Прощаю, дед

«Николай Иванович, по пути домой, задремал в санях, неспешно тащившихся через редкий лесок, примыкающий к Лесному. Дорогу замело, и она едва угадывалась среди белых полей, сжавших ее с двух сторон. Неожиданно конь резко остановился и фыркнул. Потом тревожно заржал, отчего Николай Иванович проснулся и потер воспаленные от недосыпа глаза:
- Чего, савраска старый, испугался?

Конь мотнул головой и сунул морду в снег. Опять фыркнул и нервно повел ушами. Николай Иванович слегка хлестнул кнутом по черной конской спине:
- Чалый, ты чего бунтуешь? Метель усиливается, а ты остановку решил устроить среди полей?
Он соскочил с саней  и  замер. Из сугроба, который привлек внимание Чалого, торчали детские ступни. Пятки синюшные, а пальцы на морозе уже побелели. Конь лизал их и пар от языка, всего на миг, обволакивая, убегал маленькой дымкой вверх.

- Батюшки – свет! Да что же это? Никак кто-то замерз?
Фельдшер лихорадочно стал разгребать снег вокруг жуткой находки. Сначала показались худые мальчишеские ноги. На них тонкие бардовые линии по желтеющим синякам уходящими под черные трусы, казались странным рисунком темно красного карандаша. Его кинуло в жар, он вспотел и скинул тулуп прямо на снег.

Щуплое тело мальчика лет девяти казалось восковым. Он лежал на животе, раскинув руки.  Голая спина ребенка словно рваный лоскут. Кровь запеклась темными кляксами на ранах. Николай Иванович перевернул его и ахнул. Грудь мальчика прикрывала еще одни ноги, только меньшего размера.
 
- Господи!- еле выдохнув, вскрикнул он, -  Еще один!

Он снял меховые рукавицы и быстрее заработал руками, откапывая детей. Через  минуту его взору предстало тело девочки лет пяти, одетой в байковый вылинявший халатик зеленого цвета с набивным желтым рисунком. Худые ноги обтягивали коричневые чулки. Обувь отсутствовала и было похоже, что некоторое время она шла по снегу без нее, потому что ткань внизу потемнела и схватилась льдом.

Николай Иванович пощупал пульс у детей. Они были еще живы. Первой он подхватил девочку и уложил в сани. Затем с трудом перенес мальчика и накрыл обоих тулупом. Девочка вызывала большее опасение. Дыхание едва угадывалось в ней.

- Чалый, гони во весь опор! Даст Бог, выживут мои снеговики! – он сильно стегнул лошадь плетью и упал в сани от резкого рывка…

Мать Николая Ивановича, тетка Маруся, старая, но еще крепкая на вид женщина, вздрогнула от  крика Николая Ивановича, въехавшего во двор. Не успев выйти на встречу, она была снесена ворвавшимся сыном с ребенком на руках.

- Мама! Давай скорее горячую воду, платки  и одеяла! – закричал он, положив девочку на свою кровать.
- Коленька! Что это? – всплеснула  руками тетка Маруся.

Но он уже выбежал из дома. Через минуту фельдшер занес полуголого мальчика. Он казался мертвым. Голова его болталась из стороны в сторону, как и руки, свисающие плетьми.

- Мама! Помоги мне! Под снегом Чалый их нашел!
- Не наши! Может с Лесного кто? Дык, чего  раздетые то?
- Потом, потом! Неси воду! Девочка едва жива, того и гляди – Богу душу отдаст! Они избитые все, надо аккуратно обмыть и обработать раны! Ты начни, а я сейчас Чалого выпрягу и подключусь к тебе.
- Боже – праведный! Спаси, сохрани и помилуй нас! – она перекрестилась на образа в углу, где еле тлела лампадка и пошла к печи, на которой стояла горячая вода.

Аккуратно раздевая детей, она ужаснулась. Их тела пестрели кровавыми полосами и синяками. Борозды были тонкие. «Не от ремня,» - сделала вывод тетка Маруся. Вошедшему сыну она сказала:
- Только нелюди могут так над детьми издеваться.
- Да уж, не добряки точно.

