Помочь сайту
Поздравления
Матрёна -- 22 .
18 февраля 2015 -
Вячеслав Сергеечев
– Утятник, Утятник, вставай! Кончай дрыхнуть. Не надрыхси? Почикай, как полгода за тобой грязь вывожу, а ты усё дрыхнешь. Утятник, вставай! Чо енто ты разбашлялси? Подымай сваву сотню зелёну с полу, а то я яё щас замету мокрой шваброй в помойное вядро да спущу в унитаз. Подымай сваву задницу. Просыпайсь!
– Матрёна, что ты раскричалась, будто бы потоп? Дай досмотреть сон про церковь. Не маши своей шваброй у меня под носом.
– Ты чо, не понимашь, чо я табе талдычу? Подымай сваву сотню!
– Матрёна, нечего мне поднимать, я ничего не терял.
– Деньги на полу валятся. Просыпайсь! Я вот табе щас как шлёпану по заднице мокрой шваброй, шоб ты тут не сорил! Подымай сваву сотню с пола!
– Матрёна, какая сотня? Кроме тампона на полу ничего нет.
– Ты зенки-то свои протри, Утятник!
– Ой, действительно сотня долларов. Где ты её нашла, Матрёна?
– Я её нигде у табе не находила, акромя, как под твоей кроватью. Жена, наверное, тут твоя обронила. Шляетси она тута по кабинетам, да рассовывает всё прохфессорам эти сотни, вот и у табе обронила. Кончайте мене тут разну грязь разводить, а то я вас всех вместе замету да вынесу на помойку. Тоже мене, интулигенты. Им нашь рупь уже и не деньга.
– Извини, Матрёна. Спасибо тебе! Протирай да иди с богом…
Что за чудеса? Опять сотня. Ну, Иришка, погоди у меня! Я тебе устрою взбучку. Откуда у неё такие деньги? Её зарплату я знаю. Кроме неё деньги сюда никто не носит, значит, это она обронила. Ладно – вечер утра мудренее, хоть и говорится наоборот…
Волки и овцы
– Дорогой, быстренько целуй меня, да надо бежать. Вот тебе соки, свежая выпечка, баночка икорки, немного винограда с лимоном, да поливитамины.
– Подожди с поцелуями. Ты у меня обронила сотню долларов. Откуда у тебя деньги? Зачем ты шляешься по кабинетам, да раздариваешь эти сотни. У всех уже давно рты от этой «зелени» не закрываются. На что даёшь взятки? Живёшь не по зарплате.
– Дорогой, мне постоянно твои «светила» медицины намекают, что для твоего благополучного лечения необходимо закупать дорогие импортные препараты, которые в больницу не поставляют по разнарядке. Куда мне деться? Я с толстосумами скандалю из-за каждого рубля. Действительно, последний раз отдала докторам несколько сотен, но ты не волнуйся, я ещё подработаю. О какой это ты сотне меня спросил?
– Матрёна нашла под кроватью сотню долларов. Это ты обронила? Что же у тебя в руках деньги-то не держаться? Легко даются? Уж не пузатый ли финансирует моё лечение? Я тут лучше загнусь, чем возьму его деньги. К тому же эти типы так просто деньги не дают. Ты что, поддалась на его крючок?
– Что ты, дорогой, боже упаси! Этот слюнявый предлагал меня подвезти прямо до дома, но я отказалась. Я точно знаю из «кофейных» разговоров, что он имеет несколько любовниц. Какой срам, ведь он женатый человек.
– Подожди, Валюшка грозится уволиться. Жаль девочку. Чтобы придумать, чтобы она от денег не отказалась?
– Из «кофейных» разговоров я поняла, что они хотят добавить денег, если «объект» не согласится на эту сумму. Может быть в этом «собака» и зарыта. Наверное, кто-то из них бросил эти деньги Валентине, только зачем? На их сострадательность я не рассчитываю. Все они волки, а мы – овцы.
– Согласен, дорогая, а Валюшка ангел. Уж не хотят ли они с помощью неё отмыть свои грязно заработанные деньги? Слушай «кофейные» разговоры, да возьми эту сотню.
– Возьму, только это сотня не моя. Я свои сотни не теряю. Они мне ох, как трудно достаются. Попросила слюнявого немного прибавить за переводы, так он сзади моего кресла увидел птичку. Меня, при этом, он не заметил.
