КОГДА ПРИДЁТ ЗАЗИРКА(русское фэнтези) 68

 Г Л А В А 68

Мы покинули Долину Ворожей в четыре утра по Часам Ладанеи.

Не знаю, как Зеб, но я чувствовала себя выспавшейся, хотя и подремала от силы три часа. Вчера нас уговорили лечь пораньше, хорошо отдохнуть перед дорогой, но ни я, ни Зеб не чувствовали такой потребности. Всему виной, видимо, и всеобщее напряжение, и незримое присутствие где-то рядом "гостя", и предстоящее небезопасное путешествие. Разумеется, не забывали и о Вонюке с Середой. Да и Кавардак... Каждая клеточка была как сжатая пружинка. До сна ли?

Поэтому каждый искал, усиленно искал, себе занятие. Любое, лишь бы не оставаться один на один с собой и... не удариться в панику.
Тревога взрослых передавалась детям, и они сдержанно продолжали выполнять наказ: будить Ягу. Старались в полную силу, очевидно, убедив себя: проснётся Яга, и исчезнет тревога: все станут весёлыми, оживлёнными...
Яга не просыпалась.

Добран, со своей бригадой, переместился внутрь пещеры, где так же возводили барьер. Лёгкие камни складывали в специальные места - "боеприпасы".
С наступлением темноты, усталые женщины и дети, вяло, перекусив, разбрелись по кельям. Добран, снаружи, занял пост дозорного.

Старшая с Зарёмой продолжали перебирать дощечки, в надежде ещё что-нибудь ценное выудить. Бакуня присоединилась к ним, помогая комбинировать вариации. Вскоре ей повезло: "пасьянс", разложенный ею из девяти дощечек, поведал секрет, важный именно для Бакуни. Речь в тексте шла о птицелюдях, и, в частности, о племенном заклятье (об извергах), и как его снять без последствий, какое зелье употребить, дабы ускорить рост перьев. Если верить резам, то уже через сутки (здешние) Бакуня вновь сможет летать. Она тут же, забыв обо всём, кинулась собирать компоненты для зелья. Благо, они были просты и доступны: старая древесная смола, толчёный камень трёх видов, жжённые совиные перья (у Зеба позаимствовала), и ещё что-то, я не запомнила. Разумеется, порадовалась я за Баки, но не так, как хотелось: голова под завязку была занята другими мыслями.

Да, забыла сказать: вместе с Ягодкой опять пропал Колобок. И ещё: с непонятным, тупым упорством я продолжала "вызывать" Упа. Понимала ведь, что шансов у него остаться в живых в бурной реке никаких, и всё же, всё же, всё же...

В последний момент перед вылетом вдруг захотелось увидеть Димку. Зарёма сказала, что он на карауле у истока реки: у него ещё днём появилось нехорошее предчувствие опасности. Правда, оно у всех было из-за "гостя", всё же не помешает держать под присмотром брешь в Обереге. Особенно ночью.
Вобщем-то, логично и правильно. Мысленно пожелала Димке спокойной ночи.

 Ночь выдалась тёмной. Небо над Оберегом плотно зашторено. Это для меня темно, а для Зеба в самый раз. Летел он довольно быстро и уверенно. Я испытывала лишь неудобство от потока воздуха, что, как ветер, норовил меня сдуть. Пришлось, буквально, зарыться в шерсть Зеба.
За Оберегом уже настоящий ветерок взялся за меня, влажный и знобкий. Зеб старался держать голову так, чтобы как можно больше рассеивать его. Да ещё и шерсть на загривке собрал в складки, дабы я спряталась в них, как в овраге.
- Спасибо, Зеб!
- Если не боишься упасть, можешь подремать.
Упасть я не боялась: кажется, я уже говорила, что когда оказывалась на загривке Зеба, словно становилась его частью. Вроде пучка шерсти, или одной из складок.
Я бы не прочь подремать, но ни в одном глазу.
Кроме окружающей темноты, я ничего не видела. Пробовала занять себя размышлениями. Но... странное дело: в голове было так же темно и пусто. Ни одной, даже завалящей мыслишки... Очень странно! Сколько себя помню, такого ещё не бывало.

