Помочь сайту
Поздравления
Ночь -- 23 .
20 февраля 2015 -
Вячеслав Сергеечев
Ночь
– Вячеслав Фёдорович, что вы на меня так странно смотрите?
– Валюша, спасибо, что помогла моей Иришке. Что бы мы без тебя делали? Самуилыч был в панике. Если бы не ты…
– Вячеслав Фёдорович, я сама была в шоке. Молодец тут только Марь Иванна.
– Марь Иванна – старая волчица с железными нервами. А вот у всех остальных с нервами-то не очень. С женой мне всё понятно – это я виноват. Довёл её, бедную, до истерики. С Самуилычем тоже ясно. Он же психиатр – чего от него ожидать? А вот ты-то? Что ты стояла как вкопанная? Почему
у тебя затряслись руки, когда моей жене потребовался укол? Почему сам Самуилыч вынужден был колоть Ирину Сергеевну вместо тебя?
– Вячеслав Фёдорович, вы меня извините, но вы старый дурак!
– Вот те раз! Что с тобой, Валюша? Как ты много для нас с Ириной Сергеевной сделала! Мы тебе так за всё благодарны. Я тебя люблю, как родную дочь. Почему же ты так обо мне говоришь?
Я действительно тебя люблю.
– Вы любите свою жену.
– Конечно, ведь это моя Иришка! Но и тебя я тоже люблю. Люблю, но по-другому.
– По-другому мне не надо.
– Ну, давай я тебя полюблю так, как ты хочешь.
– Вы меня так, как мне нужно, полюбить не можете.
– Вот те два! Да я как угодно тебя могу полюбить. Мы с Иришкой тебя так любим, что…
– Любовь Ирины Сергеевны мне не нужна.
– Подожди, подожди, почему не нужна? Моя жена хорошая женщина. Она тебя, как и я, любит. Почему тебе её любовь не нужна?
– Вячеслав Фёдорович, у вас уже один седой волос в голове, а вы глупы, как пробка, извините.
– Вот те три! Я старший научный сотрудник, у меня почти готова кандидатская диссертация,
у меня научные публикации, я знаю два иностранных языка, я…
– Вячеслав Фёдорович, – это всё не то.
– Валюш, красавица наша, поясни твои слова. Как тебя понимать? Я ничего не понимаю.
– Глупый, вот и не понимаете.
– Вот те четыре! Я провожу научные семинары по…
– Вячеслав Фёдорович, это опять не то.
– Ну, тогда я не знаю, что тебя не устраивает. Объясни.
– Олухам царя небесного ничего не объяснишь. Вы ничего не видите! Все вокруг видят, а вы не видите. Самуилыч мне проходу не даёт: «Опять заглядываешься на Утятника?» – Марь Иванна
смеётся потихоньку надо мной: «Дитятко, уймись». – Ваша жена умоляет меня: «Девочка, не отбивай у меня мужа – ты ещё несовершеннолетняя». – Даже Матрёна и та издевается: «Вытолкай ты эту взяткодательницу, в охабку Утятника да в загс. Нечего реветь».
– Валентина, извини меня, я действительно старый дурак. Ты права. Нет, я осёл! Ведь я шутил
с тобой, считая тебя ребёнком. Я люблю тебя, как дочь… Извини, не плачь, дитя моё. Утри слёзы. Вообще-то плачь, в слезах есть слёзная отрада. Слёзы – это отдушина души. Дай, я тебя поцелую. Садись ко мне на койку, я тебя по-отечески утешу.
– Уйдите от меня! Утешайте свою жену. Я вас ненавижу! Я вас ненавижу обоих! Вы любите друг друга и любите. Оставьте меня в покое. Сейчас я уйду от вас и утоплюсь!
– Валюша, радость наша, ты так молода, красива до умопомрачения. Твой сказочный принц ещё впереди, а я люблю Ирину Сергеевну. И я по возрасту гожусь тебе почти в отцы.
– Ну и любите её на здоровье, а завтра я подам заявление на увольнение, чтобы никогда вас всех дураков не видеть больше. Я уйду в монастырь, постригусь в монашки. Я вам не нравлюсь, ну и пусть.
– Нравишься, нравишься, даже очень. Как ты прелестна, просто чудо! Заплаканной я тебя нико-гда ещё не видел. Тебе идут слёзы, ты в них прекрасна. Дай я поцелую твои глазки.
– Целуйте глазки у своей крали, а мои оставьте в покое. Не обнимайте меня, вы мне противны.
Я вас больше не люблю. Я вообще больше никого в своей жизни не полюблю! Когда я увидела её трусы в сумочке, то захотела растерзать на мелкие кусочки. Нахалка, хотела совратить вас прямо
в больнице. Безобразие! Какой стыд: женщина перед мужчиной без трусов.
– Золотце моё ненаглядное, но ведь Ирина Сергеевна мне жена. Между прочим – законная.
А твой суженый ждёт тебя ещё впереди. Ты потерпи немного.
– Не хочу терпеть, я вас люблю сейчас!
– Моя хорошая, у меня жена, и я её люблю. Мне нельзя любить тебя, как бы я этого ни хотел.
– Другим можно, а вам нельзя. Утоплюсь! Такая жизнь без вас мне не нужна. Я в мечтах ложусь
с вами в свою постель, и встаю от вас из нашей постели. Вы меня каждую ночь любите до
изнеможения.
– Иришка, ой, извини, Валюшка, – это всё детские грёзы, это скоро пройдёт.
– Это никогда не пройдёт! Я только вас буду любить всю свою жизнь до самой смерти.
– Валюша, моя любимая девочка, я тебя люблю, как отец. Утри слёзы. Как ты прекрасна в слезах. Боже мой, боже мой, какие у тебя красивые глаза, тонкая лебяжья шея, восхитительная грудь,
изящная обворожительная талия. Ты прелестное дитя. Если бы я не был женат, то совратил бы тебя, видит бог, но ты пойми меня – я люблю свою жену и только её. К тому же, ты не должна терять
девственность. Тебя ждёт счастливое замужество, я завидую твоему будущему мужу. Подставляй щёчку, наша прелесть.
– Как свою жену, так подставляй губки. Не хочу я подставлять щёчку. Я ненавижу вас!
– Какая прелесть! Ты прекрасна в гневе еще больше. Дай я тебе утру слёзки.
– Как своей жене, так подставляй глазки для поцелуя, а как мне… Не буду подставлять глазки.
Я люблю вас до безумия! Я хочу вам отдать всю себя. Вот смотрите, я скину этот проклятый халат. Смотрите, я вся перед вами, как мать родная меня родила.
Я хочу вас. Если вы от меня откажетесь – я утоплюсь! Смотрите на мою грудь, смотрите на мою талию, смотрите на мои ноги. Смотрите, смотрите, негодяй, в последний раз смотрите! Вы меня никогда больше не увидите. Я сейчас уйду. Я сейчас выйду на улицу и отдамся первому попавшемуся мне навстречу мужчине. Пусть он меня возьмёт. Пусть ему это понравиться, а не вам, старый дурак! Пусть моя жизнь на этом оборвётся.
– Валюш, не говори так. Давай вызовем Марь Иванну, у ней что-нибудь найдётся успокоительное.
– Марь Ивана давно спит в своей постели, а я сейчас хочу быть в вашей.
– Валюш, это невозможно, хотя я этого и хочу более, чем ты сама…
Что со мной случилось дальше, я не помню…
По-моему, – это был сон. По-моему, я был в постели с Иришкой. Только почему у моей Иришки такие голубые, бездонные глаза? Почему у моей Иришки длинные, до груди волосы? Почему у моей Иришки такие сладкие, пухлые, ярко-красные губки? Почему у моей Иришки такая небольшая, упругая грудь? Почему у моей Иришки моя ладонь не ощущает на лобке жестковатых волосиков? Почему эти волосики мягкие, как пух? Почему мои губы целуют эти мягкие волосики, и от них пахнет не ландышами, как всегда, а маргаритками? Почему всё моё естество так напряглось, что оно вот-вот лопнет? Почему я закричал так громко, что сразу погас свет…
Сколько можно?
– Утятник, чо разлёгси поперёк кровати брюхом вверх? Застегни ширинку! Утятник, подымай
ноги, мене притереть пол нада. Сколько можно валятьси? Очнись, Утятник! У мяне нет сил поды-мать табе… А, вот и твоя притащилась. Милочка, твой лежить поперёк кровати, подымай яго ноги. Пол мыть нада. Да срамоту-то его прикрой, Христа ради. Стыдно смотреть. Поворачивай яво. Пьян он шоль? Утятник, очухайся. Дочка, тащи его ноги-то на кровать. Переворачивай. Ой, Утятник, уся
простынь-то твава в крови. У тя чо, – геморрой? Откуда столько крови? Утятник, ты живой?...
Милочка, зачем ты падашь на сваво? Ишо успеешь намиловатьси, подожжи! Мене надо пол
протереть. Чой-то ты так прижалась к сваму? Дай пол протереть. Милочка, отодвинься маненько… Слышь, милочка! Чо с тобой? Да жива ли ты? Подымайсь!...
Караул, помогите!...
Самулыч, Самулыч! Где ты, окаянный? Самулыч, с бабой чой-то не так. Да и явоный муж
в отключке. Глянь-ка на их…
*****
– Валентина, – это я тебе звоню, – Аркадий Самуилович. Третий день, как тебя нет на работе,
а у нас тут трагедия. Утятник снова впал в транс, а его жена, когда увидела своего супруга
в беспамятстве, скончалась на его кровати прямо на нём. Неизвестно от чего вся простынь в крови. Вот несчастье... Я тебе давал два дня отгула за ночное дежурство, а тебя нет уже три. Срочно приходи, иначе осерчаю. Ирину Сергеевну спасти не удалось. Пока бестолковая Матрёна около ней толкалась, она уже скончалась. Жаль беднягу,
хорошая была женщина. Жаль. За Утятником нужен уход, срочно приходи...
Прошёл месяц с небольшим…
– Аркадий Самуилыч, Вячеслав Фёдорович очнулся, но, по-моему, он ничего вокруг не видит. Не видит даже меня. Я ему говорю:
– Вячеслав Фёдорович, как вы себя чувствуете?
– А он смотрит на меня и не узнаёт. Я ему снова:
– Вячеслав Фёдорович, как вы себя чувствуете?
– А он смотрит куда-то мимо меня и молчит. Я вся в слезах. Мало того, что случилось такое
несчастье, что и представить себе трудно, а тут ещё и новая напасть – наш любимец снова в трансе. Мне кажется, что я виновата в смерти Ирины Сергеевны. Я себе этого никогда не прощу.
– Валюш, ты впечатлительная девочка. Тебе не надо в медицинский. Я тебя почти месяц
выхаживал. Ты была, как и наш Утятник, в неадекватном состоянии. Я лично твою попку обкалывал новейшими импортными препаратами почти месяц. Слава богу, что ты пришла в себя. Теперь ты
посвяти себя полностью нашему любимцу. Не прячь глазки, все знают, что ты его любишь. Люби на здоровье. Бог даст, он поправится, вот и обженим вас. Только я что-то не пойму. Почему ты себя считаешь виновной в смерти Ирины Сергеевны?
– Аркадий Самуилыч, что-то у меня с головой не всё в порядке. Какое-то неясное чувство своей вины я чувствую. Вот только не могу понять какое. Я любила как Ирину Сергеевну, так и Вячеслава Фёдоровича, тайно… Этого я не скрываю. А сейчас Вячеслава Фёдоровича я люблю уже не
скрываясь. Какой он умница, как он любил Ирину Сергеевну. Я частенько, извините, подслушивала за ними. Какие он ласковые слова говорил ей! Я по-хорошему ей даже завидовала. Жаль, что Ирины Сергеевны не стало. Я каждое воскресенье на её могилку ношу цветы. Только вы об этом Вячеславу Фёдоровичу не говорите.
– Лапушка ты наша голубоглазая, как я ему скажу, когда он даже тебя не слышит. Береги его,
а я тебе помогу. Я на свои деньги заказал в Америке новейшее очень эффективное лекарство. Будем молиться богу, чтобы оно помогло. Беги к своему любимому. Только твоя ласка его теперь может вывести из жесточайшего кризиса. Бог тебе в помощь!...
Между тем прошёл ещё месяц…
Державин
– Милый, как жалко, что Ирины Сергеевны нет с нами. Я никак понять не могу, отчего у нашей голубушки случился разрыв сердца? Она так молода была. Я её считала своей старшей сестрой.
Может, Ирина Сергеевна меня ревновала к тебе? Но ведь я тогда не давала ей повода. Ты не
объяснишь мне этого после поцелуя?...
– Валюш, я сам понять не могу. Ведь после того, как ты отдежурила со мной ночь, я опять
провалился в тартарары своим сознанием. По-моему, мы с тобой чисты перед Ириной Сергеевной.
Я с тобой тогда просто любезничал, а ты пресекала все мои к тебе даже шуточные притязания.
– Милый, ты был в беспамятстве два с лишним месяца. Я вся извелась.
– Валюш, после той ночи ты на работу не ходила неделю, как сказал Самуилыч. Он тебя силой забрал из дома и лечил нас вдвоём сам. Причём, это именно он выставил тумбочку из моей палаты и поставил вторую кровать для тебя. Это нарушение всех норм. Тебя он должен был поместить этажом выше в женское отделение. Он сильно рисковал. Как рассказывал Самуилыч, ты была не адекватна около месяца.
– Вроде бы меньше. Милый, ещё кое-что мне непонятно. Когда я пришла на то ночное дежурство к тебе, то была во всём комплекте нижнего белья, не говоря уже о верхнем. Помню, что, обколов всё отделение и раздав таблетки, я застегнула поглуше свою блузку на все пуговки, как и учил меня
Самуилыч, и уселась около тебя на стульчик, взяв томик Пушкина в руки. А когда я стала с тобой разговаривать, то под моим медицинским халатиком ничего не оказалось. Как это понять? Пушкин
в моих руках, а под руками голые колени. Дальше я помню, что читала Пушкина про себя, а потом ничего не помню. Что было потом?
– Валюш, я тоже ничего толком не помню. А ты прочитай что-нибудь из Пушкина ещё, ведь ты нашего любимца знаешь, чуть ли не всего наизусть.
– А что ты хотел бы услышать?
– Я буду рад всему.
– Хорошо, милый, только после поцелуя… После твоего поцелуя у меня всегда так кружится
голова, будто бы разразилась гроза и сверкнула молния. Сначала молния, затем гром, потом раскаты грома, отразившиеся от берёзовой рощи. Совсем как у Гавриила Романовича Державина:
В тяжёлой колеснице грома
Гроза, на тьме воздушных крыл,
Как страшная гора несома,
Жмёт воздух под собой, – и пыль…
– Валюш, где это ты откопала у Державина такое потрясающее стихотворение? Как сильно
сказано! Гроза жмёт под собой воздух и пыль своим дождём, а она сама находится выше на огненной колеснице. Колесница очень тяжёлая, так как это громовая колесница. Колесница запряжена
квадригой лошадей, у которых крылья из тёмных туч. И это всё несётся по небу, извергая громы
и молнии, и обрушивая на сухую, истосковавшуюся по дождю землю благодатный ливень, от
которого начнёт всё цвести и благоухать. Мне пришлось так много сказать слов, а великий
Державин сказал всё это в четырёх маленьких строчках. Вот, что значит гений! Валюш, не напрасно именно он нашего любимца благословил в мир поэзии. Раньше молодые дарования ценили больше, чем сейчас. В наш урбанизированный век поэтические таланты не поддерживаются так горячо.
С его лёгкой руки из Пушкина-лицеиста вырос Пушкин-гений, который собственными руками:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
– Милый, на дворе осень. Ты, в подражание Пушкину, сам написал несколько осенних строк. Позволь мне прочитать это тебе.
– Голубушка, полно тебе. После Пушкина меня, дилетанта, читать как-то неудобно.
– А мне нравится. Ведь это написал мой любимый.
– Голубушка, ну тогда читай.
Хлябкая осень, нивы унылые.
Небо закрылось хмурыми тучами.
Клёны роняют листья простылые,
Ветер их носит горными кручами.
Верь, дорогая, осень дождливая
Нам не остудит чувств наших пламенных.
Шепчет река о том говорливая,
Прячась в утёсах мрачных и каменных.
В нашей любви о, милая, славная,
Ты не забудь, что самое главное, –
Верить в любовь не томно-весеннюю,
А в прихотливо поздно-осеннюю.
Осень прикрыла каплями звонкими
Стёкла окошек струйками ломкими.
Стаи на Юг летят журавлиные,
Звенья их клиньев ломано-длинные.
