Ну, хорошо, ты пойдёшь к себе в номер и залезешь под горячий душ. Дай слово, что обязательно это сделаешь!

Он с нежной и в то же время настойчивой мольбой смотрел на Ладу своими честными, широко распахнутыми васильковыми глазами, так что невозможно было ему отказать; а его сочный алый рот и белозубая улыбка, его ямочка на нижней губе – всё вдруг завертелось и поплыло перед её взором.

- Да. Я сделаю это, Семён, - сразу сдалась Лада, покорно и безропотно подчинившись его воле. Временами она чувствовала себя так, словно гусёнком готова была идти за ним: за ним – первым встречным! А его повадки простодушного подростка – максималиста прямо-таки завораживали её.

- …И не открывай окно, а сразу залезай под одеяло…

Она с ленивой апатией продолжала слушать его наставления.

- …А ещё нужно бы было сразу надеть деревенские «кусачие» носки, но где их взять? Тогда уж точно ты не заболеешь. Пойдём, узнаем на «reception»е или спросим у посыльного. У них должны быть носки для такого случая.

Семен мягко взял её за руку и повёл к лифту.

- Ты что? Ты хочешь, чтобы я надела чьи-то чужие носки? Ни за что!!!

Ладу от брезгливости всю передёрнуло, и она оторопело остановилась.

- Шутка. Откуда у них деревенские носки? Зато теперь я вижу, что ты замёрзла не так, как делаешь вид. Было бы тебе на самом деле холодно, тебе было бы наплевать, чьи это носки.

- Ну и шутки у тебя, Семён! Циничные и никчёмные! Учти, Семён, я – Водолей и шуток не понимаю, - чинно отозвалась Лада, выдернула свою руку и, покачивая бёдрами, пошла к лифту.

Он догнал её.

- И к тому же очень брезгливый Водолей.

Они распрощались в лифте: Семён поехал к себе, а Лада в полном замешательстве поплелась к себе.

В номере, исполненная самых лучших побуждений, Лада первым делом встала под горячий душ и даже нагрела на никелированном полотенцесушителе свой махровый халатик. Потом с книгой на коленях она, укутавшись в халатик и поджав под себя голые ноги, ещё одурманенная вином, прикорнула в кресле: пай-девочка да и только!

Далеко внизу тяжко вздыхал прибой, где-то на скалах вспыхивал и гас маячок, фуникулёр сверкал тысячами разноцветных лампочек, одинокий луч прожектора шарил по пристани, освещая то одно, то другое, то третье, глухое урчание и шёпот волн иногда тонули в звоне не на шутку разошедшихся цикад, но отвратительней всего Ладе показался жуткий и непрестанный гул машин с автострады. Мчавшиеся со скоростью ветра автомобили устроили настоящее светопреставление, отчего сложенную аккуратной горкой посуду в серванте временами растрясало как от землетрясения. Просто дикий ужас какой-то! Прекратят они когда-нибудь эти свои гонки или так и будут всю ночь?! Всё раздражало Ладу, всё действовало ей на нервы, всё было не по ней: и этот нескончаемый машинный рёв, и мелькание огней, и неудобный, глухой халат, и стоявшая в номере духота, потому что, вознамерившись до конца держать данное Семёну слово, она не стала открывать дверь на балкон. Хотя за окном было свежо, сгустившаяся атмосфера в её закупоренном номере была тяжела и давила на неё, а тело из-за этого покрылось гадкой испариной; но главное, её раздражала она сама, и осознавать это для неё было сущей мукой.

Мельтешение за окном не прекращалось, а шум всё рос и рос. Так, под шумок, незаметно подкралась ночь, и, несмотря на горевший ночник, в комнате стало совсем ничего не видать. В сердцах отдёрнув штору, Лада, страшно злая на себя, не выдержала и показала язык своей отражённой в оконном стекле мрачной физиономии с подёрнутыми лихорадочным блеском глазами. "Нет, Семён, никуда мы не пойдём…” – передразнила она себя писклявым голоском и состроила ехидно-слащавую гримаску. «Но пасаран! Они не пройдут!» Не больно-то ему было надо! Что он о ней подумал?! Дура дурой!

