Кубанский шлях. Глава 12

         Егор маялся от нетерпения: предстояла выгодная сделка. Квартирмейстер[1] Канашкин, живой коротконогий офицерик с щербатым ртом и большими планами,  подговорил его продать  со склада списанное полотно в Нахичеван[2], армянам. Полотно  с гнильцой.
      – Я тебя пошлю к одному  лавочнику. Предупредишь о полотне-то. Пусть сам думает, как его сбыть. Я продаю дешевле, Егор, и  десятина  с запрошенной цены  –  твоя. Так что, торгуйся, как ты умеешь. Не сбавляй цену выше,  чем на полкопейки за сто аршин. Тебе же меньше достанется.  
       Андрей Ильич на службе, а Евтеич, стервец, зорко следит, и язвит по любому случаю. Поэтому уйти без позволенья, хоть Егор и свободный человек, никак нельзя. Вдруг у хозяина появится в нём надобность. Лучше подождать. Страх беглого раба сидел в нём  крепко.
У Егора была цель – обогатиться и уехать в Париж. Он возмечтал об этом, когда был подмастерьем цирюльника.  Его учитель,  мусью  Жан, очень ярко расписывал жизнь во Франции. Только почему-то сам брил  бороды в Москве. Ну, это как кому. По Сеньке шапка, по Федоту колпак.
В крепости Егор довольно быстро обзавёлся знакомствами, прознал ходы-выходы в местах, где к рукам могла прилипнуть копейка. 
Со своим теперешним хозяином Барятинским он познакомился на ямской станции в опасное для себя время. Будучи на «татебных гастролях» в одном из южных городков, он увидел в местном театрике, как на бенефисе примадонны богатый пароходчик подарил ей диадему, украшенную драгоценными камнями. Она её не спрятала, не заложила, а надевала на сцену, когда играла знатных дам. Егор, убедившись в этом, решил диадему похитить. Он предложил в театре свои услуги в качестве парикмахера и перед спектаклем причёсывал актрис.
Укладывая волосы примадонне, он запомнил, какой она открывала ящичек туалета, доставая драгоценный убор. Он посмеялся про себя: «Если она не унесёт её домой, будет дура!»
          Для него было нехитрым делом этим же вечером, когда все уехали в трактир на ужин,  проникнуть в уборную актрисы  и вскрыть ящик. На перекладных он заметал следы, пока не оказался  на той станции. И предложение Барятинского о службе у него явилось милостью Божией.
А вот, наконец, и он.
        – Андрей Ильич, дозвольте прогуляться.
        – Барин какой, прогуляться ему, – усмехнулся Евтеич.
        – Что ж, голубчик, ты мне не нужен. Иди!
         Егор сунул в карман небольшой узелок и вышел на улицу. Его путь лежал в Нор-Нахичеван,  городок в двух верстах от крепости.
         На улице было по-весеннему тепло. Лёгкий ветерок обвевал лицо. Идти было приятно, и он не спешил. Когда на солнце засверкали позолоченные купола армянского храма, извлёк из кармана  узелок.  В нём оказался тёмный парик. Егор ловко надел его,  распушил усы и бакенбарды, и когда вошёл в городок, уже мало чем  отличался от большинства его жителей.    
Городок представился богатым и многолюдным. Магазины и лавки   наполнены прекрасными шёлковыми тканями и разными восточными товарами. Ровненько выстроились вдоль улицы  крепкие каменные здания. Своеобычны одеяния жителей: не на турецкие, не на русские одежды не похожи.  Егор отметил про себя также  дикость местных женщин. Он не увидел ни одного их лица. Лишь вскользь заметил огромные чёрные косы, уложенные венцом на голове, и  услышал шуршанье шёлкового платья.
Кто она? Девица, женщина, старуха?  Тихо, скромно мелькнёт силуэт и исчезнет.
«Город какой-то сказочный,  нерусский», – подумал он, и, пройдя главную улицу с конторами и магазинами, свернул в проулок.
Здесь и дома ниже и люди одеты проще. Перед дворами гуляют куры, блеют на привязи овцы. Егор отсчитал четвёртый от угла дом и постучал в дверь.
          – Открыто, –  раздалось из глубины лавки, – ветер дверь закрывает, сейчас подопру.
          Хозяин, низкорослый, синеглазый армянин лет под сорок, по-русски говорил неплохо. «Видно, много имел дел с нашим братом», –  подумал Егор.
          – Ты Арам?
          Лавочник заинтересованно кивнул.
         – Из крепости я, от Канашкина.  Имею товар: полотно выбеленное, но с изъянцем. Если возьмёшь, отдам дешевле.
         – Посмотреть надо.
        – А что его смотреть! Из ста аршин – только два-три с гнильцой. А цена на треть меньше от  стоимости первосортного товара.
        – Ты сам сказал «с гнильцой», давай за полцены…
        – Не могу, товар не мой, как ты понимаешь. 
        – Не знаю. Я полотна не видел. Нет, не нужен мне такой заглазный товар,  – Арам отвернулся и сделал вид, что продолжает раскладывать  мануфактуру по полкам.
