Битва при хлебных корках

-1-
До чего же противный звук у этого аппарата! Никак не сподоблюсь его заменить. Я поморщился и поднял трубку. Внутри раздалось шипение, плавно переходящее в свист – звук набирающей обороты реактивной турбины, пародируемый человеческими губами.

– УФО прибывает на третью платформу, – прокомментировал я, зевая. – Встречающих просим быть предельно ласковыми и хлебосольными. Привет.
– Привет, домосед. – Кроме Валеркиного голоса где-то вдалеке звучали другие голоса. Простучали каблучки, чуть поближе шуршали бумагой. Значит, с кафедры звонит. Опять ненадолго. – Я не надолго. Как у тебя со временем? Заказы принимаешь?

– Давай сначала попробую я: ведро шишек, бочонок мёда, канистру воды из родника…
– Будет, всё это. Обязательно будет. Но позже. Сейчас не сезон…. Ты сначала меня послушай. Мне нужен рамочный преобразователь. Задачка как раз для тебя. Она тебе понравится.
– Рамочный? А почему не рюмочный?

– Погоди, Фил, не смейся. Дела предстоят серьёзные, большие. Ты помнишь, что такое «рамка»?
– Согнутая под углом 90о и вставленная в трубку стальная проволока. Используется для поиска всякой аномальщины….
– Правильно, молодец. Мне нужен прибор, замеряющий скорость вращения рамки, угол её поворота, а так же умеющий отличать аномальное движение от случайных колебаний по вине оператора. Это реально?
– Насчёт последнего, это, я уж извиняюсь, перебор. Если у оператора трясутся руки с перепоя, ничего поделать уже нельзя. Первую же часть задания можно назвать условно выполнимой.
– Что значит, условно выполнимой?

– Это значит, что в трубку, в которую вставляется рамка, придётся напихать столько всякого добра, что никто из твоих уфологов её уже точно не потянет.
Валерка неопределённо хмыкнул.
– А ты постарайся, – предложил он. – Вообрази себя Левшой. Сотвори чудо миниатюризации.
– Ладно, что-нибудь придумаем. Ты знаешь, я тут на днях собрался с силами и прочёл твой научный труд.
– Ну и?

– В основном меня смущают два момента. Ты пишешь: «Защититься от агрессивной полевой структуры можно с помощью острого металлического предмета. Но предмет должен быть достаточно острым»….. Или вот: «нужно закрыть глаза, используя всю силу сосредоточения, нанести мысленный удар в центр полевого образования»….
– И что же тебя здесь смущает?

– Валер, ты конечно меня извини, это уже карикатурность какая-то. Призраки будут ржать над тобой.
– Дремучий вы человек, Филипп Николаевич. И учиться совсем не желаете. Ладно, осталось ещё одно. Ты новости слушаешь, газетные вырезки собираешь? Помнишь, о чём я тебя просил?
Папка с газетными вырезками лежала у меня под рукой: на столе рядом с креслом. Я открыл её и достал две бумажки.
– Новости всего две. Читаю: «Загадочным образом исчезли все жители небольшой эскимоской деревушки. Исчезли даже покойники из могил»….

– Можешь не продолжать, не моя территория, – нетерпеливо сказал Валерка. – Что там у тебя ещё?
– «Объект из маслянистой тёмно-синей жидкости был замечен на подходе к Земле. Соприкоснувшись с атмосферой, он разбился на отдельные фрагменты»….
– А вот это уже полная ерунда. В космосе ничего жидкого нет и быть не может. Там абсолютный ноль, при котором всё замерзает.

– Тогда у меня всё. О…. Погоди, кажется, в дверь стучатся. – В дверь стучали. Настойчиво, мягко.
– У тебя же звонок, – удивился Валерка. – Кто же….
– До звонка он ещё не дотягивается.
– А-а этот твой чудовищный кот. Не приведи господь ему дотянуться до звонка! Он сразу же съест тебя на завтрак. Ладно, впускай зверя, а я побежал. Пока.
В трубке захрустело, щёлкнуло. Отбой, короткие гудки….
Солидно ступая, Аттила – крупный, серый сибирский кот – миновал прихожую. Обернувшись, долгим спокойным взглядом посмотрел мне в глаза: «Здорово, дружище. Как дела? Как самочувствие? Полный порядок? Это хорошо, а у меня всё просто прекрасно ». У него всегда всё просто прекрасно. На улице дождь и гроза, а он как всегда: по-адмиральски опрятный и без единой царапины.