– Любимый, ты молодчина! Хорошо сказал о простывших листьях клёнов, о струйках дождинок на окнах, о журавлях, летящих ломаным клином. Жалко журавлей. Интересно, а почему они летят всегда клином? Почти всегда клин у них не ровный, а с изломами. Ласточки, к примеру, летят стаей.
– Журавли, моя ласточка, птицы массивные. От передней птицы в воздухе возникает воздушная волна, которая распространяется клином. Вот под эту-то волну и подстраиваются птицы, летящие вслед за вожаком. Также делают и остальные, летящие в клине. Лететь по линейке друг за другом труднее. Клином лететь намного легче – помогает воздушная волна. Путь перелётных птиц очень
далёк, и надо экономить силы, иначе не долететь. Держаться птицам на волне не просто, поэтому клин постоянно ломается. Ты это хорошо заметила. А ласточки птички маленькие, от них воздушная волна тоже маленькая. Поэтому ласточки и все остальные небольшие птицы летят стаей.
– Мой кленовенький, ты талантливо написал.
– Дорогая, это тебе кажется…
– Ирина Сергеевна незадолго до своей нелепой смерти передала мне рукопись. На титульном
листе стоит надпись: "Записки вдовы". – А сверху написан автор: Кира Радостина. При этом она
была очень возбуждена, и говорила, что опасается за сохранность этой рукописи. Мол, у тебя она
будет в сохранности большей, чем у меня. Возьми и не потеряй. Я взяла. Как-то на днях, я открыла эту рукопись и была поражена. Там идёт рассказ от имени вдовы, у которой убили мужа, и описаны её мытарства при устройстве на работу. Написано так интересно, что я всё прочла на одном дыхании. Некоторые места меня просто шокировали! Там в стихах описаны любовные отношения, но с такой нечеловеческой страстью, так интересно, что хочется сразу бежать к любимому, даже если он на краю света. Поцелуй меня, как следует, мой любимый…
– Поцелую, как следует и, как не следует. Я знаю об этой рукописи. Автор её – моя Иришка. Царствие ей Небесное! Она её писала много лет урывками. Там, кроме прозы, её стихи. Я давно ей
говорил:
– Неси в журналы, книжные издательства.
А она меня не слушала, говоря, что это всё сыро и требует доработки. Кира Радостина – это её псевдоним. Прочитай тогда мне что-нибудь из Иришки, если рукопись с тобой.
– С этой рукописью я стараюсь не расставаться. Слушай первую главу:
Записки вдовы
Что делать, что делать? Мужа убили, на руках маленькая дочка. Вся поизносилась, надеть на себя нечего. К тому же всё это уже вышло из моды. В таком появишься в приличном офисе, так тебя
примут за деревенщину. За трёхкомнатную квартиру надо платить бешеные деньги. Родители,
конечно, помогают, но сколько можно сидеть на их шее? Я давно, как окончила университет, но
кому нужны филологи в наше бездуховное время? Второй год, как получила диплом с отличием,
а найти работу не могу. Что делать, что делать, ума не приложу. Я уже не маленькая девочка:
побывала замужем, родила, но никаких связей. Сидела при муже дома, воспитывала ребёнка, пока эти скоты не убили Сашеньку. Помню, укладываю я Сонечку, а он уже принял душ и ждёт меня
в постельке. Греет моё место у стеночки. Я быстренько в душ и…
– Девушка, не скажете сколько времени?
– Папаша, у вас же часы на руке. К тому же на столбе сами могли бы увидеть время. Я стою под часами. Не кажется ли вам, что знакомиться с девочками моего возраста вам поздновато? Мне 15-ть лет.
Как они мне все надоели! Невозможно остановиться на секундочку, как они лезут. Ладно, хоть какой-нибудь приличный мужчина лет 30-ти. Мне муж не помешал бы. А то лезет одно старьё. Хотя признаться должна себе, что замуж я выйти вряд ли смогу. Забыть Сашулю выше моих сил.
Помнится, как только я начну греметь бродячим душем и его выключу, то мой ясноглазый зайдёт ко мне, вытрет полотенцем, а волосики внизу ласково покусает, приговаривая…
– Дэвушка, скажьите пажалста, где здеся улиц Тверяской? Я бизь-ньесь-мьен из Грузий. Мене нужна найти здеся офису…Ваша, не согласится, мене показати? Садитяси в мая машина. Мы можем заехати по путю в ресторану, шоба выпити по бокалу шампаньска …
– Дорогой генацвали, вы стоите на Тверской улице. Я не знаю здесь ни одного офиса. Я первый раз в Москве.
– Какой удач, какой удач для вас, мая милай. Я имей свободна комнат в маей гастинец Россий. Вы может занять маей втарой комнат бесплатно. Я буду вас только уважай и любовайся. Вы можеть
садись в мой лимузину. Как вас зовать? Вы так очаровай…
– Генацвали, я ещё несовершеннолетняя девочка, жду своего папу. Он с минуту на минуту
подойдёт. Он сердится, когда ко мне подходят посторонние мужчины.
– Какой жаль, какой жаль…
Сашенька берёт меня на руки и несёт в постельку. Укладывает ненадолго на прогретое им
местечко, а потом пододвигает меня на середину кровати, надвигается надо мной, держа своё тело на локоточках, и начинает целовать меня, начиная со лба. Потом он спускает свои горячие, обжигающие губы всё ниже и ниже. Вот он уже целует меня в запрещённые мною места…
– Девушка, вы нарушаете! Позвольте представиться: младший лейтенант Лизогубов. Между
прочим, пока не женат. Вы девушка сказочной красоты. Вам я не могу запретить создавать
аварийную обстановку, но прошу вас: уйдите, пожалуйста, с этого места. Около вас постоянно
останавливаются машины, из них выходят разные мужчины, с вами мило беседуют. Это создаёт пробки. Не могли ли вы передвинуться на участок моего коллеги старшины Прохорова. Там
движение поменьше. В принципе, вечерком, после смены, я бы мог с вами посидеть в кафе за
чашечкой кофе. В вашем обществе я стал бы намного добрее, чем сейчас. У меня служба, извините. За каждую аварию на моём участке с меня голову снимают. Хотите, я вас подвезу куда вам надо на моей милицейской машине? Телефончик оставите?...
И этот туда же. Впрочем, симпатичный молодой милиционер, воспитанный, культурный. Что это я не могу сдвинуться с места? Всю левую часть улицы я прошла. Есть ли у меня силы обойти правую сторону? Надо отойти от этого бойкого места. Впрочем, обдумаю на ходу, что делать дальше.
После апофеоза, который Сашуля устраивает каждый раз всё с новыми и новыми вариациями,
я никак не могу понять, откуда у него столько фантазии. Я никогда не знаю, с какой стороны он ме-ня возьмёт. Особенно он хорош, когда поставит меня на коленочки, а сам сзади
возьмёт мою трепещущую грудь в свои ладони. Пальцы у него длинные, цепкие, они так охватывают мою грудь, что свободного места на ней не остаётся. Он мягко сжимает сначала её всю, затем только пощипывает мои набухшие сосочки, а, между прочим, его тугое мужское естество уже
касается моих…
– Девочка, куда прёшь? Это тебе не Бродвей. Это проезжая часть. Три машины ударились друг
о друга. Мелкое, но ДТП. Позвольте представится: старшина Прохоров. Попрошу со мной в участок, будем составлять протокол.
– Слышь, фуражка ходячая! Отпусти пацанку, сами разберёмся. Вроде повреждений нет.
Красуля, тебя куда подбросить? Сто баксов плачу. Молчу, молчу, уж и пошутить нельзя. Жду
зелёнку. Фуражка, девочку не соблазни прямо на мостовой, пока не включилась зелёнка. Она ещё
в детсад ходит. Ха-ха-ха…
Хватит с меня на сегодня. Выжата, как лимон. Домой, к Саше… К какому Саше? Я улыбаюсь здесь этим сексуально-озабоченным охламонам, а мой Сашенька давно в сырой могиле. Могила, наверное, уже затекла сырой водой…
– Девочка, ты что плачешь, затерялась? Где твоя мама? Не плачь, моя хорошая. Давай вместе
поищем твою маму.
– Дедушка, у меня горе. И я не девочка. У меня дочка трёх лет. Я взрослая женщина.
– Прелесть, моя, дочка, у меня внуки старше тебя. Действительно, ты не девочка. Тушь
растеклась по твоему милому личику. Но как ты прекрасна в слезах. Боже ж мой, как ты прекрасна в слезах! Глаза-то у тебя, как две лилии – огромные, восхитительные. Цвет глаз за слезами не
разглядишь, но, по-моему, они серо-зелёные. Такой цвет глаз надо заносить в книгу Гиннеса. Тебе место на подиуме, а не на грязном тротуаре. Почему ты не в машине? Неужели такую красавицу кто-то вытолкнул из машины? Поэтому ты плачешь?...
– Акции, акции. Говорила я ему:
– Продай им ты эти акции, а то они тебе устроят похороны с траурной «Лакримозой» Моцарта.
А он, мой родной, поцелует меня в родинку на левой груди да споёт:
Тебя я запомнил в наряде любом,
То в тёмно зелёном, а то в голубом.
Идут тебе платья – любые цвета,
Но лучшее платье – твоя нагота.
Я ему:
– Сашок, мой любимый, это не шуточки. Умоляю тебя – отдай, пожалей меня и Сонечку. Не
связывайся ты с ними,– это же бандиты. Их ничто не остановит.
– А он поцелует меня в правый сосок да снова запоёт:
На тонком запястье, браслетом звеня,
Ты лучшее платье надень для меня.
Но что драгоценность и эта и та –
Тебя украшает твоя нагота.
– Я ему опять:
– Родной, это криминальные люди, они ни перед чем не остановятся. А он меня не слушает,
поцелует в левый сосок и снова поёт:
Когда ты разделась ночною порой,
Я взглядом влюблённым смотрю за тобой.
И спорить с тобою, хочу не спроста,
Что лучшее платье – твоя нагота.
Я ему в который раз говорю:
– Милый, убьют тебя за эти проклятые бумажки. Оглянись вокруг: в стране полный беспредел, люди забыли о порядочности и законах. Что я буду делать без тебя с Сонечкой на руках, если тебя убьют? Пощади нас, если тебе своя жизнь не дорога. А он заглянет в мои заплаканные глаза,
поцелует их по три раза да и запоёт:
Громко пел соловушка там, вдали,
Песенку о счастье, о любви.
С красотой не справлюсь я –
Век я буду твой.
Ах, как ты мне нравишься,
Ой, ой, ой…
Как я его любила! Бывало, утром он меня разбудит раньше будильника на полчаса. Стянет с меня комбинашку и давай целовать. На этот раз он начинает с шейки. Спускается на грудь. Обцелует её, пока соски не набухнут, как лесные орехи. Перевернёт меня на бочок, поднимет мою ножку,
обцелует от пальчиков до бёдрышка, хочет поцеловать меня в запрещённое местечко, а я ему не
даюсь. Нельзя. Я ведь с вечера не была в ванной. А он лезет и лезет. Я и так, я и эдак, но ведь у него сылы-то, как у медведя. А я что с ним могу поделать? Конечно, он всегда добивается своего. Дело доходит до скандала. У меня всё тело в синяках, а он прёт, разбойник, как на буфет. Я вся в слезах,
а он уже перестал меня там целовать и уже весь вошёл в меня. Я задрожала от счастья, он заурчал, как "Камаз" на подъёме, и… уже приехали…
– Поезд дальше не идёт, освободите вагоны…
Опять остановку проехала. Как я его любила! Познакомились мы с ним на слёте туристов
у костра. Он пел под гитару такие интересные песни, которые никто вокруг и не слышал. Наверное, это он их сочинял, так как окончил музыкальную школу в детстве по классу гитары, но по музыке дальше не пошёл, а подался в геологический. Сам он говорил про свои песни, что они не его,
а туристические. Лгал, скорее всего, и снова запоёт:
Прежде приманила бы с вечерка.
И заговорила бы у костра.
С чарами не справлюсь я –
Век я буду твой.
Ах, как ты мне нравишься
Ой, ой, ой.
– Как он меня умел поцеловать! Бывало, придёт с работы, не прикасаясь ко мне руками,
нежненько поцелует меня в щёчку, идёт в ванную, принимает душ и только с чистыми руками так меня обнимет и поцелует, что у меня соски сразу становятся как всё те же лесные орехи. Он покрутит пальчиком вокруг моих сосков и скажет:
– Когда ты, моя радость, будешь беречь свою грудь. Одень бюстгальтер. Твоя грудь такая
тяжёлая, что ей трудно держаться без поддержки…
Глупенький он у меня был. Как он на работу, так я в бюстгальтер. Он с работы, а я уже без
бюстгальтера. Зачем мне лишать себя такого счастья? Когда он берёт в свои руки мою грудь, я от теплоты его руки вся размягчаюсь в масло. Блузка на моём голом теле самая тонкая, какую я только
смогла достать. Сосочки просвечиваются и выпирают. Я знаю, что нравится моему любимому.
Блузка застёгнута мною только слегка снизу. Сверху моя грудь всегда немного приоткрыта. Чего мне стесняться своего любимого? Бывают, правда, иногда накладки. Приходят его друзья и заглядывают со стороны под блузку. Мужики. Им что надо? Сиську, да... Когда я это замечаю, то сразу иду
в спальню, снимаю тонкую блузку, надеваю пуленепробиваемый бюстгальтер толщиной с палец,
и свитер до подбородка. Только это слабо помогает. Свитер в обтяжку да толстый бюстгальтер так приподнимают мою грудь, что она на полметра выступает вперёд, и эти олухи глаз отвести от моих сисек уже просто не могут. Хоть караул кричи. Я сижу, краснею, а мой дурак видит всё это
и ухмыляется. Мол, смотрите, ребята, какие сиськи у моей жены. У ваших жён такие сиськи есть? Они переглядываются друг с другом, хмыкают от зрелища, но делают вид, что всё нормально.
Я злюсь на Сашку, показываю ему тайком кулак под столом, а он только зубоскалит.
Зато когда они уходят, он набрасывается на меня, как тигр. Свитер почему-то с меня он не
стаскивает, а задирает нагло мой подол мне почти на голову, стаскивает с меня трусы так резко, что они рвутся, валит меня в кресло, заворачивает мои ноги мне за мои же уши, и тут ему удержу нет.
Он рычит, как бенгальский тигр, поймавший в свои лапы изящную серну, он входит в меня без
всякой подготовки, не давая мне возможности прийти в себя, но его это не смущает. Я кричу
пожарной сиреной сначала от боли, а потом визжу поросёнком от счастья так, что вот-вот
поотваливаются хрустальные висюльки с нашей люстры…
– Девочка, ты что визжишь, как резанная. Конечная, вылазь. Освободи автобус…
Снова я который день на Тверской. Надо обойти другую сторону. Уже обошла, наверное, пол Москвы. Мокрая я стала, как селёдка, только что вынутая из рассола. Боюсь подойти к человеку ближе, чем на два метра. Никакие дезодоранты не спасут. Нужен душ. Где взять душ, когда в эту
жару мне пришлось обойти чуть ли не сотню офисов? Машина осталась от Сашка, только в пробках просидишь больше времени, чем идти пешком. Я вымоталась, валюсь от усталости, но приходится хорохориться, изображая из себя бодрую и энергичную женщину. Хотя какая я женщина, когда ко мне даже одногодки обращаются: «Девочка».