Постепенно темноту сменяли предутренние сумерки. Стало, по-моему, слишком быстро светлеть. Внизу просматривался лес, по пояс, утонувший в тумане. Ощутимо посвежело, воздух стал более прохладный, а шерсть Зеба казалась влажной. Мне было весьма неуютно: той части тела, что прижималась к Зебу, тепло, другой же, что "на улице" - холодно.
- Что ты как блоха возишься? - тотчас подал голос Зеб, едва я развернулась.
- Спина мёрзнет!
- Тогда ворочайся. Подремала?
- Да, - зачем-то соврала.

И вот сумерки нырнули в лес, растворились в молочном тумане. Видимость отменная. Пунктиром мелькают ранние птахи, из леса долетают голоса птиц и незнакомые мне звуки. Лес пробуждался, убирал белую простынь тумана, гляделся в озёра-зеркала.
Так, пора определиться, правильно ли летим.
- Зеб, поднимись повыше... Хорошо, достаточно. Видишь, вон правее возвышенность? Давай туда.

Надо же, вспомнила! Будто час назад вернулась оттуда. Впрочем, не исключено, что мне помогли вспомнить Телохранители. Благодарно погладила запястье, где Браслет, подержала в ладошке Камень. Внезапно он кольнул, точно булавкой. Я отдёрнула руку. Камень припал к груди, и был он горяч. А через пару секунд стал тёмно-красным, словно брюшко насосавшегося комара. Завибрировала Спица.
- Зеб, стой!
В обозримом пространстве ничто не предвещало опасности. Но Камень и Спица чувствовали её. Рядом!

И вдруг по барабанным перепонкам хлестнуло:
"Варя, улетай!"
И, следом, включилось "кино": основание дерева, трава в капельках росы... "Камера" задёргалась, выхватывая куски панорамы: обгоревший забор, пепелище на месте изб, упавшее дерево, а на нём... змея.
Знакомое место и знакомая змея! Место - сгоревшая деревня Крапивничек, а змея - Середа из сна. Ну, а Уп, должно быть, висел на дереве вниз головой.
"Варя, улетай!" - хрипел Уп.

- Зеб, - вскрикнула я, но сознание, похоже, опередило: в следующую секунду мы уже висели над пепелищем. Первое, что я увидела, был Уп: он, действительно, висел вниз головой, ноги зажаты в трещине сухой ветки. Лёгкий щелчок - и уже Спица летит на помощь Упу.

Закипая гневом, я ищу лежащее дерево, вернее, Середу. Ага, вот ты где!
- Сдохни, гадина! - Я вскидываю руку,... но тело моё коченеет. То же самое случилось и с Зебом. Невидимая сила влечёт нас в сторону. Краем глаза вижу, что и Спица застыла над веткой... Стоп-кадр?!
Двигались только мы с Зебом, как марионетка на верёвочке. Внизу проплывали чёрные пятна пепелищ, ноздри щекотал едкий запах мокрого пепла.
Наконец, пепелища кончились, и нас стали так же неспеша опускать вниз: стена леса наступала, росла, росла вверх...

Я попыталась крикнуть, позвать Зеба, но ни звука в ответ: лишь глаза и мозг не тронул паралич. И слух, правда, слышимость такая, будто уши забиты серными пробками.
Нас опустили на примятую траву. Перед сказочным теремком с витиеватой резьбой. Такие же, но чуть поменьше, иногда возводят у нас на детских площадках.
Похоже, это единственная постройка деревни, уцелевшая от огня. Судя по её украшению резьбой, постройка предназначена не для жилья. Очевидно, что-то вроде храма. По обеим сторонам крыльца, видимо, стояли Идолы - сейчас они лежали тут же, в траве. Чёрные, точно обугленные брёвна.

Вокруг теремка плотно сгрудились вооружённые... дети. Впрочем, нет, это были карлики не более метра ростом. В полном боевом снаряжении: кольчужки, мечи, боевые топорики, луки. Молча, с непроницаемыми лицами смотрели на нас с Зебом. Было их немало, думаю, сотни две.
Внезапно все зашевелились и обратили взор на крыльцо. Бесшумно отворилась дверь, и четверо карликов вынесли на крыльцо высокое кресло. В нём сидел такой же маленький старичок. Лишь ростом он походил на своё окружение, всем остальным резко отличался.