Оценив обстановку, Аттила удалился на кухню, а я, захватив папку с вырезками, отправился на диван. Положив папку в тумбочку стоящую у изголовья, я достал оттуда чистый лист бумаги. Из тумбочки выпал нож. Я поднял его, потрогал высеченный на рукоятке непонятный цветок и нажал на кнопку. Нож раскрылся. Не нож, а прямо меч како-то. Я провёл пальцем по фигурному полированному лезвию, покачал головой, сложил его и бросил обратно в тумбочку. Этот нож Валерка выпросил у бывшего тюремного охранника, а потом зачем-то подарил его мне.

Ну и проныра же, этот Валерка! Энергичный, пробивной, вездесущий проныра. Неукротимый, не желающий топтаться на месте, вечно рвущийся куда-то за горизонт. Всегда решающий чужие вопросы и не умеющий на что-либо жаловаться.
За те шесть лет, что я его знаю, он женился и обзавёлся двумя дочерьми. Получил место старшего лаборанта на кафедре автоматизации в политехническом институте и сколотил межвузовскую группу уфологов-энтузиастов. Заручившись поддержкой районной администрации, он выбил для себя транспорт и регулярно устраивал вылазки в самые глухие места, опережая гораздо более экипированных конкурентов. Написал целую кучу книг и статей для научных журналов. Постоянно мотался на всевозможные уфологические конференции и ещё умудрялся готовить материалы для двух диссертаций.
Я взял листок бумаги и карандашом набросал контуры «рамочного преобразователя». Затем, стёр ластиком приблизительно четверть рисунка. Призадумался.

Рядом со мной бухнулся на диван Аттила. Он завёл свою песнь (а тарахтел он, будь здоров, как старинная электробритва «Харьков») и принялся вылизывать хвост. Потом этому буйволу вздумалось немного поиграть: он перевернулся на спину и стал ловить мою руку. Он схватил меня зубами за палец (не сильно, чувство меры никогда ему не изменяло) и, подумав, великодушно отпустил.

Я ещё пару раз переделал эскиз, скомкал и выбросил листок. Задачка была, конечно, интересная, но никакие путные мысли в голову не приходили. Без малейших колебаний я вскочил, переоделся, и выдернул с полки зонтик. Выглянул в окно. На улице вкусная, приправленная озоном прохлада и ливень после дикой двухнедельной жары, а я сижу в раскалённом панельном доме и бьюсь над какой-то задачей!..

Валерка очень настойчиво и не раз звал меня в свои экспедиции, пытался приобщить к науке. Да всё без толку. Я бы с удовольствием выбрался на природу за казённый счёт, но связываться со всякой чертовщиной мне решительно не хотелось. Не то, чтобы я совершенно ни во что не верил.
Не в этом дело. Во-первых: природа – это отдушина. А у него там, вместо того, чтобы собирать грибы-ягоды, купаться и загорать, нужно работать. Во-вторых: он всё время пытается меня на ком-нибудь женить. Сватает подружек своей жены, да девчонок с кафедры. Девчата у него там конечно симпатичные, но я таких вещей не люблю. Не такой уж я и домосед….
Вернулся я с прогулки бодрым и весёлым. Сбросил с себя влажную ветровку и с озорством стряхнул с зонтика остатки дождя на задремавшего кота. Аттила вздрогнул, сжался, с подозрением посмотрел на меня, затем с обиженным видом перебрался с кресла на диван.

-2-

«Рамочный преобразователь» начал обретать какие-то смутные очертания к концу второй недели (если брать за точку отсчёта день получения задания). Да и то пока что только на бумаге: мне удалось разработать электронную схему оного прибора. Откровенно говоря, ни одно задание не давалось мне с таким трудом.
Немного смущало то, что Валерка не назвал никаких конкретных сроков. Он не заскочил, чтобы обсудить подробности. Он явно куда-то спешил и не сказал мне ни слова. И нет обещанного звонка от него, а самому его искать бесполезно….
Погоди-ка, а что если взять за основу уже готовое устройство с круговой шкалой. Электромеханические часы, например. Это сильно упростило бы дело. Аккуратно убрать стрелки, переделать схему….

Я быстренько сбегал на кухню, смастерил бутерброд с маслом и шпротным паштетом и вернулся в кресло. Старую привычку – перекусывать прямо на схемах я приобрёл в командировках. Может это и не слишком правильно, зато экономит уйму времени. Не нужно отрываться от дела. Потом стряхиваешь крошки и продолжаешь трудиться дальше.
Создавая рабочий фон, тихо бубнил телевизор. Передавали местные новости, и я слушал их вполуха. Сначала речь там шла о школьных столовых, затем о спорте …

–… а теперь мы вам расскажем об открытии сделанном межвузовской уфологический группой, руководимой Валерием Агаповым.
Я аж подпрыгнул и лихорадочно засуетился, ища телевизионный пульт. Бутерброд перевернулся и банальнейшим образом шлёпнулся на схемы – паштетом вниз.
Эта пятидневная экспедиция оказалась редкой, достойной архивов, удачей и телевизионщики отдали ей должное – смонтировали репортаж на целых 15 минут.

