Георгий (дорога к себе) 3 книга 1 глава

Не радуйся тому, что ты живешь,
пока ты не ответишь себе на вопрос:
«Для чего ты это делаешь»?
 
                     
 
1.  Этот день       
 
 
Фиолетовая луна медленно катилась по самому краю горизонта. В общем-то, и торопиться ей сегодня совершенно некуда. Это суток через пять нужно будет стремительно взлетать под самый купол черного небосвода, а сейчас она вполне могла позволить себе обстоятельно рассмотреть двух путников, увлеченных неторопливой беседой.
Ландшафт местности представлял собой унылую каменистую пустыню, лишенную всякой растительности. Это было несколько странно, потому что широкая полноводная река рассекала ее прямой, как вектор, линией. Она медленно несла свои тяжелые, похожие на ртуть, воды  прочь от далеких гор, вершины которых еще только появлялись над линией горизонта. Разумеется, луна видела эти горы достаточно хорошо, а вот для двух путников горизонт лишь недавно ощетинился едва различимыми крутыми гребнями.
Зато у луны никогда не получалось увидеть ту красоту, которая должна будет открыться их взорам, когда горы станут видны им все целиком: от вершин, до самых подножий.
Вдоволь налюбовавшись со спины на темно русые кудри молодого человека, луна решила посмотреть на него сбоку, для чего теперь она покатилась навстречу вязким речным волнам. Его профиль оказался почти правильным, и завершался небольшой русой бородкой. Молодой человек вообще очень понравился луне: он был высок ростом и статен. На мощное мускулистое тело была натянута странная короткая кольчужка, тускло поблескивающая фиолетовым. Неровные, оборванные ее края прикрывали плечи и едва касались широкого ремня. Кожаные брюки были заправлены в высокие шнурованные ботинки на толстой подошве.
Луна прокатилась еще немного, и короткий светящийся мост, недавно соединявший берега, превратился в длинную фиолетовую диагональ, прочерченную по безжизненной поверхности воды.
 Теперь луна смогла разглядеть его глаза. Даже тогда, когда молодой человек становился серьезным, в их глубине не угасали озорные веселые искры. У спутника глаза были такими же серыми, только этого озорства в них не было, зато чувствовалось, что там постоянно живут и непрестанно ищут ответы многочисленные пытливые мысли.
Оставалось совсем немного времени до того момента, когда луне придется скрыться за горным хребтом, и тут она опомнилась и прислушалась к их разговору.
Наверное, второй странник полностью разделял ее мнение по поводу странной одежды товарища, потому что в эту минуту он спросил:
- Не понимаю, чем может нравиться эта не выкованная тобою  до конца кольчуга? Почему бы тебе не надеть белый свитер, который из пуха и любви связала для тебя Уланулуна? Должно быть, он очень приятно согревает тело.
- Ты же знаешь, Тишина, мое тело уже давно ничего не может чувствовать. Но моя душа приходит в восторг, когда ощущает, как холодные капли дождя струятся через кованый металл, или палящее солнце нагревает металлические кольца, и они обжигают кожу. А белый свитер я обязательно надену, когда снова полечу к Уланулуне. Он мне тоже очень нравится, но он радует мою душу только тогда, когда я вижу, как радуется этому моя любимая. Так, что не грусти, друг, ты еще много раз увидишь меня, одетым в ее подарок. Лучше порадуйся тому, что тебе не нужно нести мой тяжелый скарб на своей спине, как это делают другие кони, - и молодой человек с любовью провел рукой по золотой конской гриве.
- Ты прав, Кир, это совсем неплохо, что вы умеете хранить свои вещи на полках Мироздания, - улыбнулся конь, – и достаете их оттуда только по мере необходимости.
- Как из пустого чемодана Георгия, - рассмеялся Кирзым, но продолжил уже задумчиво. – Георгий… Он никогда не рассказывает о себе. Порой мне кажется, что он тоже родился на Земле, а иногда я просто уверен, что его прежняя жизнь прошла на какой-то иной планете… И, потом, меня тревожит тоска, которую он прячет за постоянной иронией. Может, обмануть кого-то другого у него получается неплохо, но только не меня. С некоторых пор я стал очень чутко ощущать ее, принесенную людьми из прошлой жизни. Теперь в глубине моей души постоянно звучит печальный камертон, который безошибочно улавливает эту тональность… Скажи, ты что-нибудь знаешь о его прошлом?
- Знаю, - кивнул головой конь, – твоя интуиция, как всегда, не подвела. Он «почти» с Земли. Его Родина – прообраз, с которого когда-то был сделан точный слепок в виде нашей планеты.
За миллионы лет до создания спутника Солнца под названием Земля, была сотворена точно такая же планета, только звезду для нее нашли в одной из далеких галактик. А поскольку параметры той звездной системы были абсолютно идентичными нашим, то понятно, что климат на планете был точно таким же, как у нас.
Да что климат, и в остальном все происходило совершенно одинаково. На те же грабли наступало человечество, те же откровения для исправления ошибок ему посылались, но люди ровно, как и у нас, оставались к ним глухи, а по отношению друг к другу немилосердны. И там тоже была принесена искупительная Жертва, но, знаешь, и они ничего и не сумели понять. Отдельные люди, конечно, поняли, но человечество – это не отдельные, это все остальные люди. А на всех Правды не хватило, точнее, у людей не хватило неких возможностей, чтобы эту Правду осознать.
Я еще не знаю, Кирзым, что такое «возможность» в человеке,  и пока не могу дать тебе точных объяснений, но я над этим постоянно думаю. Зато я знаю, что случается, когда этих возможностей не хватает. Людям на нашей Земле еще только предстоит это испытать, а вот для Георгия это уже «плюсквамперфект» - давно прошедшее время.
И вот о чем еще я хочу сказать прежде, чем картина его прошлого  предстанет перед твоими глазами. Удивительным образом очень многое и там и у нас сложилось настолько одинаково, что не только мышление людей, их характеры, да, что говорить, даже наши имена часто кажутся точными отражениями, вышедшими из зеркала той жизни …
 
                                 …
 
…Огромная белая яхта, убаюканная покоем океана, мирно спала возле каменного причала. Ни  одна, даже едва заметная волна не появлялась на идеальной водной поверхности. Только роскошная белая яхта на зеркально синей воде, и безжалостное белое солнце в раскаленно синем небе.
- Наверное, синоптики снова ошибаются, обещая сегодня бурю,  - подумал Георг, взбегая по ступеням, – Хотя… упрекать их в этом было бы несправедливо. Климат стал настолько непредсказуем, что решение правительства заменить службу метеопрогнозов примитивной службой экстренного оповещения, все больше кажется  обоснованным.
Мысль о плохой погоде ничего не меняла в его решении выйти в открытый океан.  Ему очень нравилась новая яхта. Он всегда покупал только большие и белые яхты. Эту он купил два дня назад, заплатив сто десять тысяч дэкальто банковским переводом. Эта сумма выглядела фантастической, но ему не было жаль этих денег, он слишком ценил жизнь, чтобы отказывать себе в подобных «пустяках».
Конструктивное решение яхты  было настолько совершенным, что гарантировало абсолютную безопасность при любых погодных условиях. Правда,  пришлось заплатить кое-что наличным, чтобы ни у кого больше не было подобной модели. Что поделаешь, если иначе пропадет радость от обладания вещью. Ни у кого на этой планете не должно быть ничего лучше, чем у него. Потому что он – самый богатый человек на этой планете.
Он – Георг Ихтэмгольдц – сын известной когда-то оперной дивы и спившегося банковского клерка.
На веранде его ждала Канатэль. Это была единственная служанка, которую он терпел в своем доме. С остальной прислугой он предпочитал не встречаться вовсе, и они никогда не выходили за пределы служебных помещений, или появлялись здесь только в его отсутствие.
- Господин Георг, Вас ожидает Стипл Куппер, - как всегда равнодушно произнесла Канатэль, после чего они вместе вошли в приятную прохладу внутренних помещений особняка.
Может быть, именно это равнодушие по отношению к нему и являлось той важной составляющей человеческой сущности, которая отличала Канатэль от всех остальных людей, с которыми  Георгу приходилось сталкиваться в последние годы. На сороковом году жизни ему уже изрядно надоели восхищенные женские взгляды, которые облизывали его высокую фигуру, слепленную из крепких мускулов, бронзовые, закрученные в тонкие спирали кудри, спадающие на широкие плечи. Все эти женщины уж слишком призывно заглядывали в его ярко-синие глаза…
В  глубине своего сознания они позволяли себе мечтать о том, что он может им принадлежать. Не спрашивая его разрешения, в темных комнатах грез они раздевали его, укладывали в застеленные шелком постели, заставляли целовать свои воспаленные жаждой губы, прижимались к нему горячими телами. Ему было абсолютно безразлично, любят они его или нет, но даже в мечтах они не имели права на его любовь. И этого он им простить не мог.
 Все остальные люди смотрели на него либо с подобострастием, либо заискивающе, либо… Да какая разница, как они на него смотрели, если он точно знал, что за этим кроется либо зависть, либо, ненависть, либо… Да какое ему дело до того, кто и как на него смотрит? Все остальные люди существовали в другом, параллельном и неинтересном ему мире, и он впускал их в свою жизнь только тогда, когда это становилось ему необходимо.
Хотя, тут он несколько лукавил. В государстве все-таки были те, к которым он не мог относиться с откровенным пренебрежением. Георг был  вынужден запирать его в тайники своего рассудка, потому что сброд, называющий себя элитой, представлял для него некоторую опасность, а это означало, что с такими людьми нужно считаться.
И только Президент вызывал у него абсолютное и безоговорочное уважение. Иначе и быть не могло. Президент был молод, умен и нечванлив, но главное его достоинство состояло в том, что он принимал абсолютно правильные с точки зрения Георга решения. Иногда Георг думал о том, что был бы рад иметь такого человека в качестве друга. «Единственного друга», - мысленно добавил он. Но тон в их отношения всегда задавал Президент, а он не допускал к себе  так близко, как этого хотелось.
Георг посмотрел через оконное стекло на равнодушный океан, и подумал о том, что он сам иногда представляет себя таким же – красивым, могучим и одиноким. Он не испытывал от одиночества тоски, он был абсолютно самодостаточен и не нуждался в чьем-то сочувствии, участии, или любви. Его вполне устраивал этот созданный им мир, в котором нет посторонних. Единственный, кто представлял для него в этом мире интерес, был он сам.
А ведь когда-то он очень любил людей! Всех. Они казались ему необыкновенно хорошими и даже замечательными. Что же с ними случилось?
 Почему жизнь, выжимая из себя соки, не отдает их людям такими мощными и светлыми, какие бурлят в ее собственной кровеносной системе, удивительным образом позволяя ей никогда не прерываться? Почему вместо сильной и горячей своей крови она выплескивает наружу только серую плесень? А человеческие мысли и дела превращаются в бесполезную зыбкую пену…
Или изменились все-таки не они?
«Просто тогда, в моем далеком детстве все было по-другому», - вспомнил Георг, и что-то тоскливое снова дрогнуло в его душе. Он никак не мог понять природу этого странного чувства. Оно возникло недавно, и он еще не разобрался: грусть эта сладкая, как та, которую дарят приятные полузабытые воспоминания, или мучительная, но тогда необходимо знать причины, вызывающие эту ненужную тревогу.  
- Так что ему передать? – вмешалась в его мысли Канатэль.
Ни о каком посетителе, тем более из числа тех, кто не входит в сферу его интересов, в данную минуту даже речи идти не могло. Все мысли Георга были заняты только вопросом о предстоящем плавание. Но тут в его сознание вторглось что-то смутное и настойчиво попыталось внести нежелательные коррективы - он вдруг вспомнил, кому принадлежит это имя. Как вообще он мог его забыть? А ведь в детстве ему казалось, что этот ненавистный мальчишка будет издеваться над ним до скончания времен.
Георг уже давно потерял этого человека из виду, практически вычеркнул из своей памяти, и вот сегодня Стипл Куппер явился  к нему сам.
- Пусть подождет, я подумаю, - недовольно бросил он и снова вернулся на веранду.
Воздух уже не обжигал. Появился ветер и погнал вдоль побережья мелкие беспокойные волны.
«Кажется, буря действительно будет. На этот раз они не ошиблись, - вспомнил Георг о синоптиках.
Океан неспешно менял свой ярко-синий костюм на новую мрачную одежду. По всей вероятности гроза начнется часа через два, а сейчас Георг с наслаждением подставлял лицо навстречу нарастающим порывам ветра. Воздушные потоки были еще горячи, но уже скоро они принесут настоящую прохладу.
 В такие минуты он иногда вспоминал детство. Воспоминания не тревожили. Они приходили и вставали рядом без особой надежды на то, что он позовет их в гости. Настойчивым был только один день. Он единственный пытался заглянуть в его душу. За это Георг его не любил. Он вообще очень не любил этот день, расколовший его жизнь пополам.
«Странно…, в конечном итоге я должен быть ему благодарен?  - Георг уже давно ни о чем не жалел. Вся его жалость осталась за границей этого дня. Она хранилась где-то очень далеко в наглухо запертых сейфах его памяти. И вот этот день снова  дотронулся до него тревогой. 
– А… это ты? - догадался Георг. - Ты снова встаешь передо мной моим прошлым. Да…, тогда вот так же вдоль побережья…
                              …
 
…Вдоль побережья катились быстрые тревожные волны. Они плели из соленой воды пушистые кружева и устилали ими прибрежный песок. Отдыхающие спешно покидали пляж, опасаясь быть застигнутыми непогодой, а он сидел и наблюдал за морской пеной, которая постепенно перемешивалась с мелким мусором, отчего быстро теряла свою белоснежную прелесть.
В отличие от остальных он домой не спешил. Еще неизвестно, где хуже – здесь, под хлесткими струями, или там, в душной тесноте маленькой квартирки. Если отец не напился, то мрачный он будет сидеть, уткнувшись во вчерашнюю газету, найденную им в парке на лавочке, и яростно ругать «никчемное» правительство. А если он уже выпил…
С тех пор, как  Георгу исполнилось пять лет, и отец потерял работу, мальчик больше всего на свете мечтал стать большим, очень сильным и отомстить всем своим обидчикам за пролитые слезы. Самых главных врагов у него было двое: Стипл и отец. Отцу он мечтал отомстить еще и за мамочку.
Но он был маленьким, и только его плечи были широкими, но больше напоминали вешалку для одежды, на которой бесформенно болтались надетые на щуплое тело рубашки. Это безумно раздражало отца, лишний раз приводя его в состояние неуправляемой ярости. Родители всегда выделялись среди других людей своей необыкновенной статью: она  была белокожей рыжеволосо-кудрявой красавицей, а он - смуглым блондином с ярко синими глазами. Георгу достались только эти синие глаза. Волосы же получились не рыжие, не белые, а какого-то неопределенного желтого цвета, будто они взяли оба оттенка, смешали их и поделили надвое.
С некоторых пор его жизнь складывалась, мягко говоря, не очень ладно. Наверное, были рядом хорошие добрые люди, но отец и Стипл с товарищами измучили его так сильно, что постепенно Георг уже сам начал загонять себя в воображаемую норку, в которой он пытался спрятаться от остального мира. А ведь еще совсем недавно он так любил этот мир. Он любил людей, всех, без исключения, любил эти высокие горы, этот могучий океан, это солнце, которое где-то далеко за линией горизонта, каждое утро рождается из его пучины.
Море и океан, конечно, остались прежними…
Ему казалось, что теперь по-настоящему его любила только мама - несравненная София, как когда-то писали на ярких афишах, развешанных возле городского оперного театра. Зато у нее это получалось безгранично, нежно и трепетно. Она была не только ослепительно хороша и обладала редким грудным контральто необыкновенного бархатного звучания, она была  человеком удивительной  душевной красоты. Когда-то возле ее ног склоняли головы самые завидные женихи этого города. Да что города, даже из столиц приезжали известные бизнесмены и политики, чтобы попытаться завоевать ее сердце. Но София влюбилась в скромного банковского служащего, который после каждого спектакля ждал ее возле дверей театра и дарил такой же, отчаянно синий, как его глаза, небольшой букетик цветов. И ее добрая, созданная для любви душа с радостью откликнулась на эти скромные цветы.
Георг хорошо помнил, какой счастливой была когда-то их семья, как любили друг друга родители, и веселый их смех стихал только тогда, когда маленькая птичка в часах чирикала девять раз, и его укладывали в постель.
А потом наступил день, когда отец, вернувшись домой непривычно рано, грустно объявил:
- Наш банк закрыли. У меня больше нет работы, Софи.
- Ничего, родной, работа есть у меня.
- Мужчина не должен сидеть у женщины на шее.
- А ты не будешь. Ты обязательно найдешь другую работу. Ты такой умный, что это не составит для тебя большого труда, - она так его любила, что не замечала никаких недостатков. – Просто отдохни немного – ты уже давно это заслужил.
Но работу, которая «не унижала бы его достоинство», он найти не сумел. Работы вообще становилось все меньше. Человек постепенно выпадал из цепочки процессов, обеспечивающих человечеству прожитие. Людей вытесняли новые технологии. Многие профессии, без которых еще сто лет назад жизнь бы просто остановилась, теперь упоминались разве что в учебниках по истории.
Чтобы решить проблему с безработными, главы государств договорились о создании территорий, на которых общими усилиями людям, потерявшим возможность зарабатывать средства для существования, обеспечивалась достойная жизнь. В народе эти территории стали называть островами Счастья, потому что обустраивать их стали на многочисленных островах, расположенных где-то в  океанах.
 Однако София получала хорошие гонорары, и семья не ощутила ни каких перемен. Пока.
Пока отец еще хоть как-то пытался искать работу. Но месяца примерно через четыре попытки иссякли, зато появились товарищи, с которыми он теперь просиживал вечера в небольшом кафе по соседству.
- Мамочка, - плакал маленький Георг, – почему папочка не остается со мной, когда ты уходишь в театр. Мне очень скучно дома одному, а выходить на улицу вы  не разрешаете.
- Он взрослый мужчина, Георг. Он не может все время сидеть дома – это тревожит его гордость. А там друзья, с ними он хоть как-то отвлекается от печальных мыслей о том, что не может содержать семью. Нам нужно его беречь. Мы же с тобой очень сильные. Когда-нибудь ты вырастешь и все поймешь. А на улицу детям одним ходить нельзя.
Она не хотела его пугать и рассказывать о том, что в последнее время все чаще стали пропадать люди, и даже дети. Ходили слухи, что появились преступники, которые торгуют человеческими органами. Ученые уже давно научились выращивать их искусственные аналоги в достаточном количестве, а в ближайшем будущем вообще обещали создать лекарство, которое подарит людям вечную жизнь. Но именно это известие и породило целую кучу страшных домыслов. Бытовала версия, что это лекарство заработает в человеческом организме, только если все органы в нем будут естественного происхождения, а не возникнут в результате сложных лабораторных манипуляций. Говорили, что богатые люди скупают эти органы про запас, на тот случай, если когда-нибудь они неожиданно понадобятся. Шептались об этом все, но насколько эта информация соответствовала действительности, не знал никто. Далеко не каждый верил в то, что вечная жизнь, возможна, но абсолютно все были убеждены в том, что богатые люди ради своего благополучия вполне способны на подобную подлость.
Одним словом, София никак не могла позволить Георгу находиться на улице без присмотра, но и перечить мужу она тоже не могла. С некоторых пор его любовь к Софии начала окрашиваться в новые, не очень приятные оттенки. Появилась раздражительность, зависть к ее успехам, к тому, что именно она приносит деньги в дом, и постепенно все это переплавилось в страшное чувство, называемое ревностью, все чаще граничащее с ненавистью.
За день до того, как Георгу исполнилось семь лет, София попросила мужа купить сыну подарок.
- Мальчик давно мечтает об игрушечной яхте, - сказала она, протягивая ему деньги. – Сейчас появились совершенно удивительные модели, почти как настоящие. Это дорого стоит, но у нас необыкновенный, очень умный, добрый и послушный сын, и мне кажется, что он заслужил такой подарок. Ты лучше, чем я сможешь выбрать достойный экземпляр. Я только прошу, чтобы она обязательно была большая и белая.
Отец вернулся домой, когда Георг уже спал. Вскоре ребенка разбудил его громкий голос, доносящийся из-за закрытой двери. Что-то тихо, но напористо отвечала мама. Хорошо он смог расслышать только последние слова:
- Я гордый человек и обязан платить по своим долгам!
- С некоторых пор я очень сомневаюсь в том, что у тебя вообще есть гордость, - неожиданно резко ответила София.
Раздался шум, а потом все стихло. И эта тишина показалась Георгу страшнее, чем недавние громкие крики. Он соскользнул с кровати и осторожно заглянул в соседнюю комнату. Мама недвижимо лежала на полу. Георг закричал тонко и отчаянно.
- Не ори! – оборвал его отец. – Ничего с ней не случилось. Живая, просто поскользнулась и ударилась о край стола.
Через четыре дня мама смогла шептать, еще через неделю говорить, а вот петь так красиво, как прежде, она уже не смогла. Теперь беды шли в их дом не сами по себе, их вела за собой бедность.
София пела в дешевых ресторанах, и ее гонорары были весьма скромными, но она никогда теряла присутствия духа и часто повторяла сыну:
- Мы не должны держать зло на людей. Что бы ни случилось в жизни, изо всех сил нужно стараться их любить.
- Нет, мамочка, - всех любить нельзя, - не соглашался ребенок, – я вот многих люблю, но как можно любить папочку, если он такой злой и все время нас обижает?
- Он не злой, он несчастный, он тонет в ужасном болоте и не замечает этого. А я это вижу, но никак не могу помочь, тем более, что  он сам постоянно отказывается от моей помощи. От этого я испытываю чувство огромной вины. Но я не имею права потерять еще тебя, поэтому помни: несмотря ни на что, нужно обязательно любить людей. И если ты пока не можешь этого понять, то просто запомни, как правило, по которому положено переходить через дорогу. И то, и другое спасет тебе жизнь. Только в первом случае, Георгий, эта жизнь будет вечной.
Георгий… Только для него одного она придумала такое удивительное имя. Он был абсолютно уверен в том, что никого больше на всей планете не называли так красиво.
Иногда София водила его в церковь. Это случалось редко, потому что церковь находилась далеко. С некоторых пор все храмы, расположенные в черте города, закрыли - прихожан становилось все меньше, а аренда земли быстро дорожала. Их город был большим, поэтому одна церковь все же осталась, та, что стояла на выезде рядом со старым кладбищем.
Георг с радостью преодолевал этот путь, крепко держась за материнскую руку. Тогда он искренне верил в большого, могущественного и очень справедливого Бога, который приносит людям счастье и дарит им вечную жизнь. Только с некоторых пор он никак не мог понять почему, если Он любит всех одинаково, то далеко не каждому дарит Он счастье?
   А тут на его беду в школе появился этот Стипл, толстый, злой и капризный мальчишка, который очень быстро сколотил вокруг себя компанию из самых дерзких ребят, и начал издеваться над теми, кто слабее и не может за себя постоять. Но больше всего доставалось почему-то Георгу.  Или тогда ему это только казалось? «Вот этому Бог за что-то счастье дал»?-  все чаще задавал он себе вопрос, на который никак не мог придумать ответ.
Как-то однажды «счастье» Стипла появилось в школе. Оно возникло в виде самодовольного дядьки, такого же толстого и противного, как его сын. Оно истерично визжало, плевалось слюной, трясло кулаком возле лица директора, а потом, разобравшись, в чем дело, влепило своему сыну довольно увесистую затрещину. Тогда, единственный раз в жизни, Георг Стипла даже пожалел. Хотя… ему показалось, что где-то в самой глубине поросячьих глазок старшего Куппера все время горели искры необъяснимой гордости, зажженные  недостойным поведением сына…
Кто возьмет на себя смелость утверждать, что знает, по каким законам устроена жизнь? Иногда она делает тебе подарки, но потом обязательно забирает что-то взамен. И она никогда не спрашивает, стоит ли ее подарок того, чтобы отказываться от чего-то уже имеющегося. Георг понял это очень рано, и каждый приятный жест судьбы принимал с большой осторожностью. Но бывает и так: жизнь поворачивает к тебе  один из самых ужасных своих ликов, гонит по одной из самых трудных дорог, но вдруг за крутым поворотом ты неожиданно встречаешь ее удивительно светлую улыбку…
Однажды Георг бежал по дороге от школы, подгоняемый громким улюлюканьем команды Стипла. Сам Куппер заметно отстал, но его визгливый голос все равно неотступно звучал у Георга в ушах. Неожиданно из-за угла дома появился стройный молодой человек в морской форме. Он схватил Георга в охапку и прижал к себе.
- Вы что же, пацаны, всей стаей на одного? – весело спросил он.
- Да он, он…
Но придумать веский аргумент ни у кого не получилось. Наконец самый сообразительный изрек:
- Он у нас ножик украл.
Этот красивый серебряный нож, инкрустированный темно зеленым перламутром за два дня до того океан сам бросил к его ногам. С некоторых пор София уже не могла удерживать сына дома. Ему приходилось одному ходить  в школу, потому что отца совершенно не волновало, вернется ли он обратно, а мама почти каждый день с утра до позднего вечера находилась на работе. Домашнее задание Георг успевал выполнять еще в школе, он вообще учился необыкновенно легко, чем еще больше злил не слишком способного к учебе Стипла. Теперь все свободное время он проводил на побережье. Позавчера был сильный шторм, но Георг держался до последнего, за что первая же большая волна вынесла ему награду. А сегодня Спипл разглядел этот нож, когда Георг достал его из кармана, чтобы в который раз полюбоваться на маленькое чудо. И вот после школы Стипл приказал его отдать. Георг случайно вырвался из цепких рук и побежал…
- Ты украл нож? – моряк задал этот вопрос все тем же веселым голосом, повернув Георга к себе лицом.
Мальчик отчаянно замотал головой.
- Откуда он у тебя?
- Мне подарил его океан.
- Любишь океан?
Георг согласно кивнул головой, глядя в глаза своему спасителю.
-  Я тоже его люблю. А вы чего рты открыли? – обратился он к мальчишкам. – Вам сегодня ничего не обломится. А если узнаю, что снова к нему приставали, оборву уши и высушу из них соленую закуску к пиву. Я свое слово держу, даже не сомневайтесь.
Георг восторженно смотрел на высокого, стройного, очень красивого парня и искренне ему завидовал. «Вот бы и мне когда-нибудь стать таким», - подумал он. В эту минуту ему показалось, что вот так, наверное, должен выглядеть Бог.
- Тебя зовут-то как? – спросил моряк.
- Георг.
- А меня Дрэзд. Ну, будем знакомы. Ты где на побережье бываешь?
- В конце пляжа, у Белых скал.
- А я дальше, у Черных валунов. Но ты туда не ходи – это слишком далеко. У Белых скал тоже хорошо. Теперь я буду приходить туда - может, увидимся. Наш корабль скоро отчаливает, я вообще больше в плавании нахожусь, чем на берегу, но когда я здесь, то все равно без океана не могу. Ты мне понравился, малец. Что-то светится в твоих глазах… непростое.
- Я буду ждать. Очень! – с надеждой откликнулся ребенок. - Вы ведь тоже подарок, который дал мне океан.
Дрэзд на секунду задержал на мальчике удивленный взгляд, потом весело ему подмигнул и быстро пошел в сторону порта. А Георг неотрывно смотрел, как легкой, пружинящей походкой уходит навстречу со своей любовью красивый и сильный Бог.
 Вскоре они сильно подружатся. Георг быстро научится так же лукаво подмигивать правым глазом, и очень долго будет вырабатывать эту  необычную гарцующую походку. К сожалению, их дружба будет короткой, но она даст Георгу то, чего не смог дать ему отец – ощущение надежной защиты и опоры. И за те неполные семь месяцев, которые подарит им судьба, Дрэзд успеет научить Георга очень важному – он научит его управлять таким чувством, как страх, и научит этот страх побеждать. Но это будет последний человек, которого Георг назовет своим другом. Потом он косвенно окажется виновным в несчастье, которое случится с Дрэздом, но это будет потом. А всего несколько минут спустя с Георгом произойдет событие, воспоминание о котором и теперь заставляет его испытывать внутреннюю дрожь.
                             …
 
