Носов. Глава 12. Исповедь

Районная больница, где находился Иван Павлович, расположилась на окраине Города. Это было выцветшее желто-серое бездушное здание с отвалившейся штукатуркой – два этажа пустых надежд.
Федор Андреевич, Сомов и Лена подошли к зданию больницы и остановились в небольшом запорошенном снегом дворике. Сомов докуривал сигарету, тяжело дыша и глубоко кашляя.
– Вот так и закончим все здесь, в этой городской богадельне. Тьфу! – Сомов брезгливо осматривал двор больницы. – Вот тебе и пристанище: две гнилые лавки да три засохших тополя.
– Да что вы такое говорите, Андрей Семенович! – возмутился Федор Андреевич. – Что за чушь? Нашли время, обязательно сейчас об этом говорить.
– Чушь не чушь, а путь-то у всех нас одним закончится – вот такой вот обшарпанной обителью, – Сомов вдруг обернулся и обратил внимание, как из другого корпуса больницы выходила молодая семья с новорожденным.
– Вон, глядите, – Федор Андреевич указал на радостных родителей. – Люди детей рожают, а вы с такой обреченностью на жизнь смотрите.
– Это они через другую дверь жизнь получают, а нас вот эта ждет, – Сомов кивнул в сторону двери с табличкой «Городская больница № 1» и нахмурился. – Подождите, Федор Андреевич, скоро всем ключи выдадут. Уж не более пятнадцати лет терпеть осталось, а может и того меньше. Ладно, пошли.
Сомов выбросил сигарету и направился в сторону двери, которая, как и вся больница, была истрепана временем и десяток раз покрашена несколькими грубыми слоями краски. Сомов резко дернул за ручку, ожидая сопротивление ржавой пружины, но дверь легко отворилась и ударилась об угол портала.
– Чего там дверями долбите! – захрипел старый охранник.
– Ничего, – ответил Сомов, – в гости пришли.
– Ну и не хулюгань, гость! – перед ними предстал старый сгорбленный лысоватый дед в форме охранника.
– Гляди-ка, Федор Андреевич, такой же, как наш крот в школе, – Сомов и Лена усмехнулись, – этих сторожей, наверное, специально где-то разводят.
– Покупаем шлепки по десять рублей, раздеваемся и проходим к постояльцам. Денежки готовим без сдачи, – заявил «крот» и стал доставать из ящика стола синие бахилы для обуви.
– Вот, пожалуйста, сто рублей, – Лена протянула купюру.
– Я же говорю, без сдачи, здесь не магазин, – он сделал ударение на второй слог в слове «магазин».
– Хорошо, сдачу оставьте себе, – спокойно ответила Лена и положила сто рублей на стол.
– Крохобор! – возмутился Сомов, но Лена его успокоила и, наконец, раздевшись в гардеробе и «обувшись» в бахилы, они пошли на второй этаж.
– К постояльцам только на час! – крикнул им вслед охранник, но слова его уже никто не слышал.
Лестница и стены были такими же убогими, как и все здание больницы. Внизу вдоль ступенек шла широкая синяя полоса, грубо намазанная на бледно-желтых стенах, а часть лестницы не имела перил. Сомов что-то ворчал, упоминая старого охранника, а Лена продолжала рассматривать «интерьер» больницы, который казался ей гармоничным продолжением Города. Она усмехнулась, вспомнив, что, еще собираясь сюда, она представляла больницу именно такой, какой увидела сейчас, словно в этом здании заключалась вся обреченность горожан.
Лена старалась молчать, когда Сомов и Федор Андреевич разговаривали между собой. Изредка она кивала, соглашаясь с доводами то одного, то другого, хотя в большей степени воспринимала происходящее с ней как странный и дурной сон.
Ее «поход» в больницу был обусловлен просьбой Федора Андреевича. С утра она приготовила несколько бутербродов для Ивана Павловича и пожарила котлеты с картошкой. Федор Андреевич не настаивал, но Лена сама подтвердила желание навестить Казакова, желая пополнить историю пребывания в Городе, которая должна была закончиться уже через неделю. Историю эту она «написала» сама, поэтому решила не отказываться.