Вначале с излишним, на мой взгляд, пижонством была показана местность: чем-то походившая на танцплощадку поляна, ограниченная крутым глиняным обрывом и полукругом из высоких берёз. Изображение передвинулось к краю обрыва, с которого словно растопыренные пальцы свисали травинки. Внизу лентой стального цвета извивалась речка, а вместе с речкой узкая деревенька, имеющая в поперечнике не более двух дворов.
Камера крутанулась вверх и показала солнце – настолько яркое, что окружающая его небесная глубь сгущалась до черноты. Виды менялись резвыми скачками. Интересно, что чувствовал тогда оператор. Наверно, то же, что чувствует молодой жеребец, выпущенный погулять на весенний лужок.

Изображение вновь опустилось к лесу, на фоне которого теперь стоял парень в пёстрой рубашке с рдеющими от волнения щеками. В руках он держал детский блокнот для рисования. Новенький какой-то, раньше я его не видел. Довольно сбивчиво, перескакивая с пятого на десятое, он стал излагать суть дела.
Суть заключалась в следующем: урок рисования в начальном классе местной школы проходил на природе. Одна из учениц нарисовала облако.

–….Ну и что здесь такого, спросите вы. Но обратите внимание на дату. Рисунок был сделан месяц назад.
Парень развернул блокнот и показал рисунок: облако с четырьмя скошенными вправо завитушками. Рисунок был оценен на четвёрку с плюсом и датирован 27 мая сего года.
– А теперь само облако. Радик, покажи.
Облако оказалось точно таким, как на рисунке.

– Целый месяц! – ликующе вещал голос агаповца. – Это, по меньшей мере! Не смотря на проливные дожди и шквалистые ветры, это облако не потеряло формы и не сдвинулось с места!
Дальнейшее происходили уже на кафедре. Вернувшись, уфологи обработали снимки специальной программой, состоящей из многочисленных светофильтров. Получилась довольно странная картина. Я увидел деревья без веток с отчётливо обозначенной сердцевиной. От них в белое как молоко небо уходили зернистые столбы – будто скопища гнуса, принявшие цилиндрические формы, зависли над их верхушками. А на месте странного облачка появилось нечто похожее на глаз.
В середине этого глаза белел вертикальный разрыв. «Глаз» состоял из едких красных и жёлтых, местами узловатых, волокон которые натягивались, подрагивали и ослабевали, а мутно-жёлтый «зрачок» появлялся то справа, то слева от разрыва.

Эта часть репортажа произвела на меня гнетущее впечатление. Я долго не мог отделаться от ощущения взгляда, исполненного бессмысленной жадности. Так, наверное, смотрит хищное насекомое на совсем уж крохотную букашку, перед тем как её слизнуть. А ещё эта кошмарная палитра. Как на картинах, на которых китайцы изображали своих злых духов.
Но более всего я был возмущён. Обычно Валерка от меня ничего не скрывал. О таких вещах я узнавал из первых рук, задолго до начала. Первым делом я набрал номер кафедры. Трубку никто не брал. Выждав какое-то время, я повторил вызов. Опять тишина. Чтобы в региональной штаб-квартире уфологии вообще никого не было! Нонсенс! Скорее всего, у них опять сломался телефон. Запихнув наработки по «рамочному преобразователю» в свою рабочую сумку, я отправился в институт.

В агаповском кабинете я застал одну из его лаборанток, бесцельно и с унылым видом прохаживающеюся между столами.
– Здравствуй, Виолетта. – я шагнул через порог и огляделся по сторонам. Не было обычного делового весёлого беспорядка с разбросанными книжками, конспектами, камерами и спальными мешками. Мне это сразу не понравилось.
– Привет, Филипп.
– Одна трудишься? А где все? Что случилось? Что-то я вообще ничего не понимаю.
– И я ничего не понимаю, – девушка выглядела совершенно растерянной. Отбросив с лица густые каштановые волосы, она жалобно посмотрела на меня своими васильковыми глазами. – Представляешь, мне нужно к послезавтрашнему дню подготовить доклад на трёх страницах. А у меня ни строчки ещё не написано. Все бумаги у Леонида, а от него ни слуху, ни духу.