… Георг Ихтемгольдц стоял на веранде и неотрывно смотрел на океан. Волны становились все круче, облака тяжелее, наполнявшая их влага, выкрашивала тучные рыхлые тела в темно-серые оттенки, и они все больше прижимались к сереющему телу океана. Что-то снова царапнуло по душе:
- Ты все время вспоминаешь не о том, - шепнул ему «этот день».
- Отстань, о чем хочу, о том и вспоминаю, - огрызнулся Георг.
Нужно было уже что-то решать: встречаться со Стиплом, или выходить в океан, отправив посетителя восвояси. Но сегодня воспоминания были не просто гостями, сегодня они были захватчиками, они взяли его в плен, не позволяя выбраться на волю.
 В его прошлом была тайна, которую он никак не мог разгадать. Каждый раз, обрывая лепестки воспоминаний, он надеялся, что в сердце этого бутона он найдет ее разгадку. Но каждый раз он находил там только «этот день». Георг понимал, что разгадка кроется именно в нем, но день не желал разговаривать, он молчал и только царапал душу остро отточенными когтями…
На пороге снова появилась Канатэль.
- Извините, господин, прикажете отпустить господина Куппера?
- Его воля. Хочет – пусть уходит, - не оборачиваясь, ответил Георг и тут же услышал, как тихо закрылась дверь за служанкой.
- О чем это я? – обратился он к самому себе. - Ах, да через несколько минут…
                                          …
 
Через несколько минут Георг уже был на Соборной площади. Домой можно было дойти и более коротким путем, но он очень любил это место, и ноги каждый раз приводили его сюда. Квадратная площадь, вымощенная древней брусчаткой, расстилалась огромным каменным ковром у подножия большого опустевшего храма. В отличие от мертвого безмолвия здания, лишенного даже колоколов, на площади всегда кипела жизнь.
Днем здесь собирались те, кто потерял работу, зато обрел свободное время и проблему – как жить дальше. Они коротали дни, бесконечно обсуждая только одно: плыть на острова Счастья, или нет. Поскольку вариант «или нет» редко предполагал что-нибудь дельное, примелькавшиеся лица исчезали, но им на смену тут же приходили другие, поэтому площадь никогда не пустела. Вечером здесь появлялись работающие жители города. Конечно не все, да площадь и не могла вместить даже сотой части горожан. Но она всегда старалась  принять тех, у кого болит душа, будто она тоже несла крест, как этот величественный пятиглавый собор.
Самым громким голосом площади была городская юродивая – маленькая сухонькая женщина неопределенного возраста, неизвестно откуда появившаяся здесь несколько лет назад. Никто не знал ее имени, сама же она называла себя Сестрой.  Чаще она молчала, сидя на высокой ступени крыльца, ведущего к храму, и грустно смотрела на людей. Но иногда она вставала и говорила неожиданно сильным звучным голосом, неизменно начиная свою речь словами: «Сестра говорит вам, слушайте»! Она не просто говорила, она делала это красиво: находила необыкновенные слова, меняла интонации голоса. «Как мамочка», - думал в такие минуты Георг. Только мама говорила тихо и проникновенно, но она говорила ему одному, а Сестру должны были слышать многие люди.
Никто никогда не видел у нее в руках газету, ей негде было смотреть телевизор, но бывало так, что она рассказывала о событиях, про которые все узнавали только по прошествии времени. Речи ее были о разном, однако суть сказанного всегда сводилась к одному: «Люди отступили от Бога, и грядет приход Антихриста», поэтому она много говорила о людских  грехах и об их искуплении, о страшных знамениях, уже пришедших в человеческую жизнь. Мама давно объяснила Георгу, кто такой этот Антихрист, и почему его прихода нужно очень бояться. И теперь он часто вздрагивал по ночам при мысли о страшном звере, выползающем из мертвой бездны.
Иногда Георгу казалось, что Сестра пристально смотрит в его глаза. Но, возможно, что так казалось и всем остальным. Вот и сегодня, когда он протиснулся ближе к храму, она бросила на него быстрый внимательный взгляд,  заканчивая свою речь:
- Чтобы о вашем спасении задумался Господь, - уверенно говорила она, - нужно чтобы сначала об этом задумался каждый из вас, потому что спасение творится не на небесах. Оно происходит здесь усилиями человеческой души. А там либо нам будут рады, либо нет. Могут, конечно, пожалеть, если сочтут возможным. Но, как важно, чтобы при Встрече все-таки было больше радости.
- Ты все время говоришь, что Бог любит всех одинаково, - выкрикнул из толпы худой желчный мужчина, - тогда почему сегодня одним нечего есть, а другие швыряют деньги на ветер. В чем ты видишь Его справедливость?
Георг насторожился. Это был как раз тот самый вопрос, который мучил его в последнее время. И снова Сестра взглянула на него, будто ему одному собиралась она отвечать.
- Мы все время просим у Него благополучия, - сказала она, - а не понимаем того, что это благополучие Он дает не просто так. Он этой наградой не порадовать, он проверить нас хочет. И проверка эта страшная,  потому что непонятна человеку. Вот когда приходит болезнь, мы иногда задумываемся, за что нам послано такое испытание, и стараемся что-то в себе изменить. Когда же приходит счастье, мы не думаем ни о чем. А Он наблюдает за тем, как поведет себя человек, завладев этим Его даром, и решает, достоин ли этот человек в будущем награды еще большей, или того, что уже есть на этой земле, вполне достаточно.
- Тогда пусть Он всех так проверяет! - никак не желал сдаваться мужчина. – Пусть он и мне тоже богатство пошлет, а там как хочет: может в мою сторону смотреть, может в телевизор. – После этих слов мужчина рассмеялся, видимо довольный своей шуткой, но тут ему в голову пришла еще одна мысль.
- Почему ты вообще решила, что говоришь правду? Почему ты думаешь, что правы вы, которые в Него верят, а не мы, кто считает все это пустой болтовней. Посмотри вокруг, сколько вас? Ты, еще два священника в единственной церкви, да тридцать монахов на горе. А сколько нас, посмотри! Почему ты решила, что правда на вашей стороне?
- Твои слова верны лишь в том, что здесь действительно очень мало учеников, которые могут слышать Его голос, - твердо сказала она. - И очень мало учителей, которые могут говорить на Его языке. А правда моя знаешь почему? Потому что ты меня об этом спрашиваешь!
Она опустилась на ступень, склонив голову, и люди поняли, что больше она ничего уже не скажет.
Про тех монахов, о которых упомянул мужчина, Георг знал. Это было необъяснимое чудо, свидетелем которого изредка становился горожане.
Своими восточными границами город вытянулся вдоль побережья океана, а с западной стороны упирался в подножие одной из самых высоких гор многозубчатой гряды, уходящей в сторону далеких пустынь. Гора эта была так высока, что временами ее острую вершину скрывали облака. И вот там, под облаками был расположен монастырь, в котором обитали монахи. Его можно было разглядеть в мощный бинокль и даже наблюдать, за тем, как, кутаясь в скромную одежду, они выходили за пределы стен для исполнения различных хозяйственных обязанностей. Никто уже давно не вспоминал, что на географических атласах рядом с изображением этой горы стоит название Фрадо, люди уже много веков называли ее Монашьей горой.
 Еще ни у кого не получилось близко подобраться к тому месту, где находился монастырь. Где-то на высоте восьми сотен метров поверхность горы становилась абсолютно гладкой, и это странное кольцо обнаженной горной породы метров триста шириной, делало вершину совершенно неприступной. Порода была настолько твердой, что не поддавалась ни одному альпинистскому инструменту. Впрочем, сложилось так, что жители относились к горе, как к чему-то священному, поэтому попытки чужаков проникнуть в заповедное, регулярно пресекались активными горожанами.
Необъяснимым было и то, как преодолевали это препятствие монахи. Но раз или два в году рано утром они появлялись в городе, а обратно уходили одновременно с закатом солнца. Георг дважды видел, как, вытянувшись цепочкой по двое в траурную процессию, они медленно шли по городу, изредка осеняя себя крестными знамениями. Четверо из них, идущие впереди, несли на своих плечах завернутое в белую простынь тело усопшего. Все они были худощавы, одеты в одинаковые черные одежды с капюшонами, скрывавшими их лица, от чего трудно было понять, кто из них мужчина, а кто женщина.
Но гораздо сложнее было понять другое.
Их всегда было тридцать. Среди них не было детей. Для общины, состоящей из столь малого количества человек, они умирали слишком часто, а значит, каким-то непонятным образом их численность постоянно пополнялась. И тут снова была загадка – каким образом могло это происходить?
На этом таинственное не заканчивалось. Их путь шел к старому кладбищу, расположенному рядом с той самой церковью, где все еще проходили службы. Кладбище было уже давно закрыто для новых захоронений, но никто не осмеливался преграждать им дорогу. Любопытные зеваки видели, как монахи неизменно подходили к одной и той же могиле, раскапывали ее на должную глубину и опускали в нее тело. Земля, которую они извлекали на поверхность, не содержала никаких останков человеческих тел, обрывков ткани – ничего, будто в этом месте ее потревожили впервые, и никогда прежде она не принимала в свои объятия скорбные дары. Потом они какое-то время пели красивые грустные песни, а потом такой же вереницей пересекали город в обратном направлении, чтобы с последними лучами солнца оказаться на горной тропе...
…Георг отошел в сторону и перевел взгляд на купола собора. Он любил рассматривать, как город отражается в их позолоте. Его изображение странно уходило по выпуклости вверх, завершаясь с одной стороны океаном, а с другой – горным массивом… В этот момент среди толпы возникло сильное оживление, и он услышал выкрики: «Кочевники идут!» Люди начали спешно расступаться, образуя широкий коридор.
В отличие от Сестры, которая говорила о человеческой душе вообще, давала правильные советы, как жить, и никогда не отвечая на вопросы о прошлом или будущем конкретного человека, кочевники о душе не говорили ничего. Зато они абсолютно точно могли рассказать о прошлом и будущем каждого, заплатившего им небольшие деньги. В городе они бывали так же редко, как и монахи. Они приходили из пустыни, которая находилась далеко за горным массивом, и приносили драгоценные камни в небольших замшевых мешочках. Эту красоту покупали богатые люди, бедные же покупали рассказы о своей жизни и, как правило, не очень радостные известия о том, что ждет их впереди, хотя каждый в тайне надеялся услышать хорошее. Но все реже можно было увидеть улыбку на лицах людей, прикоснувшихся этим знаниям.
Георгу платить было нечем, хотя ему до смерти хотелось узнать, когда же, наконец, закончатся его мучения. Он протискивался между людей и, без особого интереса, прислушивался к тому, что говорили другим. Неожиданно кто-то схватил его за руку. Он обернулся - перед ним стояла худенькая девочка, немногим старше его.
- Хочешь погадаю? – с надеждой попросила она. – Я только учусь, поэтому дорого не возьму. Ты не бойся, я уже хорошо гадаю, и потом Роза всегда проверяет, что я говорю.
- У меня нет денег, - вздохнул Георг, но тут же вспомнил про нож, и почему-то очень захотел, что бы он обязательно остался у этой девочки. – Вот это есть, - и он протянул на раскрытой ладони сверкающую красоту.
Девочка взяла нож в руки, внимательно его рассмотрела, и тут же вернула обратно:
- Он очень дорогой, я не возьму. Я еще не имею права получать за свою работу так много.
- Да бери, - настаивал Георг, - мне не жалко. У меня его и так чуть не отобрали. Может, я его и до дома-то не донесу, если снова Стипла с дружками встречу.
- Нет, - твердо сказала девочка и так решительно отодвинула его руку, что Георг сдался, но он даже не успел расстроиться, потому что в следующий момент она прошептала:
- Ладно, я тебе просто так погадаю, только мы Розу звать не будем, хорошо?
Георг согласно закивал головой.
Она взяла его руку в свою теплую ладошку, ненадолго задумалась, а потом начала говорить:
- Рядом с тобой два близких человека. Один тебе друг, а другой – враг, - она снова задумалась. -  Странно…, враг - это твой отец. Он для тебя опасен. Лучше тебе сказать об этом маме.
Потом она охнула, посмотрела на Георга широко открытыми глазами, в которых застыл ужас.
- Нет, наверное, я чего-то не понимаю…, - сказала она, - Давай лучше на картах погадаю. С ними у меня правильнее получается.
Девочка присела на корточки и умело разложила на брусчатке карточную колоду. Но больше от нее Георг ничего услышать не успел. Она еще только начала перебирать карты, как над их головами раздался властный голос:
- Ах, вот ты где, я тебя уже обыскалась. Что тут у вас?
Георг поднял глаза и снизу вверх посмотрел на кочевницу. Она показалась ему необыкновенно высокой. Когда он поднялся с брусчатки, то смог рассмотреть ее строгое еще нестарое лицо, сильно загорелое, с довольно глубокими морщинками, разбегающимися из уголков глаз, которые раньше времени нарисовала на ее коже пустыня.
- Роза, тут такое… Я никак не пойму.
- Он тебе запла…, - начала говорить Роза, поднося ладонь мальчика ближе к глазам, но осеклась на полуслове.
Она тоже некоторое время рассматривала изгибы линий на детской руке, а потом перевела на Георга невыносимо тяжелый взгляд.
- Я даже не знаю, что лучше сейчас сделать: плюнуть тебе в лицо, вцепиться зубами в твое горло, - на секунду она замолчала, а потом негромко выдохнула, - или… встать перед тобой на колени…
Георгу стало так страшно от этих слов, что показалось, будто из-под ног уходит земля. Неожиданный стук сердца в висках немного привел его в чувство, он опомнился, вырвал руку и опрометью бросился бежать. Впервые за последнее время ему очень захотелось домой. Он напрочь забыл о предупреждении. Услышанное вычеркнуло это из памяти. Даже тяжелый взгляд отца сейчас показался ему приветливым.
…Он потом много думал о том, что произошло с отцом. Почему этот не самый последний человек пал так низко? А если вспомнить, как горячо его любила потрясающая женщина, то можно предположить, что человек этот и вовсе был когда-то хорошим…
Гораздо позже он все понял. Это случилось, когда Георг осознал, как унижает человека бедность, и как страшен становится человек в погоне за достатком. Не смог он понять другого: не из-за последнего куска хлеба звереет человек. Настоящим зверем он становится только тогда, когда его начинает мучить не голод, не жажда, а жадность.
                         …
 
Георг тряхнул головой. Опять эти мысли… или это тревожное предчувствие чего-то …
- Нет, - произнес он, отвечая на безмолвный укор «этого дня». – Я не буду о тебе сегодня вспоминать, так что можешь уходить.
- Я, пожалуй, немного подожду, - все так же безмолвно ответил «этот день».
Георг последний раз бросил взгляд вдаль – еще каких-нибудь полчаса, и уже трудно будет определить, где заканчивается океан, и начинается небо … И тут он придумал, как отвязаться от нежелательной встречи с воспоминаниями. Он решил никуда сегодня не плыть, а поменять общение со своими мыслями на общение с человеком.
- Канатэль, - негромко позвал Георг, - и служанка мгновенно возникла в дверном проеме. – Купер еще здесь?
- Да, он дожидается вас в комнате для посетителей.
 