– Эта проклятая молодость. Как она мне сейчас мешает. Все на меня смотрят, как на источник сексуальных наслаждений. Развращенцы! А сейчас не вовремя со мной осложнения. Где сменить прокладку? Вчера подходит ко мне «сосунок» с тонкими усиками:
– Дэвучка, как тибе звать? Хочишь я тибе прокачу на маей тачке… Я тибе магу купить дарагих канфет. Садись ка мне в мой «мерседик», не пожалеш. Хочиш, я куплю табе самый дарагой лифчик
и трусик. Куплю дарагой туфель. Хочишь я табе щас дам сто доллараф? Залезай в маю тачку, пракачу с ветерок. Заедим на мой дача, будишь купаться в мой бассейна. Мая буду табе любит, как радну дочь. Ты будещь есть самы дараги кушани. Ты будищь купатьси в роскащи. Табе будуть завидать звёзды. Мая табе будеть любить ошень, ошень. Мая любит русска девочка…
Еле спаслась. Уже схватил меня за руку и тащил в Мерседес. Хорошо, что прохожий заступился, услышав мои крики. Все принимают меня за девочку в шестнадцать лет. Какая им я девочка? У меня 80 на 55 на 80, это при моём-то росте в 172 сантиметра. Нигде не хотят на меня смотреть, как на
специалиста. Разговаривают вежливо со мной, а сами раздевают меня взглядом. Спрашивают о моём дипломе, а сами смотрят не в глаза мне, а на грудь. Куда её деть от этих охальников? Свободное
платье до пола снизу, а сверху чуть ли не до ушей. Никаких обтяжек, всё закрыто наглухо. Длинные рукава, никаких разрезов, декольте. Трусики мною подобраны так, чтобы они не проступали над
толстой тканью платья. Я задыхаюсь в этом платье, но не могу себе позволить лёгкий,
полупрозрачный ситец. Но как скрыть мои округлости, на которые, как мухи на мёд,
слетаются все их взгляды? Пробовала брюки, но результат оказывался ещё хуже. Теперь они,
разговаривая со мной, смотрят на мою задницу, да на ляжки. Грудь они уже не видят. Куда мне
деться от этих взглядов? Просто какой-то кошмар. Я пробую сесть поближе к столу, чтобы не были видны мои ноги, загородить большой своей сумочкой грудь, тогда они начинают так смотреть на мои губы, что я краснею, как маков цвет. Я вроде бы как в задумчивости прикрываю рукой губы, так они смотрят в мои глаза так, будто бы это не глаза, а сверкающие бриллианты, на которые действительно хочется смотреть, смотреть и смотреть не отрываясь. Что же мне закрывать и глаза? Никто даже не спрашивает – умею ли я пользоваться компьютером и прочей оргтехникой. Все говорят через 15-ть минут:
– Вы приняты моим личным секретарём.
– Я, по глупости, раньше вскакивала, расплывалась в улыбке до ушей, хлопала в ладоши и роняла сумочку на пол. Затем наклонялась на прямых ногах и поднимала рассыпавшееся содержание
сумочки. Эти наглецы вставали обычно со своего кресла и заходили ко мне сзади. Когда я собирала почти всё, что выпало из сумочки, они только тогда говорили:
– Позвольте, я вам помогу.
– Я долго не могла понять, почему они все, не сговариваясь, всегда подходили ко мне со стороны спины, пока наконец-то я не поняла, что ими движет скабрёзность. Один нахал однажды даже
прижался к моей заднице своим пахом, якобы случайно. Конечно, он тут же извинился, сказав, что сильно торопился помочь мне. Так я ему и поверила. Развратник!
Везде одно и тоже:
– Вы приняты, вы приняты.
А затем начинается:
– Вы можете сразу приступить к работе. Сегодня жарко. Можете снять лишнюю одежду. Не
стесняйтесь. Помогите и мне, пожалуйста, снять с меня пиджак. Расстегните свою блузку. Вам
помочь?...
От всего этого меня тошнит. Чаще всего глава фирмы уже не первой молодости. Вставные зубы, редкие волосы, вплоть до лысины, резкие, но приятные дезодоранты, отбивающие всякий запах – обычные обстоятельства таких встреч. Как-то поднимаюсь в очередной офис, докладываю солидной расфуфыренной секретарше о цели моего появления. Секретарша высокомерно смерила меня своим пронзительным взглядом с головы до ног и говорит:
– По-моему, нашему шефу вы подойдёте. Милашка, посидите, отдышитесь да поостыньте.
Я сижу. От усталости, жары и лёгкого голода меня немного подташнивает, но креплюсь. Через несколько минут возвращается секретарша и приглашает меня пройти в кабинет шефа. Я, от
усталости немного сутулясь, неуверенно вхожу в шикарный кабинет с огромным стенным
аквариумом с рыбками. Пожилой мужчина, шикарно одетый, стоит ко мне спиной у аквариума,
подкармливает рыбок, и, не оборачиваясь, цедит сквозь зубы:
– Вы москвичка? С мамой живёте? Отец есть?
Оборачивается, смотрит на меня несколько минут молча, затем говорит деловым тоном
начальника:
– Вас сумма в 50 тысяч устроит? У нас часто работа проходит на дачах, в ресторанах, иногда даже в ночных клубах. Ваше присутствие будет обязательно. Поймите меня правильно: дипломаты, послы, крупные бизнесмены, иногда даже VIP персоны. Они не любят наши душные офисы. Часто с ними приходится встречаться в нестандартной обстановке, вплоть до бань. Совсем недавно приезжал один старый бизнесмен из Греции. Конечно, – маразматик. Он знаете, что сказал? Мне стыдно повторять, но я вынужден. Извините меня, пожалуйста, но он поставил условие, что подпишет полутора
миллионный контракт с нашей фирмой, но при условии, что этот контракт ему преподнесет на блюде наша секретарша в голом виде. Я переспросил:
– В купальнике? – он ответил по-английски: «Not!».
Конечно, мы отказали наглецу, но при этом потеряли контракт. Нам бы не хотелось терять
контракты, поймите меня правильно. Ну что стоило вашей предшественнице выполнить маленькую просьбу этого толстосума? Он же импотент, и никакой угрозы насилия и не предполагалось. Просто нашему заокеанскому партнёру по бизнесу захотелось полюбоваться на юную, очаровательную
русскую секретаршу. Только и всего. Никаких сексуальных домогательств – это наш принцип. На работе – только работа. Кстати, как сегодня жарко. Не хотите ли принять душ? В моём кабинете
душевая, ванная, джакузи, биде. Всё для работы и отдыха. Два санузла, итальянская сантехника. Проходите, не стесняйтесь, вы уже на работе. На туалетном столике в ванной французская
косметика, зеркала из Италии, шампуни, дезодоранты со всей Европы. В ящичке трюмо, извините, лучшие прокладки «Тампекс» и прочее. Извините, наша секретарша должна производить
впечатление на наших клиентов. Всё за счёт фирмы. Духи только Диор, в крайнем случае –Шанель. После того, как вы примете ванну, или душ, извините меня, но мы поедем с вами в лучший магазин женского белья. Я куплю вам за счёт фирмы, простите меня, всё от трусиков до вечернего платья. VIP персоны не переносят безвкусицы. Вы сразу примете душ, или мне приготовить вам
чашечку кофе перед душем? По-моему, шампанское нам не помешает, но уже после душа и кофе. Из Антальи сегодня утром самолётом нам доставили устрицы и дюжину омаров. Может, вы любите
лангустов? Я позвоню, и через пятнадцать минут будут лангусты. Как только я вас увидел, то сразу понял: вы устроите нашу фирму и наших клиентов. Если вас не устраивает 50 тысяч, я прибавлю. Вы только назовите сумму. Не нужно стесняться. Я понимаю, что за то, что наша фирма приобрела
в Вашем лице, надо платить гораздо больше. Назовите сами сумму. Смелее! Я владелец этой фирмы. У нас миллиардные обороты в год. Для нас деньги – зола. Мы ценим кадры, а не деньги. Помните Ленина:
– Кадры решают всё.
– Я вижу, моя прелесть, что вы приумножите наши обороты. Какая сумма вас устроит? Я не могу держать вас в «чёрном теле». У вас будет личный шофёр, у вас будет персональная машина. Бэ-эм-вушка вас устроит? Если нет, то предоставим Мерседес. Мы не скупые рыцари, мы умеем делать деньги, и умеем ценить кадры. Наш принцип: товар – деньги, деньги – товар. Извините, но вы наш товар, конечно, в самом лучшем смысле этого слова. Вы будете торгпредом нашей фирмы. С вас наши клиенты будут смотреть на нашу фирму:
– Стоит ли с нами иметь дело?
– Фирмы, где секретарь старая дева, – никогда не добьются успеха на рынке. Только вот такие красавицы, как вы, в преуспевающих фирмах и работают. Фирмы это ценят. Поэтому, я настаиваю на увеличении вашего жалованья. Кстати, назовите номер вашего счёта, и в каком банке он находится. Я сделаю вам перевод на 100 тысяч рублей. Вы не имеете права от этого отказаться. Это подъёмные, которые выплачиваются всем, кто поступает к нам работать. Сумма у всех одинакова, но я, из
личных симпатий к вам, увеличу эту сумму до 200 тысяч рублей. Номер вашего счёта?... Нет счёта? Бывает. Назовите район, какой ближайший банк? Записано. Извините, я распоряжусь… Николай Петрович, извините меня, пожалуйста, но моя новая секретарша ещё не приступила к своим
обязанностям. Я вам диктую банк, вы в нем, на имя… Простите, ваше имя, отчество, фамилия, место проживания… Николай Петрович, не надо записывать. Вдруг вы перепутаете буковку. Я Вам пошлю факсом. Не надо с соседнего этажа ко мне подниматься. Я знаю, что у Вас не всё хорошо с сердцем. Мы вас за счёт фирмы посылаем на Сейшельские на месячишко с новой недели. Если не совсем
поправится ваше сердечко, то можете остаться на второй месяц. Лучших докторов мы уже оплатили. А сейчас я пошлю вам факсом данные. Откройте счёт на эту фамилию. Не скупитесь, 100 тысяч
мало, это не тот случай. Переведите, пожалуйста, в два раза больше. Повторяю, не скупитесь. На нашем балансе денег завались – не знаем, куда потратить. Опять вы за своё! Экономить надо только личные сбережения. Фирма наша не нищая. Переведите в три раза больше! Будете знать, как не
слушаться шефа. Разбаловал я вас! Вы же знаете, что когда я рассержусь, то вы все у меня
быстренько окажетесь на улице… То-то же. Вы же знаете, что если не выполняете моё
распоряжение, то я бываю крут. Приказываю: перевести в пять раз больше, и доложить через полчаса о выполнении приказа. Если, максимум через час у меня на столе не будет чековая книжка на
предъявителя, то вы уволены…
Танюш, Христа ради, простите меня, старика, совсем меня не слушаются мои подчинённые. Хотя какой я старик? Ну, свой сорокалетний юбилей справил я на прошлой неделе. Но для современного бизнеса я староват. Молодые так и прут, так и прут! Надо готовить себе замену. Как вы молоды,
очаровательны. Сколько в вашем взгляде деловой хватки. Вот если бы я был не так стар, то вот
сейчас бы, ей богу, упал к вашим ногам и со слезами на глазах умолял бы выйти за меня замуж. Вряд ли вы, конечно, согласитесь, ведь мне пятый десяток, а вам только ещё 25-ть. У меня в голове много седых волос, а у вас кудри, как у Брижит Бардо. Нет, ваши волосы роскошнее. Какие у вас гм…
извините, Памелла Андерсен отдыхает рядом с вами. Я старик, ни жены, ни детей. Дачи, виллы,
яхты, личный самолёт, – это всё ничто по сравнению с вами. Если бы я сумел помолодеть, скажите, вы могли бы согласиться осчастливить старика?... Молчите, молчите! Позвольте мне только на вас смотреть издалека, любуясь вашей красотой. Я живу на свете более 60-ти лет, но… Что я говорю?
Я так разволновался, что перепутал свой возраст. Моё 40-ка летие было совсем недавно – три месяца назад. Вы не смотрите, что я кажусь старше. Жестокие условия выживания несколько меня
состарили. Но поверьте, что «Виагра» мне не нужна. Правда, женщины у меня не было лет 10-ть. Не стоит на меня обижаться за мою болтливость. Рядом со мной такой очаровательной женщины
никогда не было. Вам, примерно, лет 25-30-ть – не более. Как бы мы с вами замечательно
покуролесили по миру на моей яхте…
Я сижу ни жива, ни мертва. Что этот старик тут мелит? Мне не до его бредней. Так хочется
поскорее уйти домой, принять душ, поужинать, и пораньше лечь спать, иначе от усталости могу
и упасть в обморок… Занятный старик. Чувствуется железная, деловая хватка. По-моему, он «запал» на меня и действительно хочет взять меня на работу, надеясь на сексуальное обслуживание. Надо
делать вид, что на всё согласна, а там я ему покажу фигушки с маслом. Мне позарез нужна работа. Занятно. Неужели он действительно меня взял и назначил просто потрясающую зарплату? Надо
дослушать, что он мне там ещё понарасскажет в своих бреднях. Отказаться и уйти я всегда
сумею… А он наливает мне из автомата кофе с великолепным запахом, подливает в него
немного коньяка, кладёт специальными щипцами на тарелочку пирожное и продолжает мне
«пудрить» мозги, воодушевляясь всё более и более:
– Представьте: моим самолётом до Сочи, – яхта у причала. Дарданеллы, Босфор, Гибралтар, и мы плывём с вами вдвоём по Атлантике. Солнце, океан, на палубу выпрыгивают летучие рыбы. Вы
жарите их. Из холодильничка я достаю коньячок в пять звёздочек. Вам наливаю, моя девочка,
кока-колу. В вашем возрасте пить крепкие напитки нельзя. Ведь вам лет 18-ть. Ой, что я говорю? Ведь вам за тридцать, и притом намного. Конечно, мне, сорокалетнему старику, который с утра до вечера не разгибает спины вот за этим столом, трудно ориентироваться в возрасте своих секретарш. Они у меня всегда все 18-ти летние, хотя этой старой дуре, какая у меня сейчас временно, все 60-ят, наверное… Но я человек интеллигентный, образованный. У меня два высших образования.
Я окончил институт имени Сталина, потом институт имени Баумана. Сейчас заканчиваю
институт этого, ну, как его… Бехтерева, по кафедре бухгалтерии. Вот-вот выпишут мне третий
диплом. Мне его принесут прямо в мой офис. Правда, придётся заплатить за доставку, но это
пустяки, копейки. Главное, что диплом подлинный, а не какая-то там фальшивка, какую можно
приобрести в метро. Ой, что я мелю? Совсем растерялся рядом с вами. Ваша ослепительная улыбка меня сбивает с толку. Я езжу на работу на 600-ом Мерседесе, если шофёр мой не попадёт в пробку.
В таких случаях приходится садиться в метро и ехать со всей этой шушерой в одном вагоне. Мне это, как серпом по я… Гм… как серпом по яичной скорлупе, валяющейся в траве при покосе. Пока мой бухгалтер там возится с переводом на ваше имя денег, вы можете принять душ. Если вам не хочется принять душ, то можете воспользоваться биде. Душ я вам рекомендую более. Как приятно
освежиться целиком. Ду ю спик-винг инг-клиньш, май лител грвёл? Позвольте, я вас провожу
в ванную комнату. Если бы вы мне позволили, то я помог бы вам снять с вас лиф... Гм… лифт,
извините, у нас иногда ломается…
– Я дала этому 60-ти летнему маразматику по морде и пошла в следующую фирму. Но сейчас мне ни с чем надо возвращаться к своей дочке…
P. S.
В рассказе использованы стихи неизвестного автора.
А жизнь идёт
– Милый, правда, сильно написано? Вот она наша женская доля. Пока муж жив – мы счастливы, а когда нет… Поцелуй меня…
– Валюш, после твоих губ, мои губы уже не мои. Они остаются на твоих губах. Поцелуй меня ещё раз. Какой у тебя выразительный рот. Как это он не устаёт носить такие роскошные губы? Бедные мужчины, которые находятся рядом с тобой каждую минуту. Они ведь страдают, что не могут
поцеловать твои губы. А какого они цвета! Маков цвет просто бледная поганка, по сравнению
с твоими губами. Может, ты мне дашь поносить на недельку твои губы?
– Дам, мой хороший и единственный. Ты моя первая и последняя любовь. Бери! Только не одни лишь губы, а меня всю вместе с моими губами. Как хорошо, что Самуилыч распорядился поставить задвижку изнутри. Какой он добрый. Ведь я его об этом не просила. Этого ведь делать нельзя.
Больной не имеет права закрываться изнутри. Старик рискует. Если кто-то «настучит», то его
отправят досрочно на пенсию. И он сам мне предложил выбирать дневную смену, или ночную.
Я, конечно, чаще стараюсь быть с тобой ночью. Давай я тебя раздену.
– Я давно тебя об этом хочу попросить, да всё стесняюсь. Ты ведь всё ещё несовершеннолетняя девочка. Тебя я лишь несколько месяцев, как совратил. Никак не привыкну – Валюшка моя вместе со своими губами-очаровашками. Нет, они бяки. Они нехорошие, они меня не любят. Почему они меня не хотят поцеловать? Почему они всегда ускользают из моих рук? Почему они не доверяют моим
губам? Мои губы их не собираются кусать. Мои губы их хотят только поцеловать. Мои губы их
когда-нибудь отшлёпают. Мои губы когда-нибудь им покажут, где раки зимуют. Мои губы на них ещё пожалуются Самуилычу. Мои губы…
– Любимый, не вгоняй меня в краску.
–Тише, Матрёна к нам идёт. Ишь, как разгремелась своим хозяйством!