Словно Алиса в стране чудес, она уже несколько недель наблюдала за происходящими вокруг себя событиями, людьми и все больше убеждалась в бессмысленности существования этих эпизодических ролей, которые стали частью дурного спектакля.
Лена забыла бы Город с его персонажами достаточно быстро и пожалуй что вернулась бы домой раньше срока, несмотря на ремонт, но в ее жизни появился Игорь, который ее «держал».
Она понимала, что он любил ее сильнее и глубже, чем кто-либо. Возможно, думала она, никогда больше в жизни рядом с ней не появится «такой» человек, но принять его любовь Лена еще была не готова. Размышляя о своих чувствах, ей было очевидно, что с первых мгновений встречи с Игорем она испытывала нечто особенное, но была ли это любовь? Она не могла ответить утвердительно и в то же самое время не хотела лгать себе и отрицать свою сильную привязанность к Игорю.
Сомнения останавливали ее в своей искренности. Порой ей хотелось оказаться в его объятиях и признаться в своих чувствах, но… что-то внутри запрещало ей так поступить и она сдерживала себя, несмотря на ту физическую раскованность, которую позволяла себе только с ним.
Неопределенное отношение к Игорю не могло длиться долго, и Лена понимала, что совсем скоро они достигнут той черты, когда ей надо будет выразить свои чувства, говорить о которых она совсем не умела. Еще ни разу в жизни она не сказала слова «люблю» другому человеку. Она пряталась за разными глаголами, но с Игорем это уже сейчас было невозможно и недавняя «сцена» у Федора Андреевича убеждала ее в своей правоте.
Лене хотелось с кем-нибудь поделиться своими мучительными размышлениями, кому-нибудь рассказать о них, посоветоваться. Поделиться с Катей? Лена даже не могла представить, какими словами ей следовало говорить о нем, чтобы донести глубину его чувств.
Удивительные признания, которыми Игорь выражал свои чувства, поражали ее. Нельзя было сравнить, осмыслить или упорядочить ту дерзкую откровенность и чувственность, с которой он ворвался в ее практичный и правильный мир. Игорь был полон необузданных страстей: вспыльчивый и нежный, жесткий и ранимый, такая «смесь» пугала и возбуждала Лену.
Время от времени она вспоминала недолгую предысторию их отношений, поражаясь тому, как «легко» он оказался столь близок с ней: переломав собственные устои, она разделила с ним постель практически в первый день знакомства, а за случившиеся фантастические дни между ними уже не существовало тайн.
Теперь, когда Игорь нуждался в ней, Лена не хотела больше терзать его и откладывать назревшее признание, решение было принято…
– Так, где-то здесь должна быть его палата, – Федор Андреевич оглядел небольшой холл и направился к медсестре, сидевшей в небольшой комнатке за окном.
– Смерть, как видите, Леночка, пахнет кашей и еще Бог знает чем, – философствовал Сомов. – Видимо, порохом, потом и кровью смерть пахнет на войне. Ароматами королевских особ она пахнет в рыцарских романах, а у нас она пахнет горелой кашей и, кажется, щами.
– Да, – ответила Лена, чувствуя, что Сомов сказал бы об этом, будь он даже в полном одиночестве, и в ней собеседника не искал.
Неожиданно справа из коридора раздался возглас мужчины. Сомов и Лена повернулись и увидели пьяного болезненно бледного худого мужчину лет пятидесяти, который в одних трусах лежал на каталке и бранил всех и вся на чем свет стоит. Лена недоуменно смотрела на мужчину, когда из самой последней палаты появилась женщина. Женщина была в темно-синем халате и шла к ним навстречу, держа в руках деревянную швабру и ведро с висящей на нем тряпкой. Увидев мужчину, который ей уже порядком надоел за часы своего пребывания в больнице, она подошла к нему сзади и принялась хлестать его тряпкой.
– Да заткнись ты, сука, алкоголик ты проклятый! – шипела она сквозь стиснутые зубы.
Мужчина беспомощно закрывался от хлестких «мокрых» ударов. Лицо женщины исказилось, а ярость все больше охватывала ее. Мужчина перестал браниться и заплакал, одновременно обмочившись прямо на каталку и на пол.
– Тварь, тварь! – озверела уборщица. – Я целый день горбачусь, а ты тут ссать будешь!
