ГлавнаяПрозаЖанровые произведенияФэнтези → 29. Как в палатах у царя приняли богатыря

29. Как в палатах у царя приняли богатыря

9 ноября 2015 - Владимир Радимиров
article315995.jpg
                                           СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ.

                          Глава 29. Как в палатах у царяприняли богатыря.


   Долго ли али коротко спал Яван в той чудесной опочивальне, то никто не знает, а только через времечко неизвестное он таки проснулся и духом своим бодрым встрепенулся.
   Глядит – вроде как утро уже наступило. Светает…
   Слышит – птички сладкоголосые вокруг распевают, и чует – ласковый такой ветерок с балкона открытого слегка поддувает. Ваня глядит, не наглядится – ну будто бы сторонушка родная ему видится!
   И в самом-то деле: вот роща берёзовая на горушке светлеет, вот дубрава на равнине зеленеет, а вот и речечка чистоструйная в ольшаннике бежит. А у Вани от этого вида аж сердце в груди щемит, и натурально слеза на глаза наворачивается.
   Яваха с боку на бок на ложе своём поворачивается, виды эти дивные с умилением обозревает, а потом на ножки резвые привскакивает, быстренько умывается, в шкуру львиную одевается и направляется в общую залу.
   Приходит, а там уж Сильван восседает – возбуждённый такой. Ну, братан Яван, говорит с жаром Сильван, в каком чудесном лесу я ночевать изволил – не поверишь! В самой что ни на есть родимой чаще!.. Никогда, мол, не спал слаще... И смотри ещё, добавляет – нету на мне больше ни одного синяка. Как рукою всё сняло! Ага! Место тут, очевидно, целительное, а не токмо, мол, обворожительное.
   А в эту где-то минуту и остальные уже заявилися по одному, тоже до крайности довольные и впечатлений всяческих полные. Вышли они на балкон все вместе, городу чудовищному подивились, а потом назад вернулись и чаи гонять принялись.
   Буривой тут Явану и говорит:
   – Я, Ваня, чего-то в толк не возьму, как такая громадная образина, как Чёрный этот царина, сумел с нашею Зарёю Ясною в нормальные, стало быть, супружеские отношения без помех войтить, да ещё дитё от неё породить. Видали, он какой? Во же, право сказать, и огромный!
   – Да уж, дядя Буривой, – ему Яван отвечает, – у энтих чертей загадок всяких немало, а вернее сказать – навалом. Уж чего-чего, а сии заразы чудесить дюже горазды. Наше дело – успевать только рты открывать…
   – Но-но-но! Не прибедняйся, Ванюша! Ты меня, старого дурака, лучше послушай... А скажу я те вот чего: твоя, Ваня, палица чертям-то не дюже нравится – она ихних фокусов будет поинтереснее, и всех здешних чудес куда как чудеснее. Видал, как этот динозавр от неё тягу-то дал?! Хэ-ге! Боится. Сила в ней – о-о-о! – неизмеримая! Ему такая, видать, и не снилася.
   Взял Яваха оружие своё верное в руки, посмотрел на палицу внимательно, ладонью любовно по железяке погладил, и тоже хвалить её заладил:
   – Эх, палица моя боевая, на помощь твою в этом адском гнезде Ваня уповает! Я-то знаю, что это не железо, а сам Ра мне помогает, Отец наш вездесущий, всех сутей сущий! Спасибо тебе Ра за твои неявные, но главные дела!.. Я вот ещё чего думаю, братцы: с кем угодно готов об заклад биться, на месте даже готов я провалиться – а в палице силы-то прибыло. Ей-ей прибыло! Видно, так и надо – не справится без божьей помощи Говяда.
   А тут вскоре и Ужавл пожаловал. Так, мол, и так, говорит, извольте, дескать, богатырь несусветный Яван, к его величеству Чёрному Царю отбыть, поскольку они, величество то есть, вас к себе на переговоры приглашают и уже, стало быть, во дворце своём вас дожидают.
   Ну, Яван чё? Яван с радостью. А как иначе-то? Не всё же тута ему куковать и в энтих эмпиреях витать да реять – пора и делом заняться да к Чёрному Царю с официальным визитом наведаться...
   Пошли, говорит чёрту Ванька, я-де готовый. Палицу свою хвать – и на выход.
   Да быстренько вниз и спускаются по подъемнику самодвижущему. А у ворот уж и повозка волшебная стоит – в один миг куда надо домчит.
   Сели Ужавл с Яваном в неё да поехали. На улицу боковую свернули и куда-то на окраину города двинули. Едут быстро, аж всё вокруг мелькает, но плавно – ни чуточки даже не качает...
   Через времечко не короткое попали они на самый край города огромного, и видит Ваня – впереди замок каменный показался. Большой! Стены у него были высокие, ворота, вовнутрь ведущие, неширокие, а вокруг, вместо рва да вала, заросли какие-то росли небывалые, сплошные сучки да колючки, не лезь – поцарапаешь ручки.
   Подъезжают, значит, они к воротам, а там по краям два ужасных истукана красноглазых стоят и жуткими взорами на них глядят.
   Ужавл тут кнопочку некую на панели нажал, звук мелодичный из самоходки исторг, и великаны механические враз на харю подобрели, в стороны отступили и на въезжающих чуть ли не с умильными выражениями морд глядели, покуда те на полных парах мимо них летели...
   Въезжают ездоки во двор внутренний, и видит Яван – в глубине дворец стоит красоты неописуемой, и весь золотом да каменьями драгоценными сверкает – внимание к себе так и привлекает. У крыльца опять же стража истуканная караул несёт, и по двору ещё несколько подобных роботов вяло шастают.
   Эге, смекает Ваня, видать чёрное величество своим чертям не шибко-то и доверяет, коли охранять себя истуканам этим безмозглым поручает...
   И только они к дверям сунулись, а оттуда сановитый чертяка выходит, на Явана со скрытым любопытством глядит, усмехается и слегка ему эдак поклоняется.
   – Милости прошу, – говорит, – Яван Говяда! Вам тут беспредельно все рады! Его величество только что отошёл от дел и вас к себе проводить мне велел.
   Ужавл было тоже желал за Яваном вослед увязаться, да только этот мажордом так на него глянул, что тот в момент назад отпрянул.
   А Ванька внутрь подался, не мешкая, хотя и без ненужной спешки. Идёт он в сопровождении этого вельможи со спесивой рожей и на красоты внутреннего убранства озирается.
   Никогда доселе Яван такой богатой роскоши не видал, а уж он-то многое в странствиях своих повидал. И впрямь-то чудеса чудесные, дивеса дивесные! Везде торчали колонны мраморные полированные, россыпи камней в стены были вмурованы, и картины окрест висели рисованные, как прямо живые. Того и гляди вывихнешь выю, озираючись...
   Одни палаты были чуть ли не сплошь изумрудами отделаны, другие янтарём облицованы, третьи сапфирами да диамантами изукрашены. И струи воздушные овевали Ваню эфирами благоуханными... Снаружи-то жарынь-жара, а тут, вишь ты, самая что ни на есть тёплая пора. Да в придачу музыка в каждом зале невесть откуда льётся, а кое-где и песня сладкозвучная поётся.
   Воистину шик, блеск, красота, да умиление – царским гостям на удивление да остолбенение!
   И вот подходят они, наконец, к пребольшим резным дверям, возле которых по краям два чудовищных очкастых стража стояло. Как видно, то и была приёмная Чёрного Царя.
   Только, значит, подошли они, а дверь в ту же минуту приоткрылася, и навстречь Явану ещё одна важная персона явилася: толстый такой чёрт, пуще первого из себя сановитый и кручёными рогами грозно увитый.
   – К Его величеству с оружием входить не положено! – рявкнул он недружелюбно очень и на Яванову палицу перстом указал.
   Явахе, конечно, такое обращение, а паче того запрещение пришлось не по нраву, бо он ведь хоть парень и бравый, а всё же безоружным в чертячье логово соваться – так и без головы можно остаться.
   – А где ты оружие тут зришь? – удивление прямо неподдельное на лице он изобразил. – Это что ли, а?..
   И палицу с плеч снимает.
   – Так то ж это... палочка простая! – Яваха, усмехаясь, восклицает. – Тут, дядя, такое дело, понимаешь, вышло. Мы со своими в колобол намедни играли – вот меня нечаянно и «подковали». Так, знаешь, по ноге какой-то прохиндей саданул, что я таперича едва-то иду. Во!..
   Вельможа ажно опешил от такого Яванова лицедейства. Не нашёлся даже чего и сказать.
   А тот ещё решительнее ему хрень вколбасивает:
   – Не, я без палки с места не сдвинусь! Что ж это я, хромым пред очами Его величества предстать должон что ли? Какой же я апосля этого жених, а? Э-ге! Фигушки-макушки! С палкой пойду – и точка!
   И на палицу, морщась, опёрся.
   А вельможа рожу непонятную скорчил, попятился да в двери назад – шмыг.
   Где-то через минуту сызнова из дверей он появляется, широко Явану улыбается, и вход ему широко распахивает.
   – Милости просим, Яван Говяда! – гундявит он подобострастно. – Его Величество вас до себя незамедлительно приглашают-с. Идите как есть – это для нас большая честь!
   Вошёл Яваха и видит, что кругом него просторная весьма раскинулась зала, вся сплошь не златом, не серебром, и не каменьями самоцветными, а деревом редким разноцветным искусно изукрашенная. Ну, всё-превсё: и полы, и потолки, и стены, и колонны породами древесными мастерски были отделаны и блестящим лаком оказались облакированы.
   А поодаль огромный деревянный же резной трон стоял, и на нём не иначе как сам Чёрный Царь в расслаблении неподвижном восседал.
   «Ну и дела!..» – подумал про себя Яван и даже затылок в недоумении почесал. Он-то гиганта давешнего увидеть ожидал, а царь почему-то обычного роста оказался, не выше вроде его самого, а ранее эвона каким громадным он казался.
   Ну да Ваня из-за этой неожиданной метаморфозы не растерялся, в залу, опираясь на палицу и нимало не хромая, потопал, до середины дошагал, остановился и царю с достоинством поклонился.
   – Поравита тебе, Чёрный Царь, всего пекла властительный государь! – молвил он голосом молодецким. – Прими пожелания благоденствия и крепкого здоровья от меня, от сына Коровьего!
   – По Ра, по Ра, – буркнул главный чёрт не шибко ласково и, тяжёлый взгляд в Ваньку вперив, с головы до самых ног его всего измерил.
   А потом и говорит чванно:
   – Ты зачем это, Яван Коровий сын, к нам пожаловал? А?! Ходишь тут, понимаешь, бродишь, дерзишь, колобродишь и ещё ни к месту где ни попадя зубоскалишь! Порядки, видно, наши не уважаешь?.. Хэ, явился, не запылился, не ждан, не зван!.. Отвечай, Говяда Яван!
   А Ванюха, то услышав, улыбнулся, на палицу поудобнее обопнулся, да и отвечает так:
   – Ай-яй-яй-яй-яй! Что же это ты, великий царь?! Радушные хозяева гостей сначала потчуют да угощают, поят их да питают, а уж потом о том да о сём их пытают. А рази ж у вас не так?..
   У царя даже брови наверх полезли от Явановой неучтивой наглости. Сурово он на человека храброго глянул, а затем усмехнулся криво, поднял руки пред собою лениво и дважды ладонью о ладонь громко хлопнул.
   И не успели звуки хлопков даже затихнуть, как боковая дверь вдруг широко распахнулася, и массивный красного дерева стол сам собою в залу впорхнул, аки птичка, а за ним три кресла, тоже деревянных, фигурно зело изукрашенных, замысловато весьма увитых и дорогою парчою обитых, плавно этак прилетели, и все сии мебеля без стука и звука посередине палат порасставились.
   – Ну что ж, прошу садиться, гостенёк дорогой Яван, – ещё раз царь усмехнулся и Ване на ближнее к нему креслице указал вежливо. – Посидим, побеседуем. Мысли друг у друга поразведаем...
   И сам с трона неспеша поднялся и к дальнему от Явана креслу направился.
   Росту он оказался длинного, на вершок даже Явана превосходил, а телосложение имел крупное, статное, могучее, и всех, доселе Ваней виденных чертей, казался он явно круче.   Одежды же на царском величестве были просторные, вроде как даже балахонные, разными тёмными красками они переливались, а волосы вдоль худого и грубого лица его на плечи и грудь ему спадали и точно вороново крыло отливали, тем самым бледность царских щёк зримо оттеняли...
   И, что интересно, сызнова никаких рогов на лбу у величества не было. И то ведь верно – на кой ему носить лишний вес!
   Вот он на кресло своё громадное воссел с величием царственным, ну и Яваха на своё подсел, прислоня к столу слева палицу. Черняк тогда снова в ладони жахнул, и тем же макаром из бокового прохода на стол яства различные лёгкие и кувшины хрустальные с какими-то напитками принеслися и аккуратно пред ними уставились.
   – Ну что, выпьем что ли за встречу, Яван? – вопросил царь мрачно, чуть ли не насквозь Ваню взглядом ярым прожигая.
   Взял он кубок сверкающий и пред собою его поднял, а один кувшин, на который царь глаза скосил, сам собою в воздух воспарил и в царский кубок слегонца опрокинулся. Шипя и играя, полилась в сосуд струя розоватая, окружающее пространство ощутимым благоуханием наполняя.
   – А что это за напиток, великий царь? – полюбопытствовал Ваня.
   – Напиток этот образией зовётся, – помедлив чуток, ответил главный чёрт, – мы им душу себе веселим, настроение упавшее поднимаем, и грусть-тоску прочь разгоняем.
   – А с каких таких ягодок, спросить тебя позволь, образия сия у вас производится? – не унимается Ванёк в своих вопросах.
   – С ягодок?.. Хэ! Ягодки сии – суть души человеческие, кои в отчаянии на Земле пребывают да в тоске беспробудной пропадают. Так-то вот... И чем тем гиблым душам горше да безысходнее, тем образия слаще у нас получается да превосходнее.
   – Ах вот оно что! – воскликнул тогда наш герой. – Не, благодарствую за угощение, Пекельный царь, а только я такую образию не уваживаю! Я ведь и так пока весел, буйну голову, как видишь, не повесил – а от лишнего, скажу тебе, веселья одна дурь лишь образуется да горькое похмелье.
