Помочь сайту
Поздравления
Дщери Сиона. Глава тридцатая
24 июля 2012 -
Денис Маркелов
Глава тридцатая
Дом Шабанова глядел своим фасадом на Волгу.
Омару Альбертовичу нравилось это обстоятельство. На всякий случай он держал наготове костюм аквалангиста и баллон. Надеясь при первой же опасности слинять из своего гнезда.
Разумеется, будь у него небольшая подводная лодка он бы так не беспокоился. Но сбежать по реке было невозможно, рано или поздно он бы наткнулся на искусственные пороги и был пойман, как жадный и толстый сом.
Но пока его никто не тревожил. Омара Альбертовича это немного смущало. Слишком гладкие дела обычно кончались крахом – это он знал по опыту друзей которые были не новичками в бизнесе.
«Главное. Чтобы этот дурак Мустафа не дал волю своим низменным инстинктам. Впрочем, его всегда можно убрать, словно пешку или слона. Ведь эту партию задумал я, а не он. Я, а не он держу в кулаке этого дурака-банкира...»
Оболенский казался почти приученным. Он уже не пытался противиться тому, что они от него требовали. Это походило на выкуп… простой выкуп за двух неразумных и слегка наивных девушек.
Зато в глазах юрисконсульта поселилась суровая тоска. Он смотрел на людей. Словно бы те были всего лишь аквариумами. Это пугало, от этого взгляда веяло пугающей чертовщиной. Особенно, когда Степан Акимович смотрел так на женщин.
И теперь на своей кулинарной вечеринке Омар Альбертович собирался выложить все карты на стол…
Гости стали съезжаться к восьми часам вечера. Во всех окнах горел электрический свет, тени людей скользили по зашторенным окнам.
Это напоминало теневой театр времён Петрарки и Лауры. Наверняка и тогда какие-нибудь балаганщики показывали людям мистерии. Люди любят смотреть на тени. Им они милее. Чем полноценные живые тела, милее, чем те, кого им завещал любить Господь.
Ксения Павловна и Валерий Оболенский прибыли сразу после того, как Омар Альбертович вывел в общий зал Нателлу Робертовну. Вдова Гафурова была чересчур ярко одета, и хот тона её платья были холодными – траурности в нём не было ни на йоту…
- Вот. Познакомьтесь. Эта женщина, возможно, украсит мою старость...
- Но вы так молоды, – совсем некстати заметила Ксения Павловна.
- Мне шестьдесят. В России в таком возрасте уходят на заслуженный отдых. Но никто не пытается понять, а заслужил ли он его вообще…
- Валерий Сигизмундович говорил, что вы решили заняться кинопроизводством.
- А, вы об этом фильме. Да, я решил. Нашему кинематографу не хватает позитива, по телевизору сплошная чернуха. Вот недели две назад я смотрел один итальянский фильм. Та один бывший фашист, точнее национал-социалист становится ночным портье в гостинице. И случайно в одно из постоялиц узнаёт свою концлагерную жертву. Понимаете, иногда не будущее, а прошлое стучится в нашу дверь. Вот и я боюсь его визита…
Оболенский вежливо молчал. Он был не в восторге от идеи своего заведующего безопасностью. Но Михаил отчего-то считал, что именно этот благообразный человек знает многое, что должно привести его
к дочери и её подруги.
«Но возможно, они могут быть мертвы. Хотя у меня есть сведения. Что на след твоей дочери уже напали. Какая-то старушка принесла в проявочную удивительные снимки. И там одна из девушек чем-то напоминает Нелли. Правда, она обнажена, да-да полностью, от макушки до пяток…»
«Почему он заговорил об этом фильме? Возможно, что-то хочет сказать. И, допустим я соглашусь завтра же подписать все документы. И что тогда – моя дочь будет убита. Ведь зачем ему оставлять свидетеля? Проще убить…»
Он взглянул на Нателлу Робертовну. Та почти не изменилась за эти годы, и как-то по-детски улыбалась, словно бы не до конца понимала собственную роль в этом ярком спектакле… Когда-то она походила на скромную пай-девочку. Такую, что охотно подставляет щеку для поцелуев друзьям отца, а затем также легко и просто расстается с невинностью под одним из них. Марат Гафуров был её первым мужчиной. Первым, но не последним.
Нателла Робертовна чувствовала себя ряженой куклой. Особенно теперь, когда её судьба сплеталась с судьбой Омара Альбертовича. Сначала она считала этого человека за слишком влиятельного любовника, любовника, с которым так трудно начать новый роман.
