Загрёба

   В цеху по производству трехпрограммных приемников с электронными часами фирмы «Электроника», нас, радиорегулировщиков, было всего шесть человек. Мы настраивали смонтирванные платы - самое сердце трехпрограммника. Короче говоря, устраняли все дефекты и доводили приемник «до ума».

   Бригада у нас была дружная, как говорится, «спетая и спитая». Все мужики разного возраста. Частенько все вшестером культурненько «обмывали» премии после работы в ближайшем лесопарке.
    Был среди нас самый зрелый и умудренный опытом жизни «мужичок за пятьдесят», Борис Федорович, по «псевдониму» Загрёба. Он еще лет за пять до моего появления в этом цеху уже с гордостью носил это «поганяло». Получил он его заслуженно, за сидящую уже у него в крови привычку уносить что-нибудь общегосударственное с завода домой, считая это собственноличным.

-   Молодые вы ещё, жизни не нюхивали, а потому и дураки набитые! Придет, например, к тебе сосед, шуруп какой попросить, а у тебя, хозяина хренова, даже гвоздя гнутого нет, - читал он нам свои наставления во время очередной пьянки на природе.
-   Что у меня квартира-то, складом крепежа для соседей должна быть, по-твоему?
-   У хорошего хозяина в квартире всё должно быть, от гвоздя до логарифмической линейки. Бестолочь! Каждую ржавую шайбу, что на дороге валяется, надо подбирать и в дом нести. Рано или поздно, придет и в ней нужда. А с завода домой ничего не принести — вообще, грех великий! Всё везде колхозное, а значит, всё мое! У меня жена на мясокомбинате пятнадцать лет в колбасном цеху работает. Каждый день в лифчике по кило фаршу, да еще и в трусах по паре кило колбасы через проходную протаскивает. Свеженькая! Не та, что вы синюшную по два двадцать в очереди в драку-собаку берете, которая за неделю пять раз замораживалась и шесть оттаивала в антисанитарных условиях магазина.
-   Ничего себе, свеженькая! Представляю размер трусов и лифчика у твоей жены. Ё моё, уж не этой ли свеженькой мы сейчас закусываем? А? Загрёба? Ты что, отравить всех нас хочешь?
-   Дурында ты! А еще интеллигента из себя корчишь. Она чай моется после этого несколько раз. Варится в кипятке, а потом еще и жарится на сковородке. Гляди-ка ты на него, морду от докторской воротит. Голодным, видать, никогда не бывал. Не хочешь, вон, сбегай! Купи себе ливерной, если денег хватит.
-   Да я лучше вот этим лопухом занюхаю. Оба вы с женой, две Загрёбы!