Однажды её родимый журнал "Альфа и Омега” напечатал весьма забористую статейку на крайне животрепещущую тему, которая поучала неопытных представительниц слабого пола, как нужно вести себя с этими грубыми, плохо организованными особями под названием «современные мужчины», дабы они в конец не оборзели. В частности, там было сказано, что порядочным во всех отношениях барышням надлежит поступать так и только так: при первой встрече с новым кавалером – ни-ни; лишь следует вежливо дать согласие «как-нибудь в другой раз» с ним позавтракать; потом, так и быть, можно выкроить часок на совместный обед в какой-нибудь недорогой, но приличной кафешке, причём, ни в коем случае не позволять ему за себя платить; и лишь только затем порядочной во всех отношениях барышне полагается принять приглашение на ужин в ресторане со всеми вытекающими из оного гнусными последствиями. Понятно? Вот так! Смех да и только!

Лада подмигнула своему отражению и вернулась в кресло, отложив в сторону книгу и подсунув под локоть одну из имеющихся в номере дюжины «думок». Перебирая в памяти весь сегодняшний день (она даже чуть не лопнула от натуги), она внезапно спохватилась: а ведь она, в сущности, ничегошеньки о нём не знает! Интересно: кто он? Просто скучающий на отдыхе сибарит или…? И он не женат! Хотя это не суть важно. Интересно, что он скрывает под своими кудрявыми патлами и длиннющими трусами? Вдруг её будто озарило. Наконец-то очухавшись, Лада вскочила и сломя голову бросилась к сумке, выпотрошила её и среди кучи своих вещей отыскала его визитную карточку.

"Институт ботаники. Абрикосов Семён Иванович”. Адреса, телефоны. На обороте то же самое продублировано по-английски. Просто потрясающе! Обалдеть! Оказывается, она имеет честь проживать с Семёном на одной улице! Лада произвела в уме необходимые вычисления и вывела, что дом Семёна находится через дорогу и слегка наискосок от её дома, всего в каких-то трёх минутах ходьбы.

Семён… А как же его звали в детстве? Сёма, Сёмушка или, может быть, Сеня? Лада попробовала на язык все три имени; ни одно из них ей не понравилось: все три по её мнению отдавали деревней. Внезапно она вновь до дрожи в теле ощутила беспросветную тоску; издав протяжный и жалобный стон (как хорошо, что в номере она одна, и никто её не слышит!), она повалилась на кровать.

Ни читать, ни спать она не могла – слишком ныло её разбуянившееся сердечко, кровь стучала у неё в висках, и шумело в ушах. Чтобы отвлечься и успокоиться, Лада включила телевизор, но обнаружила там опять лишь чужую речь и осточертевшую рекламу. И пусть Евгений Петросян и иже с ним не обольщаются насчёт кариеса, перхоти и критических дней у женщин! Ничего подобного здесь и в помине не было, а были лишь сплошные ролики о всевозможных напитках.

Лада медлила, как только могла, но, в конце концов, разделась и улеглась в постель. Чтобы утихомирить клокотавшие в её груди раздражение и досаду на себя, дуру набитую, она решила медленно и внятно считать про себя: до ста, до тысячи и дальше столько, сколько потребуется. Укладываясь спать на новом месте, она, как водится, пожелала себе, невесте, помимо жениха, тихой и спокойной ночи после дневных треволнений и закрыла глаза. И тут зазвонил телефон. Его мелодичное переливистое гудение заставило подскочить Ладу от страха, а её бедное сердечко сначала ёкнуло, а затем забилось с испугу в самый дальний угол её розовой и чистой как у ребёнка пятки. Она и ждала и не ждала этого звонка, во всяком случае, ничего не загадала.

Идиотка несчастная! Чего ты испугалась? Прекрати скулёж и возьми немедленно трубку. Хватит изображать из себя невинную барышню! Небось, не первый раз замужем, как сказал бы её лучший друг Марик Варшавский.

- Алло! – её голос в ночи прозвучал томно, гортанно и с ноткой недовольства.

- Лада, добрый вечер! Не спишь ещё? – голос Семёна, наоборот, чересчур вежливый, и, может, чуточку более чем следовало ожидать жизнерадостный, вывел её из оцепенения.