Но теперь, после смерти грубого и несносного мужа, любящего только две вещи на свете – баранину и большие деньги – она, наконец, решилась
Этот приём совсем не походил на обыкновенные пирушки её муженька. Марат любил подобострастие, и ему хватало лести не слишком умных женщин из его ресторанов Но Омар Альбертович был выше его – он казался, по крайней мере, Волландом.
Омар Альбертович был не против, обнажить своих гостий. Нарядные платья были явно лишними К тому же кто наряжается идя на кухню.
- У меня для вас сюрприз. Я знаете, люблю готовить, но для повара хорошая посуда это главное. А эта посуда просто великолепна. Я каждый день ею пользуюсь, и это помогает держать мой организм в тонусе. Сейчас нам приготовят рыбу по-монастырски. Ведь сейчас пост, да-да, именно пост, хотя я не совсем верую в бога. Я даже не определился какому богу мне лучше молиться. Пройдёмте-ка в кухню…
Руфина Ростиславовна не верила своим глазам. Она не могла ошибиться, у плиты стояла её школьная подруга Клавдия. Та самая девушка с чьей потной щелки началась её новая жизнь – жизнь красивой, но, увы, развратной женщины.
Тогда зимним днём, в конце января она впервые почувствовала притяжение чужого пусть даже и одного пола с ней тела. После приторного торта, хотелось пить, ужасно хотела пить. Именинница Клавдия была разряжена как кукла, завита, красива, её бледная кожа казалась мраморной или лучше сказать, фарфоровой…
В этот вечер, они все задыхаясь от восторга смотрели замысловатый эротический фильм. На экране разворачивалась любовная эпопея двух детей, что постепенно взрослели и становились близки друг другу.
Руфине было не по себе. Ей было тесно в праздничном платье, проклятое тело было готово взбунтоваться в любой момент. Скорее им обеим была к лицу нагота, но как же раздеться перед этими пусть и пьяненькими, но соглядательницами?
«Родители уехали в Октябрьское ущелье. А бабушка придёт только завтра вечером, она навещает свою старую сотрудницу. Понимаешь, мне страшно оставаться одной… Я боюсь темноты, да и тебе лучше не идти зимой по ночному городу. У тебя такая шикарная шубка...» - с виноватой улыбкой промолвила Клавдия.
Руфина нашла её слова разумными. Она и сама не собиралась выходить на скользкую улицу, тем боле страдать от мороза. Родителям можно было наплести по телефону, что угодно, ведь завтра было спасительное воскресение.
И она осталась, предварительно виновато сообщив матери о своём решении.
Та ночь неожиданно сблизила их с Клавдией. Та изнывала под тяжестью одеяла и скоро разметалась по простыне подобно олимпийской богине. В темноте близость чужого тела казалось фатальным, а Клавдия со своими кукольными кудряшками и аккуратными грудками была сродни забавной игрушке.
Руфина поняла, что всегда мечтала о таких забавах. Это было совсем не опасно, не то, что отзываться на чужие похотливые позывы, особенно если они отходят от начавших пахнуть табаком сверстников.
«Мы теперь любовницы… - со значением проговорила она, облизывая губы.
Родители или ничего не прочли на её лице, или приняли это за простой восторг юности, свойственный всем старшеклассницам после пары бокалов вина.
И вот теперь, теперь… перед ней была Клавдия. Но в ней нельзя было узнать прежнюю носительницу этого славного римского имени. Она заискивающе улыбалась и смотрела на всех с подобострастием.
«Может быть, она осиротела. После 1991 года с многих слетела прежняя спесь…»
Клавдия же чувствовала себя наполовину раздетой. Все эти люди смотрели на неё так, как будто она была уже в неглиже и лишь стыд мешал ей снять с себя всё до нитки. Она вдруг вспомнила все те уроки, что давали ей на курсах презентаторов, все те знания. Что давали шанс преуспеть в этой коварно изломанной жизни.
У неё уже имелась поддержанная иномарка. Но этого было мало, чтобы вновь блистать на фоне прежних подруг. Когда-то она угощала их суфле с бананами, поила настоящим бразильским кофе и английским чаем с лимоном. Но теперь все эти продукты и так были повсюду, необходимо было нечто другое, чтоб вновь заблистать, подобно угодившему в навоз алмазу.
Когда эта смуглолицая Руфина смотрела на неё снизу вверх. Именно она тогда была её наложницей. Она целовала ей грудь, целовала и глупо стонала.
