– Кто крайний? – спросила худощавая женщина тридцати пяти лет. Её вытянутое лицо и измождённый вид говорили о плохом сне и пошатнувшемся здоровье. Она была беременна двойней, и теперь стояла перед выбором: или аборт, или расставание с любимым человеком.
– Вы будете за мной. – ответил ей розовощёкий и круглолицый мужчина приблизительно такого же возраста, как и она. В отличие от женщины, его существо светилось от счастья, и казалось, что он вот-вот разразится жизнерадостным смехом. Очередь, в чей хвост пристроились эти двое непохожих друг на друга субъекта, была вымощена в кабинет ультразвукового обследования.
– Гриша Смолкин, неужели это ты? – пролепетала женщина, и её вытянутое лицо слегка оживилось, тогда, как её взор отобразил ещё более отчаянную грусть и уныние.
– Анжелочка, здравствуй. Сколько лет, сколько зим, а ты всё такая же, только вот, смотрю, осунулась как-то. Ты, что болеешь?
– Нет, не болею. А ты, Смолкин, как был дурно воспитан, так дурно воспитан и остался: кто же женщине такие комплименты говорит? ты ещё бы сказал, что я как-то обрюзгла, и подурнела.
– Извини, Анжелочка, извини, я последним часом сам не свой. Ты, как вообще поживаешь: замужем или свободна, как птица?
– Нет, Гриша, не замужем. А ты как? Я смотрю, ты поправился, небось, жена откормила?
– Нет, Анжелочка, женой не обзавёлся, но… – и тут Смолкин, загадочно подмигнув ей, перешёл на шёпот – но ребёнок будет.
– Это, как же тебя, Гриша, понимать?
– А вот, как хочешь, так и понимай. Отец есть, матери нет, а ребёночек будет.
– Слушай, Гриша, ты какой-то загадочный. Ты случайно не влюбился?
– Ой, Анжелочка, если я в кого-то и влюбился, так это в себя. Для меня любовь – это нечто большее, чем супружеский долг. Для меня сейчас жизнь открылась в другом свете. Мой мир из серой будничности превратился в разноцветную радугу. А ты, где маникюр делаешь?
– Ты, точно, Гриша, влюбился, раз на маникюр обратил внимание. Ну, давай уже выкладывай, кто она? по всему видать, замужняя особа?
– Нет, Анжелочка, нет. Я же тебе говорю, что я сейчас один.
– Тогда, о каком же ты ребёнке говоришь?
– Это, Анжела, загадка природы.
– Если, кто сейчас и загадка, так это ты, Гриша. Не хочешь говорить, не говори.
– Ну, да ладно, Анжелочка, тебе первой откроюсь, только давай к окошку отойдём, нам посторонние уши ни к чему. Так вот, Анжела, случилось мне шесть месяцев назад быть по службе в командировке. Уже возвращаясь домой, пристала ко мне в поезде старая цыганка: дай, мол, погадаю. Я от неё и так, и эдак, но она никак не отстаёт. Дал я ей руку, лишь бы отвязалась. Она долго её разглядывала, а потом только и сказала, что, дескать, я скоро стану отцом. После чего удалилась, даже не взяв с меня денег. Это я уже после обнаружил пропажу моего портмоне, но тогда я только посмеялся, так как никогда не верил в пророчества не только цыганок, но и библейских пророков вместе взятых. А уже через месяц меня вдруг, ни с того, ни с сего, потянуло на солёненькое, отварная говядина, чей запах я теперь мог учуять за три километра, стала вызывать рвоту, а мои груди налились словно дыни. Перепугавшись не на шутку, я поспешил к соседу, так как он по профессии был врач. Выслушав меня, он сказал, что все перечисленные мной симптомы могут быть лишь у беременной женщины. И мы, хорошенько выпив, вместе посмеялись, и я пошёл домой спать. Уже утром, обнимая унитаз, я вспомнил предсказание цыганки, и меня вдруг осенило – я беременный!
– Послушай, Гриша, ты это серьёзно?
– Анжела, ты слышала, что первый мужчина, который сможет забеременеть – получит миллион долларов? Так вот, Анжелочка, перед тобой стоит будущий миллионер.
– Послушай, Гриша, если тебе и нужно к врачу, так это не к этому, ты не в ту очередь встал. Тебе нужно к психиатру. И мне сейчас страшновато с тобой находиться, потому что я, в отличие от тебя, беременна по-настоящему.
– Ой, Анжелочка, ты тоже беременна, как я рад. Я, Анжела, здоров, как бык, и знаю, что всё сказанное мной выглядит неправдоподобно, но ты мне поверишь, когда обо мне напишут в газетах, и покажут по телевизору. Факты, Анжела, никуда не спрячешь: срок у меня уже приблизительно двадцать пять недель, ребёночек уже вовсю толкается и бодается, тут он коленкой толкнёт, а тут пяткой, непоседа жуткий, вовремя не поешь – тут же дебоширить начинает. Наверное, мальчик будет, потому как непоседа жуткий. Я уже с ним и разговариваю, и сказки ему читаю, уже всю литературу о беременности изучил. Пить и курить бросил в одночасье, даже к кофе не притрагиваюсь, ем только всё полезное. Но не это, Анжела, самое главное, самое главное это то, что я стал смотреть на этот мир совсем другими глазами, как будто до этого я был слеп. Во мне проснулись до этого неведомые мне чувства. Эти ощущения тяжело передать словами, это как будто ты творишь что-то полезное, от чего наш мир становится светлее. Ты меня понимаешь?
На этот вопрос Анжела Вялкина, махнув головой в знак согласия, стала оглядываться по сторонам, видимо, ища ходы отступления. Её лицо, и без того вытянутое, вытянулось до неприличных размеров, и напоминало собой, что-то схожее с рыбой и одновременно с лошадью. Неизвестно чем бы закончилось их дальнейшее общение, если бы не подошедшая очередь Смолкина идти на приём к врачу. Услышав свою фамилию, он тут же спохватился, и скрылся за дверью кабинета. Анжела Вялкина была уверена, что скоро за бедолагой придут санитары и, надев на него смирительную рубашку, проводят его в клинику для душевнобольных. Но время шло, а их всё не было. Когда же она заглянула в кабинет врача, её глазам предстала ужасная картина: на письменном столе, раздвинув ноги, тужился в схватках Смолкин, а вокруг него водили хоровод люди в белых халатах, крик новорождённого ребёнка поверг её в дикий ужас, и она лишилась сознания. Придя в себя, она увидела перед собой Смолкина в белом халате и со стетоскопом на шее, в руках он держал пузырёк с нашатырём.
– Анжелочка, ты потеряла сознание. Ты меня узнаёшь?
– Да, Смолкин, узнаю.
– Анжела, знаешь что, я тебя на стационар у нас определю, ты полежишь денёк-другой, обследуешься. В твоём положении тебе рисковать никак нельзя, ты у нас будущая мамочка, и поэтому думать должна уже не о себе одной.
В кабинете кроме Смолкина находились ещё две женщины, которые помогли ей приподняться, и тут же принялись обследовать, столь хлипкую пациентку. Но она, отказавшись от назойливых услуг, подошла вплотную к Смолкину, и спросила, глядя ему в глаза:
– Ну, и что же ты, Смолкин, молчишь о своей округлости живота?
– Ой, Анжелочка, – отвечал ей тот – я ленив до невозможности, да ещё ко всему прочему панкреатит проклятый замучил, порою пучит так, – и тут Смолкин перешёл на шёпот – что самому впору рожать. – И загадочно ей подмигнул.
Помочь сайту
Поздравления