   Черняк же опять недобро этак усмехнулся и образию сию выпил, не поперхнулся.
   Да и снова кубок свой поднимает, и уже другой кувшинище красную, словно кровь, жидкость в него наливает, и та жидкость густопенная пряный аромат вокруг распространяет.
   – Тогда, Яван Коровий сын, – процедил, сверкнув очами, владыка ада, – может, этот напиток изволишь испить? Али снова побрезгуешь?
   – Чё за напиток-то?
   – А-а-а... Это всем напиткам голова и царь, наших великих предков чудесный нам дар, силу и волю дающий кровар! Кто его пьёт – тот мощь в себя льёт… Хм. И он, как ты догадываешься, не на ягодках настоянный, а... на людских душах самых достойных. Коли мы сопротивление человека ломаем и его волю в прах растираем, то из души его попранной кровар в изобилии сочится, и по жилушкам нашим с крутостью неукротимою мчится. Так что пей, Яван, пей – не робей!
   Задело нашего Коровича чертячье самодовольство.
   Посмотрел он тёмному царю прямо в очи, точно прицелился в него, слегка прищурившись, а потом и говорит, слегка усмехнувшись:
   – А чего мне робеть-то? Я, твоё велико, не из пугливых. Просто... не нужна мне ваша сила ворованная, когда у меня своя имеется – Богом дарованная!
   Р-р-р-р!.. Бешенство неукротимое лицо царя вдруг исказило, лютейшая ярость из чернейших его очей засквозила; засопел он грозно, задышал часто, а потом прошипел шёпотом свистящим, перекосив узкий свой рот:
   – Да как ты смеешь, жалкий уродец, мне, самому Чёрному Царю, всего Воролада владыке, дерзким образом тут перечить и нести свои глупые речи! Я тебя... на ладонь посажу, а другою прихлопну – и пылиночки даже от твоей особы не останется!..
   И как даст по столешине ладонью своей твердокаменной! Аж вся посуда волшебная зазвенела и на воздух, точно стая ворон, подлетела!
   А Яванова-то палица от удара яростного не устояла, по краю стола поехала и об пол – ба-бах! И до того грозным гулом она от падения загудела, будто стопудовый колокол там запел.
   И аж все стены вокруг сотряслися! И долго ещё звуки громовые из поверженной палицы неслися…
   Глянул Ваня на царя, а тот вмиг всю спесь свою потерял, буквально ни жив, ни мёртв там сидит и в ужасе неописуемом на палицу упавшую глядит. Всё-то евоное тело будто закаменело, а лицо ажно всё посерело.
   Вот такое-то, значит, дело. Н-да. Короче, случилася с Чёрным Царём оказия, и не помогли ему ни кровар его, ни образия.
   И покуда Черняк в прострации некоей пребывал, Яваха из сумки перемётной скатёрку скорёшенько выпростал, на краю стола её расстелил, всю хрень ядовитую прочь отодвинув, и кувшинчик молочка для себя попросил, а, наливши молока, за кубок рукою схватился и весело к царю обратился:
   – Хэ-гей! Брось, твоё величество, не горячись! Как говорится, нервы не верви – их беречь надо. А будешь норову своему во всём потакать, так, того и гляди, и беды не миновать... Ну, владыка мощный, – добавил он, – за твоё здоровье!..
   И добрую толику своей, значит, «образии» из посудины отпил. Да и Черняк, тупо на Ваньку уставившись, машинально из кубка своего пригубил: подупавшее настроение, видать, поднять норовил...
   – А можа это... святой водицы отведать пожелаешь? – Ваньша царю тут предлагает. – Так я...
   Царина буркалы до отказа выпучил, на Явана непередаваемым взглядом воззрился, да потом образией этой самой и подавился – как ею пырснет, да кулаком по столу как тырснет!
   – Ну, уж это нет! – прогремел он в ответ и, прокашлявшись, добавил по-деловому: Вот что, сокол – давай-ка без обиняков, чисто этак конкретно потолкуем, без энтих самых... шуточек твоих плоских да подковырочек. Ты, я гляжу, парень ушлый зело, хитёр-мудёр да на язык востёр. Ничё – договоримся! Ты ноне купец, а я – товара имец. Желаешь Борьяну мою заполучить – изволь цену за неё достойную заплатить. Дороже её у меня никого нету, так что гони, женишок, за невесту монету!
   – Что ж! – Яваха себя по колену шлёпнул. – Вот это уже дело другое! Энто по-нашему!.. Согласен, твоё величество, платить, только это... маловато у меня монет, – и он руками развёл, гримасу смешную притом состроив, – пять золотых всего и есть-то. Пойдёт?..
Черняк от возмущения аж весь вздёрнулся.
   – Да ты чё, Яваха, львиная ты рубаха – совсем что ли дурной и на голову больной, а?! За царскую дочку – и пять всего монет?! Хэ!.. Мой ответ – нет!
   Яван тогда голову в раздумье почесал, винтиками мозговыми чуток пошуровал да папане и возвещает:
   – Да уж, княжна Борьяна и впрямь хороша, и лежит к ней моя душа... а у меня более и нет ни шиша! Хм. М-да... Эвона! А давай-ка я за неё тебе отработаю! Сделаю чего те надо, вот и будет мне награда. Да и ты, царь, останешься радый, ага!
   – Отработаешь?
   – Отработаю...
   – За Борьяну?
   – За Борьяну.
   – Хм...
   Тут уж и пекельный государь в задумчивость впал и долгонько себе репу чесал.
   – Э-э! – говорит он, наконец, рукою махнув. – Чего там время зазря терять да работой себе пупок надрывать – давай-ка лучше меняться, а! Я тебе, так и быть, отдаю в жёны Борьянку, а ты мне... палицу свою даришь, да ещё в придачу шкатулку, коя у тебя лежит в сумке, отваливаешь! И куда хошь, туда себе и сваливаешь. Ась?..
Явана даже в смех от сего предложения кидануло.
   – Эк, куда заганул! – заявил он царю. – Ну, уж это дулю! Так, твоё велико, дело-то не пойдёт. Или, думаешь, я полный идиот?!
   – А чего тебе, Ванюша, бояться? Невже, считаешь, я тебя обману?
   – Хе! А то нет! Вам, чертям, только слабину дай – враз ведь обманете и глаз на жопу натянете! Хе-хе!
   Чёрный Царь в момент тут посуровел, насупился личностью и с такой речью к Ванюхе обратился:
   – Ну, ты там, Явашка Коровья Какашка, ты что это о себе возомнил?! И впрямь что ли хочешь нас победить, а?! Вот же, право слово, дурак! Ты ж один сюда припёрся, кучка бездельников с тобою – не в счёт, а нас, чертей – на миллионы счёт! Массой ежели все двинем – не останется от тебя и помину!
   Только Яваха царёвы угрозы в толк не берёт.
   – А мне до фени ядрёной все эти ваши миллионы! – отвечает он дерзко царю. – Шкатулочка-то Ловеярова хитро придумана: она не про миллионы, а про тебя одного думана. Миллионы твои может и останутся, а что лично с тобою станется – вопрос...
   Черняк тогда сызнова окосел и мешком в своём кресле осел да, взопревши явно, пот со лба утирать принялся. Поставил-таки Ванька его в тупик – его величество к таковскому-то обращению не привык.
   И вот сидел он так сидел, думал чего-то думал, и наконец вроде что-то придумал.
   – Ладно, – махнул он рукою устало, – коли уж и впрямь ты такая перекатная голь, то так и быть – невесту отработать изволь. Ра единым мне поклянись, что выполнишь ты три моих задачи, и ежели выпадет тебе удача, то и Борьяну с собою возьмёшь и сам невредимым отсель уйдёшь. Ну а если тебе не повезёт, то придётся твоей милости несолоно хлебавши идти на все четыре как есть пути. По рукам?..
   Яван губу тогда закусил, торбу свою потормосил, а потом тряхнул башкою да и махнул рукою.
   – Согласен! – говорит он царю с энтузиазмом. – Твоя воля – условия выдвигать, а моя – их выполнять! Только вот Ра клясться я прав не имею, поскольку Ра я не владею, а вот своею жизнью поклянусь, что за данную работу возьмусь... но с одним условием...
   – Каким ещё там условием?!
   – А вот каким. Сии задания противу принципов моих не должны идти! В русле прямого али нейтрального они должны быть пути! И ещё... И ты обещай, Пекельный царь, что по выполнении всех заданий вместе со своей чертячьей компанией от меня вы отстанете и чинить мне препятствий более не станете!
   Царь тоже чуток здесь подумал и головою согласно кивнул. Встали они тогда, через стол перегнулись, по рукам вдарили, а потом кубки свои подняли и в ознаменование заключённого договора их со звоном сдвинули, а содержимое в рот себе опрокинули.   После этого каждый на своё место уселся, и оба, надо сказать, с видом предовольным.
   Посмотрел тут Чёрный Царь на Ваню с ехидцей в глазах да ему и говорит:
   – Да, забыл тебя предупредить, женишок Яван. Борьянка у меня девка балованная, в поступках весьма своевольная, и моё согласие, по большому счёту, ещё ничего не значит. Коли захочет она за тебя пойти, то пойдёт, а уж коли не захочет, так переубеждать её у меня ни желания нету, ни мочи. Уж тогда сам как-нибудь улещивай её да уламывай. Ха-ха-ха-ха!.. 
   – А, кстати, – перестав ржать, он добавил, – она сюда вскоре подойти должна. Чего-то, правда, запаздывает, норов свой, как всегда, выказывает...
   Что ж, посидели они ещё чуток, и о несущественном слегонца покалякали. Яваха у царя и принялся выпытывать, какова, дескать, у него идейная платформа, и каким образом соотносится у них, у чертей, содержание и форма...
   Яван-то в богословии был подкован, прошёл он праведов расейских школу и всех учеников как есть превзошёл, пострел, поскольку уже по рождению понятия высокие в душе имел.
   – Вот ты тут, великий государь, – обратился он к хозяину ада, – Ра единым назвал. И мы таковым Его почитаем. Тогда почему твои черти Ра олухом каким-то считают, всячески на словах Его поносят и в глубине сердца Его не носят?
   Усмехнулся Чернячина самодовольно и таково рёк:
   – А это потому, что им знать всего не положено. Великое знание неуязвимость и силу даёт, а на кой ляд мне, скажи, такие всезнайки? Трон-то ведь один, а охотников его занять – много, вот пусть и шкандыбают окольной дорогой! Хе-хе!
   – Ладно. Понял… Ты, величество, видать, по-своему мировой порядок-то понимаешь, от своих холуёв малость отлично. Но ведь врать-то царю неприлично.
   – Хэ! Экий же ты, Яван, дурачина! – скривил царь харю, и на Ваньку посмотрел с сожалением явным. – Босяк ты! Как есть босяк да голяк, уж извини!.. Ну, на себя-то взгляни! У твоей милости штанов даже в наличности нету, пять монеток всего в суме, да пустая дурь вдобавок в уме, а поди ж ты – меня жить ещё учишь и какую-то чушь там ещё канючишь! Хэ!.. 
   – Власть!!! – и он сжал кулак и потряс его пред собою. – Вот истая радость и сласть!.. Ты думаешь, Ра иной?.. Эх, наивный ты простак... в мире всё не так, как ты считаешь. В облаках ты, Корович, витаешь... А я скажу вот какую штуку – тебе, более никому, так что мотай на ум: Ра – первый творец и властитель вселенной! Он когда-то, когда был молод и смел, силою необоримою кусок Ничто захватил и по своей воле всё мироздание закрутил... С мироздания сего он и питается. Когда существо погибает и разрушается, то сила его прямо в рот Ра течёт. Тем он и живёт да радуется... Он величайший в мире деспот! Главнейший во вселенной тиран! Никогда и никому с ним не сравняться – нечего даже и стараться! Бесполезно это и бессмысленно!.. Между ним же и нами – граница непроходимая, и то есть тайна тайн неисповедимая... По Ра замыслу большее, на что существо любое способно, так это к престолу его пробраться, всецельно уничижаясь, и там вечно пред ним пресмыкаться, хвалу и славу ему напевая...
   Царище тут призамолк ненадолго, гордо в кресле затем откинулся, кровару из кубка хлебанул и продолжал излагать свои идеи:
   – Но такая карьера – не для чертей!.. Пускай ангелы туповатые восхвалением бога занимаются, а мы – сами себе боги! Достойные Ра подражатели! Он – эгоист величайший, и мы в эгоизме упражняемся; он всех и вся гнёт под себя – и мы поступаем так же, ни на йоту не отступая от его программы. Так-то вот!.. Первым сию Ра слабость ещё Световор понял, вселенский мятежный вождь, а за ним и другие во множестве, кто не захотел пребывать в убожестве. Ра стал стар, и ему за всеми не угнаться; теоретически нынче возможно свою вселенную даже создать и от папаши навсегда отпочковаться...
   – Ну-ну, – сказал лишь Яван. – Ну, ну...
   – Погляди, Говяда, как я живу!.. – голосом раскатистым царь взгремел. – Какими богатствами я владею! Какие дела великие дею! Каких женщин всегда имею!.. Здесь всё моё! Я тут и бог, и царь, и мне покорна каждая тварь! А ежели ещё более умение жить изощрить, то такое положение можно будет продлить бесконечно. Вечно!..
   Позакончил адский оратор свою выспреннюю речь и с выражением превосходства на Явана воззрился.
   А тот сидел и перечить ему не торопился.
   Вот подумал он чутку, подумал, а потом свой вопросец величеству и киданул:
   – А вот скажи-ка, царь, ты утверждаешь, что между нами, существами, и Ра граница непролазная залегла. Так?
   – Так.
   – А тогда как ты знаешь, что Ра именно такой, а не другой? Наверняка ж ты это ведать не можешь, а утверждать свою версию не стесняешься. А может статься, ты как раз и заблуждаешься, а?
   Черняк ажно слегка растерялся. Заёрзал он в кресле, засопел, что-то возразить вроде захотел, да сразу-то не нашёлся. 