– Какую птичку, Ириш?
– Да на обивке его импортного кресла в офисе изображена птица.
– И что же он тебе сказал при этом?
– Он процедил сквозь зубы:
– Много на свете развелось птичек, желающих поклевать халявные зёрнышки.
– Это я-то жду от него его халявы? Я просто прошу платить мне по нормальным расценкам.
– Иришка, брось ты этих толстосумов, и кончай давать взятки. Мне дают здесь, чаще всего, примитивные российские препараты, которые стоят копейки.
– Дорогой, мне намекают, что психиатрия очень тонкая штука. Сегодня ваш муж поправляется, а завтра вдруг, ни с того ни с сего, он – сумасшедший.
– Ириш, мне с каждым днём всё лучше и лучше. Я начал вспоминать всё, что произошло со мной от самого моего юбилейного дня с Мендельсоном. Пока вот только какие-то провалы. Как я оказался у пруда с уточками в обморочном состоянии, вспомнить не могу. Брось давать взятки. Что будемделать с Валюшкой?
– Не знаю.
«Петрарка»
– Дети мои, здравствуйте! Вячеслав Фёдорович, как самочувствие? Что все такие озабоченные? Ирина Сергеевна, у вас уставший вид.
– Аркадий Самуилыч, много приходится работать. Есть проблемы.
– Дети мои, проблемы надо решать, дела – делать.
– Аркадий Самуилыч, когда я прохожу по коридору к благоверному, то ко мне постоянно
пристаёт один из ваших пациентов. Представляется Петраркой. Просит задержаться, читает свои стихи, рассказывает пространно о своей жизни, о том, что его возлюбленная Лаура умерла, и он просит меня её заменить. А мне некогда с ним лясы разводить. Мне не до его Лауры.
– Ирочка, так это же светило мировой поэзии Франческо Петрарка. Разве вы его не узнали? Его же весь мир знает. С 14-го века, как-никак. Вообще-то его зовут Викентий Филимонович Петрарков. Я давно заметил, что если люди теряют рассудок, то их фамилия влияет на собственную психику. Этот вообразил себя Петраркой именно поэтому. В наше время к поэзии пониженный интерес. Психика многих поэтов не выдерживает, когда их в редакциях в упор не видят и не хотят печатать. Ивановы, Петровы, Сидоровы, когда сходят с ума, не изображают из себя что-то экстраординарное… Работаем с ним, лечим… У него неплохие стихи, причём собственные. Но им он приписывает имя Петрарки. Себя он, чаще всего, называет коротко – В.Ф. Это его, повторяю, истинные инициалы. Изредка он представляется более полно, как ему кажется: Петрарка В.Ф.
– Ну, дети мои, я продолжу свой обход.
– Аркадий Самуилович, так вы поговорите с этим "Петраркой", чтобы он оставил меня в покое.
– Ирочка, давайте тогда мы с вами вместе пройдём к этому В.Ф. Может, мне удастся его уговорить не приставать к вам. Что только вот я ему скажу? Его психика неадекватна, и любые мои доводы ему вряд ли будут убедительны, но попробовать можно.
– Дорогой, целуй меня, я с тобой прощаюсь. Уж очень меня достаёт этот "Петрарка". Аркадий Самуилович, я готова…
– Здравствуйте, Викентий Филимонович. Как самочувствие? Что-то я забыл – какой сегодня день недели, число, месяц. Не подскажете?
– С удовольствием, Аркадий Самуилович. Сегодня пятница, 18-ое июля.
– Викентий Филимонович, это абсолютно правильно! Неужели вы поправились? Замечательно! Значит, мой курс лечения оказался верным. Скоро будем вас выписывать, если ваше состояние стабилизируется. Гм… однако, а не напомните ли вы мне год?
– С удовольствием, Аркадий Самуилович. Год идёт 1374-ый. Завтра день моей смерти. Тут уж ничего не поделаешь. Но я не скорблю. Я закончил все свои творения, успел, так сказать. Это только в молодости семь раз отмерь, а один раз отрежь, а в старости всё уже сотни раз отмерено, надо успеть отрезать. Вот, готовлюсь к усоплению. Остались кое-какие дела здесь на Земле, и немного на Меркурии.
– Викентий Филимонович, вы меня гм… А я-то, старый простофиля… Ну так что за дела у вас на Меркурии?