Я сочувственно покивал.
– Как только узнали об этом школьном рисунке, все как с цепи сорвались. – Продолжала она, нервно покручивая на руке часовой браслет. – Даже домой никто не заскочил….
– И ты с ними ездила?
– Нет, не смогла. Ко мне двоюродный брат из Калуги приехал.
– Ну что ж, подождём немного. Кто-нибудь да появится.
– Конечно, появятся, – неуверенно сказала Виолетта. – Если хочешь, посмотри пока материалы последней экспедиции. – Она махнула рукой в сторону стоящего в углу компьютера. – Папка «июль» на рабочем столе.

В это время где-то за стеной зазвонил телефон, и она тотчас же выскочила из кабинета.
В папке «июль» лежала дюжина файлов и ещё одна папка под названием «отбраковка». Ничего нового в этих файлах я не увидел. В них содержалась не отредактированная версия того, что показывали по телевизору. После недолгих колебаний я залез в «отбраковку» и обнаружил там ещё один файл.

Это была ночная съёмка в каком-то лесу. Шёл очень мощный ливень. Плотные дождевые потоки безо всякого наклона рушились вниз. В дожде утопали деревья ночного леса, папоротник и кусты. В зарослях стоял автобус, а рядом с ним на прогалине палатка, накрытая полиэтиленовой плёнкой. На ближайшем дереве обозначилось како-то движение. По ветке рывками передвигалась огромная тёмная маслянистая капля. Она зависла над палаткой и упала вниз, просочилась сквозь полиэтилен как через промокашку и исчезла из поля зрения. В палатке завозились, по лесу пронёсся пронзительный крик
Изображение резко сместилось в сторону и начало двигаться. Я услышал тяжёлое дыхание бегущего оператора и увидел фосфоресцирующий ручей синего цвета. Среди шипящих на земле потоков он выделялся сразу. Он не покрывался пузырями, не вихлял и не подскакивал. Прямой как магистраль он тянулся к грязному днищу «ПАЗа». В автобусе зазвучали тревожные голоса, в темноте салона щёлкнули зажигалкой. Из дверей выдралась фигура в накидке с капюшоном и со всех ног бросилась в лесную чащу. Съёмка оборвалась….
Никто на кафедру так и не пришёл. Виолетта тоже не вернулась. Я выключил компьютер и отправился домой.

-3-

Под впечатлением ночного файла из «отбраковки» я вернулся домой. Работать над чем бы то ни было, не хотелось. Было невыносимое желание найти, наконец, Агапова и потолковать по душам.
В дверь позвонили, и я пошёл открывать. На пороге стоял Валерка. Гневная тирада застыла у меня на губах. Таким я его ещё никогда не видел. Вначале мне показалось, что он пьян: молчание и тусклый взгляд смертельно уставшего человека, тёмные круги под глазами. Я посторонился, и он медленно проследовал мимо меня в прохожую.
Идя следом, я со страхом вдруг обнаружил, что он на полголовы ниже меня, плюгавый такой. Его всегда было много, ему всегда было тесно у меня, он постоянно находился в движении, жестикулировал и что-то говорил. Сейчас он тёр плоскую редковолосую грудь, острые ключицы и ребристый кадык. Он морщился как страдающий острым бронхитом и готовый разразиться дерущим кашлем больной. Не застёгнутая на две верхние пуговицы рубашка висела на нём мешком. Брюки не выглажены, ботинки в грязи…

Он сразу же прошёл на кухню и, присев на краешек табурета, прижался к подоконнику.
– Как жизнь? – машинально полюбопытствовал я.
– Козлячья бурда, свинячья поганая лужа….
Он вынул сигарету и попытался раскурить её с фильтра, потом с подозрением покосился на зажигалку, на огонёк и, наконец, на испорченный фильтр.

– Вот дрянь! – неопределённо рыкнул он. Достал новую сигарету. Он сидел и курил, бессмысленно разглядывая своё отражение в тусклом экране старенького «Рассвета» – Как жизнь… Я в этой жизни болтаюсь по тайге. Я научился прятаться от жизни. И не черта я в этой жизни не делаю.
Он замолчал и сник.
– Младшенькая опять заболела, – сообщил он неожиданно. – А старшая не помогает и не слушается. Пока на неё не наорёшь, не сядет за уроки.
– Какие уроки, сейчас же лето? – тихо спросил я.