    Но в остальном наш коллега, как мужик, как работник и как товарищ, был вполне нормальным. Во всяком случае, он удовлетворял всем требованиям члена бригады. Никогда не возмущался, если была необходимость поработать сверхурочно. Не лизал задницу начальству. Всегда отзывался на помощь, когда был востребован его опыт регулировщика. Ну, «несун», да! Есть такой грех. Но ведь помаленьку таскает, а не вот охапками. Мы даже иногда помогали ему «протаскивать» через проходную завода что-то объемное, выпячивающееся из-под его одежды. Завод считался военным, выпускал высокоточные резисторы, какие-то секретные приборы и еще что-то. Поэтому охранники на проходных могли тщательно «обшмонать» любого работника. Обычно общупывали выборочно, через одного, или по фейсконтролю, когда чье-то «мурло» не внушало доверия охраннику. Кто-нибудь из наших шел впереди и отвлекал чем-нибудь внимание охранника. Обычно эту роль брал на себя нагловатый по характеру наш коллега Сергей, по кличке «Сырожа». Он вылуплял свое гневное выражение лица на охранника и орал: - «Ну чё? Морда моя не нравится? Обшмонать хочешь? Ну, на! На, шмонай!». - Сырожа усердно выворачивал свои пустые карманы и расстегивал пуговицы на одежде. Охранник махал на него рукой, показывая знак проходить. Пока ошарашенный секьюрити очухивался и приходил в себя от такой наглости, через «вертушку» успевали проскочить четыре, пять заводских работяг.
    Тащил Загрёба все подряд, чего у него еще пока не было в квартире. В те пару дней за месяц, когда не было совершенно ничего нового и более менее ценного, что можно бы унести, Загрёба чувствовал себя обиженным на судьбу, считая эти дни прожитыми впустую, бестолку пролетевшими мимо жизни. Воспитывать в духе строителя коммунизма его было уже поздно, хотя такие попытки с нашей стороны предпринимались довольно часто. 
    Однажды, в один из таких горестных дней, услышав о существовании в цеху гальваники химического чуда, какой-то концентрированной кислоты, которая даже дно у оцинкованного ведра за полчаса у уборщицы разъело, Загреба не мог успокоиться. Всё  строил планы, как её добыть и вынести условно честным способом. Высказывал эти планы нам на предмет обсуждения наименьшего риска.
-   Ты что, совсем больной на голову стал? На кой хрен тебе дома эта гадость? Вот только ее у тебя не хватает для полного счастья, - стали мы высказывать ему свои мнения, -   Давай, кончай-ка ты с этим делом! Мы тебя по-дружески предупреждаем. А может, ты преступление какое готовишь? Может, ты своему вредному соседу, который каждый день шурупы у тебя просит, в харю хочешь этой отравой плеснуть? Может, ты притворяешься тут перед нами хорошеньким, а сам террорист поганый? Давайте, мужики, сдадим его охране. Пусть в тюрьме посидит годика три. Может одумается.
-   Ты что, Сырожа? Как ты мог обо мне так плохо подумать? Мы ж с тобой больше пяти лет знакомы. Понял я все. Действительно, блажь какая-то у меня. Жил я без этой гадости полвека и дальше проживу.
    Сказать-то он сказал, да только никто из нас не верил уже, что до него дошло. И решили мы проучить Загрёбу, чтобы на всю оставшуюся жизнь отбить у него эту пагубную страсть. Идея была моя, но так разыграть Загрёбу мог только наш артист Сырожа. Ему все верили, хотя он уже по сто раз обманывал каждого, глядя  прямо в глаза с таким выражением лица, что никто не смог бы усомниться в его правдивости.

-   Слышь, Загрёба, у тебя резиновой перчатки нет случайно?
-   Да есть, вроде. Сейчас посмотрю. А тебе зачем?
-   Клея надо налить.
-   Да? Что за клей?
-    Да вон, мне один друг, слесарь с пластавтоматов, посоветовал мою табуретку дома ихним клеем склеить.
-   Что, такой хороший клей?
-   Ты чё! Всё клеит! Пятнадцать минут — и готово! Намертво! Даже железяки клеит. Говорит, недавно у них два лома нечаянно так крест накрест склеились, что выкинуть пришлось.
-   Как это - «нечаянно»?
-   Да вот, кто-то лом бросил, а на него пару капель этого клея пролилось. Кто-то сверху второй лом бросил. На следующее утро пришли, а ломы так склеились, что и кувалдой не разобьешь.
-   Эх ай-яй! Классно! Слышь, Сырожа, у меня тоже дома все табуретки расшатались. Он не мог бы и мне маленько отлить? Литра два, три хотя бы?
-   Ха! Куда тебе столько? На две жизни хватит. Его на табуретку надо-то всего со спичечную головку. Не-е, стоко он не даст. Ты чё каким беззастенчивым стал? 
-   Ну ладно, ладно! Сколько даст, чё уж тут. На вот тебе две перчатки. Я вынесу, а потом отолью тебе сколько надо. У меня дома как раз маленький пузырек из под валидола пустой валяется.
-   Ага, лады! А как выностить будешь?
-   Ну, на этот счет можешь не беспокоиться. У меня на всех трусах, с внутренней стороны, карманы имеются. Жена нашила. Главное, надо через «проходнушку» в самый час пик идти, когда вся толпа ломиться будет. Они в это время меньше шманают. Ты впереди, я за тобой, как всегда. Надо же - пятнадцать минут! Ломы склеивает! Вот это клей!