– Аркадий Самуилович, на Меркурии мне надо попрощаться с Людвигом ван, что Бетховен. Наши кратеры-то рядом. Вы, конечно, слышали, что нам с Бетховеном выделили по кратеру. Правда, меня несколько обделили. У Бетховена кратер оказался больше на целый километр. К тому же я давно не поливал свои цветы, что выращивал, чтобы подарить Ирине Сергеевне. Моё вам почтение, бесконечно рад вас видеть! Дорогая Ирина, я сейчас хлопну в ладоши и окажусь на Меркурии,
быстренько, без проволочек попрощаюсь с Людвигом ваном, что Бетховен, нарву букетик роз из своего сада, и я у Ваших ног. Я, конечно, не заставлю вас долго меня ждать. Если вот только попрошу моего соседа по Меркурию Людвига ван, что Бетховен, в последний раз сыграть мне его "Лунную" сонату на прощанье. Ему я давно говорю, что он не прав, назвав свою сонату лунной. Более правильно её назвать: "Меркурианная" соната. Людвиг ван, что Бетховен, обещал подумать, что похвально для него. А так, больше никаких дел у меня на Меркурии нет. Итак, прошу меня простить…
Викентий Филимонович хлопнул в ладоши и зажмурился. В таком состоянии он простоял несколько десятков секунд. Аркадий Самуилович уныло и разочарованно наблюдал за больным, что-то записывая в своём блокноте. Неожиданно, больной ещё раз хлопнул в ладони, открыл глаза и сказал:
– Дорогая Ирина Сергеевна, извините меня, пожалуйста. На Меркурии сейчас ночь. Не видно ни зги. Впотьмах набрать цветов для вас не удалось. Но я успел на ощупь найти на моём письменном столе мой последний сонет. Я вам и ранее говорил, что после смерти моей возлюбленной Лауры, ни одного сонета я ей не посвятил. Всё только для вас! Конечно, я понимаю, что никаких шансов у меня на взаимность нет. Но, тем не менее, примите от меня моё последнее поэтическое дуновение:
Дорогая Ирина,
Мой восторга напев!
Вы моя властелина,
Ваш покорный В.Ф.
Соловья нет без пенья,
Как и скрипки без эф.
Нет без Вас вдохновенья, –
Ваш несчастный В.Ф.
Что мне почести, слава
И любовь сонма дев?
Только Вы мне услада, –
Вы богиня В.Ф!
Пусть юдолью Петрарки
Чувств восходит посев,
Но он пламенем ярким
Греет сердце В.Ф.
Фонд благотворительности
Скоро ужин, но откажусь-ка я от него. Одно и то же каждый день. Наверное, арестантов кормят получше. Без Иришки я бы тут ноги протянул. Прошло несколько томительных, скучных дней...
– Иришка, здравствуй! Валентина отказывается принять деньги. Надо их перевести на тебя.
– Дорогой, я не могу воспользоваться деньгами подозрительного свойства.
– Да мне это тоже ни к чему. Просто я хочу тебе помочь.
– Ты соображаешь? Это не тобою заработанные деньги. Мы не имеем морального права их
тратить!
– Ириш, так я хочу создать благотворительный фонд имени Ирины Сергеевны.
– Ты бы лучше создал фонд «Валюша». Тебе, наверное, этого больше всего хочется. Вот если сейчас моя молоденькая, хорошенькая соперница войдёт, чтобы ласково погладить тебе попочку перед уколом, то ты в благодарность ей и предложи создать этот фонд. Пусть вас вместе и посадят в одну камеру. Ты же ведь этого больше всего хочешь!
– Я люблю тебя, а Валентину тоже люблю, но как дочку.
– А ты скажи погромче о своей любви, не стесняйся.
– А что тут плохого? Ведь я люблю её, как дочку.
– Мой дорогой, законный муженёк! Начинай кричать, чтобы она сама об этом услышала.
– Ну и закричу: «Валюша! Я тебя люблю!»
– Замечательно, просто превосходно! Только почему так тихо? Она не смогла услышать. Браво! Бис! Громче!
– Валюша, я тебя люблю.
– Дорогой муженёк, я открою дверь. Повтори, пожалуйста, погромче.
– Валюша, я тебя люблю!