– Милый, давай дадим ей тысячу, оставшуюся от пачки сотенных Ирины Сергеевны. Она так давно премий от начальства не получала.
– Да она не возьмёт – мы с Ириной Сергеевной уже пробовали… Впрочем, давай попробуем это представить в виде официальной премии от больницы… Матрёна, заходи, не стесняйся. Тут тебя по всему отделению наш кассир искал. Говорил, что выписали тебе персональную премию за
многолетний ударный труд. Не найдя тебя, он оставил деньги нам, чтобы мы тебе их передали. Вот, забирай: 1000-ча долларов. Заслужила.
– Утятник, ты чо думашь, я старая дура? Так табе я и поверила! Опять мене взятку предлагашь? Не суй мене в карман енту грязь, а то мокрой тряпкой огрею! Понаставили тута коек, ни пройтитя, ни помытя пол. Подымайте ноги, черти окаянные!
– Матрёна, сначала деньги возьми.
– Утятник, ты погавари ишшо у мене! Подымай ноги! А ты, утятна любовь, шла бы жить к сабе домой.
– Что за шум, а драки нет? Почему Матрёну обижаете? Утятник, тебе тут не курорт. Валентина, отправлю в монастырь. Матрёна, быстренько притри пол и оставь этих охламонов в покое. Пусть
тешатся, это входит в концепцию лечения. От одних только уколов проку мало – задница пухнет,
а больной тухнет.
– Самулыч, совсем меня стару ни в грош не ставят. Вот уйду на пенсю, пущай они сами сабе
полу моють.
– Не плачь, Матрёна, утри слёзы. Мы тебя любим и ценим. Без тебя всё наше отделение зарастёт грязью. Ты не уходи. Где у тебя платочек? Дай я тебе утру слёзы…
– Бесстыжие, опять они мяне, Самулыч, подбрасывают зелень. Да ишшо и целу тыщу! Изверги! У вас совесть есть? Куды мене стокмо денжищ. На похороны я уже отложила. А боле мене не
надобно.
– Матрёна, а это тебе премию выдали. Кассир наш приходил, но тебя не найдя, оставил деньги. Правда, Аркадий Самуилыч?
– Гм… однако…
– Аркадий Самуилыч, вы ещё вчера сами мне сказали, что нашей Матрёне выделена
персональная премия. Правда?
– Гм… однако…
– Утятник, ты чо Самулычу разподмигивалси?
– Матрёна, у меня нервный тик на глаз. Разве не понятно? Аркадий Самуилыч, разве вы не
подтвердите свои вчерашние слова о премии Матрёне?
– Гм… однако. Естественно, только вот как это? В толк не возьму…
– Что тут рассусоливать? Деньги – Матрёне и баста!
– Какая ишшо баста? Без приказа я енту липу не возьму. Прощавайте!...
– Дети мой, что это вы тут снова отчубучиваете? Не знаете, как потратить деньги Ирины
Сергеевны?
– Аркадий Самуилович, мы хотим отблагодарить Матрёну за её тяжёлый труд, ведь платят ей здесь гроши.
– В принципе – вы молодцы. Но, как это сделать?...
– А давайте мы передадим эти деньги в кассу больницы, а они пусть выпишут официальную
премию Матрёне.
– Гм… однако. Юридически это не так просто: от кого, почему, хлопот не оберёшься.
– А нельзя ли сделать липу, Аркадий Самуилович?
– А что? Можно попробовать…
Валюш, дуй к главному, а я ему позвоню… Матрёна наша опора в борьбе с инфекцией, и она
давно заслужила премию. Вячеслав Фёдорович, объясните, пожалуйста, откуда у вас появляются эти доллары. Я чуть за дверь, а у вас уже доллары?
– Гм… Аркадий Самуилыч, вы же знаете, что Ирина Сергеевна занималась бизнесом. У ней этих зелёных – куры не клюют. Вот она и…
– Ну, допустим! Что я главному должен сказать? Это же уголовное дело. Загребут, а мне хотелось бы ещё вас, дуралеев, полечить. Что мне прикажете делать?
– Аркадий Самуилыч, вы попросите чистый бланк приказа, и мы состряпаем «липу». Пусть эта замечательная старушка хоть раз в жизни получит хорошие деньги. У ней внуки, правнуки. Она их побалует.
– Утятник, а ты молодец! Это выход… Сам-то ты как? Вспомнил утятный день? Ничего,
вспомнишь, потерпи немного. С такой красавицей можно и потерпеть. Старайся не волноваться
по пустякам. Только положительные эмоции. Гм… эти дела, понимаешь, делать надо потише. Иначе приду и высеку, как сидоровых коз.
– Аркадий Самуилыч, вы нам, как отец родной. Спасибо вам за всё. Я постараюсь не нарушать тишину, но Валюшка…
– Я, конечно, могу ей прописать успокоительное, только это ни к чему. Радуйтесь, пока есть
молодость и задор, только, умоляю, потише. Ведь уволят меня, вас не тронут, окаянных. Ладно,
пойду к главному…
– Дорогой, главный дал добро. Какой золотой человек Самуилыч, какой добрый. Вот если бы
таких людей было побольше. В бухгалтерии состряпали «липу». Поставили, правда, треугольную
печать, как на бюллетенях. Напечатала мне подружка из хирургии на машинке всё, что нужно,
и сейчас Самуилыч приведёт Матрёну для вручения денег. Ты молодец! Дай, я тебя за это поцелую. А вот и Самуилыч с Матрёной.
– Ну вот, Матрёна! Приказ о выдаче тебе денег я принёс. Тут все подписи и печать. Всё, как
положено. Бери эти деньги, да не потеряй по дороге. Валюш, вручай нашей блюстительнице чистоты премию.
– Дай, Самулыч, бумагу-то. Я гляну, не обман ли?... Печать есть – значит правда. За усю маву жизню – енто перва прилична премя. А то усё дадуть премю, так иё токмо на семечки
и хватало…Спасибо, Самулыч…
– Ну, дети мои, вы меня такими выкрутасами в гроб досрочно отправите. Что удумали? Молодцы, конечно, но чтобы это было в последний раз! В больнице никогда денег не было и не будет,
а Матрёна, действительно премию давно заслужила. Интересно, когда уборщицам будут платить, как докторам? Давно пора. Всякая работа главная. Неглавной работы не бывает. Нам, докторам, тоже платят не ахти. Я вот по вечерам веду приём в клинике. Валюш, я у себя…
Голубки
– Мой любимый, как мне хорошо с тобой! Вот если бы с нами была и Ирина Сергеевна.
– Я часто вспоминаю Иришку и плачу с утра до вечера, когда тебя нет. Самуилыч приходит, смотрит на меня и чешет свою лысину. Покрякает, похмыкает да и скажет… О, вот и он.
– Здравствуйте, мои голубки. Как наши дела? Вячеслав, вам сегодня лучше?
– Здравствуйте, Аркадий Самуилыч, только что о вас вспоминали! Давайте ваши стандартные
вопросы. Только я не знаю, какое сегодня число и день недели. Год сказать могу.
– Вячеслав, ваше состояние не требует тестирования. Я сам никогда не помню, какое сегодня число. Валюша, какое сегодня число?
– Аркадий Самуилыч, – это тест?
– Что ты, милочка, просто я прикидываю – сколько до зарплаты. Дети мои, какие проблемы?
Телевизор я вам поставил, что ещё прикажете?
– Аркадий Самуилыч, не могли ли вы мне позволить поставить мой домашний компьютер? Я бы стал что-нибудь делать на нём. Тоска гложет – нету сил.
– Вячеслав, нет проблем. Моя задача как можно более тебя отвлечь от твоих тяжких дум. Такая трагедия, такая трагедия. Сюжет Шекспиру… Кстати, почему ты редко гуляешь в нашем больнич-ном скверике? Может, отпустить тебя на недельку домой?
– Аркадий Самуилович, мне там будет ещё тоскливее. Каждый предмет обстановки мне будет напоминать о моей незабвенной Иришке…
– Дорогой мой, утри слёзы. Валюша, дуй к Марь Иванне, скажи, что Утятнику не слишком
хорошо. Пусть пришлёт чего-нибудь. Сейчас Валюшка даст тебе настойку и сделает укол.
Действительно, домой тебе рановато… Что так долго, Валюша? Увеличь настойку зверобоя вдвое. Пить месяц в таком режиме. Химию пока отменить. От неё наш брат-больной только дуреет. Уколы психотропные, как всегда – три раза в день. А ты, Утятник, возьми себя в руки, а то отшлёпаю. Надо быть мужиком, а не слюнтяем. Хвост всегда должен быть «трубой». Перестань из себя изображать психа! Ты здоровый мужик, на тебе воду можно возить. Возьми себя в руки!
– Извините, Аркадий Самуилыч, мне стыдно. После таких веских доводов мне лучше.
Я – мужчина, только не всегда мне удаётся себя контролировать. Вы – настоящий психиатр! Ваши
слова меня убедили – нельзя распускаться, надо быть всегда мужчиной. Спасибо вам!
Гора и «Магомет»
– Любимая, жизнь прекрасна, впереди нас ждёт замечательное будущее! Ты мне нарожаешь кучу ребятишек, Самуилыч и Марь Иванна будут ходить к нам в гости. Подожди-ка, кто это к нам
стучится?
– Можно к вам? Старух Шапокляк принимаете? Доброе утро!
– Марь Иванна, с добрым утром, как мы рады вас видеть! Обычно мы к вам, а тут вы. Вы же
«Магомет», и не должны к нам ходить. Проходите, пожалуйста, садитесь. Валюш, Марь Иванне кофе со сливками. Открой баночку икры, сделай из лаваша твои фирменные бутерброды.
– Дети мои, «Шапокляк» для кофе не имеет хорошего сердца. Лучше чай. Если можно –
зелёный… Я что тебе, Утятник, хочу сказать? Мы тебе здесь с Самуилычем можем помочь только
в период острого кризиса. Когда кризиса нет, тебе лучше находиться дома. Всё-таки здесь не курорт. Твоё состояние вроде бы хорошее, правда, только временами. Если память твоя полностью
восстановилась, то тебе лучше выписаться, а к нам будешь приходить амбулаторно. Так мы думаем
с Самуилычем.
– Марь Иванна, я так привык к этой обстановке, что пока не могу покинуть эти гостеприимные стены. Вы мне все, как родные. К тому же, дома у меня будут ассоциации, травмирующие мою
психику. Так что пусть будет пока, как есть, если позволите.
– Да никто тебя не гонит, будь здесь, пока здоров не полностью. Только потихоньку надо ход своих мыслей направлять на новую жизнь.
– Спасибо, Марь Иванна, Самуилыч говорит то же самое.
– Самуилыч молодец! Его кандидатская диссертация в своё время наделала много шума в наших кругах. Только психиатрия движется вперёд, а наш «Старый конь» притомился, как на Вологодском волоке.
– Марь Иванна, это откуда такое милое выражение?
– Валюша, это стихи Николая Рубцова.
– Марь Иванна, прочитайте хоть строчку из Рубцова.
– С удовольствием, только я помню всего две строфы:
Я долго ехал волоком,
И долго лес ночной
Всё слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.
Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь.
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный, старый конь.
Валюш, береги нашего любимца. Чаще его целуй – он быстрее поправится. Твоему Утятнику нужно больше внимания и ласки. А ты, Вячеслав Фёдорович, млей от счастья. Такая красавица у тебя в объятиях! Валюша, не забывай, что это больница, в которой надо соблюдать тишину. Мы и так
пошли на беспрецедентное нарушение правил нашей больницы. Вот выгонят нас с Самуилычем
с работы – будете знать… Я тут с лёгкой руки Самуилыча несколько строчек написала. Он сам
немного пишет и меня подбил на это. Чего от скуки не сделаешь? Ведь чаще всего у нас
в отделении тишь да гладь, божья благодать. Если позволите, я прочитаю.
– Марь Иванна, просим вас покорнейше, а то от больничного однообразия так тоскливо.
– Дорогие мои, я люблю психиатрию. И на эту тему написала, только это в юмористической
форме, но по-нашему профилю.
Гип-гип, виват!
Поэт Парнаса.
Надпись при входе на Парнас.
– Помыл? А остальное?
Внимание, внимание! Всем службам Парнаса: «Ввиду высокой эпидемиологической опасности на Парнасе, привести в повышенную готовность все термы. Хлорки не жалеть!».
Наивные поэты, считающие себя гениальными, и помывшие руки формально, без мыла, разбившись парами, в колонну по одной паре в ряду – стройсь!
Взявшись за руки, низко опустив головы, на перемывку рук в термы, и, на всякий случай, и всего остального, по команде: "Шагом арш!" – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить! Встать в колонну, термы в другой стороне.
Наивные поэты, идущие на перемывку в термы колонной, считающие себя гениальными, и продолжающие гордо и высокомерно держать свои головы – признаются нетрудоспособными. Выйти из колонны!
Если, кто-то из поэтов навис, гримасничая, над парнасским ущельем более чем на 45 градусов, всматриваясь в парнасскую аллею Славы, ища там свой бюст, и упал в ущелье, то за это парнасская администрация ответственности не несёт.
Оставшиеся поэты, на шизофреника, параноика – рас… считайсь!
Поэты-шизофреники, три шага из строя – арш! В колонну по четыре поэта в ряду – стройсь!
На перемывку в термы всего того, чего не домыли, вприглядку друг к другу, с мочалками наперевес и с мылом в зубах, колонной, по команде: «Шагом арш!» – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Термы в другой стороне.
В ногу не шедший,
Ты – сумасшедший?
Поэты-шизофреники, идущие пританцовывая, в колонне на перемывку в термы не в ногу со всей колонной, а в руку – признаются нетрудоспособными. Выйти из строя!
Поэты-параноики, три шага из строя – арш! В колонну по девять поэтов в ряду – стройсь! На помывку в термы, всего того, чего и не собирались мыть, пощипывая друг друга на ходу и презрительно оплёвывая, колонной, по команде: «Шагом арш!» – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Термы в другой стороне.
Поэты-параноики, несущие в колонне на помывку в термы свои собственные бюсты – признаются нетрудоспособными. Выйти из строя!
В лёгкой форме душевнобольные поэты и слегка сумасшедшие, три шага из строя – арш! Так, как вы хоть слегка, но помылись дома, и большой эпидемиологической опасности не представляете, в колонну по шестнадцать поэтов в ряду – стройсь!
Навстречу грядущим признаниям и наградам, праздничным маршем, вприсядку и с песнями, к Парнасу колонной – шагом арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Парнас в другой стороне.
В лёгкой форме душевнобольные поэты и слегка сумасшедшие, праздничным маршем, вприсядку, идущие колонной на Парнас, снимите с себя лавровые венки и прикройте ими свою наготу!
Дорогие, всенародно любимые, гениальные Гении из Гениев! Нижайше Вас просим, пожалуйста, три шага из строя – арш! Пожалуйста, в колонну по двадцать пять гениальных поэтов в ряду – стройсь! Пожалуйста, с вывернутыми пустыми карманами, с измождёнными от непосильных трудов лицами, с впалыми от недоедания животами, с пламенным огнём во взоре, неряшливо, но чистенько одетые, не карабкайтесь на Парнас по лианам, как обезьяны! Вас торжественно поднимут на Парнас по канатной дороге.
Экстренное сообщение правительства Парнаса: «В результате перегрузки парнасской канатной дороги, не выдержавшей Гениев всех видов с подвидами, и, оборвавшейся, срочно просим уцелевших Гениев, залезших на Парнас обезьяньим способом, сдать для своих коллег, упавших в парнасское ущелье, хотя бы по капельке своей гениальной крови. В бронзе и мраморе памятники во весь рост по всему Миру на века и тысячелетия гарантируются».
Поэты-маразматики, три шага из строя – арш! В колонну по сорок девять человек в ряду – стройсь!
В связи с обрывом канатной дороги, Парнас закрыли на капитальный ремонт. На помывку всего того, чего никогда не мыли и не собирались мыть, пританцовывая, гримасничая, пощипывая друг друга на ходу и презрительно оплёвывая, с мочалками наперевес и с мылом в зубах, вприсядку и с песнями, с лавровыми венками, прикрывающими наготу, колонной по команде: «Шагом – арш!» – в термы бегом – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Это не ваши термы…
*****
– Марь Иванна, замечательно! А что, действительно ли все гении шизофреники, или параноики?
– Мои дорогие, все великие писатели и поэты были хоть немного, но невменяемыми.
А некоторые, так просто сумасшедшими. Только за счёт этой ненормальности они и писали
гениально.
Чем выше гениальность,
Тем больше ненормальность,
Изящна их ментальность,
Но пагубна скандальность.