В первую минуту Георгу показалось, что это не заклятый враг его детства, а его жирное счастье развалилось в глубоком кресле, и теперь неуклюже пытается из него выбраться.
- Извините, - произнес немного запыхавшийся Стипл, - Извините, - произнес он еще раз, и его лицо изобразило подобие почтительной улыбки.
Но Георг прекрасно видел, как маленькие глазки Куппера пытаются незаметно ощупать его фигуру с ног до головы.
- Что вы хотели, - спросил Георг, усаживаясь за письменным столом напротив и предлагая гостю вернуться в его кресло.
Купер отрицательно замотал головой, предпочитая в этой ситуации стоять
- Я к вам с нижайшей просьбой, - подобострастно залепетал он, - Дело в том, что тоннель, который вы собираетесь прокладывать через Монашью гору, будет находиться недалеко от того места, где располагается моя усадьба. Я не решился ждать до утра, потому что сегодня прибыла техника, и мне объявили, что завтра мой дом снесут.
- А, так это вы препятствуете началу строительства? - равнодушно спросил Георг. – Мои юристы показали мне документы, из которых ясно следует, что этот участок в свое время вы приобрели незаконно.
- Нет, нет, нет, - судорожно залепетал Стипл, и на его лбу выступили крупные капли пота. Он вытер их тыльной стороной ладони и извлек из добротного неестественно раздутого портфеля какие-то бумаги, - вот, посмотрите, у меня все по закону…
- Я же отчетливо сказал: незаконно, - Георг сделал сильное ударение на последнем слове, - мои юристы докажут это в любом суде… когда-нибудь потом…
- Зачем суды, зачем вам эти мелкие неприятности, проблемы с репутацией, честным именем. Я хочу предложить другое. Я уже оставлял свою просьбу в письменном виде у вашего помощника, отправлял ему электронные копии, но он до сих пор ничего мне не ответил, поэтому я рискнул побеспокоить вас лично.
Георг наблюдал за этой словесной суетой и вдруг поймал себя на мысли о том, что в поведении младшего Куппера не было страха до такой степени, как он пытался изобразить. Его злые поросячьи глазки буквально сканировали лицо Георгия. Между тем Стипл продолжал:
- Я смею просить вас о сущем пустяке – всего одну сотую долю процента привилегированных акций, и я навсегда исчезаю из вашей жизни. Я даже готов заплатить за это наличными. Мы же знаем, что золотые декальто уже давно не выпускают, и мы все живем старыми накоплениями. Но есть проблемы, которые без наличных не решить. Здесь ровно пятьдесят монет, - Стиппл гордо извлек из портфеля и положил на письменный тяжелый замшевый мешок густого синего цвета.
Предложение было интересным. Можно было бы забыть про мелкие огрехи в документах, которые раскопали юристы, и спокойно отказаться от сотой доли процента. Пятьдесят золотых дэкальто  позволяли решить много проблем… Купер был прав, наличность в государстве существовала в очень ограниченно количестве. Она перетекала из одних карманов в другие, совершая своеобразный замкнутый круговорот.  Негласный эквивалент одного декальто его электронному аналогу был колоссален. Но ценны золотые дэкальто были не только своими платежными качествами, они позволял открывать двери, договариваться, влиять. Эта была своеобразная визитная карточка высшего общества. Он мог прекрасно «обойтись» без этих пятидесяти монет, но Георг никогда не применял это слово по отношению к денежным средствам. Он уже давно вывел для себя золотое правило: «Чем больше ты уважаешь деньги, тем больше деньги уважают тебя», и еще ни разу в жизни от этого правила не отступил. Возможно, поэтому деньги любили его больше всех остальных граждан государства.
Георг высыпал содержимое мешка на стол и, не спеша, начал пересчитывать монеты. Впервые их выпустили около восьми сотен лет назад, а спустя почти шестьсот лет на свет появилась последняя. На аверсе монеты был изображен строгий лик императора. Сейчас редко кто мог бы вспомнить его имя, но величественное выражение лица настойчиво напоминало о величии его дел.
Купер уже вернулся в коричневую глубину кресла и напряженно наблюдал за происходящим. Монет действительно было пятьдесят, и все они были в отличном состоянии. Георг по очереди брал каждую из них в свою руку, будто проверяя на вес и тепло ее довольно крупное, отливающее зеленым тело. Он никогда не ощущал холод металла, из которого были сделаны деньги. Наверное, это было на уровне психиатрии, но он всегда совершенно отчетливо чувствовал только их тепло.
Эта была сорок седьмая по счету …
Она не согрела - она обожгла.
Но ожег не вздулся волдырем на его ладони, он закровоточил где-то в глубине его тела, возможно там, где стучит сердце, может быть рядом, чуть ниже, может быть… Он продолжал неотрывно смотреть на монету, не обращая внимания на то, как заерзал в кресле, и пару раз кашлянул Стиппл … «Ах, ты…, - невесело ухмыльнулся Георгий, мысленно обращаясь к «этому дню», - ты даже готов заплатить за нашу встречу? Ну, что ж, считай, что это у тебя получилось, только подожди еще немного». Он окончательно понял, что никуда ему сегодня от этих воспоминаний не деться.
Потом он открыл ящик письменного стола и бросил туда монету. Молча встал, подошел к сейфу, достал из бронированной ячейки точно такую же и опустил ее в замшевый мешок. Через несколько секунд там оказались и все остальные.
- Забирай и уходи, - он швырнул мешок на колени Купперу. Удар был ощутимым, и Купер вскрикнул, потом он не очень уверенно засунул мешок обратно в портфель и поднял на Георга поросячьи глазки. Теперь из них выглядывало непонимание. Еще минуту назад сделка практически была у него в кармане, что же случилось? Он так и спросил:
- Что случилось, господин Ихтэмгольц?
- Та монета не твоя. Остальные забирай и уходи. Сделки не будет.
Георгу впервые за тридцать лет не было жалко денег. Более того, сейчас они были ему противны. Ему даже показалось, что он смог бы выбросить в океан все содержимое сейфа. «А ты плохо охраняешь свою границу, - обратился он к «этому дню». – Почему ты позволяешь проникать сюда чувствам, запертым тобой в прошлом. Или это не ты обещал, что я избавлюсь от проблемы навсегда?» На этот раз день промолчал. Наверное, он был занят исправлением ошибки. Постепенно Георг понял, что с поставленной задачей день справляется, потому что душевное равновесие восстанавливалось, и уже вскоре оно вернуло сейфу гарантии абсолютной незыблемости его содержимого.
Наверное, с Куппером в эти мгновения тоже что-то произошло. Он уже стоял в свой полный, не слишком великий, рост, и глаза его имели то же выражение, что когда-то и у его папаши, когда тот остервенело махал кулаком перед лицом директора школы.
- Ты думаешь, я тебя не узнал? Ты думаешь, когда вы с матерью исчезли, никто не понял, что это вы его убили? Просто вас не нашли и закрыли дело. Но у меня есть неопровержимые доказательства того, что это вы убили твоего отца! – Куппер говорил медленно и ядовито, а в  его глазах горело торжество. – Надеюсь, ты не думаешь, что я такой простак, и решился прийти к тебе, не подстраховавшись.
- Уходи, - равнодушно ответил Георг.
В глазах Стипла снова возникло непонимание, и он подобострастно залепетал:
- Ну, зачем вам неприятности, господин Ихтэмгольдц. Ваше имя будет обсуждаться на каждом шагу. Я понимаю, что за давностью лет…, но репутация? Тем более что сделка, которую я предложил, выгодна нам обоим.
Георг вернулся на свое место за письменным столом. Стиплл расценил это, как сигнал к продолжению разговора, и снова опустился в кресло.
- Купер, - без особого желания начал Георг, - мы оба понимаем, что участие в этом проекте дает тебе не столько доход, сколько совсем другое. И это «другое» гораздо дороже денег, потому что оно называется жизнью. А денег, как я вижу, тебе хватило бы до конца твоих дней.
- У меня еще есть дети, два мальчика, близнецы, - Куппер попытался вставить в разговор жалостную ноту, но Георг равнодушно махнул рукой:
- Это  не последняя двойня в государстве. Ты испугался, Стиплл! Недавно объявили о том, что очень скоро будет подписан закон, по которому на острова Счастья будут отправлять не только безработных, но и тех, кто не участвует в инвестиционных проектах, а, значит, уводит свои накопления из-под контроля государства. И тебе придется объяснять, на какие средства ты живешь, а, судя по всему, объяснять тебе нечего. То, что сейчас валялось на моем столе, скоро окажется для тебя абсолютно бесполезным. Для того, чтобы иметь возможность этим пользоваться, тебе нужен совершенно другой уровень отношений, и для тебя было важно попасть именно на этот уровень, тем более, что теперь все проекты носят закрытый характер, и ты вряд ли сможешь пристроить эти деньги куда-то еще. Так что очевидно очень скоро ты будешь совершенно счастлив на далеких островах. Только, наверное, тебе, как и мне, не очень нравятся слухи, которые ходят об их репутации. Впрочем, наверняка об этом не знает никто.
- Почему вы так уверены, что у меня нет своего дела? Может быть я…
- Да у таких, как ты не может быть порядочных дел, а весь преступный бизнес господин Президент уничтожил. - Георг начал заводиться, но быстро взял себя в руки. – Я хотел выгнать тебя и окончательно про тебя забыть. Я даже смог побороть в себе гнев, и ты не заметил, что пять минут назад ты чудом остался жив, потому что мне потребовались усилия, чтобы не задушить тебя здесь же. Но по большому счету ты не виноват: тебя не было там, а твоего отца, насколько я знаю, уже давно нет здесь. И его счастье, что информация о том, что ад существует, является глупой выдумкой, иначе мне было бы его искренне жаль. Почему-то мне кажется, что он не рассказал тебе всего до конца, иначе в смерти моего отца ты обвинил бы только меня. Мою маму, - на скулах Георгия заиграли желваки, но он снова справился и продолжил, - мою мать убил твой отец. Доказательство сейчас лежит в этом ящике, - и он небрежно махнул в ту сторону, куда недавно упала таинственная монета. - Не бойся - это доказательство нужно только мне. Ну, еще и этому покажу, - усмехнулся Георг, вспомнив про «день».
 И тут он вновь удивился перемене, произошедшей с посетителем. Сейчас тот напоминал загнанного зверя, который уже понял, что конец близок, но решил защищаться до конца – такой огонь вспыхнул в его глазах. На мгновение это даже вызвало в душе Георга уважение. Но только на миг, а потом его привычно сменило равнодушие.
- Ты пожалел моего отца? – Куппер неожиданно проворно выскочил из кресла и теперь стоял с противоположной стороны стола, глядя на Георга снизу вверх ненавидящим взглядом. – Я не знаю, что он сделал с твоей матерью, но я хорошо знаю, что он делал с другими. Да, он страшный человек, но он мой отец, и не мне его судить, и не тебе его жалеть. Пожалей лучше себя. Это тебе надо молиться о том, чтобы двери ада были заперты по причине нехватки свободных мест, потому что тебя там дожидается самая горячая сковорода. Сколько душ загубил он: три сотни, четыре, пять – все это тьфу по сравнению с тобой. Ты загубил миллиарды и продолжаешь это делать сейчас.
Как ты зарабатываешь свои деньги? Скупаешь последние земли, выгоняя с них бедных, и продаешь богатым, у которых и так есть все, и это «все» они надежно защищают законами и банковскими замками. Но они не в состоянии защитить планету от наступления пустыни, и поэтому вынуждены постепенно уходить из насиженных мест, а лучшие куски им можешь предложить только ты. Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты сумеешь продавать даже воздух.
А кто виноват в том, что пустыня съедает планету? Ты! – и Стипл неожиданно ткнул своим коротким толстым пальцем Георгу в лицо, от чего тот даже вздрогнул. – Может быть, вы тогда и не догадывались, что такое может произойти, а просто хотели выиграть войну? Но теперь какое  это имеет значение? Это ты тогда поддержал молодого Президента. Все знают, что ты заседал в парламенте, и именно твои инвестиции ускорили создание оружия поглощения.
Да, в результате закончилась двухлетняя война, и навсегда пропала угроза новой, потому что взамен множеству возникло одно единое государство во главе с нашим Президентом. Но в результате взрыва исчезло четыре с половиной миллиарда населения, причем, заметь, самые богатые уцелели все до одного. Почему? Оно что, на них не действует? Молчишь! Но планета вам отомстила. Или Он дал вам понять, что не в ваших силах изменять Его законы. Я не верю, что Он есть. Но иногда, когда задумываюсь, то начинаю в своем неверии сомневаться, и тогда мне становится страшно. По этой причине я предпочитаю не рассуждать на эту тему. Подумай сам. Была проблема – перенаселение планеты. Оружие поглощения решило эту проблему: людей стало ровно в половину меньше, а проблема не ушла, потому что вскоре пришла пустыня, и людям опять стало тесно. Если Он есть, то Он кричит вам, что вы идете не тем путем. Это очень страшно, если окажется, что Он есть, потому что мы все идем не тем путем.
Да, я не тот человек, который достоин награды, - голос Стипла потух, и Георг понял, что он сломался. - Я понимаю это не хуже тебя. Я просто хотел эту награду купить. Как-то же она досталась тебе? Каким чудом? Я не знаю. Я уже давно подозревал, что никакой ты не Ихтемгольдц, и старуха обвела всех вокруг пальца, а теперь я в этом убедился окончательно. Но мне не интересны эти подробности… Просто пожалей»...
Он упал на колени и, закрыв лицо руками, зарыдал, от чего все его рыхлое тело мелко затряслось.
 Если бы Стипл выстоял до конца, то может быть тогда … И то – вряд ли. Но слабых Георг не переносил. Они были для него абсолютным ничем – пеной, плесенью, рвотными массами, которые выплевывает из себя жизнь. Их надо стирать с ее лица, а это место дезинфицировать, чтобы зараза не распространялась, и жизнь продолжала радовать своей улыбкой сильных и достойных.
Неожиданно рыдания стихли, и Стипл, смешно опираясь руками об пол, медленно выпрямился. Георгу показалось, что в глазах посетителя поселилось безумие – настолько светло и радостно он теперь смотрел.
- А знаешь Георг, - голос Купера еще дрожал после недавних рыданий, - это хорошо, что ты мне не помог. Это очень хорошо. Я ведь всю жизнь боялся. Сначала боялся того, что я толстый, но слабый, и я защищался как, мог. Потом я боялся, что арестуют отца. Свои деньги я зарабатывал по-другому, но тоже не по закону, поэтому я начал бояться, что посадят уже меня. Когда жить не по закону стало невозможно, я вообще перестал что либо делать - я просто жил. Но теперь я боялся своих предчувствий. Недавно Президент взялся за таких, как я, и мои предчувствия сбылись. Я так боялся идти к тебе… А сейчас я не боюсь. Я даже думаю, что чем будет хуже, тем лучше. Я не знаю, что ты услышал, когда я говорил тебе о Нем, но мне это не важно. Главное, что я вдруг услышал это сам. Помнишь, когда мы были еще маленькими, на соборной площади жила Сестра. Сам я из ее слов ничего не помню, но отец перед смертью постоянно твердил, что она была права. Он умирал от тяжелой болезни прикованный к постели, и не помогало ни одно лекарство. Он мог только говорить. Он очень изменился тогда, как будто ему что-то открылось. Он много о чем жалел, но больше всего о том, что не успел искупить свои грехи. Я сейчас будто его голос услышал.
- Там так кричат, что невозможно разобрать голос отдельного человека, - зло пошутил Георг, но понял, что Куппер его не слушает, он разговаривает сам с собой:
-  А я свои искупить успею. Обязательно успею, - Стипл резко повернулся и пошел в сторону двери, что-то тихо бормоча себе под нос.
- Портфель свой забери, мне чужого не надо, - сказал ему вслед Георг. 
Стипл вернулся, на ощупь взял портфель и, не застегнув, снова двинулся к выходу. Но Георг успел расслышать его бормотание. Стипл непрестанно повторял одно и то же: «Он есть».
Георг равнодушно пожал плечами, но потом внутри у него вспыхнуло чувство, похожее на протест, и он громко крикнул ему в след:
- Его нет! Куппер.
Но тот либо уже не слышал его, либо … не слушал.
После этой встречи остался неприятный осадок. Она напомнила Георгу о том, о чем он сам предпочитал не вспоминать. Правда, у него уже давно были заготовлены веские аргументы на тот случай, если к нему в гости решит зайти совесть. Он очень хорошо подготовился к ее приходу, но ее не было. Наверное, «этот день» велел ей встать в очередь, а она не могла позволить себе бесцеремонность. «Как хорошо иметь с ней дело, - подумал Георг, - она никогда не приходит без приглашения, не то, что этот».
Георг откинулся на спинку кресла и произнес, обращаясь к наглецу:
- Заходи! Ты дорого заплатил, а я уважаю честный торг.
День быстро вошел, сел в то же кресло, в котором недавно сидел Стипл, и произнес всего одну фразу:
- Посмотри в окно.
Георг вышел из-за стола, сделал несколько шагов и прижался лицом к стеклу. Серость за окном стала почти черной. Внезапно миллиарды игл вонзились в тревожное тело океана. Ливень рухнул сплошной стеной, сотканной из несметного количества острых струй, заставляющих океан мучительно корчиться и стонать…
                     …
 
Ливень рухнул сплошной стеной, сотканной из несметного количества острых струй, заставляющих океан мучительно корчиться и стонать… Струи заставили зябко съежиться и его самого. Георг понял, что дольше оттягивать возвращение домой не получится. Он поднялся с мокрого песка и быстро побежал по направлению к дому. Холод тряс его щуплое тельце мелкой противной дрожью, но Георг не обращал на это внимания. Он не боялся заболеть. Он никогда не болел. Это было необъяснимо, но это было так. Под его тщедушным обличьем пряталось фантастическое здоровье. Теперь, когда Дрэзд научил его управлять своим страхом, Георг не боялся находиться на улице в любое время и в любом месте. Страшно пока оставалось только дома. Уходить оттуда страх не желал.
Даже Стипл от него отстал. Как-то раз, недели через три после того, как судьба свела Георга с Дрэздом, он бежал  утром в школу. Неожиданно дорогу ему преградила все та же воинственная компания. К этому времени Дрэзд уже дважды возвращался из плавания, и несколько раз они встречались у Белых скал. Моряк рассказал мальчику много чего интересного, но больше всего Георгу понравился урок про страх.
- Запомни, малец, - сказал моряк, - никогда не знаешь, когда решит проверить тебя жизнь. Будь готов к этому всегда. Даже защищенный прочным укрытием, даже рядом с надежными товарищами, ты всегда остаешься один на один с самим собой. Поэтому есть единственный способ не бояться: необходимо, чтобы не только все поверили в то, что тебе не страшно, нужно, чтобы сильнее всех в это поверил ты сам.
И вот сейчас Георг решил не ждать, что они скажут или сделают. Он вплотную приблизился к ребятам, успев заметить, как быстро юркнул Стипл за чью-то спину, и сказал так, как учил его Дрэзд:
- Вас больше и вы сильнее, но я не боюсь, потому что одному из вас я точно успею вцепиться зубами в глотку. Можете выбрать сами, кто это будет, только, слышишь меня, Куппер, я очень постараюсь, чтобы это был ты.
Георг чувствовал, как при первых словах дрогнул голос, но по мере того, как он говорил, его душу стало наполнять совершенно незнакомое и необыкновенно приятное чувство – чувство свободы. Он кожей ощущал, что меняется местами со своими обидчиками. Это потом он понял, что навсегда высвобождался из плена, в котором третий год держал его страх. А после того, как он отчетливо почувствовал страх, который испытал в эту минуту Куппер, то и вовсе поверил в то, что больше никого не боится.
Здесь. На улице. Идти домой по-прежнему не хотелось. Наверное, от того, что весь его страх спрятался теперь там.
- Оставьте его, ребята, - пропищал откуда-то Куппер, - видите, он же психический!
Больше они его никогда не трогали.
Собственно, этого «никогда» оставалось не так уж много – всего шесть месяцев отделяло эти события от того дня, когда он будет бежать в кромешной тьме, подгоняемый холодными хлесткими струями навстречу своей судьбе.
                                    …
 
Георг уже в который раз оторвался от воспоминаний. Он чувствовал, как отчаянно сопротивляется память, как упорно избегает она встречи с «этим днем».
- Ну что, - спросил он, - посидишь еще немного в этом удобном кресле? Кто знает, может для того, чтобы лучше тебя понять, нужно вспомнить абсолютно все?
И память снова увела его как можно дальше, пытаясь отсрочить таинственную встречу, будто это случайное знакомство было гораздо страшнее всего того, что произошло с ним после.
                                        …
 
По разным причинам жизнь складывалось так, что для большинства людей она становилась все тяжелее, детей рождалось меньше, поэтому учебные заведения постепенно закрывали. Ближайшая школа находилась довольно далеко, но Георг очень любил эту долгую дорогу от дома. Небоскребы были построены в другой половине города, а здесь домики были небольшие, по большей части одноэтажные. Они располагались на подножье горы, поэтому ничто не мешало ему видеть, как справа возвышается величественная Монашья гора, а слева искрится в лучах тревожно волнующий душу океан. Он любил эту дорогу еще и потому, что после окончания уроков она уводила его гораздо дальше. Она струилась легкими изгибами вниз, где-то посередине растворяясь в огромном прямоугольнике соборной площади, потом снова вытекала из нее, устремляясь к песчаному пляжу. А потом он уже сам, старательно загребая ногами белый песок, брел к сверкающим необычной белизной скалам, туда, где самый большой и надежный его друг пригонял к его ногам вечные воды.
Там, где дорога делала последний поворот, перед тем как слиться с площадью, стоял добротный двухэтажный дом за глухим каменным забором. Каждое утро, как раз в то самое время, когда дети спешили в школу, открывалась тяжелая кованая калитка, и старая Мозе шла в магазин. Она была состоятельной женщиной, но по какой-то странной причине не держала в доме прислугу и никогда не прибегала к помощи удобных  достижений цивилизации. Она двигалась неспешной, необычно легкой походкой, только заметно сутулились ее узкие плечи. Абсолютно седые волосы были собраны в пышную прическу, венцом которой являлась черная шляпка с неизменной густой вуалью, надежно скрывавшей лицо.
У детей она вызывала необъяснимый страх, и они старались обходить ее стороной. Говорили, что два года назад Марко из шестого класса бросил ей в спину камень. Мозэ повернулась к нему, достала из сумки большую шоколадную плитку и протянула ее мальчику. Марко был отчаянным хулиганом, он без зазрения совести подошел и взял лакомство. Но в тот момент, когда шоколадка оказалась в его руке, Мозе резко наклонилась и приподняла с лица вуаль. Мальчишка громко вскрикнул, и шоколадка выпала из его руки. Он так никогда и не сказал, что он такое увидел. Он вообще три дня ничего не говорил, и с тех пор каждую первую букву  в предложении стал повторять по два раза.
София объяснила Георгу, что это заикание явилось следствием сильного испуга, потому что у женщины было страшно обезображенное ожогом лицо. А еще она сказала, что Мозе поплатилась за свои грехи.
- Она вовсе не такая старая, как вам кажется, – сказала мама. – Ей столько же лет, сколько и мне. Просто ее волосы побелели от горя. Несколько лет назад с ней случилась беда. Даже не одна. Знаешь, Георгий, мир устроен очень странно, и человеку не дано понимать его законы.  Человек тоже пытается придумывать законы, но они часто оказываются бессильны перед жизнью. А вот перед законами жизни всегда бессилен человек. И редко кто догадывается, что мы сами выбираем их для себя, а потом они выносят нам приговор и назначают наказание.
Сказанное Софией было довольно витиевато, но Георг действительно был необычайно смышленым мальчиком, поэтому он задал два совершенно логичных вопроса:
- А в чем ее грехи, и чем странно устроен мир?
- На первый вопрос я тебе не отвечу, потому что этот опыт не принесет тебе сейчас пользы, а про второе скажу. К примеру говорят, что беда не приходит одна. Почему так происходит? Не знаю, но это действительно происходит так. Если это предупреждение о том, что ты что-то в жизни делаешь не так, то логично было бы посмотреть, как поведет себя человек уже после первого сигнала, но… она никогда не приходит одна. И что удивительно, часто жизнь наказывает не за самые тяжкие грехи. По-настоящему страшные деяния она как будто не замечает, предоставляя право их судить уже какому-то иному, высшему бытию. Я часто об этом думаю, но не понимаю, почему?
- Наверное, у этой жизни не так много сил, чтобы придумать достойное наказание, - ответил Георг. – Наверное, оно есть  только в той, другой жизни, о которой нам рассказывают в церкви.
София удивленно посмотрела на сына. Впрочем, так она смотрела на него довольно часто - каждый раз, когда он поражал ее своей недетской мудростью.
- И все-таки жизнь могла им хотя бы намекнуть, что ни один грех не останется безнаказанным, - и она печально вздохнула.
- А, может, она знает, что они все равно ничего не поймут. Просто не умеют это понимать, - так же грустно вздохнул ребенок. - Вот я, например, не могу тебя поднять, как бы я не старался. Знаешь, мама, а во сне я могу очень многое. Мне часто снится один сон, будто я бросаю в горящие кратеры вулканов что-то необыкновенно тяжелое. Никто не может этого сделать больше одного раза, а я могу.
- Ты прав, - согласилась, наконец, София, - та жизнь для нас точно, как сон. Только и от нас зависит, каким он будет, этот загадочный сон…
Однако и на первый свой вопрос Георг получил ответ довольно скоро. Как-то по дороге в школу он почувствовал сильный дискомфорт. Стелька в его ботинке, которая отрывалась уже давно, окончательно сбилась в плотный, невозможно мешающий комок, и чтобы немного ее расправить он присел на нижнюю ступень возле двери какого-то магазинчика. В этот момент мимо прошла Мозе. Мальчик проводил ее недолгим взглядом, и в этот момент до него донеслись голоса. Разговаривали две пожилые женщины, только что вышедшие из магазина. Видимо их дороги расходились в разные стороны, потому что они остановились рядом с Георгом, и одна из них с некоторым раздражением произнесла, глядя вслед удаляющейся Мозэ:
- Специально в это время на улицу выходит, чтобы на детей посмотреть. Своего видно никак забыть не может.
- Да чего ей вспоминать-то? – грустно ответила другая. -  Он ведь только три денечка и прожил, она его даже увидеть не смогла. Это еще чудо, что сама жива осталась.
- Нечего было чужих мужей уводить.
- А многих она увела?
- Ну, я так, к слову сказала. Зато уж как она этого добивалась. Он ведь самый известный адвокат в нашем городе. Это сейчас Робески почти старик, а восемь лет назад какой красавец был – глаз не отвести! А она кто? Сирота, ни роду, ни племени. Хороша, конечно, как ведьма. Многие тогда из-за нее головы потеряли. Могла бы за любого замуж выйти, а, видишь ли, этого ей подавай.
- Значит, любила сильно. И чего он на ней не женился…
- У него жена сильно болела, почти не ходила. Говорят, он боялся, что развод ее окончательно убьет. Она ведь бесплодная была, никого родить ему не смогла, а он, чудак, за это ее жалел. Человек-то он хороший, только денег много - а счастья нет. И откуда только жена  узнала, что Мозе ребенка от него ждет? Ведь из дома не выходила.
- В этом  как раз нет ничего удивительного – «доброжелатели» всегда найдутся. Скажи лучше, где она в тот раз силы взяла, чтобы на улицу выйти, да еще кислоту эту проклятую?
- Это, да! Это совсем уже не понятно. Она ведь Мозэ все лицо сожгла. Говорят, адвокат Робески сумасшедшие деньги заплатил: зрение чудом сохранили, а вот ребенка спасти не удалось – Мозе, когда падала, животом очень сильно ударилась. Да и жена его после этого долго не прожила. В тот же день умерла, что и безвинное дитя. Видно Бог наказал.
- Да есть ли Он, Бог? Посмотри, что вокруг делается: безработица, разврат, на уме у людей только деньги. Ничего святого не осталось, если даже детей ради органов воруют. Нет Его! Если бы Он был, разве такое допустил бы?
Собеседница согласно качнула головой, а потом спросила:
- А потом почему не женился? Каждый день после работы к Мозэ идет, а поздно вечером к себе возвращается. Даже дом ей напротив своего построил, наверное, для того, чтобы ближе было.
- Да кто ж их знает? Они оба одинокие, нелюдимые, у них ведь не спросишь. А я так думаю, что она ему ребенка простить не смогла.
Георг уже давно расправил стельку, но делал вид, что все еще возится с ботинком – уж очень интересно ему было услышать эту историю до конца. Однако он сильно рисковал опоздать на первый урок, поэтому заставил себя подняться со ступеньки и быстро побежал в школу.
- Или за свой грех решила себя при жизни наказать, - было последнее, что он успел расслышать.
 С тех пор Георг смотрел на Мозе уже по-другому - теперь он очень сильно ее жалел…
Постепенно их отношения с Дрэздом стали для Георга больше, чем просто дружба, это было почти родство. И удивительным было то, что Дрэзд относился к мальчику, как к равному. Частенько, вглядываясь в яркие синие глаза, он повторял одну и ту же фразу:
- Да, братишка, что-то есть в тебе  такое, чего я объяснить не могу. Только чувствую, что не простой ты парень.
Однажды Георг решился рассказать ему про то, что напророчила Роза. Моряк сильно удивился и попросил:
- Ну-ка, покажи ладонь.
После чего он долго сравнивал ее со своей, и, наконец, изрек:
- Ничего вижу. Ладонь, как ладонь. Только линия жизни длиннее, чем у меня. Правда, люди говорят, что Роза никогда не ошибается, но ты сильно не парься, она ведь по-разному поступить с тобой хотела, а это значит, что у тебя будет выбор. Так что ты теперь хорошенько думай, прежде чем решения принимать. Ты светлый, умный пацан, для хороших дел сделанный, надеюсь, что ты не ошибешься.
После этих слов у Георга появилась привычка вспоминать перед сном все то, что произошло с ним за день, и решать, правильно ли он поступал, и он очень переживал, если за что-то становилось стыдно.
Вот и сейчас, здесь на океанском побережье, он воспринимал эти холодные дождевые удары стихии, как наказание за утренний грех, когда, не выдержав грубых нападок отца, он ответил ему непозволительно дерзко. Он мог бы найти себе тысячу оправданий, но это ровным счетом ничего не меняло потому, что он не мог найти для себя одного - прощения. И потом, он очень хотел стать сильным, а Дрэзд все время повторял, что сильный не тот, у кого есть кулаки, а тот, у кого есть воля, потому что часто бывает так, что не человек управляет кулаками, а они управляют им. И в чем же тогда сила самого человека? Сейчас Георг очень хорошо чувствовал, что утром совсем не он был хозяином своих «кулаков»…
                                           …
 
 
- Подожди, подожди. Еще рано, - вновь обратился Георг к настойчивому «посетителю». – Уже скоро наступит и твой черед. А пока я должен еще немного побыть с Дрэздом.
                                            …
 