Готовка никогда не была её сильной стороной. Но сейчас за неё работала вполне прекрасная посуда, посуда солидной западной фирмы.
«По крайней мере, я не напрашивалась на встречу…»
Она вспомнила, как её отец за завтраком вспоминал о библейской тёзки одноклассницы дочери. Он ставил знак равенства между Руфиной и Руфью...
«А это, кажется, её личный Вооз… Что ж, у неё никогда не хватало вкуса. И как она могла изменить мне, так быстро!?»
Омар Альбертович был невдалеке от Валерия Сигизмундовича. Он был настороже. Этот банкир совсем не походил на простачка. И этих двух надо было вернуть, желательно в целости и сохранности.
Он взглянул на своего верного Табаки. Мустафа был сродни лермонтовскому Шприху, он вечно разносил сплетни, перекатываясь на своих ногах, подобно забавной блошке…
«А вдруг он уже решил их судьбу. Ведь ему нравится спускать себя с поводка….»
Оболенский почувствовал тень испуга на лице хозяина дома. Тот явно нервничал, решение проблемы было слишком близко, слишком близко, а он волновался, словно не мог вернуть взятого на себя залога.
«Михаил прав. Он удерживает их у себя. Но где? Не в этом же доме. Хотя лучше всего прятать под носом у того, от кого прячешь…»
Валерий Сигизмундович закусил губу, он вдруг подумал, что его дочь и её златовласая подружка могут лежать в подвале и слышать весь этот шум, всю эту лживую маскарадную шумиху вокруг обычной посуды, пусть даже и с такими чудесными свойствами…
« Знаете, я оставил сигареты в машине», - проговорил он на ухо любезной секретарши.
«Я могу сходить за ними».
- Не стоит. Лучше это сделаю я. А вы можете пока поговорить с этой женщиной, - он кивнул на самодовольную и блистающую своей юностью Руфину.
Его «Вольво» было припарковано впритык к «Чайке» Керимова. Этот шикарный, почти вызывающий своей старомодностью автомобиль был похож на красную тряпку в руках торреодора. Кто-то пытался дразнить его.
Сидящий за рулём Михаил был довольно спокоен…
«Просто удивительно. Ездить на таком автомобиле, в наше время…» - проговорил он.
«Каждый сходит с ума по-своему. А его шофёр, что ты можешь сказать про него?»
«Мне, кажется, что он когда-то был опером. Многие из нас обозлились на судьбу и стали прислуживать новым хозяевам. Делать то, что вообще-то не стоило делать. Но этот человек не похож на подлеца. Скорее он такая же ищейка, как и я… Но я бы не пытался разговорить его».
«Вот как… А Керимов, поедет назад на этой машине…»
«Я записал номерной знак. И не только. При мне этот человек открывал капот. И я запомнил ещё один номер. По нему можно проследить судьбу этого автомобиля. Хотя это может спугнуть их, словно мух с подоконника, перед самым роковым взмахом мухобойки…»
Ксения Павловна понимала, что её соблазняют. Эта женщина была ненасытной развратницей. Именно такие покупают тоннами разнообрзные секс-истории, смотрят приторные фильмы со стонами и бесконечными посасываниями клитора. И теперь этой заигравшейся девочке хотелось приобрести ещё одну покорную игрушку.
Ксения также чувствовала неожиданно строгий взгляд презентаторши. Та не сводила с них глаз, не сводила и явно готовила какую-то пакость в своём обезумевшем от ревности мозгу. Она вдруг постепенно возвращалась в прошлое, в своё последнее детское время, когда её игра в госпожу и рабыню впервые разбудила её чувственность…
- Извините, я обещала сделать заказ. Это слишком интимно, – проговорила Руфина. Делая шаг к этой странной, но такой притягательной женщине.
Руфине стало не по себе. Она не желала вновь чувствовать себя подчиненной. А Клавдия, капризная и глупая Клавдия была сейчас её проклятьем…
Она уединились в углу. Клавдия молча заполняла какие-то бланки, постоянно мило улыбаясь, и жаждя от неё радости от того, что она, Руфина, спустя несколько месяцев, будет обладательницей прекрасного кухонного сервиза.
Теперь между ними была пропасть. Пропасть, судьба просто поменяла стороны этой пропасти и теперь, теперь.
«Смотрю, у твоего мужа есть деньги?»
- Есть, а что?
- Ничего… просто я не хочу платить за нашу старую дружбу.
