Кильманда

Матрос-балтиец, назовем его просто - Рустам, будучи в добросовестно заслуженном отпуске, летом в хрустально белой фланке с синим гюйсом едет по Казани на желто-красном трамвае номер девять с вокзала к себе домой в район Соцгородка.

Переполненный трамвай, нафаршированный пассажирами, как Коран сурами скрепя всеми фибрами своего поношенного вагона, устало дребезжит оконными стеклами на поворотах. Грохоча на стрелках он медленно пролагает свой путь по городу с упорством будто пробирается через запруженный конскими телегами старинный городской рынок. Задумываясь на остановках под звук усиленного микрофоном тягучего зова муэдзина на кремлевском белокаменном минарете, собирающего правоверных для поклонов в сторону Мекки, долгий трамвай лениво тащится, словно старик-мусульманин, перебирающий четки.

Слышится трезвон и лязг отечественного транспорта, самого сексуального общественного средства передвижения в мире, где можно всегда близко-близко ощутить и почувствовать трепетную женскую округлость. В переполненном трамвайном вагоне негде упасть яблоку и просунуть между людьми газету. По проходу трамвайного вагона с трудом пробирается обаятельная кондукторша. Девушка в облике будущей Алсу, как задиристый воробей, звеня мелочью в кондукторской сумке, словно малиновым колокольчиком, всем повторяет одно и то же.

- Товарищи! Приготовьте деньги за проезд!

Проскользнув змейкой полвагона, она с бирюзовым взглядом глаз, вставленных в хребет, подходит к нашему морячку и вежливо обращается к нему.

- Прошу деньги за проезд!

Шустрый Рустам в возрасте, когда касание девичьей груди приводит к аборту, с плутовскими глазами продувной флотской бестии через плечо с выражением усталой доброты спокойно спрашивает кондукторшу.

- А Герои Советского Союза платят за проезд?

В салоне все сразу веселеют, настраиваясь на бесплатный цирк. Хранительница трамвайных билетов от этого простого вопроса окаменевает, будто видит тень отца Гамлета. Вначале удивленно смотрит на статного красно сияющего матроса, будто свежеокрашенного суриком, потом на его молодецкую грудь в тельняшке, которая выгибается штурвальным колесом. Нет ли на ней случайно Золотой Звезды, и застывает как трамвайный стоп-кран еще не сорванный жизнью. После некоторой паузы слегка заикаясь, говорит.

- Неет! Г-герои не п-платят, - и заворожено проходит мимо него, не взяв с моряка плату за проезд.

- Вы что? Герой Советского Союза? - жуя сухие губы, с неподдельным удивлением на пожилом лице уважительно спрашивает моряка сердобольная старушка.

- А что? - без смешинки в отпускных глазах отвечает флотский обалдуй с сосредоточенным лицом, как у рулевого на штурвале. - И спросить уже нельзя?

На остановке в переднюю дверь вагона забирается собака с виляющим хвостом. Хромая на заднюю ногу она спокойно проходит на «Место для инвалидов и детей» и ни на кого не обращая внимания, молча влазит на пластмассовую сидушку сиденья. Принюхиваясь к оконному стеклу, замирает и спокойно начинает с интересом смотреть в окно на наш неприветливый, но удивительный мир. Все-таки странное животное собака – потеет языком, а улыбается хвостом.

Напротив «собаки-инвалида» в трамвайном салоне гордо, как кормящая мать, располагается молодой мужик, закрутив ноги в морской узел за стойки сидушки. Выражение лица у него, будто он попал в трамвай по приговору суда. Сидит он с маленьким, лет пяти, белобрысым очаровательным пацаном, который тоже глазенапает в окошко. Ребенок в мотыльковых шортиках, с двумя лямками через плечики сидит у отца на коленях, как король на именинах. Маленький «ёжик» с отчаянной энергией егозится во все стороны, что тебе флюгарка на шлюпке. Одним словом не ребенок, а сплошное происшествие. Отец раздраженно говорит сыну.

- Вадик! Не вертись!

Ребенок ноль внимания, фунт призрения на отца, продолжает ковыряться в носу и ерзать по нему, будто у него грабли в штанах.

- Ну, что я тебе говорю! Прекрати! Смотри! Доиграешься, уши надеру!