Это правило «кулаков» Георг усвоил очень хорошо, и теперь постоянно тренировал волю. Правда, месяца через три его отношения с Дрэздом на время прекратились. Однажды, когда  моряк как обычно пришел к скалам, его неизменная улыбка показалась Георгу совсем другой. Кроме обычной радости от встречи в ней светилось что-то еще такое… Но  Георг не успел подобрать определение, потому что Дрэзд восторженно заговорил:
- Ты даже не представляешь, какая это девчонка! Я таких вообще не встречал! Кажется, малец, я влюбился по самые уши.
А через две недели, когда  Георг снова встретил друга, тот был хмур. Больше того, бровь его была заклеена широким медицинским пластырем, а на щеке красовалась довольно внушительная ссадина.
- Она сказала, что я ничего не понял, и этот парень зашел к ней случайно, а я зря так погорячился. Я ей, конечно, верю, но что-то нехорошее все время грызет меня изнутри. Ты - то что думаешь?- неожиданно спросил Дрэзд.
Вопрос был не по адресу, поэтому никакие умные мысли в голову Георгу не пришли, и он пожал плечами.
- Я не знаю, только зря ты нарушил правило «кулаков».
Дрэзд потрепал мальчика по голове и удивленно произнес:
- Смотри-ка, малец, какие у тебя волосы на шее стали жесткие … Но про кулаки ты прав, - вспомнил он о своем.
Позже Дрэзд окончательно помирился со своей подружкой, и уже хотел сделать ей предложение, как вдруг однажды Георг снова не обнаружил улыбки на его лице, а то, что он там увидел, испугало его очень сильно.
- Я его убью! – мрачно произнес моряк и посмотрел на мальчика чужими холодными глазами. – Прямо сейчас пойду и убью. Представляешь, оказалось, что все это время она с ним встречалась …
- Тебя посадят в тюрьму, - испугался ребенок.
- Пусть.
- Нет! …Подожди.
Дрэзд удивленно посмотрел Георгу вслед, но тот уже скрылся за выступом скалы. Три дня назад, когда отец сильно напился, и ругань обещала перерасти в серьезную ссору, Георг незаметно убрал со стола еще непочатую бутылку вина, заменив ее на пустую, брошенную в мусорном ведре. Отец не заметил подмены и вскоре уснул, а он зачем-то притащил ее сюда и закопал в песок.
- На, - через минуту он уже протягивал другу бутыль с теплым вином. – Я это очень не люблю, но тебе сейчас лучше выпить и  никуда не ходить.
Дрэзд послушно взял бутыль, но сразу открывать не стал. Они еще долго сидели в абсолютной тишине, и Дрэзд не спускал глаз с бутыли, будто испытывал внутреннюю борьбу, а Георг смотрел на океан. Когда наступили сумерки, Дрэзд, наконец, принял решение. Он резко отвинтил пробку и, не отрываясь от горлышка, разом выпил все содержимое. Вино было очень крепким, поэтому его вскоре разморило, и он уснул. Георг так и не смог его разбудить и уже поздно вечером ушел домой.
На следующий день Дрэзд снова ждал его у Белых скал.
- Ты же сегодня должен был уйти в плавание, - удивился Георг, - почему ты здесь?
- Меня уволили. Сказали, что я нарушил условия контракта, явившись пьяным на корабль. Я не был пьян, просто остался сильный запах перегара.
- Это я виноват…, - расстроено прошептал мальчик.
- Ты тут совсем не причем. Капитану уже давно нужно было пристроить своего племянника, и он ждал подходящего случая…
- Ты найдешь другой корабль.
- Я, конечно, попробую, но надежды мало. В последнее время корабли плавают в основном на острова Счастья, а для этого не нужен большой флот. Свободные места появляются редко. У меня нет близких родственников, только мать в другом городе. Она существует на мизерную пенсию, и пока я мог, все время ей помогал. Теперь мне ей помочь будет нечем. Как бы самому не пришлось отправляться на эти самые острова.
-  А почему ты говоришь о них с такой грустью? – спросил Георг – Разве там плохо?
- Я на этих островах был не дальше корабельной палубы, - ответил моряк. – Но одно тебе точно скажу - что-то ни какого счастья я там в глазах у людей не увидел. Лучше бы я сел в тюрьму...
- Это хуже, - убежденно сказал Георг.
- И чем же это хуже, малец, не пойму?
- Оттуда ты не смог бы увидеть океан…
На следующий день Дрэзд к скалам не пришел. Георг прождал его до самого вечера, а когда в воздухе запахло грозой, и вдоль побережья покатились быстрые тревожные волны, устилая побережье тающими кружевами, он окончательно понял, что сегодня друга не увидит. И вдруг его будто пронзило – он не увидит его уже никогда.
 Он тогда подумал об очень многом. Мысли метались между сочувствием к Дрэзду, любовью к матери, виной за свою утреннюю дерзость по отношению к отцу, за свое слабоволие, не позволившее сдержаться и не ответить на его грубость. Он сидел и думал о том, как надо жить. Он еще не знал, что уже наступил «этот день» и все за него решил.
Наконец острые дождевые струи заставили его подняться с мокрого песка, и Георг быстро побежал в сторону города. Заметно стемнело, и вспыхнувшие вдали городские огни служили ему своеобразным ориентиром. Ночь обрушилась внезапно, как это случается здесь всегда, когда солнце прячется за Монашью гору. Огни были сильно размыты, но неожиданно им на помощь пришли страшные помощницы. Исполинские молнии, одна за другой, начали рассекать небо, вплетая в свои огненные хвосты мощные громовые раскаты. Первая же вспышка высветила одинокую фигуру человека, идущего навстречу. При каждой новой вспышке молнии, человек оказывался все ближе, от чего у Георга возникло ощущение, что путник не идет, а перемещается странными огромными прыжками. Когда пространство в очередной раз наполнилось зловещим светом, лицо незнакомца оказалось буквально в шаге от него, и от неожиданности Георг вскрикнул.
- Не бойся, - доброжелательно произнес незнакомец.
- Я не боюсь, - ответил Георг. Он действительно не боялся.
Неожиданно дождь прекратился. Точнее, он прекратился не совсем: плотной стеной он стоял впереди, по-прежнему скрывая город за прозрачной занавесью, и мощные его же звуки были хорошо  слышны сразу за спиной у мальчика. И только узкая полоса безводного пространства разделяла бушующую стихию. Сейчас в центре этого пространства находились они: мальчик и странный человек, детый в черный  костюм. На голове у незнакомца был небольшой котелок с узкими полями и круглой тульей. Лицо его обыкновенное с гладко выбритыми щеками, удивляло совершенно неуместными черными очками, нацепленными на нос. Молнии принялись сверкать с такой частотой, что незнакомец практически не исчезал из виду, и Георгу показалось, что его одежда вовсе не была мокрой, хотя никакого зонтика над его головой не было. Впрочем, теперь он не смог бы утверждать этого наверняка. А еще, вспоминая впоследствии эту беседу, Георг был просто уверен в том, что ни один громовой раскат не помешал ему услышать каждое слово, произнесенное странным человеком. 
- Никогда не боишься? – переспросил незнакомец.
- Никогда, - соврал Георгий, но потом ему стало стыдно, и он поправился, - если только дома.
- Тебя там не любят?
- Мамочка очень любит, а вот отец… кроме нее меня вообще никто не любит. Хотя  недавно я познакомился…
Но собеседник неожиданно оборвал:
- Тебя это так сильно беспокоит?
- Да! - искренне согласился ребенок.
- Я могу тебе помочь. Хочешь, я сотворю для тебя чудо? –  весело предложил незнакомец.
Георгу было очень легко рядом с этим человеком. Ему даже показалось, что он испытывает к нему необъяснимое притяжение. Он решил, что этот мужчина просто весельчак, и охотно поддержал шутку:
- Ты сделаешь так, что все станут меня любить?
- Я сделаю так, что у тебя не будет такой проблемы.
Георг не очень понял ответ, но, немного подумав, решил, что это практически одно и то же. Прекращать разговор уже не хотелось:
- А зачем вам это нужно? Вы кто?
- Можешь считать, что я – твой счастливый случай. Разве так не бывает, что человеку внезапно просто так, ни за что, сваливается на голову счастье?
Георгий вспомнил про жирное счастье Стипла и убежденно заявил:
- Конечно, бывает.
- Так ты согласен принять от меня этот дар?
- Согласен. А что вы попросите взамен?
- А ты очень умный мальчик. Ну…, например, ты подаришь мне надежду на то, что когда-нибудь тоже сможешь мне помочь. Просто надежду… так ты окончательно согласен?
Георг неожиданно почувствовал, как сильно он замерз. Его зубы начали выстукивать страшную мелодию. Теперь ему показалось, что шутка затянулась, но человек был к нему добр, и обижать его не захотелось. Поэтому Георг твердо повторил:
- Окончательно.
- Что ж, сделка состоялась, - беззаботно улыбнулся незнакомец и что-то протянул на раскрытой ладони. В следующее мгновение тяжелая золотая монета перекатилась в руку Георга.
- А за это можешь сказать спасибо уже сейчас, - серьезно произнес странный человек, и быстро двинулся в сторону океана.
Ливень обрушился на Георга с новой силой, грянули громы, но он еще успел крикнуть вслед благодетелю:
- Спасибо! Как вас зовут?
В ответ он услышал только, как отчаянно свистит над океаном ветер:
- С-с-с-с…
- Я буду звать вас Счастливый случай! – прокричал он вслед исчезающему силуэту. Страшная дрожь не унималась, и он что есть мочи помчался домой.
Вскоре ливень утих, и с неба полетели редкие крупные капли. Георг быстро бежал по дороге, ведущей к дому, но под очередным фонарем он все-таки остановился и разжал кулак. На его ладони, приятно согревая своей тяжестью, блеснула большая золотая монета. Он знал, что она старинная и очень редкая. Он видел ее несколько раз по телевизору, и никогда в жизни. Простым людям она была недоступна и имела какую-то совершенно фантастическую цену. Люди вообще уже давно начали забывать, что такое денежная наличность, рассчитываясь исключительно с помощью электронных переводов. Эта монета называлась декальто. На ее передней стороне красовался строгий лик великого императора.
Георг залюбовался, но чем больше он вглядывался в изображение, тем отчетливее ощущал какую-то фальшь. Что-то было неправильно, только он не мог понять, что.  Он снова сжал кулак и побежал дальше. Когда до дома оставалось совсем немного, он пристроился возле ярко освещенной витрины магазина. Какая досада! Ослепительный неоновый свет высветил глубокую царапину, из-за чего император не просто смотрел со своего золотого пьедестала, он будто зловеще улыбался - это небольшой дефект на металле подрисовал жуткую улыбку на обычно невозмутимом лице.
Впрочем, переживал Георг недолго. Он решил, что так даже лучше. Только у не одного на всем свете будет такая монета. Идти домой страшно не хотелось. Мама, как обычно, пела в ресторане и  вернуться должна была еще не скоро. Он очень за нее переживал. Уже несколько дней у нее снова болело горло. Она сказала, что теперь ей приходится долго распеваться, прежде чем выходить на сцену. При этих ее словах у Георга на глаза навернулись слезы, он постарался незаметно их смахнуть, но она все равно заметила,  обняла и ласково успокоила:
- Еще немного соберу денег и схожу к доктору. Он выпишет какую-нибудь микстуру, и все будет хорошо.
- Мамочка, если бы у меня были деньги, я отдал бы их тебе все-все, только бы ты была здорова.
Она прижала его к себе сильнее и много раз поцеловала светлые ершистые волосы. Он так сильно ее любил, что задыхался этой любовью.
 И вот сейчас, любуясь непривычным блеском золота, он вдруг вспомнил об этом разговоре, и удивился тому, что уже не нашел в себе этого отчаянного желания. Но потом он подумал, что монету все-таки придется отдать, иначе как они будут жить, если мама потеряет голос.
- Да, это будет правильно, - вслух повторил он и снова испытал сильнуе досаду.
Георг нес монету, зажатую в кулаке, но теперь она казалась ему чужой. Он был на нее сердит за то, что вынужден с ней расставаться. Наконец, он сунул монету в карман брюк и открыл входную дверь.
Отец был изрядно пьян. Он посмотрел на сына мутно внимательным взглядом, и взгляд этот был странен. В последнее время Георг часто ловил на себе такой его взгляд, но не мог его объяснить.
- Замерз? – неожиданно спросил отец, - выпей горячего чая, а то заболеешь.
И эта произнесенная им фраза тоже была странной. Отец уже давно не проявлял заботы. Наоборот, Георгу постоянно доставались только его грубые окрики и подзатыльники, поэтому предложенное не порадовало, наоборот, что-то вдруг противно засосало  под ложечкой.
- Не заболею, - коротко ответил мальчик и прошел в свою комнату. Но то, что произошло дальше, вызвало в душе Георга чувство, очень похожее на страх. Да, он действительно испытал ничем не объяснимый страх, когда отец появился в дверях, держа в руках чашку, до краев наполненную горячим напитком.
- Ну, выпей, сынок, мокрый совсем. Нужно скорее переодеться.
Он поставил чашку на край стола, и резкими неловкими  движениями начал стаскивать с сына мокрую одежду. Георг сопротивлялся изо всех сил, но отец был сильнее, и футболка, громко треснув по шву, наконец,  оказалась у него в руках.
- Я сам сниму брюки, - испуганно пообещал Георг, и начал их снимать, но мокрая ткань не хотела расставаться с телом.
- Что ты возишься? – не выдержал отец и дернул его за штанину.
Георг непроизвольно завалился на диван, и выскочившая из кармана монета, громко стукнув об пол, откатилась к дальней стене. В воздухе замерла напряженная тишина, Георг съежился в комочек, но потом, будто тугая пружина, распрямившись, бросился за своей добычей.
Отец оказался и проворнее. Он первый схватил монету с пола, и свободной рукой отшвырнул сына назад.
- Это моя, отдай! – истошно закричал Георг.
- Какая она твоя, откуда она могла у тебя взяться? Впрочем, неважно. Это же куча денег, но все равно не хватит, - пробормотал он, выходя из комнаты.
Георг горько заплакал, уткнувшись в подушку лицом. Ему еще никогда и ничего не было так жалко, как эту монету. Однако слезы быстро прошли, а голова четко заработала. Собственно говоря, родилась только одна мысль, больше похожая на вопрос: «Нужно что-то делать! Я не отдам ему мою монету»! «Напьется, и я ее заберу», - решил он, наконец, и свернулся клубочком на диване.
Через некоторое время в комнату снова вошел отец и тронул его за плечо, но Георг сделал вид, что крепко спит.
- Ладно, утром расспрошу, только бы не заболел, - пробормотал он и накинул на Георга одеяло.
Через некоторое время мальчик услышал, как распахнулась входная дверь, громко стукнув о притолоку. Он подумал, что вернулась мама, но она никогда не открывала дверь так резко, и тогда он понял, что в доме кто-то чужой. Он прислушался. Из прихожей доносились отчетливые голоса. Один, показавшийся знакомым, визгливо спросил:
- Почему дверь не запираешь? А и, правда, чего тебе беречь, кроме здоровья и долгов. Да и то здоровье, наверное, уже пропил, хорошо, что сын хоть и худенький, но крепкий, я справки навел.
Георгий точно слышал когда-то этот голос, но никак не мог вспомнить, где. А от последних слов сердце застучало так громко, что, казалось, этот стук помешает расслышать остальные слова. Он постарался собрать свою волю, и она неожиданно легко поддалась, а сердце успокоилось.
- Пора долг отдавать, - продолжил визгливый. – Помнишь? Или помощники мои тебе напомнят.
- Так завтра же? –  растеряно произнес отец.
- Так оно уже наступило, - хихикнул густой баритон, - уже целых пять минут, как наступило».
Георг посмотрел на часы - они показывали пять минут первого. Кукушечка сломалась вскоре после того, как отец остался без работы, и уже давно не разговаривала с ним про время. Наверное, ей не понравились  нынешние времена. «Ты права, - согласился с ней мальчик, -  мне тоже не нравится такая жизнь».
- Где щенок? – взвизгнул первый голос.
- Спит. Подождите. Может быть, этого хватит? – Георг догадался, что отец предлагает им монету. «За что? Какой долг? – судорожно думал он. И вот тут ему стало страшно по-настоящему. - …Причем здесь мое здоровье?»
- Не хватит, - недовольно отозвался первый, - тем более, что она щербата. Но все равно бы не хватило. Деньги за твоего сына, проданного по частям, будут как раз кстати. Сдачу я тебе верну, не бойся, - и человек хлюпающе рассмеялся.
Георг не стал дождаться окончания разговора. Мозг заработал не по-детски четко. Он уже знал, что нужно предпринять. Он проделывал этот фокус несколько раз, когда мамы не было дома, а отец распоясывался не на шутку.
 На цыпочках он подошел к окну и бесшумно распахнул створки. Это был второй этаж, и можно было рискнуть прыгнуть, но подвернуть или сломать ногу тоже было вполне возможно. У него был другой план. Георг подошел к плательному шкафу и с трудом протиснулся в узкую щель между его боковиной и стеной комнаты. Там, за задней стенкой гардероба находилась небольшая ниша, которую он случайно обнаружил три года назад, когда искал маленький мячик от пинг-понга. Еще недавно он пролезал в нее без особого труда, но сегодня это далось ему нелегко. Из этого укрытия все, что происходило в прихожей, было слышно почти так же хорошо.
- Не могу я, - сказал отец. – Подождите еще немного, может, я отыграюсь. Я отыграюсь, Роб, точно отыграюсь.
- Не скули, скорее ты задолжаешь еще больше. Ты болен игрой, но в картах тебе нет везения. Пошли.
Открылась дверь, и в комнату вошли люди.
- Где он? – прорычал баритон.
- Где щенок? - взвизгнул первый.
Теперь Георгу подумал, что его голос был похож на голос старшего Купера. Или только показалось?
- Наверное, выпрыгнул в окно.
 Возникла некоторая суматоха, потом баритон произнес:
- На улице никого. Убежал.
- Дьявол! В шкафу посмотри.
- Тоже никого.
- Между стеной и шкафом.
- Никого. Туда даже рука моя еле влезает.
- Что здесь происходит? Кто убежал? Зачем вам мой сын? – голос Софии становился все громче. Георг осторожно высунул голову из ниши и увидел в щель между шкафом и стеной ее, стоящую на пороге двери.  – Я тебя спрашиваю!
Видимо она обращалась к отцу, но тот промолчал. Георгий хотел крикнуть, чтобы она убегала, но охвативший его ужас парализовал волю. Потом, вспоминая эти события, он будет жалеть, что промолчал, но с каждым разом боль будет все тише... Вот и сейчас он без труда погасил это чувство.
- Я… мы…, - наконец голос отца прорезался жалким блеянием, но тут же раздался громкий визг:
- Вали ее!
 Георг не сразу понял, что произошло. Чей-то огромный кулак, в котором блеснуло лезвие, ударил маму в живот. Она тихо вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на пол.
- Сделай все аккуратно, чтобы кровью ничего не испачкать, - скомандовал визгливый. – А ты чего стоишь, помогай. Тебе же в полиции объясняться. Если никаких следов не останется, скажешь, что не вернулась с работы. Тебе повезло – на вид она женщина здоровая. Ее органы тоже можно продать. Может не все, но хоть что-то. А сына, когда вернется, сам к нам приведешь. Он мог что-то слышать.
- Он спал. Я проверял, - прохрипел отец.  – Он очень крепко спит. А потом, наверное, гулять убежал, он так часто через окно убегает.
- Ладно, сообразишь. Но смотри, если он придет в полицию, то я узнаю об этом первый. И тогда самым опасным свидетелем для меня станешь ты. Так что думай, если жить хочешь. Заворачивайте ее поскорее.
 Георг стоял в своем укрытии и никак не мог поверить в то, что произошло. Куда-то исчез страх, не было отчаяния, не было даже жалости к тому телу, которое выносили сейчас, завернутым в его детское одеяло… Это было только тело, и оно уже не могло ни заботиться, ни любить. Та,  единственная, что любила его больше всех на свете и называла самым красивым именем, была уже далеко. Теперь ее миром стали Вечность и его память.
Он услышал, как отец запирал входную дверь и чем-то гремел на кухне. «Наверное, припрятанную бутылку достает, - решил Георгий, – подожду еще немного».
Минут через пятнадцать он выбрался из своего укрытия. В нижнем ящике письменного стола у задней стенки лежал серебряный нож, инкрустированный зеленым перламутром - драгоценный подарок, когда-то подаренный ему океаном. Георг извлек его и на мгновение задержал взгляд на затейливом переплетении зеленых полутонов. Потом он осторожно двинулся в сторону кухни.
Отец сидел за столом, безвольно уронив голову на руки, а перед ним стояла пустая бутылка из-под вина. Мальчик встал напротив и некоторое время брезгливо смотрел на человека, которого еще недавно называл папой, а когда-то даже любил. Мысль об этом не растревожила, не заставила сердце вздрогнуть. Мысль упала в легкую безразличную пустоту и утонула в глубинах равнодушия.
- Эй, ты! Слышишь меня?
Отец пробурчал что-то невразумительное. И тогда Георг сильно ущипнул его за предплечье.
- Слышишь?
Отец медленно поднял голову. Взгляд его был мутным, но потом проблеск чего-то похожего на разум попытался найти место в его глазах, однако свободного места не оказалось, и он исчез. Еще через некоторое время отец с трудом произнес, глядя мимо Горгия:
- Это ттты? – он судорожно махнул рукой, как будто отогнал назойливое насекомое, - ттты никуда не уходи, - пробормотал он и снова уронил голову на руки.
- Жаль, что ты ничего не поймешь, - спокойно проговорил Георг. -  А что ты вообще можешь понимать? Мразь!
Он медленно обошел вокруг стола и, подойдя к отцу сзади, с размаха воткнул нож в его шею. Потом еще, еще… теплая кровь брызнула во все стороны. Липкие капли попали в глаза, склеили ресницы, губы почувствовали противный соленый привкус, а он все никак не мог остановиться: «Мразь, мразь»…, и что-то красное все время горело перед глазами. Много красного…
…Через некоторое время Георг обнаружил, что стоит посереди улицы босиком, в одних трусах – так, как он вскочил с дивана, прячась от страшных посетителей. Дождь начался с новой силой, и постепенно исчез привкус соли, смылась жуткая красная краска с рук и живота.
- Кровь, - догадался Георг. Он вспомнил все и … остался спокоен. – Куда же теперь?
 Он знал только одну дорогу – дорогу, ведущую к океану. Вдалеке вспыхнул свет от фар. Мальчик прижался стене дома, и машина пронеслась мимо. Он шлепал босыми ногами по лужам, и лужи казались ему теплыми. Дождевые струи тоже казались гораздо теплее, чем пару часов назад. «Уже недалеко, скоро соборная площадь», - подумал он. Он не смог бы ответить на вопрос, до чего именно было недалеко. До океана? А что дальше? Нет, тут пряталось предчувствие чего-то иного …
- Мозе! Не забудь закрыть за мной калитку. Этот дождь не кончится до самого утра, – услышал он прямо перед собой строгий мужской голос.
- Уже иду. Зонтик никак не раскрывается, - ответила ему, очевидно, Мозе. И голос у нее оказался действительно молодой и очень приятный.
- Уже тысячу раз купила бы себе новый. Хорошо, завтра я подарю тебе зонт, - проворчал мужчина и торопливо засеменил через дорогу.
- Я все равно буду пользоваться этим, - прокричала ему вслед женщина, выглянув из калитки, но мужчина ничего ей не ответил.
Женщина повернула голову и посмотрела на застывшего Георга. Фонарь горел за ее спиной, поэтому лицо ее было в тени, и мальчик никак не мог понять, из чего оно состоит.
- Ты тут что? – удивленно спросила женщина. – Ты почему голый?
- Я в трусах, - ответил Георг.
- Это неважно. Почему?
Георг молчал. Он не знал, как отвечать на этот вопрос.
- Где твой дом?
Вопрос оказался проще и он сказал:
- У меня его больше нет.
- Заходи, - она повернулась и быстро пошла обратно к дому, будто предоставляя ему возможность сделать самостоятельный выбор.
Он, не раздумывая, вошел в калитку.
- Закрой щеколду, - не оборачиваясь, произнесла Мозэ.
Георг послушно сделал то, о чем его попросили. 
Оказалось, что, совсем недалеко было до нового поворота в его судьбе.
                                 …
 
Георг никак не мог оторвать взгляд от черного стекла. Где-то, в темноте бесконечности, океан еще отплясывал свои сумасшедшие танцы, распевая жуткие заунывные песни. Потом Георг надменно спросил:
- Ну, и что в результате узнал я нового? То, что мою мать убил старший Купер, я догадывался без тебя. А ни на один из вопросов: «Кто, как, и для чего», ты мне снова не ответил, Кто этот человек? Как смог он изменить мою сущность? Я не против, я даже благодарен ему за это, но как? А, главное, для чего это было ему нужно?
А… Я понял…, ты этого не знаешь. Все эти годы ты просто морочил мне голову, изображая собственную значимость. Все! Больше не приходи. Ты утратил свою власть надо мной. Видимо ответы на эти вопросы принадлежат не тебе, их хранят завтрашние дни, а про тебя я отныне забыл.
 Георг резко повернулся – место, в котором еще недавно сидел «этот день», было пусто.