       Егор понял, что пришло время сбавить цену.
      – Недосуг мне обращаться к другим лавочникам. Пора идти. Уступлю тебе, так и быть. Полушку!? Как?  По рукам?
      Лавочник молчал, сосредоточенно перебирая рулоны ткани.
      – Ладно, найду другого хозяина, более сговорчивого, - спокойно проговорил Егор и направился к выходу.
      – Хорошо, по рукам, –  без особой охоты согласился купец.
      Договорились перевозить товар ночью.
      – Подъедете с экипажем к складу у  таможни, сзади, с чёрных ворот. Канашкин сам встретит и поможет погрузить полотно. С ним окончательно рассчитаешься. А мне задаток давай!
       Получив деньги, Егор, посвистывая, прогулялся по Нахичевану, и домой вернулся только к вечеру
       По окончанию этого дела Егор получил меньше, чем ожидал. Но спорить с квартирмейстером не стал: боялся огласки.  Всё равно его  мошна  стала тяжелее, а мечта ближе.
      Его хозяин,  Андрей Барятинский, довольно быстро свыкся с армейской жизнью. Он, конечно, грезил о сражениях, о геройстве, но на деле всё оказалось гораздо проще. После заключения мира граница государства отодвинулась к Кубань-реке. Их гарнизон являлся уже не порубежным[3]. Штаб переместился. Казаки-линейцы отправились дальше на юг, охранять новые рубежи. Оставшиеся жили рассказами о прошлых подвигах и том времени, когда  Александр Васильевич Суворов, пусть недолго, командовал Кубанским корпусом отсюда, из крепости.  Много мудрых слов и поступков его сохранилось в памяти солдат и офицеров гарнизона. Эти рассказы по вечерам слушал Андрей в офицерском собрании, и его душа полнилась желанием подвига.
          На квартире жилось ему неплохо. Чисто, хороший стол. Вот хозяйка, Екатерина  Юрьевна, и вправду милейшая женщина, стала оказывать   Андрею знаки внимания. То засидится в его комнате допоздна, беседуя о вполне невинных вещах, но как-то уж очень назойливо. То в неурочное время сама чай поднесёт. А сердце юного офицера ещё с детств занято  кузиной, Лизонькой Залесской. Он написал деду письмо и, между прочим, спросил о местопребывании Лизы. Дед ответил, что  отец её вернулся на военную службу, а девушку взяла себе в воспитанницы родная тётка Анастасия Львовна Волошина и полюбила как родную дочь.  «Намедни были у меня и хвалились, что Лиза уже  выезжала в свет». Он сразу же написал девушке письмо и теперь ждал ответа. В институте переписку не приветствовали. А теперь это свободно. Андрей справился у квартирной хозяйки о почте. Ответа от Лизы не было, зато получил объёмистое послание от деда с новостями, советами, назиданиями и поспешил к письменному столу…
           После обеда прибыл нарочный из Азова, который недавно  стал центром новой, Азовской губернии. Там, проездом на Кубань,  в это время находился главнокомандующий.  Он затребовал обновлённые диспозиции подразделений гарнизона  на случай нападения врага. Андрея в сопровождении четвёрки казаков и вахмистра Петра Сухого, отправили в Азов с донесением. Перед дорогой к нему подошёл Егор.
          – Дозвольте с вами, Андрей Ильич, - он просительно посмотрел на хозяина.
          – А поступай на государеву службу. Возьму денщиком, – усмехнулся Андрей.
         – Нет, солдатская служба не про меня. Просто любопытно глянуть на сей город, - слукавил Егор, вынашивая совсем другие мысли.
         – Не боишься опасности в пути?
        Егор преданно уставился на офицера:
        – С Вами нет!
        – Храбрец!  – усмехнулся Андрей,  – Ладно, поезжай со мной  в кибитке.
         Погоды стояли ветренные. Солнце едва пробивалось из-за туч, его тусклый свет гасился степной пылью, которая,  как неожиданно налетала, так неожиданно и утихала.  Пришлось зашторить и без того маленькие окошки казённого экипажа.
         Почтовая дорога долго кружила вдоль Дона и вымотала лошадей. Вдруг возница что-то крикнул, указывая кнутом  назад, подскакал и казак:
         – Ногаи, Ваше благородие! С дюжину  будеть,  або две!  
Муллы с ними нет!  Дикие!
        Всадники на низкорослых конях с длинными развевающимися гривами быстро приближались. Уже различимы были их низкие бараньи  шапки. Уже слышались крики:
         – Алла-а-а! Алла-а!
         – Не уйдём, Ваше благородие. Кони устали.
         – Останови экипаж, – крикнул Андрей вознице, – укроемся за кибиткой и отобьёмся? Стрелять-то тебе есть из чего?
         – Ружжо! – ответил возница, останавливая лошадей.
         – Бери и ты пистоль, – Барятинский передал оружие Егору.
          Казаки тоже спешились.