На крик выбежала сестра и бросилась к мужчине. Отчитывая уборщицу, они уложили хныкающего мужчину на каталку и накрыли его одеялом. Лена и Сомов остолбенев наблюдали за сценой «экзекуции», пока к ним не подошел Федор Андреевич.
– Палата 25, по коридору за углом, – Федор Андреевич пошел вперед и пригласил с собой Андрея Семеновича и Лену. – Пойдемте, друзья, у нас не так много времени.
В шестиместной палате с Иваном Павловичем лежало еще два человека. Три койки были пусты. Сомов и Федор Андреевич сразу уселись на свободную кровать, стоящую напротив кровати Казакова, а Лена принялась раскладывать на тумбочке еду.
– Иван Павлович, ну и напугали вы нас, – бодро начал Федор Андреевич. – Как вы тут?
– Не знаю, – ответил Иван Павлович, – уж лучше бы сдох.
– Что врачи говорят? – вновь спросил Федор Андреевич, поправляя халат на плечах. – Мы вот еды домашней принесли, а Вероника Ипполитовна варенье передала из крыжовника.
– К чему мне варенье?
– Как к чему? К чаю, – улыбаясь, ответил Федор Андреевич.
– У меня ни чайника, ни стакана нет. У меня теперь ничего нет. Ни убеждений, ни совести, ничего.
– Что вы такое говорите, Иван Павлович! – возмутился Федор Андреевич.
– А что мне теперь говорить? Что? Если из-за меня… – Казаков закрыл глаза и сжал кулаки, вцепившись в простынь. – Это все по моей вине случилось.
– Иван Павлович, что случилось? В чем ваша вина?
– О, протрезвел, – тихо произнес Сомов. – Я вам говорил, что не надо лезть не в свое дело.
– Перестаньте, Андрей Семенович, опять вы… – резко сказал Федор Андреевич.
– Федор, это ведь я Соснину все рассказал про Дятлова, я заставил его думать, что Дятлов во всем виноват, я и только я ему все выложил, – Иван Павлович схватил Федора Андреевича за руку. – Только ведь я справедливости ради сказал. Ты же меня знаешь!
– Конечно, конечно, – Федор Андреевич успокаивал Казакова, – не волнуйтесь.
– Я еще проверить ничего не успел и рассказал ему. Мне хотелось помочь, а смотри как все вышло, – Иван Павлович попробовал привстать на постели, но у него не хватило сил. – Я и к Коле ходил. Знаешь, специально ходил, чтобы правду узнать. Я же не просто так на него наговариваю, улики-то против него были. Пуговица-то у Соснина оказалась от куртки Николая, значит, он был там и… но я смерти его не хотел, поверь, Федор, Богом клянусь.
– Зачем вы себя в смерти вините? – спросил Федор Андреевич. – Вы-то здесь причем, Иван Павлович?
– Федор, Соснин страшный человек, он мне угрожал… я же его вот таким сопляком знал, а он… он кому-то все рассказал, – Казаков нервничал. – Я слышал, как он какому-то Мазаю звонил. Он думал, я ушел, а я за дверью спрятался и все слышал. Он про Николая говорил. Говорил, что, возможно, пистолет у него надо искать, и поскорее, а то его из милиции выгонят. Потрясите его, говорил. Как же он вот так взял сразу и кому-то все рассказал. Зачем? Я же ведь еще ничегошеньки не проверил, не разузнал, разве можно так было… и кто такой этот Мазай?
– Не волнуйтесь, Иван Павлович, все образумится.
– Послушай меня, Федор, – Иван Павлович сжал руку Федора Андреевича и с трудом сглотнул, – я по всем соседям в Колином подъезде прошел. Никто после полуночи Соснина не видел, его встретил только Колька. Только он его тогда видел, но не бил, знаю, что не бил он его. Я об этом вчера и хотел рассказать, но видишь, как все получилось… Господи, как тяжело говорить… Федор, послушай меня.
– Слушаю, – Федор Андреевич склонился над Казаковым, который говорил почти шепотом.