– Что за шум, а драки нет? Утятник, что за воласы? Я хотел сказать – что за вогласы? То есть возгласы? Медсестра занята и подойти не может, хотя она в конце коридора, и вас прекрасно слышала с первого раза. Что вы ей хотели сказать нового? Вздремнуть старику не дают 15 минут. Прибежала ко мне, растолкала: «У Утятника снова поехала «крыша»!
– Что за новость? К этому мы давно привыкли: сегодня поехала «крыша», завтра отъедет. Никакой новой информации. Утятник, мы от вас ждём: «Моя «крыша» стабилизировалась». – Что это вы кричите о вашей любви к медсестре? По долгу и по своему статусу вы обязаны кричать о своей любви вашей супруге. Так начинайте кричать. Начинайте, я жду… Нельзя ли убыстрить процесс. Удивительно, мы тратим на вас уйму дорогостоящих лекарств, а это ни к чему пока что не приводит. Ирина Сергеевна, докладывайте в чём дело!
– Аркадий Самуилыч, что тут докладывать? Вы всё слышали и видели сами. Вы посмотрите на эту ухмыляющуюся, самодовольную рожу. Похоже, что вы его перелечили. У него в глазах счастье, он на седьмом небе от блаженства. К нему пришла его законная жена, а он в любви признаётся несовершеннолетней девочке. Аркадий Самуилыч, мне такой муж не нужен, разлечивайте его обратно. Вы посмотрите на него! Эта двусмысленная рожа думает, что я его после всего этого люблю. Нет, он просто уверен в этом! Вы полагаете, что он сейчас начнёт извиняться? Ни в коей мере. Дорогой, твоей идиотской выходке нет предела. Я ухожу, прощай.
– Ириш, ты что, не понимаешь шуток? Это шутка. Шутка, и больше ничего. Аркадий Самуилыч, лечите мою жену от ревности. А меня разлечивать не надо, я в полном порядке…
*****
– Дорогой, как ты в новом качестве, пообвыкся? Я вчера немного пошумела на тебя, а потом
подумала, что действительно – шутка это минимум, как неплохо. Насчёт тех денег, которые я взять не могу. Ты знаешь, во сколько я встаю и во сколько я прихожу домой, валясь от усталости, чтобы заработать свои деньги? А это что? Деньги пришли неизвестно от кого и задарма.
– Любимая, дай я тебя сначала поцелую. Какие у тебя восхитительно-красивые губы. Нет, не
вытирай помаду, я хочу перепачкаться твоей помадой до ушей…
– Любимый, какие у тебя ласковые губы. Вот я тебя и перепачкала до ушей.
– Любимая, расстегни кофточку.
– Я давно мечтаю об этом, дорогой, но здесь больница. Вдруг кто войдёт.
– А ты сядь спиной к двери.
– Хорошо, только ты сам расстегни.
– У тебя новый бюстгальтер, пуговичка спереди. Я такого у тебя раньше не видел.
– Любимый, я специально купила такой на тот случай, если ты…
– Любимая, сейчас именно такой случай. Какие девственные у тебя груди.
– Твои ласковые руки мне снятся по ночам. Твоя ладонь охватывает мою грудь, нет, твои ладони охватывают сразу обе мои груди. Мне хорошо…
– Девка, опять ты к сваму Утятнику притащилась! Сидела бы дома. Ходють тут разные, мешають пол мыть. Утятник, подымай ноги! Дай мывануть пыль под кроватью. А ты, Утятница, шла бы
домой.
– Матрёна, всегда ты не вовремя появляешься. Притёрла бы чуть позже.
– Утятник, ты меня поучи ишшо. Я табе вот щас как выжму грязну тряпку на твою башку, сразу поумнеш.
– Матрёна, извини, конечно, но не могла бы ты действительно попозже зайти?
– Могу, долларов за сто.
– Матрёна, так эти деньги у тебя в кармане.
– Утятник, ты думашь, что я старая дура поверю табе, голодранцу? У табе ж фига в кармане. Да и жена твоя повыдохлась. Ты спроси у ей: кому она ишшо денег не совала? Если токма мене.
– Матрёна, а ты посмотри в твоём правом кармане халата.
– Я чо, выжила из ума? Откуды тама будуть деньги? Тама токмо грязный платок для соплей.
– Матрёна, а ты посмотри.
– Я ща «посмотрю» мокрой тряпкой по твоей башке. Подымай ноги!
– Матрёна, посмотри.