         – Перестреляем поганых, Ваше благородие, не сомневайтесь, –   усмехнулся  вахмистр, устраиваясь рядом с Андреем, – главное, не подпускать их к себе. Не давать им махать саблями  – в этом они сильны.
          Враги были совсем близко. Разноголосо запели ногайские стрелы, засвистели пули.  Андрей прицелился. Он считался метким стрелком, хотя до этого случая и никогда не стрелял в живых людей, не приходилось. «Но или мы их, или они нас. Главное, сохранить донесение», – пронеслось в голове юного прапорщика.
           Почти одновременно раздалось шесть залпов с нашей стороны, и сразу трое всадников  и конь противника потеряли подвижность. Ногайцы   поразили лошадь одного из казаков и изрешетили стенку экипажа. Но мысль укрыться за кибиткой была дельной. Враг в степи был, как на ладони. Всадники и кони их падали, словно игрушечные, оставшиеся в живых вскоре повернули назад.
           – Я думал, им подмога будет, –  отряхивая от пыли панталоны, проговорил Андрей.
           – Не…. Они так близко к Азову не подходять... Тут всего-то вёрст пятнадцать осталось. Не знаю, чего это случилось? Кубыть, взаправди  дикие?  – откликнулся Сухой, –  Суворов разбил их два года назад на берегу Кубани.  Вроде, замирились наши с  улусом, а кто из них  ушёл и далёко, на Кавказ. Видать, не все ушли.
          – А ты молодец! – похвалил казака Андрей, –  метко стреляешь, смело смотришь врагу в лицо.
          – Казак в беде не плачеть, головы не клонить. Знаеть: смелый там найдёть, где робкий потеряеть.
– Мудро, – засмеялся Андрей, – ты-то, что не стрелял?  –  он  испытующе посмотрел на бледного от страха Егора.
– Сробел он, Ваше благородие, небось, первый раз в бою, – заступился за Егора казак.
         – Эх, ты, куафюр! – сочувственно улыбнулся Андрей.
         Результатом стычки с ногайцами для небольшого отряда Барятинского стали двое раненых казаков и три убитые лошади. Вражеских потерь не считали, спешили засветло попасть в  Азов.
         – Перепрягайте лошадей, – распорядился Барятинский.
          На место  прибыли только к вечеру. Подъехали к Алексеевским воротам, уцелевшим от старого турецкого городка. Начальник караула, оглядев потрёпанный экипаж, сочувственно поцокал языком, но всё же посмотрел бумагу Андрея и только тогда приказал поднять шлагбаум. Кибитка въехала под своды кирпичных ворот, где копыта лошадей как-то особенно звонко застучали по каменным плитам. Андрею открылся склон косогора, на котором расположилось само селение. От ворот были видны узкие улицы, приземистые домишки, крытые камышом.
Улица   пустынна. Лишь изредка пробегали согнувшиеся фигурки обывателей и гарнизонных солдат, да от порохового погреба скорым шагом прошло капральство мушкетёров со вскинутыми на плечи ружьями.
          Доставив раненых в лазарет, Андрей отправился в штаб корпуса. Вручив донесение офицеру, сопровождавшему главнокомандующего,
и  доложив о налёте, за успешное отражение которого тут же получил благодарность, Барятинский пошёл к своим спутникам. Они ожидали его у кибитки и обсуждали свой внезапный бой. Андрей от лица командования поблагодарил всех за храбрость. Егор спросил об ужине.
        – Конечно, это в перовую голову, –  ответил прапорщик.
          Устроив подчинённых на ночлег и прикрепив к кухне, он привёл себя в надлежащий вид и отправился  в офицерский клуб.
  Высшие чины во главе с бригадиром[4] в этот вечер были приглашены на именины военного губернатора Азова. Там же присутствовал и командующий. В клубе за большим столом ужинали всего шесть офицеров: четыре  гусара и два пехотных. Андрей представился им и после взаимных новостей и шуток присоединился к обществу. Полненький приземистый подпоручик рассказывал те же анекдоты, которые Андрей слышал в своей крепости. Старый вояка в кителе нараспашку ухмыльнулся и обратился к одному из присутствующих гусар, в расстёгнутом доломане и с кием в руке:
          – Ротмистр Залесский, Вы ведь недавно из Петербурга, расскажите что-нибудь новенькое.
          – Господа, право не знаю. Всё то же, о поручике  Ржевском.
          Андрей заинтересовано  посмотрел на Залесского.  Сухощавый и ещё не старый человек  отличной выправки и приятным, с тонкими чертами лицом. Неужели отец Лизоньки?
          – А Вы были с ним знакомы? – пытал Залесского старик, вероятно предполагая, что все, прибывшие  из Санкт-Петербурга, встречались с легендарным поручиком.
       – Нет, но он, кажется, племянник бригадира Ржевского, героя   прошлой русско-турецкой кампании,  в Ахтырском полку служит. 
       – А-а….
        – Знаете, – ротмистр весело подмигнул Андрею, – его как-то спросили:  
       – Поручик, вы играете не гитаре?