Пацан, по малолетству еще не зная старинную мужскую мудрость - Только покойник не ссыт в рукомойник! выдает своим тоненьким, но громким картавым дискантом краткий детский перл на весь трамвайный вагон:

- П-папа! Если ты не будес лазлесать мне в носу ковыляться, то я маме скасу, что ты по утлам в ванной писаес в умывальник!

Что было потом? Ничего. Очередная остановка трамвая, где сникший, как гульфик в штанах и сразу постаревший «Писающий папа» пулей вылетает с сыном под мышкой из вагона, шипя на него, будто огнетушитель. Правильно писала в свое время Надежда Теффи - Ничто так не старит родителей, как слишком умные дети!

На остановке начинается обычная посадочная колготня у входных дверей, где каждый старается проникнуть в вагон, как плесень. После того, как все люди садятся в вагон, к передней двери неторопливо, по принципу – мы зайдем в трамвай медленно-медленно, и никуда он от нас не денется, семенит пожилая семейная татарская пара.

Впереди идет старый, как казанский железнодорожный вокзал, дед, по-татарски - бабай, с красивой тюбетейкой на голове и посохом в руках. Несгибаемый полосатый халат, подбитый рыбьим пухом, стоит на нем, как поэт Мусса Джалиль перед белокаменным казанским Кремлем. Полы мусульманского темно зеленого одеяния развиваются по сторонам, добросовестно подметая чистую городскую улицу.

За дедом плетется его дэу эни – бабушка, худая, как утренний минарет. Она с котомкой на локте и сучковатой палкой в пергаментной руке, в белом платочке под подбородком как бы привязана к бабаю невидимой веревочкой. Лицо её исчерчено морщинами. Губы немо шепчут суры из Корана, вспоминая добрым словом имя Аллаха и пророка его Магомета.

В вагоне трамвая все пассажиры начинают участливо, с неподдельной заботой подбадривать пожилых людей словом «Айдайте!», что на местном сленге считается «быстрее». Надо признать в Татарии, как нигде в России к пожилым людям относятся с пиитом и уважением. Восток и в России Восток

- Айда! Якши! Хорошо! - сухонький старичок, с козлиной бородкой на изжеванном временем лице, не поворачивая головы, тоже торопит свою спутницу, поправляя халат на животе. - Киль монда! Киль монда! - что в переводе с татарского означает «иди сюда».

- А? Нерсе, что? - бабушка судорожно дергается и начинает вертеться по сторонам, не поспевая за своим бабаем.

Дело кончается тем, что дед первым, влезает в трамвай, а старушка - карчык, это божье святое создание, продолжая жевать свои губы беззубым ртом, остается стоять одна на остановке, как одинокая березка в поле. Входные двери неожиданно закрываются и трамвай, даже не мяукнув, молча, трогается с места. Бабушка, на остановке чуть ли не цепляясь за трамвай, тут же начинает охать и причитать. Машет руками, будто белый лебедь на городском озере Кабан.

- Тукта! Стой! - кряхтит она на всю остановку слабым старческим голосом. - Туктап тор! Подожди!

За всей этой зачарованной городской сценкой молча, с мусульманским отношением к старшим – уважительно и терпеливо наблюдают все пассажиры трамвайного вагона. Когда и чем же все это дело кончится? Трамвай, внимательно принюхиваясь к рельсам, не спеша, как ни в чем не бывало, продолжает свое движение. Старик начинает метаться по проходу железного вагона с прежними возгласами.

- Киль монда! Киль монда!

Рустам, сердечно переживая за старушку, оставшуюся на пустой остановке, уже отравленный флотским юмором, не выдерживает. Пробирается к кабине трамвая и кричит водителю.

- Иптеш! Товарищ! Тукта! Стой! Открой двери! Аллах тебя задави! Не видишь разве! Киль сел - манда осталась, – и моряк приводит свое лицо в соответствии с «кильмандой».

После сгоряча брошенной татарофлотскорусской фразы служивого, в трамвайном вагоне наступает тишина, как в музее ночью. У кондукторши чуть не отваливается грудь. Становится слышно, как на задней площадке студент в очках от детского удивления усердно начинает хлопать себя ушами по щекам. От неожиданности вагоновожатого пробивает кирдык. Пассажиры трамвая, когда соображают, что было сказано, от доброго дружного смеха и раскатистого хохота выпадают в осадок.