– Я не про сегодня и, не про вчера, а вообще… – после этого он надолго присосался к сигарете и умолк.
По контрасту с яркой улицей кухня казалась тёмной и нежилой. Как пустые солнцезащитные очки, в которых отрешённо мерцает лето: душный и мутный от пыли июль, придавленные жарой пешеходы и размякший от зноя асфальт. «Человек без проблем» сидел, задрав голубовато-бледный подбородок. Вялые струйки дыма вытекали у него изо рта.
– Вашу группу показывали в новостях, – сказать эту пустяковую вещь мне стоило немалого труда.
– Не было меня там, – необитаемым голосом ответил Агапов. – «Пойди, поищи другое место, где настоящие деньги платят…» – невнятно пробормотал он и дёрнул головой.

– Валерк, ты погоди. Там говорили про вашу группу. Показывали вашу лабораторию…
– Собственно, что тебя интересует? – раздражённо прервал он меня. – Да, мы выезжали. Меня в первый же день отозвали на кафедру. Ребята остались, а я вернулся…. Я ведь зачем пришёл.
Агапов наклонился, и я только сейчас заметил чёрную матерчатую сумку, лежащую на полу. Из неё Валерка извлёк радиоприёмник «ВЭФ».
– Починить сможешь?

– Не знаю. Он тебе сильно нужен?
На слове «нужен» я сделал ударение. Некогда элегантный корпус превратился в мозаику из глубоких трещин, а в районе динамика зияла глубокая вмятина.
– Нужен? Нет, не очень. Можешь разобрать его на запчасти и туда, – Валерка махнул в сторону улицы. Он вопросительно посмотрел мне в глаза и невыносимо жалобно спросил: – Ну, я пойду?
Я промолчал, и он направился к выходу. Пошатываясь, он брёл на фоне рыжих обойных цветов, а я просто стоял и смотрел. Солнце ещё не достигло этой стороны дома и тени получались очень бледными. Может по причине обострённого внимания, а может из-за нервов, но мне вдруг показалось, что Валеркина тень сама отбрасывает тень куда-то вглубь стены. И эта вторичная тень вела себя гораздо произвольнее, чем первая. Словно отражённая в кривых зеркалах она кривлялась и, как бы цепляясь за шероховатости стены, невпопад притормаживала.
В прихожей Агапов остановился и, прижавшись к входной двери, прислушался. Кто-то сбегал вниз по лестнице, громыхая мусорным ведром. Когда шум утих, Валерка быстро выскользнул за дверь…
Я не сомневался, что Валерка заболел. И он действительно заболел…

* * *
Он полгода лечился и проходил обследования в различных стационарах, включая такие серьёзные, как кардиология и онкология. Я навещал его. Он очень изменился. Стал официальным, подчёркнуто вежливым.
Агапов умер в январе в терапевтическом отделении больницы шахты «Северная». Смерть его не стала для меня сюрпризом. Я был подавлен другим: казалось невозможным, что такой волевой целеустремлённый человек был сломлен и тихо скончался на больничной койке.

* * *

После его ухода на душе было тоскливо и тревожно. Я включил «ВЭФ», покрутил настройки, послушал равномерное шипение и выключил. Затем перевернул его вверх шкалой. Нижняя крышка отлетела и выпустила скреплённые грязным лейкопластырем батарейки. Пытаясь подхватить их, я зацепил локтём небольшое зеркальце и скинул его со стола.
Я присел на корточки и склонился над пятью аккуратными дольками. Черт бы побрал этот «ВЭФ»! Зеркальце было со мной давно. Восемь лет оно отражало ровно столько, чтобы побриться. Я протянул руку и прижал пальцем краешек шершавого стекла. Потревоженный осколок вскинулся и яростно впился в ладонь. Ругаясь, я рылся в аптечке в поисках йода. Хватит с меня на сегодня дурацких дел!

Ночь не принесла успокоения. Наоборот, пришло вдруг острое осознание одиночества. А ещё не хотелось поворачивать к квартире затылком. Я лежал на спине и слушал звуки ночного дома.
Целую уйму звуков. Поскрипывали остывающие половицы; срываясь на хрипы, органом гудел водопровод, перещёлкивались за стенами выключатели. Зашипел и скрипнул «ВЭФ»…. Нет, это нервное. Аппарат выключен, а батарейки валяются на столе…
В конечном итоге у меня разболелась голова, а в горле образовался рыхлый комок. Дыхание стало тяжёлым и хриплым. А когда я на короткое время засыпал, меня тревожили бесформенные смазанные образы, я вздрагивал и просыпался…

Утром головная боль преобразовалась в неприятную муть, с которой я промаялся весь рабочий день. Я сделался вялым и неработоспособным. Брал не те вещи какие нужно, клал не их не туда, куда следует – передвигался будто варёный. К обеду я совершенно расклеился.
В столовой, отхлебнув из стакана, я увидел насмешливые глаза своего коллеги, работающего вместе со мной в электронной лаборатории. Он сидел с набитым ртом и пыжился, чтобы не рассмеяться.
– Ну, как компот? – с трудом проглотив картофельное пюре, полюбопытствовал он.
– Причём здесь компот? У меня абрикосовый сок, – возразил я, ставя стакан. И тут же обнаружил, что действительно пил не то. Кто-то, сидевший до нас за этим столом, оставил здесь своё питьё. Мой же стакан был полон до краёв и преспокойно стоял между тарелками.