       –  Играю, – отвечает  Ржевский.
       – А на клавесине?
       – Играю.
       – А на барабане?
      – Конечно, играю.
      – А на арфе, поручик?
      – Нет, на арфе нет – карты сквозь струны проскальзывают....
      Офицеры, почти все любители карточной игры, развеселились.
Залесский, лениво помахивая кием, продолжил:
        – Прекрасное солнечное утро. Ржевский вышел на крыльцо — румяный, молодцеватый — и аж крякнул от удовольствия. Прыгнул в седло, проскакал версту, только пыль столбом. Вдруг остановился, посмотрел вниз и хлопнул себя по лбу: «О! А лошадь-то где?», и поскакал обратно.
Андрей уже слышал, и не раз,  эти истории, он мысленно готовился к разговору с  рассказчиком. После ужина осмелился подойти  к нему.
       – Простите, Вас зовут  Александр Петрович?
      – Он самый, Александр Петрович. А Вы сын князя Барятинского Ильи Фёдоровича, и мы с Вами родственники по моей покойной жене?
      – Выходит так.
      Андрей испытывал смущение. Ему очень хотелось открыть отцу Лизоньки свою сердечную тайну, но боязнь, что Александр Петрович засмеётся или переведёт разговор в шутку, остановил его. Он  только  осторожно заметил, что Лиза вышла из пансиона и живёт у Волошиных.
      – Я знаю. Она писала мне об этом, –  благодарно кивнул Залесский. Далее были разговоры о политике, о надвигающейся новой войне с турками.
      – Вы когда едете? - прощаясь, спросил Залесский
      – Завтра, с утра.
      – Я Вас провожу.
      Серый, туманный рассвет длился бесконечно долго, даже когда всё было подготовлено к отъезду. Егор стоял возле кибитки и посвистывал. Новое дело, которое он задумал, кажется, пошло. Вдруг он услышал слегка забытый   голос… Барин?!  Померещилось? Нет! Нет! Это он, его господин! Дрожь прошла по телу и остановилась где-то внизу живота.
        – Дорогой Андрей Ильич, надеюсь на дальнейшие отношения. Ведь на тысячу вёрст вокруг ни одной родственной души, кроме Вас.    Письмишко с оказией пришлёте, новости из Санкт-Петербурга – для меня всё чрезвычайно интересно. Ну, и я, в свою очередь, не забуду нашу неожиданную встречу...
        – Непременно, дорогой Александр Петрович….
         Егор запрыгнул в кибитку. От ужаса кожа покрылась пупырышками, и душа в груди затрепетала, как  пойманный воробей. «Точно, барин! Ан, как узнает! Не сносить мне головы! К тому же ещё и родственник моему хозяину!» – плясали мысли, наполненные страхом.
        – Егор! Егор! – услышал  оклик Барятинского,  –   экипаж готов?
        – Эге, ж! – едва выдавил с хрипотцой  Егор, скорчив до неузнаваемости  лицо.
Залесскому  почудился голос Авдюшки, беглого раба своего, и он   заглянул в кибитку. Кажется, нет. Какой-то волосатый, криворотый ферт!
Экипаж тронулся.
         На обратном пути Андрей вспоминал все подробности встречи с Залесским и не заметил, что Егор был сам не свой.

[1] Квартирьер отвечает за обеспечение полка всеми материальными средствами, жильем.
[2]В царствование императрицы Екатерины II на Дону поселились армяне, устроившие свой город Нахичевань. Через них казаки торговали с Крымом, Турцией и Персией.
 
[3] Со времени своего основания крепость Димитрия Ростовского ни разу не подвергалась вражеским нападениям. Через пять лет после завершения строительства вспыхнула русско-турецкая война 1768-1774 годов. Главные военные действия, решившие исход войны в пользу России, велись преимущественно в Крыму и на Дунае. Что же касается Подонья и Приазовья, то турки и их союзники были изгнаны отсюда в первые же месяцы войны, и уже весной 1769 года русские войска заняли Азов и Таганрог. Крепость Димитрия Ростовского в этой войне служила опорной базой для русских войск, действовавших в Приазовье и на Кубани.
Когда же в 80-х годах к России были окончательно присоединены Крым, а также задонские и кубанские степи, крепость Димитрия Ростовского оказалась на значительном удалении от новой русско-турецкой границы, проходившей теперь по реке Кубани. В связи с этим крепость, конечно, до некоторой степени утратила свое первоначальное значение форпоста и в 1797 году была понижена в, разряде. Ликвидировать же ее царское правительство не решалось, так как она была еще нужна для связи русских войск, находившихся на Кубани и в Грузии, с внутренними районами России. Кроме того, царское правительство сохраняло эту крепость в качестве базы для наблюдения за донскими казаками.
 
[4] В России бригадиры, учреждённые Петром Великим, занимали середину между полковником и генерал-майором, под команду которого дана бригада из 2-х или 3-х полков.