– На, смотри на мои сопли, любуйси!
– Матрёна, а что у тебя торчит из твоего чистенького платочка?
– Сукин сын! И когда это твоя девка сунула мене в карман сотню долларов – ума не приложу. Вроде я к ней и не подходила. Забирай, милая твои деньжищи обратно, они табе нужней. А мене чо старой нужно-то? Стакан чайку, да горбушку хлебушка с маслицей – я и сыта. Ты, дочка, не сори деньгами-то. Эко высохла, как былиночка стала. Изголодалась, бедняжка. Этим дармоедам не давай ты боле ни копейки. У их зарплата и так больша. Им без табе каждый день сують деньжищи пачками все, кому не лень. У этих падл усё исть, акромя совести. Дачи, машины, проститутки, прости меня, Господи. Побереги сабе, моя голубушка. Извини мяне, стару дуру, чо на табе накричала. Вот твоя сотня. Я табе люблю и жалеву. Дай, я табе поцалуву… Утятник, подымай ноги, кому толдычю?... Ну я пошла…
– Ириш, молодец! Ловко ты ей подсунула сотню, жаль только, что она её не взяла. Только давай договоримся, что это в последний раз. Теперь о тысяче Валюшки. Ты можешь оформить на неё
опекунство и снять эти деньги с её счёта, чтобы она могла их тратить по своему разумению?
– Это же чужие и, скорее всего, криминальные деньги. Ты, наверное, хочешь, чтобы нас вместе с тобой посадили в одну камеру!
– Конечно, хочу именно этого, Ириш. Тогда ты будешь моя каждую секунду.
– Нельзя доверятся эмоциям. Эмоции нужно контролировать рассудком.
– Дорогая упади в мои объятия. Ну его к чёрту, этот рассудок. Как он надоел мне. Почему он у меня так часто ломается? То ли дело у Пушкина:
И нежная улыбка пробежала
Красавицы на пламенных устах,
И вот она с томлением в глазах
К любезному в объятия упала…
«Будь счастлива!» – Эрот ей прошептал,
Рассудок что ж? Рассудок уж молчал.
– Что ты мне цитируешь раннего гения? Ты лучше послушай позднего:
Lumen coelum, sancta rosa!
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.
Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключён;
Всё безмолвный, всё печальный,
Как безумец умер он.
И я не хочу, чтобы ты умер здесь безумцем, как тот вояка. Если им я не буду подбрасывать «зелёные», то они могут тебя…
– Дорогая, ты переутомилась! У тебя больное воображение. Ко мне Самуилыч хорошо относится, даже, я сказал бы – по-отечески. Он хороший мужик. На днях принёс мне морсу из морошки. Я пожаловался на то, что никак не могу утолить свою жажду.
– Пушкин тоже перед смертью попросил Натали принести морсу из морошки. Выпил и умер.
– Голубушка, взяла бы отпуск, да уехала бы на юг, отдохнула бы.
– Без тебя я никуда ехать не могу. Я уеду, а они тебе вколют…
– Да ты что? Самуилыч на днях принёс мне избранное из поэзии Пушкина. Давай, я тебе процитирую пушкинские строчки, которые меня сейчас более всего волнуют:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило.
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
– Дорогой, мои нервы напряжены до предела. Впору самой рядом с тобой лечь, чтобы подлечили.
– В чём дело? Любимая, ложись, я подвинусь. Сними лишнее, заодно, с себя.
– У меня от твоего юмора мурашки по телу. Ты никак не возьмёшь в толк: мой любимый в сумасшедшем доме, а я бессильна ему, дураку, помочь. Самуилыч перепробовал всё, что только можно, а твоя память к тебе так и не возвращается, а с твоей психикой постоянно осложнения.
– Как не возвращается? Всё помню, но до пруда с уточками. А так, если не придираться, – ажур-бонжур. Давай я тебе ещё процитирую нашего любимца.
– Нет, мой дорогой! Теперь моя очередь его цитировать:
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад…
Да вот беда: сойди с ума,
И страшен будешь, как чума,
Как раз тебя запрут,
Посадят на цепь дурака
И сквозь решётку как зверька
Дразнить тебя придут.
Как тебе, нравится такая перспектива? От одной только этой мысли, у меня ком встаёт в горле.