    Все наши были предупреждены. Мы поменялись с Серёгой зонтами. Я ему отдал свой, с острым наконечником. Была середина осени. Когда мы выходили, на улице шел сильный дождь. В проходной была страшная толкучка. Задние напирали животами, у средних эти «трудовые мозоли» уходили внутрь к позвоночникам, передние упирались своми «курдюками» в застопоренную вахтером вертушку. Серёга улучил момент, и, как бы ненароком, ткнул Загрёбу моим зонтиком прямо в пах. 
-   А-ай! За что, Сыроженька? - Борис Федорович вскрикнул так, словно его этим зонтом проткнули насквозь в самом жизненно ценном месте. А когда его еще и сильно прижали к вертушке, и в паху у него что-то с треском лопнуло, на его лице Серёга смог наконец-то впервые в жизни увидеть, что такое настоящий ужас. Загрёба быстро пришел в себя и сразу взглянул на часы. Пошел отсчет времени! Когда вышел из проходной наш шестой, Федорыч взмолился.
-   Все братишки, жить мне осталось всего... двенадцать минут. Спасите ради Бога! Чё делать? Куда бежать? Господи, за что?
-   Надо добежать до ближайшего подъезда. Может еще успеем. - скомандовал Серёга, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха. Со спринтерской скоростью «мужичек за пятьдесят» лидером прибежал к подъезду ближайшей пятиэтажки.
-   А-а! Закрыто! Восемь минут осталось, - Загрёба побежал в следующий подъезд, который тоже был закрыт. Только в последнем, четвертом подъезде, мы, все промокшие под дождем, встали в кружок, в середине которого быстрее солдата разделся до гола бедный «несун».
 -  Быстрее, братцы! Мне хотя бы дырку оставить «для посикать». Две минуты. А-а! Господи, спаси! - он уже сто раз вытер все свои гениталии. В ход пошли трусы, потом майка. Уже рвалась на тряпки рубашка. На готове я держал джемпер. Серега по приказу Загрёбы выкидывал на улицу испачканное клеем рваное нижнее бельё.
-   Ножницы! Братцы, у кого ножницы есть, а? Я бы хоть волосы там состриг.
-   Бритва безопасная не пойдет? У меня есть. Новая, вчера только купил. «Нева»!
-   Сыроженька, спаситель ты мой! - Загрёба обрил все свое хозяйство под ноль за считанные секунды.
 - Последняя минута пошла! Братцы, привязать бы надо как-то. Лучше желательно  под углом в сорок пять градусов. Уж если засохнет, так хоть в таком положени. Ломы ведь склеивает, кувалдой не разобъешь! - взмолился замерзший Загрёба, стоя голышом на грязном бетонном полу подъезда, со слезами на глазах глядя в лицо Серёге.
-  А чего я-то сразу? - возмутился Сырожа, мысленно представив, как он будет выполнять эту просьбу Загрёбы, - Так и так не успеем, сейчас схватываться уже начнет. Оставь уж как есть, на полшестого, а то сикать неудобно будет. Вон тетка какая-то без зонта бежит. Кажись сюда забежать собирается, дождь переждать. Одень хоть портки, а то, чего доброго, она в обморок упадет.
    
     Мы ржали как жеребцы, провожая Загрёбу до автобуса. Он, бедный, чуть не плача от обиды, еле плюхал под дождем в джемпере на голое тело, широко, как моряк во время шторма, расставляя ноги.
    Узнав правду о том, что в резиновых перчатках было растительное масло, подкрашенное чайной заваркой, он уже даже не радовался. Только через пару недель он впервые начал с нами разговаривать. А еще через неделю он попросил Серёгу подстраховать его на проходной. Что поделаешь? Привычка в крови на генном уровне!