© Copyright: Людмила Рогочая, 2015

Регистрационный номер №0291711

от 3 июня 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0291711 выдан для произведения:          Егор маялся от нетерпения: предстояла выгодная сделка. Квартирмейстер[1] Канашкин, живой коротконогий офицерик с щербатым ртом и большими планами,  подговорил его продать  со склада списанное полотно в Нахичеван[2], армянам. Полотно  с гнильцой.
      – Я тебя пошлю к одному  лавочнику. Предупредишь о полотне-то. Пусть сам думает, как его сбыть. Я продаю дешевле, Егор, и  десятина  с запрошенной цены  –  твоя. Так что, торгуйся, как ты умеешь. Не сбавляй цену выше,  чем на полкопейки за сто аршин. Тебе же меньше достанется.  
       Андрей Ильич на службе, а Евтеич, стервец, зорко следит, и язвит по любому случаю. Поэтому уйти без позволенья, хоть Егор и свободный человек, никак нельзя. Вдруг у хозяина появится в нём надобность. Лучше подождать. Страх беглого раба сидел в нём  крепко.
У Егора была цель – обогатиться и уехать в Париж. Он возмечтал об этом, когда был подмастерьем цирюльника.  Его учитель,  мусью  Жан, очень ярко расписывал жизнь во Франции. Только почему-то сам брил  бороды в Москве. Ну, это как кому. По Сеньке шапка, по Федоту колпак.
В крепости Егор довольно быстро обзавёлся знакомствами, прознал ходы-выходы в местах, где к рукам могла прилипнуть копейка. 
Со своим теперешним хозяином Барятинским он познакомился на ямской станции в опасное для себя время. Будучи на «татебных гастролях» в одном из южных городков, он увидел в местном театрике, как на бенефисе примадонны богатый пароходчик подарил ей диадему, украшенную драгоценными камнями. Она её не спрятала, не заложила, а надевала на сцену, когда играла знатных дам. Егор, убедившись в этом, решил диадему похитить. Он предложил в театре свои услуги в качестве парикмахера и перед спектаклем причёсывал актрис.
Укладывая волосы примадонне, он запомнил, какой она открывала ящичек туалета, доставая драгоценный убор. Он посмеялся про себя: «Если она не унесёт её домой, будет дура!»
          Для него было нехитрым делом этим же вечером, когда все уехали в трактир на ужин,  проникнуть в уборную актрисы  и вскрыть ящик. На перекладных он заметал следы, пока не оказался  на той станции. И предложение Барятинского о службе у него явилось милостью Божией.
А вот, наконец, и он.
        – Андрей Ильич, дозвольте прогуляться.
        – Барин какой, прогуляться ему, – усмехнулся Евтеич.
        – Что ж, голубчик, ты мне не нужен. Иди!
         Егор сунул в карман небольшой узелок и вышел на улицу. Его путь лежал в Нор-Нахичеван,  городок в двух верстах от крепости.
         На улице было по-весеннему тепло. Лёгкий ветерок обвевал лицо. Идти было приятно, и он не спешил. Когда на солнце засверкали позолоченные купола армянского храма, извлёк из кармана  узелок.  В нём оказался тёмный парик. Егор ловко надел его,  распушил усы и бакенбарды, и когда вошёл в городок, уже мало чем  отличался от большинства его жителей.    
Городок представился богатым и многолюдным. Магазины и лавки   наполнены прекрасными шёлковыми тканями и разными восточными товарами. Ровненько выстроились вдоль улицы  крепкие каменные здания. Своеобычны одеяния жителей: не на турецкие, не на русские одежды не похожи.  Егор отметил про себя также  дикость местных женщин. Он не увидел ни одного их лица. Лишь вскользь заметил огромные чёрные косы, уложенные венцом на голове, и  услышал шуршанье шёлкового платья.
Кто она? Девица, женщина, старуха?  Тихо, скромно мелькнёт силуэт и исчезнет.
«Город какой-то сказочный,  нерусский», – подумал он, и, пройдя главную улицу с конторами и магазинами, свернул в проулок.
Здесь и дома ниже и люди одеты проще. Перед дворами гуляют куры, блеют на привязи овцы. Егор отсчитал четвёртый от угла дом и постучал в дверь.
          – Открыто, –  раздалось из глубины лавки, – ветер дверь закрывает, сейчас подопру.
          Хозяин, низкорослый, синеглазый армянин лет под сорок, по-русски говорил неплохо. «Видно, много имел дел с нашим братом», –  подумал Егор.
          – Ты Арам?
          Лавочник заинтересованно кивнул.
         – Из крепости я, от Канашкина.  Имею товар: полотно выбеленное, но с изъянцем. Если возьмёшь, отдам дешевле.
         – Посмотреть надо.
        – А что его смотреть! Из ста аршин – только два-три с гнильцой. А цена на треть меньше от  стоимости первосортного товара.
        – Ты сам сказал «с гнильцой», давай за полцены…
        – Не могу, товар не мой, как ты понимаешь. 