Первое впечатление: старичка слепили из разного цвета пластилина, слепили, как надо, выдержав форму и пропорции, затем... то ли от тепла пластилин "потёк", то ли фигурку, нечаянно, слегка смяли. Приплюснутая головка вдавлена в плечи, одно плечо задрано вверх, другое вмято в грудную клетку. На голове, словно облезлый парик сине-чёрного цвета. Такие же мохнатые брови, сросшиеся на переносице. Под ними раскосые глаза, блестевшие, как две новых серебряных монетки. Широкий вдавленный нос, ниже его, спутанные дебри усов и бороды песчаного цвета. Лицо и скрюченные ручки старичка были в разноцветных разводах. Обычно в таких случаях говорят: серо-буро-малиновый... с цветом детской неожиданности.

Лицо старичка ожило, заколыхалось, и... засветилось от радости:
- Касатик! Как же я рад видеть тебя, радость моя! Что ж так долго? Жду, не дождусь, уж зубы все источились, головушка оплешивела, глазоньки слезятся, плохо видют. Докладают всякий раз: идёт, сердешная! Ан не доходют до меня, горемычного. А ты, голуба, дошла! От молодца! от славненько!

Рядом с креслом возникло серое облачко. Карлики, что вынесли уродца, прыснули вниз по ступенькам. Облачко сгустилось, стало светло-синим, запахло серой и прокисшими тряпками. В следующее мгновение облачко исчезло, а на его месте появилась девушка лет 25. Даже в своём ужасном положении, я отметила, что девушка чрезвычайно красива. О таких говорят: изящная. На ней были, похоже из змеиной кожи, приталенная курточка и... лосины. Скульптурный овал лица охватывала пышная шапочка угольно-чёрных волнистых волос.
Интуитивно, я поняла: Середа! Она бросила короткий взгляд в нашу сторону и, склонившись, зашептала на ухо уродцу. Он внимательно слушал, кивал головой.

Наконец, Середа выпрямилась, подала какой-то знак стоящим внизу воинам. Один тотчас подошёл к Зебу и тонкими сильными пальцами, как пинцетом, ухватил меня поперёк туловища. И перенёс на широкий пенёк, что стоял поодаль. На нём были бурые пятна и следы, похоже, топора. Из некоторых порезов торчали белые птичьи пёрышки. ЖЕРТВЕННИК?!
О, Боги! неужели эти уроды решили принести меня в жертву?!

Поставив меня, как болванчика, воин вернулся на место.
Уродец вскинул руки, хлопнул в ладошки, пальцы сцепились в замок, неприятно хрустнули... и я ощутила голову, шею, ясно услышала звуки леса и шёпот воинов.
Вновь заговорил уродец. У него был приятный мягкий бархатистый голос. Интонации отчасти, похожи на Вонюкины, когда тот сердился. Если закрыть глаза, и слушать только голос, то представляется милый, добродушный дедуля, который и мухи не обидит, готовый исполнить любой каприз обожаемой внучки...
Уродец очень сожалел, что я такая кроха, что его почти слепые глаза не позволяют насладиться лицезрением знаменитой Зазирки, о коей слухи разнеслись во все концы... И всё в таком духе, буквально, пел медовым голоском.

- Что вы хотите от меня? - перебила я, стараясь не очень грубо.
- Малость, сущую малость, радость моя!..

Ничего себе малость, кретин!
Дело в том, что на уродце заклятье, очень давнее. Самого Морока. Разошлись во мнениях, повздорили... Морок в гневе и породил этого уродца. Со временем заклятье ослабло, и его уже можно снять, тем более, что Вонюка давно забыл о нём. И я должна помочь уродцу. Только...
Снятие заклятья просто дикое, чудовищное... такое могло прийти только в больную голову. Такую, как у Вонюки. Суть такова: нужно сжечь дотла Проводника Избранной - в моём случае, Колобка, - а затем помучить саму Избранную, чем сильнее, тем лучше. Пока Избранная будет орать, и корчиться от мук и боли, уродца следует посыпать пеплом сгоревшего Проводника...

Согласитесь, нормальный человек такого не придумает. Хотя логика в действиях Вонюки есть: он стопроцентно был уверен, что все Избранные будут топать по проторенной дорожке, через Заморочный лес, где уже веками пропадают Проводники, Сопутники Избранной, а сами они, лишённые Дара и памяти, возвращались восвояси. Очевидно, для уродца Заморочный лес недоступен, стало быть, в его руки НИКОГДА не попадут Проводник и Избранная. Так было всегда.
И вдруг явилась Варька Зазирка... и пожелала проложить свой Путь... который и привёл к уродцу...