- Как раз собиралась уснуть. Так что ты вовремя успел, - переведя дух, Лада старалась отвечать непринуждённо и в тон ему жизнерадостно, хотя стоять на полу босиком и нагишом, лишь в одних трусиках, было неприятно: несмотря на духоту, в воздухе всё-таки чувствовалась прохлада. Всё же она ухитрилась нащупать в темноте выключатель, зажгла бра над кроватью и вместе с телефонной трубкой нырнула в тёплую постель, мастерски задрапировавшись одеялом.

- Извини, если поднял тебя с кровати. Я просто хотел справиться о твоём здоровье и пожелать спокойной ночи.

- Спасибо, Семён, и спокойной ночи, Семён, – вежливо и слегка высокопарно ответила Лада, но трубку не положила, а, замерев, ждала, что последует дальше. Но следом была лишь тишина. Бросив невзначай взгляд в зеркальную дверцу шкафа, в приглушённом свете ночника Лада увидела своё отражение: странно, что у неё был смеющийся взгляд и нарочито степенное выражение лица, но её причёска – это страх Божий! Лада, растопырив правую ладонь, всей пятернёй провела ото лба к затылку, приглаживая дико всклокоченные волосы и принуждая их вновь заструиться вдоль спины. И поскольку Семён тоже никак не решался повесить трубку, она с заправским видом бывалой сердцеедки взяла инициативу в свои руки.

- Семён, ты ещё здесь?

- Да, Лад, я здесь.

- А что ты делаешь?

- Хороший вопрос. С тобой разговариваю.

Действительно, каков вопрос – таков ответ! "Ну что – получила?” – погасив улыбку, со злорадством подумала Лада.

В это время на эспланаде перед парадным входом в отель зажгли колоссальную порцию дополнительной иллюминации, и в номере стало светло как днём.

- Лад, посмотри, что за окном делается!

Огни за окном отплясывали дикие танцы.

Видимо, их окна выходили на одну и ту же сторону. Лада всё же удосужилась встать и, приподняв штору, выглянуть за балкон. Ничего такого, заслуживающего её внимания, она там не обнаружила, лишь увидела, как по набережной толпами гуляют отдыхающие, причём из её окна эти несметные полчища курортного народонаселения своим бравым шествием напоминали праздничную демонстрацию, не хватало только, чтобы они в порыве ура-патриотизма махали флажками и выкрикивали здравицы. Она вновь забралась под одеяло.

- Видимо, здесь не принято по ночам спать. Только мы с тобой как два добропорядочных суслика залезли в норы, а у других жизнь только начинается.

- Семён, а твой номер на каком этаже?

- Я почти на самой верхотуре; выше меня только сама заоблачная высь. Лада, у тебя найдётся какой-нибудь платок? Если у тебя есть платок, и ты выйдешь на балкон и помашешь мне платком… только не бери белый, а то подумают, что у тебя пожар и ты подаёшь сигналы бедствия, и не красный, а то…

- Подожди, Семён! Никаким платком – ни белым, ни красным, и никаким другим я махать не буду…

- Да? Тогда, может быть, ты мне просто махнёшь рукой?

- Нет, Семён. Не стоит.

В самом деле – не вылезать же ей ещё раз из своего уютного гнёздышка. Лада зарылась поглубже в одеяло.

- Семён, лучше ты мне скажи: как тебя домашние звали в детстве? Сеня, Сёма или, может быть, Сёмушка?

- Не Сеня, не Сёма и не Сёмушка.

- Да? А как?

- Сэм. Это моя сестрица Наталья придумала, а вся матушкина родня подхватила.

Сэм. Коротко и ясно. Она повторила имя вслух, стараясь определить своё отношение к нему. Имя ей нравилось.

- Сэм. Это имя мне нравится. Я тоже буду называть тебя Сэмом. Можно? И ты мне тоже нравишься, Сэм!

- А мне нравишься ты, Лада! И имя у тебя очень красивое: Лада, Ладушка. И девочек своих ты назвала красиво: Вероника и Лолита.

Лада, конечно же, уже успела растрезвонить ему о своих ненаглядных Веронике и Лолите Четвёртой. Ведь он же прожужжал ей все уши о своём Ермаке!