        – Не знаю. Я полотна не видел. Нет, не нужен мне такой заглазный товар,  – Арам отвернулся и сделал вид, что продолжает раскладывать  мануфактуру по полкам.
       Егор понял, что пришло время сбавить цену.
      – Недосуг мне обращаться к другим лавочникам. Пора идти. Уступлю тебе, так и быть. Полушку!? Как?  По рукам?
      Лавочник молчал, сосредоточенно перебирая рулоны ткани.
      – Ладно, найду другого хозяина, более сговорчивого, - спокойно проговорил Егор и направился к выходу.
      – Хорошо, по рукам, –  без особой охоты согласился купец.
      Договорились перевозить товар ночью.
      – Подъедете с экипажем к складу у  таможни, сзади, с чёрных ворот. Канашкин сам встретит и поможет погрузить полотно. С ним окончательно рассчитаешься. А мне задаток давай!
       Получив деньги, Егор, посвистывая, прогулялся по Нахичевану, и домой вернулся только к вечеру
       По окончанию этого дела Егор получил меньше, чем ожидал. Но спорить с квартирмейстером не стал: боялся огласки.  Всё равно его  мошна  стала тяжелее, а мечта ближе.
      Его хозяин,  Андрей Барятинский, довольно быстро свыкся с армейской жизнью. Он, конечно, грезил о сражениях, о геройстве, но на деле всё оказалось гораздо проще. После заключения мира граница государства отодвинулась к Кубань-реке. Их гарнизон являлся уже не порубежным[3]. Штаб переместился. Казаки-линейцы отправились дальше на юг, охранять новые рубежи. Оставшиеся жили рассказами о прошлых подвигах и том времени, когда  Александр Васильевич Суворов, пусть недолго, командовал Кубанским корпусом отсюда, из крепости.  Много мудрых слов и поступков его сохранилось в памяти солдат и офицеров гарнизона. Эти рассказы по вечерам слушал Андрей в офицерском собрании, и его душа полнилась желанием подвига.
          На квартире жилось ему неплохо. Чисто, хороший стол. Вот хозяйка, Екатерина  Юрьевна, и вправду милейшая женщина, стала оказывать   Андрею знаки внимания. То засидится в его комнате допоздна, беседуя о вполне невинных вещах, но как-то уж очень назойливо. То в неурочное время сама чай поднесёт. А сердце юного офицера ещё с детств занято  кузиной, Лизонькой Залесской. Он написал деду письмо и, между прочим, спросил о местопребывании Лизы. Дед ответил, что  отец её вернулся на военную службу, а девушку взяла себе в воспитанницы родная тётка Анастасия Львовна Волошина и полюбила как родную дочь.  «Намедни были у меня и хвалились, что Лиза уже  выезжала в свет». Он сразу же написал девушке письмо и теперь ждал ответа. В институте переписку не приветствовали. А теперь это свободно. Андрей справился у квартирной хозяйки о почте. Ответа от Лизы не было, зато получил объёмистое послание от деда с новостями, советами, назиданиями и поспешил к письменному столу…
           После обеда прибыл нарочный из Азова, который недавно  стал центром новой, Азовской губернии. Там, проездом на Кубань,  в это время находился главнокомандующий.  Он затребовал обновлённые диспозиции подразделений гарнизона  на случай нападения врага. Андрея в сопровождении четвёрки казаков и вахмистра Петра Сухого, отправили в Азов с донесением. Перед дорогой к нему подошёл Егор.
          – Дозвольте с вами, Андрей Ильич, - он просительно посмотрел на хозяина.
          – А поступай на государеву службу. Возьму денщиком, – усмехнулся Андрей.
         – Нет, солдатская служба не про меня. Просто любопытно глянуть на сей город, - слукавил Егор, вынашивая совсем другие мысли.
         – Не боишься опасности в пути?
        Егор преданно уставился на офицера:
        – С Вами нет!
        – Храбрец!  – усмехнулся Андрей,  – Ладно, поезжай со мной  в кибитке.
         Погоды стояли ветренные. Солнце едва пробивалось из-за туч, его тусклый свет гасился степной пылью, которая,  как неожиданно налетала, так неожиданно и утихала.  Пришлось зашторить и без того маленькие окошки казённого экипажа.
         Почтовая дорога долго кружила вдоль Дона и вымотала лошадей. Вдруг возница что-то крикнул, указывая кнутом  назад, подскакал и казак:
         – Ногаи, Ваше благородие! С дюжину  будеть,  або две!  
Муллы с ними нет!  Дикие!
        Всадники на низкорослых конях с длинными развевающимися гривами быстро приближались. Уже различимы были их низкие бараньи  шапки. Уже слышались крики:
         – Алла-а-а! Алла-а!
         – Не уйдём, Ваше благородие. Кони устали.
         – Останови экипаж, – крикнул Андрей вознице, – укроемся за кибиткой и отобьёмся? Стрелять-то тебе есть из чего?
         – Ружжо! – ответил возница, останавливая лошадей.
         – Бери и ты пистоль, – Барятинский передал оружие Егору.
          Казаки тоже спешились.