– Вячеслав Фёдорович, что вы на меня так странно смотрите?
– Валюша, спасибо, что помогла моей Иришке. Что бы мы без тебя делали? Самуилыч был в панике. Если бы не ты…
– Вячеслав Фёдорович, я сама была в шоке. Молодец тут только Марь Иванна.
– Марь Иванна – старая волчица с железными нервами. А вот у всех остальных с нервами-то не очень. С женой мне всё понятно – это я виноват. Довёл её, бедную, до истерики. С Самуилычем тоже ясно. Он же психиатр – чего от него ожидать? А вот ты-то? Что ты стояла как вкопанная? Почему
у тебя затряслись руки, когда моей жене потребовался укол? Почему сам Самуилыч вынужден был колоть Ирину Сергеевну вместо тебя?
– Вячеслав Фёдорович, вы меня извините, но вы старый дурак!
– Вот те раз! Что с тобой, Валюша? Как ты много для нас с Ириной Сергеевной сделала! Мы тебе так за всё благодарны. Я тебя люблю, как родную дочь. Почему же ты так обо мне говоришь?
Я действительно тебя люблю.
– Вы любите свою жену.
– Конечно, ведь это моя Иришка! Но и тебя я тоже люблю. Люблю, но по-другому.
– По-другому мне не надо.
– Ну, давай я тебя полюблю так, как ты хочешь.
– Вы меня так, как мне нужно, полюбить не можете.
– Вот те два! Да я как угодно тебя могу полюбить. Мы с Иришкой тебя так любим, что…
– Любовь Ирины Сергеевны мне не нужна.
– Подожди, подожди, почему не нужна? Моя жена хорошая женщина. Она тебя, как и я, любит. Почему тебе её любовь не нужна?
– Вячеслав Фёдорович, у вас уже один седой волос в голове, а вы глупы, как пробка, извините.
– Вот те три! Я старший научный сотрудник, у меня почти готова кандидатская диссертация,
у меня научные публикации, я знаю два иностранных языка, я…
– Вячеслав Фёдорович, – это всё не то.
– Валюш, красавица наша, поясни твои слова. Как тебя понимать? Я ничего не понимаю.
– Глупый, вот и не понимаете.
– Вот те четыре! Я провожу научные семинары по…
– Вячеслав Фёдорович, это опять не то.
– Ну, тогда я не знаю, что тебя не устраивает. Объясни.
– Олухам царя небесного ничего не объяснишь. Вы ничего не видите! Все вокруг видят, а вы не видите. Самуилыч мне проходу не даёт: «Опять заглядываешься на Утятника?» – Марь Иванна
смеётся потихоньку надо мной: «Дитятко, уймись». – Ваша жена умоляет меня: «Девочка, не отбивай у меня мужа – ты ещё несовершеннолетняя». – Даже Матрёна и та издевается: «Вытолкай ты эту взяткодательницу, в охабку Утятника да в загс. Нечего реветь».
– Валентина, извини меня, я действительно старый дурак. Ты права. Нет, я осёл! Ведь я шутил
с тобой, считая тебя ребёнком. Я люблю тебя, как дочь… Извини, не плачь, дитя моё. Утри слёзы. Вообще-то плачь, в слезах есть слёзная отрада. Слёзы – это отдушина души. Дай, я тебя поцелую. Садись ко мне на койку, я тебя по-отечески утешу.
– Уйдите от меня! Утешайте свою жену. Я вас ненавижу! Я вас ненавижу обоих! Вы любите друг друга и любите. Оставьте меня в покое. Сейчас я уйду от вас и утоплюсь!
– Валюша, радость наша, ты так молода, красива до умопомрачения. Твой сказочный принц ещё впереди, а я люблю Ирину Сергеевну. И я по возрасту гожусь тебе почти в отцы.
– Ну и любите её на здоровье, а завтра я подам заявление на увольнение, чтобы никогда вас всех дураков не видеть больше. Я уйду в монастырь, постригусь в монашки. Я вам не нравлюсь, ну и пусть.
– Нравишься, нравишься, даже очень. Как ты прелестна, просто чудо! Заплаканной я тебя нико-гда ещё не видел. Тебе идут слёзы, ты в них прекрасна. Дай я поцелую твои глазки.
– Целуйте глазки у своей крали, а мои оставьте в покое. Не обнимайте меня, вы мне противны.
Я вас больше не люблю. Я вообще больше никого в своей жизни не полюблю! Когда я увидела её трусы в сумочке, то захотела растерзать на мелкие кусочки. Нахалка, хотела совратить вас прямо
в больнице. Безобразие! Какой стыд: женщина перед мужчиной без трусов.
– Золотце моё ненаглядное, но ведь Ирина Сергеевна мне жена. Между прочим – законная.
А твой суженый ждёт тебя ещё впереди. Ты потерпи немного.
– Не хочу терпеть, я вас люблю сейчас!
– Моя хорошая, у меня жена, и я её люблю. Мне нельзя любить тебя, как бы я этого ни хотел.
– Другим можно, а вам нельзя. Утоплюсь! Такая жизнь без вас мне не нужна. Я в мечтах ложусь
с вами в свою постель, и встаю от вас из нашей постели. Вы меня каждую ночь любите до
изнеможения.
– Иришка, ой, извини, Валюшка, – это всё детские грёзы, это скоро пройдёт.
– Это никогда не пройдёт! Я только вас буду любить всю свою жизнь до самой смерти.
– Валюша, моя любимая девочка, я тебя люблю, как отец. Утри слёзы. Как ты прекрасна в слезах. Боже мой, боже мой, какие у тебя красивые глаза, тонкая лебяжья шея, восхитительная грудь,
изящная обворожительная талия. Ты прелестное дитя. Если бы я не был женат, то совратил бы тебя, видит бог, но ты пойми меня – я люблю свою жену и только её. К тому же, ты не должна терять
девственность. Тебя ждёт счастливое замужество, я завидую твоему будущему мужу. Подставляй щёчку, наша прелесть.
– Как свою жену, так подставляй губки. Не хочу я подставлять щёчку. Я ненавижу вас!
– Какая прелесть! Ты прекрасна в гневе еще больше. Дай я тебе утру слёзки.
– Как своей жене, так подставляй глазки для поцелуя, а как мне… Не буду подставлять глазки.
Я люблю вас до безумия! Я хочу вам отдать всю себя. Вот смотрите, я скину этот проклятый халат. Смотрите, я вся перед вами, как мать родная меня родила.
Я хочу вас. Если вы от меня откажетесь – я утоплюсь! Смотрите на мою грудь, смотрите на мою талию, смотрите на мои ноги. Смотрите, смотрите, негодяй, в последний раз смотрите! Вы меня никогда больше не увидите. Я сейчас уйду. Я сейчас выйду на улицу и отдамся первому попавшемуся мне навстречу мужчине. Пусть он меня возьмёт. Пусть ему это понравиться, а не вам, старый дурак! Пусть моя жизнь на этом оборвётся.
– Валюш, не говори так. Давай вызовем Марь Иванну, у ней что-нибудь найдётся успокоительное.
– Марь Ивана давно спит в своей постели, а я сейчас хочу быть в вашей.
– Валюш, это невозможно, хотя я этого и хочу более, чем ты сама…
Что со мной случилось дальше, я не помню…
По-моему, – это был сон. По-моему, я был в постели с Иришкой. Только почему у моей Иришки такие голубые, бездонные глаза? Почему у моей Иришки длинные, до груди волосы? Почему у моей Иришки такие сладкие, пухлые, ярко-красные губки? Почему у моей Иришки такая небольшая, упругая грудь? Почему у моей Иришки моя ладонь не ощущает на лобке жестковатых волосиков? Почему эти волосики мягкие, как пух? Почему мои губы целуют эти мягкие волосики, и от них пахнет не ландышами, как всегда, а маргаритками? Почему всё моё естество так напряглось, что оно вот-вот лопнет? Почему я закричал так громко, что сразу погас свет…
Сколько можно?
– Утятник, чо разлёгси поперёк кровати брюхом вверх? Застегни ширинку! Утятник, подымай
ноги, мене притереть пол нада. Сколько можно валятьси? Очнись, Утятник! У мяне нет сил поды-мать табе… А, вот и твоя притащилась. Милочка, твой лежить поперёк кровати, подымай яго ноги. Пол мыть нада. Да срамоту-то его прикрой, Христа ради. Стыдно смотреть. Поворачивай яво. Пьян он шоль? Утятник, очухайся. Дочка, тащи его ноги-то на кровать. Переворачивай. Ой, Утятник, уся
простынь-то твава в крови. У тя чо, – геморрой? Откуда столько крови? Утятник, ты живой?...
Милочка, зачем ты падашь на сваво? Ишо успеешь намиловатьси, подожжи! Мене надо пол
протереть. Чой-то ты так прижалась к сваму? Дай пол протереть. Милочка, отодвинься маненько… Слышь, милочка! Чо с тобой? Да жива ли ты? Подымайсь!...
Караул, помогите!...
Самулыч, Самулыч! Где ты, окаянный? Самулыч, с бабой чой-то не так. Да и явоный муж
в отключке. Глянь-ка на их…
*****
– Валентина, – это я тебе звоню, – Аркадий Самуилович. Третий день, как тебя нет на работе,
а у нас тут трагедия. Утятник снова впал в транс, а его жена, когда увидела своего супруга
в беспамятстве, скончалась на его кровати прямо на нём. Неизвестно от чего вся простынь в крови. Вот несчастье... Я тебе давал два дня отгула за ночное дежурство, а тебя нет уже три. Срочно приходи, иначе осерчаю. Ирину Сергеевну спасти не удалось. Пока бестолковая Матрёна около ней толкалась, она уже скончалась. Жаль беднягу,
хорошая была женщина. Жаль. За Утятником нужен уход, срочно приходи...
Прошёл месяц с небольшим…
– Аркадий Самуилыч, Вячеслав Фёдорович очнулся, но, по-моему, он ничего вокруг не видит. Не видит даже меня. Я ему говорю:
– Вячеслав Фёдорович, как вы себя чувствуете?
– А он смотрит на меня и не узнаёт. Я ему снова:
– Вячеслав Фёдорович, как вы себя чувствуете?
– А он смотрит куда-то мимо меня и молчит. Я вся в слезах. Мало того, что случилось такое
несчастье, что и представить себе трудно, а тут ещё и новая напасть – наш любимец снова в трансе. Мне кажется, что я виновата в смерти Ирины Сергеевны. Я себе этого никогда не прощу.
– Валюш, ты впечатлительная девочка. Тебе не надо в медицинский. Я тебя почти месяц
выхаживал. Ты была, как и наш Утятник, в неадекватном состоянии. Я лично твою попку обкалывал новейшими импортными препаратами почти месяц. Слава богу, что ты пришла в себя. Теперь ты
посвяти себя полностью нашему любимцу. Не прячь глазки, все знают, что ты его любишь. Люби на здоровье. Бог даст, он поправится, вот и обженим вас. Только я что-то не пойму. Почему ты себя считаешь виновной в смерти Ирины Сергеевны?
– Аркадий Самуилыч, что-то у меня с головой не всё в порядке. Какое-то неясное чувство своей вины я чувствую. Вот только не могу понять какое. Я любила как Ирину Сергеевну, так и Вячеслава Фёдоровича, тайно… Этого я не скрываю. А сейчас Вячеслава Фёдоровича я люблю уже не
скрываясь. Какой он умница, как он любил Ирину Сергеевну. Я частенько, извините, подслушивала за ними. Какие он ласковые слова говорил ей! Я по-хорошему ей даже завидовала. Жаль, что Ирины Сергеевны не стало. Я каждое воскресенье на её могилку ношу цветы. Только вы об этом Вячеславу Фёдоровичу не говорите.
– Лапушка ты наша голубоглазая, как я ему скажу, когда он даже тебя не слышит. Береги его,
а я тебе помогу. Я на свои деньги заказал в Америке новейшее очень эффективное лекарство. Будем молиться богу, чтобы оно помогло. Беги к своему любимому. Только твоя ласка его теперь может вывести из жесточайшего кризиса. Бог тебе в помощь!...
Между тем прошёл ещё месяц…
Державин
– Милый, как жалко, что Ирины Сергеевны нет с нами. Я никак понять не могу, отчего у нашей голубушки случился разрыв сердца? Она так молода была. Я её считала своей старшей сестрой.
Может, Ирина Сергеевна меня ревновала к тебе? Но ведь я тогда не давала ей повода. Ты не
объяснишь мне этого после поцелуя?...
– Валюш, я сам понять не могу. Ведь после того, как ты отдежурила со мной ночь, я опять
провалился в тартарары своим сознанием. По-моему, мы с тобой чисты перед Ириной Сергеевной.
Я с тобой тогда просто любезничал, а ты пресекала все мои к тебе даже шуточные притязания.
– Милый, ты был в беспамятстве два с лишним месяца. Я вся извелась.
– Валюш, после той ночи ты на работу не ходила неделю, как сказал Самуилыч. Он тебя силой забрал из дома и лечил нас вдвоём сам. Причём, это именно он выставил тумбочку из моей палаты и поставил вторую кровать для тебя. Это нарушение всех норм. Тебя он должен был поместить этажом выше в женское отделение. Он сильно рисковал. Как рассказывал Самуилыч, ты была не адекватна около месяца.
– Вроде бы меньше. Милый, ещё кое-что мне непонятно. Когда я пришла на то ночное дежурство к тебе, то была во всём комплекте нижнего белья, не говоря уже о верхнем. Помню, что, обколов всё отделение и раздав таблетки, я застегнула поглуше свою блузку на все пуговки, как и учил меня
Самуилыч, и уселась около тебя на стульчик, взяв томик Пушкина в руки. А когда я стала с тобой разговаривать, то под моим медицинским халатиком ничего не оказалось. Как это понять? Пушкин
в моих руках, а под руками голые колени. Дальше я помню, что читала Пушкина про себя, а потом ничего не помню. Что было потом?
– Валюш, я тоже ничего толком не помню. А ты прочитай что-нибудь из Пушкина ещё, ведь ты нашего любимца знаешь, чуть ли не всего наизусть.
– А что ты хотел бы услышать?
– Я буду рад всему.
– Хорошо, милый, только после поцелуя… После твоего поцелуя у меня всегда так кружится
голова, будто бы разразилась гроза и сверкнула молния. Сначала молния, затем гром, потом раскаты грома, отразившиеся от берёзовой рощи. Совсем как у Гавриила Романовича Державина:
В тяжёлой колеснице грома
Гроза, на тьме воздушных крыл,
Как страшная гора несома,
Жмёт воздух под собой, – и пыль…
– Валюш, где это ты откопала у Державина такое потрясающее стихотворение? Как сильно
сказано! Гроза жмёт под собой воздух и пыль своим дождём, а она сама находится выше на огненной колеснице. Колесница очень тяжёлая, так как это громовая колесница. Колесница запряжена
квадригой лошадей, у которых крылья из тёмных туч. И это всё несётся по небу, извергая громы
и молнии, и обрушивая на сухую, истосковавшуюся по дождю землю благодатный ливень, от
которого начнёт всё цвести и благоухать. Мне пришлось так много сказать слов, а великий
Державин сказал всё это в четырёх маленьких строчках. Вот, что значит гений! Валюш, не напрасно именно он нашего любимца благословил в мир поэзии. Раньше молодые дарования ценили больше, чем сейчас. В наш урбанизированный век поэтические таланты не поддерживаются так горячо.
С его лёгкой руки из Пушкина-лицеиста вырос Пушкин-гений, который собственными руками:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа,
Вознёсся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
– Милый, на дворе осень. Ты, в подражание Пушкину, сам написал несколько осенних строк. Позволь мне прочитать это тебе.
– Голубушка, полно тебе. После Пушкина меня, дилетанта, читать как-то неудобно.
– А мне нравится. Ведь это написал мой любимый.
– Голубушка, ну тогда читай.
Хлябкая осень, нивы унылые.
Небо закрылось хмурыми тучами.
Клёны роняют листья простылые,
Ветер их носит горными кручами.
Верь, дорогая, осень дождливая
Нам не остудит чувств наших пламенных.
Шепчет река о том говорливая,
Прячась в утёсах мрачных и каменных.
В нашей любви о, милая, славная,
Ты не забудь, что самое главное, –
Верить в любовь не томно-весеннюю,
А в прихотливо поздно-осеннюю.
Осень прикрыла каплями звонкими
Стёкла окошек струйками ломкими.
Стаи на Юг летят журавлиные,
Звенья их клиньев ломано-длинные.