– Вот именно, – заметил мой коллега. – Компот здесь совершенно не при чём. Все мы любим пить на халяву. Но не до такой же степени! – он придвинулся и заговорщицки толкнул меня плечом. – Укатала она тебя? Замучила, да?
Отшучиваться не было желания. И сил тоже не было. Я медленно поднялся и вроде бы даже улыбнулся.
– Понятно, – он смерил меня быстрым взглядом. – Ты только никуда сегодня не лезь ради бога, – как видно, моя гримаса вызвала у него прилив сострадания: говорил он уже серьёзно, – Сядь в уголок и прикройся документацией. А лучше всего напиши на отгул и топай до дома, до хаты….

Стоило мне, вернувшись домой, залезть в домашнюю аптечку, как со стороны двери послышался лёгкий стук. Мой котяра вернулся. Я бросил медикаменты и пошёл открывать.
Аттила бодро занёс лапу, намереваясь ступить за порог, но вдруг неожиданно замер. Он стоял и пристально смотрел на полку для обуви. В подъезде воняло молочной гарью и прокисшей капустой. Чтобы не впускать всё это в квартиру я схватил Аттилу за передние лапы и втащил его в коридор.

Вопреки всем традициям он сразу не стал обследовать миску. Первым делом он пробежался по углам, принюхиваясь и прислушиваясь. И лишь после этого подался на кухню. Неужели в доме завелись мыши? Какое-то время я ходил за ним по пятам, но потом головная боль вновь дала о себе знать.

Я принял таблетку анальгина и, усевшись на диван, с наслаждением опустил ноги в тазик с холодной водой. Откинувшись назад, расслабился и закрыл глаза. На кухне усердно трудился над рыбьей головой Аттила. Хрустел и чавкал.
На какие-то мгновения я впал в дремоту, но потом открыл глаза и вздрогнул. Из кошачьей миски торчала надкусанная рыбья морда и никого рядом не было. Кот замысловато маневрировал по залу, пересекая его во всех направлениях.
Заглянув на кухню, я потряс головой, надавил ладонями на уши. Ничего не хрустело и не чавкало, зато меня охватил озноб. Непонятное какое-то чувство несуществующего холода. Я быстро хлебнул воды из графина и вернулся в зал.
Зверюга мой в изнеможении лежал на полу. Зрачки у него были по ночному большие, изо рта торчал кончик розового языка. Добегался. При такой жаре нельзя проявлять какую-либо активность. Нужно лежать в тени и не двигаться.
Ночью Аттила у меня под боком хрипло пел свою колыбельную. Я опять лежал на спине и не мог уснуть. Каждый шуршание, каждый звук отдавался в позвоночнике коротким нервным подёргиванием.
В углу под потолком что-то сопливо блеснуло и мелко-мелко заискрилось в полутьме. Должно быть, падая, угодила в свет уличного фонаря паутина. Из-за косяка, за которым располагалась прихожая, мелькнуло что-то чёрное и круглое. Прошуршало. Всё это настолько мимолётно, что могло быть даже не плодом расстроенного воображения, а переутомлённых зрения и слуха.

Внезапно Аттила резко развернулся у меня под рукой. Я почувствовал как вздулись его мышцы. Он прижал уши к черепу и глухо заворчал.
– Аттила, ты чего, перегрелся дружище? – голоса я своего не узнал. Он стал севшим и сиплым.
Столь же внезапно кот расслабился. Он сел и начал вылизывать свою лапу, согнув её наподобие кулака.
– Идиот кромешный! – какое-то время спустя, пробормотал я. Не знаю, почему я выразился подобным образом. Наверно потому что засыпал….

Кухню заволокла клубящаяся чернильная тьма. «Перегрелся дружище?» – спросили меня кто-то из этой черноты моим голосом. «Перегрелся дружище?» – интонации из насмешливых переросли в угрожающие. Что-то порывалось выйти оттуда, но вязло в этой черноте. Кухонная дверь захлопнулась, и всё исчезло….