- Ты не доверяешь мне?
- Отчего, ты ни чем не лучше других. Надеюсь я не буду об этом сожалеть…
Руфина была рада… Она всех воспринимала, как своих любимых марионеток. Даже эту женщину, чьё тело помнила по-подростковски угловатым, наивным и милым в своей угловатости.
- Значит, ты не будешь против, если я поживу у тебя в доме несколько дней.
- В квартире…
- Да-да в квартире… Знаешь, я как-то забываю, что не все живут во дворцах…
Руфина расхохоталась. Её смех напоминал бряканье придверного колокольчика…
Мустафа начинал уставать от этого глупого спектакля. Какая-то блестящая утварь собирала чужие восторги, а он вынужден был таить свою радость при виде такого внешне спокойного и невозмутимого Оболенского. Этот человек не чувствовал своей вины в смерти друга. Он был сухой расчетливой машиной, машина, которая двигала людьми, словно бы косточками счёт, отбрасывая единицы, десятки и сотни легко, как это делают дети, не думая о том, что за этими чечевидцевидными деревяшками может стоять чья-то судьба.
Но теперь на кону была судьба его дочери. Та уже совсем не походила на скромную и благовоспитанную леди. В её душе пробудилась вакханка, и пусть пока она занималась любовью с Руфиной. Её тело вполне годилось и для большего позора, для того, что приводило в восторг его, безжалостного и хитрого Мустафу.
Мустафе не терпелось оказаться подле своего господина. Без Шабанова он бы сгинул в этом мире, как щепка в канализации, именно он держал его и его жену на том уровне, на котором можно играть в шейхов и беев, не жалеть о том, что ты слишком позволил, разыграться воображению.
Шабанов был доволен им. Мустафа это чувствовал, чувствовал, как настоящий готовый подбирать любую падаль, шакал. Он с охотой сделал бы и еще большую мерзость, только бы этот странно притягательный господин оценил его старания…
Когда гости постепенно стали расходиться, Мустафа подошёл к Шабанову.
- Я думаю, ты напрасно взял сюда жену, - заметил тот Мустафе.
- Она уедет с Клавдией. Видите. Я всё предусмотрел.
- Ты знал, кто ко мне придёт демонстрировать посуду?
- Ну, конечно. Ведь эта Клавдия – одноклассница Руфины. Её отец занимал большой пост при Лебедеве, в их семье было много всего такого, что сейчас плебс хавает без всяких заслуг. А дочь заслуженного человека влачит почти нищенское существование. Разве это справедливо?
- Не думаю. Но ведь и Оболенский был в том же строю. Помнится, он рьяно взялся за искоренение порнографии. Правда это закончилось воцарением Гафурова в стенах райкома ВЛКСМ.
- Да. Очень скоро они поняли, что этим людишкам наплевать на идеалы. И им какие-нибудь голые сиськи дороже всех их обещаний. Они сменили красное знамя на триколор также легко, как и трусы поутру…
Шабанов улыбнулся этой слегка пошловатой шутке.
Теперь, когда шумный праздник отсверкал, подобно яркому фейерверку можно было поговорить и о делах. Деньги вот-вот должны были поступить на счета. Он спешил получить их и перевести в твёрдую и довольно устойчивую валюту.
«Так вы думаете, что этот мир пойдёт ко дну?..»
« Мальчишки не управляют «Титаниками». Кстати, появление этого странного фильма не случайно. Мне кажется, что там что-то назревает, какая-то опухоль. Народ слишком долго валялся в общей песочнице, выясняя, кто обидел их воспитательницу. А теперь приходит время собирать игрушки и подсчитывать синяки… И они удивятся, когда поймут, что опять сели в лужу».
«А мы между тем…»
«Мы между тем соберём нектар с наших цветов. Оболенский трусит, он обеспокоен за это быдло, что несёт к нему в банк свои сбережения. Я бы не церемонился с этими людьми, они ведь все вруны. По моему мнению, у этих людей вовсе не должно быть сбережений. Надо посадить их на жалованье, которого бы хватало только на самое необходимое для жизни. И тогда все разговоры о демократии и социализме закончатся сами собой. Богатеющий маргинал – это самое страшное, поверь мне…»
Шабанов смерил взглядом своего покорного слугу. Он уже сожалел, что пригрел это кривоногое и недовольное жизнью существо. Из Керимова мог выйти полноценный нищий. Он бы живописно смотрелся где-нибудь на паперти, и не только бы смотрелся, но и приносил доход…»
Мустафа с подобострастием смотрел на своего работодателя. Он боялся. Что его запомнят таким, согнутым в пояснице уставшим и жалким. Таким, как был знаменитый французский горбун, историю Квазимодо он прочитал по настоянию жены, которой нравилось это сочинение Виктора Гюго…
«Ладно. Надеюсь, ты не попортил товар?»