© Copyright: Светлана Чабанюк, 2016

Регистрационный номер №0331320

от 22 февраля 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0331320 выдан для произведения: Не радуйся тому, что ты живешь,
пока ты не ответишь себе на вопрос:
«Для чего ты это делаешь»?
 
                     
 
1.  Этот день       
 
 
Фиолетовая луна медленно катилась по самому краю горизонта. В общем-то, и торопиться ей сегодня совершенно некуда. Это суток через пять нужно будет стремительно взлетать под самый купол черного небосвода, а сейчас она вполне могла позволить себе обстоятельно рассмотреть двух путников, увлеченных неторопливой беседой.
Ландшафт местности представлял собой унылую каменистую пустыню, лишенную всякой растительности. Это было несколько странно, потому что широкая полноводная река рассекала ее прямой, как вектор, линией. Она медленно несла свои тяжелые, похожие на ртуть, воды  прочь от далеких гор, вершины которых еще только появлялись над линией горизонта. Разумеется, луна видела эти горы достаточно хорошо, а вот для двух путников горизонт лишь недавно ощетинился едва различимыми крутыми гребнями.
Зато у луны никогда не получалось увидеть ту красоту, которая должна будет открыться их взорам, когда горы станут видны им все целиком: от вершин, до самых подножий.
Вдоволь налюбовавшись со спины на темно русые кудри молодого человека, луна решила посмотреть на него сбоку, для чего теперь она покатилась навстречу вязким речным волнам. Его профиль оказался почти правильным, и завершался небольшой русой бородкой. Молодой человек вообще очень понравился луне: он был высок ростом и статен. На мощное мускулистое тело была натянута странная короткая кольчужка, тускло поблескивающая фиолетовым. Неровные, оборванные ее края прикрывали плечи и едва касались широкого ремня. Кожаные брюки были заправлены в высокие шнурованные ботинки на толстой подошве.
Луна прокатилась еще немного, и короткий светящийся мост, недавно соединявший берега, превратился в длинную фиолетовую диагональ, прочерченную по безжизненной поверхности воды.
 Теперь луна смогла разглядеть его глаза. Даже тогда, когда молодой человек становился серьезным, в их глубине не угасали озорные веселые искры. У спутника глаза были такими же серыми, только этого озорства в них не было, зато чувствовалось, что там постоянно живут и непрестанно ищут ответы многочисленные пытливые мысли.
Оставалось совсем немного времени до того момента, когда луне придется скрыться за горным хребтом, и тут она опомнилась и прислушалась к их разговору.
Наверное, второй странник полностью разделял ее мнение по поводу странной одежды товарища, потому что в эту минуту он спросил:
- Не понимаю, чем может нравиться эта не выкованная тобою  до конца кольчуга? Почему бы тебе не надеть белый свитер, который из пуха и любви связала для тебя Уланулуна? Должно быть, он очень приятно согревает тело.
- Ты же знаешь, Тишина, мое тело уже давно ничего не может чувствовать. Но моя душа приходит в восторг, когда ощущает, как холодные капли дождя струятся через кованый металл, или палящее солнце нагревает металлические кольца, и они обжигают кожу. А белый свитер я обязательно надену, когда снова полечу к Уланулуне. Он мне тоже очень нравится, но он радует мою душу только тогда, когда я вижу, как радуется этому моя любимая. Так, что не грусти, друг, ты еще много раз увидишь меня, одетым в ее подарок. Лучше порадуйся тому, что тебе не нужно нести мой тяжелый скарб на своей спине, как это делают другие кони, - и молодой человек с любовью провел рукой по золотой конской гриве.
- Ты прав, Кир, это совсем неплохо, что вы умеете хранить свои вещи на полках Мироздания, - улыбнулся конь, – и достаете их оттуда только по мере необходимости.
- Как из пустого чемодана Георгия, - рассмеялся Кирзым, но продолжил уже задумчиво. – Георгий… Он никогда не рассказывает о себе. Порой мне кажется, что он тоже родился на Земле, а иногда я просто уверен, что его прежняя жизнь прошла на какой-то иной планете… И, потом, меня тревожит тоска, которую он прячет за постоянной иронией. Может, обмануть кого-то другого у него получается неплохо, но только не меня. С некоторых пор я стал очень чутко ощущать ее, принесенную людьми из прошлой жизни. Теперь в глубине моей души постоянно звучит печальный камертон, который безошибочно улавливает эту тональность… Скажи, ты что-нибудь знаешь о его прошлом?
- Знаю, - кивнул головой конь, – твоя интуиция, как всегда, не подвела. Он «почти» с Земли. Его Родина – прообраз, с которого когда-то был сделан точный слепок в виде нашей планеты.
За миллионы лет до создания спутника Солнца под названием Земля, была сотворена точно такая же планета, только звезду для нее нашли в одной из далеких галактик. А поскольку параметры той звездной системы были абсолютно идентичными нашим, то понятно, что климат на планете был точно таким же, как у нас.
Да что климат, и в остальном все происходило совершенно одинаково. На те же грабли наступало человечество, те же откровения для исправления ошибок ему посылались, но люди ровно, как и у нас, оставались к ним глухи, а по отношению друг к другу немилосердны. И там тоже была принесена искупительная Жертва, но, знаешь, и они ничего и не сумели понять. Отдельные люди, конечно, поняли, но человечество – это не отдельные, это все остальные люди. А на всех Правды не хватило, точнее, у людей не хватило неких возможностей, чтобы эту Правду осознать.
Я еще не знаю, Кирзым, что такое «возможность» в человеке,  и пока не могу дать тебе точных объяснений, но я над этим постоянно думаю. Зато я знаю, что случается, когда этих возможностей не хватает. Людям на нашей Земле еще только предстоит это испытать, а вот для Георгия это уже «плюсквамперфект» - давно прошедшее время.
И вот о чем еще я хочу сказать прежде, чем картина его прошлого  предстанет перед твоими глазами. Удивительным образом очень многое и там и у нас сложилось настолько одинаково, что не только мышление людей, их характеры, да, что говорить, даже наши имена часто кажутся точными отражениями, вышедшими из зеркала той жизни …
 
                                 …
 
…Огромная белая яхта, убаюканная покоем океана, мирно спала возле каменного причала. Ни  одна, даже едва заметная волна не появлялась на идеальной водной поверхности. Только роскошная белая яхта на зеркально синей воде, и безжалостное белое солнце в раскаленно синем небе.
- Наверное, синоптики снова ошибаются, обещая сегодня бурю,  - подумал Георг, взбегая по ступеням, – Хотя… упрекать их в этом было бы несправедливо. Климат стал настолько непредсказуем, что решение правительства заменить службу метеопрогнозов примитивной службой экстренного оповещения, все больше кажется  обоснованным.
Мысль о плохой погоде ничего не меняла в его решении выйти в открытый океан.  Ему очень нравилась новая яхта. Он всегда покупал только большие и белые яхты. Эту он купил два дня назад, заплатив сто десять тысяч дэкальто банковским переводом. Эта сумма выглядела фантастической, но ему не было жаль этих денег, он слишком ценил жизнь, чтобы отказывать себе в подобных «пустяках».
Конструктивное решение яхты  было настолько совершенным, что гарантировало абсолютную безопасность при любых погодных условиях. Правда,  пришлось заплатить кое-что наличным, чтобы ни у кого больше не было подобной модели. Что поделаешь, если иначе пропадет радость от обладания вещью. Ни у кого на этой планете не должно быть ничего лучше, чем у него. Потому что он – самый богатый человек на этой планете.
Он – Георг Ихтэмгольдц – сын известной когда-то оперной дивы и спившегося банковского клерка.
На веранде его ждала Канатэль. Это была единственная служанка, которую он терпел в своем доме. С остальной прислугой он предпочитал не встречаться вовсе, и они никогда не выходили за пределы служебных помещений, или появлялись здесь только в его отсутствие.
- Господин Георг, Вас ожидает Стипл Куппер, - как всегда равнодушно произнесла Канатэль, после чего они вместе вошли в приятную прохладу внутренних помещений особняка.
Может быть, именно это равнодушие по отношению к нему и являлось той важной составляющей человеческой сущности, которая отличала Канатэль от всех остальных людей, с которыми  Георгу приходилось сталкиваться в последние годы. На сороковом году жизни ему уже изрядно надоели восхищенные женские взгляды, которые облизывали его высокую фигуру, слепленную из крепких мускулов, бронзовые, закрученные в тонкие спирали кудри, спадающие на широкие плечи. Все эти женщины уж слишком призывно заглядывали в его ярко-синие глаза…
В  глубине своего сознания они позволяли себе мечтать о том, что он может им принадлежать. Не спрашивая его разрешения, в темных комнатах грез они раздевали его, укладывали в застеленные шелком постели, заставляли целовать свои воспаленные жаждой губы, прижимались к нему горячими телами. Ему было абсолютно безразлично, любят они его или нет, но даже в мечтах они не имели права на его любовь. И этого он им простить не мог.
 Все остальные люди смотрели на него либо с подобострастием, либо заискивающе, либо… Да какая разница, как они на него смотрели, если он точно знал, что за этим кроется либо зависть, либо, ненависть, либо… Да какое ему дело до того, кто и как на него смотрит? Все остальные люди существовали в другом, параллельном и неинтересном ему мире, и он впускал их в свою жизнь только тогда, когда это становилось ему необходимо.
Хотя, тут он несколько лукавил. В государстве все-таки были те, к которым он не мог относиться с откровенным пренебрежением. Георг был  вынужден запирать его в тайники своего рассудка, потому что сброд, называющий себя элитой, представлял для него некоторую опасность, а это означало, что с такими людьми нужно считаться.
И только Президент вызывал у него абсолютное и безоговорочное уважение. Иначе и быть не могло. Президент был молод, умен и нечванлив, но главное его достоинство состояло в том, что он принимал абсолютно правильные с точки зрения Георга решения. Иногда Георг думал о том, что был бы рад иметь такого человека в качестве друга. «Единственного друга», - мысленно добавил он. Но тон в их отношения всегда задавал Президент, а он не допускал к себе  так близко, как этого хотелось.
Георг посмотрел через оконное стекло на равнодушный океан, и подумал о том, что он сам иногда представляет себя таким же – красивым, могучим и одиноким. Он не испытывал от одиночества тоски, он был абсолютно самодостаточен и не нуждался в чьем-то сочувствии, участии, или любви. Его вполне устраивал этот созданный им мир, в котором нет посторонних. Единственный, кто представлял для него в этом мире интерес, был он сам.
А ведь когда-то он очень любил людей! Всех. Они казались ему необыкновенно хорошими и даже замечательными. Что же с ними случилось?
 Почему жизнь, выжимая из себя соки, не отдает их людям такими мощными и светлыми, какие бурлят в ее собственной кровеносной системе, удивительным образом позволяя ей никогда не прерываться? Почему вместо сильной и горячей своей крови она выплескивает наружу только серую плесень? А человеческие мысли и дела превращаются в бесполезную зыбкую пену…
Или изменились все-таки не они?
«Просто тогда, в моем далеком детстве все было по-другому», - вспомнил Георг, и что-то тоскливое снова дрогнуло в его душе. Он никак не мог понять природу этого странного чувства. Оно возникло недавно, и он еще не разобрался: грусть эта сладкая, как та, которую дарят приятные полузабытые воспоминания, или мучительная, но тогда необходимо знать причины, вызывающие эту ненужную тревогу.  
- Так что ему передать? – вмешалась в его мысли Канатэль.
Ни о каком посетителе, тем более из числа тех, кто не входит в сферу его интересов, в данную минуту даже речи идти не могло. Все мысли Георга были заняты только вопросом о предстоящем плавание. Но тут в его сознание вторглось что-то смутное и настойчиво попыталось внести нежелательные коррективы - он вдруг вспомнил, кому принадлежит это имя. Как вообще он мог его забыть? А ведь в детстве ему казалось, что этот ненавистный мальчишка будет издеваться над ним до скончания времен.
Георг уже давно потерял этого человека из виду, практически вычеркнул из своей памяти, и вот сегодня Стипл Куппер явился  к нему сам.
- Пусть подождет, я подумаю, - недовольно бросил он и снова вернулся на веранду.
Воздух уже не обжигал. Появился ветер и погнал вдоль побережья мелкие беспокойные волны.
«Кажется, буря действительно будет. На этот раз они не ошиблись, - вспомнил Георг о синоптиках.
Океан неспешно менял свой ярко-синий костюм на новую мрачную одежду. По всей вероятности гроза начнется часа через два, а сейчас Георг с наслаждением подставлял лицо навстречу нарастающим порывам ветра. Воздушные потоки были еще горячи, но уже скоро они принесут настоящую прохладу.
 В такие минуты он иногда вспоминал детство. Воспоминания не тревожили. Они приходили и вставали рядом без особой надежды на то, что он позовет их в гости. Настойчивым был только один день. Он единственный пытался заглянуть в его душу. За это Георг его не любил. Он вообще очень не любил этот день, расколовший его жизнь пополам.
«Странно…, в конечном итоге я должен быть ему благодарен?  - Георг уже давно ни о чем не жалел. Вся его жалость осталась за границей этого дня. Она хранилась где-то очень далеко в наглухо запертых сейфах его памяти. И вот этот день снова  дотронулся до него тревогой. 
– А… это ты? - догадался Георг. - Ты снова встаешь передо мной моим прошлым. Да…, тогда вот так же вдоль побережья…
                              …
 
…Вдоль побережья катились быстрые тревожные волны. Они плели из соленой воды пушистые кружева и устилали ими прибрежный песок. Отдыхающие спешно покидали пляж, опасаясь быть застигнутыми непогодой, а он сидел и наблюдал за морской пеной, которая постепенно перемешивалась с мелким мусором, отчего быстро теряла свою белоснежную прелесть.
В отличие от остальных он домой не спешил. Еще неизвестно, где хуже – здесь, под хлесткими струями, или там, в душной тесноте маленькой квартирки. Если отец не напился, то мрачный он будет сидеть, уткнувшись во вчерашнюю газету, найденную им в парке на лавочке, и яростно ругать «никчемное» правительство. А если он уже выпил…
С тех пор, как  Георгу исполнилось пять лет, и отец потерял работу, мальчик больше всего на свете мечтал стать большим, очень сильным и отомстить всем своим обидчикам за пролитые слезы. Самых главных врагов у него было двое: Стипл и отец. Отцу он мечтал отомстить еще и за мамочку.
Но он был маленьким, и только его плечи были широкими, но больше напоминали вешалку для одежды, на которой бесформенно болтались надетые на щуплое тело рубашки. Это безумно раздражало отца, лишний раз приводя его в состояние неуправляемой ярости. Родители всегда выделялись среди других людей своей необыкновенной статью: она  была белокожей рыжеволосо-кудрявой красавицей, а он - смуглым блондином с ярко синими глазами. Георгу достались только эти синие глаза. Волосы же получились не рыжие, не белые, а какого-то неопределенного желтого цвета, будто они взяли оба оттенка, смешали их и поделили надвое.
С некоторых пор его жизнь складывалась, мягко говоря, не очень ладно. Наверное, были рядом хорошие добрые люди, но отец и Стипл с товарищами измучили его так сильно, что постепенно Георг уже сам начал загонять себя в воображаемую норку, в которой он пытался спрятаться от остального мира. А ведь еще совсем недавно он так любил этот мир. Он любил людей, всех, без исключения, любил эти высокие горы, этот могучий океан, это солнце, которое где-то далеко за линией горизонта, каждое утро рождается из его пучины.
Море и океан, конечно, остались прежними…
Ему казалось, что теперь по-настоящему его любила только мама - несравненная София, как когда-то писали на ярких афишах, развешанных возле городского оперного театра. Зато у нее это получалось безгранично, нежно и трепетно. Она была не только ослепительно хороша и обладала редким грудным контральто необыкновенного бархатного звучания, она была  человеком удивительной  душевной красоты. Когда-то возле ее ног склоняли головы самые завидные женихи этого города. Да что города, даже из столиц приезжали известные бизнесмены и политики, чтобы попытаться завоевать ее сердце. Но София влюбилась в скромного банковского служащего, который после каждого спектакля ждал ее возле дверей театра и дарил такой же, отчаянно синий, как его глаза, небольшой букетик цветов. И ее добрая, созданная для любви душа с радостью откликнулась на эти скромные цветы.
Георг хорошо помнил, какой счастливой была когда-то их семья, как любили друг друга родители, и веселый их смех стихал только тогда, когда маленькая птичка в часах чирикала девять раз, и его укладывали в постель.
А потом наступил день, когда отец, вернувшись домой непривычно рано, грустно объявил:
- Наш банк закрыли. У меня больше нет работы, Софи.
- Ничего, родной, работа есть у меня.
- Мужчина не должен сидеть у женщины на шее.
- А ты не будешь. Ты обязательно найдешь другую работу. Ты такой умный, что это не составит для тебя большого труда, - она так его любила, что не замечала никаких недостатков. – Просто отдохни немного – ты уже давно это заслужил.
Но работу, которая «не унижала бы его достоинство», он найти не сумел. Работы вообще становилось все меньше. Человек постепенно выпадал из цепочки процессов, обеспечивающих человечеству прожитие. Людей вытесняли новые технологии. Многие профессии, без которых еще сто лет назад жизнь бы просто остановилась, теперь упоминались разве что в учебниках по истории.
Чтобы решить проблему с безработными, главы государств договорились о создании территорий, на которых общими усилиями людям, потерявшим возможность зарабатывать средства для существования, обеспечивалась достойная жизнь. В народе эти территории стали называть островами Счастья, потому что обустраивать их стали на многочисленных островах, расположенных где-то в  океанах.
 Однако София получала хорошие гонорары, и семья не ощутила ни каких перемен. Пока.
Пока отец еще хоть как-то пытался искать работу. Но месяца примерно через четыре попытки иссякли, зато появились товарищи, с которыми он теперь просиживал вечера в небольшом кафе по соседству.
- Мамочка, - плакал маленький Георг, – почему папочка не остается со мной, когда ты уходишь в театр. Мне очень скучно дома одному, а выходить на улицу вы  не разрешаете.
- Он взрослый мужчина, Георг. Он не может все время сидеть дома – это тревожит его гордость. А там друзья, с ними он хоть как-то отвлекается от печальных мыслей о том, что не может содержать семью. Нам нужно его беречь. Мы же с тобой очень сильные. Когда-нибудь ты вырастешь и все поймешь. А на улицу детям одним ходить нельзя.
Она не хотела его пугать и рассказывать о том, что в последнее время все чаще стали пропадать люди, и даже дети. Ходили слухи, что появились преступники, которые торгуют человеческими органами. Ученые уже давно научились выращивать их искусственные аналоги в достаточном количестве, а в ближайшем будущем вообще обещали создать лекарство, которое подарит людям вечную жизнь. Но именно это известие и породило целую кучу страшных домыслов. Бытовала версия, что это лекарство заработает в человеческом организме, только если все органы в нем будут естественного происхождения, а не возникнут в результате сложных лабораторных манипуляций. Говорили, что богатые люди скупают эти органы про запас, на тот случай, если когда-нибудь они неожиданно понадобятся. Шептались об этом все, но насколько эта информация соответствовала действительности, не знал никто. Далеко не каждый верил в то, что вечная жизнь, возможна, но абсолютно все были убеждены в том, что богатые люди ради своего благополучия вполне способны на подобную подлость.
Одним словом, София никак не могла позволить Георгу находиться на улице без присмотра, но и перечить мужу она тоже не могла. С некоторых пор его любовь к Софии начала окрашиваться в новые, не очень приятные оттенки. Появилась раздражительность, зависть к ее успехам, к тому, что именно она приносит деньги в дом, и постепенно все это переплавилось в страшное чувство, называемое ревностью, все чаще граничащее с ненавистью.
За день до того, как Георгу исполнилось семь лет, София попросила мужа купить сыну подарок.
- Мальчик давно мечтает об игрушечной яхте, - сказала она, протягивая ему деньги. – Сейчас появились совершенно удивительные модели, почти как настоящие. Это дорого стоит, но у нас необыкновенный, очень умный, добрый и послушный сын, и мне кажется, что он заслужил такой подарок. Ты лучше, чем я сможешь выбрать достойный экземпляр. Я только прошу, чтобы она обязательно была большая и белая.
Отец вернулся домой, когда Георг уже спал. Вскоре ребенка разбудил его громкий голос, доносящийся из-за закрытой двери. Что-то тихо, но напористо отвечала мама. Хорошо он смог расслышать только последние слова:
- Я гордый человек и обязан платить по своим долгам!
- С некоторых пор я очень сомневаюсь в том, что у тебя вообще есть гордость, - неожиданно резко ответила София.
Раздался шум, а потом все стихло. И эта тишина показалась Георгу страшнее, чем недавние громкие крики. Он соскользнул с кровати и осторожно заглянул в соседнюю комнату. Мама недвижимо лежала на полу. Георг закричал тонко и отчаянно.
- Не ори! – оборвал его отец. – Ничего с ней не случилось. Живая, просто поскользнулась и ударилась о край стола.
Через четыре дня мама смогла шептать, еще через неделю говорить, а вот петь так красиво, как прежде, она уже не смогла. Теперь беды шли в их дом не сами по себе, их вела за собой бедность.
София пела в дешевых ресторанах, и ее гонорары были весьма скромными, но она никогда теряла присутствия духа и часто повторяла сыну:
- Мы не должны держать зло на людей. Что бы ни случилось в жизни, изо всех сил нужно стараться их любить.
- Нет, мамочка, - всех любить нельзя, - не соглашался ребенок, – я вот многих люблю, но как можно любить папочку, если он такой злой и все время нас обижает?
- Он не злой, он несчастный, он тонет в ужасном болоте и не замечает этого. А я это вижу, но никак не могу помочь, тем более, что  он сам постоянно отказывается от моей помощи. От этого я испытываю чувство огромной вины. Но я не имею права потерять еще тебя, поэтому помни: несмотря ни на что, нужно обязательно любить людей. И если ты пока не можешь этого понять, то просто запомни, как правило, по которому положено переходить через дорогу. И то, и другое спасет тебе жизнь. Только в первом случае, Георгий, эта жизнь будет вечной.
Георгий… Только для него одного она придумала такое удивительное имя. Он был абсолютно уверен в том, что никого больше на всей планете не называли так красиво.
Иногда София водила его в церковь. Это случалось редко, потому что церковь находилась далеко. С некоторых пор все храмы, расположенные в черте города, закрыли - прихожан становилось все меньше, а аренда земли быстро дорожала. Их город был большим, поэтому одна церковь все же осталась, та, что стояла на выезде рядом со старым кладбищем.
Георг с радостью преодолевал этот путь, крепко держась за материнскую руку. Тогда он искренне верил в большого, могущественного и очень справедливого Бога, который приносит людям счастье и дарит им вечную жизнь. Только с некоторых пор он никак не мог понять почему, если Он любит всех одинаково, то далеко не каждому дарит Он счастье?
   А тут на его беду в школе появился этот Стипл, толстый, злой и капризный мальчишка, который очень быстро сколотил вокруг себя компанию из самых дерзких ребят, и начал издеваться над теми, кто слабее и не может за себя постоять. Но больше всего доставалось почему-то Георгу.  Или тогда ему это только казалось? «Вот этому Бог за что-то счастье дал»?-  все чаще задавал он себе вопрос, на который никак не мог придумать ответ.
Как-то однажды «счастье» Стипла появилось в школе. Оно возникло в виде самодовольного дядьки, такого же толстого и противного, как его сын. Оно истерично визжало, плевалось слюной, трясло кулаком возле лица директора, а потом, разобравшись, в чем дело, влепило своему сыну довольно увесистую затрещину. Тогда, единственный раз в жизни, Георг Стипла даже пожалел. Хотя… ему показалось, что где-то в самой глубине поросячьих глазок старшего Куппера все время горели искры необъяснимой гордости, зажженные  недостойным поведением сына…
Кто возьмет на себя смелость утверждать, что знает, по каким законам устроена жизнь? Иногда она делает тебе подарки, но потом обязательно забирает что-то взамен. И она никогда не спрашивает, стоит ли ее подарок того, чтобы отказываться от чего-то уже имеющегося. Георг понял это очень рано, и каждый приятный жест судьбы принимал с большой осторожностью. Но бывает и так: жизнь поворачивает к тебе  один из самых ужасных своих ликов, гонит по одной из самых трудных дорог, но вдруг за крутым поворотом ты неожиданно встречаешь ее удивительно светлую улыбку…
Однажды Георг бежал по дороге от школы, подгоняемый громким улюлюканьем команды Стипла. Сам Куппер заметно отстал, но его визгливый голос все равно неотступно звучал у Георга в ушах. Неожиданно из-за угла дома появился стройный молодой человек в морской форме. Он схватил Георга в охапку и прижал к себе.
- Вы что же, пацаны, всей стаей на одного? – весело спросил он.
- Да он, он…
Но придумать веский аргумент ни у кого не получилось. Наконец самый сообразительный изрек:
- Он у нас ножик украл.
Этот красивый серебряный нож, инкрустированный темно зеленым перламутром за два дня до того океан сам бросил к его ногам. С некоторых пор София уже не могла удерживать сына дома. Ему приходилось одному ходить  в школу, потому что отца совершенно не волновало, вернется ли он обратно, а мама почти каждый день с утра до позднего вечера находилась на работе. Домашнее задание Георг успевал выполнять еще в школе, он вообще учился необыкновенно легко, чем еще больше злил не слишком способного к учебе Стипла. Теперь все свободное время он проводил на побережье. Позавчера был сильный шторм, но Георг держался до последнего, за что первая же большая волна вынесла ему награду. А сегодня Спипл разглядел этот нож, когда Георг достал его из кармана, чтобы в который раз полюбоваться на маленькое чудо. И вот после школы Стипл приказал его отдать. Георг случайно вырвался из цепких рук и побежал…
- Ты украл нож? – моряк задал этот вопрос все тем же веселым голосом, повернув Георга к себе лицом.
Мальчик отчаянно замотал головой.
- Откуда он у тебя?
- Мне подарил его океан.
- Любишь океан?
Георг согласно кивнул головой, глядя в глаза своему спасителю.
-  Я тоже его люблю. А вы чего рты открыли? – обратился он к мальчишкам. – Вам сегодня ничего не обломится. А если узнаю, что снова к нему приставали, оборву уши и высушу из них соленую закуску к пиву. Я свое слово держу, даже не сомневайтесь.
Георг восторженно смотрел на высокого, стройного, очень красивого парня и искренне ему завидовал. «Вот бы и мне когда-нибудь стать таким», - подумал он. В эту минуту ему показалось, что вот так, наверное, должен выглядеть Бог.
- Тебя зовут-то как? – спросил моряк.
- Георг.
- А меня Дрэзд. Ну, будем знакомы. Ты где на побережье бываешь?
- В конце пляжа, у Белых скал.
- А я дальше, у Черных валунов. Но ты туда не ходи – это слишком далеко. У Белых скал тоже хорошо. Теперь я буду приходить туда - может, увидимся. Наш корабль скоро отчаливает, я вообще больше в плавании нахожусь, чем на берегу, но когда я здесь, то все равно без океана не могу. Ты мне понравился, малец. Что-то светится в твоих глазах… непростое.
- Я буду ждать. Очень! – с надеждой откликнулся ребенок. - Вы ведь тоже подарок, который дал мне океан.
Дрэзд на секунду задержал на мальчике удивленный взгляд, потом весело ему подмигнул и быстро пошел в сторону порта. А Георг неотрывно смотрел, как легкой, пружинящей походкой уходит навстречу со своей любовью красивый и сильный Бог.
 Вскоре они сильно подружатся. Георг быстро научится так же лукаво подмигивать правым глазом, и очень долго будет вырабатывать эту  необычную гарцующую походку. К сожалению, их дружба будет короткой, но она даст Георгу то, чего не смог дать ему отец – ощущение надежной защиты и опоры. И за те неполные семь месяцев, которые подарит им судьба, Дрэзд успеет научить Георга очень важному – он научит его управлять таким чувством, как страх, и научит этот страх побеждать. Но это будет последний человек, которого Георг назовет своим другом. Потом он косвенно окажется виновным в несчастье, которое случится с Дрэздом, но это будет потом. А всего несколько минут спустя с Георгом произойдет событие, воспоминание о котором и теперь заставляет его испытывать внутреннюю дрожь.
                             …
 