   Встал он тогда и туда-сюда возле стола прошёлся, а потом ход свой неторопливый остановил и вот чего Явану заявил:
   – Ты, хитрый витязь, меня на слове-то не лови. Чего говорю, я знаю, и чего надо, то и утверждаю. Понял?!.. По бытию всего сущего мы помыслы божьи узнать можем. А сущее ведь в тиши и мире не живё-ё-ё-т! – Всяк ближнего своего на части рвёт! Вот и получается, что эдак только жить и надо, и свой кусок у другого урвать и есть единственная в сём мире отрада... Ну, что, любомудр, съел?
   – Да нет, величество, какое там съел, – отмахнулся на это Ваньша, – не всё можно есть, что на свете есть! И как бы твоя сия отрада не оказалася в конце концов отравою. Сам будешь не рад, что нахапал столько отрад!.. Ты погляди, царь-государь на себя, со стороны как бы погляди! Вот ты здеся самый вроде главный, и нету тебе тут равного – и что?! А ничего хорошего – одинок ты, как словно хорёк, в замок свой забился, за высокие стены укрылся, а от себя-то прочь не убежи-и-шь! Вот ты от страха и дрожишь, и радости истой тебе от власти твоей нету, поэтому ты волшебную «радость» в себя и льёшь, а всё одно этаким хмырём-то живёшь. И вечности тебе уж точно – не ви-да-ть. Это уж как пить дать! Силы твои слабеют, а враги, битые тобою и униженные – мудреют. Придёт срок – за всё твоё угнетение щедро ты расплатишься и с высокой горки на самый низ покатишься. Что – али не так?!
   Гневом престрашным буркалы царские тут полыхнули! Высверкнулися из них огненные лучи и к Явану было уж метнулися, но на полдороге вдруг тормознулися и медленно-медленно назад втянулися.
   Совладал всё ж с собою владыка ада, не дал воли своему своеволию; вернулся он на царское место, в кресло медленно сел и с прежней невозмутимостью на собеседника посмотрел.
   – Хм! Да-а уж... Ну, да ладно, – пробормотал он и к Явану обратился, как ни в чём ни бывало. – А как ты, Яван, Ра себе тогда представляешь, а?
   – Как, как... Как сам живу, таким и Его представляю: необходимым лишь обхожусь, себя не стыжусь, слабым да униженным помогаю, и под гнётом чужим не изнемогаю... По большому счёту об Отце нашем нельзя говорить, что Он, мол, где-то там, у чёрта на куличках, или у Ничто на пятках обитает и встреч с творениями своими избегает. Он ведь везде и нигде, во мне, и в тебе... Его даже «Он» называть нежелательно, ну да мы уж для простоты Папаню так величаем, поскольку понимаем далёкость пути к единству. Многовато в душах наших ещё свинства...
   Ну а в твоём, царь, изложении немало обнаруживается несуразицы: какое-то непонятное Ничто у тебя появляется, а у нас это Ничто – Божья ипостась, и буквою «А» оно обозначается, тогда как активное начало буквою «Р» мы обозначаем, но говорим и думаем не раздельно, а слитно: не «Р» и «А» – а «РА». Вот такие-то дела...
   – Глупые и вредные мечты, – покачал головою, в раздумье некоем побывав, главный упырь. – О чепухе толкуешь ты… Отец, отец! Какой ещё тебе, к лешему, отец?! Тогда и волк отец для тельцов и для овец. Ха! Ра действительно один да един, но он – великий вселенский господин! Понял, нет? Хм! Хренов ты боговед...
   – Ладно, пусть будет господин, – поднял ладонь Яван, – а Ничто тогда что? Ни то, ни сё? Пустышка? Презренная никчёмная никудышка?.. О каком единстве тогда речь, а?.. Э-э! Голова у вселенной что ли без плеч?..
   Теперь мне понятно, почему вы Природу, сиречь нашу Мать, материю так называемую, эдак-то не уважаете: плюёте на неё, хаете и делами мерзкими обижаете – это всё потому, что у вас, у чертей, в самой душе единства никакого нету: у вас и в Абсолюте распря да Раздор заложены! Вы ведь духовно и душевно разложены. Немудрено, что в умах да в сердцах ваших не Ра-Отец Вседержитель, а прямо разбойник какой-то окопался или некий злой разделитель. Естественно, что вы и в явной жизни также развязно да несуразно поступаете, коли свою извращённую идею высшей истиной полагаете. Факт!
   Царь спокойненько вроде так посиживал и смотрел надменно на Явана, а потом сузил глаза и вот что ему сказал:
   – Чушь. Бред. Ерунда... Ишь, каким добреньким вы Ра себе представляете! А зачем, скажи, страдания тогда, муки?! Для какой такой ещё науки?!
   – А вот!.. – воскликнул в ответ Ваня и воздел кверху руки. – То Ра Игра… Иго то есть Ра… Научись в неё играть, и не будешь так страдать, а ежели ты всё ж страдаешь, то плоховато, брат, пока играешь… Ра-Отца зря не хай, не вопи и не мекай – а лучше рассуди да покумекай! Всем нам пораиграммы надо понять, и чертограммами их не след заменять… Ра иго ведь легко, и обычно оно тварям по силам – лишь бы к чертям игра не заносила! Да Ра и сам в нас страдает, когда в Игру Свою через нас играет!.. Вы же, черти безконные, приёмы запрещённые в Божьей Игре применяете. Что, правила что ли не знаете?!
   – Хэ! Правила… – презрительно скривился чертище. – Победителей не судят: кто смел – тот и съел!
   – Да и подавился! – Ванька тут слегка озлился. – Уж ты, владыка Пекла, не взыщи – а всё-таки ты неверующий...
   – Это как так?!
   – Да вот так! Веры в тебе нету... Того, что в Ра ведёт то есть. Сердце твоё гордостью окружено да ложью опутано, и посему величие твоё – дутое! И я тебе вот чего напоследок скажу: по беспутью идти – в тупик прийти, и сколько ни развращаться, а придётся-таки возвращаться!..
   Посмотрел Яван царю прямёхонько в очи его тёмные и увидел в глубине их тени тоски бездонной.
   Но это недолго продлилося – лютое бешенство в царских очах воспалилося!
   – Хорош мне тут перечить! – взревел он, сатанея. – И слышать больше не хочу крамольные твои речи! Я сказал! Всё! Точка!..
   Да по столу ладонью опять – ляп! Посуда на воздух сызнова – скок!
   А на Ване не дрогнул даже волосок. Он лишь рожу скорчил по скоморошьи, палец к губам приложил – мол, величество, не блажи! – и палицу упавшую с пола поднял да аккуратно эдак к столу приставил, чем моментально царя на место поставил.
   И в это самое время двери позади бесшумно раскрываются и за спиной у Явана шаги чьи-то слышатся, да так-то вишь звонко: цок-цок-цок-цок!
   Обернулся машинально Ванёк – ах ты ж мамочка! – то ж фланирует по паркету его Борьяночка!
   И такая она ему расфуфыристая показалася, что ни вздумать, ни взгадать, ни малеванцу намалевать! Ну, да мы всё ж попробуем её описать...
   Итак, платье на ней было длинное, с красным блескучим отливом, плечи повыше груди обнажённые, а руки в перчатки чёрные по локоть аж облачённые; на ножках же туфельки были золоченые на высо-о-оком каблучке – они-то и цокали, а у Вани в груди в такт каблучкам сердце ёкало... Ещё у Борьяны причёска была странная: роскошная её грива чёрная сложным образом была скручена и завита, и в высокую копну сбита, так что мило торчали славные такие ушки, а вдоль них – забавные висели завитушки.
   Яван, конечно, с места живо вскочил, на невесту свою уставился, а потом сделался очень весел и поклонец княжне отвесил. И та с ними поздоровалась звонким голосом: здравствуй, сказала, отец, и ты тож, Яван-молодец!
   Подошла она к царю, его ласково приобняла, в щёку бледную папаню поцеловала, а потом на креслице свободное присела, в Явана озорными глазами стрельнула, жемчужною улыбкою улыбнулася, да и спрашивает:
   – А чем вы здесь, интересно, занимаетесь? О чём речь без меня тут ведёте?
   Ну, Черняк ей и отвечает: так, мол, и так, дочка, мы с этим человечком танцуем от самой печки, о Ра судим да рядим, и соглашаться друг с другом не очень-то и хотим…
   – А-а-а... О Ра... – Борьяна равнодушно протянула. – Я в этих делах немалая дура. На начальницу ведь я не потянула, экзамен не сдала, а там сплошной был Ра. Ну, да я не особо и жалею – подумаешь... Философия ведь дело мужчин – ругаться лишняя причина.
   И смехом весёлым залилась, точно колокольчиками серебряными раскатилась.
   А потом к Явану оборотилась:
   – А знаешь, Яван, как нас в школе когда-то про Ра учили?
   – Как?
   – А вот как. Он же двойственный. Во-первых, значит, вот такой: р-р-р-р-р-р!!!
   И она хищно-прехищно оскалилась, пальцы на руках скрючила и словно дикая пантера зарычала.
   – Это чтобы пугать. Р-р-р-р!..
   – Что ж, страшно, – усмехнулся Ваня.
   – Во-вторых же Ра такой: а-а-а-а-а-а!!!
   И Борьяна до того натурально испуг в себе изобразила – всем телом затряслась, глаза закатила – что Яван сразу понял, что перед ним актриса ещё та.
   – Очень забавно, – он сказал.
   А тут и Чёрный Царь в разговор встрял:
   – Слушай, дочь Борьяна, своего отца и будь мне послушна, как овца! Как ни крути, а этот вот субъект – твой жених, и нам сего факта прискорбного никак не обойти. Жених! Твою!..
   И он руками развёл в стороны раздосадованно.
   – Но!.. – продолжал царь, воздев кверху палец, – пущай он о себе много не мнит, а поскорее три моих задания сполнять норовит. Выполнит их как нельзя лучше – тебя – увы, получит; ну а не выполнит – может тогда отдыхать, ибо ему тебя как своих ушей не видать!
   Борьяна, очевидно, таким заявлением отца осталась довольна, на Явана она зорко зыркнула и ему говорит:
   – Ну что ж, дорогой мой жених, нелёгкое это будет для тебя дело меня заполучить. Как бы, свет Яванушка, твоей милости не осрамиться, да ни с чем домой не воротиться!
   И опять, значит, засмеялась задорным смехом, точно доставила себе какую утеху.
   – А это мы ещё поглядим, – Яваха в свой черёд крале говорит, – в каком виде суждено мне домой возвратиться. Если вдосталь помучиться, то авось чего и получится. Я парень неуступчивый, азартный – глядишь, и поможет фарт мне…
   Царь тут опять в ладоши вдарил, и появился там, откудова ни возьмись, пирог знатный, пахнущий зело ароматно, с какими-то фруктами испечённый, с румяными боками позолочёнными: прилетел – и на серёдку стола сел.
   – Изволь, жених Яван, пирога отведать нашего! – предложил Черняк Ване.
   А тот замялся:
   – Да не, величество, благодарствую! Я как-то вашу пищу адскую есть не решаюся – животом, понимаешь, апосля маюся...
   – Что, думаешь, отравим? Хе-хе! Сей пирожок сама Борьяна для тебя испекла, не боись – всё натуральное, с белого света лично ею доставленное.
   Страсть как захотелось Ване пирога Борьяниного отведать, но всё же он за себя опасался, ибо помнил наказ дерева волшебного о пище адской. Нравы-то здесь не людские, а гадские: накормят черти какой-нибудь дрянью – и нетути Вани!
   Порешил он тогда как-то от пирога сего поотвлечь их внимание.
   – А что это у тебя, твоё величество, за знак такой на груди висит? – у царя он вопросил.
   А у того на груди два скрещённых меча, змеиным как водится ободом окружённых, висели на золотой цепи: цацка такая приметная, сиявшая прямо несусветно.
   Усмехнулся владыка пекла, мечи рукою потрогал и отвечал зело гордо:
   – Это символ нашенский древний, знак огня, крест! Когда мечи волшебные меж собою сшибаются, из них ведь снопы искр вышибаются...
   Берёт он нож большой со стола, над пирогом его поднимает и... крест-накрест пирог разрезает.
   – Видишь? – спрашивает Явана. – Это как бы наш мир, противоположными стремлениями на части разделяемый и лишь в центре, в невидимой точке пустой вроде как виртуально соединяемый. Понимаешь?..
   Посмотрел Яван на разрезанный пирог повнимательней, и заметил раздумчиво:
   – А можно ведь и по другому рассудить... Части креста не расходятся из единой точки, а наоборот – сходятся в ней. И как бы ни были велики противоречия имеющиеся, а всё ж таки надлежит им в единое течь… Так что, твоё злодейство, ежели мечи эти на палки простые заменить, да змею эту ненасытную, хвост свой жрущую, убрать к чертям, то сей символ для добрых дел возможно будет приспособить.
   – Ха! – воскликнул Черняк важно. – Не нашёлся ещё человек, который бы у нас наш символ отобрал бы!
   А Яваха ему:
   – Ну, не нашёлся, так найдётся – дай срок!..
   – Ладно, – произнёс царь сурово, – вы тут посидите, а мне недосуг. Дела государственные меня ждут. Ты же, Яван Говяда, в гостювальню потом возвращайся и от меня посыльного дожидайся – с первым моим заданием. Завтра поутру и приступим к испытаниям – чего кота за хвост-то тянуть! Надеюсь, ты уже успел отдохнуть?..
   Сказал, встал и ушёл не прощаясь.
   Осталися Яван с Борьяной вдвоём в том зале.
   – Послушай, Ваня, – спрашивает княжна у богатыря, – а почему у вас в Рассиянии люди такие придурковатые, а? Такие, ну... ну вроде тебя?
   – А в чём эта дурость выражается? – Ванюха ей улыбается.
   – В чём, в чём... Да во всём! Ты думаешь, я ничего не знаю и просто так болтаю? О, не беспокойся – я почти всю Землю облетала и всякого народу повидала. Вот в других странах люди вроде как люди: у них и храмы пышные для моления, и святые места для поклонения, и обряды всякие строгие, и символы разные от бога... А у вас поди и нет ничего: где ни попадя, когда хотите, собираетесь и дурью какой-то маетесь. Бога вы ни о чём не просите, жертв ему никаких не приносите – знай себе шумите, как дети малые, да играете и прям комедию какую-то ломаете. И что это, не пойму, вам даёт?.. Может, вы идиоты?