– У меня такая же реакция, только значительно ниже. Я на твои прелести начинаю смотреть, как волк на семеро козлят. Я готов сейчас тебя разорвать на части раз семь, не менее.
– Можешь! Только вспомни, где мы с тобой находимся. Это психиатрическая больница. И ты то
в эйфории, то в трансе, то в депрессии. Я вся измучилась до предела. Когда только это всё кончится? Прочитай что-нибудь из Пушкина успокаивающее, но не о любви. Лучше о природе.
– Сейчас подыщу… Вот, если только это:
Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормлённый в неволе орёл молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюёт под окном.
– Перестань издеваться надо мной. Ты что, не знаешь, что в семье повешенного не принято говорить о верёвке? Ты мне прочитал о том, о чём я с ужасом думаю каждую секунду последнее время. Кого-то из нас в любую минуту могут посадить в тюрьму, а у тебя «крыша» может поехать, не приведи, Господи! Пожалей меня!
– Дорогая, я давно тебе предлагаю расслабиться, воспарить в тонкую сферу, растворившись в космосе, и там полюбить своего мужа, если здесь его полюбить нельзя.
– Успокойся, мне твоей мистики хватает. По-моему ты больше хочешь воспарить с твоей Валентиной.
– Ириш, во-первых: Валюшка медсестра, и не моя личная. Она обкалывает всё отделение. Во-вторых: эта девочка для тебя не соперница. Я люблю только тебя. Иди ко мне поближе, я хочу тебя приласкать. Я исстрадался по твоим прелестям. Расстегни-ка ещё раз твою милую пуговку.
– А ты действительно не любишь эту девочку?
– Обижаешь, гражданин начальник!
– Любимый, я давно мечтаю предстать перед тобой в костюме Евы, но ведь здесь больница. В любой миг могут войти.
– Дорогая, помнишь, как у Пушкина?
Робко, сладостно дыханье,
Белой груди колебанье,
Снег затмившей белизной,
И полуотверсты очи,
Скромный мрак безмолвной ночи –
Дух в восторг приводят мой!..
Я один в беседке с нею,
Вижу… девственну лилею…
Любимая, сними с себя, ты меня понимаешь. Я хочу до безумия, увидеть твою «лилею».
– Ты опять белены объелся ? Я уже тебе сказала, что тоже хочу этого, только как ты себе всё это представляешь? Ты никак в толк не возьмёшь, что это больница. Если Самуилыч войдёт и увидит всё это, то он начнёт лечить нас обоих, только меня отправит в женское отделение.
– Любимая, ты сними это, положи в сумочку, сядь на стул и…
– Нет, ты сумасшедший! Действительно сумасшедший… Да и я тоже.
Не смотри на меня, охальник… Сняла… Вот я сажусь на стул…
– Любимая, спрячь в сумочку,
А не клади на тумбочку.
– Нет, вы посмотрите на него! До чего он довёл бедную женщину. Ещё немного и я разделась бы догола. Я вся дрожу, у меня кружится голова.
Если ты сейчас не прекратишь издеваться надо мной, то я…
– Любимая, я ничего не вижу…
– Что я делаю? Это же ведь в больнице… Перестань, сейчас закричу…
– Любимая, ещё немного …
– Я не могу более, и так достаточно!
– Умоляю, ещё чуть-чуть.
– Дорогой, это выходит уже из всяких рамок!
– Отчего же? Ты моя жена и я не виноват, что нахожусь в таком положении, когда не могу
насладиться своей женой хотя бы визуально.
– Милый, всё бы хорошо, но это больница.
– А чем я виноват? Умоляю, я почти ничего не вижу.
– Зачем тебе это здесь! Потерпи, вот выпишешься, тогда и…
– Любимая, пока я выпишусь, может пройти много времени, а я этого хочу до безумия сейчас.
– Дорогой, ты меня сейчас доведёшь до обморока. Я этого хочу больше тебя. На, на, смотри! Смотри, смотри во все глаза! Смотри до изнеможения! Я хочу, чтобы ты смотрел! Смотри пока я не упала со стула…Смотри, смотри, смот…
– Доктора, доктора! Помогите, помогите!
– Что за шум, а драки нет? Утятник, тебе плохо? Ой, извините! Больной вам плохо?
– Аркадий Самуилыч, моей жене плохо. Помогите, Христа ради, она в обмороке.