«Как можно, волосы у них отрастут, а мозги давно стали на место. Я даже позволил дочери юрисконсульта вообразить себя мстительницей. Представь, она почти отправила ко мне в пасть свою родную сестру…
- Эта миловидная Принцесса? Надеюсь, ты не сделал из неё разбойницы. Нам только этого не хватало. И вот еще что. Тут имеется еще одна девушка с мозгами – её также надо бы прижать к ногтю. Не догадываешься, о ком я думаю?!
- О девушке Вашего пасынка?
- Да, об Инне. Я заходил сегодня к её отцу. Этот человек явно не понимает, что и он под нашим контролем. Ведь. Если он согласился дать в своей газетке несчастное объявление, это уже делает его по крайней мере невольным соучастником. А его дочь, его дочь – не объявление давала. Я снял её отпечатки пальцев с фотоаппарата. И теперь, если что раскроется, то мы убьём двух зайцев. Я всегда предпочитал стрелять дуплетом…
- А моя жена?
- Я вижу тебе она надоела. Ну. Что же… Мы избавим тебя от неё. Ведь ты сумел её отослать в Клавдии. Сможешь отослать и к праотцам. Хотя. Она может заплатить и большую цену. Ведь смерть – это слишком гуманно, даже по законам Преисподни, наверняка она достойна большего наказания…
Шабанов привык просчитывать свои партии, и охотно жертвовал малозначительными в данный момент фигурами. А Шабанов, и его жена были фигурами явно малозначительными.
Они просто забыли что когда-то были пешками. И теперь радовались тому, что их довели до желанной восьмой горизонтали…
«Вот прекрасно. Утром ты уедешь к себе. На твоём месте, я бы не спешил в усадьбу. Возможно, твоя секретарша считает тебя джентльменом, мой дорогой Табаки!»
И Шабанов как-то мерзко и призрачно рассмеялся прямо в лицо своему верному «оруженосцу».
* * *
Вера Ивановна этого ничего не слышала.
Она продолжала витать в своих наркотических грёзах мерзкая, обобранная до нитки, готовая кандидатка в городские сумасшедшие.
Даже Оболенский о ней не вспоминал. Он поверил её торопливому письму – Вера Ивановна едва успевала за диктовкой Шабанова, а тот был готов идти ва-банк.
Вчерашняя профессорша теперь была его игрушкой. Она была теперь только куклой. Куклой, чья жизнь зависела от ежедневных инъекций. Инъекций, продолжающих её сон наяву.
В этом сне она жила полной жизнью, видела Оболенского и себя, и ползающую на коленях обезображенную падчерицу. Нелли давно уже не было ни Алисой, ни банкирской дочерью, она покорно приносила своей номой маме чувяки и послушно виляла невидимым для других хвостом.
Этих снов было достаточно для счастья. Да и Вера Ивановна не хотела бы от судьбы большего. Искусственный рай вполне удовлетворял её самолюбие.
Она не успевала понять, что спит на топчане в грязной полуподвальной комнате. Что на неё нет одежды, а тело всё полно каких-то грязных гнойничков, которые, как гейзеры – горячую воду испускают из себя зловонную жижу наподобие соплей.
Шабанов был готов прекратить мучения этой несчастной. Он еще не знал, долго намерен мучить её, превращая из высокомерной и наглой мечтательницы подобие грязной тряпки, о которую при входе в чистую комнату стараются вытереть ноги.
Эта женщина платила по собственным счетам. Она была бездарной и гадкой, мерзостью, присосавшейся к древу познания. Этаким мерзостным уродцем, от которого тянет на рвоту. Как от прокисшей и покрывшейся зеленоватой массой каши…
Шабанов не боялся, он понимал, что бреду полоумной женщины уже никто не поверит, что она будет достойна жить на кладбище, как тот прокаженный из которого Иисус изгнал семь бесов. Сам он не до конца верил в эту легенду. Хотя вид падающего в море свиного стада, иногда возникал у него перед внутренним взором, и ужас! В одном из хряков он узнавал самого себя.
Рейтинг: +2
470 просмотров
Комментарии (1)