   Яваха тут как заржёт. За живот он схватился и так со смеху покатился, что аж прослезился.
   – А ты думала, мы умные?! – наконец-таки он остановился. – Не-а. И впрямь сложнолихие творить мы не умеем, и даже уметь не пытаемся. Просто так жить стараемся! Нет у нас ни каменных домов высоких, ни мощёных дорог широких, а стоят в лесах дремучих – у-у-у! – избушки на курьих ножках, и пролегают меж ними узкие такие дорожки. Так что мы дикари... зато не гнём спину от зари до зари. Работаем, Борьян, для пропитания и кой-какого ещё одеяния.
   – Э-э, Яван, – покачала пальчиком Борьяна, – что-то ты от меня скрываешь! Не договариваешь... Признайся – видно есть у вас тайна вековечная, чтобы жить-поживать так беспечно?
   – Да нет, Борьяна, нечего мне от тебя скрывать, потому что никаких сокровищ, в вашем понимании, мы не имеем. У нас всё открыто: и дома, и души. Тот поймёт, кто имеет уши!
   – Ну, это и я знаю, что вы бедняки распоследние! – воскликнула княжна высокомерно. – Песни поёте, а в лачугах жалких живёте.
   – А вот и нет! – Яван ей в ответ. – Мы очень богатые! Беду мы не мыкаем и почём зря не хныкаем. А всё потому, что Бога живого ни в лишний хлам, ни в мёртвый храм не заключаем. Мы Ра в душе носим, поэтому ни у неба, ни у земли ничего не просим, ибо они и так нам принадлежат, а мы – им. На том стояли и стоим! Надеюсь, и стоять будем, коли и далее в Ра пребудем. А святые места... Так у нас всё священное – и холмы, и долы... У нас ведь везде дом. Можно спать и под кустом. Мы люди крепкие, закалённые: в снегах рождённые, дождями сечёные, ветрами сушёные, солнцем опалённые...
   Вот выйдешь бывало на луг, а он тебе – лучший друг! Ветерок слегка поддувает, бабочки да стрекозы везде летают, пчёлки звенят, шмели гудят, а цветочки неброские до того живительный аромат источают, что любой рассиянин несказанную радость получает. И каждая на поле ромашка живым символом Ра бескорыстно всем служит, самая невзрачная букашка буйную жизнь славит, а самый слабый человек свою душу по Ра правит. И не страшны людям расейским никакие враги, покуда им края свои дорог̀и!.. Вот и весь тебе, свет Борьянушка, мой ответ, только вот не знаю – поймёшь ты, али нет...
   И в эту самую минуту княжна притихшая глазами вдруг повела, руку вверх молниеносно выбросила, точно незримую муху ловя, и действительно – что-то как будто поймала! Прямо у неё в руке проворной появился, будто из ничего, шаричек этакий кругленький, не дюже собою большенький – ну чисто собою глаз, сверкающий как алмаз. 
   Нахмурилась тогда Борьяна, брови собольи гневно сдвинула и с негодованием непритворным воскликнула:
   – Ах так?! Ну, братец, держись! Я давеча тебя предупреждала, чтобы не смел за мною подглядывать? – Предупреждала. Говорила тебе, что в глаз получишь? – Говорила... Вот и не обессудь, хитрый ты лис – на вон, лови!
   И как запустит кругляшку в стенку ближайшую!
   Ударилось волшебное око о дубовую доску, с писком пронзительным назад отскочило, огоньком красным блиснуло, на пол упало, да и пропало, точно и вовсе там не бывало.
   – Что это было, Борьяна? – спрашивает милаху Ваня.
   А та ему:
   – Да так, пустяки... Наши с братцем разборки. Шутим... Ты внимания, Ваня, на сии фокусы не обращай – давай-ка лучше вон угощайся!
   А Ваньша, хоть ему пирога вкусить зело и неймётся, а всё ж таки маленечко мнётся.
   Борьяна тогда большущий кусочину пирога ему на тарелку положила и с вызовом в голосе заявила:
   – Ежели моей выпечки сейчас не отведаешь – обижусь, так и знай!
   А-а, думает тогда Яваха – была, не была! Семи ведь смертям не бывать, а одной и так не миновать! Ежели сия чертовочка прекрасная сей миг его тут отравить задумала, то кто ей помешает попозже это сделать? Любимым надо ведь доверять...
   Отломил он себе кусочек махонький и с улыбкою в рот его отправил.
   М-м-м! Вкус – восхитительный! Никогда ещё слаще пирожка Яваша не едал-то!
   – Ва-а! – восхищённо воскликнул Ваня. – Да ты, Борьяна, я гляжу и стряпать великая мастерица, не токмо собою красавица!
   А та довольная такая восседает. Пришлася Яванова похвала ей по нраву.
   Ваня же видно запамятовал и про возможную отраву, знай себе за обе щеки вкуснятину уплетает. Прямо на глазах пирожище у него тает...
   – А сама отчего ты не кушаешь? – поинтересовался у невесты Яван, с аппетитом кусок жуя.
   А Борьяна ему с ехидной усмешечкой:
   – Я, Вань, на диете. Неполезны мне пироги эти. Знаешь, как говорится: не ешь много теста, а то на боках не будет места. А я ведь не дура – свою фигуру блюду.
   И рассмеялася весело.
   Ваньке тоже смешно сделалось. Он аж поперхнулся с пересмеху, закашлялся, но шустрая княжна не дала ему подавиться, с креслица быстро привстав и по спине ему ладонью ударив.
   Отхлебнул Ваня молочка, на невесту свою посмотрел благодарно, да и заявляет в волнении преявном:
   – Ты, Борьяна, на мой ежели мерить взгляд, девушка почти без изъяна! По глазам вижу, что умная, по делам знаю, что смелая, да вдобавок ещё и кухарить умелая... И характер у тебя весёлый и живой – похожий чем-то на мой. Люба ты мне не передать как, с самой речки Смородины образ твой мне в душу запал; совсем без тебя я пропал, на других девушек гляжу, а их не вижу – ну нету тебя мне ближе! Да ради тебя, черноокая, я даже горы готов свернуть, лишь бы твою душеньку на свет наш белый возвернуть! Только... без твоего на то согласия я увозить тебя не стану. Не приемлет моя душа ни насилия в деле любви, ни малейшего обману. Так что... коли я тебе совсем не люб, коли таишь на меня обиду, али точишь зуб – сразу вот так прямо и скажи, правду в сердце не держи!
   Посмотрела княжна прекрасная на Явана взором проницательным, усмехнулася весьма загадочно, да и говорит шутейным гласом:
   – Ну что же, друг Ванечка, хоть и речешь ты не дюже складно, а слышать такое, не скрою, мне приятно. Впервой ведь я слышу, чтобы кто-то искренно в любви мне признавался, до сих пор меня только купить да покорить пыталися. Хм!.. Неужели, Ваня, ты и взаправду мою особу так любишь?
   – Люблю! Ещё как люблю-то! – и Яван по груди себя кулаком вдарил. – Вот с места, княжна, мне не сойти! Да провалиться мне сквозь землю! Хотя и проваливаться вроде больше некуда…
   – Ой ли, Ванюша? Так ли уж тебе я люба? Что-то не особенно верится... А вспомни-ка... на калёном-то мосту... чуть было меня ведь не пристукнул, а? И прибил бы, ей-ей прибил бы, бугай ты этакий, ежели бы я не исхитрилася и мёртвою тогда не притворилася. Ха-ха-ха-ха!
   Яван было взгорячился, и возражать ей принялся, путаясь в словах и доказывая страстно, что это он-де на рыцаря адского зол был ужасно, а с ней бы, милушкой, он даже бы и не сражался...
   А Борьяна между тем усмехнулася, перчатки атласные с белых ручек стянула, пальчики на правой руке гибко извернула, и принялася что-то на них рассматривать. Пригляделся невзначай Яван – батюшки-светы! – то ж перстенёчек Праведов у Борьянки на большой палец был надетый!
   Голову Ваня дал бы на отсечение – тот самый перстенёк-то, его неяркое свечение!..
   – Ага! – воскликнул богатырь поражённо. – Так вот у кого перстенёк, мне дарованный! Откуда он у тебя, Борьяна?
   – А вот не скажу, – пришло на ум ей повредничать. – Купила, нашла, едва ушла, хотела отдать, да не смогли догнать…
   И сняв перстень с пальца, с преувеличенным тщанием стала его рассматривать.
   – И на что тебе, Ваня, такая дешёвка? – спросила она недоумённо. – Перстенёк-то – тьфу! – бросовый. В приличном обществе такой и на палец стыдно надеть...
   – Прошу тебя, Борьяна, – перебил насмешницу Яван, – отдай перстенёк! Дорог он мне – и всё.
   – А вот не отдам!
   – Отдай!
   – Не-а.
   – Добром прошу...
   – О-о-о! И что ты мне сделаешь, коли не отдам, а? – ещё пуще чертовочка изгаляется.
   – Ах так!.. – нашёлся наконец Яваха. – Я же тебе серёгу твою заветную отдал, не пожадничал, а ты видно такая скупая, что на простой кусочек металла позарилась... Что, Борьяна – чертовское нутро в тебе взыграло? У вас, у чертей, и так вроде всё есть, а вам вишь ты – всё мало!
   Не без умысла тайного Ванька дочку царскую эдак подначил-то, ибо захотелось ему её испытать, червоточинку адскую в ейной душе выявить.
   И что же? Удалось. Ещё как удалось-то! Полыхнула вдруг в прекрасных очах красавицы злоба лютая огнедышащая, и всё лицо её некрасиво исказилося, будто сама душа в ней преобразилася.
   Приосанилась она гордо, Явана презрительным взором смерила, перстенёк в воздух высоко подкинула, поймала его ловко, да и говорит ехидно:
   – Ну что ж, женишок любименький – бери свой перстень незавидный! Мне такого барахла и даром не надобно, противный ты Яваха Говяда! Но! С одним условием я верну его. Я безделушку твою в кулаке зажму, и ежели ты его разожмёшь, то перстенёк возьмёшь, ну а ежели нет – то навсегда привет!
   Стиснула она перстень в кулаке загорелом и чуть ли не под самый нос Явахе его подносит.
   Что ж, делать нечего. Как тут откажешься?.. Взялся Яван за Борьянин кулачишко левой своей ручищей, а правою лапой попытался шутя пальчики на нём разогнуть.
   Да только что это? Ну и дела! Как словно клещи оказалася у нежной с виду девушки длань!
   Четверть силы Яваха тогда приложил – оказалося мало сил!
   Пол-своей силы он прилагает – княжна атлету нашему не уступает!
   Три четверти богатырской силы ситуация сия попросила – начала чёртова кукла слегонца уступать: пальчики стали у неё дрожать...
   Что ж, пришлось тогда нашему витязю на силушку более не скупиться, и на полную катушку в сём деле приложиться. Разогнул он всё-таки кулачок девичий, хоть чуток и попотел. Перстенёк у неё он забрал и на мизинчик себе надел.
   А невестушка посрамлённая как подскочит тут на резвые свои ножки, а в глазищах её бездонных ярь растревоженная полыхнула, будто у дикой кошки.
   – Ах, ты так! Ах, ты так значит!.. – чуть ли не рыком она зарычала. – Ы-ы-ы! Ы-ы-х!..
   А Ваньку смех неудержимый разбирает, глядя как чертовочку злоба неукротимая распирает. Крепился он, крепился, а потом как закатился...
   Борьяна тогда кувшин хрустальный со стола – хвать! Размахнулася она угрожающе, намереваясь, без сомнения, в Явана его запустить, а потом видно передумала внезапно да как шваркнет посудину об пол со всего маху!
   Сама же повернулася в негодовании и прочь устремилась от Вани.
   Не эстетично, надо заметить, она двинулась, только эдак: тыц-тыц-тыц-тыц! По паркету, значится, полированному. А одна-то каблучина на туфельке золочёной у неё – раз! – и подломилася. Чуть было её княжеское высочество на пол не завалилася.
   Не стала Борьяна далее ковылять, сорвала она туфельку попорченную со своей ноженьки, рожу ярую скорчила и на сей-то раз с превеликою, как видно, охотою обувкою в женишка-пересмешника запустила...
   Попала! И точно-то как! Яваха едва-то-едва отвернуться успел, как ему в спиняку подарочек от невестушки прилетел. Аккурат попромеж-то лопаток… А вслед за первым и второй туфель не замедлился. Хорошо ещё, что шкура львиная Яванов тыл оберегала, а так бы быть в том месте синякам – как пить дать быть бы! 
   Чертовка же презрительно фыркнула, очами напоследок зыркнула, и вон босиком выскочила.
   А Яван вскорости смеяться завязал, туфельку золочёную с пола взял, отделке изумительной подивился, понюхал её даже – не, не пахла – и вот какая забота ему на ум тут запала... Ну, допустим, он рассуждал, выведу я девицу сию красную с ада – и какая мне с того будет радость? Сила притяжения у красавицы княжны действительно превеликая, но с другой-то стороны и сила отторжения у энтой стервозы поболее будет, чем у козы. Как тут поступить, чтобы не сглупить? Хм...
   И до чего всё же у Ваниной невесты характерец был нелестный – ну дальше некуда противоречивый! То тебе она нежная да учтивая, умная да сладкоречивая, а то такая склочная да бранчливая, что не приведи боже с нею какие, положим, шашни водить: в такую яму можешь угодить, что и не выберешься...
   Да уж! В любом случае хлопот с этою чертовкою не оберёшься, коли всерьёз с такою прожигою поведёшься.
   Не, думает Ваня, с сими метаморфозами что-то делать надо, а то попал ты, Яван Говяда! Это ж и сам будешь не рад, коли в семье не будет лад. Как говорится, не спеши, паря, жениться – не пришлось бы с горя топиться!
   Посидел Ваньша ещё трошки, покумекал над этой незадачей немножко, а потом молочко допил, крякнул, скатёрку забрал да и дал оттудова тягу. А, махнул он рукою, была не была... И покруче бывали дела! Разберёмся! Главное в сих местах – Прави во всём держаться, не будет тогда повода и жалиться. Весело надобно жить, припеваючи, и задумки свои свершать – играючи.
   И словно думам своим в подтверждение, оставил Ваня свои рассуждения, затянул песню бравую и на выход себе зашагал.