- Совсем люди Бога забывать стали. Жалости нет,  совесть проспали, - она принесла маленький глиняный горшочек с мазью, которую изготавливала сама и, отодвинув в сторону сына, прослушавшего легкие у детей, стала готовить им повязки.
- Мамочка! Ты опять со своими старинными методами лечения!
- Ты, Коленька, не смейся. Эти рецепты мне еще бабушка передала. Она сибирячкой была. А сибиряки, они люди умные, с природой-матушкой дружат. Бывало отец из тайги придет, весь медведем порванный, а она его мазью своей натрет, настоечку даст, и как на собаке все заживало!

- Мама! На дворе двадцатый век, а ты травками все болезни лечишь!
- А травки, они, сынок, хоть в двадцатом, хоть в тридцатом веке, лечебные свойства не потеряют. Ты вот что  - воду, которой обмыли детишек, не в выгребную яму вынеси, а под яблоню старую вылей. Крови много там, пусть яблоня на себя все напасти этих детей примет. Весной все равно срубим на дрова, а детям пожить на земле еще надо. А в себе удивлялась: « Так детей избить! За что? Дети, они, конечно баловство любят, на то они и дети, но чтоб так вот, до кости исполосовать, это сердце у человека каменное! Ах, жалко их как! Господи! Девчушка совсем на ладан дышит. Места живого на ней нет. За что такую малютку убивать? В ней нет еще ни хитрости, ни подлости. А чего в снегу были? Убегали от кого? Ой, горюшко – горе!»

Через несколько часов мальчик начал бредить и кашлять. Николай Иванович и тетка Маруся по очереди меняли компрессы и вливали в растрескавшиеся губы чай. Больше переживали за девочку. Она так и лежала тихо, не шелохнувшись.

Фельдшер потрогал ей лоб и вскрикнул:
-  Мама! Она горит вся! Надо срочно жаропонижающее дать!
- Давай свое жаропонижающее, а  я пока липовый чай заварю. Буду ее отпаивать с медом.

В дверь постучали. Николай Иванович открыл. На пороге стоял участковый, Корнилов Петр Петрович. Был он не молодым, суровым фронтовиком. Немногословный, неулыбчивый, но всеми уважаемый за справедливость.

В послевоенное время мужиков по деревням немного было. А из тех, кто был, некоторые пришли с войны  покалеченные как физически, так и душевно. Поэтому пили, иногда безбожно. Участковый не пил. Сколько бы его не уговаривали на всех праздниках, куда гулять приходили всем селом.

Драчуна, который всегда находился после застолья, забирал с собой и закрывал в подполе небольшого дома, выделенном ему колхозом. Поговаривали, что сам он был родом из Курска и что жену с сыном его,  немцы сожгли в родном доме. 

Местные холостячки и вдовы пчелами вились вокруг него. Только он смотрел на них равнодушно, заставляя  попусту судачить  о  мужских способностях.

- Здравствуй Николай Иванович, здравствуйте тетя Маруся! Говорят вы сегодня герои дня? Груз странный привезли? – он пристально посмотрел на обоих.
Здравствуйте, здравствуйте, Петр Петрович! Ваша бдительность ни на миг не засыпает! Не уж то и мухи вам доносят деревенские новости? – тетка Маруся была остра на язык.

- Да что вы! Мух еще не дрессировал, не пробовал, а вот новеньких на телеге у доктора углядели ребята Остроговы! Что случилось, Николай Иванович?
- Да вы проходите, проходите, товарищ участковый! А дело тут, вот какое – ехал я из Лесного, роды там принимал полночи у Храповой Варвары. Уснул по пути, а тут конь мой заржал тревожно так, и остановился. Я глаза протер, гляжу, а он морду в снег уткнул и чего - то там лижет.  Ближе подошел. Из сугроба – ноги детские торчат, голые! А мороз сегодня кусается. Давай откапывать, глядь – мальчик лицом вниз. Я его перевернул, а под ним еще ноги, меньшие. Упарился откапывать! Девочка! Годочков всего пять, наверное. Оба избитые страшно. Но живые. Я их быстренько в телегу и домой. Вот, с матушкой отмыли кровь, обработали раны. А сейчас у них горячка. Переохлаждение. Да крови много потеряли. Дети, ведь.