… Георг Ихтемгольдц стоял на веранде и неотрывно смотрел на океан. Волны становились все круче, облака тяжелее, наполнявшая их влага, выкрашивала тучные рыхлые тела в темно-серые оттенки, и они все больше прижимались к сереющему телу океана. Что-то снова царапнуло по душе:
- Ты все время вспоминаешь не о том, - шепнул ему «этот день».
- Отстань, о чем хочу, о том и вспоминаю, - огрызнулся Георг.
Нужно было уже что-то решать: встречаться со Стиплом, или выходить в океан, отправив посетителя восвояси. Но сегодня воспоминания были не просто гостями, сегодня они были захватчиками, они взяли его в плен, не позволяя выбраться на волю.
 В его прошлом была тайна, которую он никак не мог разгадать. Каждый раз, обрывая лепестки воспоминаний, он надеялся, что в сердце этого бутона он найдет ее разгадку. Но каждый раз он находил там только «этот день». Георг понимал, что разгадка кроется именно в нем, но день не желал разговаривать, он молчал и только царапал душу остро отточенными когтями…
На пороге снова появилась Канатэль.
- Извините, господин, прикажете отпустить господина Куппера?
- Его воля. Хочет – пусть уходит, - не оборачиваясь, ответил Георг и тут же услышал, как тихо закрылась дверь за служанкой.
- О чем это я? – обратился он к самому себе. - Ах, да через несколько минут…
                                          …
 
Через несколько минут Георг уже был на Соборной площади. Домой можно было дойти и более коротким путем, но он очень любил это место, и ноги каждый раз приводили его сюда. Квадратная площадь, вымощенная древней брусчаткой, расстилалась огромным каменным ковром у подножия большого опустевшего храма. В отличие от мертвого безмолвия здания, лишенного даже колоколов, на площади всегда кипела жизнь.
Днем здесь собирались те, кто потерял работу, зато обрел свободное время и проблему – как жить дальше. Они коротали дни, бесконечно обсуждая только одно: плыть на острова Счастья, или нет. Поскольку вариант «или нет» редко предполагал что-нибудь дельное, примелькавшиеся лица исчезали, но им на смену тут же приходили другие, поэтому площадь никогда не пустела. Вечером здесь появлялись работающие жители города. Конечно не все, да площадь и не могла вместить даже сотой части горожан. Но она всегда старалась  принять тех, у кого болит душа, будто она тоже несла крест, как этот величественный пятиглавый собор.
Самым громким голосом площади была городская юродивая – маленькая сухонькая женщина неопределенного возраста, неизвестно откуда появившаяся здесь несколько лет назад. Никто не знал ее имени, сама же она называла себя Сестрой.  Чаще она молчала, сидя на высокой ступени крыльца, ведущего к храму, и грустно смотрела на людей. Но иногда она вставала и говорила неожиданно сильным звучным голосом, неизменно начиная свою речь словами: «Сестра говорит вам, слушайте»! Она не просто говорила, она делала это красиво: находила необыкновенные слова, меняла интонации голоса. «Как мамочка», - думал в такие минуты Георг. Только мама говорила тихо и проникновенно, но она говорила ему одному, а Сестру должны были слышать многие люди.
Никто никогда не видел у нее в руках газету, ей негде было смотреть телевизор, но бывало так, что она рассказывала о событиях, про которые все узнавали только по прошествии времени. Речи ее были о разном, однако суть сказанного всегда сводилась к одному: «Люди отступили от Бога, и грядет приход Антихриста», поэтому она много говорила о людских  грехах и об их искуплении, о страшных знамениях, уже пришедших в человеческую жизнь. Мама давно объяснила Георгу, кто такой этот Антихрист, и почему его прихода нужно очень бояться. И теперь он часто вздрагивал по ночам при мысли о страшном звере, выползающем из мертвой бездны.
Иногда Георгу казалось, что Сестра пристально смотрит в его глаза. Но, возможно, что так казалось и всем остальным. Вот и сегодня, когда он протиснулся ближе к храму, она бросила на него быстрый внимательный взгляд,  заканчивая свою речь:
- Чтобы о вашем спасении задумался Господь, - уверенно говорила она, - нужно чтобы сначала об этом задумался каждый из вас, потому что спасение творится не на небесах. Оно происходит здесь усилиями человеческой души. А там либо нам будут рады, либо нет. Могут, конечно, пожалеть, если сочтут возможным. Но, как важно, чтобы при Встрече все-таки было больше радости.
- Ты все время говоришь, что Бог любит всех одинаково, - выкрикнул из толпы худой желчный мужчина, - тогда почему сегодня одним нечего есть, а другие швыряют деньги на ветер. В чем ты видишь Его справедливость?
Георг насторожился. Это был как раз тот самый вопрос, который мучил его в последнее время. И снова Сестра взглянула на него, будто ему одному собиралась она отвечать.
- Мы все время просим у Него благополучия, - сказала она, - а не понимаем того, что это благополучие Он дает не просто так. Он этой наградой не порадовать, он проверить нас хочет. И проверка эта страшная,  потому что непонятна человеку. Вот когда приходит болезнь, мы иногда задумываемся, за что нам послано такое испытание, и стараемся что-то в себе изменить. Когда же приходит счастье, мы не думаем ни о чем. А Он наблюдает за тем, как поведет себя человек, завладев этим Его даром, и решает, достоин ли этот человек в будущем награды еще большей, или того, что уже есть на этой земле, вполне достаточно.
- Тогда пусть Он всех так проверяет! - никак не желал сдаваться мужчина. – Пусть он и мне тоже богатство пошлет, а там как хочет: может в мою сторону смотреть, может в телевизор. – После этих слов мужчина рассмеялся, видимо довольный своей шуткой, но тут ему в голову пришла еще одна мысль.
- Почему ты вообще решила, что говоришь правду? Почему ты думаешь, что правы вы, которые в Него верят, а не мы, кто считает все это пустой болтовней. Посмотри вокруг, сколько вас? Ты, еще два священника в единственной церкви, да тридцать монахов на горе. А сколько нас, посмотри! Почему ты решила, что правда на вашей стороне?
- Твои слова верны лишь в том, что здесь действительно очень мало учеников, которые могут слышать Его голос, - твердо сказала она. - И очень мало учителей, которые могут говорить на Его языке. А правда моя знаешь почему? Потому что ты меня об этом спрашиваешь!
Она опустилась на ступень, склонив голову, и люди поняли, что больше она ничего уже не скажет.
Про тех монахов, о которых упомянул мужчина, Георг знал. Это было необъяснимое чудо, свидетелем которого изредка становился горожане.
Своими восточными границами город вытянулся вдоль побережья океана, а с западной стороны упирался в подножие одной из самых высоких гор многозубчатой гряды, уходящей в сторону далеких пустынь. Гора эта была так высока, что временами ее острую вершину скрывали облака. И вот там, под облаками был расположен монастырь, в котором обитали монахи. Его можно было разглядеть в мощный бинокль и даже наблюдать, за тем, как, кутаясь в скромную одежду, они выходили за пределы стен для исполнения различных хозяйственных обязанностей. Никто уже давно не вспоминал, что на географических атласах рядом с изображением этой горы стоит название Фрадо, люди уже много веков называли ее Монашьей горой.
 Еще ни у кого не получилось близко подобраться к тому месту, где находился монастырь. Где-то на высоте восьми сотен метров поверхность горы становилась абсолютно гладкой, и это странное кольцо обнаженной горной породы метров триста шириной, делало вершину совершенно неприступной. Порода была настолько твердой, что не поддавалась ни одному альпинистскому инструменту. Впрочем, сложилось так, что жители относились к горе, как к чему-то священному, поэтому попытки чужаков проникнуть в заповедное, регулярно пресекались активными горожанами.
Необъяснимым было и то, как преодолевали это препятствие монахи. Но раз или два в году рано утром они появлялись в городе, а обратно уходили одновременно с закатом солнца. Георг дважды видел, как, вытянувшись цепочкой по двое в траурную процессию, они медленно шли по городу, изредка осеняя себя крестными знамениями. Четверо из них, идущие впереди, несли на своих плечах завернутое в белую простынь тело усопшего. Все они были худощавы, одеты в одинаковые черные одежды с капюшонами, скрывавшими их лица, от чего трудно было понять, кто из них мужчина, а кто женщина.
Но гораздо сложнее было понять другое.
Их всегда было тридцать. Среди них не было детей. Для общины, состоящей из столь малого количества человек, они умирали слишком часто, а значит, каким-то непонятным образом их численность постоянно пополнялась. И тут снова была загадка – каким образом могло это происходить?
На этом таинственное не заканчивалось. Их путь шел к старому кладбищу, расположенному рядом с той самой церковью, где все еще проходили службы. Кладбище было уже давно закрыто для новых захоронений, но никто не осмеливался преграждать им дорогу. Любопытные зеваки видели, как монахи неизменно подходили к одной и той же могиле, раскапывали ее на должную глубину и опускали в нее тело. Земля, которую они извлекали на поверхность, не содержала никаких останков человеческих тел, обрывков ткани – ничего, будто в этом месте ее потревожили впервые, и никогда прежде она не принимала в свои объятия скорбные дары. Потом они какое-то время пели красивые грустные песни, а потом такой же вереницей пересекали город в обратном направлении, чтобы с последними лучами солнца оказаться на горной тропе...
…Георг отошел в сторону и перевел взгляд на купола собора. Он любил рассматривать, как город отражается в их позолоте. Его изображение странно уходило по выпуклости вверх, завершаясь с одной стороны океаном, а с другой – горным массивом… В этот момент среди толпы возникло сильное оживление, и он услышал выкрики: «Кочевники идут!» Люди начали спешно расступаться, образуя широкий коридор.
В отличие от Сестры, которая говорила о человеческой душе вообще, давала правильные советы, как жить, и никогда не отвечая на вопросы о прошлом или будущем конкретного человека, кочевники о душе не говорили ничего. Зато они абсолютно точно могли рассказать о прошлом и будущем каждого, заплатившего им небольшие деньги. В городе они бывали так же редко, как и монахи. Они приходили из пустыни, которая находилась далеко за горным массивом, и приносили драгоценные камни в небольших замшевых мешочках. Эту красоту покупали богатые люди, бедные же покупали рассказы о своей жизни и, как правило, не очень радостные известия о том, что ждет их впереди, хотя каждый в тайне надеялся услышать хорошее. Но все реже можно было увидеть улыбку на лицах людей, прикоснувшихся этим знаниям.
Георгу платить было нечем, хотя ему до смерти хотелось узнать, когда же, наконец, закончатся его мучения. Он протискивался между людей и, без особого интереса, прислушивался к тому, что говорили другим. Неожиданно кто-то схватил его за руку. Он обернулся - перед ним стояла худенькая девочка, немногим старше его.
- Хочешь погадаю? – с надеждой попросила она. – Я только учусь, поэтому дорого не возьму. Ты не бойся, я уже хорошо гадаю, и потом Роза всегда проверяет, что я говорю.
- У меня нет денег, - вздохнул Георг, но тут же вспомнил про нож, и почему-то очень захотел, что бы он обязательно остался у этой девочки. – Вот это есть, - и он протянул на раскрытой ладони сверкающую красоту.
Девочка взяла нож в руки, внимательно его рассмотрела, и тут же вернула обратно:
- Он очень дорогой, я не возьму. Я еще не имею права получать за свою работу так много.
- Да бери, - настаивал Георг, - мне не жалко. У меня его и так чуть не отобрали. Может, я его и до дома-то не донесу, если снова Стипла с дружками встречу.
- Нет, - твердо сказала девочка и так решительно отодвинула его руку, что Георг сдался, но он даже не успел расстроиться, потому что в следующий момент она прошептала:
- Ладно, я тебе просто так погадаю, только мы Розу звать не будем, хорошо?
Георг согласно закивал головой.
Она взяла его руку в свою теплую ладошку, ненадолго задумалась, а потом начала говорить:
- Рядом с тобой два близких человека. Один тебе друг, а другой – враг, - она снова задумалась. -  Странно…, враг - это твой отец. Он для тебя опасен. Лучше тебе сказать об этом маме.
Потом она охнула, посмотрела на Георга широко открытыми глазами, в которых застыл ужас.
- Нет, наверное, я чего-то не понимаю…, - сказала она, - Давай лучше на картах погадаю. С ними у меня правильнее получается.
Девочка присела на корточки и умело разложила на брусчатке карточную колоду. Но больше от нее Георг ничего услышать не успел. Она еще только начала перебирать карты, как над их головами раздался властный голос:
- Ах, вот ты где, я тебя уже обыскалась. Что тут у вас?
Георг поднял глаза и снизу вверх посмотрел на кочевницу. Она показалась ему необыкновенно высокой. Когда он поднялся с брусчатки, то смог рассмотреть ее строгое еще нестарое лицо, сильно загорелое, с довольно глубокими морщинками, разбегающимися из уголков глаз, которые раньше времени нарисовала на ее коже пустыня.
- Роза, тут такое… Я никак не пойму.
- Он тебе запла…, - начала говорить Роза, поднося ладонь мальчика ближе к глазам, но осеклась на полуслове.
Она тоже некоторое время рассматривала изгибы линий на детской руке, а потом перевела на Георга невыносимо тяжелый взгляд.
- Я даже не знаю, что лучше сейчас сделать: плюнуть тебе в лицо, вцепиться зубами в твое горло, - на секунду она замолчала, а потом негромко выдохнула, - или… встать перед тобой на колени…
Георгу стало так страшно от этих слов, что показалось, будто из-под ног уходит земля. Неожиданный стук сердца в висках немного привел его в чувство, он опомнился, вырвал руку и опрометью бросился бежать. Впервые за последнее время ему очень захотелось домой. Он напрочь забыл о предупреждении. Услышанное вычеркнуло это из памяти. Даже тяжелый взгляд отца сейчас показался ему приветливым.
…Он потом много думал о том, что произошло с отцом. Почему этот не самый последний человек пал так низко? А если вспомнить, как горячо его любила потрясающая женщина, то можно предположить, что человек этот и вовсе был когда-то хорошим…
Гораздо позже он все понял. Это случилось, когда Георг осознал, как унижает человека бедность, и как страшен становится человек в погоне за достатком. Не смог он понять другого: не из-за последнего куска хлеба звереет человек. Настоящим зверем он становится только тогда, когда его начинает мучить не голод, не жажда, а жадность.
                         …
 
Георг тряхнул головой. Опять эти мысли… или это тревожное предчувствие чего-то …
- Нет, - произнес он, отвечая на безмолвный укор «этого дня». – Я не буду о тебе сегодня вспоминать, так что можешь уходить.
- Я, пожалуй, немного подожду, - все так же безмолвно ответил «этот день».
Георг последний раз бросил взгляд вдаль – еще каких-нибудь полчаса, и уже трудно будет определить, где заканчивается океан, и начинается небо … И тут он придумал, как отвязаться от нежелательной встречи с воспоминаниями. Он решил никуда сегодня не плыть, а поменять общение со своими мыслями на общение с человеком.
- Канатэль, - негромко позвал Георг, - и служанка мгновенно возникла в дверном проеме. – Купер еще здесь?
- Да, он дожидается вас в комнате для посетителей.
 