© Copyright: Владимир Радимиров, 2015

Регистрационный номер №0315995

от 9 ноября 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0315995 выдан для произведения:                             СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ.

                Глава 29. Как в палатах у царяприняли богатыря.


   Долго ли али коротко спал Яван в той чудесной опочивальне, то никто не знает, а только через времечко неизвестное он таки проснулся и духом своим бодрым встрепенулся.
   Глядит – вроде как утро уже наступило. Светает…
   Слышит – птички сладкоголосые вокруг распевают, и чует – ласковый такой ветерок с балкона открытого слегка поддувает. Ваня глядит, не наглядится – ну будто бы сторонушка родная ему видится!
   И в самом-то деле: вот роща берёзовая на горушке светлеет, вот дубрава на равнине зеленеет, а вот и речечка чистоструйная в ольшаннике бежит. А у Вани от этого вида аж сердце в груди щемит, и натурально слеза на глаза наворачивается.
   Яваха с боку на бок на ложе своём поворачивается, виды эти дивные с умилением обозревает, а потом на ножки резвые привскакивает, быстренько умывается, в шкуру львиную одевается и направляется в общую залу.
   Приходит, а там уж Сильван восседает – возбуждённый такой. Ну, братан Яван, говорит с жаром Сильван, в каком чудесном лесу я ночевать изволил – не поверишь! В самой что ни на есть родимой чаще!.. Никогда, мол, не спал слаще... И смотри ещё, добавляет – нету на мне больше ни одного синяка. Как рукою всё сняло! Ага! Место тут, очевидно, целительное, а не токмо, мол, обворожительное.
   А в эту где-то минуту и остальные уже заявилися по одному, тоже до крайности довольные и впечатлений всяческих полные. Вышли они на балкон все вместе, городу чудовищному подивились, а потом назад вернулись и чаи гонять принялись.
   Буривой тут Явану и говорит:
   – Я, Ваня, чего-то в толк не возьму, как такая громадная образина, как Чёрный этот царина, сумел с нашею Зарёю Ясною в нормальные, стало быть, супружеские отношения без помех войтить, да ещё дитё от неё породить. Видали, он какой? Во же, право сказать, и огромный!
   – Да уж, дядя Буривой, – ему Яван отвечает, – у энтих чертей загадок всяких немало, а вернее сказать – навалом. Уж чего-чего, а сии заразы чудесить дюже горазды. Наше дело – успевать только рты открывать…
   – Но-но-но! Не прибедняйся, Ванюша! Ты меня, старого дурака, лучше послушай... А скажу я те вот чего: твоя, Ваня, палица чертям-то не дюже нравится – она ихних фокусов будет поинтереснее, и всех здешних чудес куда как чудеснее. Видал, как этот динозавр от неё тягу-то дал?! Хэ-ге! Боится. Сила в ней – о-о-о! – неизмеримая! Ему такая, видать, и не снилася.
   Взял Яваха оружие своё верное в руки, посмотрел на палицу внимательно, ладонью любовно по железяке погладил, и тоже хвалить её заладил:
   – Эх, палица моя боевая, на помощь твою в этом адском гнезде Ваня уповает! Я-то знаю, что это не железо, а сам Ра мне помогает, Отец наш вездесущий, всех сутей сущий! Спасибо тебе Ра за твои неявные, но главные дела!.. Я вот ещё чего думаю, братцы: с кем угодно готов об заклад биться, на месте даже готов я провалиться – а в палице силы-то прибыло. Ей-ей прибыло! Видно, так и надо – не справится без божьей помощи Говяда.
   А тут вскоре и Ужавл пожаловал. Так, мол, и так, говорит, извольте, дескать, богатырь несусветный Яван, к его величеству Чёрному Царю отбыть, поскольку они, величество то есть, вас к себе на переговоры приглашают и уже, стало быть, во дворце своём вас дожидают.
   Ну, Яван чё? Яван с радостью. А как иначе-то? Не всё же тута ему куковать и в энтих эмпиреях витать да реять – пора и делом заняться да к Чёрному Царю с официальным визитом наведаться...
   Пошли, говорит чёрту Ванька, я-де готовый. Палицу свою хвать – и на выход.
   Да быстренько вниз и спускаются по подъемнику самодвижущему. А у ворот уж и повозка волшебная стоит – в один миг куда надо домчит.
   Сели Ужавл с Яваном в неё да поехали. На улицу боковую свернули и куда-то на окраину города двинули. Едут быстро, аж всё вокруг мелькает, но плавно – ни чуточки даже не качает...
   Через времечко не короткое попали они на самый край города огромного, и видит Ваня – впереди замок каменный показался. Большой! Стены у него были высокие, ворота, вовнутрь ведущие, неширокие, а вокруг, вместо рва да вала, заросли какие-то росли небывалые, сплошные сучки да колючки, не лезь – поцарапаешь ручки.
   Подъезжают, значит, они к воротам, а там по краям два ужасных истукана красноглазых стоят и жуткими взорами на них глядят.
   Ужавл тут кнопочку некую на панели нажал, звук мелодичный из самоходки исторг, и великаны механические враз на харю подобрели, в стороны отступили и на въезжающих чуть ли не с умильными выражениями морд глядели, покуда те на полных парах мимо них летели...
   Въезжают ездоки во двор внутренний, и видит Яван – в глубине дворец стоит красоты неописуемой, и весь золотом да каменьями драгоценными сверкает – внимание к себе так и привлекает. У крыльца опять же стража истуканная караул несёт, и по двору ещё несколько подобных роботов вяло шастают.
   Эге, смекает Ваня, видать чёрное величество своим чертям не шибко-то и доверяет, коли охранять себя истуканам этим безмозглым поручает...
   И только они к дверям сунулись, а оттуда сановитый чертяка выходит, на Явана со скрытым любопытством глядит, усмехается и слегка ему эдак поклоняется.
   – Милости прошу, – говорит, – Яван Говяда! Вам тут беспредельно все рады! Его величество только что отошёл от дел и вас к себе проводить мне велел.
   Ужавл было тоже желал за Яваном вослед увязаться, да только этот мажордом так на него глянул, что тот в момент назад отпрянул.
   А Ванька внутрь подался, не мешкая, хотя и без ненужной спешки. Идёт он в сопровождении этого вельможи со спесивой рожей и на красоты внутреннего убранства озирается.
   Никогда доселе Яван такой богатой роскоши не видал, а уж он-то многое в странствиях своих повидал. И впрямь-то чудеса чудесные, дивеса дивесные! Везде торчали колонны мраморные полированные, россыпи камней в стены были вмурованы, и картины окрест висели рисованные, как прямо живые. Того и гляди вывихнешь выю, озираючись...
   Одни палаты были чуть ли не сплошь изумрудами отделаны, другие янтарём облицованы, третьи сапфирами да диамантами изукрашены. И струи воздушные овевали Ваню эфирами благоуханными... Снаружи-то жарынь-жара, а тут, вишь ты, самая что ни на есть тёплая пора. Да в придачу музыка в каждом зале невесть откуда льётся, а кое-где и песня сладкозвучная поётся.
   Воистину шик, блеск, красота, да умиление – царским гостям на удивление да остолбенение!
   И вот подходят они, наконец, к пребольшим резным дверям, возле которых по краям два чудовищных очкастых стража стояло. Как видно, то и была приёмная Чёрного Царя.
   Только, значит, подошли они, а дверь в ту же минуту приоткрылася, и навстречь Явану ещё одна важная персона явилася: толстый такой чёрт, пуще первого из себя сановитый и кручёными рогами грозно увитый.
   – К Его величеству с оружием входить не положено! – рявкнул он недружелюбно очень и на Яванову палицу перстом указал.
   Явахе, конечно, такое обращение, а паче того запрещение пришлось не по нраву, бо он ведь хоть парень и бравый, а всё же безоружным в чертячье логово соваться – так и без головы можно остаться.
   – А где ты оружие тут зришь? – удивление прямо неподдельное на лице он изобразил. – Это что ли, а?..
   И палицу с плеч снимает.
   – Так то ж это... палочка простая! – Яваха, усмехаясь, восклицает. – Тут, дядя, такое дело, понимаешь, вышло. Мы со своими в колобол намедни играли – вот меня нечаянно и «подковали». Так, знаешь, по ноге какой-то прохиндей саданул, что я таперича едва-то иду. Во!..
   Вельможа ажно опешил от такого Яванова лицедейства. Не нашёлся даже чего и сказать.
   А тот ещё решительнее ему хрень вколбасивает:
   – Не, я без палки с места не сдвинусь! Что ж это я, хромым пред очами Его величества предстать должон что ли? Какой же я апосля этого жених, а? Э-ге! Фигушки-макушки! С палкой пойду – и точка!
   И на палицу, морщась, опёрся.
   А вельможа рожу непонятную скорчил, попятился да в двери назад – шмыг.
   Где-то через минуту сызнова из дверей он появляется, широко Явану улыбается, и вход ему широко распахивает.
   – Милости просим, Яван Говяда! – гундявит он подобострастно. – Его Величество вас до себя незамедлительно приглашают-с. Идите как есть – это для нас большая честь!
   Вошёл Яваха и видит, что кругом него просторная весьма раскинулась зала, вся сплошь не златом, не серебром, и не каменьями самоцветными, а деревом редким разноцветным искусно изукрашенная. Ну, всё-превсё: и полы, и потолки, и стены, и колонны породами древесными мастерски были отделаны и блестящим лаком оказались облакированы.
   А поодаль огромный деревянный же резной трон стоял, и на нём не иначе как сам Чёрный Царь в расслаблении неподвижном восседал.
   «Ну и дела!..» – подумал про себя Яван и даже затылок в недоумении почесал. Он-то гиганта давешнего увидеть ожидал, а царь почему-то обычного роста оказался, не выше вроде его самого, а ранее эвона каким громадным он казался.
   Ну да Ваня из-за этой неожиданной метаморфозы не растерялся, в залу, опираясь на палицу и нимало не хромая, потопал, до середины дошагал, остановился и царю с достоинством поклонился.
   – Поравита тебе, Чёрный Царь, всего пекла властительный государь! – молвил он голосом молодецким. – Прими пожелания благоденствия и крепкого здоровья от меня, от сына Коровьего!
   – По Ра, по Ра, – буркнул главный чёрт не шибко ласково и, тяжёлый взгляд в Ваньку вперив, с головы до самых ног его всего измерил.
   А потом и говорит чванно:
   – Ты зачем это, Яван Коровий сын, к нам пожаловал? А?! Ходишь тут, понимаешь, бродишь, дерзишь, колобродишь и ещё ни к месту где ни попадя зубоскалишь! Порядки, видно, наши не уважаешь?.. Хэ, явился, не запылился, не ждан, не зван!.. Отвечай, Говяда Яван!
   А Ванюха, то услышав, улыбнулся, на палицу поудобнее обопнулся, да и отвечает так:
   – Ай-яй-яй-яй-яй! Что же это ты, великий царь?! Радушные хозяева гостей сначала потчуют да угощают, поят их да питают, а уж потом о том да о сём их пытают. А рази ж у вас не так?..
   У царя даже брови наверх полезли от Явановой неучтивой наглости. Сурово он на человека храброго глянул, а затем усмехнулся криво, поднял руки пред собою лениво и дважды ладонью о ладонь громко хлопнул.
   И не успели звуки хлопков даже затихнуть, как боковая дверь вдруг широко распахнулася, и массивный красного дерева стол сам собою в залу впорхнул, аки птичка, а за ним три кресла, тоже деревянных, фигурно зело изукрашенных, замысловато весьма увитых и дорогою парчою обитых, плавно этак прилетели, и все сии мебеля без стука и звука посередине палат порасставились.
   – Ну что ж, прошу садиться, гостенёк дорогой Яван, – ещё раз царь усмехнулся и Ване на ближнее к нему креслице указал вежливо. – Посидим, побеседуем. Мысли друг у друга поразведаем...
   И сам с трона неспеша поднялся и к дальнему от Явана креслу направился.
   Росту он оказался длинного, на вершок даже Явана превосходил, а телосложение имел крупное, статное, могучее, и всех, доселе Ваней виденных чертей, казался он явно круче.   Одежды же на царском величестве были просторные, вроде как даже балахонные, разными тёмными красками они переливались, а волосы вдоль худого и грубого лица его на плечи и грудь ему спадали и точно вороново крыло отливали, тем самым бледность царских щёк зримо оттеняли...
   И, что интересно, сызнова никаких рогов на лбу у величества не было. И то ведь верно – на кой ему носить лишний вес!
   Вот он на кресло своё громадное воссел с величием царственным, ну и Яваха на своё подсел, прислоня к столу слева палицу. Черняк тогда снова в ладони жахнул, и тем же макаром из бокового прохода на стол яства различные лёгкие и кувшины хрустальные с какими-то напитками принеслися и аккуратно пред ними уставились.
   – Ну что, выпьем что ли за встречу, Яван? – вопросил царь мрачно, чуть ли не насквозь Ваню взглядом ярым прожигая.
   Взял он кубок сверкающий и пред собою его поднял, а один кувшин, на который царь глаза скосил, сам собою в воздух воспарил и в царский кубок слегонца опрокинулся. Шипя и играя, полилась в сосуд струя розоватая, окружающее пространство ощутимым благоуханием наполняя.
   – А что это за напиток, великий царь? – полюбопытствовал Ваня.
   – Напиток этот образией зовётся, – помедлив чуток, ответил главный чёрт, – мы им душу себе веселим, настроение упавшее поднимаем, и грусть-тоску прочь разгоняем.
   – А с каких таких ягодок, спросить тебя позволь, образия сия у вас производится? – не унимается Ванёк в своих вопросах.
   – С ягодок?.. Хэ! Ягодки сии – суть души человеческие, кои в отчаянии на Земле пребывают да в тоске беспробудной пропадают. Так-то вот... И чем тем гиблым душам горше да безысходнее, тем образия слаще у нас получается да превосходнее.
   – Ах вот оно что! – воскликнул тогда наш герой. – Не, благодарствую за угощение, Пекельный царь, а только я такую образию не уваживаю! Я ведь и так пока весел, буйну голову, как видишь, не повесил – а от лишнего, скажу тебе, веселья одна дурь лишь образуется да горькое похмелье.