- Да-а… Дела. Чьи ж такие-то?
- Не наши точно, - ответил фельдшер.
- Ладно, Николай Иванович, ты занимайся лечением, а  поеду в Лесное. Да разузнаю, может, кто детей не дождался домой? – участковый поправил фуражку и, попрощавшись, вышел.

В Лесном он зашел в крайний дом к старикам Шуваловым. Поселок был дальний и всех жителей он еще не знал. Однако, старик Шувалов стал первым, с кем участковый познакомился, когда ехал в этот край. Случай свел их в Галутвино, где они ждали пересадку на поезд. Старики радостно встретили «большого» гостя. Предложили по чаевничать с ними. Лидия Павловна выставила на стол плюшки и малиновое варенье.
-Садись, Петр Петрович. Давненько тебя не видали.
- Да я ненадолго. По делу.
- Так сейчас чайку с плюшечкой и малиновым вареньечком чуть побалуешься, и дела быстрее на сытый желудок справятся, - Лидия Павловна быстро разлила чай по трем чашкам.

- А что за дела у милиции в нашем краю? Село у нас тихое. Молодых немного. Буйных вообще единицы, - прихлебывая горячий чай, обратился старик Шувалов.
- У кого из местных есть дети - мальчишка лет девяти и девочка лет пяти? – желваки отчего – то заходили по щекам участкового.
- Есть, - в один голос ответили Шуваловы.
- У Комарова Сергея и ведьмы его Маруськи, у Лавровых, - женщина подперла голову кулаком и призадумалась, вспоминая.

- Остальная детвора вся меньше или больше от тех, кого ты спрашиваешь? А что, случилось чего? Убили? – старик  тревожно глянул на угрюмого милиционера.
- Почему сразу убили? – настороженно спросил он.

Старик спохватился и замолчал, испуганно глядя на Лидию Павловну. Она, поймав его взгляд, махнула на него рукой и ответила:
- Бьет Сергуня детей своих. Бьет до смерти, особенно как напьется. А ведьма ему под стать. Жалости никакой. Дети неродные, - она сделала ударение на «о». – Можно и поиздеваться!
- Ладно тебе, Лида. Односельцы вроде, - Шувалов кашлянул.

- Чего ладно? Ладно ему! Изверг он! Сколько раз детвора за двадцать верст к Екатерине, бабке своей, в Сельцы бегали через лес от них! Юрка уже умом трогается от воспитания такого! А Валюшке всего пять годков! Я тебя прошу, Петр Петрович, ты Сергуню маненько прикрути! Он мастер, конечно, хороший. По электрике все знает. Радиво мне в прошлом году починял. До сих пор работает. Но дети – это святое! Разве можно их так гробить? – старуха разошлась.

- Ну, все бабка, хватит речь держать! – дед засуетился, - Петр Петрович сам разберется, кто чего делает неправильно…не по советским законам. И коль надо, то – накажет! Ты, это. Ты, давай, успокаивайся! А то потом отпаивай тебя каплями сердечными!
- Была бы Марушечка жива, мать ихняя. Дети горя бы не знали, - всхлипнув, продолжала Шувалова, - Какая женщина добрая была! Красавица местная! Так забил же Серега ее! От ревности забил! Вместе с ребеночком. Бедолашная выкинула от таких побоев, а через несколько дней кровью изошла. Простила Екатерина зятя. Не стала за дочку в тюрьму сажать. Думала – отец детям нужен. А он хуже зверя. Особенно лютым стал, как женился на этой, пустоцветихе!

- Уймись, бабка! – угрожающе стукнул по столу дед Шувалов.
- А какой дом у Комаровых? – спокойно выслушав, спросил участковый. Казалось, слов женщины он не слышал.
- Пятый от нашего. Ставни там синие, а на крыше антенна на шесте прицеплена.