– Федор, я главное понял, самое главное понял! Понимаешь, если Коля кому-нибудь рассказал о Соснине той ночью, то этот человек и есть бандит и преступник. Из-за него все случилось, понимаешь, из-за него… подонок… он во всем виноват, а не я… – Иван Павлович почти бредил, болезненно схватившись за грудь. – Федор, когда Колины похороны? Мне непременно нужно быть на похоронах, понимаешь?! Мне надо быть там, я… я должен быть там! Федор, забери меня отсюда… умоляю, забери…
Иван Павлович беззвучно заплакал, дергаясь всем телом. Сомов и Федор Андреевич попытались его успокоить, а Лена с трудом пыталась осмыслить услышанное, отложив еду в сторону.
– Это еще что такое? – возмутился вошедший в палату доктор. – Разве можно так тревожить больного! Прошу вас, покиньте палату. У человека инфаркт, ему нужен покой и никаких волнений.
На улице вновь пошел снег, когда посетители покинули больницу. Снежинки были похожи на перья, словно гигантская подушка была распотрошена прямо над городом. Лене казалось, что снег в падении застывал на едва уловимые мгновения, отчего снегопад словно замирал, как причудливый фон к городской суете.
– Андрей Семенович, ну зачем вы опять с ним спорить пытаетесь, – возмутился Федор Андреевич. – Вы же видите, в каком он состоянии.
– Да ни с кем я не спорю. Загубил парня, а теперь придумывает небылицы. Безумец, совсем рассудка лишился. Я пойду, до свидания. – Сомов развернулся и пошел к автобусной остановке, исчезая в снегопаде.
– Вот опять обиделся, – Федор Андреевич обратился к Лене.
– Как вы думаете, Федор Андреевич, что имел в виду Казаков, когда говорил о Соснине и Николае?
– Не знаю, но, кажется, та глупая история с пуговицей и Дятловым получила какое-то страшное продолжение. Что точно случилось, боюсь, теперь никто не скажет.
– А вы верите в то, что Дятлов мог вот так повеситься? – Лена пристально посмотрела на Федора Андреевича.
– Лена, люди иной раз могут совершать совершенно необъяснимые поступки, истинный смысл и мотив которых нам неведом. Люди убивают себя, своих детей и матерей, скажи, есть ли в этом смысл и оправдание?
– Не могу сказать.
– И я не могу сказать. Парень был из неблагополучной семьи. Отец в тюрьме, мать спивается. Могло быть у такого человека недовольство от жизни? Могло. – Федор Андреевич сам ответил на вопрос. – А когда я думаю, что его убили, то мне непонятен мотив преступников, хотя сегодня и за сто рублей убить могут…
– Наверное, вы правы, – согласилась Лена.
– Лена, я знаю Ивана Павловича всю жизнь. Лет пятнадцать назад его сына убили в электричке, и с тех пор он себе места не найдет. Ты не думай, что он «сыщиком» и борцом с преступностью по своей воле стал. Ничего в жизни не происходит просто так, а забыть смерть сына он, как видишь, не смог.
– Я не знала об этом.
– Теперь знаешь, – Федор Андреевич остановился. – Видишь ли, все эти страдания относительно Николая не что иное, как вернувшиеся воспоминания о потерянном сыне и вина, которой он терзает себя много лет. Поэтому относиться к его предположениям серьезно не стоит. Полежит пару недель, отдохнет и вернется к жизни. Поверь мне, так и будет, потому что так устроена жизнь.
Федор Андреевич по-отцовски посмотрел на Лену.
– Как у вас с Игорем?
– Все нормально, вроде, помирились.
– Ты должна быть с ним сейчас. Я знаю, ему нелегко. Он только с виду такой сильный, а в душе… да ты и сама, наверное, знаешь.
– Знаю, Федор Андреевич, знаю…
– Ну и хорошо, кстати, когда похороны? Завтра? – озадаченно спросил Федор Андреевич.
– Кажется, да. Мы с Игорем были у матери Николая вчера. Она очень подавлена и пьет. Неужели сейчас обязательно пить? Такое горе, а она пьет…
– Пила она всю жизнь, как это ни ужасно. Может быть, сейчас водка действительно позволяет ей пережить смерть Николая. Я не могу судить ее, хотя мне ее по-человечески жаль, – Федор Андреевич внимательно огляделся, рассматривая застывшие в воздухе снежинки и поймав несколько из них на руку. – Время лечит, и в этом я убедился на собственном примере.