         – Перестреляем поганых, Ваше благородие, не сомневайтесь, –   усмехнулся  вахмистр, устраиваясь рядом с Андреем, – главное, не подпускать их к себе. Не давать им махать саблями  – в этом они сильны.
          Враги были совсем близко. Разноголосо запели ногайские стрелы, засвистели пули.  Андрей прицелился. Он считался метким стрелком, хотя до этого случая и никогда не стрелял в живых людей, не приходилось. «Но или мы их, или они нас. Главное, сохранить донесение», – пронеслось в голове юного прапорщика.
           Почти одновременно раздалось шесть залпов с нашей стороны, и сразу трое всадников  и конь противника потеряли подвижность. Ногайцы   поразили лошадь одного из казаков и изрешетили стенку экипажа. Но мысль укрыться за кибиткой была дельной. Враг в степи был, как на ладони. Всадники и кони их падали, словно игрушечные, оставшиеся в живых вскоре повернули назад.
           – Я думал, им подмога будет, –  отряхивая от пыли панталоны, проговорил Андрей.
           – Не…. Они так близко к Азову не подходять... Тут всего-то вёрст пятнадцать осталось. Не знаю, чего это случилось? Кубыть, взаправди  дикие?  – откликнулся Сухой, –  Суворов разбил их два года назад на берегу Кубани.  Вроде, замирились наши с  улусом, а кто из них  ушёл и далёко, на Кавказ. Видать, не все ушли.
          – А ты молодец! – похвалил казака Андрей, –  метко стреляешь, смело смотришь врагу в лицо.
          – Казак в беде не плачеть, головы не клонить. Знаеть: смелый там найдёть, где робкий потеряеть.
– Мудро, – засмеялся Андрей, – ты-то, что не стрелял?  –  он  испытующе посмотрел на бледного от страха Егора.
– Сробел он, Ваше благородие, небось, первый раз в бою, – заступился за Егора казак.
         – Эх, ты, куафюр! – сочувственно улыбнулся Андрей.
         Результатом стычки с ногайцами для небольшого отряда Барятинского стали двое раненых казаков и три убитые лошади. Вражеских потерь не считали, спешили засветло попасть в  Азов.
         – Перепрягайте лошадей, – распорядился Барятинский.
          На место  прибыли только к вечеру. Подъехали к Алексеевским воротам, уцелевшим от старого турецкого городка. Начальник караула, оглядев потрёпанный экипаж, сочувственно поцокал языком, но всё же посмотрел бумагу Андрея и только тогда приказал поднять шлагбаум. Кибитка въехала под своды кирпичных ворот, где копыта лошадей как-то особенно звонко застучали по каменным плитам. Андрею открылся склон косогора, на котором расположилось само селение. От ворот были видны узкие улицы, приземистые домишки, крытые камышом.
Улица   пустынна. Лишь изредка пробегали согнувшиеся фигурки обывателей и гарнизонных солдат, да от порохового погреба скорым шагом прошло капральство мушкетёров со вскинутыми на плечи ружьями.
          Доставив раненых в лазарет, Андрей отправился в штаб корпуса. Вручив донесение офицеру, сопровождавшему главнокомандующего,
и  доложив о налёте, за успешное отражение которого тут же получил благодарность, Барятинский пошёл к своим спутникам. Они ожидали его у кибитки и обсуждали свой внезапный бой. Андрей от лица командования поблагодарил всех за храбрость. Егор спросил об ужине.
        – Конечно, это в перовую голову, –  ответил прапорщик.
          Устроив подчинённых на ночлег и прикрепив к кухне, он привёл себя в надлежащий вид и отправился  в офицерский клуб.
  Высшие чины во главе с бригадиром[4] в этот вечер были приглашены на именины военного губернатора Азова. Там же присутствовал и командующий. В клубе за большим столом ужинали всего шесть офицеров: четыре  гусара и два пехотных. Андрей представился им и после взаимных новостей и шуток присоединился к обществу. Полненький приземистый подпоручик рассказывал те же анекдоты, которые Андрей слышал в своей крепости. Старый вояка в кителе нараспашку ухмыльнулся и обратился к одному из присутствующих гусар, в расстёгнутом доломане и с кием в руке:
          – Ротмистр Залесский, Вы ведь недавно из Петербурга, расскажите что-нибудь новенькое.
          – Господа, право не знаю. Всё то же, о поручике  Ржевском.
          Андрей заинтересовано  посмотрел на Залесского.  Сухощавый и ещё не старый человек  отличной выправки и приятным, с тонкими чертами лицом. Неужели отец Лизоньки?
          – А Вы были с ним знакомы? – пытал Залесского старик, вероятно предполагая, что все, прибывшие  из Санкт-Петербурга, встречались с легендарным поручиком.
       – Нет, но он, кажется, племянник бригадира Ржевского, героя   прошлой русско-турецкой кампании,  в Ахтырском полку служит. 
       – А-а….
        – Знаете, – ротмистр весело подмигнул Андрею, – его как-то спросили:  
       – Поручик, вы играете не гитаре?