Участковый тем временем допил чай,  поблагодарил за угощение и ушел. Дом Комаровых он нашел по шесту, подпиравшему вечереющее небо. Дверь открылась прямо перед ним, хотя постучать он не успел. Перед ним стояла полноватая, невысокого роста женщина в темной душегрейке, отороченной мехом. Из - под нее выглядывал фартук, прикрывающий черную шерстяную юбку. Русые волосы косой уложены кругом головы. Узкие глаза смотрели настороженно и недобро.

- Здравствуйте! Комаровы тут живут?
- Сергей Сергеевич тут …т-тут, - чуть заикаясь, взволновано ответила она.
- Дома? – он сделал шаг, заставив ее отойти на несколько шагов в дом.
- Дома. Только болеет слегка, - она все еще не спешила приглашать в дом.

- Тогда я пройду, - настойчиво сказал Петр Петрович, - Разговор у меня к нему есть. Да и к вам вопросы имеются.
- Проходите, - сквозь зубы тихо пригласила она, открыв дверь  комнаты.

В просторной комнате, на кровати у окна, под ватным одеялом, лежал худощавый мужчина. Изможденное лицо с жестким взглядом симпатии у участкового не вызвали. «Правда, на зверя похож». Волосы с проседью, нечесаные, стояли торчком.

- Комаров Сергей Сергеевич? – гость не спрашивая разрешения, взял стул и приблизился к кровати.
- Он самый, - хрипло ответил хозяин и уткнулся взглядом в участкового.
- Где ваши дети?
- Не знаю. Я болею. У жены спросить надо. Маша, дай воды, жарко! – обратился он к женщине. Она нехотя вышла в сенцы и принесла кружку с водой.
- Вас, гражданка Комарова, спрашиваю – где ваши дети? – настойчивей спросил он.
- Во-первых, я не Комарова. Во – вторых, это не мои дети. Это – пасынки. Я не знаю, где их носит. Может к бабке своей в Сельцы уехали, - недовольно ответила она.
- Вечер на дворе и мороз, а вы не знаете, где дети? – раздражение зазвучало в голосе Петра Петровича.

- Так они – малахольные. Им хоть ночь, хоть мороз! Совсем от рук отбились! - она поджала тонкие губы.
- Чем ты их так изувечил? – строго спросил он Комарова.
- Проводом, -  признался тот, переведя взгляд на стену. Корнилов проследил взглядом и изумился. На стене висела сплетенная коса из проволоки.
- За что?
- Пьяный был. Жена сказала, что они не слушаются ее. Я и взялся воспитывать.
- Одевайтесь. Поедим показания давать, - только и сказал им.

« Именем Союза Советских Социалистических республик! Комарова Сергея Сергеевича и Караваеву Марию Ильиничну признать виновными в преступлении - нанесении тяжких телесных повреждений своим детям, Комарову Юрию, 8-ми лет  и Комаровой Валентине, 5-ти лет в состоянии алкогольного опьянения и приговорить к 3 годам лишения свободы, с отбыванием наказания в колонии общего режима…»

- Мама, а кто это был?
- Дедушка мой, которого я никогда в жизни не видела.
- Почему не видела? – дотошно спрашивал сын, терпеливо слушавший рассказ.
- Потому что он никогда так и не захотел увидеться со своей дочерью, моей мамой, а твоей бабушкой Валей.
- А почему, мам?

- Может потому что было стыдно?
- Почему стыдно? – не отступал сын.
- За свой плохой поступок, за жестокость. За нелюбовь, - серьезно ответила я.
- Поэтому они били мальчика и девочку? Что не любили их?
- Да…  Наверное, именно поэтому.

- А любовь можно купить, мам? Где продают любовь? Давай им купим! – не унимался сынишка.
- В том и беда, милый, что любовь купить невозможно. Нигде ее не продают. Она наполняет сердце тогда, когда человек верит в Бога, понимает, что он часть всего мира, а не единственный хозяин земли , который все под себя подстраивает…

- Мама, я никогда не буду бить своих детей! Я их буду любить, - слезы навернулись на мальчишечьи глаза. Он прижался ко мне, уткнув лицо в платье.
- Я тебя люблю, сладенький мой. У тебя все в жизни будет хорошо.