– Любимый, ты молодчина! Хорошо сказал о простывших листьях клёнов, о струйках дождинок на окнах, о журавлях, летящих ломаным клином. Жалко журавлей. Интересно, а почему они летят всегда клином? Почти всегда клин у них не ровный, а с изломами. Ласточки, к примеру, летят стаей.
– Журавли, моя ласточка, птицы массивные. От передней птицы в воздухе возникает воздушная волна, которая распространяется клином. Вот под эту-то волну и подстраиваются птицы, летящие вслед за вожаком. Также делают и остальные, летящие в клине. Лететь по линейке друг за другом труднее. Клином лететь намного легче – помогает воздушная волна. Путь перелётных птиц очень
далёк, и надо экономить силы, иначе не долететь. Держаться птицам на волне не просто, поэтому клин постоянно ломается. Ты это хорошо заметила. А ласточки птички маленькие, от них воздушная волна тоже маленькая. Поэтому ласточки и все остальные небольшие птицы летят стаей.
– Мой кленовенький, ты талантливо написал.
– Дорогая, это тебе кажется…
– Ирина Сергеевна незадолго до своей нелепой смерти передала мне рукопись. На титульном
листе стоит надпись: "Записки вдовы". – А сверху написан автор: Кира Радостина. При этом она
была очень возбуждена, и говорила, что опасается за сохранность этой рукописи. Мол, у тебя она
будет в сохранности большей, чем у меня. Возьми и не потеряй. Я взяла. Как-то на днях, я открыла эту рукопись и была поражена. Там идёт рассказ от имени вдовы, у которой убили мужа, и описаны её мытарства при устройстве на работу. Написано так интересно, что я всё прочла на одном дыхании. Некоторые места меня просто шокировали! Там в стихах описаны любовные отношения, но с такой нечеловеческой страстью, так интересно, что хочется сразу бежать к любимому, даже если он на краю света. Поцелуй меня, как следует, мой любимый…
– Поцелую, как следует и, как не следует. Я знаю об этой рукописи. Автор её – моя Иришка. Царствие ей Небесное! Она её писала много лет урывками. Там, кроме прозы, её стихи. Я давно ей
говорил:
– Неси в журналы, книжные издательства.
А она меня не слушала, говоря, что это всё сыро и требует доработки. Кира Радостина – это её псевдоним. Прочитай тогда мне что-нибудь из Иришки, если рукопись с тобой.
– С этой рукописью я стараюсь не расставаться. Слушай первую главу:
Записки вдовы
Что делать, что делать? Мужа убили, на руках маленькая дочка. Вся поизносилась, надеть на себя нечего. К тому же всё это уже вышло из моды. В таком появишься в приличном офисе, так тебя
примут за деревенщину. За трёхкомнатную квартиру надо платить бешеные деньги. Родители,
конечно, помогают, но сколько можно сидеть на их шее? Я давно, как окончила университет, но
кому нужны филологи в наше бездуховное время? Второй год, как получила диплом с отличием,
а найти работу не могу. Что делать, что делать, ума не приложу. Я уже не маленькая девочка:
побывала замужем, родила, но никаких связей. Сидела при муже дома, воспитывала ребёнка, пока эти скоты не убили Сашеньку. Помню, укладываю я Сонечку, а он уже принял душ и ждёт меня
в постельке. Греет моё место у стеночки. Я быстренько в душ и…
– Девушка, не скажете сколько времени?
– Папаша, у вас же часы на руке. К тому же на столбе сами могли бы увидеть время. Я стою под часами. Не кажется ли вам, что знакомиться с девочками моего возраста вам поздновато? Мне 15-ть лет.
Как они мне все надоели! Невозможно остановиться на секундочку, как они лезут. Ладно, хоть какой-нибудь приличный мужчина лет 30-ти. Мне муж не помешал бы. А то лезет одно старьё. Хотя признаться должна себе, что замуж я выйти вряд ли смогу. Забыть Сашулю выше моих сил.
Помнится, как только я начну греметь бродячим душем и его выключу, то мой ясноглазый зайдёт ко мне, вытрет полотенцем, а волосики внизу ласково покусает, приговаривая…
– Дэвушка, скажьите пажалста, где здеся улиц Тверяской? Я бизь-ньесь-мьен из Грузий. Мене нужна найти здеся офису…Ваша, не согласится, мене показати? Садитяси в мая машина. Мы можем заехати по путю в ресторану, шоба выпити по бокалу шампаньска …
– Дорогой генацвали, вы стоите на Тверской улице. Я не знаю здесь ни одного офиса. Я первый раз в Москве.
– Какой удач, какой удач для вас, мая милай. Я имей свободна комнат в маей гастинец Россий. Вы может занять маей втарой комнат бесплатно. Я буду вас только уважай и любовайся. Вы можеть
садись в мой лимузину. Как вас зовать? Вы так очаровай…
– Генацвали, я ещё несовершеннолетняя девочка, жду своего папу. Он с минуту на минуту
подойдёт. Он сердится, когда ко мне подходят посторонние мужчины.
– Какой жаль, какой жаль…
Сашенька берёт меня на руки и несёт в постельку. Укладывает ненадолго на прогретое им
местечко, а потом пододвигает меня на середину кровати, надвигается надо мной, держа своё тело на локоточках, и начинает целовать меня, начиная со лба. Потом он спускает свои горячие, обжигающие губы всё ниже и ниже. Вот он уже целует меня в запрещённые мною места…
– Девушка, вы нарушаете! Позвольте представиться: младший лейтенант Лизогубов. Между
прочим, пока не женат. Вы девушка сказочной красоты. Вам я не могу запретить создавать
аварийную обстановку, но прошу вас: уйдите, пожалуйста, с этого места. Около вас постоянно
останавливаются машины, из них выходят разные мужчины, с вами мило беседуют. Это создаёт пробки. Не могли ли вы передвинуться на участок моего коллеги старшины Прохорова. Там
движение поменьше. В принципе, вечерком, после смены, я бы мог с вами посидеть в кафе за
чашечкой кофе. В вашем обществе я стал бы намного добрее, чем сейчас. У меня служба, извините. За каждую аварию на моём участке с меня голову снимают. Хотите, я вас подвезу куда вам надо на моей милицейской машине? Телефончик оставите?...
И этот туда же. Впрочем, симпатичный молодой милиционер, воспитанный, культурный. Что это я не могу сдвинуться с места? Всю левую часть улицы я прошла. Есть ли у меня силы обойти правую сторону? Надо отойти от этого бойкого места. Впрочем, обдумаю на ходу, что делать дальше.
После апофеоза, который Сашуля устраивает каждый раз всё с новыми и новыми вариациями,
я никак не могу понять, откуда у него столько фантазии. Я никогда не знаю, с какой стороны он ме-ня возьмёт. Особенно он хорош, когда поставит меня на коленочки, а сам сзади
возьмёт мою трепещущую грудь в свои ладони. Пальцы у него длинные, цепкие, они так охватывают мою грудь, что свободного места на ней не остаётся. Он мягко сжимает сначала её всю, затем только пощипывает мои набухшие сосочки, а, между прочим, его тугое мужское естество уже
касается моих…
– Девочка, куда прёшь? Это тебе не Бродвей. Это проезжая часть. Три машины ударились друг
о друга. Мелкое, но ДТП. Позвольте представится: старшина Прохоров. Попрошу со мной в участок, будем составлять протокол.
– Слышь, фуражка ходячая! Отпусти пацанку, сами разберёмся. Вроде повреждений нет.
Красуля, тебя куда подбросить? Сто баксов плачу. Молчу, молчу, уж и пошутить нельзя. Жду
зелёнку. Фуражка, девочку не соблазни прямо на мостовой, пока не включилась зелёнка. Она ещё
в детсад ходит. Ха-ха-ха…
Хватит с меня на сегодня. Выжата, как лимон. Домой, к Саше… К какому Саше? Я улыбаюсь здесь этим сексуально-озабоченным охламонам, а мой Сашенька давно в сырой могиле. Могила, наверное, уже затекла сырой водой…
– Девочка, ты что плачешь, затерялась? Где твоя мама? Не плачь, моя хорошая. Давай вместе
поищем твою маму.
– Дедушка, у меня горе. И я не девочка. У меня дочка трёх лет. Я взрослая женщина.
– Прелесть, моя, дочка, у меня внуки старше тебя. Действительно, ты не девочка. Тушь
растеклась по твоему милому личику. Но как ты прекрасна в слезах. Боже ж мой, как ты прекрасна в слезах! Глаза-то у тебя, как две лилии – огромные, восхитительные. Цвет глаз за слезами не
разглядишь, но, по-моему, они серо-зелёные. Такой цвет глаз надо заносить в книгу Гиннеса. Тебе место на подиуме, а не на грязном тротуаре. Почему ты не в машине? Неужели такую красавицу кто-то вытолкнул из машины? Поэтому ты плачешь?...
– Акции, акции. Говорила я ему:
– Продай им ты эти акции, а то они тебе устроят похороны с траурной «Лакримозой» Моцарта.
А он, мой родной, поцелует меня в родинку на левой груди да споёт:
Тебя я запомнил в наряде любом,
То в тёмно зелёном, а то в голубом.
Идут тебе платья – любые цвета,
Но лучшее платье – твоя нагота.
Я ему:
– Сашок, мой любимый, это не шуточки. Умоляю тебя – отдай, пожалей меня и Сонечку. Не
связывайся ты с ними,– это же бандиты. Их ничто не остановит.
– А он поцелует меня в правый сосок да снова запоёт:
На тонком запястье, браслетом звеня,
Ты лучшее платье надень для меня.
Но что драгоценность и эта и та –
Тебя украшает твоя нагота.
– Я ему опять:
– Родной, это криминальные люди, они ни перед чем не остановятся. А он меня не слушает,
поцелует в левый сосок и снова поёт:
Когда ты разделась ночною порой,
Я взглядом влюблённым смотрю за тобой.
И спорить с тобою, хочу не спроста,
Что лучшее платье – твоя нагота.
Я ему в который раз говорю:
– Милый, убьют тебя за эти проклятые бумажки. Оглянись вокруг: в стране полный беспредел, люди забыли о порядочности и законах. Что я буду делать без тебя с Сонечкой на руках, если тебя убьют? Пощади нас, если тебе своя жизнь не дорога. А он заглянет в мои заплаканные глаза,
поцелует их по три раза да и запоёт:
Громко пел соловушка там, вдали,
Песенку о счастье, о любви.
С красотой не справлюсь я –
Век я буду твой.
Ах, как ты мне нравишься,
Ой, ой, ой…
Как я его любила! Бывало, утром он меня разбудит раньше будильника на полчаса. Стянет с меня комбинашку и давай целовать. На этот раз он начинает с шейки. Спускается на грудь. Обцелует её, пока соски не набухнут, как лесные орехи. Перевернёт меня на бочок, поднимет мою ножку,
обцелует от пальчиков до бёдрышка, хочет поцеловать меня в запрещённое местечко, а я ему не
даюсь. Нельзя. Я ведь с вечера не была в ванной. А он лезет и лезет. Я и так, я и эдак, но ведь у него сылы-то, как у медведя. А я что с ним могу поделать? Конечно, он всегда добивается своего. Дело доходит до скандала. У меня всё тело в синяках, а он прёт, разбойник, как на буфет. Я вся в слезах,
а он уже перестал меня там целовать и уже весь вошёл в меня. Я задрожала от счастья, он заурчал, как "Камаз" на подъёме, и… уже приехали…
– Поезд дальше не идёт, освободите вагоны…
Опять остановку проехала. Как я его любила! Познакомились мы с ним на слёте туристов
у костра. Он пел под гитару такие интересные песни, которые никто вокруг и не слышал. Наверное, это он их сочинял, так как окончил музыкальную школу в детстве по классу гитары, но по музыке дальше не пошёл, а подался в геологический. Сам он говорил про свои песни, что они не его,
а туристические. Лгал, скорее всего, и снова запоёт:
Прежде приманила бы с вечерка.
И заговорила бы у костра.
С чарами не справлюсь я –
Век я буду твой.
Ах, как ты мне нравишься
Ой, ой, ой.
– Как он меня умел поцеловать! Бывало, придёт с работы, не прикасаясь ко мне руками,
нежненько поцелует меня в щёчку, идёт в ванную, принимает душ и только с чистыми руками так меня обнимет и поцелует, что у меня соски сразу становятся как всё те же лесные орехи. Он покрутит пальчиком вокруг моих сосков и скажет:
– Когда ты, моя радость, будешь беречь свою грудь. Одень бюстгальтер. Твоя грудь такая
тяжёлая, что ей трудно держаться без поддержки…
Глупенький он у меня был. Как он на работу, так я в бюстгальтер. Он с работы, а я уже без
бюстгальтера. Зачем мне лишать себя такого счастья? Когда он берёт в свои руки мою грудь, я от теплоты его руки вся размягчаюсь в масло. Блузка на моём голом теле самая тонкая, какую я только
смогла достать. Сосочки просвечиваются и выпирают. Я знаю, что нравится моему любимому.
Блузка застёгнута мною только слегка снизу. Сверху моя грудь всегда немного приоткрыта. Чего мне стесняться своего любимого? Бывают, правда, иногда накладки. Приходят его друзья и заглядывают со стороны под блузку. Мужики. Им что надо? Сиську, да... Когда я это замечаю, то сразу иду
в спальню, снимаю тонкую блузку, надеваю пуленепробиваемый бюстгальтер толщиной с палец,
и свитер до подбородка. Только это слабо помогает. Свитер в обтяжку да толстый бюстгальтер так приподнимают мою грудь, что она на полметра выступает вперёд, и эти олухи глаз отвести от моих сисек уже просто не могут. Хоть караул кричи. Я сижу, краснею, а мой дурак видит всё это
и ухмыляется. Мол, смотрите, ребята, какие сиськи у моей жены. У ваших жён такие сиськи есть? Они переглядываются друг с другом, хмыкают от зрелища, но делают вид, что всё нормально.
Я злюсь на Сашку, показываю ему тайком кулак под столом, а он только зубоскалит.
Зато когда они уходят, он набрасывается на меня, как тигр. Свитер почему-то с меня он не
стаскивает, а задирает нагло мой подол мне почти на голову, стаскивает с меня трусы так резко, что они рвутся, валит меня в кресло, заворачивает мои ноги мне за мои же уши, и тут ему удержу нет.
Он рычит, как бенгальский тигр, поймавший в свои лапы изящную серну, он входит в меня без
всякой подготовки, не давая мне возможности прийти в себя, но его это не смущает. Я кричу
пожарной сиреной сначала от боли, а потом визжу поросёнком от счастья так, что вот-вот
поотваливаются хрустальные висюльки с нашей люстры…
– Девочка, ты что визжишь, как резанная. Конечная, вылазь. Освободи автобус…
Снова я который день на Тверской. Надо обойти другую сторону. Уже обошла, наверное, пол Москвы. Мокрая я стала, как селёдка, только что вынутая из рассола. Боюсь подойти к человеку ближе, чем на два метра. Никакие дезодоранты не спасут. Нужен душ. Где взять душ, когда в эту
жару мне пришлось обойти чуть ли не сотню офисов? Машина осталась от Сашка, только в пробках просидишь больше времени, чем идти пешком. Я вымоталась, валюсь от усталости, но приходится хорохориться, изображая из себя бодрую и энергичную женщину. Хотя какая я женщина, когда ко мне даже одногодки обращаются: «Девочка».