       –  Играю, – отвечает  Ржевский.
       – А на клавесине?
       – Играю.
       – А на барабане?
      – Конечно, играю.
      – А на арфе, поручик?
      – Нет, на арфе нет – карты сквозь струны проскальзывают....
      Офицеры, почти все любители карточной игры, развеселились.
Залесский, лениво помахивая кием, продолжил:
        – Прекрасное солнечное утро. Ржевский вышел на крыльцо — румяный, молодцеватый — и аж крякнул от удовольствия. Прыгнул в седло, проскакал версту, только пыль столбом. Вдруг остановился, посмотрел вниз и хлопнул себя по лбу: «О! А лошадь-то где?», и поскакал обратно.
Андрей уже слышал, и не раз,  эти истории, он мысленно готовился к разговору с  рассказчиком. После ужина осмелился подойти  к нему.
       – Простите, Вас зовут  Александр Петрович?
      – Он самый, Александр Петрович. А Вы сын князя Барятинского Ильи Фёдоровича, и мы с Вами родственники по моей покойной жене?
      – Выходит так.
      Андрей испытывал смущение. Ему очень хотелось открыть отцу Лизоньки свою сердечную тайну, но боязнь, что Александр Петрович засмеётся или переведёт разговор в шутку, остановил его. Он  только  осторожно заметил, что Лиза вышла из пансиона и живёт у Волошиных.
      – Я знаю. Она писала мне об этом, –  благодарно кивнул Залесский. Далее были разговоры о политике, о надвигающейся новой войне с турками.
      – Вы когда едете? - прощаясь, спросил Залесский
      – Завтра, с утра.
      – Я Вас провожу.
      Серый, туманный рассвет длился бесконечно долго, даже когда всё было подготовлено к отъезду. Егор стоял возле кибитки и посвистывал. Новое дело, которое он задумал, кажется, пошло. Вдруг он услышал слегка забытый   голос… Барин?!  Померещилось? Нет! Нет! Это он, его господин! Дрожь прошла по телу и остановилась где-то внизу живота.
        – Дорогой Андрей Ильич, надеюсь на дальнейшие отношения. Ведь на тысячу вёрст вокруг ни одной родственной души, кроме Вас.    Письмишко с оказией пришлёте, новости из Санкт-Петербурга – для меня всё чрезвычайно интересно. Ну, и я, в свою очередь, не забуду нашу неожиданную встречу...
        – Непременно, дорогой Александр Петрович….
         Егор запрыгнул в кибитку. От ужаса кожа покрылась пупырышками, и душа в груди затрепетала, как  пойманный воробей. «Точно, барин! Ан, как узнает! Не сносить мне головы! К тому же ещё и родственник моему хозяину!» – плясали мысли, наполненные страхом.
        – Егор! Егор! – услышал  оклик Барятинского,  –   экипаж готов?
        – Эге, ж! – едва выдавил с хрипотцой  Егор, скорчив до неузнаваемости  лицо.
Залесскому  почудился голос Авдюшки, беглого раба своего, и он   заглянул в кибитку. Кажется, нет. Какой-то волосатый, криворотый ферт!
Экипаж тронулся.
         На обратном пути Андрей вспоминал все подробности встречи с Залесским и не заметил, что Егор был сам не свой.

[1] Квартирьер отвечает за обеспечение полка всеми материальными средствами, жильем.
[2]В царствование императрицы Екатерины II на Дону поселились армяне, устроившие свой город Нахичевань. Через них казаки торговали с Крымом, Турцией и Персией.
 
[3] Со времени своего основания крепость Димитрия Ростовского ни разу не подвергалась вражеским нападениям. Через пять лет после завершения строительства вспыхнула русско-турецкая война 1768-1774 годов. Главные военные действия, решившие исход войны в пользу России, велись преимущественно в Крыму и на Дунае. Что же касается Подонья и Приазовья, то турки и их союзники были изгнаны отсюда в первые же месяцы войны, и уже весной 1769 года русские войска заняли Азов и Таганрог. Крепость Димитрия Ростовского в этой войне служила опорной базой для русских войск, действовавших в Приазовье и на Кубани.
Когда же в 80-х годах к России были окончательно присоединены Крым, а также задонские и кубанские степи, крепость Димитрия Ростовского оказалась на значительном удалении от новой русско-турецкой границы, проходившей теперь по реке Кубани. В связи с этим крепость, конечно, до некоторой степени утратила свое первоначальное значение форпоста и в 1797 году была понижена в, разряде. Ликвидировать же ее царское правительство не решалось, так как она была еще нужна для связи русских войск, находившихся на Кубани и в Грузии, с внутренними районами России. Кроме того, царское правительство сохраняло эту крепость в качестве базы для наблюдения за донскими казаками.
 
[4] В России бригадиры, учреждённые Петром Великим, занимали середину между полковником и генерал-майором, под команду которого дана бригада из 2-х или 3-х полков.

 

Кубанский шлях. Глава 13