Годовщина

 

Екатерина Ивановна (мечтательно). А всё-таки прелесть- этот бельгийский шоколад. Я даже позабыла вкус настоящего шоколада. Как же давно я живу в этой ужасной дыре?! А что было раньше - дом в Санкт-Петербурге, журфиксы по четвергам. У меня могла бы быть отличная партия. Отец собирался меня повенчать с камер-юнкером А потом, потом эта ужасная война, революция, бегство на запад. И я умерла - то есть не я, не я, а та красавица Долли Краевская. И вот теперь, теперь я Екатерина Ивановна, простая учительница. Любовница немца - национал-социалиста и садиста в душе.

Денщик (входя). Was ist das?

Екатерина Ивановна. Пришлите мне служанку.

Денщик (брезгливо). Она в свинарнике. И еще я вынужден был побрить ей голову. У этой большевистской швали всегда заводятся насекомые.

Екатерина Ивановна. Очень хорошо.

.Денщик. И ещё она почти голая. Я надел на неё старый мешок, но от неё ужасно воняет навозом. А мой друг Ганс вытатуировал у неё на лбу звезду - по-моему, вышло очень забавно. Она пыталась сопротивляться, но пара умелых оплеух сделает покорной любую фанатичку.

Екатерина Ивановна. Я жду.

Екатерина Ивановна (поёживаясь) Какой страшный человек. Впрочем, мне не привыкать к моральным уродам. Даже не верится, что у меня была иная жизнь, совсем иная.

Надя (дерзко). Екатерина Ивановна!!?

Екатерина Ивановна (потягиваясь). Да, это - я...

Надя (тихо). Значит, вы всё врали, Вы - предательница. Я ненавижу Вас. (Надя презрительно улыбается и пытается собрать во рту слюну) Слышите, ненавижу...

Екатерина Ивановна (тихо). А ты и, правда - фанатичка. Наверняка, ты обрадовалась, думаешь, что сможешь и здесь вредить немцам. Я помню, как ты пела «Интернационал». У тебя горели глаза. Впрочем, у Долли Краевской они тоже горели, когда она пела «Боже Царя храни».

Надя. А кто это - Долли Краевская?.. Какая-нибудь героиня романа?

Екатерина Ивановна (с улыбкой). Это я...

Надя. Но вы. Значит, вы всегда притворялись. А что было с настоящей Екатериной Ивановной. Вы убили её?

Екатерина Ивановна. Она умерла от тифа. Мы обе были на краю гибели - исхудавшие, бритоголовые, как ты. Она умерла, а я, я стала ею. Один медбрат помог мне. Он сказал, что мне лучше быть мещанкой, чем дворянкой.

Надя. Не верю. Вы убили её. Вы такая, вы могли убить.

Екатерина Ивановна. Зачем?

Надя. Не знаю. Вы знаете, что я сделаю? я тоже убью Вас. Вы за всё ответите.

Екатерина Ивановна (тихо). Я знаю. От меня и так смердит, видно, на том свете всё поняли и ищут меня. А ты всегда была дерзкой. Честное слово, я думала всё это - игра. Но ты была искренна. Ты не играла. Даже тогда - в воскресенье. А тот молодой человек, он, разумеется, в плену?

Надя Он сражается.

Екатерина Ивановна. Он бы не узнал тебя. Бритоголовая, ты совсем не красива.

Надя. Значит, Вы специально обрили мне голову?!

Екатерина Ивановна. Так просто... гигиеничнее. Ты возишься со свиньями, от тебя пахнет.

Надя (дерзко). Зато от тебя воняет. И никакие заграничные духи тебе не помогут. Ты спишь с этим гадом, с этой тощей глистой с моноклем.

Екатерина Ивановна. Долли презирала бы меня. Но Долли умерла, тогда в восемнадцатом. Она умерла, умерла. А я живу. И это не Долли, а эта мешанка во всём виновата.

Надя. Думаете, я поверю? Вы всегда были гадкой. Вспомните Алёшу Гудкова. Вы сказали, что он должен отречься от отца, из-за Вас он повесился.

Екатерина Ивановна. Он был хлюпиком - просто не выдержал потери комфорта. Меня ведь тоже отвозил в гимназию шофёр на «Руссо-Балте». (Нервно) Сними этот грязный мешок, живо!

Надя (задирая подол одеяния). Хотите меня голой увидеть?!

Екатерина Ивановна (странным тоном). А ты дерзкая. Знаешь, я тоже была такой. Воображала себя Жанной Д’Арк. А сама, сама. Сама стала наложницей грязного матроса. Я помню, как в последнее довоенное Рождество играла полонез. Играла полонез Огинского. Ми второй октавы, ре- бемоль. Я даже не думала, что скоро буду играть другое, но начинать также, также. (Смеётся и напевает) «Цыплёнок жареный, цыплёнок пареный» Я играла, но была не в нарядном платье с кружевами, но в исподнем, а он, он лапал меня своими шершавыми ручищами и смеялся. Знаешь, в первый раз это очень противно - потому что обычно происходит не с тем, всегда не с тем. Я потом долго думала - он взял меня, словно фарфоровую куклу, засунул в меня свой огромный хер. Я боялась, что забеременею. Я всегда этого боялась, просто боялась боли, боялась стыда. Отчего-то мне казалось всё это стыдным. (Быстро) Ты ведь не дала своему младшему лейтенанту?

Надя (жалостливо) А Вы - забавная. Очень забавная. Лежите тут, почти голая, смеётесь. Думаете, раз на мне нет одежды, то я ничего не могу Вам сделать. Вам нравится унижать меня, вы помните прежнюю Надю Круглову - активистку, комсомолку, красавицу с длинной косой. Та Надя Круглова была Вам ненавистна. А эту - эту Вы презираете. Эту Вы не ставите в грош. Знаете, а Вы правы - я - другая. И дело не в том, что у меня теперь гладкая голова. Это неважно. Это, впрочем, даже удобно. Дело в том, что потом меня оправдают, а Вас - нет. Я - жертва, а Вы - палач. А палачи очень часто разделяют участь жертв. Вспомните Робеспьера.

Екатерина Ивановна. Ты не на уроке, не у доски...

Надя (дерзко). Кто Вам сказал? Впрочем, Вы слов не понимаете.

Екатерина Ивановна (вкрадчиво). Мы могли б быть полезны друг другу. Ты бы могла стать моей камеристкой.

Надя (брезгливо). Задницу вам подтирать? И на шухере стоять, чтобы Вас партизаны в сортире не сцапали?

Екатерина Ивановна (горько). А ты - злая. Но, ничего - попадёшь в руки Фридриха - другой станешь. Знаешь, а тебе повезло - могла бы отправиться в Германию, в телячьем вагоне.

Надя. А мне всё равно. Той говорливой дурочки больше нет. Вы права - я - другая. Я совершенно другая. И теперь мне совершенно всё равно, что будет с этим телом- с этим животом, грудью, ногами. Я - другая. И делаете со мной, что хотите - мне - всё равно.

Екатерина Ивановна (резко). Тогда садись на кровать - живо!

Надя (опешив). Зачем?

Екатерина Ивановна (тихо). Будешь моей наложницей. Или, может быть, ты предпочитаешь Фридриха? или Ганса?

Надя (дрожа). Нет. А ваш оберст?

Надя (тихо). Не надо!