   Черняк же опять недобро этак усмехнулся и образию сию выпил, не поперхнулся.
   Да и снова кубок свой поднимает, и уже другой кувшинище красную, словно кровь, жидкость в него наливает, и та жидкость густопенная пряный аромат вокруг распространяет.
   – Тогда, Яван Коровий сын, – процедил, сверкнув очами, владыка ада, – может, этот напиток изволишь испить? Али снова побрезгуешь?
   – Чё за напиток-то?
   – А-а-а... Это всем напиткам голова и царь, наших великих предков чудесный нам дар, силу и волю дающий кровар! Кто его пьёт – тот мощь в себя льёт… Хм. И он, как ты догадываешься, не на ягодках настоянный, а... на людских душах самых достойных. Коли мы сопротивление человека ломаем и его волю в прах растираем, то из души его попранной кровар в изобилии сочится, и по жилушкам нашим с крутостью неукротимою мчится. Так что пей, Яван, пей – не робей!
   Задело нашего Коровича чертячье самодовольство.
   Посмотрел он тёмному царю прямо в очи, точно прицелился в него, слегка прищурившись, а потом и говорит, слегка усмехнувшись:
   – А чего мне робеть-то? Я, твоё велико, не из пугливых. Просто... не нужна мне ваша сила ворованная, когда у меня своя имеется – Богом дарованная!
   Р-р-р-р!.. Бешенство неукротимое лицо царя вдруг исказило, лютейшая ярость из чернейших его очей засквозила; засопел он грозно, задышал часто, а потом прошипел шёпотом свистящим, перекосив узкий свой рот:
   – Да как ты смеешь, жалкий уродец, мне, самому Чёрному Царю, всего Воролада владыке, дерзким образом тут перечить и нести свои глупые речи! Я тебя... на ладонь посажу, а другою прихлопну – и пылиночки даже от твоей особы не останется!..
   И как даст по столешине ладонью своей твердокаменной! Аж вся посуда волшебная зазвенела и на воздух, точно стая ворон, подлетела!
   А Яванова-то палица от удара яростного не устояла, по краю стола поехала и об пол – ба-бах! И до того грозным гулом она от падения загудела, будто стопудовый колокол там запел.
   И аж все стены вокруг сотряслися! И долго ещё звуки громовые из поверженной палицы неслися…
   Глянул Ваня на царя, а тот вмиг всю спесь свою потерял, буквально ни жив, ни мёртв там сидит и в ужасе неописуемом на палицу упавшую глядит. Всё-то евоное тело будто закаменело, а лицо ажно всё посерело.
   Вот такое-то, значит, дело. Н-да. Короче, случилася с Чёрным Царём оказия, и не помогли ему ни кровар его, ни образия.
   И покуда Черняк в прострации некоей пребывал, Яваха из сумки перемётной скатёрку скорёшенько выпростал, на краю стола её расстелил, всю хрень ядовитую прочь отодвинув, и кувшинчик молочка для себя попросил, а, наливши молока, за кубок рукою схватился и весело к царю обратился:
   – Хэ-гей! Брось, твоё величество, не горячись! Как говорится, нервы не верви – их беречь надо. А будешь норову своему во всём потакать, так, того и гляди, и беды не миновать... Ну, владыка мощный, – добавил он, – за твоё здоровье!..
   И добрую толику своей, значит, «образии» из посудины отпил. Да и Черняк, тупо на Ваньку уставившись, машинально из кубка своего пригубил: подупавшее настроение, видать, поднять норовил...
   – А можа это... святой водицы отведать пожелаешь? – Ваньша царю тут предлагает. – Так я...
   Царина буркалы до отказа выпучил, на Явана непередаваемым взглядом воззрился, да потом образией этой самой и подавился – как ею пырснет, да кулаком по столу как тырснет!
   – Ну, уж это нет! – прогремел он в ответ и, прокашлявшись, добавил по-деловому: Вот что, сокол – давай-ка без обиняков, чисто этак конкретно потолкуем, без энтих самых... шуточек твоих плоских да подковырочек. Ты, я гляжу, парень ушлый зело, хитёр-мудёр да на язык востёр. Ничё – договоримся! Ты ноне купец, а я – товара имец. Желаешь Борьяну мою заполучить – изволь цену за неё достойную заплатить. Дороже её у меня никого нету, так что гони, женишок, за невесту монету!
   – Что ж! – Яваха себя по колену шлёпнул. – Вот это уже дело другое! Энто по-нашему!.. Согласен, твоё величество, платить, только это... маловато у меня монет, – и он руками развёл, гримасу смешную притом состроив, – пять золотых всего и есть-то. Пойдёт?..
Черняк от возмущения аж весь вздёрнулся.
   – Да ты чё, Яваха, львиная ты рубаха – совсем что ли дурной и на голову больной, а?! За царскую дочку – и пять всего монет?! Хэ!.. Мой ответ – нет!
   Яван тогда голову в раздумье почесал, винтиками мозговыми чуток пошуровал да папане и возвещает:
   – Да уж, княжна Борьяна и впрямь хороша, и лежит к ней моя душа... а у меня более и нет ни шиша! Хм. М-да... Эвона! А давай-ка я за неё тебе отработаю! Сделаю чего те надо, вот и будет мне награда. Да и ты, царь, останешься радый, ага!
   – Отработаешь?
   – Отработаю...
   – За Борьяну?
   – За Борьяну.
   – Хм...
   Тут уж и пекельный государь в задумчивость впал и долгонько себе репу чесал.
   – Э-э! – говорит он, наконец, рукою махнув. – Чего там время зазря терять да работой себе пупок надрывать – давай-ка лучше меняться, а! Я тебе, так и быть, отдаю в жёны Борьянку, а ты мне... палицу свою даришь, да ещё в придачу шкатулку, коя у тебя лежит в сумке, отваливаешь! И куда хошь, туда себе и сваливаешь. Ась?..
Явана даже в смех от сего предложения кидануло.
   – Эк, куда заганул! – заявил он царю. – Ну, уж это дулю! Так, твоё велико, дело-то не пойдёт. Или, думаешь, я полный идиот?!
   – А чего тебе, Ванюша, бояться? Невже, считаешь, я тебя обману?
   – Хе! А то нет! Вам, чертям, только слабину дай – враз ведь обманете и глаз на жопу натянете! Хе-хе!
   Чёрный Царь в момент тут посуровел, насупился личностью и с такой речью к Ванюхе обратился:
   – Ну, ты там, Явашка Коровья Какашка, ты что это о себе возомнил?! И впрямь что ли хочешь нас победить, а?! Вот же, право слово, дурак! Ты ж один сюда припёрся, кучка бездельников с тобою – не в счёт, а нас, чертей – на миллионы счёт! Массой ежели все двинем – не останется от тебя и помину!
   Только Яваха царёвы угрозы в толк не берёт.
   – А мне до фени ядрёной все эти ваши миллионы! – отвечает он дерзко царю. – Шкатулочка-то Ловеярова хитро придумана: она не про миллионы, а про тебя одного думана. Миллионы твои может и останутся, а что лично с тобою станется – вопрос...
   Черняк тогда сызнова окосел и мешком в своём кресле осел да, взопревши явно, пот со лба утирать принялся. Поставил-таки Ванька его в тупик – его величество к таковскому-то обращению не привык.
   И вот сидел он так сидел, думал чего-то думал, и наконец вроде что-то придумал.
   – Ладно, – махнул он рукою устало, – коли уж и впрямь ты такая перекатная голь, то так и быть – невесту отработать изволь. Ра единым мне поклянись, что выполнишь ты три моих задачи, и ежели выпадет тебе удача, то и Борьяну с собою возьмёшь и сам невредимым отсель уйдёшь. Ну а если тебе не повезёт, то придётся твоей милости несолоно хлебавши идти на все четыре как есть пути. По рукам?..
   Яван губу тогда закусил, торбу свою потормосил, а потом тряхнул башкою да и махнул рукою.
   – Согласен! – говорит он царю с энтузиазмом. – Твоя воля – условия выдвигать, а моя – их выполнять! Только вот Ра клясться я прав не имею, поскольку Ра я не владею, а вот своею жизнью поклянусь, что за данную работу возьмусь... но с одним условием...
   – Каким ещё там условием?!
   – А вот каким. Сии задания противу принципов моих не должны идти! В русле прямого али нейтрального они должны быть пути! И ещё... И ты обещай, Пекельный царь, что по выполнении всех заданий вместе со своей чертячьей компанией от меня вы отстанете и чинить мне препятствий более не станете!
   Царь тоже чуток здесь подумал и головою согласно кивнул. Встали они тогда, через стол перегнулись, по рукам вдарили, а потом кубки свои подняли и в ознаменование заключённого договора их со звоном сдвинули, а содержимое в рот себе опрокинули.   После этого каждый на своё место уселся, и оба, надо сказать, с видом предовольным.
   Посмотрел тут Чёрный Царь на Ваню с ехидцей в глазах да ему и говорит:
   – Да, забыл тебя предупредить, женишок Яван. Борьянка у меня девка балованная, в поступках весьма своевольная, и моё согласие, по большому счёту, ещё ничего не значит. Коли захочет она за тебя пойти, то пойдёт, а уж коли не захочет, так переубеждать её у меня ни желания нету, ни мочи. Уж тогда сам как-нибудь улещивай её да уламывай. Ха-ха-ха-ха!.. 
   – А, кстати, – перестав ржать, он добавил, – она сюда вскоре подойти должна. Чего-то, правда, запаздывает, норов свой, как всегда, выказывает...
   Что ж, посидели они ещё чуток, и о несущественном слегонца покалякали. Яваха у царя и принялся выпытывать, какова, дескать, у него идейная платформа, и каким образом соотносится у них, у чертей, содержание и форма...
   Яван-то в богословии был подкован, прошёл он праведов расейских школу и всех учеников как есть превзошёл, пострел, поскольку уже по рождению понятия высокие в душе имел.
   – Вот ты тут, великий государь, – обратился он к хозяину ада, – Ра единым назвал. И мы таковым Его почитаем. Тогда почему твои черти Ра олухом каким-то считают, всячески на словах Его поносят и в глубине сердца Его не носят?
   Усмехнулся Чернячина самодовольно и таково рёк:
   – А это потому, что им знать всего не положено. Великое знание неуязвимость и силу даёт, а на кой ляд мне, скажи, такие всезнайки? Трон-то ведь один, а охотников его занять – много, вот пусть и шкандыбают окольной дорогой! Хе-хе!
   – Ладно. Понял… Ты, величество, видать, по-своему мировой порядок-то понимаешь, от своих холуёв малость отлично. Но ведь врать-то царю неприлично.
   – Хэ! Экий же ты, Яван, дурачина! – скривил царь харю, и на Ваньку посмотрел с сожалением явным. – Босяк ты! Как есть босяк да голяк, уж извини!.. Ну, на себя-то взгляни! У твоей милости штанов даже в наличности нету, пять монеток всего в суме, да пустая дурь вдобавок в уме, а поди ж ты – меня жить ещё учишь и какую-то чушь там ещё канючишь! Хэ!.. 
   – Власть!!! – и он сжал кулак и потряс его пред собою. – Вот истая радость и сласть!.. Ты думаешь, Ра иной?.. Эх, наивный ты простак... в мире всё не так, как ты считаешь. В облаках ты, Корович, витаешь... А я скажу вот какую штуку – тебе, более никому, так что мотай на ум: Ра – первый творец и властитель вселенной! Он когда-то, когда был молод и смел, силою необоримою кусок Ничто захватил и по своей воле всё мироздание закрутил... С мироздания сего он и питается. Когда существо погибает и разрушается, то сила его прямо в рот Ра течёт. Тем он и живёт да радуется... Он величайший в мире деспот! Главнейший во вселенной тиран! Никогда и никому с ним не сравняться – нечего даже и стараться! Бесполезно это и бессмысленно!.. Между ним же и нами – граница непроходимая, и то есть тайна тайн неисповедимая... По Ра замыслу большее, на что существо любое способно, так это к престолу его пробраться, всецельно уничижаясь, и там вечно пред ним пресмыкаться, хвалу и славу ему напевая...
   Царище тут призамолк ненадолго, гордо в кресле затем откинулся, кровару из кубка хлебанул и продолжал излагать свои идеи:
   – Но такая карьера – не для чертей!.. Пускай ангелы туповатые восхвалением бога занимаются, а мы – сами себе боги! Достойные Ра подражатели! Он – эгоист величайший, и мы в эгоизме упражняемся; он всех и вся гнёт под себя – и мы поступаем так же, ни на йоту не отступая от его программы. Так-то вот!.. Первым сию Ра слабость ещё Световор понял, вселенский мятежный вождь, а за ним и другие во множестве, кто не захотел пребывать в убожестве. Ра стал стар, и ему за всеми не угнаться; теоретически нынче возможно свою вселенную даже создать и от папаши навсегда отпочковаться...
   – Ну-ну, – сказал лишь Яван. – Ну, ну...
   – Погляди, Говяда, как я живу!.. – голосом раскатистым царь взгремел. – Какими богатствами я владею! Какие дела великие дею! Каких женщин всегда имею!.. Здесь всё моё! Я тут и бог, и царь, и мне покорна каждая тварь! А ежели ещё более умение жить изощрить, то такое положение можно будет продлить бесконечно. Вечно!..
   Позакончил адский оратор свою выспреннюю речь и с выражением превосходства на Явана воззрился.
   А тот сидел и перечить ему не торопился.
   Вот подумал он чутку, подумал, а потом свой вопросец величеству и киданул:
   – А вот скажи-ка, царь, ты утверждаешь, что между нами, существами, и Ра граница непролазная залегла. Так?
   – Так.
   – А тогда как ты знаешь, что Ра именно такой, а не другой? Наверняка ж ты это ведать не можешь, а утверждать свою версию не стесняешься. А может статься, ты как раз и заблуждаешься, а?
   Черняк ажно слегка растерялся. Заёрзал он в кресле, засопел, что-то возразить вроде захотел, да сразу-то не нашёлся. 