– Эта проклятая молодость. Как она мне сейчас мешает. Все на меня смотрят, как на источник сексуальных наслаждений. Развращенцы! А сейчас не вовремя со мной осложнения. Где сменить прокладку? Вчера подходит ко мне «сосунок» с тонкими усиками:
– Дэвучка, как тибе звать? Хочишь я тибе прокачу на маей тачке… Я тибе магу купить дарагих канфет. Садись ка мне в мой «мерседик», не пожалеш. Хочиш, я куплю табе самый дарагой лифчик
и трусик. Куплю дарагой туфель. Хочишь я табе щас дам сто доллараф? Залезай в маю тачку, пракачу с ветерок. Заедим на мой дача, будишь купаться в мой бассейна. Мая буду табе любит, как радну дочь. Ты будещь есть самы дараги кушани. Ты будищь купатьси в роскащи. Табе будуть завидать звёзды. Мая табе будеть любить ошень, ошень. Мая любит русска девочка…
Еле спаслась. Уже схватил меня за руку и тащил в Мерседес. Хорошо, что прохожий заступился, услышав мои крики. Все принимают меня за девочку в шестнадцать лет. Какая им я девочка? У меня 80 на 55 на 80, это при моём-то росте в 172 сантиметра. Нигде не хотят на меня смотреть, как на
специалиста. Разговаривают вежливо со мной, а сами раздевают меня взглядом. Спрашивают о моём дипломе, а сами смотрят не в глаза мне, а на грудь. Куда её деть от этих охальников? Свободное
платье до пола снизу, а сверху чуть ли не до ушей. Никаких обтяжек, всё закрыто наглухо. Длинные рукава, никаких разрезов, декольте. Трусики мною подобраны так, чтобы они не проступали над
толстой тканью платья. Я задыхаюсь в этом платье, но не могу себе позволить лёгкий,
полупрозрачный ситец. Но как скрыть мои округлости, на которые, как мухи на мёд,
слетаются все их взгляды? Пробовала брюки, но результат оказывался ещё хуже. Теперь они,
разговаривая со мной, смотрят на мою задницу, да на ляжки. Грудь они уже не видят. Куда мне
деться от этих взглядов? Просто какой-то кошмар. Я пробую сесть поближе к столу, чтобы не были видны мои ноги, загородить большой своей сумочкой грудь, тогда они начинают так смотреть на мои губы, что я краснею, как маков цвет. Я вроде бы как в задумчивости прикрываю рукой губы, так они смотрят в мои глаза так, будто бы это не глаза, а сверкающие бриллианты, на которые действительно хочется смотреть, смотреть и смотреть не отрываясь. Что же мне закрывать и глаза? Никто даже не спрашивает – умею ли я пользоваться компьютером и прочей оргтехникой. Все говорят через 15-ть минут:
– Вы приняты моим личным секретарём.
– Я, по глупости, раньше вскакивала, расплывалась в улыбке до ушей, хлопала в ладоши и роняла сумочку на пол. Затем наклонялась на прямых ногах и поднимала рассыпавшееся содержание
сумочки. Эти наглецы вставали обычно со своего кресла и заходили ко мне сзади. Когда я собирала почти всё, что выпало из сумочки, они только тогда говорили:
– Позвольте, я вам помогу.
– Я долго не могла понять, почему они все, не сговариваясь, всегда подходили ко мне со стороны спины, пока наконец-то я не поняла, что ими движет скабрёзность. Один нахал однажды даже
прижался к моей заднице своим пахом, якобы случайно. Конечно, он тут же извинился, сказав, что сильно торопился помочь мне. Так я ему и поверила. Развратник!
Везде одно и тоже:
– Вы приняты, вы приняты.
А затем начинается:
– Вы можете сразу приступить к работе. Сегодня жарко. Можете снять лишнюю одежду. Не
стесняйтесь. Помогите и мне, пожалуйста, снять с меня пиджак. Расстегните свою блузку. Вам
помочь?...
От всего этого меня тошнит. Чаще всего глава фирмы уже не первой молодости. Вставные зубы, редкие волосы, вплоть до лысины, резкие, но приятные дезодоранты, отбивающие всякий запах – обычные обстоятельства таких встреч. Как-то поднимаюсь в очередной офис, докладываю солидной расфуфыренной секретарше о цели моего появления. Секретарша высокомерно смерила меня своим пронзительным взглядом с головы до ног и говорит:
– По-моему, нашему шефу вы подойдёте. Милашка, посидите, отдышитесь да поостыньте.
Я сижу. От усталости, жары и лёгкого голода меня немного подташнивает, но креплюсь. Через несколько минут возвращается секретарша и приглашает меня пройти в кабинет шефа. Я, от
усталости немного сутулясь, неуверенно вхожу в шикарный кабинет с огромным стенным
аквариумом с рыбками. Пожилой мужчина, шикарно одетый, стоит ко мне спиной у аквариума,
подкармливает рыбок, и, не оборачиваясь, цедит сквозь зубы:
– Вы москвичка? С мамой живёте? Отец есть?
Оборачивается, смотрит на меня несколько минут молча, затем говорит деловым тоном
начальника:
– Вас сумма в 50 тысяч устроит? У нас часто работа проходит на дачах, в ресторанах, иногда даже в ночных клубах. Ваше присутствие будет обязательно. Поймите меня правильно: дипломаты, послы, крупные бизнесмены, иногда даже VIP персоны. Они не любят наши душные офисы. Часто с ними приходится встречаться в нестандартной обстановке, вплоть до бань. Совсем недавно приезжал один старый бизнесмен из Греции. Конечно, – маразматик. Он знаете, что сказал? Мне стыдно повторять, но я вынужден. Извините меня, пожалуйста, но он поставил условие, что подпишет полутора
миллионный контракт с нашей фирмой, но при условии, что этот контракт ему преподнесет на блюде наша секретарша в голом виде. Я переспросил:
– В купальнике? – он ответил по-английски: «Not!».
Конечно, мы отказали наглецу, но при этом потеряли контракт. Нам бы не хотелось терять
контракты, поймите меня правильно. Ну что стоило вашей предшественнице выполнить маленькую просьбу этого толстосума? Он же импотент, и никакой угрозы насилия и не предполагалось. Просто нашему заокеанскому партнёру по бизнесу захотелось полюбоваться на юную, очаровательную
русскую секретаршу. Только и всего. Никаких сексуальных домогательств – это наш принцип. На работе – только работа. Кстати, как сегодня жарко. Не хотите ли принять душ? В моём кабинете
душевая, ванная, джакузи, биде. Всё для работы и отдыха. Два санузла, итальянская сантехника. Проходите, не стесняйтесь, вы уже на работе. На туалетном столике в ванной французская
косметика, зеркала из Италии, шампуни, дезодоранты со всей Европы. В ящичке трюмо, извините, лучшие прокладки «Тампекс» и прочее. Извините, наша секретарша должна производить
впечатление на наших клиентов. Всё за счёт фирмы. Духи только Диор, в крайнем случае –Шанель. После того, как вы примете ванну, или душ, извините меня, но мы поедем с вами в лучший магазин женского белья. Я куплю вам за счёт фирмы, простите меня, всё от трусиков до вечернего платья. VIP персоны не переносят безвкусицы. Вы сразу примете душ, или мне приготовить вам
чашечку кофе перед душем? По-моему, шампанское нам не помешает, но уже после душа и кофе. Из Антальи сегодня утром самолётом нам доставили устрицы и дюжину омаров. Может, вы любите
лангустов? Я позвоню, и через пятнадцать минут будут лангусты. Как только я вас увидел, то сразу понял: вы устроите нашу фирму и наших клиентов. Если вас не устраивает 50 тысяч, я прибавлю. Вы только назовите сумму. Не нужно стесняться. Я понимаю, что за то, что наша фирма приобрела
в Вашем лице, надо платить гораздо больше. Назовите сами сумму. Смелее! Я владелец этой фирмы. У нас миллиардные обороты в год. Для нас деньги – зола. Мы ценим кадры, а не деньги. Помните Ленина:
– Кадры решают всё.
– Я вижу, моя прелесть, что вы приумножите наши обороты. Какая сумма вас устроит? Я не могу держать вас в «чёрном теле». У вас будет личный шофёр, у вас будет персональная машина. Бэ-эм-вушка вас устроит? Если нет, то предоставим Мерседес. Мы не скупые рыцари, мы умеем делать деньги, и умеем ценить кадры. Наш принцип: товар – деньги, деньги – товар. Извините, но вы наш товар, конечно, в самом лучшем смысле этого слова. Вы будете торгпредом нашей фирмы. С вас наши клиенты будут смотреть на нашу фирму:
– Стоит ли с нами иметь дело?
– Фирмы, где секретарь старая дева, – никогда не добьются успеха на рынке. Только вот такие красавицы, как вы, в преуспевающих фирмах и работают. Фирмы это ценят. Поэтому, я настаиваю на увеличении вашего жалованья. Кстати, назовите номер вашего счёта, и в каком банке он находится. Я сделаю вам перевод на 100 тысяч рублей. Вы не имеете права от этого отказаться. Это подъёмные, которые выплачиваются всем, кто поступает к нам работать. Сумма у всех одинакова, но я, из
личных симпатий к вам, увеличу эту сумму до 200 тысяч рублей. Номер вашего счёта?... Нет счёта? Бывает. Назовите район, какой ближайший банк? Записано. Извините, я распоряжусь… Николай Петрович, извините меня, пожалуйста, но моя новая секретарша ещё не приступила к своим
обязанностям. Я вам диктую банк, вы в нем, на имя… Простите, ваше имя, отчество, фамилия, место проживания… Николай Петрович, не надо записывать. Вдруг вы перепутаете буковку. Я Вам пошлю факсом. Не надо с соседнего этажа ко мне подниматься. Я знаю, что у Вас не всё хорошо с сердцем. Мы вас за счёт фирмы посылаем на Сейшельские на месячишко с новой недели. Если не совсем
поправится ваше сердечко, то можете остаться на второй месяц. Лучших докторов мы уже оплатили. А сейчас я пошлю вам факсом данные. Откройте счёт на эту фамилию. Не скупитесь, 100 тысяч
мало, это не тот случай. Переведите, пожалуйста, в два раза больше. Повторяю, не скупитесь. На нашем балансе денег завались – не знаем, куда потратить. Опять вы за своё! Экономить надо только личные сбережения. Фирма наша не нищая. Переведите в три раза больше! Будете знать, как не
слушаться шефа. Разбаловал я вас! Вы же знаете, что когда я рассержусь, то вы все у меня
быстренько окажетесь на улице… То-то же. Вы же знаете, что если не выполняете моё
распоряжение, то я бываю крут. Приказываю: перевести в пять раз больше, и доложить через полчаса о выполнении приказа. Если, максимум через час у меня на столе не будет чековая книжка на
предъявителя, то вы уволены…
Танюш, Христа ради, простите меня, старика, совсем меня не слушаются мои подчинённые. Хотя какой я старик? Ну, свой сорокалетний юбилей справил я на прошлой неделе. Но для современного бизнеса я староват. Молодые так и прут, так и прут! Надо готовить себе замену. Как вы молоды,
очаровательны. Сколько в вашем взгляде деловой хватки. Вот если бы я был не так стар, то вот
сейчас бы, ей богу, упал к вашим ногам и со слезами на глазах умолял бы выйти за меня замуж. Вряд ли вы, конечно, согласитесь, ведь мне пятый десяток, а вам только ещё 25-ть. У меня в голове много седых волос, а у вас кудри, как у Брижит Бардо. Нет, ваши волосы роскошнее. Какие у вас гм…
извините, Памелла Андерсен отдыхает рядом с вами. Я старик, ни жены, ни детей. Дачи, виллы,
яхты, личный самолёт, – это всё ничто по сравнению с вами. Если бы я сумел помолодеть, скажите, вы могли бы согласиться осчастливить старика?... Молчите, молчите! Позвольте мне только на вас смотреть издалека, любуясь вашей красотой. Я живу на свете более 60-ти лет, но… Что я говорю?
Я так разволновался, что перепутал свой возраст. Моё 40-ка летие было совсем недавно – три месяца назад. Вы не смотрите, что я кажусь старше. Жестокие условия выживания несколько меня
состарили. Но поверьте, что «Виагра» мне не нужна. Правда, женщины у меня не было лет 10-ть. Не стоит на меня обижаться за мою болтливость. Рядом со мной такой очаровательной женщины
никогда не было. Вам, примерно, лет 25-30-ть – не более. Как бы мы с вами замечательно
покуролесили по миру на моей яхте…
Я сижу ни жива, ни мертва. Что этот старик тут мелит? Мне не до его бредней. Так хочется
поскорее уйти домой, принять душ, поужинать, и пораньше лечь спать, иначе от усталости могу
и упасть в обморок… Занятный старик. Чувствуется железная, деловая хватка. По-моему, он «запал» на меня и действительно хочет взять меня на работу, надеясь на сексуальное обслуживание. Надо
делать вид, что на всё согласна, а там я ему покажу фигушки с маслом. Мне позарез нужна работа. Занятно. Неужели он действительно меня взял и назначил просто потрясающую зарплату? Надо
дослушать, что он мне там ещё понарасскажет в своих бреднях. Отказаться и уйти я всегда
сумею… А он наливает мне из автомата кофе с великолепным запахом, подливает в него
немного коньяка, кладёт специальными щипцами на тарелочку пирожное и продолжает мне
«пудрить» мозги, воодушевляясь всё более и более:
– Представьте: моим самолётом до Сочи, – яхта у причала. Дарданеллы, Босфор, Гибралтар, и мы плывём с вами вдвоём по Атлантике. Солнце, океан, на палубу выпрыгивают летучие рыбы. Вы
жарите их. Из холодильничка я достаю коньячок в пять звёздочек. Вам наливаю, моя девочка,
кока-колу. В вашем возрасте пить крепкие напитки нельзя. Ведь вам лет 18-ть. Ой, что я говорю? Ведь вам за тридцать, и притом намного. Конечно, мне, сорокалетнему старику, который с утра до вечера не разгибает спины вот за этим столом, трудно ориентироваться в возрасте своих секретарш. Они у меня всегда все 18-ти летние, хотя этой старой дуре, какая у меня сейчас временно, все 60-ят, наверное… Но я человек интеллигентный, образованный. У меня два высших образования.
Я окончил институт имени Сталина, потом институт имени Баумана. Сейчас заканчиваю
институт этого, ну, как его… Бехтерева, по кафедре бухгалтерии. Вот-вот выпишут мне третий
диплом. Мне его принесут прямо в мой офис. Правда, придётся заплатить за доставку, но это
пустяки, копейки. Главное, что диплом подлинный, а не какая-то там фальшивка, какую можно
приобрести в метро. Ой, что я мелю? Совсем растерялся рядом с вами. Ваша ослепительная улыбка меня сбивает с толку. Я езжу на работу на 600-ом Мерседесе, если шофёр мой не попадёт в пробку.
В таких случаях приходится садиться в метро и ехать со всей этой шушерой в одном вагоне. Мне это, как серпом по я… Гм… как серпом по яичной скорлупе, валяющейся в траве при покосе. Пока мой бухгалтер там возится с переводом на ваше имя денег, вы можете принять душ. Если вам не хочется принять душ, то можете воспользоваться биде. Душ я вам рекомендую более. Как приятно
освежиться целиком. Ду ю спик-винг инг-клиньш, май лител грвёл? Позвольте, я вас провожу
в ванную комнату. Если бы вы мне позволили, то я помог бы вам снять с вас лиф... Гм… лифт,
извините, у нас иногда ломается…
– Я дала этому 60-ти летнему маразматику по морде и пошла в следующую фирму. Но сейчас мне ни с чем надо возвращаться к своей дочке…
P. S.
В рассказе использованы стихи неизвестного автора.
А жизнь идёт
– Милый, правда, сильно написано? Вот она наша женская доля. Пока муж жив – мы счастливы, а когда нет… Поцелуй меня…
– Валюш, после твоих губ, мои губы уже не мои. Они остаются на твоих губах. Поцелуй меня ещё раз. Какой у тебя выразительный рот. Как это он не устаёт носить такие роскошные губы? Бедные мужчины, которые находятся рядом с тобой каждую минуту. Они ведь страдают, что не могут
поцеловать твои губы. А какого они цвета! Маков цвет просто бледная поганка, по сравнению
с твоими губами. Может, ты мне дашь поносить на недельку твои губы?
– Дам, мой хороший и единственный. Ты моя первая и последняя любовь. Бери! Только не одни лишь губы, а меня всю вместе с моими губами. Как хорошо, что Самуилыч распорядился поставить задвижку изнутри. Какой он добрый. Ведь я его об этом не просила. Этого ведь делать нельзя.
Больной не имеет права закрываться изнутри. Старик рискует. Если кто-то «настучит», то его
отправят досрочно на пенсию. И он сам мне предложил выбирать дневную смену, или ночную.
Я, конечно, чаще стараюсь быть с тобой ночью. Давай я тебя раздену.
– Я давно тебя об этом хочу попросить, да всё стесняюсь. Ты ведь всё ещё несовершеннолетняя девочка. Тебя я лишь несколько месяцев, как совратил. Никак не привыкну – Валюшка моя вместе со своими губами-очаровашками. Нет, они бяки. Они нехорошие, они меня не любят. Почему они меня не хотят поцеловать? Почему они всегда ускользают из моих рук? Почему они не доверяют моим
губам? Мои губы их не собираются кусать. Мои губы их хотят только поцеловать. Мои губы их
когда-нибудь отшлёпают. Мои губы когда-нибудь им покажут, где раки зимуют. Мои губы на них ещё пожалуются Самуилычу. Мои губы…
– Любимый, не вгоняй меня в краску.
–Тише, Матрёна к нам идёт. Ишь, как разгремелась своим хозяйством!
– Милый, давай дадим ей тысячу, оставшуюся от пачки сотенных Ирины Сергеевны. Она так давно премий от начальства не получала.