   Бригада у нас была дружная, как говорится, «спетая и спитая». Все мужики разного возраста. Частенько все вшестером культурненько «обмывали» премии после работы в ближайшем лесопарке.
    Был среди нас самый зрелый и умудренный опытом жизни «мужичок за пятьдесят», Борис Федорович, по «псевдониму» Загрёба. Он еще лет за пять до моего появления в этом цеху уже с гордостью носил это «поганяло». Получил он его заслуженно, за сидящую уже у него в крови привычку уносить что-нибудь общегосударственное с завода домой, считая это собственноличным.

-   Молодые вы ещё, жизни не нюхивали, а потому и дураки набитые! Придет, например, к тебе сосед, шуруп какой попросить, а у тебя, хозяина хренова, даже гвоздя гнутого нет, - читал он нам свои наставления во время очередной пьянки на природе.
-   Что у меня квартира-то, складом крепежа для соседей должна быть, по-твоему?
-   У хорошего хозяина в квартире всё должно быть, от гвоздя до логарифмической линейки. Бестолочь! Каждую ржавую шайбу, что на дороге валяется, надо подбирать и в дом нести. Рано или поздно, придет и в ней нужда. А с завода домой ничего не принести — вообще, грех великий! Всё везде колхозное, а значит, всё мое! У меня жена на мясокомбинате пятнадцать лет в колбасном цеху работает. Каждый день в лифчике по кило фаршу, да еще и в трусах по паре кило колбасы через проходную протаскивает. Свеженькая! Не та, что вы синюшную по два двадцать в очереди в драку-собаку берете, которая за неделю пять раз замораживалась и шесть оттаивала в антисанитарных условиях магазина.
-   Ничего себе, свеженькая! Представляю размер трусов и лифчика у твоей жены. Ё моё, уж не этой ли свеженькой мы сейчас закусываем? А? Загрёба? Ты что, отравить всех нас хочешь?
-   Дурында ты! А еще интеллигента из себя корчишь. Она чай моется после этого несколько раз. Варится в кипятке, а потом еще и жарится на сковородке. Гляди-ка ты на него, морду от докторской воротит. Голодным, видать, никогда не бывал. Не хочешь, вон, сбегай! Купи себе ливерной, если денег хватит.
-   Да я лучше вот этим лопухом занюхаю. Оба вы с женой, две Загрёбы!