- Это у нас теперь что-то вроде семейной традиции: у нас в семье все девочки носят необычные имена. О! Ты ещё не знаешь, как зовут мою маму! Забава! Правда, здорово? Бабуля говорит, что она дала ей такое имя, как вызов общественному мнению. Я её никогда не называла мамой, только – Забавой! Они с отцом у меня геологи. Как нашли золото в Кызылкуме, так до сих пор успокоиться не могут. Сидят в своём Мурунтау и дома носа не кажут. Приезжают лишь пару раз в год и назад торопятся…

К собственной маме, Забаве, как она её называла, у Лады было двоякое отношение: во-первых, она, как любая нежная и ласковая дочь, обожала свою мать, и боготворила её, и души в ней не чаяла, а её набеги в Ташкент, всегда неожиданные, были, есть и будут величайшими праздниками в Ладиной жизни; а во-вторых, она держала себя с ней немного свысока и покровительственно. Эту манеру она переняла у своей бабули, которая, пользуясь привилегиями почтенного возраста, собственную дочь ни во что не ставила, несмотря на все её учёные степени и звания и на высокую должность, занимаемую Забавой в "Кызылкумгеологии”, всю жизнь считая её нерадивой хозяйкой, безнадёжной неумехой и лоботряской.

- …Ты бы только послушал, каким тоном она рассказывает, что наш родимый Узбекистан занимает первое место в мире по количеству золотодобычи на душу населения: будто государственную тайну раскрывает! Как ярый апологет своего дела, которому отдалась целиком и без остатка, немного привирает, наверное, или, скорее, преувеличивает для красного словца. Откуда столько? Я думаю, это в ней играет непомерная гордость за своё детище. А моя бабушка, моя дорогая и любимая бабулечка Лелечка – Клеопатра Викентьевна Стрельцова… - произнеся вслух имя-отчество бабушки, Лада вдруг осеклась. Вот дурья башка! Что бы ей стоило спросить у этой английской наследницы Лары отчество её русской бабушки миссис Седрик Сеймур – тире – Лары Миллер – тире - Ларисы Стрельцовой? В Англии отчества не приняты, но Лара должна была знать! Насколько легче было бы тогда узнать, не родственница ли она её бабушке Клеопатре! Да уж, непростительная промашка…

- Лада, ты меня слышишь? Куда ты подевалась?

- Да, Семён, слышу. Я просто очень и очень устала. Спокойной ночи, Семён.

От волнения она даже забыла, что решила звать его Сэмом. Но напоследок она всё же решила схулиганить и добавила:

- Семён, а ты, оказывается, ботаник!

- Нет, я не ботаник. Я – палеоботаник, а это две большие разницы.

Сказал – как отрезал.

- Палеоботаник? – она лихорадочно соображала. Палеоботаника… что это? Кажется, разные ископаемые останки и всякое такое? - Хвощи и папоротники, голосеменные и псилофиты, мхи и лишайники, тис и самшит? – обнаружила свою осведомлённость Лада.

- Во-во! Всё-то ты знаешь! Ты у меня умница!

- Спокойной ночи, палеоботаник!

Немного поговорили и хватит.

Она опустила трубку и полная мятежных дум повалилась ничком на кровать.

Лада давно заметила за собой дурацкую манеру: сделав о человеке первый вывод и обманувшись, долго потом себе в этом не признаваться. С Семёном Абрикосовым всё было по-другому и мало-помалу это начало доходить даже до Лады. Она чувствовала, что дело начало принимать серьёзный оборот и решила для себя – будь что будет! – как зыбкое и ненадёжное судёнышко под натиском стихии лечь в дрейф и полностью отдаться Божьей воле.