Пока старичок - само радушие! - растолковывал мне суть проблемы, Середа сбежала по крыльцу, и приблизилась к парализованному Зебу. Задержалась перед его мордочкой, заглянула в глаза, что-то резко сказала, щёлкнув по носу. Затем сняла с шеи Зеба кожаный мешочек, в котором находились амулеты Крапивничек. Только я собралась крикнуть, чтобы не смела трогать, как Середа уже сунула руку в мешочек и... дико заорав, отлетела метров на десять, неуклюже шмякнулась как раз у пня, на котором стояла я. Невольно, меня разобрал смех.

Середа, вскочив, разразилась тирадой оскорбительно-угрожающих слов. Вообще-то я ничего не разобрала, ибо слова, скорее всего, были древнеславянские. Но тон довольно ясен: ох, и плохо тебе будет, такая-сякая, вот уж я тогда посмеюсь над тобой!
Уродец поддержал меня поразительно чистым детским заливистым смехом.
Середа стремительно взбежала на крыльцо, и скрылась в теремке.
- Глупая баба! А ведь я, милая моя, предупреждал её: что побывало в руках Избранной и её сопутников, другому не идёт в руки. Впредь, умнее будет. Видишь, милая моя, мне ничего твоего не надо.
- Во-первых, я не ваша милая! Во-вторых, прекратите ваш цинизм!
Уродец хохотнул:
- Молодца, девица! Не пала духом. Может, подружимся, и вместе будем править этим миром?
- Мне уже предлагали. Кавардак и Вонюка.
- Отказалась?
- Разумеется! Повторить, куда послала с их предложениями?
- Не нужно, милая моя. Я передумал. Зачем мне такая кроха? От тебя пользы, как от котёнка. Баловство мне ни к чему. Ты не голодна? Сытый желудок боль притупляет...

Жгучее желание было послать его подальше, обложить матом, но, почему-то, выкрикнула:
- Заткнись, а!
 Уродец не обиделся, напротив, всплеснул ручками, точно я выдала юморную фразу. Или эффектно закончила анекдот.
- Не серчай, милая моя. Не по злобе сие приходится творить. Знать, таков удел наш, не нами начертан. Свыше. Не пристало нам роптать, милая моя. Чему быть, того не миновать...

И вдруг я, как безумная, закричала:
- Это ты с Когтем Ящера приходил?
Не понимаю, зачем я это спросила... Казалось бы, в моём положении, какая разница: может, через пару минут от меня вообще и следа не останется...
- Я, моя радость, я, - охотно ответил уродец с долей грусти. - Только вот досада какая: один твой последыш налетел, как гром с ясного неба и слямзил тот Коготь... - Уродец всплеснул ручками и странно захихикал: - И поплатился безумец! Не должно нежити касаться Когтя. Теперь, бедолага, навечно в камык (камень) обратился. Жаль, конечно, зверушку... А Коготь? Пущай. Я достиг, чего желал. А теперь он всё одно пуст и бесполезен, как окатыш: силушка рассеялась... Всё! Хватит лясы точить: времечко поджимает! - Уродец вновь сцепил пальцы в замок, звучно щёлкнул ими. Тотчас дверь распахнулась, и на крыльцо плавно вылетел стеклянный куб, размером с литровую банку. Внутри лежал... Колобок.

Я задёргалась, хотела закричать, но дыхание сбилось, вызвав натуженный кашель.
- Водицы? - участливо окликнул уродец.
Показалась Середа, в руках у неё овальной формы бронзовый поднос. Поставила его на верхнюю ступеньку крыльца. Уродец расцепил пальцы, и куб опустился на поднос.
Середа опять скрылась в теремке. Уродец направил руки на куб, выкрикнул пару замысловатых фраз и... куб объяло огнём.
Колобок внутри забился, как шар в крутящемся лототроне. А меня захлестнула БОЛЬ...

Вспомните самую сильную зубную боль, прибавьте боль ожога и умножьте на головную, когда, кажется, вот-вот черепушка лопнет... И вы поймёте, что я чувствовала...
Куб поглотило пламя - на подносе трепетал, словно от ветра, огненный цветок.
Я орала, слёзы градом сыпались из глаз, но это нисколько не облегчало боль...
Я ничего более не видела, кроме огненного цветка, и ничего не слышала, кроме своего дикого, нечеловеческого крика...