    Но в остальном наш коллега, как мужик, как работник и как товарищ, был вполне нормальным. Во всяком случае, он удовлетворял всем требованиям члена бригады. Никогда не возмущался, если была необходимость поработать сверхурочно. Не лизал задницу начальству. Всегда отзывался на помощь, когда был востребован его опыт регулировщика. Ну, «несун», да! Есть такой грех. Но ведь помаленьку таскает, а не вот охапками. Мы даже иногда помогали ему «протаскивать» через проходную завода что-то объемное, выпячивающееся из-под его одежды. Завод считался военным, выпускал высокоточные резисторы, какие-то секретные приборы и еще что-то. Поэтому охранники на проходных могли тщательно «обшмонать» любого работника. Обычно общупывали выборочно, через одного, или по фейсконтролю, когда чье-то «мурло» не внушало доверия охраннику. Кто-нибудь из наших шел впереди и отвлекал чем-нибудь внимание охранника. Обычно эту роль брал на себя нагловатый по характеру наш коллега Сергей, по кличке «Сырожа». Он вылуплял свое гневное выражение лица на охранника и орал: - «Ну чё? Морда моя не нравится? Обшмонать хочешь? Ну, на! На, шмонай!». - Сырожа усердно выворачивал свои пустые карманы и расстегивал пуговицы на одежде. Охранник махал на него рукой, показывая знак проходить. Пока ошарашенный секьюрити очухивался и приходил в себя от такой наглости, через «вертушку» успевали проскочить четыре, пять заводских работяг.
    Тащил Загрёба все подряд, чего у него еще пока не было в квартире. В те пару дней за месяц, когда не было совершенно ничего нового и более менее ценного, что можно бы унести, Загрёба чувствовал себя обиженным на судьбу, считая эти дни прожитыми впустую, бестолку пролетевшими мимо жизни. Воспитывать в духе строителя коммунизма его было уже поздно, хотя такие попытки с нашей стороны предпринимались довольно часто. 
    Однажды, в один из таких горестных дней, услышав о существовании в цеху гальваники химического чуда, какой-то концентрированной кислоты, которая даже дно у оцинкованного ведра за полчаса у уборщицы разъело, Загреба не мог успокоиться. Всё  строил планы, как её добыть и вынести условно честным способом. Высказывал эти планы нам на предмет обсуждения наименьшего риска.
-   Ты что, совсем больной на голову стал? На кой хрен тебе дома эта гадость? Вот только ее у тебя не хватает для полного счастья, - стали мы высказывать ему свои мнения, -   Давай, кончай-ка ты с этим делом! Мы тебя по-дружески предупреждаем. А может, ты преступление какое готовишь? Может, ты своему вредному соседу, который каждый день шурупы у тебя просит, в харю хочешь этой отравой плеснуть? Может, ты притворяешься тут перед нами хорошеньким, а сам террорист поганый? Давайте, мужики, сдадим его охране. Пусть в тюрьме посидит годика три. Может одумается.
-   Ты что, Сырожа? Как ты мог обо мне так плохо подумать? Мы ж с тобой больше пяти лет знакомы. Понял я все. Действительно, блажь какая-то у меня. Жил я без этой гадости полвека и дальше проживу.
    Сказать-то он сказал, да только никто из нас не верил уже, что до него дошло. И решили мы проучить Загрёбу, чтобы на всю оставшуюся жизнь отбить у него эту пагубную страсть. Идея была моя, но так разыграть Загрёбу мог только наш артист Сырожа. Ему все верили, хотя он уже по сто раз обманывал каждого, глядя  прямо в глаза с таким выражением лица, что никто не смог бы усомниться в его правдивости.

-   Слышь, Загрёба, у тебя резиновой перчатки нет случайно?
-   Да есть, вроде. Сейчас посмотрю. А тебе зачем?
-   Клея надо налить.
-   Да? Что за клей?
-    Да вон, мне один друг, слесарь с пластавтоматов, посоветовал мою табуретку дома ихним клеем склеить.
-   Что, такой хороший клей?
-   Ты чё! Всё клеит! Пятнадцать минут — и готово! Намертво! Даже железяки клеит. Говорит, недавно у них два лома нечаянно так крест накрест склеились, что выкинуть пришлось.
-   Как это - «нечаянно»?
-   Да вот, кто-то лом бросил, а на него пару капель этого клея пролилось. Кто-то сверху второй лом бросил. На следующее утро пришли, а ломы так склеились, что и кувалдой не разобьешь.
-   Эх ай-яй! Классно! Слышь, Сырожа, у меня тоже дома все табуретки расшатались. Он не мог бы и мне маленько отлить? Литра два, три хотя бы?
-   Ха! Куда тебе столько? На две жизни хватит. Его на табуретку надо-то всего со спичечную головку. Не-е, стоко он не даст. Ты чё каким беззастенчивым стал? 
-   Ну ладно, ладно! Сколько даст, чё уж тут. На вот тебе две перчатки. Я вынесу, а потом отолью тебе сколько надо. У меня дома как раз маленький пузырек из под валидола пустой валяется.
-   Ага, лады! А как выностить будешь?
-   Ну, на этот счет можешь не беспокоиться. У меня на всех трусах, с внутренней стороны, карманы имеются. Жена нашила. Главное, надо через «проходнушку» в самый час пик идти, когда вся толпа ломиться будет. Они в это время меньше шманают. Ты впереди, я за тобой, как всегда. Надо же - пятнадцать минут! Ломы склеивает! Вот это клей!