-4-

Ровно в семь утра загремел в тарелке с монетами будильник. Такого рода гарнир предохранял меня от опозданий. Однако сегодня такая предосторожность оказалась излишней. Поднялся я на удивление легко.
Может потому, что кошки природные лекари, а может, подействовал анальгин – самочувствие было превосходным. Воспоминания о кошачьих причудах не слишком беспокоили меня. Скорей всего, он сцепился с кем-нибудь на улице а, вернувшись домой, всё ещё переживал фрагменты боя….

Получив на руки квиток, я привычно глянул в графу «на руки». Сумма меня порадовала. Мне начислили за сверхурочную работу за все десять месяцев. С учётом всех моих сбережений на «стенку» для зала этого должно было хватить.
По окончании рабочего дня я сразу же отправился в мебельный гипермаркет. Довольно быстро я нашёл то, что хотел по цене гораздо меньше ожидаемой. И ещё хватало на разные приятные мелочи и на то, чтобы как следует покупку обмыть.
В хорошем тонусе я вернулся домой и решил, не откладывая в долгий ящик, присмотреть заодно эти самые приятные мелочи. Забросив сумку с провиантом на кухню, я вознамерился, было, вернутся в прихожую. Но случайно бросил взгляд на стену, на которой маячила агаповская тень, и настроение сразу упало до нуля. На ней поблёскивала тёмная влажная дорожка.

Первое подозрение: соседи сверху, при ближайшем рассмотрении не подтвердилось. Дорожка шла не от потолка, Она брала своё начало из зазубренной кляксы на уровне лба. Да и сама стена никоим образом, ни с какими трубами не соприкасалась.
Я шагнул вперёд, чтобы на ощупь оценить эту напасть, но дорогу мне преградил Аттила. Упираясь передними лапами мне в колено, он выпускал очень длинные и острые когти. Он ласкался – чуть ли не бодался. Он орал противным блеющим голосом. Он явно не хотел меня подпускать к подозрительному ручейку. И я отступился.
Обследование водопровода и канализации не принесло никаких результатов. Чувствуя себя очень глупо, я осмотрел кофеварку и холодильник. Предметы сии пребывали в исправном состоянии и не протекали. Сам кот не мог напрудить на такую высоту, да и не пахло ничем подобным.

Еще одна несуразная мыслишка: в незапамятные времена строители этого дома случайно замуровали в стену какую-нибудь ёмкость с водой, и сейчас она дала течь. Какой бы убогой и нелепой она не выглядела, пока она была единственной, дающей хоть какое-то объяснение….


На следующий день, вернувшись с работы, я сразу же обнаружил, что мокрая дорожка исчезла без следа. Зато стена у плинтуса была продрана до самого кирпича. От всей этой белиберды у меня голова пошла кругом.
Аттила лежал на посреди комнаты на полу и смотрел на меня больными глазами. Лапы его были запачканы цементной пылью. На боку у него я обнаружил неприятную на вид рану размером с пятак. Более всего это походило на химический ожог кислотой или щёлочью.

Края раны я обмазал йодом и как мог, наложил повязку с заживляющей мазью. Кот перенёс процедуру стоически. Лишь изредка поворачивался и беззвучно разевал рот. Закончив, я повалился в кресло и сжал ладонями виски.
Завтра суббота. Работают ли ветеринарные клиники в субботу, я не знал. Если уж на то пошло, я даже не знал, где они находятся. Что творится с моим котом? И что происходит в моей квартире? Хоть Агапова с его группой прямо на дом вызывай. Агапов…

Валерке сейчас не до меня. Вчера его положили в многопрофильную городскую больницу. И надо бы его навестить. Купить его любимые груши и сходить к нему в больницу….
Приблизительно через час Аттила оклемался и начал бродить по квартире. Он поел, взгромоздился на подоконник и оставался там до позднего вечера. Осененный какой-то вельможной печалью, он смотрел в окно, не обращая внимания на тополиный пух и пролетающих мимо пташек. Я пытался звать его. Он только водил ушами, но не поворачивал головы.
К вечеру он ожил окончательно и ходил за мной как привязанный. Даже поиграл с ниткой, свисающей с рукава моей рубахи. Свою колыбельную он исполнил тише обычного. В сон я упал будто в пропасть…..

Ночь. Ели и осины. Под дождевыми потоками метались и кричали какие люди. На земле лежала сбитая палатка, сумки, рюкзаки…


Проснулся я от острой боли в правом боку. Прыгая, Аттила зацепил меня когтями. У окна кучерявилось облако, походившее на выпущенные в воду синие чернила. Кот пронёсся по кромке этого образования и скрылся в углу. Путь его был отмечен четырьмя полосками кроваво-желчной расцветки.