– Да, лечит, – Лена опустила голову и вспомнила отца.
– Ты что собираешься сегодня делать?
– Федор Андреевич, я бы прогулялась, – натянуто улыбнулась Лена. – Хочу немного развеяться.
После этих слов она попрощалась с Федором Андреевичем и неспешно побрела к железнодорожной станции, желая съездить в Москву к Кате.
Игорь выпивал с самого утра, как только смог проснуться. К полудню он находился уже в состоянии опьянения. Он выпил половину бутылки виски и выкурил почти пачку сигарет прежде, чем сел разбираться с видеорегистратором, найденным в квартире Дятлова. Игорь вынул карту памяти и подключил ее к компьютеру. На экране возникли несколько роликов. Самый последний был длительностью всего около минуты и оказался открытым в первую очередь.
Ролик запечатлел всего несколько мгновений. Как понял Игорь из видеозаписи, регистратор упал со стола и зафиксировал лишь шаг одного из тех, кто находился в комнате Дятлова. Игорь остановил кадр и присмотрелся внимательнее к застывшему изображению. Картинка была смазанной, но он смог разглядеть обувь – грубый высокий ботинок со светло-коричневой подошвой, простроченной ярко-желтой нитью. Игорь пригляделся и увидел, что темные брюки были заправлены в ботинок. Он перемотал запись на начало и надел наушники. Звук был очень некачественным, и ему удалось разобрать только несколько фраз: «…нахуй ты его замочил… Мазай приказал попугать… я говорил, нет у него никакой пушки…»
Услышанное и увиденное поразило Игоря. Обувь была модной среди молодежи, но заправленные в ботинки штаны явно свидетельствовали о военном стиле одежды нападавшего.
Игорь отошел от компьютера и лег на кровать. Он чувствовал усталость и страх. Чудовищный холодный страх, который охватывал его всякий раз, когда он думал о Дятлове. Игорь вновь, как и месяц назад, впал в жуткое состояние. Мысли молниеносно и бессвязно появлялись и исчезали без следа. Ему хотелось высказаться или с кем-нибудь поговорить, однако предмет разговора не позволял ему ни к кому обращаться.
Кому можно было рассказать о краже пистолета, об избиении Соснина, об убийстве Дятлова, о своем участии… о своей вине? Кто стал бы слушать этот бред, кто поверил бы ему, кто простил бы его? Эти вопросы оставались без ответа, угнетая сознание Игоря больше и больше.
Боль раскаяния, охватившая его, не имела предела. Он был готов отдать все, чтобы повернуть время вспять и исправить случившееся. Игорь болезненно сожалел о совершенном преступлении и не мог простить себя за то, что не подбросил пистолет раньше. Как, как он мог знать, что так все получится?
– Господи, я не знал, не знал, что так получится. Ну как же так! Как?! – Игорь бубнил не переставая. – За что, за что? Почему так случилось, Господи, почему? Причем здесь Дятел, причем?
Игорь со слезами на глазах скатился с кровати и, упав на колени, бил обеими руками в пол, пытаясь выколотить у своего «мертвого Бога» признание. Бог лишь молчаливо смотрел на Игоря с бабушкиной иконы, висевшей в самом углу.
– Ты же знал, что я все исправлю, знал, знал, знал! Зачем?! – истерично кричал Игорь.
В комнате было уже почти темно, когда в дверь раздался звонок. На пороге стояла Лена. На плечах ее и капюшоне таял бархатистый снег. Игорь взял ее за руку и провел в коридор, быстро вытерев свои слезы. Не включая света, он крепко обнял ее.
– Мне очень плохо, любимая моя, очень…
– Ты меня раздавишь! Игорь, мне больно! – произнесла Лена и выронила сумку.
– Прости, – Игорь прошел на кухню, предложив Лене пройти в комнату. – Я выпью немного. Ты не против?
– Нет, но ты, кажется уже и так немало выпил, – Лена прохаживалась по комнате в ожидании Игоря. – Мы сегодня были у Казакова в больнице. Больница вообще мрак.