– Валюша, Валюша, срочно к Утятнику. Шприц. Двойную дозу от обморока… Кому, кому? Не Утятнику же! Его жене. Она в обмороке, не видишь?
– Аркадий Самуилыч, что вкалывать?
– Девочка моя! Я что, по-твоему, терапевт? Откуда мне знать, что нужно колоть при обмороке. Я хорошо знаю, что колоть при белой горячке, а при обмороке ты должна знать. Чему тебя учили в училище? Впрочем, действительно, твоё дело колоть что дают. Срочно дуй к Марь Иванне, она знает…
– Утятник, что с женой? Такая крепкая женщина на вид. Отчего она закричала истошно на всю больницу? Она у тебя припадочная? На что она тебе кричала смотреть? На что?
– Аркадий Самуилыч ну, того… как вам сказать? Она принесла в своей сумочке один документ и просила, чтобы я на него посмотрел.
– Валюшка, что так долго? Быстренько укол в ягодицу Ирине Сергеевне.
– Вячеслав Фёдорович, встаньте, пожалуйста, мы положим Ирину Сергеевну на кровать.
Мужчины, отвернитесь, я буду делать женщине укол.
– Валюш, тут все свои, задирай юбку и баста. Утятник, помогай с юбкой. Ой, пожалуй, мне действительно лучше отвернуться – такой белой задницы я давно не видел. Валентина, что это у тебя руки затряслись? Ты никогда голую женскую задницу не видела? Дай я сам. Тоже мне… Одна пигалица в обморок, другая с уколом не справляется. Иди к Марь Иванне, попроси для себя чего-нибудь седативного. Сейчас придёт в себя. Ждём… Ишь, как побледнела, болезная. Валентина, что стоишь, как вкопанная? Раздери юбку обратно. Ой, что я говорю? Опусти юбку, а то от такой белизны мне, старому олуху, как бы не ослепнуть.
Утятник, что за документ жена показывала? Предъявляй! Это психиатрия, а не хирургия. Сколько раз я ей говорил, что твоему Утятнику нужен покой, никаких стрессов. Где этот чёртов документ? Валентина, очнись, вытряхивай к чёртовой матери эту сумочку, доставай документ. Ох, уж эти соплячки. Чуть что – они в обмороке, чуть что – они стоят как статуи. Давай я сам. Как этот проклятый замок открывается? Утятник, подвинься. Валентина, очнись! Помоги открыть замок
у сумочки… Вытряхивай все, что там есть, на кровать. Утятник, где документ? Тряпку, помаду, зеркальце, тушь, «зелень» я вижу. А где документ? Валентина, посмотри в тряпке – не там ли документ… Да, сколько живу на свете, но чтобы бабы свои трусы в сумочках носили, вместо своей задницы, первый раз вижу. Утятник, где документ? Ой, извините, больной, я что-то разошёлся. Мне нужно видеть эту бумажку. Я психиатр, а не милиционер. Обыскивать дам не привык. Где документ? Валентина, всё стоишь, как вкопанная? Обыскать больную. Ой, Валюша, не надо обыскивать, больная пришла в себя. Ещё немного, и я приду в себя. Валюша, золотце мое, быстренько к Марь Иванне, скажи, что мне плохо. Пусть она что-нибудь подбросит из седативного. Ну, мои дорогие, вы тут меня чуть до обморока не довели.
Ирина Сергеевна, что с вами случилось? Вам лучше? Сейчас я открою фрамугу. Моя золотая, я так за вас испугался. Лежите, лежите, не вставайте. Ничего мне говорить не надо. Вячеслав Фёдорович, кризис миновал. Поцелуйте свою жену, приласкайте, больной нужны положительные эмоции и покой. Я сейчас принесу горячего чаю с лимоном. Ирина Сергеевна, в обмороке вы были прекрасны. Вам идёт побледнение, но нельзя так переутомляться на работе. Зайдите ко мне в кабинет, когда вам станет лучше, я выпишу вам бюллетень на две недели. Валюша, лапушка, что так долго? Мне ничего не надо, а что принесла, отдай Ирине Сергеевне. Да, Валюша, ты сегодня подежурь ночью у Вячеслава Фёдоровича. Что-то он мне не нравится. Дрожит, как осиновый лист, да и онемел. Наверное, от счастья, что жена очнулась. За мной два отгула…
Рейтинг: 0
561 просмотр
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