    Все наши были предупреждены. Мы поменялись с Серёгой зонтами. Я ему отдал свой, с острым наконечником. Была середина осени. Когда мы выходили, на улице шел сильный дождь. В проходной была страшная толкучка. Задние напирали животами, у средних эти «трудовые мозоли» уходили внутрь к позвоночникам, передние упирались своми «курдюками» в застопоренную вахтером вертушку. Серёга улучил момент, и, как бы ненароком, ткнул Загрёбу моим зонтиком прямо в пах. 
-   А-ай! За что, Сыроженька? - Борис Федорович вскрикнул так, словно его этим зонтом проткнули насквозь в самом жизненно ценном месте. А когда его еще и сильно прижали к вертушке, и в паху у него что-то с треском лопнуло, на его лице Серёга смог наконец-то впервые в жизни увидеть, что такое настоящий ужас. Загрёба быстро пришел в себя и сразу взглянул на часы. Пошел отсчет времени! Когда вышел из проходной наш шестой, Федорыч взмолился.
-   Все братишки, жить мне осталось всего... двенадцать минут. Спасите ради Бога! Чё делать? Куда бежать? Господи, за что?
-   Надо добежать до ближайшего подъезда. Может еще успеем. - скомандовал Серёга, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха. Со спринтерской скоростью «мужичек за пятьдесят» лидером прибежал к подъезду ближайшей пятиэтажки.
-   А-а! Закрыто! Восемь минут осталось, - Загрёба побежал в следующий подъезд, который тоже был закрыт. Только в последнем, четвертом подъезде, мы, все промокшие под дождем, встали в кружок, в середине которого быстрее солдата разделся до гола бедный «несун».
 -  Быстрее, братцы! Мне хотя бы дырку оставить «для посикать». Две минуты. А-а! Господи, спаси! - он уже сто раз вытер все свои гениталии. В ход пошли трусы, потом майка. Уже рвалась на тряпки рубашка. На готове я держал джемпер. Серега по приказу Загрёбы выкидывал на улицу испачканное клеем рваное нижнее бельё.
-   Ножницы! Братцы, у кого ножницы есть, а? Я бы хоть волосы там состриг.
-   Бритва безопасная не пойдет? У меня есть. Новая, вчера только купил. «Нева»!
-   Сыроженька, спаситель ты мой! - Загрёба обрил все свое хозяйство под ноль за считанные секунды.
 - Последняя минута пошла! Братцы, привязать бы надо как-то. Лучше желательно  под углом в сорок пять градусов. Уж если засохнет, так хоть в таком положени. Ломы ведь склеивает, кувалдой не разобъешь! - взмолился замерзший Загрёба, стоя голышом на грязном бетонном полу подъезда, со слезами на глазах глядя в лицо Серёге.
-  А чего я-то сразу? - возмутился Сырожа, мысленно представив, как он будет выполнять эту просьбу Загрёбы, - Так и так не успеем, сейчас схватываться уже начнет. Оставь уж как есть, на полшестого, а то сикать неудобно будет. Вон тетка какая-то без зонта бежит. Кажись сюда забежать собирается, дождь переждать. Одень хоть портки, а то, чего доброго, она в обморок упадет.
    
     Мы ржали как жеребцы, провожая Загрёбу до автобуса. Он, бедный, чуть не плача от обиды, еле плюхал под дождем в джемпере на голое тело, широко, как моряк во время шторма, расставляя ноги.
    Узнав правду о том, что в резиновых перчатках было растительное масло, подкрашенное чайной заваркой, он уже даже не радовался. Только через пару недель он впервые начал с нами разговаривать. А еще через неделю он попросил Серёгу подстраховать его на проходной. Что поделаешь? Привычка в крови на генном уровне!