У кого надо поучиться опыту общения с лицами противоположного пола, так это у её подружек! Обе Ладины закадычные подружки, обе Светы: шальная, беспутная вертихвостка Света Солнцева и томная, холёная белоручка Света Красовская, которая всегда изъясняется фразами из женского журнала, уже успели выйти замуж, - конечно же, по великой любви, а, насладившись своим триумфом и разочаровавшись, развестись - по великой же ненависти, выйти замуж во второй раз – снова по любви, родить от каждого брака по ребёнку и, всячески афишируя своё счастливое замужество, в то же время завести на стороне по бурному роману; причём, подробности своих распутных деяний они, ни капельки не стесняясь, в самых ярких красках любят описывать Ладе по телефону. И каждый раз, слушая их пространные рассказы, Ладе бывает за себя жутко стыдно: ну что у неё за жизнь? Не жизнь, а гнусное стоячее болото! А, собравшись вместе, обе Светы: шальная, беспутная вертихвостка Света Солнцева и томная, холёная белоручка Света Красовская, которая всегда изъясняется фразами из женского журнала, дружно набрасываются на Ладу: если она такая писаная красавица, умница каких поискать и так неотразима, как себя мнит, то отчего ж она до сих пор в девках засиделась? На что она всегда им отвечает: пушка оттого далеко бьёт, что узко метит, и вообще она не намерена обсуждать свои амурные дела с кем бы то ни было! Хотите «клубнички»? А вот ни фига!

Да, это так: она привыкла относиться к мужчинам свысока, убеждённая в превосходстве своего женского интеллекта над их дохленьким мужским умишком; в этом она находила утешение своему одиночеству. Да, её угнетало какое-то смутное, безотчётное состояние души, дамокловым мечём висевшее над ней на волоске целых восемь лет; из-за этого, а ещё, единожды испытав на себе, что такое боль и унижение, с тех пор она и чуралась всех за редким исключением мужчин; её лучший друг Марик Варшавский однозначно сформулировал это состояние как «андрофобия», а ведь просто-напросто никто за восемь лет так и не дал себе труда растопить её скованное ледяной коркой сердце. Но Лада вовсе не козыряла своим одиночеством и к самой себе всегда относилась с самым жёстким, если не сказать жестоким, нелицеприятием. Так кем же она себя мнит? Не кем иным, как тем самым лакомым кусочком, каковой до сих пор никто не удосужился надкусить, если не считать той самой, восьмилетней давности, краткосрочной истории, которая и была-то скорей авантюрной с детективным уклоном, нежели романтической.

Праведницей она себя никогда не считала, равно как и никогда ни по кому больше не убивалась и никаких крушений надежд, связанных с отцом Вероники, отнюдь не испытывала, ибо никогда не питала никаких особых надежд, ведь та её недолгая любовь оказалась как яблочный пирог – скородум: нежданно-негаданная, на скорую руку замешанная, оттого и несъедобная. А чего ж она ещё хотела? Вознестись до небес, чтобы потом быть низведённой до преисподней? Нетушки! Это не про неё! Так уж вышло, что однажды волею случая она одела своё сердце в суровые, непробиваемые доспехи (пустив туда одного-единственного Марика Варшавского, но только в качестве лучшего друга, а больше – ни-ни!) и не торопилась разоблачаться. Позже, когда всё утряслось и забылось, она для себя решила, что хватит на её долю одной поруганной любви, и надёжно запрятала своё женское «я» до поры до времени под спудом, где оно преспокойненько и пролежало до востребования, потому что просто требовался срок, чтобы сквозь гущу облаков вновь выглянуло солнце, а разбитое сердце вновь возжелало любви.

С Семеном было что-то не так. Он был сам себе человек: сказал – сделал, без мысли о последствиях, – это, во-первых. Во-вторых, он был далеко не дурак, не хлюст, не вертопрах и даже не жуир. В-третьих, она вынуждена была признать, что он самый красивый из всех её знакомых мужчин, а это для женского сердца немаловажно. А в-четвёртых, её сводили с ума его безыскусное прямодушие и заводила окружавшая его тайна. Из этих разрозненных клочков складывалась общая картина; только вот спрашивать его о джойсовском «Улиссе» она всё равно не станет и даже близко к этой теме не подойдёт, чтобы не искушаться.

Время подлечило её былую сердечную травму, и впервые за восемь лет она подумала, что перспектива остаться в дурах её отнюдь не прельщает. В её душе, как в разворошенном улье, вновь творилось что-то неладное – и надо же было этому случиться именно сейчас, когда мало-помалу всё то, что было в её прошлом, утряслось и забылось, - только теперь это были переживания совсем иного рода.