– Да она не возьмёт – мы с Ириной Сергеевной уже пробовали… Впрочем, давай попробуем это представить в виде официальной премии от больницы… Матрёна, заходи, не стесняйся. Тут тебя по всему отделению наш кассир искал. Говорил, что выписали тебе персональную премию за
многолетний ударный труд. Не найдя тебя, он оставил деньги нам, чтобы мы тебе их передали. Вот, забирай: 1000-ча долларов. Заслужила.
– Утятник, ты чо думашь, я старая дура? Так табе я и поверила! Опять мене взятку предлагашь? Не суй мене в карман енту грязь, а то мокрой тряпкой огрею! Понаставили тута коек, ни пройтитя, ни помытя пол. Подымайте ноги, черти окаянные!
– Матрёна, сначала деньги возьми.
– Утятник, ты погавари ишшо у мене! Подымай ноги! А ты, утятна любовь, шла бы жить к сабе домой.
– Что за шум, а драки нет? Почему Матрёну обижаете? Утятник, тебе тут не курорт. Валентина, отправлю в монастырь. Матрёна, быстренько притри пол и оставь этих охламонов в покое. Пусть
тешатся, это входит в концепцию лечения. От одних только уколов проку мало – задница пухнет,
а больной тухнет.
– Самулыч, совсем меня стару ни в грош не ставят. Вот уйду на пенсю, пущай они сами сабе
полу моють.
– Не плачь, Матрёна, утри слёзы. Мы тебя любим и ценим. Без тебя всё наше отделение зарастёт грязью. Ты не уходи. Где у тебя платочек? Дай я тебе утру слёзы…
– Бесстыжие, опять они мяне, Самулыч, подбрасывают зелень. Да ишшо и целу тыщу! Изверги! У вас совесть есть? Куды мене стокмо денжищ. На похороны я уже отложила. А боле мене не
надобно.
– Матрёна, а это тебе премию выдали. Кассир наш приходил, но тебя не найдя, оставил деньги. Правда, Аркадий Самуилыч?
– Гм… однако…
– Аркадий Самуилыч, вы ещё вчера сами мне сказали, что нашей Матрёне выделена
персональная премия. Правда?
– Гм… однако…
– Утятник, ты чо Самулычу разподмигивалси?
– Матрёна, у меня нервный тик на глаз. Разве не понятно? Аркадий Самуилыч, разве вы не
подтвердите свои вчерашние слова о премии Матрёне?
– Гм… однако. Естественно, только вот как это? В толк не возьму…
– Что тут рассусоливать? Деньги – Матрёне и баста!
– Какая ишшо баста? Без приказа я енту липу не возьму. Прощавайте!...
– Дети мой, что это вы тут снова отчубучиваете? Не знаете, как потратить деньги Ирины
Сергеевны?
– Аркадий Самуилович, мы хотим отблагодарить Матрёну за её тяжёлый труд, ведь платят ей здесь гроши.
– В принципе – вы молодцы. Но, как это сделать?...
– А давайте мы передадим эти деньги в кассу больницы, а они пусть выпишут официальную
премию Матрёне.
– Гм… однако. Юридически это не так просто: от кого, почему, хлопот не оберёшься.
– А нельзя ли сделать липу, Аркадий Самуилович?
– А что? Можно попробовать…
Валюш, дуй к главному, а я ему позвоню… Матрёна наша опора в борьбе с инфекцией, и она
давно заслужила премию. Вячеслав Фёдорович, объясните, пожалуйста, откуда у вас появляются эти доллары. Я чуть за дверь, а у вас уже доллары?
– Гм… Аркадий Самуилыч, вы же знаете, что Ирина Сергеевна занималась бизнесом. У ней этих зелёных – куры не клюют. Вот она и…
– Ну, допустим! Что я главному должен сказать? Это же уголовное дело. Загребут, а мне хотелось бы ещё вас, дуралеев, полечить. Что мне прикажете делать?
– Аркадий Самуилыч, вы попросите чистый бланк приказа, и мы состряпаем «липу». Пусть эта замечательная старушка хоть раз в жизни получит хорошие деньги. У ней внуки, правнуки. Она их побалует.
– Утятник, а ты молодец! Это выход… Сам-то ты как? Вспомнил утятный день? Ничего,
вспомнишь, потерпи немного. С такой красавицей можно и потерпеть. Старайся не волноваться
по пустякам. Только положительные эмоции. Гм… эти дела, понимаешь, делать надо потише. Иначе приду и высеку, как сидоровых коз.
– Аркадий Самуилыч, вы нам, как отец родной. Спасибо вам за всё. Я постараюсь не нарушать тишину, но Валюшка…
– Я, конечно, могу ей прописать успокоительное, только это ни к чему. Радуйтесь, пока есть
молодость и задор, только, умоляю, потише. Ведь уволят меня, вас не тронут, окаянных. Ладно,
пойду к главному…
– Дорогой, главный дал добро. Какой золотой человек Самуилыч, какой добрый. Вот если бы
таких людей было побольше. В бухгалтерии состряпали «липу». Поставили, правда, треугольную
печать, как на бюллетенях. Напечатала мне подружка из хирургии на машинке всё, что нужно,
и сейчас Самуилыч приведёт Матрёну для вручения денег. Ты молодец! Дай, я тебя за это поцелую. А вот и Самуилыч с Матрёной.
– Ну вот, Матрёна! Приказ о выдаче тебе денег я принёс. Тут все подписи и печать. Всё, как
положено. Бери эти деньги, да не потеряй по дороге. Валюш, вручай нашей блюстительнице чистоты премию.
– Дай, Самулыч, бумагу-то. Я гляну, не обман ли?... Печать есть – значит правда. За усю маву жизню – енто перва прилична премя. А то усё дадуть премю, так иё токмо на семечки
и хватало…Спасибо, Самулыч…
– Ну, дети мои, вы меня такими выкрутасами в гроб досрочно отправите. Что удумали? Молодцы, конечно, но чтобы это было в последний раз! В больнице никогда денег не было и не будет,
а Матрёна, действительно премию давно заслужила. Интересно, когда уборщицам будут платить, как докторам? Давно пора. Всякая работа главная. Неглавной работы не бывает. Нам, докторам, тоже платят не ахти. Я вот по вечерам веду приём в клинике. Валюш, я у себя…
Голубки
– Мой любимый, как мне хорошо с тобой! Вот если бы с нами была и Ирина Сергеевна.
– Я часто вспоминаю Иришку и плачу с утра до вечера, когда тебя нет. Самуилыч приходит, смотрит на меня и чешет свою лысину. Покрякает, похмыкает да и скажет… О, вот и он.
– Здравствуйте, мои голубки. Как наши дела? Вячеслав, вам сегодня лучше?
– Здравствуйте, Аркадий Самуилыч, только что о вас вспоминали! Давайте ваши стандартные
вопросы. Только я не знаю, какое сегодня число и день недели. Год сказать могу.
– Вячеслав, ваше состояние не требует тестирования. Я сам никогда не помню, какое сегодня число. Валюша, какое сегодня число?
– Аркадий Самуилыч, – это тест?
– Что ты, милочка, просто я прикидываю – сколько до зарплаты. Дети мои, какие проблемы?
Телевизор я вам поставил, что ещё прикажете?
– Аркадий Самуилыч, не могли ли вы мне позволить поставить мой домашний компьютер? Я бы стал что-нибудь делать на нём. Тоска гложет – нету сил.
– Вячеслав, нет проблем. Моя задача как можно более тебя отвлечь от твоих тяжких дум. Такая трагедия, такая трагедия. Сюжет Шекспиру… Кстати, почему ты редко гуляешь в нашем больнич-ном скверике? Может, отпустить тебя на недельку домой?
– Аркадий Самуилович, мне там будет ещё тоскливее. Каждый предмет обстановки мне будет напоминать о моей незабвенной Иришке…
– Дорогой мой, утри слёзы. Валюша, дуй к Марь Иванне, скажи, что Утятнику не слишком
хорошо. Пусть пришлёт чего-нибудь. Сейчас Валюшка даст тебе настойку и сделает укол.
Действительно, домой тебе рановато… Что так долго, Валюша? Увеличь настойку зверобоя вдвое. Пить месяц в таком режиме. Химию пока отменить. От неё наш брат-больной только дуреет. Уколы психотропные, как всегда – три раза в день. А ты, Утятник, возьми себя в руки, а то отшлёпаю. Надо быть мужиком, а не слюнтяем. Хвост всегда должен быть «трубой». Перестань из себя изображать психа! Ты здоровый мужик, на тебе воду можно возить. Возьми себя в руки!
– Извините, Аркадий Самуилыч, мне стыдно. После таких веских доводов мне лучше.
Я – мужчина, только не всегда мне удаётся себя контролировать. Вы – настоящий психиатр! Ваши
слова меня убедили – нельзя распускаться, надо быть всегда мужчиной. Спасибо вам!
Гора и «Магомет»
– Любимая, жизнь прекрасна, впереди нас ждёт замечательное будущее! Ты мне нарожаешь кучу ребятишек, Самуилыч и Марь Иванна будут ходить к нам в гости. Подожди-ка, кто это к нам
стучится?
– Можно к вам? Старух Шапокляк принимаете? Доброе утро!
– Марь Иванна, с добрым утром, как мы рады вас видеть! Обычно мы к вам, а тут вы. Вы же
«Магомет», и не должны к нам ходить. Проходите, пожалуйста, садитесь. Валюш, Марь Иванне кофе со сливками. Открой баночку икры, сделай из лаваша твои фирменные бутерброды.
– Дети мои, «Шапокляк» для кофе не имеет хорошего сердца. Лучше чай. Если можно –
зелёный… Я что тебе, Утятник, хочу сказать? Мы тебе здесь с Самуилычем можем помочь только
в период острого кризиса. Когда кризиса нет, тебе лучше находиться дома. Всё-таки здесь не курорт. Твоё состояние вроде бы хорошее, правда, только временами. Если память твоя полностью
восстановилась, то тебе лучше выписаться, а к нам будешь приходить амбулаторно. Так мы думаем
с Самуилычем.
– Марь Иванна, я так привык к этой обстановке, что пока не могу покинуть эти гостеприимные стены. Вы мне все, как родные. К тому же, дома у меня будут ассоциации, травмирующие мою
психику. Так что пусть будет пока, как есть, если позволите.
– Да никто тебя не гонит, будь здесь, пока здоров не полностью. Только потихоньку надо ход своих мыслей направлять на новую жизнь.
– Спасибо, Марь Иванна, Самуилыч говорит то же самое.
– Самуилыч молодец! Его кандидатская диссертация в своё время наделала много шума в наших кругах. Только психиатрия движется вперёд, а наш «Старый конь» притомился, как на Вологодском волоке.
– Марь Иванна, это откуда такое милое выражение?
– Валюша, это стихи Николая Рубцова.
– Марь Иванна, прочитайте хоть строчку из Рубцова.
– С удовольствием, только я помню всего две строфы:
Я долго ехал волоком,
И долго лес ночной
Всё слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.
Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь.
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный, старый конь.
Валюш, береги нашего любимца. Чаще его целуй – он быстрее поправится. Твоему Утятнику нужно больше внимания и ласки. А ты, Вячеслав Фёдорович, млей от счастья. Такая красавица у тебя в объятиях! Валюша, не забывай, что это больница, в которой надо соблюдать тишину. Мы и так
пошли на беспрецедентное нарушение правил нашей больницы. Вот выгонят нас с Самуилычем
с работы – будете знать… Я тут с лёгкой руки Самуилыча несколько строчек написала. Он сам
немного пишет и меня подбил на это. Чего от скуки не сделаешь? Ведь чаще всего у нас
в отделении тишь да гладь, божья благодать. Если позволите, я прочитаю.
– Марь Иванна, просим вас покорнейше, а то от больничного однообразия так тоскливо.
– Дорогие мои, я люблю психиатрию. И на эту тему написала, только это в юмористической
форме, но по-нашему профилю.
Гип-гип, виват!
Поэт Парнаса.
Надпись при входе на Парнас.
– Помыл? А остальное?
Внимание, внимание! Всем службам Парнаса: «Ввиду высокой эпидемиологической опасности на Парнасе, привести в повышенную готовность все термы. Хлорки не жалеть!».
Наивные поэты, считающие себя гениальными, и помывшие руки формально, без мыла, разбившись парами, в колонну по одной паре в ряду – стройсь!
Взявшись за руки, низко опустив головы, на перемывку рук в термы, и, на всякий случай, и всего остального, по команде: "Шагом арш!" – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить! Встать в колонну, термы в другой стороне.
Наивные поэты, идущие на перемывку в термы колонной, считающие себя гениальными, и продолжающие гордо и высокомерно держать свои головы – признаются нетрудоспособными. Выйти из колонны!
Если, кто-то из поэтов навис, гримасничая, над парнасским ущельем более чем на 45 градусов, всматриваясь в парнасскую аллею Славы, ища там свой бюст, и упал в ущелье, то за это парнасская администрация ответственности не несёт.
Оставшиеся поэты, на шизофреника, параноика – рас… считайсь!
Поэты-шизофреники, три шага из строя – арш! В колонну по четыре поэта в ряду – стройсь!
На перемывку в термы всего того, чего не домыли, вприглядку друг к другу, с мочалками наперевес и с мылом в зубах, колонной, по команде: «Шагом арш!» – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Термы в другой стороне.
В ногу не шедший,
Ты – сумасшедший?
Поэты-шизофреники, идущие пританцовывая, в колонне на перемывку в термы не в ногу со всей колонной, а в руку – признаются нетрудоспособными. Выйти из строя!
Поэты-параноики, три шага из строя – арш! В колонну по девять поэтов в ряду – стройсь! На помывку в термы, всего того, чего и не собирались мыть, пощипывая друг друга на ходу и презрительно оплёвывая, колонной, по команде: «Шагом арш!» – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Термы в другой стороне.
Поэты-параноики, несущие в колонне на помывку в термы свои собственные бюсты – признаются нетрудоспособными. Выйти из строя!
В лёгкой форме душевнобольные поэты и слегка сумасшедшие, три шага из строя – арш! Так, как вы хоть слегка, но помылись дома, и большой эпидемиологической опасности не представляете, в колонну по шестнадцать поэтов в ряду – стройсь!
Навстречу грядущим признаниям и наградам, праздничным маршем, вприсядку и с песнями, к Парнасу колонной – шагом арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Парнас в другой стороне.
В лёгкой форме душевнобольные поэты и слегка сумасшедшие, праздничным маршем, вприсядку, идущие колонной на Парнас, снимите с себя лавровые венки и прикройте ими свою наготу!
Дорогие, всенародно любимые, гениальные Гении из Гениев! Нижайше Вас просим, пожалуйста, три шага из строя – арш! Пожалуйста, в колонну по двадцать пять гениальных поэтов в ряду – стройсь! Пожалуйста, с вывернутыми пустыми карманами, с измождёнными от непосильных трудов лицами, с впалыми от недоедания животами, с пламенным огнём во взоре, неряшливо, но чистенько одетые, не карабкайтесь на Парнас по лианам, как обезьяны! Вас торжественно поднимут на Парнас по канатной дороге.
Экстренное сообщение правительства Парнаса: «В результате перегрузки парнасской канатной дороги, не выдержавшей Гениев всех видов с подвидами, и, оборвавшейся, срочно просим уцелевших Гениев, залезших на Парнас обезьяньим способом, сдать для своих коллег, упавших в парнасское ущелье, хотя бы по капельке своей гениальной крови. В бронзе и мраморе памятники во весь рост по всему Миру на века и тысячелетия гарантируются».
Поэты-маразматики, три шага из строя – арш! В колонну по сорок девять человек в ряду – стройсь!
В связи с обрывом канатной дороги, Парнас закрыли на капитальный ремонт. На помывку всего того, чего никогда не мыли и не собирались мыть, пританцовывая, гримасничая, пощипывая друг друга на ходу и презрительно оплёвывая, с мочалками наперевес и с мылом в зубах, вприсядку и с песнями, с лавровыми венками, прикрывающими наготу, колонной по команде: «Шагом – арш!» – в термы бегом – арш!
– Гип-гип, виват!
– Отставить, встать в строй! Это не ваши термы…
*****
– Марь Иванна, замечательно! А что, действительно ли все гении шизофреники, или параноики?
– Мои дорогие, все великие писатели и поэты были хоть немного, но невменяемыми.
А некоторые, так просто сумасшедшими. Только за счёт этой ненормальности они и писали
гениально.
Чем выше гениальность,
Тем больше ненормальность,
Изящна их ментальность,
Но пагубна скандальность.
Рейтинг: 0
1190 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