   Встал он тогда и туда-сюда возле стола прошёлся, а потом ход свой неторопливый остановил и вот чего Явану заявил:
   – Ты, хитрый витязь, меня на слове-то не лови. Чего говорю, я знаю, и чего надо, то и утверждаю. Понял?!.. По бытию всего сущего мы помыслы божьи узнать можем. А сущее ведь в тиши и мире не живё-ё-ё-т! – Всяк ближнего своего на части рвёт! Вот и получается, что эдак только жить и надо, и свой кусок у другого урвать и есть единственная в сём мире отрада... Ну, что, любомудр, съел?
   – Да нет, величество, какое там съел, – отмахнулся на это Ваньша, – не всё можно есть, что на свете есть! И как бы твоя сия отрада не оказалася в конце концов отравою. Сам будешь не рад, что нахапал столько отрад!.. Ты погляди, царь-государь на себя, со стороны как бы погляди! Вот ты здеся самый вроде главный, и нету тебе тут равного – и что?! А ничего хорошего – одинок ты, как словно хорёк, в замок свой забился, за высокие стены укрылся, а от себя-то прочь не убежи-и-шь! Вот ты от страха и дрожишь, и радости истой тебе от власти твоей нету, поэтому ты волшебную «радость» в себя и льёшь, а всё одно этаким хмырём-то живёшь. И вечности тебе уж точно – не ви-да-ть. Это уж как пить дать! Силы твои слабеют, а враги, битые тобою и униженные – мудреют. Придёт срок – за всё твоё угнетение щедро ты расплатишься и с высокой горки на самый низ покатишься. Что – али не так?!
   Гневом престрашным буркалы царские тут полыхнули! Высверкнулися из них огненные лучи и к Явану было уж метнулися, но на полдороге вдруг тормознулися и медленно-медленно назад втянулися.
   Совладал всё ж с собою владыка ада, не дал воли своему своеволию; вернулся он на царское место, в кресло медленно сел и с прежней невозмутимостью на собеседника посмотрел.
   – Хм! Да-а уж... Ну, да ладно, – пробормотал он и к Явану обратился, как ни в чём ни бывало. – А как ты, Яван, Ра себе тогда представляешь, а?
   – Как, как... Как сам живу, таким и Его представляю: необходимым лишь обхожусь, себя не стыжусь, слабым да униженным помогаю, и под гнётом чужим не изнемогаю... По большому счёту об Отце нашем нельзя говорить, что Он, мол, где-то там, у чёрта на куличках, или у Ничто на пятках обитает и встреч с творениями своими избегает. Он ведь везде и нигде, во мне, и в тебе... Его даже «Он» называть нежелательно, ну да мы уж для простоты Папаню так величаем, поскольку понимаем далёкость пути к единству. Многовато в душах наших ещё свинства...
   Ну а в твоём, царь, изложении немало обнаруживается несуразицы: какое-то непонятное Ничто у тебя появляется, а у нас это Ничто – Божья ипостась, и буквою «А» оно обозначается, тогда как активное начало буквою «Р» мы обозначаем, но говорим и думаем не раздельно, а слитно: не «Р» и «А» – а «РА». Вот такие-то дела...
   – Глупые и вредные мечты, – покачал головою, в раздумье некоем побывав, главный упырь. – О чепухе толкуешь ты… Отец, отец! Какой ещё тебе, к лешему, отец?! Тогда и волк отец для тельцов и для овец. Ха! Ра действительно один да един, но он – великий вселенский господин! Понял, нет? Хм! Хренов ты боговед...
   – Ладно, пусть будет господин, – поднял ладонь Яван, – а Ничто тогда что? Ни то, ни сё? Пустышка? Презренная никчёмная никудышка?.. О каком единстве тогда речь, а?.. Э-э! Голова у вселенной что ли без плеч?..
   Теперь мне понятно, почему вы Природу, сиречь нашу Мать, материю так называемую, эдак-то не уважаете: плюёте на неё, хаете и делами мерзкими обижаете – это всё потому, что у вас, у чертей, в самой душе единства никакого нету: у вас и в Абсолюте распря да Раздор заложены! Вы ведь духовно и душевно разложены. Немудрено, что в умах да в сердцах ваших не Ра-Отец Вседержитель, а прямо разбойник какой-то окопался или некий злой разделитель. Естественно, что вы и в явной жизни также развязно да несуразно поступаете, коли свою извращённую идею высшей истиной полагаете. Факт!
   Царь спокойненько вроде так посиживал и смотрел надменно на Явана, а потом сузил глаза и вот что ему сказал:
   – Чушь. Бред. Ерунда... Ишь, каким добреньким вы Ра себе представляете! А зачем, скажи, страдания тогда, муки?! Для какой такой ещё науки?!
   – А вот!.. – воскликнул в ответ Ваня и воздел кверху руки. – То Ра Игра… Иго то есть Ра… Научись в неё играть, и не будешь так страдать, а ежели ты всё ж страдаешь, то плоховато, брат, пока играешь… Ра-Отца зря не хай, не вопи и не мекай – а лучше рассуди да покумекай! Всем нам пораиграммы надо понять, и чертограммами их не след заменять… Ра иго ведь легко, и обычно оно тварям по силам – лишь бы к чертям игра не заносила! Да Ра и сам в нас страдает, когда в Игру Свою через нас играет!.. Вы же, черти безконные, приёмы запрещённые в Божьей Игре применяете. Что, правила что ли не знаете?!
   – Хэ! Правила… – презрительно скривился чертище. – Победителей не судят: кто смел – тот и съел!
   – Да и подавился! – Ванька тут слегка озлился. – Уж ты, владыка Пекла, не взыщи – а всё-таки ты неверующий...
   – Это как так?!
   – Да вот так! Веры в тебе нету... Того, что в Ра ведёт то есть. Сердце твоё гордостью окружено да ложью опутано, и посему величие твоё – дутое! И я тебе вот чего напоследок скажу: по беспутью идти – в тупик прийти, и сколько ни развращаться, а придётся-таки возвращаться!..
   Посмотрел Яван царю прямёхонько в очи его тёмные и увидел в глубине их тени тоски бездонной.
   Но это недолго продлилося – лютое бешенство в царских очах воспалилося!
   – Хорош мне тут перечить! – взревел он, сатанея. – И слышать больше не хочу крамольные твои речи! Я сказал! Всё! Точка!..
   Да по столу ладонью опять – ляп! Посуда на воздух сызнова – скок!
   А на Ване не дрогнул даже волосок. Он лишь рожу скорчил по скоморошьи, палец к губам приложил – мол, величество, не блажи! – и палицу упавшую с пола поднял да аккуратно эдак к столу приставил, чем моментально царя на место поставил.
   И в это самое время двери позади бесшумно раскрываются и за спиной у Явана шаги чьи-то слышатся, да так-то вишь звонко: цок-цок-цок-цок!
   Обернулся машинально Ванёк – ах ты ж мамочка! – то ж фланирует по паркету его Борьяночка!
   И такая она ему расфуфыристая показалася, что ни вздумать, ни взгадать, ни малеванцу намалевать! Ну, да мы всё ж попробуем её описать...
   Итак, платье на ней было длинное, с красным блескучим отливом, плечи повыше груди обнажённые, а руки в перчатки чёрные по локоть аж облачённые; на ножках же туфельки были золоченые на высо-о-оком каблучке – они-то и цокали, а у Вани в груди в такт каблучкам сердце ёкало... Ещё у Борьяны причёска была странная: роскошная её грива чёрная сложным образом была скручена и завита, и в высокую копну сбита, так что мило торчали славные такие ушки, а вдоль них – забавные висели завитушки.
   Яван, конечно, с места живо вскочил, на невесту свою уставился, а потом сделался очень весел и поклонец княжне отвесил. И та с ними поздоровалась звонким голосом: здравствуй, сказала, отец, и ты тож, Яван-молодец!
   Подошла она к царю, его ласково приобняла, в щёку бледную папаню поцеловала, а потом на креслице свободное присела, в Явана озорными глазами стрельнула, жемчужною улыбкою улыбнулася, да и спрашивает:
   – А чем вы здесь, интересно, занимаетесь? О чём речь без меня тут ведёте?
   Ну, Черняк ей и отвечает: так, мол, и так, дочка, мы с этим человечком танцуем от самой печки, о Ра судим да рядим, и соглашаться друг с другом не очень-то и хотим…
   – А-а-а... О Ра... – Борьяна равнодушно протянула. – Я в этих делах немалая дура. На начальницу ведь я не потянула, экзамен не сдала, а там сплошной был Ра. Ну, да я не особо и жалею – подумаешь... Философия ведь дело мужчин – ругаться лишняя причина.
   И смехом весёлым залилась, точно колокольчиками серебряными раскатилась.
   А потом к Явану оборотилась:
   – А знаешь, Яван, как нас в школе когда-то про Ра учили?
   – Как?
   – А вот как. Он же двойственный. Во-первых, значит, вот такой: р-р-р-р-р-р!!!
   И она хищно-прехищно оскалилась, пальцы на руках скрючила и словно дикая пантера зарычала.
   – Это чтобы пугать. Р-р-р-р!..
   – Что ж, страшно, – усмехнулся Ваня.
   – Во-вторых же Ра такой: а-а-а-а-а-а!!!
   И Борьяна до того натурально испуг в себе изобразила – всем телом затряслась, глаза закатила – что Яван сразу понял, что перед ним актриса ещё та.
   – Очень забавно, – он сказал.
   А тут и Чёрный Царь в разговор встрял:
   – Слушай, дочь Борьяна, своего отца и будь мне послушна, как овца! Как ни крути, а этот вот субъект – твой жених, и нам сего факта прискорбного никак не обойти. Жених! Твою!..
   И он руками развёл в стороны раздосадованно.
   – Но!.. – продолжал царь, воздев кверху палец, – пущай он о себе много не мнит, а поскорее три моих задания сполнять норовит. Выполнит их как нельзя лучше – тебя – увы, получит; ну а не выполнит – может тогда отдыхать, ибо ему тебя как своих ушей не видать!
   Борьяна, очевидно, таким заявлением отца осталась довольна, на Явана она зорко зыркнула и ему говорит:
   – Ну что ж, дорогой мой жених, нелёгкое это будет для тебя дело меня заполучить. Как бы, свет Яванушка, твоей милости не осрамиться, да ни с чем домой не воротиться!
   И опять, значит, засмеялась задорным смехом, точно доставила себе какую утеху.
   – А это мы ещё поглядим, – Яваха в свой черёд крале говорит, – в каком виде суждено мне домой возвратиться. Если вдосталь помучиться, то авось чего и получится. Я парень неуступчивый, азартный – глядишь, и поможет фарт мне…
   Царь тут опять в ладоши вдарил, и появился там, откудова ни возьмись, пирог знатный, пахнущий зело ароматно, с какими-то фруктами испечённый, с румяными боками позолочёнными: прилетел – и на серёдку стола сел.
   – Изволь, жених Яван, пирога отведать нашего! – предложил Черняк Ване.
   А тот замялся:
   – Да не, величество, благодарствую! Я как-то вашу пищу адскую есть не решаюся – животом, понимаешь, апосля маюся...
   – Что, думаешь, отравим? Хе-хе! Сей пирожок сама Борьяна для тебя испекла, не боись – всё натуральное, с белого света лично ею доставленное.
   Страсть как захотелось Ване пирога Борьяниного отведать, но всё же он за себя опасался, ибо помнил наказ дерева волшебного о пище адской. Нравы-то здесь не людские, а гадские: накормят черти какой-нибудь дрянью – и нетути Вани!
   Порешил он тогда как-то от пирога сего поотвлечь их внимание.
   – А что это у тебя, твоё величество, за знак такой на груди висит? – у царя он вопросил.
   А у того на груди два скрещённых меча, змеиным как водится ободом окружённых, висели на золотой цепи: цацка такая приметная, сиявшая прямо несусветно.
   Усмехнулся владыка пекла, мечи рукою потрогал и отвечал зело гордо:
   – Это символ нашенский древний, знак огня, крест! Когда мечи волшебные меж собою сшибаются, из них ведь снопы искр вышибаются...
   Берёт он нож большой со стола, над пирогом его поднимает и... крест-накрест пирог разрезает.
   – Видишь? – спрашивает Явана. – Это как бы наш мир, противоположными стремлениями на части разделяемый и лишь в центре, в невидимой точке пустой вроде как виртуально соединяемый. Понимаешь?..
   Посмотрел Яван на разрезанный пирог повнимательней, и заметил раздумчиво:
   – А можно ведь и по другому рассудить... Части креста не расходятся из единой точки, а наоборот – сходятся в ней. И как бы ни были велики противоречия имеющиеся, а всё ж таки надлежит им в единое течь… Так что, твоё злодейство, ежели мечи эти на палки простые заменить, да змею эту ненасытную, хвост свой жрущую, убрать к чертям, то сей символ для добрых дел возможно будет приспособить.
   – Ха! – воскликнул Черняк важно. – Не нашёлся ещё человек, который бы у нас наш символ отобрал бы!
   А Яваха ему:
   – Ну, не нашёлся, так найдётся – дай срок!..
   – Ладно, – произнёс царь сурово, – вы тут посидите, а мне недосуг. Дела государственные меня ждут. Ты же, Яван Говяда, в гостювальню потом возвращайся и от меня посыльного дожидайся – с первым моим заданием. Завтра поутру и приступим к испытаниям – чего кота за хвост-то тянуть! Надеюсь, ты уже успел отдохнуть?..
   Сказал, встал и ушёл не прощаясь.
   Осталися Яван с Борьяной вдвоём в том зале.
   – Послушай, Ваня, – спрашивает княжна у богатыря, – а почему у вас в Рассиянии люди такие придурковатые, а? Такие, ну... ну вроде тебя?
   – А в чём эта дурость выражается? – Ванюха ей улыбается.
   – В чём, в чём... Да во всём! Ты думаешь, я ничего не знаю и просто так болтаю? О, не беспокойся – я почти всю Землю облетала и всякого народу повидала. Вот в других странах люди вроде как люди: у них и храмы пышные для моления, и святые места для поклонения, и обряды всякие строгие, и символы разные от бога... А у вас поди и нет ничего: где ни попадя, когда хотите, собираетесь и дурью какой-то маетесь. Бога вы ни о чём не просите, жертв ему никаких не приносите – знай себе шумите, как дети малые, да играете и прям комедию какую-то ломаете. И что это, не пойму, вам даёт?.. Может, вы идиоты?
   Яваха тут как заржёт. За живот он схватился и так со смеху покатился, что аж прослезился.