В первую минуту Георгу показалось, что это не заклятый враг его детства, а его жирное счастье развалилось в глубоком кресле, и теперь неуклюже пытается из него выбраться.
- Извините, - произнес немного запыхавшийся Стипл, - Извините, - произнес он еще раз, и его лицо изобразило подобие почтительной улыбки.
Но Георг прекрасно видел, как маленькие глазки Куппера пытаются незаметно ощупать его фигуру с ног до головы.
- Что вы хотели, - спросил Георг, усаживаясь за письменным столом напротив и предлагая гостю вернуться в его кресло.
Купер отрицательно замотал головой, предпочитая в этой ситуации стоять
- Я к вам с нижайшей просьбой, - подобострастно залепетал он, - Дело в том, что тоннель, который вы собираетесь прокладывать через Монашью гору, будет находиться недалеко от того места, где располагается моя усадьба. Я не решился ждать до утра, потому что сегодня прибыла техника, и мне объявили, что завтра мой дом снесут.
- А, так это вы препятствуете началу строительства? - равнодушно спросил Георг. – Мои юристы показали мне документы, из которых ясно следует, что этот участок в свое время вы приобрели незаконно.
- Нет, нет, нет, - судорожно залепетал Стипл, и на его лбу выступили крупные капли пота. Он вытер их тыльной стороной ладони и извлек из добротного неестественно раздутого портфеля какие-то бумаги, - вот, посмотрите, у меня все по закону…
- Я же отчетливо сказал: незаконно, - Георг сделал сильное ударение на последнем слове, - мои юристы докажут это в любом суде… когда-нибудь потом…
- Зачем суды, зачем вам эти мелкие неприятности, проблемы с репутацией, честным именем. Я хочу предложить другое. Я уже оставлял свою просьбу в письменном виде у вашего помощника, отправлял ему электронные копии, но он до сих пор ничего мне не ответил, поэтому я рискнул побеспокоить вас лично.
Георг наблюдал за этой словесной суетой и вдруг поймал себя на мысли о том, что в поведении младшего Куппера не было страха до такой степени, как он пытался изобразить. Его злые поросячьи глазки буквально сканировали лицо Георгия. Между тем Стипл продолжал:
- Я смею просить вас о сущем пустяке – всего одну сотую долю процента привилегированных акций, и я навсегда исчезаю из вашей жизни. Я даже готов заплатить за это наличными. Мы же знаем, что золотые декальто уже давно не выпускают, и мы все живем старыми накоплениями. Но есть проблемы, которые без наличных не решить. Здесь ровно пятьдесят монет, - Стиппл гордо извлек из портфеля и положил на письменный тяжелый замшевый мешок густого синего цвета.
Предложение было интересным. Можно было бы забыть про мелкие огрехи в документах, которые раскопали юристы, и спокойно отказаться от сотой доли процента. Пятьдесят золотых дэкальто  позволяли решить много проблем… Купер был прав, наличность в государстве существовала в очень ограниченно количестве. Она перетекала из одних карманов в другие, совершая своеобразный замкнутый круговорот.  Негласный эквивалент одного декальто его электронному аналогу был колоссален. Но ценны золотые дэкальто были не только своими платежными качествами, они позволял открывать двери, договариваться, влиять. Эта была своеобразная визитная карточка высшего общества. Он мог прекрасно «обойтись» без этих пятидесяти монет, но Георг никогда не применял это слово по отношению к денежным средствам. Он уже давно вывел для себя золотое правило: «Чем больше ты уважаешь деньги, тем больше деньги уважают тебя», и еще ни разу в жизни от этого правила не отступил. Возможно, поэтому деньги любили его больше всех остальных граждан государства.
Георг высыпал содержимое мешка на стол и, не спеша, начал пересчитывать монеты. Впервые их выпустили около восьми сотен лет назад, а спустя почти шестьсот лет на свет появилась последняя. На аверсе монеты был изображен строгий лик императора. Сейчас редко кто мог бы вспомнить его имя, но величественное выражение лица настойчиво напоминало о величии его дел.
Купер уже вернулся в коричневую глубину кресла и напряженно наблюдал за происходящим. Монет действительно было пятьдесят, и все они были в отличном состоянии. Георг по очереди брал каждую из них в свою руку, будто проверяя на вес и тепло ее довольно крупное, отливающее зеленым тело. Он никогда не ощущал холод металла, из которого были сделаны деньги. Наверное, это было на уровне психиатрии, но он всегда совершенно отчетливо чувствовал только их тепло.
Эта была сорок седьмая по счету …
Она не согрела - она обожгла.
Но ожег не вздулся волдырем на его ладони, он закровоточил где-то в глубине его тела, возможно там, где стучит сердце, может быть рядом, чуть ниже, может быть… Он продолжал неотрывно смотреть на монету, не обращая внимания на то, как заерзал в кресле, и пару раз кашлянул Стиппл … «Ах, ты…, - невесело ухмыльнулся Георгий, мысленно обращаясь к «этому дню», - ты даже готов заплатить за нашу встречу? Ну, что ж, считай, что это у тебя получилось, только подожди еще немного». Он окончательно понял, что никуда ему сегодня от этих воспоминаний не деться.
Потом он открыл ящик письменного стола и бросил туда монету. Молча встал, подошел к сейфу, достал из бронированной ячейки точно такую же и опустил ее в замшевый мешок. Через несколько секунд там оказались и все остальные.
- Забирай и уходи, - он швырнул мешок на колени Купперу. Удар был ощутимым, и Купер вскрикнул, потом он не очень уверенно засунул мешок обратно в портфель и поднял на Георга поросячьи глазки. Теперь из них выглядывало непонимание. Еще минуту назад сделка практически была у него в кармане, что же случилось? Он так и спросил:
- Что случилось, господин Ихтэмгольц?
- Та монета не твоя. Остальные забирай и уходи. Сделки не будет.
Георгу впервые за тридцать лет не было жалко денег. Более того, сейчас они были ему противны. Ему даже показалось, что он смог бы выбросить в океан все содержимое сейфа. «А ты плохо охраняешь свою границу, - обратился он к «этому дню». – Почему ты позволяешь проникать сюда чувствам, запертым тобой в прошлом. Или это не ты обещал, что я избавлюсь от проблемы навсегда?» На этот раз день промолчал. Наверное, он был занят исправлением ошибки. Постепенно Георг понял, что с поставленной задачей день справляется, потому что душевное равновесие восстанавливалось, и уже вскоре оно вернуло сейфу гарантии абсолютной незыблемости его содержимого.
Наверное, с Куппером в эти мгновения тоже что-то произошло. Он уже стоял в свой полный, не слишком великий, рост, и глаза его имели то же выражение, что когда-то и у его папаши, когда тот остервенело махал кулаком перед лицом директора школы.
- Ты думаешь, я тебя не узнал? Ты думаешь, когда вы с матерью исчезли, никто не понял, что это вы его убили? Просто вас не нашли и закрыли дело. Но у меня есть неопровержимые доказательства того, что это вы убили твоего отца! – Куппер говорил медленно и ядовито, а в  его глазах горело торжество. – Надеюсь, ты не думаешь, что я такой простак, и решился прийти к тебе, не подстраховавшись.
- Уходи, - равнодушно ответил Георг.
В глазах Стипла снова возникло непонимание, и он подобострастно залепетал:
- Ну, зачем вам неприятности, господин Ихтэмгольдц. Ваше имя будет обсуждаться на каждом шагу. Я понимаю, что за давностью лет…, но репутация? Тем более что сделка, которую я предложил, выгодна нам обоим.
Георг вернулся на свое место за письменным столом. Стиплл расценил это, как сигнал к продолжению разговора, и снова опустился в кресло.
- Купер, - без особого желания начал Георг, - мы оба понимаем, что участие в этом проекте дает тебе не столько доход, сколько совсем другое. И это «другое» гораздо дороже денег, потому что оно называется жизнью. А денег, как я вижу, тебе хватило бы до конца твоих дней.
- У меня еще есть дети, два мальчика, близнецы, - Куппер попытался вставить в разговор жалостную ноту, но Георг равнодушно махнул рукой:
- Это  не последняя двойня в государстве. Ты испугался, Стиплл! Недавно объявили о том, что очень скоро будет подписан закон, по которому на острова Счастья будут отправлять не только безработных, но и тех, кто не участвует в инвестиционных проектах, а, значит, уводит свои накопления из-под контроля государства. И тебе придется объяснять, на какие средства ты живешь, а, судя по всему, объяснять тебе нечего. То, что сейчас валялось на моем столе, скоро окажется для тебя абсолютно бесполезным. Для того, чтобы иметь возможность этим пользоваться, тебе нужен совершенно другой уровень отношений, и для тебя было важно попасть именно на этот уровень, тем более, что теперь все проекты носят закрытый характер, и ты вряд ли сможешь пристроить эти деньги куда-то еще. Так что очевидно очень скоро ты будешь совершенно счастлив на далеких островах. Только, наверное, тебе, как и мне, не очень нравятся слухи, которые ходят об их репутации. Впрочем, наверняка об этом не знает никто.
- Почему вы так уверены, что у меня нет своего дела? Может быть я…
- Да у таких, как ты не может быть порядочных дел, а весь преступный бизнес господин Президент уничтожил. - Георг начал заводиться, но быстро взял себя в руки. – Я хотел выгнать тебя и окончательно про тебя забыть. Я даже смог побороть в себе гнев, и ты не заметил, что пять минут назад ты чудом остался жив, потому что мне потребовались усилия, чтобы не задушить тебя здесь же. Но по большому счету ты не виноват: тебя не было там, а твоего отца, насколько я знаю, уже давно нет здесь. И его счастье, что информация о том, что ад существует, является глупой выдумкой, иначе мне было бы его искренне жаль. Почему-то мне кажется, что он не рассказал тебе всего до конца, иначе в смерти моего отца ты обвинил бы только меня. Мою маму, - на скулах Георгия заиграли желваки, но он снова справился и продолжил, - мою мать убил твой отец. Доказательство сейчас лежит в этом ящике, - и он небрежно махнул в ту сторону, куда недавно упала таинственная монета. - Не бойся - это доказательство нужно только мне. Ну, еще и этому покажу, - усмехнулся Георг, вспомнив про «день».
 И тут он вновь удивился перемене, произошедшей с посетителем. Сейчас тот напоминал загнанного зверя, который уже понял, что конец близок, но решил защищаться до конца – такой огонь вспыхнул в его глазах. На мгновение это даже вызвало в душе Георга уважение. Но только на миг, а потом его привычно сменило равнодушие.
- Ты пожалел моего отца? – Куппер неожиданно проворно выскочил из кресла и теперь стоял с противоположной стороны стола, глядя на Георга снизу вверх ненавидящим взглядом. – Я не знаю, что он сделал с твоей матерью, но я хорошо знаю, что он делал с другими. Да, он страшный человек, но он мой отец, и не мне его судить, и не тебе его жалеть. Пожалей лучше себя. Это тебе надо молиться о том, чтобы двери ада были заперты по причине нехватки свободных мест, потому что тебя там дожидается самая горячая сковорода. Сколько душ загубил он: три сотни, четыре, пять – все это тьфу по сравнению с тобой. Ты загубил миллиарды и продолжаешь это делать сейчас.
Как ты зарабатываешь свои деньги? Скупаешь последние земли, выгоняя с них бедных, и продаешь богатым, у которых и так есть все, и это «все» они надежно защищают законами и банковскими замками. Но они не в состоянии защитить планету от наступления пустыни, и поэтому вынуждены постепенно уходить из насиженных мест, а лучшие куски им можешь предложить только ты. Я не удивлюсь, если когда-нибудь ты сумеешь продавать даже воздух.
А кто виноват в том, что пустыня съедает планету? Ты! – и Стипл неожиданно ткнул своим коротким толстым пальцем Георгу в лицо, от чего тот даже вздрогнул. – Может быть, вы тогда и не догадывались, что такое может произойти, а просто хотели выиграть войну? Но теперь какое  это имеет значение? Это ты тогда поддержал молодого Президента. Все знают, что ты заседал в парламенте, и именно твои инвестиции ускорили создание оружия поглощения.
Да, в результате закончилась двухлетняя война, и навсегда пропала угроза новой, потому что взамен множеству возникло одно единое государство во главе с нашим Президентом. Но в результате взрыва исчезло четыре с половиной миллиарда населения, причем, заметь, самые богатые уцелели все до одного. Почему? Оно что, на них не действует? Молчишь! Но планета вам отомстила. Или Он дал вам понять, что не в ваших силах изменять Его законы. Я не верю, что Он есть. Но иногда, когда задумываюсь, то начинаю в своем неверии сомневаться, и тогда мне становится страшно. По этой причине я предпочитаю не рассуждать на эту тему. Подумай сам. Была проблема – перенаселение планеты. Оружие поглощения решило эту проблему: людей стало ровно в половину меньше, а проблема не ушла, потому что вскоре пришла пустыня, и людям опять стало тесно. Если Он есть, то Он кричит вам, что вы идете не тем путем. Это очень страшно, если окажется, что Он есть, потому что мы все идем не тем путем.
Да, я не тот человек, который достоин награды, - голос Стипла потух, и Георг понял, что он сломался. - Я понимаю это не хуже тебя. Я просто хотел эту награду купить. Как-то же она досталась тебе? Каким чудом? Я не знаю. Я уже давно подозревал, что никакой ты не Ихтемгольдц, и старуха обвела всех вокруг пальца, а теперь я в этом убедился окончательно. Но мне не интересны эти подробности… Просто пожалей»...
Он упал на колени и, закрыв лицо руками, зарыдал, от чего все его рыхлое тело мелко затряслось.
 Если бы Стипл выстоял до конца, то может быть тогда … И то – вряд ли. Но слабых Георг не переносил. Они были для него абсолютным ничем – пеной, плесенью, рвотными массами, которые выплевывает из себя жизнь. Их надо стирать с ее лица, а это место дезинфицировать, чтобы зараза не распространялась, и жизнь продолжала радовать своей улыбкой сильных и достойных.
Неожиданно рыдания стихли, и Стипл, смешно опираясь руками об пол, медленно выпрямился. Георгу показалось, что в глазах посетителя поселилось безумие – настолько светло и радостно он теперь смотрел.
- А знаешь Георг, - голос Купера еще дрожал после недавних рыданий, - это хорошо, что ты мне не помог. Это очень хорошо. Я ведь всю жизнь боялся. Сначала боялся того, что я толстый, но слабый, и я защищался как, мог. Потом я боялся, что арестуют отца. Свои деньги я зарабатывал по-другому, но тоже не по закону, поэтому я начал бояться, что посадят уже меня. Когда жить не по закону стало невозможно, я вообще перестал что либо делать - я просто жил. Но теперь я боялся своих предчувствий. Недавно Президент взялся за таких, как я, и мои предчувствия сбылись. Я так боялся идти к тебе… А сейчас я не боюсь. Я даже думаю, что чем будет хуже, тем лучше. Я не знаю, что ты услышал, когда я говорил тебе о Нем, но мне это не важно. Главное, что я вдруг услышал это сам. Помнишь, когда мы были еще маленькими, на соборной площади жила Сестра. Сам я из ее слов ничего не помню, но отец перед смертью постоянно твердил, что она была права. Он умирал от тяжелой болезни прикованный к постели, и не помогало ни одно лекарство. Он мог только говорить. Он очень изменился тогда, как будто ему что-то открылось. Он много о чем жалел, но больше всего о том, что не успел искупить свои грехи. Я сейчас будто его голос услышал.
- Там так кричат, что невозможно разобрать голос отдельного человека, - зло пошутил Георг, но понял, что Куппер его не слушает, он разговаривает сам с собой:
-  А я свои искупить успею. Обязательно успею, - Стипл резко повернулся и пошел в сторону двери, что-то тихо бормоча себе под нос.
- Портфель свой забери, мне чужого не надо, - сказал ему вслед Георг. 
Стипл вернулся, на ощупь взял портфель и, не застегнув, снова двинулся к выходу. Но Георг успел расслышать его бормотание. Стипл непрестанно повторял одно и то же: «Он есть».
Георг равнодушно пожал плечами, но потом внутри у него вспыхнуло чувство, похожее на протест, и он громко крикнул ему в след:
- Его нет! Куппер.
Но тот либо уже не слышал его, либо … не слушал.
После этой встречи остался неприятный осадок. Она напомнила Георгу о том, о чем он сам предпочитал не вспоминать. Правда, у него уже давно были заготовлены веские аргументы на тот случай, если к нему в гости решит зайти совесть. Он очень хорошо подготовился к ее приходу, но ее не было. Наверное, «этот день» велел ей встать в очередь, а она не могла позволить себе бесцеремонность. «Как хорошо иметь с ней дело, - подумал Георг, - она никогда не приходит без приглашения, не то, что этот».
Георг откинулся на спинку кресла и произнес, обращаясь к наглецу:
- Заходи! Ты дорого заплатил, а я уважаю честный торг.
День быстро вошел, сел в то же кресло, в котором недавно сидел Стипл, и произнес всего одну фразу:
- Посмотри в окно.
Георг вышел из-за стола, сделал несколько шагов и прижался лицом к стеклу. Серость за окном стала почти черной. Внезапно миллиарды игл вонзились в тревожное тело океана. Ливень рухнул сплошной стеной, сотканной из несметного количества острых струй, заставляющих океан мучительно корчиться и стонать…
                     …
 
Ливень рухнул сплошной стеной, сотканной из несметного количества острых струй, заставляющих океан мучительно корчиться и стонать… Струи заставили зябко съежиться и его самого. Георг понял, что дольше оттягивать возвращение домой не получится. Он поднялся с мокрого песка и быстро побежал по направлению к дому. Холод тряс его щуплое тельце мелкой противной дрожью, но Георг не обращал на это внимания. Он не боялся заболеть. Он никогда не болел. Это было необъяснимо, но это было так. Под его тщедушным обличьем пряталось фантастическое здоровье. Теперь, когда Дрэзд научил его управлять своим страхом, Георг не боялся находиться на улице в любое время и в любом месте. Страшно пока оставалось только дома. Уходить оттуда страх не желал.
Даже Стипл от него отстал. Как-то раз, недели через три после того, как судьба свела Георга с Дрэздом, он бежал  утром в школу. Неожиданно дорогу ему преградила все та же воинственная компания. К этому времени Дрэзд уже дважды возвращался из плавания, и несколько раз они встречались у Белых скал. Моряк рассказал мальчику много чего интересного, но больше всего Георгу понравился урок про страх.
- Запомни, малец, - сказал моряк, - никогда не знаешь, когда решит проверить тебя жизнь. Будь готов к этому всегда. Даже защищенный прочным укрытием, даже рядом с надежными товарищами, ты всегда остаешься один на один с самим собой. Поэтому есть единственный способ не бояться: необходимо, чтобы не только все поверили в то, что тебе не страшно, нужно, чтобы сильнее всех в это поверил ты сам.
И вот сейчас Георг решил не ждать, что они скажут или сделают. Он вплотную приблизился к ребятам, успев заметить, как быстро юркнул Стипл за чью-то спину, и сказал так, как учил его Дрэзд:
- Вас больше и вы сильнее, но я не боюсь, потому что одному из вас я точно успею вцепиться зубами в глотку. Можете выбрать сами, кто это будет, только, слышишь меня, Куппер, я очень постараюсь, чтобы это был ты.
Георг чувствовал, как при первых словах дрогнул голос, но по мере того, как он говорил, его душу стало наполнять совершенно незнакомое и необыкновенно приятное чувство – чувство свободы. Он кожей ощущал, что меняется местами со своими обидчиками. Это потом он понял, что навсегда высвобождался из плена, в котором третий год держал его страх. А после того, как он отчетливо почувствовал страх, который испытал в эту минуту Куппер, то и вовсе поверил в то, что больше никого не боится.
Здесь. На улице. Идти домой по-прежнему не хотелось. Наверное, от того, что весь его страх спрятался теперь там.
- Оставьте его, ребята, - пропищал откуда-то Куппер, - видите, он же психический!
Больше они его никогда не трогали.
Собственно, этого «никогда» оставалось не так уж много – всего шесть месяцев отделяло эти события от того дня, когда он будет бежать в кромешной тьме, подгоняемый холодными хлесткими струями навстречу своей судьбе.
                                    …
 
Георг уже в который раз оторвался от воспоминаний. Он чувствовал, как отчаянно сопротивляется память, как упорно избегает она встречи с «этим днем».
- Ну что, - спросил он, - посидишь еще немного в этом удобном кресле? Кто знает, может для того, чтобы лучше тебя понять, нужно вспомнить абсолютно все?
И память снова увела его как можно дальше, пытаясь отсрочить таинственную встречу, будто это случайное знакомство было гораздо страшнее всего того, что произошло с ним после.
                                        …
 
По разным причинам жизнь складывалось так, что для большинства людей она становилась все тяжелее, детей рождалось меньше, поэтому учебные заведения постепенно закрывали. Ближайшая школа находилась довольно далеко, но Георг очень любил эту долгую дорогу от дома. Небоскребы были построены в другой половине города, а здесь домики были небольшие, по большей части одноэтажные. Они располагались на подножье горы, поэтому ничто не мешало ему видеть, как справа возвышается величественная Монашья гора, а слева искрится в лучах тревожно волнующий душу океан. Он любил эту дорогу еще и потому, что после окончания уроков она уводила его гораздо дальше. Она струилась легкими изгибами вниз, где-то посередине растворяясь в огромном прямоугольнике соборной площади, потом снова вытекала из нее, устремляясь к песчаному пляжу. А потом он уже сам, старательно загребая ногами белый песок, брел к сверкающим необычной белизной скалам, туда, где самый большой и надежный его друг пригонял к его ногам вечные воды.
Там, где дорога делала последний поворот, перед тем как слиться с площадью, стоял добротный двухэтажный дом за глухим каменным забором. Каждое утро, как раз в то самое время, когда дети спешили в школу, открывалась тяжелая кованая калитка, и старая Мозе шла в магазин. Она была состоятельной женщиной, но по какой-то странной причине не держала в доме прислугу и никогда не прибегала к помощи удобных  достижений цивилизации. Она двигалась неспешной, необычно легкой походкой, только заметно сутулились ее узкие плечи. Абсолютно седые волосы были собраны в пышную прическу, венцом которой являлась черная шляпка с неизменной густой вуалью, надежно скрывавшей лицо.
У детей она вызывала необъяснимый страх, и они старались обходить ее стороной. Говорили, что два года назад Марко из шестого класса бросил ей в спину камень. Мозэ повернулась к нему, достала из сумки большую шоколадную плитку и протянула ее мальчику. Марко был отчаянным хулиганом, он без зазрения совести подошел и взял лакомство. Но в тот момент, когда шоколадка оказалась в его руке, Мозе резко наклонилась и приподняла с лица вуаль. Мальчишка громко вскрикнул, и шоколадка выпала из его руки. Он так никогда и не сказал, что он такое увидел. Он вообще три дня ничего не говорил, и с тех пор каждую первую букву  в предложении стал повторять по два раза.
София объяснила Георгу, что это заикание явилось следствием сильного испуга, потому что у женщины было страшно обезображенное ожогом лицо. А еще она сказала, что Мозе поплатилась за свои грехи.
- Она вовсе не такая старая, как вам кажется, – сказала мама. – Ей столько же лет, сколько и мне. Просто ее волосы побелели от горя. Несколько лет назад с ней случилась беда. Даже не одна. Знаешь, Георгий, мир устроен очень странно, и человеку не дано понимать его законы.  Человек тоже пытается придумывать законы, но они часто оказываются бессильны перед жизнью. А вот перед законами жизни всегда бессилен человек. И редко кто догадывается, что мы сами выбираем их для себя, а потом они выносят нам приговор и назначают наказание.
Сказанное Софией было довольно витиевато, но Георг действительно был необычайно смышленым мальчиком, поэтому он задал два совершенно логичных вопроса:
- А в чем ее грехи, и чем странно устроен мир?
- На первый вопрос я тебе не отвечу, потому что этот опыт не принесет тебе сейчас пользы, а про второе скажу. К примеру говорят, что беда не приходит одна. Почему так происходит? Не знаю, но это действительно происходит так. Если это предупреждение о том, что ты что-то в жизни делаешь не так, то логично было бы посмотреть, как поведет себя человек уже после первого сигнала, но… она никогда не приходит одна. И что удивительно, часто жизнь наказывает не за самые тяжкие грехи. По-настоящему страшные деяния она как будто не замечает, предоставляя право их судить уже какому-то иному, высшему бытию. Я часто об этом думаю, но не понимаю, почему?
- Наверное, у этой жизни не так много сил, чтобы придумать достойное наказание, - ответил Георг. – Наверное, оно есть  только в той, другой жизни, о которой нам рассказывают в церкви.
София удивленно посмотрела на сына. Впрочем, так она смотрела на него довольно часто - каждый раз, когда он поражал ее своей недетской мудростью.
- И все-таки жизнь могла им хотя бы намекнуть, что ни один грех не останется безнаказанным, - и она печально вздохнула.
- А, может, она знает, что они все равно ничего не поймут. Просто не умеют это понимать, - так же грустно вздохнул ребенок. - Вот я, например, не могу тебя поднять, как бы я не старался. Знаешь, мама, а во сне я могу очень многое. Мне часто снится один сон, будто я бросаю в горящие кратеры вулканов что-то необыкновенно тяжелое. Никто не может этого сделать больше одного раза, а я могу.
- Ты прав, - согласилась, наконец, София, - та жизнь для нас точно, как сон. Только и от нас зависит, каким он будет, этот загадочный сон…
Однако и на первый свой вопрос Георг получил ответ довольно скоро. Как-то по дороге в школу он почувствовал сильный дискомфорт. Стелька в его ботинке, которая отрывалась уже давно, окончательно сбилась в плотный, невозможно мешающий комок, и чтобы немного ее расправить он присел на нижнюю ступень возле двери какого-то магазинчика. В этот момент мимо прошла Мозе. Мальчик проводил ее недолгим взглядом, и в этот момент до него донеслись голоса. Разговаривали две пожилые женщины, только что вышедшие из магазина. Видимо их дороги расходились в разные стороны, потому что они остановились рядом с Георгом, и одна из них с некоторым раздражением произнесла, глядя вслед удаляющейся Мозэ:
- Специально в это время на улицу выходит, чтобы на детей посмотреть. Своего видно никак забыть не может.
- Да чего ей вспоминать-то? – грустно ответила другая. -  Он ведь только три денечка и прожил, она его даже увидеть не смогла. Это еще чудо, что сама жива осталась.
- Нечего было чужих мужей уводить.
- А многих она увела?
- Ну, я так, к слову сказала. Зато уж как она этого добивалась. Он ведь самый известный адвокат в нашем городе. Это сейчас Робески почти старик, а восемь лет назад какой красавец был – глаз не отвести! А она кто? Сирота, ни роду, ни племени. Хороша, конечно, как ведьма. Многие тогда из-за нее головы потеряли. Могла бы за любого замуж выйти, а, видишь ли, этого ей подавай.
- Значит, любила сильно. И чего он на ней не женился…
- У него жена сильно болела, почти не ходила. Говорят, он боялся, что развод ее окончательно убьет. Она ведь бесплодная была, никого родить ему не смогла, а он, чудак, за это ее жалел. Человек-то он хороший, только денег много - а счастья нет. И откуда только жена  узнала, что Мозе ребенка от него ждет? Ведь из дома не выходила.
- В этом  как раз нет ничего удивительного – «доброжелатели» всегда найдутся. Скажи лучше, где она в тот раз силы взяла, чтобы на улицу выйти, да еще кислоту эту проклятую?
- Это, да! Это совсем уже не понятно. Она ведь Мозэ все лицо сожгла. Говорят, адвокат Робески сумасшедшие деньги заплатил: зрение чудом сохранили, а вот ребенка спасти не удалось – Мозе, когда падала, животом очень сильно ударилась. Да и жена его после этого долго не прожила. В тот же день умерла, что и безвинное дитя. Видно Бог наказал.
- Да есть ли Он, Бог? Посмотри, что вокруг делается: безработица, разврат, на уме у людей только деньги. Ничего святого не осталось, если даже детей ради органов воруют. Нет Его! Если бы Он был, разве такое допустил бы?
Собеседница согласно качнула головой, а потом спросила:
- А потом почему не женился? Каждый день после работы к Мозэ идет, а поздно вечером к себе возвращается. Даже дом ей напротив своего построил, наверное, для того, чтобы ближе было.
- Да кто ж их знает? Они оба одинокие, нелюдимые, у них ведь не спросишь. А я так думаю, что она ему ребенка простить не смогла.
Георг уже давно расправил стельку, но делал вид, что все еще возится с ботинком – уж очень интересно ему было услышать эту историю до конца. Однако он сильно рисковал опоздать на первый урок, поэтому заставил себя подняться со ступеньки и быстро побежал в школу.
- Или за свой грех решила себя при жизни наказать, - было последнее, что он успел расслышать.
 С тех пор Георг смотрел на Мозе уже по-другому - теперь он очень сильно ее жалел…
Постепенно их отношения с Дрэздом стали для Георга больше, чем просто дружба, это было почти родство. И удивительным было то, что Дрэзд относился к мальчику, как к равному. Частенько, вглядываясь в яркие синие глаза, он повторял одну и ту же фразу:
- Да, братишка, что-то есть в тебе  такое, чего я объяснить не могу. Только чувствую, что не простой ты парень.
Однажды Георг решился рассказать ему про то, что напророчила Роза. Моряк сильно удивился и попросил:
- Ну-ка, покажи ладонь.
После чего он долго сравнивал ее со своей, и, наконец, изрек:
- Ничего вижу. Ладонь, как ладонь. Только линия жизни длиннее, чем у меня. Правда, люди говорят, что Роза никогда не ошибается, но ты сильно не парься, она ведь по-разному поступить с тобой хотела, а это значит, что у тебя будет выбор. Так что ты теперь хорошенько думай, прежде чем решения принимать. Ты светлый, умный пацан, для хороших дел сделанный, надеюсь, что ты не ошибешься.
После этих слов у Георга появилась привычка вспоминать перед сном все то, что произошло с ним за день, и решать, правильно ли он поступал, и он очень переживал, если за что-то становилось стыдно.
Вот и сейчас, здесь на океанском побережье, он воспринимал эти холодные дождевые удары стихии, как наказание за утренний грех, когда, не выдержав грубых нападок отца, он ответил ему непозволительно дерзко. Он мог бы найти себе тысячу оправданий, но это ровным счетом ничего не меняло потому, что он не мог найти для себя одного - прощения. И потом, он очень хотел стать сильным, а Дрэзд все время повторял, что сильный не тот, у кого есть кулаки, а тот, у кого есть воля, потому что часто бывает так, что не человек управляет кулаками, а они управляют им. И в чем же тогда сила самого человека? Сейчас Георг очень хорошо чувствовал, что утром совсем не он был хозяином своих «кулаков»…
                                           …
 
 
- Подожди, подожди. Еще рано, - вновь обратился Георг к настойчивому «посетителю». – Уже скоро наступит и твой черед. А пока я должен еще немного побыть с Дрэздом.
                                            …
 