– И что? – Игорь разговаривал с ней из кухни, где доставал лед из холодильника.
– У него инфаркт. Он действительно был в квартире у Дятлова, когда все выяснилось. Похоже, перенервничал. Рвется к нему на похороны. Просил Федора Андреевича поскорее забрать его из больницы.
– Да, а зачем?
– Мне трудно сказать, – Лена потерла руки. – Он, по-моему, бредит. Все время говорит про этого вашего милиционера…
– Соснина.
– Да, точно, и винит себя во всем. Он тоже, как и ты, считает, что Дятлова убили. Рассказывал про какого-то Мазая, который каким-то боком причастен. – Лена выбирала основные факты услышанного. Игорь же замер на кухне, услышав про Мазая. – Только почему он считает это убийством, я не понимаю. Федор Андреевич, кстати, говорит, что Иван Павлович преувеличил эту историю с пуговицами и убийствами. Ты знал, что у Казакова был сын, которого убили?
– Что-то слышал, но особо не вникал, а что? – наливая виски в бокал со льдом, Игорь не дождался ответа и прошел в комнату. – Почему ты спрашиваешь про Казакова?
Войдя в комнату, Игорь увидел, что Лена стояла возле стола с компьютером и смотрела в открытую коробку из-под обуви. Игорь поставил бокал с виски на стол и подошел к Лене сзади, пытаясь обнять ее.
– Игорь, что это? – Лена отвергла объятия, держа в руках пистолет.
– Это то, из-за чего убили Дятлова. Это пистолет Соснина, – ответил Игорь.
– Как он у тебя оказался?
– Это я его взял.
– Что значит взял? Когда? – Лену охватил жар от понимания всего сказанного Иваном Павловичем в больнице. – Значит, это ты избил его? Зачем, зачем ты это сделал?
– Не знаю, не спрашивай меня. Прошу, только не спрашивай. – Игорь сделал несколько шагов назад. – Я не знаю, зачем я это сделал.
– Почему ты не вернул его? – Лена посмотрела Игорю в глаза. Взгляд ее был очень пронзительным, и Игорь не мог выдержать его.
– Не смотри на меня так, прошу, не смотри на меня так! Я не успел, понимаешь, не успел! – Игорь почти кричал. – Я не знал, что так получится, не думал, не предполагал. Что ты так на меня смотришь?
– Не кричи на меня! – резко ответила Лена, бросив пистолет в обратно коробку. – Никогда не смей кричать на меня.
Лена укрыла лицо руками и заплакала, сев на стул.
– Ты даже не понимаешь, что ты сделал!
– Прости меня, прости, прошу тебя, – Игорь встал на колени рядом с сидящей Леной.
– Ты же знал все с самого начала, – Лена смотрела на Игоря, вытирая горячие слезы ладонями. – Как ты мог так поступить со своим другом, со мной…
– Клянусь тебе, – Игорь взял Лену за руки, – клянусь, я не хотел этого. Лена, я знаю, кто это сделал, я отомщу, я уничтожу их.
– Какое это имеет теперь значение? – Лена вырвала свои руки. – И ты еще ходил к его матери… как ты собираешься пойти на похороны? Как?
– Не пойду я никуда. Меня через две недели здесь не будет, так же как и тебя.
– Меня у тебя точно не будет, никогда, – лицо Лены резко изменилось, – а ты навсегда останешься здесь, где бы ты ни был.
– Лена, посмотри, – Игорь обвел полупустую комнату взглядом, – я сегодня отправил почти все свои вещи на новую квартиру. Теперь я буду ближе к тебе.
– В этом нет смысла, сегодня ты стал очень далек от меня, очень и даже не представляешь, как.
– Лена, никто не знал про меня. Как я мог предвидеть, что этот идиот Казаков с этой чертовой пуговицей все раскрутит.
– Дело не в Казакове, а в тебе! – Лена оттолкнула Игоря. – Замолчи, я не хочу тебя слышать, не хочу, понимаешь! Уйди от меня!
После этих слов Лена резко встала и, схватив сумку в коридоре, выскочила из квартиры, громко хлопнув дверью.
– Лена… не уходи, я не могу без тебя… – едва слышно сказал Игорь, но слова эти оказались уже никому не нужны.