   – А ты думала, мы умные?! – наконец-таки он остановился. – Не-а. И впрямь сложнолихие творить мы не умеем, и даже уметь не пытаемся. Просто так жить стараемся! Нет у нас ни каменных домов высоких, ни мощёных дорог широких, а стоят в лесах дремучих – у-у-у! – избушки на курьих ножках, и пролегают меж ними узкие такие дорожки. Так что мы дикари... зато не гнём спину от зари до зари. Работаем, Борьян, для пропитания и кой-какого ещё одеяния.
   – Э-э, Яван, – покачала пальчиком Борьяна, – что-то ты от меня скрываешь! Не договариваешь... Признайся – видно есть у вас тайна вековечная, чтобы жить-поживать так беспечно?
   – Да нет, Борьяна, нечего мне от тебя скрывать, потому что никаких сокровищ, в вашем понимании, мы не имеем. У нас всё открыто: и дома, и души. Тот поймёт, кто имеет уши!
   – Ну, это и я знаю, что вы бедняки распоследние! – воскликнула княжна высокомерно. – Песни поёте, а в лачугах жалких живёте.
   – А вот и нет! – Яван ей в ответ. – Мы очень богатые! Беду мы не мыкаем и почём зря не хныкаем. А всё потому, что Бога живого ни в лишний хлам, ни в мёртвый храм не заключаем. Мы Ра в душе носим, поэтому ни у неба, ни у земли ничего не просим, ибо они и так нам принадлежат, а мы – им. На том стояли и стоим! Надеюсь, и стоять будем, коли и далее в Ра пребудем. А святые места... Так у нас всё священное – и холмы, и долы... У нас ведь везде дом. Можно спать и под кустом. Мы люди крепкие, закалённые: в снегах рождённые, дождями сечёные, ветрами сушёные, солнцем опалённые...
   Вот выйдешь бывало на луг, а он тебе – лучший друг! Ветерок слегка поддувает, бабочки да стрекозы везде летают, пчёлки звенят, шмели гудят, а цветочки неброские до того живительный аромат источают, что любой рассиянин несказанную радость получает. И каждая на поле ромашка живым символом Ра бескорыстно всем служит, самая невзрачная букашка буйную жизнь славит, а самый слабый человек свою душу по Ра правит. И не страшны людям расейским никакие враги, покуда им края свои дорог̀и!.. Вот и весь тебе, свет Борьянушка, мой ответ, только вот не знаю – поймёшь ты, али нет...
   И в эту самую минуту княжна притихшая глазами вдруг повела, руку вверх молниеносно выбросила, точно незримую муху ловя, и действительно – что-то как будто поймала! Прямо у неё в руке проворной появился, будто из ничего, шаричек этакий кругленький, не дюже собою большенький – ну чисто собою глаз, сверкающий как алмаз. 
   Нахмурилась тогда Борьяна, брови собольи гневно сдвинула и с негодованием непритворным воскликнула:
   – Ах так?! Ну, братец, держись! Я давеча тебя предупреждала, чтобы не смел за мною подглядывать? – Предупреждала. Говорила тебе, что в глаз получишь? – Говорила... Вот и не обессудь, хитрый ты лис – на вон, лови!
   И как запустит кругляшку в стенку ближайшую!
   Ударилось волшебное око о дубовую доску, с писком пронзительным назад отскочило, огоньком красным блиснуло, на пол упало, да и пропало, точно и вовсе там не бывало.
   – Что это было, Борьяна? – спрашивает милаху Ваня.
   А та ему:
   – Да так, пустяки... Наши с братцем разборки. Шутим... Ты внимания, Ваня, на сии фокусы не обращай – давай-ка лучше вон угощайся!
   А Ваньша, хоть ему пирога вкусить зело и неймётся, а всё ж таки маленечко мнётся.
   Борьяна тогда большущий кусочину пирога ему на тарелку положила и с вызовом в голосе заявила:
   – Ежели моей выпечки сейчас не отведаешь – обижусь, так и знай!
   А-а, думает тогда Яваха – была, не была! Семи ведь смертям не бывать, а одной и так не миновать! Ежели сия чертовочка прекрасная сей миг его тут отравить задумала, то кто ей помешает попозже это сделать? Любимым надо ведь доверять...
   Отломил он себе кусочек махонький и с улыбкою в рот его отправил.
   М-м-м! Вкус – восхитительный! Никогда ещё слаще пирожка Яваша не едал-то!
   – Ва-а! – восхищённо воскликнул Ваня. – Да ты, Борьяна, я гляжу и стряпать великая мастерица, не токмо собою красавица!
   А та довольная такая восседает. Пришлася Яванова похвала ей по нраву.
   Ваня же видно запамятовал и про возможную отраву, знай себе за обе щеки вкуснятину уплетает. Прямо на глазах пирожище у него тает...
   – А сама отчего ты не кушаешь? – поинтересовался у невесты Яван, с аппетитом кусок жуя.
   А Борьяна ему с ехидной усмешечкой:
   – Я, Вань, на диете. Неполезны мне пироги эти. Знаешь, как говорится: не ешь много теста, а то на боках не будет места. А я ведь не дура – свою фигуру блюду.
   И рассмеялася весело.
   Ваньке тоже смешно сделалось. Он аж поперхнулся с пересмеху, закашлялся, но шустрая княжна не дала ему подавиться, с креслица быстро привстав и по спине ему ладонью ударив.
   Отхлебнул Ваня молочка, на невесту свою посмотрел благодарно, да и заявляет в волнении преявном:
   – Ты, Борьяна, на мой ежели мерить взгляд, девушка почти без изъяна! По глазам вижу, что умная, по делам знаю, что смелая, да вдобавок ещё и кухарить умелая... И характер у тебя весёлый и живой – похожий чем-то на мой. Люба ты мне не передать как, с самой речки Смородины образ твой мне в душу запал; совсем без тебя я пропал, на других девушек гляжу, а их не вижу – ну нету тебя мне ближе! Да ради тебя, черноокая, я даже горы готов свернуть, лишь бы твою душеньку на свет наш белый возвернуть! Только... без твоего на то согласия я увозить тебя не стану. Не приемлет моя душа ни насилия в деле любви, ни малейшего обману. Так что... коли я тебе совсем не люб, коли таишь на меня обиду, али точишь зуб – сразу вот так прямо и скажи, правду в сердце не держи!
   Посмотрела княжна прекрасная на Явана взором проницательным, усмехнулася весьма загадочно, да и говорит шутейным гласом:
   – Ну что же, друг Ванечка, хоть и речешь ты не дюже складно, а слышать такое, не скрою, мне приятно. Впервой ведь я слышу, чтобы кто-то искренно в любви мне признавался, до сих пор меня только купить да покорить пыталися. Хм!.. Неужели, Ваня, ты и взаправду мою особу так любишь?
   – Люблю! Ещё как люблю-то! – и Яван по груди себя кулаком вдарил. – Вот с места, княжна, мне не сойти! Да провалиться мне сквозь землю! Хотя и проваливаться вроде больше некуда…
   – Ой ли, Ванюша? Так ли уж тебе я люба? Что-то не особенно верится... А вспомни-ка... на калёном-то мосту... чуть было меня ведь не пристукнул, а? И прибил бы, ей-ей прибил бы, бугай ты этакий, ежели бы я не исхитрилася и мёртвою тогда не притворилася. Ха-ха-ха-ха!
   Яван было взгорячился, и возражать ей принялся, путаясь в словах и доказывая страстно, что это он-де на рыцаря адского зол был ужасно, а с ней бы, милушкой, он даже бы и не сражался...
   А Борьяна между тем усмехнулася, перчатки атласные с белых ручек стянула, пальчики на правой руке гибко извернула, и принялася что-то на них рассматривать. Пригляделся невзначай Яван – батюшки-светы! – то ж перстенёчек Праведов у Борьянки на большой палец был надетый!
   Голову Ваня дал бы на отсечение – тот самый перстенёк-то, его неяркое свечение!..
   – Ага! – воскликнул богатырь поражённо. – Так вот у кого перстенёк, мне дарованный! Откуда он у тебя, Борьяна?
   – А вот не скажу, – пришло на ум ей повредничать. – Купила, нашла, едва ушла, хотела отдать, да не смогли догнать…
   И сняв перстень с пальца, с преувеличенным тщанием стала его рассматривать.
   – И на что тебе, Ваня, такая дешёвка? – спросила она недоумённо. – Перстенёк-то – тьфу! – бросовый. В приличном обществе такой и на палец стыдно надеть...
   – Прошу тебя, Борьяна, – перебил насмешницу Яван, – отдай перстенёк! Дорог он мне – и всё.
   – А вот не отдам!
   – Отдай!
   – Не-а.
   – Добром прошу...
   – О-о-о! И что ты мне сделаешь, коли не отдам, а? – ещё пуще чертовочка изгаляется.
   – Ах так!.. – нашёлся наконец Яваха. – Я же тебе серёгу твою заветную отдал, не пожадничал, а ты видно такая скупая, что на простой кусочек металла позарилась... Что, Борьяна – чертовское нутро в тебе взыграло? У вас, у чертей, и так вроде всё есть, а вам вишь ты – всё мало!
   Не без умысла тайного Ванька дочку царскую эдак подначил-то, ибо захотелось ему её испытать, червоточинку адскую в ейной душе выявить.
   И что же? Удалось. Ещё как удалось-то! Полыхнула вдруг в прекрасных очах красавицы злоба лютая огнедышащая, и всё лицо её некрасиво исказилося, будто сама душа в ней преобразилася.
   Приосанилась она гордо, Явана презрительным взором смерила, перстенёк в воздух высоко подкинула, поймала его ловко, да и говорит ехидно:
   – Ну что ж, женишок любименький – бери свой перстень незавидный! Мне такого барахла и даром не надобно, противный ты Яваха Говяда! Но! С одним условием я верну его. Я безделушку твою в кулаке зажму, и ежели ты его разожмёшь, то перстенёк возьмёшь, ну а ежели нет – то навсегда привет!
   Стиснула она перстень в кулаке загорелом и чуть ли не под самый нос Явахе его подносит.
   Что ж, делать нечего. Как тут откажешься?.. Взялся Яван за Борьянин кулачишко левой своей ручищей, а правою лапой попытался шутя пальчики на нём разогнуть.
   Да только что это? Ну и дела! Как словно клещи оказалася у нежной с виду девушки длань!
   Четверть силы Яваха тогда приложил – оказалося мало сил!
   Пол-своей силы он прилагает – княжна атлету нашему не уступает!
   Три четверти богатырской силы ситуация сия попросила – начала чёртова кукла слегонца уступать: пальчики стали у неё дрожать...
   Что ж, пришлось тогда нашему витязю на силушку более не скупиться, и на полную катушку в сём деле приложиться. Разогнул он всё-таки кулачок девичий, хоть чуток и попотел. Перстенёк у неё он забрал и на мизинчик себе надел.
   А невестушка посрамлённая как подскочит тут на резвые свои ножки, а в глазищах её бездонных ярь растревоженная полыхнула, будто у дикой кошки.
   – Ах, ты так! Ах, ты так значит!.. – чуть ли не рыком она зарычала. – Ы-ы-ы! Ы-ы-х!..
   А Ваньку смех неудержимый разбирает, глядя как чертовочку злоба неукротимая распирает. Крепился он, крепился, а потом как закатился...
   Борьяна тогда кувшин хрустальный со стола – хвать! Размахнулася она угрожающе, намереваясь, без сомнения, в Явана его запустить, а потом видно передумала внезапно да как шваркнет посудину об пол со всего маху!
   Сама же повернулася в негодовании и прочь устремилась от Вани.
   Не эстетично, надо заметить, она двинулась, только эдак: тыц-тыц-тыц-тыц! По паркету, значится, полированному. А одна-то каблучина на туфельке золочёной у неё – раз! – и подломилася. Чуть было её княжеское высочество на пол не завалилася.
   Не стала Борьяна далее ковылять, сорвала она туфельку попорченную со своей ноженьки, рожу ярую скорчила и на сей-то раз с превеликою, как видно, охотою обувкою в женишка-пересмешника запустила...
   Попала! И точно-то как! Яваха едва-то-едва отвернуться успел, как ему в спиняку подарочек от невестушки прилетел. Аккурат попромеж-то лопаток… А вслед за первым и второй туфель не замедлился. Хорошо ещё, что шкура львиная Яванов тыл оберегала, а так бы быть в том месте синякам – как пить дать быть бы! 
   Чертовка же презрительно фыркнула, очами напоследок зыркнула, и вон босиком выскочила.
   А Яван вскорости смеяться завязал, туфельку золочёную с пола взял, отделке изумительной подивился, понюхал её даже – не, не пахла – и вот какая забота ему на ум тут запала... Ну, допустим, он рассуждал, выведу я девицу сию красную с ада – и какая мне с того будет радость? Сила притяжения у красавицы княжны действительно превеликая, но с другой-то стороны и сила отторжения у энтой стервозы поболее будет, чем у козы. Как тут поступить, чтобы не сглупить? Хм...
   И до чего всё же у Ваниной невесты характерец был нелестный – ну дальше некуда противоречивый! То тебе она нежная да учтивая, умная да сладкоречивая, а то такая склочная да бранчливая, что не приведи боже с нею какие, положим, шашни водить: в такую яму можешь угодить, что и не выберешься...
   Да уж! В любом случае хлопот с этою чертовкою не оберёшься, коли всерьёз с такою прожигою поведёшься.
   Не, думает Ваня, с сими метаморфозами что-то делать надо, а то попал ты, Яван Говяда! Это ж и сам будешь не рад, коли в семье не будет лад. Как говорится, не спеши, паря, жениться – не пришлось бы с горя топиться!
   Посидел Ваньша ещё трошки, покумекал над этой незадачей немножко, а потом молочко допил, крякнул, скатёрку забрал да и дал оттудова тягу. А, махнул он рукою, была не была... И покруче бывали дела! Разберёмся! Главное в сих местах – Прави во всём держаться, не будет тогда повода и жалиться. Весело надобно жить, припеваючи, и задумки свои свершать – играючи.
   И словно думам своим в подтверждение, оставил Ваня свои рассуждения, затянул песню бравую и на выход себе зашагал.
 
Рейтинг: 0 366 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!