Это правило «кулаков» Георг усвоил очень хорошо, и теперь постоянно тренировал волю. Правда, месяца через три его отношения с Дрэздом на время прекратились. Однажды, когда  моряк как обычно пришел к скалам, его неизменная улыбка показалась Георгу совсем другой. Кроме обычной радости от встречи в ней светилось что-то еще такое… Но  Георг не успел подобрать определение, потому что Дрэзд восторженно заговорил:
- Ты даже не представляешь, какая это девчонка! Я таких вообще не встречал! Кажется, малец, я влюбился по самые уши.
А через две недели, когда  Георг снова встретил друга, тот был хмур. Больше того, бровь его была заклеена широким медицинским пластырем, а на щеке красовалась довольно внушительная ссадина.
- Она сказала, что я ничего не понял, и этот парень зашел к ней случайно, а я зря так погорячился. Я ей, конечно, верю, но что-то нехорошее все время грызет меня изнутри. Ты - то что думаешь?- неожиданно спросил Дрэзд.
Вопрос был не по адресу, поэтому никакие умные мысли в голову Георгу не пришли, и он пожал плечами.
- Я не знаю, только зря ты нарушил правило «кулаков».
Дрэзд потрепал мальчика по голове и удивленно произнес:
- Смотри-ка, малец, какие у тебя волосы на шее стали жесткие … Но про кулаки ты прав, - вспомнил он о своем.
Позже Дрэзд окончательно помирился со своей подружкой, и уже хотел сделать ей предложение, как вдруг однажды Георг снова не обнаружил улыбки на его лице, а то, что он там увидел, испугало его очень сильно.
- Я его убью! – мрачно произнес моряк и посмотрел на мальчика чужими холодными глазами. – Прямо сейчас пойду и убью. Представляешь, оказалось, что все это время она с ним встречалась …
- Тебя посадят в тюрьму, - испугался ребенок.
- Пусть.
- Нет! …Подожди.
Дрэзд удивленно посмотрел Георгу вслед, но тот уже скрылся за выступом скалы. Три дня назад, когда отец сильно напился, и ругань обещала перерасти в серьезную ссору, Георг незаметно убрал со стола еще непочатую бутылку вина, заменив ее на пустую, брошенную в мусорном ведре. Отец не заметил подмены и вскоре уснул, а он зачем-то притащил ее сюда и закопал в песок.
- На, - через минуту он уже протягивал другу бутыль с теплым вином. – Я это очень не люблю, но тебе сейчас лучше выпить и  никуда не ходить.
Дрэзд послушно взял бутыль, но сразу открывать не стал. Они еще долго сидели в абсолютной тишине, и Дрэзд не спускал глаз с бутыли, будто испытывал внутреннюю борьбу, а Георг смотрел на океан. Когда наступили сумерки, Дрэзд, наконец, принял решение. Он резко отвинтил пробку и, не отрываясь от горлышка, разом выпил все содержимое. Вино было очень крепким, поэтому его вскоре разморило, и он уснул. Георг так и не смог его разбудить и уже поздно вечером ушел домой.
На следующий день Дрэзд снова ждал его у Белых скал.
- Ты же сегодня должен был уйти в плавание, - удивился Георг, - почему ты здесь?
- Меня уволили. Сказали, что я нарушил условия контракта, явившись пьяным на корабль. Я не был пьян, просто остался сильный запах перегара.
- Это я виноват…, - расстроено прошептал мальчик.
- Ты тут совсем не причем. Капитану уже давно нужно было пристроить своего племянника, и он ждал подходящего случая…
- Ты найдешь другой корабль.
- Я, конечно, попробую, но надежды мало. В последнее время корабли плавают в основном на острова Счастья, а для этого не нужен большой флот. Свободные места появляются редко. У меня нет близких родственников, только мать в другом городе. Она существует на мизерную пенсию, и пока я мог, все время ей помогал. Теперь мне ей помочь будет нечем. Как бы самому не пришлось отправляться на эти самые острова.
-  А почему ты говоришь о них с такой грустью? – спросил Георг – Разве там плохо?
- Я на этих островах был не дальше корабельной палубы, - ответил моряк. – Но одно тебе точно скажу - что-то ни какого счастья я там в глазах у людей не увидел. Лучше бы я сел в тюрьму...
- Это хуже, - убежденно сказал Георг.
- И чем же это хуже, малец, не пойму?
- Оттуда ты не смог бы увидеть океан…
На следующий день Дрэзд к скалам не пришел. Георг прождал его до самого вечера, а когда в воздухе запахло грозой, и вдоль побережья покатились быстрые тревожные волны, устилая побережье тающими кружевами, он окончательно понял, что сегодня друга не увидит. И вдруг его будто пронзило – он не увидит его уже никогда.
 Он тогда подумал об очень многом. Мысли метались между сочувствием к Дрэзду, любовью к матери, виной за свою утреннюю дерзость по отношению к отцу, за свое слабоволие, не позволившее сдержаться и не ответить на его грубость. Он сидел и думал о том, как надо жить. Он еще не знал, что уже наступил «этот день» и все за него решил.
Наконец острые дождевые струи заставили его подняться с мокрого песка, и Георг быстро побежал в сторону города. Заметно стемнело, и вспыхнувшие вдали городские огни служили ему своеобразным ориентиром. Ночь обрушилась внезапно, как это случается здесь всегда, когда солнце прячется за Монашью гору. Огни были сильно размыты, но неожиданно им на помощь пришли страшные помощницы. Исполинские молнии, одна за другой, начали рассекать небо, вплетая в свои огненные хвосты мощные громовые раскаты. Первая же вспышка высветила одинокую фигуру человека, идущего навстречу. При каждой новой вспышке молнии, человек оказывался все ближе, от чего у Георга возникло ощущение, что путник не идет, а перемещается странными огромными прыжками. Когда пространство в очередной раз наполнилось зловещим светом, лицо незнакомца оказалось буквально в шаге от него, и от неожиданности Георг вскрикнул.
- Не бойся, - доброжелательно произнес незнакомец.
- Я не боюсь, - ответил Георг. Он действительно не боялся.
Неожиданно дождь прекратился. Точнее, он прекратился не совсем: плотной стеной он стоял впереди, по-прежнему скрывая город за прозрачной занавесью, и мощные его же звуки были хорошо  слышны сразу за спиной у мальчика. И только узкая полоса безводного пространства разделяла бушующую стихию. Сейчас в центре этого пространства находились они: мальчик и странный человек, детый в черный  костюм. На голове у незнакомца был небольшой котелок с узкими полями и круглой тульей. Лицо его обыкновенное с гладко выбритыми щеками, удивляло совершенно неуместными черными очками, нацепленными на нос. Молнии принялись сверкать с такой частотой, что незнакомец практически не исчезал из виду, и Георгу показалось, что его одежда вовсе не была мокрой, хотя никакого зонтика над его головой не было. Впрочем, теперь он не смог бы утверждать этого наверняка. А еще, вспоминая впоследствии эту беседу, Георг был просто уверен в том, что ни один громовой раскат не помешал ему услышать каждое слово, произнесенное странным человеком. 
- Никогда не боишься? – переспросил незнакомец.
- Никогда, - соврал Георгий, но потом ему стало стыдно, и он поправился, - если только дома.
- Тебя там не любят?
- Мамочка очень любит, а вот отец… кроме нее меня вообще никто не любит. Хотя  недавно я познакомился…
Но собеседник неожиданно оборвал:
- Тебя это так сильно беспокоит?
- Да! - искренне согласился ребенок.
- Я могу тебе помочь. Хочешь, я сотворю для тебя чудо? –  весело предложил незнакомец.
Георгу было очень легко рядом с этим человеком. Ему даже показалось, что он испытывает к нему необъяснимое притяжение. Он решил, что этот мужчина просто весельчак, и охотно поддержал шутку:
- Ты сделаешь так, что все станут меня любить?
- Я сделаю так, что у тебя не будет такой проблемы.
Георг не очень понял ответ, но, немного подумав, решил, что это практически одно и то же. Прекращать разговор уже не хотелось:
- А зачем вам это нужно? Вы кто?
- Можешь считать, что я – твой счастливый случай. Разве так не бывает, что человеку внезапно просто так, ни за что, сваливается на голову счастье?
Георгий вспомнил про жирное счастье Стипла и убежденно заявил:
- Конечно, бывает.
- Так ты согласен принять от меня этот дар?
- Согласен. А что вы попросите взамен?
- А ты очень умный мальчик. Ну…, например, ты подаришь мне надежду на то, что когда-нибудь тоже сможешь мне помочь. Просто надежду… так ты окончательно согласен?
Георг неожиданно почувствовал, как сильно он замерз. Его зубы начали выстукивать страшную мелодию. Теперь ему показалось, что шутка затянулась, но человек был к нему добр, и обижать его не захотелось. Поэтому Георг твердо повторил:
- Окончательно.
- Что ж, сделка состоялась, - беззаботно улыбнулся незнакомец и что-то протянул на раскрытой ладони. В следующее мгновение тяжелая золотая монета перекатилась в руку Георга.
- А за это можешь сказать спасибо уже сейчас, - серьезно произнес странный человек, и быстро двинулся в сторону океана.
Ливень обрушился на Георга с новой силой, грянули громы, но он еще успел крикнуть вслед благодетелю:
- Спасибо! Как вас зовут?
В ответ он услышал только, как отчаянно свистит над океаном ветер:
- С-с-с-с…
- Я буду звать вас Счастливый случай! – прокричал он вслед исчезающему силуэту. Страшная дрожь не унималась, и он что есть мочи помчался домой.
Вскоре ливень утих, и с неба полетели редкие крупные капли. Георг быстро бежал по дороге, ведущей к дому, но под очередным фонарем он все-таки остановился и разжал кулак. На его ладони, приятно согревая своей тяжестью, блеснула большая золотая монета. Он знал, что она старинная и очень редкая. Он видел ее несколько раз по телевизору, и никогда в жизни. Простым людям она была недоступна и имела какую-то совершенно фантастическую цену. Люди вообще уже давно начали забывать, что такое денежная наличность, рассчитываясь исключительно с помощью электронных переводов. Эта монета называлась декальто. На ее передней стороне красовался строгий лик великого императора.
Георг залюбовался, но чем больше он вглядывался в изображение, тем отчетливее ощущал какую-то фальшь. Что-то было неправильно, только он не мог понять, что.  Он снова сжал кулак и побежал дальше. Когда до дома оставалось совсем немного, он пристроился возле ярко освещенной витрины магазина. Какая досада! Ослепительный неоновый свет высветил глубокую царапину, из-за чего император не просто смотрел со своего золотого пьедестала, он будто зловеще улыбался - это небольшой дефект на металле подрисовал жуткую улыбку на обычно невозмутимом лице.
Впрочем, переживал Георг недолго. Он решил, что так даже лучше. Только у не одного на всем свете будет такая монета. Идти домой страшно не хотелось. Мама, как обычно, пела в ресторане и  вернуться должна была еще не скоро. Он очень за нее переживал. Уже несколько дней у нее снова болело горло. Она сказала, что теперь ей приходится долго распеваться, прежде чем выходить на сцену. При этих ее словах у Георга на глаза навернулись слезы, он постарался незаметно их смахнуть, но она все равно заметила,  обняла и ласково успокоила:
- Еще немного соберу денег и схожу к доктору. Он выпишет какую-нибудь микстуру, и все будет хорошо.
- Мамочка, если бы у меня были деньги, я отдал бы их тебе все-все, только бы ты была здорова.
Она прижала его к себе сильнее и много раз поцеловала светлые ершистые волосы. Он так сильно ее любил, что задыхался этой любовью.
 И вот сейчас, любуясь непривычным блеском золота, он вдруг вспомнил об этом разговоре, и удивился тому, что уже не нашел в себе этого отчаянного желания. Но потом он подумал, что монету все-таки придется отдать, иначе как они будут жить, если мама потеряет голос.
- Да, это будет правильно, - вслух повторил он и снова испытал сильнуе досаду.
Георг нес монету, зажатую в кулаке, но теперь она казалась ему чужой. Он был на нее сердит за то, что вынужден с ней расставаться. Наконец, он сунул монету в карман брюк и открыл входную дверь.
Отец был изрядно пьян. Он посмотрел на сына мутно внимательным взглядом, и взгляд этот был странен. В последнее время Георг часто ловил на себе такой его взгляд, но не мог его объяснить.
- Замерз? – неожиданно спросил отец, - выпей горячего чая, а то заболеешь.
И эта произнесенная им фраза тоже была странной. Отец уже давно не проявлял заботы. Наоборот, Георгу постоянно доставались только его грубые окрики и подзатыльники, поэтому предложенное не порадовало, наоборот, что-то вдруг противно засосало  под ложечкой.
- Не заболею, - коротко ответил мальчик и прошел в свою комнату. Но то, что произошло дальше, вызвало в душе Георга чувство, очень похожее на страх. Да, он действительно испытал ничем не объяснимый страх, когда отец появился в дверях, держа в руках чашку, до краев наполненную горячим напитком.
- Ну, выпей, сынок, мокрый совсем. Нужно скорее переодеться.
Он поставил чашку на край стола, и резкими неловкими  движениями начал стаскивать с сына мокрую одежду. Георг сопротивлялся изо всех сил, но отец был сильнее, и футболка, громко треснув по шву, наконец,  оказалась у него в руках.
- Я сам сниму брюки, - испуганно пообещал Георг, и начал их снимать, но мокрая ткань не хотела расставаться с телом.
- Что ты возишься? – не выдержал отец и дернул его за штанину.
Георг непроизвольно завалился на диван, и выскочившая из кармана монета, громко стукнув об пол, откатилась к дальней стене. В воздухе замерла напряженная тишина, Георг съежился в комочек, но потом, будто тугая пружина, распрямившись, бросился за своей добычей.
Отец оказался и проворнее. Он первый схватил монету с пола, и свободной рукой отшвырнул сына назад.
- Это моя, отдай! – истошно закричал Георг.
- Какая она твоя, откуда она могла у тебя взяться? Впрочем, неважно. Это же куча денег, но все равно не хватит, - пробормотал он, выходя из комнаты.
Георг горько заплакал, уткнувшись в подушку лицом. Ему еще никогда и ничего не было так жалко, как эту монету. Однако слезы быстро прошли, а голова четко заработала. Собственно говоря, родилась только одна мысль, больше похожая на вопрос: «Нужно что-то делать! Я не отдам ему мою монету»! «Напьется, и я ее заберу», - решил он, наконец, и свернулся клубочком на диване.
Через некоторое время в комнату снова вошел отец и тронул его за плечо, но Георг сделал вид, что крепко спит.
- Ладно, утром расспрошу, только бы не заболел, - пробормотал он и накинул на Георга одеяло.
Через некоторое время мальчик услышал, как распахнулась входная дверь, громко стукнув о притолоку. Он подумал, что вернулась мама, но она никогда не открывала дверь так резко, и тогда он понял, что в доме кто-то чужой. Он прислушался. Из прихожей доносились отчетливые голоса. Один, показавшийся знакомым, визгливо спросил:
- Почему дверь не запираешь? А и, правда, чего тебе беречь, кроме здоровья и долгов. Да и то здоровье, наверное, уже пропил, хорошо, что сын хоть и худенький, но крепкий, я справки навел.
Георгий точно слышал когда-то этот голос, но никак не мог вспомнить, где. А от последних слов сердце застучало так громко, что, казалось, этот стук помешает расслышать остальные слова. Он постарался собрать свою волю, и она неожиданно легко поддалась, а сердце успокоилось.
- Пора долг отдавать, - продолжил визгливый. – Помнишь? Или помощники мои тебе напомнят.
- Так завтра же? –  растеряно произнес отец.
- Так оно уже наступило, - хихикнул густой баритон, - уже целых пять минут, как наступило».
Георг посмотрел на часы - они показывали пять минут первого. Кукушечка сломалась вскоре после того, как отец остался без работы, и уже давно не разговаривала с ним про время. Наверное, ей не понравились  нынешние времена. «Ты права, - согласился с ней мальчик, -  мне тоже не нравится такая жизнь».
- Где щенок? – взвизгнул первый голос.
- Спит. Подождите. Может быть, этого хватит? – Георг догадался, что отец предлагает им монету. «За что? Какой долг? – судорожно думал он. И вот тут ему стало страшно по-настоящему. - …Причем здесь мое здоровье?»
- Не хватит, - недовольно отозвался первый, - тем более, что она щербата. Но все равно бы не хватило. Деньги за твоего сына, проданного по частям, будут как раз кстати. Сдачу я тебе верну, не бойся, - и человек хлюпающе рассмеялся.
Георг не стал дождаться окончания разговора. Мозг заработал не по-детски четко. Он уже знал, что нужно предпринять. Он проделывал этот фокус несколько раз, когда мамы не было дома, а отец распоясывался не на шутку.
 На цыпочках он подошел к окну и бесшумно распахнул створки. Это был второй этаж, и можно было рискнуть прыгнуть, но подвернуть или сломать ногу тоже было вполне возможно. У него был другой план. Георг подошел к плательному шкафу и с трудом протиснулся в узкую щель между его боковиной и стеной комнаты. Там, за задней стенкой гардероба находилась небольшая ниша, которую он случайно обнаружил три года назад, когда искал маленький мячик от пинг-понга. Еще недавно он пролезал в нее без особого труда, но сегодня это далось ему нелегко. Из этого укрытия все, что происходило в прихожей, было слышно почти так же хорошо.
- Не могу я, - сказал отец. – Подождите еще немного, может, я отыграюсь. Я отыграюсь, Роб, точно отыграюсь.
- Не скули, скорее ты задолжаешь еще больше. Ты болен игрой, но в картах тебе нет везения. Пошли.
Открылась дверь, и в комнату вошли люди.
- Где он? – прорычал баритон.
- Где щенок? - взвизгнул первый.
Теперь Георгу подумал, что его голос был похож на голос старшего Купера. Или только показалось?
- Наверное, выпрыгнул в окно.
 Возникла некоторая суматоха, потом баритон произнес:
- На улице никого. Убежал.
- Дьявол! В шкафу посмотри.
- Тоже никого.
- Между стеной и шкафом.
- Никого. Туда даже рука моя еле влезает.
- Что здесь происходит? Кто убежал? Зачем вам мой сын? – голос Софии становился все громче. Георг осторожно высунул голову из ниши и увидел в щель между шкафом и стеной ее, стоящую на пороге двери.  – Я тебя спрашиваю!
Видимо она обращалась к отцу, но тот промолчал. Георгий хотел крикнуть, чтобы она убегала, но охвативший его ужас парализовал волю. Потом, вспоминая эти события, он будет жалеть, что промолчал, но с каждым разом боль будет все тише... Вот и сейчас он без труда погасил это чувство.
- Я… мы…, - наконец голос отца прорезался жалким блеянием, но тут же раздался громкий визг:
- Вали ее!
 Георг не сразу понял, что произошло. Чей-то огромный кулак, в котором блеснуло лезвие, ударил маму в живот. Она тихо вскрикнула, согнулась пополам и рухнула на пол.
- Сделай все аккуратно, чтобы кровью ничего не испачкать, - скомандовал визгливый. – А ты чего стоишь, помогай. Тебе же в полиции объясняться. Если никаких следов не останется, скажешь, что не вернулась с работы. Тебе повезло – на вид она женщина здоровая. Ее органы тоже можно продать. Может не все, но хоть что-то. А сына, когда вернется, сам к нам приведешь. Он мог что-то слышать.
- Он спал. Я проверял, - прохрипел отец.  – Он очень крепко спит. А потом, наверное, гулять убежал, он так часто через окно убегает.
- Ладно, сообразишь. Но смотри, если он придет в полицию, то я узнаю об этом первый. И тогда самым опасным свидетелем для меня станешь ты. Так что думай, если жить хочешь. Заворачивайте ее поскорее.
 Георг стоял в своем укрытии и никак не мог поверить в то, что произошло. Куда-то исчез страх, не было отчаяния, не было даже жалости к тому телу, которое выносили сейчас, завернутым в его детское одеяло… Это было только тело, и оно уже не могло ни заботиться, ни любить. Та,  единственная, что любила его больше всех на свете и называла самым красивым именем, была уже далеко. Теперь ее миром стали Вечность и его память.
Он услышал, как отец запирал входную дверь и чем-то гремел на кухне. «Наверное, припрятанную бутылку достает, - решил Георгий, – подожду еще немного».
Минут через пятнадцать он выбрался из своего укрытия. В нижнем ящике письменного стола у задней стенки лежал серебряный нож, инкрустированный зеленым перламутром - драгоценный подарок, когда-то подаренный ему океаном. Георг извлек его и на мгновение задержал взгляд на затейливом переплетении зеленых полутонов. Потом он осторожно двинулся в сторону кухни.
Отец сидел за столом, безвольно уронив голову на руки, а перед ним стояла пустая бутылка из-под вина. Мальчик встал напротив и некоторое время брезгливо смотрел на человека, которого еще недавно называл папой, а когда-то даже любил. Мысль об этом не растревожила, не заставила сердце вздрогнуть. Мысль упала в легкую безразличную пустоту и утонула в глубинах равнодушия.
- Эй, ты! Слышишь меня?
Отец пробурчал что-то невразумительное. И тогда Георг сильно ущипнул его за предплечье.
- Слышишь?
Отец медленно поднял голову. Взгляд его был мутным, но потом проблеск чего-то похожего на разум попытался найти место в его глазах, однако свободного места не оказалось, и он исчез. Еще через некоторое время отец с трудом произнес, глядя мимо Горгия:
- Это ттты? – он судорожно махнул рукой, как будто отогнал назойливое насекомое, - ттты никуда не уходи, - пробормотал он и снова уронил голову на руки.
- Жаль, что ты ничего не поймешь, - спокойно проговорил Георг. -  А что ты вообще можешь понимать? Мразь!
Он медленно обошел вокруг стола и, подойдя к отцу сзади, с размаха воткнул нож в его шею. Потом еще, еще… теплая кровь брызнула во все стороны. Липкие капли попали в глаза, склеили ресницы, губы почувствовали противный соленый привкус, а он все никак не мог остановиться: «Мразь, мразь»…, и что-то красное все время горело перед глазами. Много красного…
…Через некоторое время Георг обнаружил, что стоит посереди улицы босиком, в одних трусах – так, как он вскочил с дивана, прячась от страшных посетителей. Дождь начался с новой силой, и постепенно исчез привкус соли, смылась жуткая красная краска с рук и живота.
- Кровь, - догадался Георг. Он вспомнил все и … остался спокоен. – Куда же теперь?
 Он знал только одну дорогу – дорогу, ведущую к океану. Вдалеке вспыхнул свет от фар. Мальчик прижался стене дома, и машина пронеслась мимо. Он шлепал босыми ногами по лужам, и лужи казались ему теплыми. Дождевые струи тоже казались гораздо теплее, чем пару часов назад. «Уже недалеко, скоро соборная площадь», - подумал он. Он не смог бы ответить на вопрос, до чего именно было недалеко. До океана? А что дальше? Нет, тут пряталось предчувствие чего-то иного …
- Мозе! Не забудь закрыть за мной калитку. Этот дождь не кончится до самого утра, – услышал он прямо перед собой строгий мужской голос.
- Уже иду. Зонтик никак не раскрывается, - ответила ему, очевидно, Мозе. И голос у нее оказался действительно молодой и очень приятный.
- Уже тысячу раз купила бы себе новый. Хорошо, завтра я подарю тебе зонт, - проворчал мужчина и торопливо засеменил через дорогу.
- Я все равно буду пользоваться этим, - прокричала ему вслед женщина, выглянув из калитки, но мужчина ничего ей не ответил.
Женщина повернула голову и посмотрела на застывшего Георга. Фонарь горел за ее спиной, поэтому лицо ее было в тени, и мальчик никак не мог понять, из чего оно состоит.
- Ты тут что? – удивленно спросила женщина. – Ты почему голый?
- Я в трусах, - ответил Георг.
- Это неважно. Почему?
Георг молчал. Он не знал, как отвечать на этот вопрос.
- Где твой дом?
Вопрос оказался проще и он сказал:
- У меня его больше нет.
- Заходи, - она повернулась и быстро пошла обратно к дому, будто предоставляя ему возможность сделать самостоятельный выбор.
Он, не раздумывая, вошел в калитку.
- Закрой щеколду, - не оборачиваясь, произнесла Мозэ.
Георг послушно сделал то, о чем его попросили. 
Оказалось, что, совсем недалеко было до нового поворота в его судьбе.
                                 …
 
Георг никак не мог оторвать взгляд от черного стекла. Где-то, в темноте бесконечности, океан еще отплясывал свои сумасшедшие танцы, распевая жуткие заунывные песни. Потом Георг надменно спросил:
- Ну, и что в результате узнал я нового? То, что мою мать убил старший Купер, я догадывался без тебя. А ни на один из вопросов: «Кто, как, и для чего», ты мне снова не ответил, Кто этот человек? Как смог он изменить мою сущность? Я не против, я даже благодарен ему за это, но как? А, главное, для чего это было ему нужно?
А… Я понял…, ты этого не знаешь. Все эти годы ты просто морочил мне голову, изображая собственную значимость. Все! Больше не приходи. Ты утратил свою власть надо мной. Видимо ответы на эти вопросы принадлежат не тебе, их хранят завтрашние дни, а про тебя я отныне забыл.
 Георг резко повернулся – место, в котором еще недавно сидел «этот день», было пусто.

 

Георгий (дорога к себе) 3 книга 2 глава

Время (из четвертой книги)