От пронзительного на границе слышимости визга у меня задрожали веки, и съёжилась кожа на спине. Скрип пенопласта по стеклу, усиленный сверх болевого порога не произвёл бы столь сокрушительного действия, как этот звук.
Неожиданно Аттила прыгнул с другой стороны, и на кляксе появились новые царапины. Снова визг, круги перед глазами.
Кот с первых же секунд избрал свою тактику и не на йоту не отклонялся от неё. Прокравшись по периметру зала, он нападал под разными углами и всегда наносил удар по касательной.
Что он мог знать о природе врага, которого видел впервые? Тем не менее, Аттила сразу же пошёл в атаку и стал нарезать его мелкой стружкой. Позднее, перебирая события этих дней, я понял, что эта битва началась не сегодня. Она продолжалась уже несколько дней.

Двигаясь медленно, как под водой, я поднялся с дивана и потянулся к тумбочке. Оно каким то образом воздействовало на меня, но не успело подавить меня полностью. Не успело, потому что не приняло в расчет кота. «Полевые структуры боятся острых металлических предметов»…. Такой предмет в пределах досягаемости имелся. Он лежал в тумбочке у изголовья.
Лязгнув, выскочило лезвие. Приблизившись, я отвёл руку как можно дальше и со всего маху полоснул по чернильным завиткам.

Вспышка, визг, электрошок…. За окном истошно взвыла собака. Щёлкнув, вырубился в коридоре автомат, замолчал холодильник, запахло горелой изоляцией. Комната завертелась у меня перед глазами. Я обнаружил, что снова сижу на диване, а по рукам и ногам, с болезненным покалыванием распространяется онемение.
Страха я не ощущал. Было совестно перед маленьким зверем, бьющимся в одиночку. С вялым удовлетворением я отметил, что отвалил от этой тучи хороший кусок. Прав был Валерка….
Кот промахнулся и врезался в середину этой тучи. Он там завяз, а туча, заклубившись багрянцем и синью, превратилась в грозовую. Стоял неутихающий визг, словно бизон ревел Аттила.

Следующий шаг был продиктован отчаянием и злостью: я слушал слабеющие вопли кота, сидел и ничего не делал. «Закрыть глаза и нанести мысленный удар в центр полевой структуры». Дикий визг потряс меня до самого основания.
В центре кляксы зияла дыра размером с баскетбольный мяч. Онемение внезапно пропало, растворилось в какой-то упругой пустоте. Я вновь закрыл глаза и «ударил». В чернильной туче появилась ещё одна пробоина. Я лупил по ней, повинуясь злой радости, которая возрастала с уменьшением врага….

Субъективно прошли минуты, но когда я вновь открыл глаза, увидел ровный свет позднего утра. Улица была наполнено смогом, в грязно-серой трясине которого вязли деревья и лучи восходящего солнца.
Обстановка в квартире мало чем отличалась от уличной. В воздухе висела резкая химическая вонь. Обои над розетками пожелтели и вздулись. Сорванные портьеры переплелись со скатертью и образовали на полу причудливую горку, напоминающую перевёрнутый смерч. От лезвия ножа остался оплавленный штырь.

Вытянувшись во весь свой немалый кошачий рост и, обнажив левый клык в каком-то странном полуоскале посреди комнаты лежал Аттила. Смерть настигла его в прыжке, когда он вырвался за пределы кляксы и вновь пытался атаковать.
Расправив скатерть на столе, я бережно завернул в неё окаменевшее в судорогах тело и отступил на шаг. Жизнерадостный «саван» с розовыми цветочками очень мне не понравился, и я сменил его обрывком портьеры. Затем я круто развернулся и вышел на балкон.

Внизу, словно прихваченный к земле тополями, бледным фронтом стоял плотный дым. На безветрии он выглядел непоколебимо уверенным. Уходившая вглубь аллея всегда просматривалась на всю длину. Теперь парк был почти не виден.
Мне стало больно и одиноко. Я закрыл глаза и «врезал» от души. Аллея очистилась, на ёлках заиграли крупные капли росы. Посреди аллеи растерянно топталась маленькая фигурка паркового дворника. Я вздохнул и отвернулся….

* * *
Аттилу я уложил в железный футляр от какого-то старого и очень громоздкого прибора и похоронил его за городом. Это место я любил и часто сюда приходил просто так, отдохнуть. Небольшой пригорок с невысокой травой, упругий и чистый, продувался всеми залётными ветрами и поэтому не знал ни комаров, ни мошек. Внизу протекал широкий ручей, а за ним лежало ровное поле, переполненное медуницами….