...Всё оборвалось, как и началось, внезапно: боль исчезла, как и огненный цветок. Я проморгалась, роняя последние слёзы.
На подносе лежала горка бурого пепла...
"Прощай, Колобочек! И ПРОСТИ, что не смогла спасти... Клянусь! если останусь, жива... после всего этого... ОТОМЩУ! Он будет, как и ты, гореть! Живьём! И орать от боли, как я! КЛЯНУСЬ!"
- Вот и славненько, милая моя! Один шажок мы сделали. Для другого ножку подняли...

По знаку уродца, несколько воинов перебежали на свободное пространство левее моего пенька, покопошились в траве, и квадратный пласт дёрна отодвинулся, открыв... резервуар с водой. Она была синеватая, по краям резервуара серая припавшая пена. Ощущение такое, будто здесь недавно стирали бельё, а в воду добавляли синьку.
Шагов через пятьдесят открыли ещё один водоёмчик.
Уродец вскочил в кресле на ноги, упёрся спиной в резную спинку. Пальцы сцеплены в замок. Радостный, ребячий выкрик - и к моему пеньку бегут два воина, у одного в руках что-то вроде сетки. Я опомниться не успела, как оказалась в ней, точно картофелина. А в следующую секунду сетку опустили в синюю воду, окунув меня с головой. Вода как вода, чуть тёпленькая, с запахом горохового супа, на вкус - точь в точь яблочный уксус.
Окунули меня и вытряхнули из сетки на траву, в трёх метрах от резервуара. Воины поспешно вернулись на свои места.

Уродец, хрустнув пальцами, сел и счастливо рассмеялся:
- Дождался!.. Милая моя, это недолго будет. Не думай обо мне, как о жестоком. Я бы рад не мучить, милая моя, но по-другому никак нельзя. Не мной так задумано... Ты назвала его Вонюкой? Я тоже так буду звать. Не беспокойся, отольются Вонюке твои, милая моя, слёзки... Припомню ему, муки твои, бедняжечка! Но у тебя, милая моя, есть шанс! Да! Видишь вторую ямку? Коль достигнешь её - успеешь! - окунёшься - всё вернётся...

Я не услышала конца фразы: адская БОЛЬ оглушила. Она, буквально, взорвала мой панцирь окоченения, разнесла его вдребезги с кусками моей кожи...
У меня не найдётся слов описать, что делалось с телом: невидимые когти рвали мясо, невидимые зубы дробили кости, невидимые пальцы выдавливали глаза...
Я не слышала своего крика... ТОЛЬКО АДСКАЯ БОЛЬ... Только она...
Вот говорят: врагу не пожелаешь... До этих минут, для меня это были просто слова, трёп... Теперь... даже уродцу, Середе, Вонюке, Кавардаку я не желаю такого испытать... Лучше просто убить...
Сколько длилась пытка - час? день? год?

…В какой-то момент боль стала стихать. Или мне так показалось? Между тем, я, кроме Боли, почувствовала собственное дыхание... и что лежу на траве... услышала гул голосов.
С усилием раздвинула свинцовые веки, и увидела Середу. Она держала за лапу бездыханного Упа и двигала ногой к краю резервуара мешочек с амулетами. И... Спицу. Последний взмах ногой - мешочек и Спица летят в синюю воду.
Середа поворачивается, идёт ко мне. Пройдя, шагов пять, швыряет Упа. Я слышу, как его тело ударяется о землю за моей спиной. Хочу развернуться - вспышка Боли заставляет отказаться. Перевожу взгляд на крыльцо. У меня нет сил даже поразиться увиденному: на крыльце стоял высокий плотный мужчина лет тридцати. Одет как воин: панцирь чешуйчатый, шлем, вроде будёновки, на поясе меч в ножнах.

К крыльцу подводят осёдланного чёрного жеребца.
Мужчина что-то говорит Середе, и лихо прыгает в седло. Поворачивается, и долго смотрит в мою сторону. Затем громко говорит:
- Будь доброй, милая моя. Боги любят добрых... - и впервые за всё время неприятно улыбнулся.
 Я на мгновение забываю про Боль: на меня смотрело уж очень знакомое лицо - овал, разрез губ, нос, расположение глаз...
Мужчина гикнул, и жеребец, взбрыкнув, пошёл рысью. Воины-карлики понеслись следом, точно опавшие листья, подхваченные ветром.
"Яга! Он похож на Ягу!– сверкнуло в воспалённом мозгу и погасло. – Зеб! Где Зеб?!"
Я рывком поднимаю голову ... и Боль окончательно разрывает меня на части...